Ильич

               

   Владимир Ильич жил тихой, спокойной жизнью. Жена от него ушла по причине которую он категорически отвергал и всякий раз пытаясь в ней разобраться он приходил к удобному и тому же - "Ну и пусть будет так". Ильич был одним из тех старичков, которые на здоровье не жаловались, не боялись тяжелой работы, а оказавшись рядом с красавицей детородного возраста, выдумывали комплименты. Ильич был развит не только физически. Он много читал, и к 65 годам своей жизни в его седой голове, как говорится, поднакопилось. Свободного времени было много, а впечатленье от книг было сильное. Хотелось с кем-нибудь поделиться, но отчего люди слушали его неохотно. Соседи с утра и до ночи болтали о ценах на кашу и газ, с удовольствием обсуждали драки и пьянство, и вмешаться в их разговоры с каким-нибудь историческим пустячком, который привел к проникновению и развитию знаний, было делом не легким. Когда же дух просвещения вырывался наружу, Ильич старался придать своему лицу дружелюбное выражение, но ноздри его все равно расширялись, вена на лбу вздувалась, мягкий голос опускался ниже на пару октав. Испытывая небывалый душевный подъем, старик вещал горячо, с вдохновением, и какое-то время чистосердечно не замечал, что любопытство людей к его монологам не многим сильнее, чем любопытство рыбы к купальнику. Осознав же беспомощность перед темною массой, он неожиданно замолкал и, взглянув на несчастных с сочувствием, торопился домой. Широко шагая, словно догоняя кого-то, он пытался найти в себе сострадание к односельчанам, но краски  соседских заборов сильно били в глаза, дома казались ему крайне нелепыми, лишенными всякой эстетики. Оказавшись в родных пенатах, старик включал телевизор и разносил в пух и прах депутатов.
 – Вот настоящее зло! Вот еда обывателя!
  Шли годы, и в жизни Владимира Ильича все реже случались светлые дни, да и судьба с ним не нянчилась и, словно надсмехаясь над ним, всё чаще сводила его с людьми неумными, безынтересными. Бывало, разговорится Владимир Ильич с кем-нибудь  о вреде колорадского жука и о методах избавления от него, и вдруг ни с того ни с сего зайдется о Рюриковичах. Крепкое тело с увесистыми кулаками могли в собеседнике вызвать почтительность метрдотеля, но не стереть с его рожи подлейший вопрос «Когда же ты кончишь?»
Кроме жгучей, почти нестерпимой потребности поучать, была у нашего старичка еще одна слабость. Он просто млел от удовольствия, когда к нему обращались по имени отчеству.
В детстве Владимира Ильича звали Вовочкой, в юности – Вовчиком, а с проявлением седины все будто бы сговорились и стали звать его просто Ильич.
– Я дворник им что ли?  – сердился старик и от злости в соседях он видел одни недостатки.
Новым людям  Ильич всегда представлялся по имени отчеству  и был готов носить на руках, кормить и поить любого, кто так к нему обращался.
  Доподлинно неизвестно толи по прихоти провидения, толи по причине тяжелого нрава  друзей старику досталось немного, да и те  куда-то девались. И теперь его понимал только гусь. 
 Каждое утро он будил старика в пять утра, клал свою голову ему на колени, и на всем белом свете невозможно было найти существа внимательней и добродушней.
– О, если бы ты только умел… Уж мы бы с тобой вдоволь наговорились…  – тяжело вздыхал  Владимир Ильич, поглаживая длинную шею Егора. – Хороший человек, если, конечно, он не слюнтяй, имеет характер и каплю достоинства, среди людей обречен на вечное одиночество. Кругом - малодушие, жадность и фальшь. Я пытался сбежать, но в грязи не разгонишься. Жизнь как-то даром прошла…
Последнее время старик часто хандрил, плохо спал ночью и часто видел один и тот же тревожный сон. В нём он сидел во вкусе Родена на деревянной скамейке. Мимо ходили соседи и так приятно по-дружески кивали ему головой:
– Здравствуйте,  Владимир Ильич. Как поживаете, Владимир Ильич? Расскажите  что-нибудь интересное, Владимир Ильич!
Делая вид, будто его оторвали от чего-то важного и глубокого, он неохотно, будто маленький мальчик по приказу отца, залезал на скамейку и, сменив позу мыслителя на позу оратора, начинал говорить и рассказывал всё, что считал занимательным.
 А между тем у скамеечки мал–помалу собиралась толпа. Все глядели на него с восхищением, и не было среди них ни одного скучающего лица. Заслужив всеобщее уважение, под волнительные авиации он спускался на землю и приглашал всех к себе.
Гости один за другим рассаживались за большим круглым столом, под белой скатертью,  и старик доставал из духовки металлический противень, накрытый серебряным колпаком.
– Пахнет великолепно! –  шумели благодарные гости.
– Кушайте на здоровье! –  предлагал Владимир Ильич, поднимая блестящий колпак.
В этот момент он в ужасе просыпался. Сердце его бешено колотилось, руки дрожали, и какое–то время ему казалось, будто Егор оказался в духовке на самом деле.
Пробуждаясь такими снами, он ворочался до рассвета и бранил  проклятую психологию. А иной раз, когда сон был особенно явственным, он подскакивал на мягкой перине и по узкой брусчатой дорожке, бросался в сарай. Подбегая к Егору, он хватал его на руки и, прижав бедолагу к груди, приговаривал всякие нежности с поцелуями в розовый клюв.
В общем,  в жизни Владимира Ильича радости было не много, и оттого она казалась ему скучной, безрадостной и бессмысленной. По-настоящему старик  был счастлив только раз в месяц в день пенсии.
 После обеда, обычно часа в четыре, приходил почтальон – худощавая женщина лет пятидесяти, приятная во всех отношения, с грустными черными бровями и в очаровательном  синем берете.
Он обращался к ней Евгения Павловна, она обращалась к нему Владимир Ильич. Они выпивали по чашке мятного чаю с пирожным, затем она доставала из старой кожаной сумки тонкую пачку купюр и с почтением, от которого за месяц старик отвыкал, говорила:
– Вот ваши деньги, Владимир Ильич. Распишитесь вот здесь, Владимир Ильич. До свидания, Владимир Ильич.
Старик всегда с большим нетерпением ждал с нею встречи, и чтобы видеть Евгению Павловну чаще, написал заявление. В нём он просил разделить свою пенсию на две части и носить ему два раза в месяц. Когда же в этой маленькой просьбе ему отказали, Владимир Ильич объявил бюрократам крестовый поход. Побрившись и облачившись в свой лучший костюм, вначале он изнасиловал мозг молоденькой секретарше, затем довел до нервного тика начальника местного пенсионного фонда, на орехи досталось и в области. Работники фонда старику совсем не понравились. Они обращались к нему Владимир Ильич, но с интонацией психиатра, чем вывели старика из себя, и он написал письмо президенту. Это был длинный рассказ на восьми тетрадных страницах в клеточку, с жалобой на бесчувственную бюрократию и бесчеловечное отношения к потребностям стариков. С ответом глава государства не торопился. От долгого ожидания  старик еще сильнее, чем прежде, почувствовал себя одиноким, и в голове у него родилась интересная мысль: «А не жениться ли на почтальоне?». Он обдумывал всё не шутя, но спустя две недели пришел к заключению: «Нет… Едва ли потом… Уж лучше как есть». На другой день он получил ответ президента, который тоже его не порадовал. Внимательно перечитав объяснение президента вслух, Владимир Ильич после некоторого молчания почесал затылок, опрятно сложил письмо обратно в конверт и спрятал в коробку, куда имел обыкновение складывать важные документы. Затем опять почесал затылок и целых три дня с соседями не разговаривал.
– Ильич, у тебя лом есть? – спросил Степан, живущий в соседнем доме.
– Не… – отмахивался одной головою старик, поглядывая на лом, подпирающий двери сарая.
– Ильич, тебе хлеба принести? – спрашивала студентка Оксана, дочь Сашки, живущего в доме напротив.
– Не… – на тот же манер отмахивался старик.
Следующие три дня ему повсюду мерещилась Евгения Павловна. Ему хотелось увидеться с ней как можно скорей и, не выдержав, он взобрался на старенький велосипед и, тихо поскрипывая неудобным седлом, отправился на прогулку, в сторону почты. Исколесив всю округу, старик вернулся домой с нехорошим осадком в душе и жуткой болью в седалищном нерве.
– В этом мире столько всего бесполезного и непонятно. Жизнь имеет прекрасные стороны и, наверное, по-своему хороша, но это - точно изобретение черта, – сообщил сам себе Владимир Ильич, возвращая в сарай велосипед.
 –  Еще целых семь дней… –  бормотал себе под нос Ильич, не спеша, подходя к звонящему телефону.
– Алло! Привет, пап!
Услыхав голос сына, глаза старика засверкали от радости. Им овладела идея. Идея настолько великолепная и всепоглощающая, что на всякие «Здравствуй», « Я так рад тебя слышать»  и прочие  церемонии с комплементами, сил не осталось.
– Ты не мог бы отправить мне заказное письмо? – захлебываясь от восторга, воскликнул старик
– Зачем?
– Сережа! Мне нужно! – немного повысил тон Владимир Ильич, а чтобы просьба его не походила на бзик выжившего из ума, он попросил в конверт вложить немного деньжат. – Мне нужно двести рублей.
– Отец, я приеду к тебе уже завтра и с собой привезу. Хорошо?
– Мне нужно сегодня!
– У меня скоро поезд. Я не успею.
– Светке скажи. Пусть перешлет. И в банк пусть не ходит. Мне нужно почтой и непременно письмом заказным. Такие письма доставляют домой и под роспись. Мне нужно чтобы…
Старик осекся. В прорыве чувств он чуть было не проболтался. Его тайный план однажды уже потерпел неудачу: полгода тому назад такие трюки старик проделывал в одиночку  и продолжал бы и дальше, если бы в один из чудесных дней Евгения Павловна не улыбнулась таинственно, протягивая старику очередное заказное письмо.
  «Странное дело, Владимир Ильич, – говорила ее улыбка. – На конверте печать только нашего отделения, а в адресе отправителя город не наш».
 Ильич взял письмо, расписался в журнале, затем вдруг насупился, и уши его покраснели. Признаться в любви всегда тяжело. Сказать « Я люблю вас» было бы сложно, но так понятно. Но не понятно, как объявить  « Я люблю свое  имя и отчество»?  И уж совсем не понятно, как объяснит это женщине, которая, вероятно, уже сочинила влюбленность мужчины. Ее фантазия, кажется, разыгралась. Она неловко скрывалась за ироничной улыбкой и, без сомнения, ждала подтверждения.
  – Откуда мне знать… Не я же себе его отправлял… – глазами промямлил Ильич, и впервые со времени их знакомства они не выпили мятного чаю, не закусили пирожными, и на прощание он услышал индифферентное «До свидания».
После такого прощания пришлось оборвать переписку с самим собой.
– Послушай, отец. Письмо дойдёт до тебя дней через пять, не раньше. Я буду завтра с утра и привезу тебе деньги.
– Ты можешь раз в жизни не спорить и сделать, как я прошу? И обязательно заказным!
– Ну что за блажь?! – не сдержался Сергей.
    Мысли Владимира Ильича одна за другой  очернялись, и чтобы не выпачкать  ими сына, он трубку повесил и нервно расхохотался, представляя, как по-дурацки выглядел их разговор со стороны. 
     Остаток дня работа у старика не ладилась. Инструменты валились из рук, ему хотелось свернуться калачиком и уснуть, а просыпаться только в день пенсии.
     Когда за окном потемнело, в дверь постучали. На пороге стоял Алексей, друг детства Сергея.
–  Ильич, вот тысяча. Серега просил передать, – заговорил Алексей  и отсчитал старику пять купюр по двести рублей. –  Может, помощь какая нужна? Может, свозить куда нужно или привезти что-то? И вообще… Вы не стесняетесь, Ильич. Я  - всё, что угодно… Бесплатно…Вы не стесняйтесь…
– Нет… Не нужно… И денег не нужно, – ответил Ильич, нервно поправив штаны от пижамы. – Спасибо тебе, Алеша, но до свиданья -  мне завтра рано вставать.
С тем и расстались.
– Ильич!!! Попробуй… Откройся… И завтра  у психиатра… – шаркая тапками пол, возмущался старик.  – Но если тщательно приглядеться, внимательно вслушаться, то на свете найдется человека четыре, которых не нашлось бы за что ущипнуть. Уверен, здоровых людей не бывает. Бывают недообследованные. И те из них, кому удается не выдать свои причуды, считают себя абсолютно нормальными. Значит, и я нормальный.
В десять часов жаркого, солнечного утра, заскрипела калитка, и во двор вошел сын. Он заговорил с порога почти торжественно, с чувством выполненного долга.
 – Здравствуй, отец! Я сделал, как ты просил. Перевод ты получишь дней через пять.
Старик поднял глаза на сына, не отрываясь от процесса копания. Сергей вошел на крыльцо и улыбнулся ему.
– Здравствуй, Сережа.
– Как поживаешь, отец?
– Не жалуюсь, –  сказал Владимир Ильич, продолжая рыться в земле. – Проходи в дом. Сейчас картошки нажарю, будем обедать.
Во время обеда старик поддерживал разговор с холодком и отвечал на вопросы так, будто в гости к нему монголо-татары приехали.
– Тебе одному здесь не скучно? – спросил Сергей, когда после обеда  они вышли во двор.
– Нет. Как мама?
– Скучает.
– Ну, так пусть возвращается и живет...И вы возвращайтесь...
– Ты же знаешь, я не могу… Работа… Да и Светка… Ее не переубедить… Может, ты к нам?
– Что,  дом мой решили продать?!! – взорвался Ильич – Машину новую захотели?!!  Хотите, чтобы у Вас жил, а сами станете дни отсчитывать до моей смерти?!! Нет!!! Я лучше здесь!!!.
– Отец,  ты чего? – извиняясь за каждое слово, заговорил Сергей. – Мне не нужен твой дом, ты знаешь, я доволен своим. И машина меня устраивает. И я не предлагаю тебе жить с нами. Я всего лишь хочу, чтобы ты переехал поближе. Мы же видимся редко, а ведь никому неизвестно, сколько кому осталось…
– Да уж… Жизнь как вода в ладонях… Сжимай не сжимай, все равно утечет... – немного смягчив тон, ответил старик.
– Подумай о переезде. Я буду рад.И мама. Дом для вас купим. И внук будет рад.
– А как же Егор?
– Какой Егор?
– Егор!!!– громко протянул старик, и из глубины двора послышались шлепающие о землю лапы. Гусь подбежал и стал против них. Он будто осознавал важность своего присутствия, умно поглядывал то на одного, то на другого и деловито похлопывал крыльями.
– Да разве эта проблема! –  сказал Сергей, но старик  его больше не слышал. Ему уже мерещилось, как заживет он в другом городе, в новом доме, где соседи относятся к нему с уважением и называют его Владимир Ильич.
Утром,  проснувшись пораньше, еще до рассвета, Ильич поднялся с кровати. В голове его продолжали рождаться живописные образы новой жизни, отчего он часто всхлипывал от восторга. Не откладывая дело в долгий ящик, он уселся за стол  и от руки написал объявление о продаже имущества. Кончив писать, он вышел во двор вдохнул полной грудью свежего воздуха. Затем принюхался и вполголоса произнес:
 - В такую рань шашлыки? Наверное, гости к соседу приехали.
И вдруг кровь ударила в голову старика.
– Егор!!!  – выкрикнул он и ринулся в кухню, зацепившись ногой за порог и едва не угодив носом в дверь.
     Увидев стол под белую скатертью, старик нерешительно подошел к духовке. Ощущая острую боль в груди, он попятился и, левой рукой схвативши за спинку стула, вместе с ним замертво рухнул на пол и, подскочив на кровати, проснулся.
– Скоро сниться такое не будет, – переводя дыхание, сказал старик, утирая холодный пот.
А через месяц, сидя в одном из черных кожаных диванчиков, которыми любят обустраивать свои кабинеты нотариусы, Владимир Ильич  вдруг всерьез подумал о смерти. Он представил себя в гробу, представил, как вынесут его из чужого дома и медленно понесут по незнакомым улицам, чужие люди и до того расстроился этой картиной, что пришлось обернуться к окну и украдкой смахнуть слезу. А за окном по асфальтированной улице отражающей яркие солнечные лучи с диким ревом промчался сосед на мопеде. Старик улыбнулся и за дорогой между деревьев парка, он разглядел Евгению Павловну. С переполненной сумкой через плечо она куда-то спешила, мелко перебирая по узкой алее тонкими ножками.  Старик невыносимо захотелось домой. Хотелось погладить длинную шею Егора,  поворчать на соседей и дожидаться ее. Он поднялся, беззвучно зашевелил губами не то матерные слова, не то народную мудрость и, не вдаваясь в подробные объяснения, заявил:
– Дом продавать я не стану... Я их обратно верну...

RomanBraga777@gmail.com