Шамиль Алядин. Мраморные ступени. Рассказ

МРАМОРНЫЕ СТУПЕНИ
рассказ

Ирада всегда такая... бойкая. Непоседа. Вчера вернулась из Милана, сегодня читает доклад в Географическом обществе. Через сорок минут ей снова в путь. После месяца разлуки и короткого свидания мне вдвойне тягостно снова остаться одному. Я напрасно гипнотизирую её печальным взглядом. Такую прелестную. Особенно, когда машет ресницами... само очарование. Немного зарумянилась, и молчит. Дома у нас царит тишина. Ираде она претит: сердцу, говорит, тесно...
 — Странно... — вкрадчиво улыбается она. —Помнишь, как я однажды сказала, что писать мемуары к лицу одним отставным генералам. Я ошиблась. Оказывается, эта слабость присуща не только им. Даже инженеры не исключение. — Не иначе камушек в мой огород. После паузы Ирада предъявляет мне клочок бумаги. —Как прикажешь понимать? Стареешь?
— Как знать...— пожимаю плечами.
— Ты становишься забывчив... —опустив глаза, Ирада встрепенулась и ушла в соседнюю комнату. Довольно бестактно по отношению ко мне. Только я всмотрелся в улику, как Ирада вернулась в пачкой пожелтевших тетрадных страниц и хлоп её мне на колени.
Тело закололо. Мои брови поползли вверх.
— Где ты их нашла?
— На полке... за томами энциклопедии, — торжествующе улыбнулась она.— Тридцать лет. Долгий срок. Правда?
Я стал разглаживать находку. Ирада всмотрелась мне в лицо.
— Новороссийская командировка... помнишь?
В дальней комнате зазвенел будильник.
— Вай! Мне пора!— она схватила плащ и метнулась в коридор. Я последовал за ней. Увы:
— Оставайся! Троллейбус рядом. Сама.
Я остался один с пачкой на коленях. Наедине с бумагами и воспоминаниями. На каждой странице— имена. Нет, человеческие судьбы. Карим, Тургунбай, Николай Кандыба... Валя... Да, ещё бы! Валя Синицкая!.. Их уже нет. Погибли на Висле. Остался Христофор Дураниди. Живёт один в Армавире.
Давно было дело. В Чарчаке.

......................................................... 1.
Скинув у порога резиновые сапоги в глине, я только потянулся к шпингалету барачной двери, как за спиной раздался хриплый окрик коменданта Туранго:
— Срочно к Вахиду Саматовичу! С утра тебя ищет!
— По какому делу?
— Не знаю. Шевелись!
— Переоденусь, тогда...
Туранго ни в какую. Долговязый и худой как жердь, служака самоотверженный наш комендант зимой и летом одним цветом донашивал свою рваную шинель.
— Похоже, он хочет выдернуть тебя на время из глины, — Дуранго пыхтел папиросой так, что я закашлялся.— В мундире? Шагом марш!
Ничего не поделать! В чём был я потопал на ковёр. Обойдя грязь, миновал столовую и вошёл в главное управление. Услышав спор, замер в начале просторного коридора у закрытой двери кабинета.
— Кандыба... Кандыба и точка!— кричал главный плановик Турсунов. — С делом справится только он!
— Нет. Бекиров, —возразил инженер Джураев. —Джевдет держит слово. Красный казак, честный рубака!
— Кандыба— тихоокеанский матрос, — вмешался Турсунов. — Мир повидал. Пожил на Маркизских островах.
— Ну и что? На уме одна Маргарита. В Батуме из-за неё в петлю лез. Бекиров другой. Серьёзный.
— Да, но — снова Турсунов, — Кандыба —тихоокеанский матрос!
Не в силах выслушать до точки весь сумбур, я открыл дверь. Все смолкли. Джураев встал и усадил меня на единственный свободный стул.
— Есть важное дело, Джевдет!— сказал Вахид Саматович. —По-моему, годишься именно ты!
Почему я?! Какое дело?!
— На стройке тысяча джевдетов не хуже меня! Или я самый пробивной?!
— Вопрос не в том... —Турсунов встал и нащупал в махорку в кармане. —Вернее, не только в том.
— Дело в чём?
— Короче говоря, надо съездить в Новороссийск поработать на месте. Понятно? Там в порту на пристани лежат американские, теперь наши краны. Государство валюту за них отвалило, понятно? Оборудование —под снегом, мёртвым капиталом. Его, то есть их, необходимо доставить в Чарчак.
— Мне..? Одному??
— Нет. Вместе с инженером Мансуровым, —сказал Турсунов. —Тебе долго объяснять не надо, сам знаешь. На месте покажешь, на что способен.
Я машинально кивал— дело номер один проступало из тумана моего воображения.
— В Москве смотрите не загоститесь!— Джураев отечески похлопал меня по спине. —Город большой. Деньги любит. В Новороссийске я побывал. Драглайны (одноковшовые экскаваторы со сложной канатной связью, —перев.)знаешь?! Я их оттуда доставил. Хороши?! Мой тебе совет... сойдёшься с председателем комсомольской ячейки порта. Он вам посодействует. Ставьте вопрос ребром! Не робеть! Ты понял?! "Первый Промгигант Советского Красного Востока... " и так далее. "Без кранов костьми ляжем..." и тому подобное.
Я кивал почти осознанно. Поставленная мне задача окончательно прояснялась.
— Подъёмные получите в кассе, — сказал Турсунов. Он открыл ящик стола, вынул половину газеты, оторвал полоску, оценил её взглядом, насыпал на бумагу пару щепоток махорки, машинкой из гильзы свернул сигарету, закурил и зашагал вперёд и взад по кабинету. —Поезд уходит ночью. Оповестите Мансурова.
Ничего не поделаешь. Я попрощался и пошёл. Конечно, к Мансурову, договориться о месте и времени встречи. Дома его не оказалось. По двору бродил шестилетний мальчик. На мои расспросы он пролепетал, что родителей нет дома, а старший брат Искандер пошёл гулять. В растерянности я вернулся в контору. Секретарь Турсунова накричал на меня, затопал ногами:
— Что тебе ещё надо? Бродишь как неприкаянный! Немедля марш к себе, собирайся в командировку!
— Всё моё при мне. Где Мансуров?
— О нём не беспокойся. Себя смотри не потеряй. Оставайся в бараке... жди. Из Ак-Чулака за вами пришлют "форд".
Я вернулся к себе. Не раздевшись, растянулся на койке. Уснул. Среди ночи пробудился от свиста. Над моей головой высился некто с рваной губой. Парусиновые штаны. Будёновка.
—Машина у столовой, —незнакомец хлопнул меня по щеке рукой в брезентовой рукавице. Запанибратски пахнуло смазкой. В глаза попал противный песок... я отряхнулся и вскочил с койки.
— К бараку не подъехать: грязь... Быстрей на выход! Паром нас ждать не будет.
Собирать в дорогу нечего. Рюкзак в руки. Шинель на плечи и айда за шофёром. Дверь "форда" распахнута. Увидев меня, пассажир сзади потеснился.
— Получи и распишись! Держите, Абдулла Садыкович!— бросил я рюкзак на колени напарнику.
"Форд" взревел и с места в карьер, только гравий из-под колёс. Через четверть часа мы были у переправы. Когда машину принял паром, я обернулся спросить, не забыл ли мой напарник документы. В темноте блеснули глаза...
— Ирада?! Это ты?!
— Ну, я! И что?!.. Всполошились, тоже мне. Нате вам! И я не лыком шита.
— Простите, но... Где Мансуров?!
Ирада закрыла мне рот ладонью. Разговор иссяк.


......................................................... 2.
Через сутки вечером поезд тащился Казалинской степью. Жмурясь от усталости, Ирада с улыбкой наконец объяснилась:
— Из Ак-Чулака позвонил Каланов, приказал Мансурову... остаться... Вместо него— меня. Я нашла тысячу причин... бесполезно... не отбоярилась!
Я улыбнулся. Ирада неверно прочла мои мысли: нахмурилась. Две морщинки над переносицей.
— Мансурову повезло, —я перевёл стрелку. — Ты хоть представляешь себе, что нам делать на месте?
— Нет! —тряхнула головой девушка. —Но без ЧП, верю, обойдётся.
— Без ЧП, да... Но пробивать дело нам придётся.
— Будь что будет. Задание мы выполним, —она передёрнула плечами.— Но я не хотела ехать. Меня обязали.
— Почему вы не хотели? — искренне удивился я. —Боялись?
— Да!
— Чего?
— Вас!— Ирада взглянула мне в глаза.
— Я такой страшный?
Девушка засмотрелась в окно. Там бескрайними песками мимо кустов саксаула брёл верблюжий караван. Плечи Ирады подрагивали. Она беззвучно смеялась? Или плакала? Не знаю... "Нет. Это и страшно,"— глухо отозвалась она.
Сердце моё полыхнуло синим пламенем. Мне стало жарко.
— Ирада!— восхищённо произнёс я. — Вы меня любите?!
Она медленно, едва заметно кивнула:
— Люблю!— шепнула тихо, тишайше.
Но я расслышал её признание как гром среди ясного неба.
...Скрипнула верхняя полка. Бородач со стуком повернулся лицом вниз.
— Тихо вы! Нас слышат!
— Ну и ладно! Счастье не таят!
Моя девушка расплылась в улыбке. Голова закружилась— вот она, судьба моя и наша. Вспомнилась Эльпиде. Батумская Эльпиде. Наш разговор двоих о любви... Я возвращался в Ялту. Из Ташкента через Батум. Мой корабль уплыл. Что делать? Конечно, ждать. Иначе нельзя. Я снял номер в отеле и отправился на пляж. Там на песке лежала загорелая молодёжь, распевала греческие песни. Я познакомился. Мне представили восхитительную девушку. Эльпиде Дураниди. В ожидании корабля, мы с нею вдвоём дни напролёт гуляли улицами Батума. Посетили Кобулет. Затем плавали на лодке по морю. Эльпиде вдруг пронзила меня взглядом: "Ты меня любишь?"— "Да!"— кивнул я, —"Дай слово!.. Этим синим морем, тем голубым небом клянись! Светом очей своих клянись!"— взмолилась она. Зачем?  Какая странная любовь! Я страшно испугался. А Эльпиде нет. Она тут же на моих глазах поклялась в своей любви горами, реками... и даже теми облаками.
Мой пароход вернулся. Я уплыл в Ялту. Три года спустя в Чарчаке судьба свела меня с Христофором Дураниди, отцом Эльпиде. Мою батумскую историю он зачем-то рассказал Ираде. Затем она пол-года играла со мной в молчанку.
— Я правда боюсь!— опомнилась она. Судите сами:  наша командировка продлится больше месяца. Когда вернёмся в Чарчак, что о нас люди скажут?!
— Всего-то?— искренне изумился я. —Так ты пересудов боишься?
— Да!— с отчаяньем в глазах бросила мне она.— Это не пустяк!
— Пускай судят. Тоже мне прокуроры.
Взволнованная Ирада просто разбушевалась!
— Ах, по-вашему, мелочь! Всё равно... увы, не вам одному: все мужчины таковы.
Я взял её за плечи. Наклонясь, заглянул в её глаза и веско молвил:
— Я доволен нашей совместной поездкой... Вы помните чарчакскую Куш-Кая(Птичья скала, —перев.) Я так часто взбирался на неё ради... дабы снова полюбоваться вами, ещё раз увидеть улыбку вашу.
— Вот и увидели!— продекламировала Ирада. — Две ночи и день в купе...
— Спасибо Калтанову... — наслаждаясь теплом недавней жары, подытожил я. —Не задержи он Мансурова, не нагляделся бы...
— Уже нагляделись?!— изумилась Ирада. —Так скоро?
Я мысленно выругал себя. Девушка не на шутку огорчилась.
— Это невозможно! Вы ненаглядная.
— Что я наделала!— ахнула Ирада. — Я... первой призналась любимому. Какой позор! На Востоке так нельзя.
— И это вас печалит?
— Отнюдь... —бросила она. — Честно говоря, радует. Нам по двадцать три. Чудесно! Правда?
— Несомненно... Жизнь в самом деле сложная штука. Временами малопонятная.


......................................................... 3. Через неделю пути утром поезд прибыл в столицу. Красная Москва встретила нас белым-бела. Снегом по колено замело улицы, крыши, мосты и всё прочее.
С перрона Казанского вокзала мы вышли на широкую площадь. Ирада по-детски жадно смотрела по сторонам и удивлялась всему. Сновали и гудели автомобили, гремели и звенели трамваи. Дворники в белых тулупах, чёрных валенках и спущенных ушанках широкими лопатами чистили тротуары.
Я тянул Ираду за руку:
— Айда живее! Дотемна надо найти ночлег! Но сначала —в Метрополитен.
— Метрополитен? Его уже пустили?
— Да! — отрезал я и усомнился: год назад в Москве ещё высились дощатые заборы вокруг устий тоннелей. И никто не знал, на какой стадии подземные работы.
Но как СССР изменился всего за один год Пятилетки!
Мраморными ступенями мы спустились в зал... с гранитными колоннами, чудесной лепниной, скульптурами и  пылающими светильниками. Метро... чудо двадцатого века. Задрав головы, мы изумились всему увиденному. Поезда прибывали и убывали, люди шли и шли. Мы поднялись на второй ярус. Внизу сновал нескончаемый человеческий поток. Пресытившись впечатлениями, мы наконец сели в вагон...
Затемно в узком переулке за мостом мы отыскали красное кирпичное здание. Гостиницу "Балчик" ("Глина"). Интересное название. Должно быть, осталось от татар. В на столу в коридоре чадил кипящий самовар. Чай бесплатно.
Утром я позвонил Ираде.
— Я прекрасно погостила... ты представляешь? —из трубки раздался радостный голосок. —У одного знакомого человека.
— Вот как? У кого?!
Сердце словно налилось ядом и забило молотом.
Ирада довольно хохотнула:
— У институтской подруги... Нины!
Сердце немного отпустило.
Ирада с кем-то заговорила поверх трубки. С Ниной ли? Не знаю...
— Чем ты занят, Джевдет?
— С Вами разговариваю.
Девушка дежурно хохотнула:
— В самом деле?
— Я деловито Вам отвечаю, — я выдержал паузу. —Что там? Есть работа? Приказывайте, слушаюсь и повинуюсь!
— Зачем так протокольно?— раздражённо отозвалась трубка. — В Чарчаке служили мы по приказу! В Москве мы живём в увольнении.
— Нет... отнюдь.
— Почему?
— Хозяин и слуга всегда и всюду таковы. В Москве Мансуров мною всячески распоряжался: "Позвони дежурному вокзала! Достань билет в "Ромэн" и так далее. В этот раз вы вместо него. Он инженер, вы инженер— какая мне разница? Пожалуйте приказать!
— Вот оно что!— с горькой досадой крикнула Ирада.— Значит, разницы нет?!
В трубке раздались короткие гудки.
Спустя минуту я перезвонил. Ирада не подняла трубку. Через час —напрасно. Я решил связаться с Ирадой по аппарату администратора... и передумал. Я пошёл по ковру до конца коридора... Едва не повернул назад... Её дверь. Я постоял. Тишина. Решился взяться за ручку... Глядя в окно, Ирада лежала на кровати. Так, словно ничего не услышала.
— Вы рассердились, Ирада?
Повисла пауза. Без ответа. Наконец, я расслышал дрожащий возглас:
— Не надо!
— Зачем вы?  Разве так в увольнении?
Я поднял девушку. Набросил пальто ей на плечи. В общем, я молча признал свою вину. Немного погодя мы спустились в ресторан. Ирада уткнулась в меню. Наконец, она заказала себе печёного сазана. Я сглотнул слюнки и в который раз сэкономил.
— Немного "Ай-Даниля". Угощаю!
— Нет и нет! Если угодно, пейте сами!
Глаза её сверкнули так враждебно, словно напротив неё сидел некто совсем чужой.
— Ваше правило не бросать половину дела на полпути, верно?— сделал я ход конём.
— Возможно.
— Если да, то рассмейтесь, или...
— "Заплачьте"... ну да. Второе со мной редко бывает.
— Наконец-то! Зарубите себе, Ирада: я не желаю ваших слёз.


......................................................... 4. В полдень я позвонил Ираде. Она радостно откликнулась:
— Приглашаю вас к себе!.. Внимание, через десять минут.
Вот как? Почему не сразу? Мне захотелось срочно её увидеть. Нет, раз предупредила, надо выждать. Собранного в кулак терпения хватило ненадолго. Я как вчера пошёл по ковру в конец коридора... Дверь была открыта.
— Войдите! —пригласила Ирада. И сварливо взвилась. —Что?! Десять минут уже прошло?
Я не понял её.
— У меня нет часов. Не наблюдаю...
— Оставь, Джевдет!— странно улыбнулась она. —Не следи за стрелкой, дорогой мой! Ничего... не надо!
И бросилась на кровать. Уткнулась лицом в подушку и глухо зарыдала.
Я совсем растерялся. Силясь успокоить Ираду, наговорил ей не помню что. Она меня не слушала. Пролив поток слёз, захныкала. Руки за спину я зашагал по комнате. То вперёд. То взад. Наконец, девушка села на кровать, ноги на ковёр:
— Вы не забыли турпоход в Газалкент?.. Отвесные пропасти? Верблюжий колокольчик?.. Джевдет, помните? Той ночью я поздно вернулась домой. До утра глаз не сомкнула. Затем мы отправились на Айик-Бурун(Дикий выступ, —перев.) Я тайком посматривала на тебя. Ты это понял, но не подал виду. Я ещё спросила у тебя девушке, ходившей по воду к Теселли (букв. Утешение, ручей на малой родине героев, в горном крымском селе Бадемлик, —перев.) Вы... нравились друг дружке. Тоже ровесники... Вам было по тринадцать.
— Ах, Сафие! Она едва поднимала пол-кувшина воды. Такая низенькая. Правда, затем вытянулась...
— А Эльпиде?
— Снова она!— рассердился я.— Эльпиде осталась в Батуме!
— Ещё бы... —Ирада натянуто улыбнулась. —Одна— в Батуме, другая —в Бадемлике.
Её ревность огорошила меня. Я грустно добавил:
— Вторая умерла.
Моя необдуманная реплика подлила масла в огонь. Спиной ко мне у стены Ирада тихо плакала, утирая глаза...
...Вдвоём мы отправились полюбоваться заснеженной Москвой. Побывали в универмаге на Неглинке. Осмотрели Петровский пассаж. Посетили "Детский мир". Ничто не укрылось от глаз Ирады. Она была при деньгах, я— с подъёмными грошами. Ирада купила себе шляпку, матери— вышитый платок, а затем, склонившись к продавцу, шепнула ей на ухо. Та кивнула и показала Ираде детские костюмчики. Открыв кошелёк, Ирада заметила моё удивление... покраснела и отказалась от покупки.
В ранних сумерках мы вышли на Красную площадь. Посыпала тяжёлая как свинцовая дробь крупа. 
— Ирада! Мы обязаны посетить самое священное (тж. намоленное, иляий, —перев.) место!
— Священное?!
По Манежной попарно вышагивали караульные. Мы устремились к началу неверотно длинной очереди. Я обратился к добровольно следившему за порядком военному: "Мы из Чарчака, понимаете?.. Есть такая великая стройка у отрогов Тянь-Шаня, вы знаете!... Прошу вас..."
Тот промолчал— порядок есть порядок, но дал понять. И мы вдвоём протиснулись...
— Идите уже, —выдохнула очередь.
Мы вошли в Мавзолей. Тут у входа высились двое часовых. Молча. Шестьдесят минут— и пересмена. Это навсегда. Там, у кирпичной Кремлёвской стены ветер качал высокие сосны. Под тяжестью снега колючие ветки прогнулись до земли... Спустясь мраморными ступенями, мы ступили на малую площадь. Справа розовела ведущая вверх такая же лестница. Слышался тихий и гулкий звук человеческих шагов.
Великий Ильич поднял всемирное восстание—и сбросил рабские оковы наших отцов. Он же создал первое в мире государство рабочих и крестьян. Мертв, Ленин живее всех живых. Такой простой и великий.
Я вспомнил всё прочитанное и услышанное мной об этом столь близком и родном нам человеке. В сердце зазвучали слова, сказанные Алексеем Максимовичем (Горьким, —перев.) в день похорон Ильича: "К сожалению, история России бедна великими личностями. Западная Европа по-праву гордится Христофором Колумбом. Пётр Великий сделал многое, но лишь для России. А Владимир Ильич— больше всех, и для всего мира". (Выхолощенная и контаминированная псевдоцитата,—перев.)
Я вспомнил траурные проводы Ильича в Колонном зале. Раскидистые пальмы над гробом. В почётном карауле— молодой Будённый и другие полководцы (сердары:) В головах гроба— Надежда Константиновна. Она навсегда прощается со своим другом.
В моей памяти как наяву возник далёкий Бадемлик. Родное сельцо среди скал у подножия Ай-Петри по пояс засыпал шестнадцатидневный снегопад.  Мой отважный и неутомимый отец вернулся с работы в кооперативе. Странно молчаливый, он как обычно прикорнул на своём сете(мягкий, низкий диван,— перев.), до него верой и правдой отслужившем шестьдесят лет иным хозяевам.
Свернувший ноги калачиком отец надолго вперил взгляд в пламя очага. Не сразу я заметил слёзы на его усталых глазах. Всю жизнь не выпускавший топора из рук, исходивший вдоль и поперёк дикие ущелья Бойки, молча терпевший нужду и гнёт, голод и холод двужильный наш кормилец впервые при нас заплакал.
— Что сталось, а?— встрепенулась мать. — Почему вы вернулись с пустыми руками?
— Всё вокруг замело... —утирая глаза, откликнулся отец.— Скончался глава государства...
... Кто-то тронул меня за плечо:
— Проходите! Не задерживайте!
Повернув, мы поднялись мраморными ступенями. Снова та и уже не та Красная площадь. Сыплет прежняя свинцовая крупа, но всё вокруг светло и торжественно.Впечатлённые восково-жёлтого Ильичам в зелёном костюме на застеклённом одре, люди ступают медленно и задумчиво, как никогда в прежней своей жизни.
В "Балчике" нас дождалась Нина:
— Я достала два билета в Большой!— обрадовала нас она.
— Отлично! Пойдёте с Ирадой.
— Нет! Я-то Москву знаю. Лучше... вам вместе!
Наш день полнился небывало глубокими переживаниями и возвышенными впечатлениями. Не желавший крыть зрелищем недавно что увиденное и прочувствованное мной на Красной площади, я почему-то не смог отказаться. Оказалось, напрасно: опера "Мадам Баттерфляй" дала нам двоим незабываемый урок самоотверженной любви. Не знаю, как Ирада провела ночь в своём номере, я же не сомкнул глаз. Всё думал...
Утром мы отправились в Новороссийск. Где в порту на пристани под снегом лежали американские, теперь наши краны. Нас обязали доставить их в Чарчак.

В дверь подъезда постучали. Это Ирада. Не все жильцы уснули— скрипнула не одна дверь.
— Ты всё прочёл?
— Нет... зато всё вспомнил, — я помог её раздеться. — И знаешь что? Я едва не забыл, как без малого тридцать лет назад мы с тобой смотрели "Чио-чио-сан".
— Я не забыла. Увы, в Милане меня настигла печальная весть: при пожаре в монастыре погибла Хисака Ояма.
— Хисака Ояма? Кто она?
— Супруга японского дипломата, которая поведала Пуччини историю, ставшую сюжетом оперы. Сгорел архив композитора, но сохранился его подарок рассказчице— золотые часы. Грустная история, которую мне так хочется забыть.
— Как прошёл доклад?
Ирада улыбнулась. Она мне напомнила...

Шамиль Алядин
1965
перевод с крымского