Настоящий полковник

   Дело шло к обеду, когда позвонила секретарь редакции одного технического журнала. Она сообщила, что моя статья прошла редакторскую правку и  надо бы подъехать, ознакомиться с текстом и оставить свой автограф на статье.
   - Только вы уж не тяните. Статью редактировал сам Юрий Петрович, а это значит - в восьмом номере ваш материал обязательно появится.

   Договорились встретиться завтра с утра. После обеда я достал статью и начал её внимательно читать, пытаясь найти огрехи. В этом журнале раньше я не печатался, ни с кем там не был знаком, а о Юрии Петровиче знал только, что он главный редактор.  Статью я написал давно и по своей методике  положил её в стол на вылёживание и уж только потом, выправив, отправил в редакцию. В эту паузу  сознание   отдыхает от написанного, появляется свежее восприятие, исчезают восторги от удачно написанных строчек, материал становится чужим, в котором глаз то и дело натыкается на стилистические  и грамматические ошибки, от которых никуда не деться.

   Всё это пришло ко мне не сразу. На заре своей научной деятельности я часами просиживал над научными книгами и журналами. Некоторые из них у меня с самого начала не шли. Порой я читал фразу, абзац по нескольку раз подряд и не мог по-нять самого  смысла. Меня убивали длинные, тяжёлые словесные конструкции, наполненные деепричастиями и состоящие из сплошных придаточных предложений. Каскады существительных в родительном падеже ставили просто в тупик, приходилось разгребать их в попытке разобраться,  что к чему относится. До-вольно быстро я сделал важное открытие, что чем меньше размер научного зерна в материале, тем больше словесной шелухи.

   Но попадались и другие работы, изложенные просто и ясно, в них не было ничего лишнего и именно это помогало пониманию. Сложная научная тема в них часто сопровождалась неожиданными и простыми аналогиями, примерами, которые помогали её лучше воспринять и усвоить. Однажды мне попалась книга, посвящённая механике разрушения металлов. Автор, излагая непростой научный материал, смог  оживить сухую теорию, придать ей драматичность. Да, да! Именно драматичность. Я восхитился, когда увидел, что у каждой главы этого строго научного труда, есть эпиграф, очень точно по смыслу подходящий к данной теме. Например, главе о физике разрушения  предшествовали строчки  Бодлера: «…И что единым приняла природа, разъединённым приняла…». Я  поразился.  Этот чисто литературный приём с эпиграфами создавал портрет автора – человека широко эрудированного, с богатой культурой и познаниями в разных областях.

   Внимательно прочитав статью ещё раз, я отыскал несколько затаившихся запятых, поставленных не по правилам. Ничего другого, что могло бы вызвать какие-то сомнения или неудовлетворённость, не обнаружилось.

                * * *

   С утра стояла ясная солнечная погода – настоящее лето. Недолго думая, я натянул джинсы, лёгкую тенниску и направился в редакцию. Времени в запасе оказалось вполне достаточно, но в Москве  никогда нельзя  быть уверенным, что весь этот запас не израсходуется на автомобильные пробки. Так оно и получилось, час с лишним ушёл на дорогу.  Редакция находилась в самом центре, в старом доме. Стена у подъезда пестрила вывесками разместившихся здесь организаций, фирм и фирмёшек. По внешнему виду вывесок можно было смело судить о солидности и финансовом благополучии арендаторов. Маленькую табличку с названием журнала я разыскал с трудом, её скромный размер и скудное оформление давали ясно понять, что журнал не жирует, а стало быть,  гонорары, скорее всего, копеечные.

   Секретарша - дама в заметном возрасте - встретила  меня с деланной улыбкой. Мы представились друг другу, она сразу зашла к главному редактору и через короткое время пригласила меня в кабинет.

   За большим столом, заваленным кипами бумаг, сидел главный редактор журнала Юрий Петрович. Его возраст легко угадывался по осунувшемуся, заморщиненному  лицу. Большая лысина, отороченная по бокам крашеными темно-рыжими волосами,  тоже годков не убавляла. Очки с круглыми стеклами вообще уносили его во времена, когда других очков и не существовало. Дышать в комнате было нечем, окна закрыты, и я огляделся, пытаясь найти кондиционер, но короткий поиск результатов не дал.  Бедность проглядывала во всём, даже выделяющаяся среди бумаг большая пепельница, прилично загруженная окурками, при рассмотрении оказалась обеденной тарелкой. При всём при этом Юрий Петрович выглядел  по-чиновьичьи опрятным человеком: тёмный костюм табачного цвета,  рубашка и тёмный галстук с большим узлом. Он изучающе посмотрел на меня и произнёс прокуренным, немного булькающим на букве «р», голосом с командирской напористостью, не терпящей возражений:

   - Здравия желаю. Вот вам ваша статья. Почитайте и подпишите. Статья сразу уйдет в набор. Лучше это сделать здесь, в редакции. Время жмёт. Типография давит. Устройтесь в приёмной, Надежда Иванна вам предоставит место, – Юрий Петрович протянул мне пачку листов, зажатых большой канцелярской скрепкой.

   Я вышел в приёмную. Надежда Ивановна, соблюдая заведенные здесь правила общения с гостями, протянула руку в сторону свободного небольшого стола:
   - Присаживайтесь здесь, вам будет удобно. Может чашечку чая, но вы уж не обессудьте -  заварка жидковата, да и сахара нет…
   - Нет, нет. Спасибо. Я быстро поработаю, и мне надо бежать дальше.
   - Ну, пожалуйста, поступайте как вам надо.

   Я присел, положил перед собой статью и взглянул на первую страницу, перелистнул вторую, третью и так до конца.  Это  моя статья,  точно моя, напечатана на бумаге, правый край у которой чуть желтоват. У меня до сих пор осталась дома эта бракованная бумага. Шрифт, форматирование всё моё. Но.… Весь текст испещрён пометками, замкнутыми линиями обведены части предложений, и неумолимые стрелки ведут их в другие места. Вопросительные знаки, энергичные перечёркивания и подчёркивания, вписанные ручкой слова и фразы  ошеломили меня. Это была не статья, а план какой-то военной операции, разыгранная на бумаге кровавая битва с воображаемым противником. Я стал   читать с самого начала, подчиняясь указаниям правки, внесённой редактором. Получалась какая-то ерунда. Вот первый вводный абзац, в нём четыре простых фразы, из которых ясно, какой проблеме посвящена статья. Беспощадная редакторская рука объединила их в одно длиннющее предложение, перетасовала слова, добавила пустых связок, сделала текст неуклюжим и трудно воспринимаемым. Я продолжил чтение, и на каждой по-добной правке кровь бросалась в мою авторскую голову, и тогда я хотел возмущённо орать: «Зачем? Зачем всё это?» Сам на этот вопрос я ответить не мог. По тексту становилось ясно, что редактор в самой теме ничегошеньки не петрит.  В нескольких местах он, увлечённый редактированием, просто исказил смысл написанного, и создал серьёзный конфликт в статье – её отдельные части стали противоречить друг другу. Видеть это стало невыносимо, выше моих сил. Я понял, что не смогу всё это дальше читать. Чтобы немного успокоиться и хоть как-то разобраться в происходящем, я обратился к Надежде Ивановне:

   - Надежда Ивановна, скажите, я один такой или всех авторов так жестоко правят?
   - Ой, Юрий Петрович  очень требовательный, он всё внимательно смотрит и редактирует. Конечно, авторы стонут, но он очень строг и, как бы сказать… Непреклонен. А как без этого? Без этого нельзя. Вот. Он же за журнал отвечает, поэтому, если он поправит, значит, так надо.

   Надежда Ивановна говорила с нескрываемым уважением и   почтением к своему строгому и требовательному шефу.
   Мне захотелось узнать  побольше об этом инквизиторе.
   - А вообще-то, вы знаете, я выпил бы полчашечки чая. Скажите, а где раньше работал Юрий Петрович?
   - Вот, держите чашку.  Юрий Петрович – человек военный, полковник. Он такой полковник, такой полковник! О-го-го! Как поёт  Аллочка  – настоящий полковник! –   Она горделиво вскинула на меня бесцветные, небрежно подведённые тушью глаза, стараясь этим взглядом  усилить важность сказанного.
   -  А он где  служил-то? Наверное, это как-то было связано с тематикой журнала? Или в каком-нибудь политуправлении? Или в военной прессе? Да?
   - Нет. Что вы. Юрий Петрович служил в строительных войсках.
   - А как же он оказался в этом журнале  на посту главного редактора?
   - Как, как! Вышел на пенсию, достойный человек, награды, хорошая биография, большой жизненный опыт. А что ещё надо?
   - А вы сами здесь давно работаете?
   - Я пришла вместе с Юрием Петровичем. Он меня пригласил. Я с ним много раньше работала, как вольнонаёмная, экономистом числилась. Хотите ещё чаю?
   - Нет, нет. Достаточно. Здесь столько правок и в этом так сложно разобраться, у меня, например, не получается. А кто у вас окончательно готовит материал?
   - Я. Я готовлю. Руку  Юрия Петровича я знаю как свою, ещё со времён службы изучила досконально все его приёмы, - Надежда Ивановна еле заметно  улыбнулась уголком рта.

   По этой быстро пробежавшей улыбке я понял, что раньше она с ним, похоже,  не только работала, но и… впрочем, какое это имеет значение.
   От услышанного мне стало как-то не по себе. Я еще раз просмотрел страницы, разрисованные редакторской ручкой. Что делать? Как поступить? Вчитываться в эту редакторскую казуистику  я не хотел. Может подписать, не глядя. Нет, нет, не подпишу, ни за что не подпишу. Попробовать объясниться с ним. Конечно, надо зайти и поговорить.

   - Надежда Ивановна, я хотел бы зайти к Юрию Петровичу?
   - А зачем? - удивилась она.
   - Мне надо с ним поговорить.
   - Ну, если так, сейчас  узнаю.
   Она зашла в кабинет и быстро вышла.
   - Проходите, – бдительная Надежда Ивановна как-то подозрительно посмотрела на меня, видимо, такое действительно здесь не принято. От меня ведь требовалось только подписать статью и больше не тревожить главного редактора.

   Юрий Петрович сидел за столом и, наверное,  правил очередную статью. Рука его работала быстро, яростно  и уверенно. Вот он подчеркнул или перечеркнул что-то, затем овалом обвел фразу или абзац и тут же решительно переместил  этот фрагмент текста. А вот, задумавшись, начал что-то быстро писать. Бывший полковник прекрасно понимал, что я уже в кабинете и жду его, но выдерживал меня, демонстративно трудился, не поднимая головы и не покладая рук. В тарелке-пепельнице прямо под носом у великотруженика испускал вонючий дым очередной окурок.  Я кашлянул. Полковник-редактор медленно поднял голову и удивлённо посмотрел на меня.

   -  Вы ко мне? В чём дело? Что-то неясно?
   -  Да неясно. Я могу присесть?
   -  Садитесь. Только коротко. Раз - два, как в армии. Что у вас?
   -  Юрий Петрович, я не понял смысл некоторых правок, сделанных вами, – соврал я, так как не понял вообще ни одной.
   -  Значит, плохо читали, раз не поняли. Не поняли? А зачем вам понимать?  Надо чтобы читатель понял, а не вы, – он говорил с увеличивающимся напором, булькающая буква «р» стала превращаться в рокочущую, лицо и лысина начали краснеть, а глазки за толстыми стеклами очков сузились. Он резко перешёл на пренебрежительное «ты», – Ишь, не понял.  А то, что я отвечаю за журнал, ты понял?  Я перед читателями отвечаю. Понял? И я лучше знаю, как надо писать в моём журнале. Это ты понял?

   Мне стало жарко от хамства этого распоясавшегося сапога, и я резко вошёл в клинч.
   - Во-первых, мы не в армии, и вы мне не тычьте. Во-вторых, я хочу вас спросить: вы что, не допускаете право автора на свою манеру изложения и подачи материала? Статья ведь перестала быть моей. Она написана чужим языком, на русский не очень-то  и похожим. Да к тому же ваши правки в ряде мест исказили смысл. Кому нужно такое редактирование?

   - Да ты, да вы. Да… - теперь уже по-настоящему закипел главный редактор. – Это у вас чужой язык, литературщина сплошная. Кто так пишет? Здесь научно-технический журнал. Понимать надо!
   - Юрий Петрович, по-моему, наш язык называется не научно-техническим, а русским. От того, что научный материал содержит какие-то специальные термины, суть не меняется. Язык должен оставаться русским, со всеми требованиями в изложении мыслей, как учили ещё в школе. Разве это неправильно?

   - Неправильно! Русский язык – это одно. А научный, технический   – это другое. И не надо тут разводить это самое. Понятно? Учёный, тоже мне, нашёлся. Ты на себя посмотри. Вырядился, как пацан. В редакцию пришёл в таком виде. Неуважение своё показываешь. Да я, таких как ты, в бараний рог сворачивал. Они у меня из нарядов не вылезали, нашёлся тоже критик. Эх, попадись ты мне в своё время, посочинял бы ты у меня статьи на губе. Нахал неблагодарный. Я потратил время, выправил, хрен знает какой, материал. И он ещё меня здесь учит, -   и вдруг распалившийся Юрий Петрович резко перешел на «вы»: – Все ваши слова и рассуждения не играют никакого значения для меня. Здесь я главный редактор, я всё решаю. Понятно?

   Эта последняя фраза своей безграмотностью меня поставила в окончательный тупик. Я посмотрел на раскрасневшегося Юрия Петровича и отчётливо увидел его в армейском кителе с полковничьими погонами и выглядывающими из-под стола са-погами.  Надо было закругляться.

   - Юрий Петрович, наши споры бесполезны. Я отказываюсь от публикации статьи в журнале. Найду другое издание, а нет, так у меня в столе ей будет уютнее. А на прощание предлагаю вам в научно-технической  редакции одну  простую русскую народную поговорку. Она звучит примерно так:  если потребовать  от человека с недоразвитыми долями головного мозга выполнить религиозное ритуальное действие,  он может это  сделать с риском  получения серьёзной травмы  лобной части головы. Всё! Разрешите идти?

   Не дожидаясь ответа от обескураженного главного редактора, я сделал чёткий армейский поворот с пристуком каблуками и чеканным, строевым шагом вышел из кабинета.