Комп и бумажный рунет

КОМП И БУМАЖНЫЙ РУНЕТ

Комп, как вы, наверное, догадываетесь, это компьютер, а рунет отсылает нас к рунам или и того дальше, к золотому руно. В густом мехе оседали не только песчинки золота. На выскобленной кожаной изнанке выцарапывались знаки греческого письма, покрытые киноварью или иной краской. Пергамент и тростник, иссечённые вязью слов, хранили следы мысли, руки как продолжения мозга. Или пролонгирования? Не исключаю, что кому-то больше по душе и понятнее последнее. Потом пришли бумага и перо, а вместо длинного свитка — книга.
Мой герой так и не отделался от старомодной привычки читать нормальные книги в обложке и переплёте, более того, и не собирался с нею расставаться. Бумажный рунет (в котором слышится ещё и ранет — название сорта груш) нравится ему больше, чем цепочки значков на мониторе компа. Из  них складываются сообщения, но дух жизни, запах, чувственное тепло, приобретённое или растраченное в долгом пробеге, выветривается.  Знаки на «доске» — внешнее движение, рассчитанное на внешние усилия. А у  чувствительных натур от всякого, лишённого смысла и собранности, «броуновского», беспорядочного столкновения частиц начинается в душе нечто невообразимое. Невозможно сосредоточиться на самой простой мысли, давление крови в сосудах поднимается. Такие движения (он называл их «хозяйственными») лихорадили мозг, заставляли спешить, дабы поскорее привести к концу ненужные и мучительные, приходившие извне нейро-физические процессы. Для равновесия нужна тишина, полновесная, как в глуби воды, где почти у самого дна медленно скользят едва различимые тени полусущностей, которые вовсе не стремятся  на поверхность жизни, с её неизбежной аритмией, диссонансами, всякой неразберихой и кутерьмой.
То же и со словами. В компе они хорошо смотрелись, как в почти готовой книге, но как-то не проникали в душу. В бумажном рунете текли, то замедляя, то прибавляя скорость, и их движение воспринималось как плавный поток на глубине третьего измерения. Он выстраивался, подчиняясь мощному излучению невидимого магнита. Что уж говорить о том чувстве умиротворения, которое сопровождало сердце в этом плавании!
То же было и после ручного письма, чуде рождения самого потока, получающего форму энергии жизни. Хотя и при печатании  сразу на монитор компьютера чувство это оставалось. Телепатическая связь между мыслью и рождаемыми ею знаками оставалась. Но при чтении что-то всё менялось. Связь между знаком и чувством слабела, приобретала узкую пользовательскую нацеленность. Наградой удачного письма было облегчение от сброшенной тяжести, оплодотворяющего семени, сознание исполненного долга, выплаченного оброка Тому, на благо которого работник трудился. Может быть, это было Слово, из которого родилась жизнь.
И если это происходило утром, создатель новых миров вставал из-за стола не опустошённым, а полным радости, счастья так хорошо начавшегося дня. Если же на акт творения выпадал вечерний час, то было чувство, хотя и несколько запоздалого, но всё же свершившегося чуда.
Поток этот течёт внутри нас, и мы, минуя порог комнаты, неся его в себе, полны такого равновесия, такой  симфонии созвучий, которую несёт в себе лишь демиург, создатель новых вселенных. Входя в мир, творец вселенной из слов, желает лишь одного: не растерять как можно дольше этого чувства полноты, не дать весенним водам вылиться из берегов и растечься  по рытвинам и канавам. Пока я в нём и он во мне, ангел счастья  витает над нами. Выспренний образ, скажите вы. Но другой не пришёл на  ум в ту минуту, когда я (признаюсь по секрету) набирал эти строки на компе. Слава тому, что происходит в подобные мгновения! И когда священная тишина покидает меня или нарушается, я начинаю метаться, спешить, натыкаться на всё, что попадается на пути.
Неважно, где написаны или начертаны письмена: на папирусе, на скальных скрижалях, на манжетах манишки, на экране компа или пером на листке бумаги. Важно, что они изливают вещие признания и рождаются благим, а пусть даже и мятежным духом.