О состоянии литературы и русского языка

Относительно спокойная эпоха устойчивых ценностей закончилась. Мы живём в переломное время. Люди возвращаются если не в состояние бесстыдства, то в первобытное неведение добра и зла. То, что после возвещения десяти Заповедей и Нагорной проповеди, было пороком, сегодня становится нормой. Новая цивилизация вломилась в двери и заполняет всё открывающееся пространство, смывая на своём пути перемычки старого мира. Острия социальных противоречий ощетиниваются наконечниками больших и малых копий, пики дальних и ближних угроз выдвигаются со всех сторон. Болезненные неожиданности подстерегают на каждом шагу, даже и там, где ещё вчера всё было тихо и гладко. Истончилась материя мира и спокойствия. Нетерпимость всех ко всем и ко всему ревёт и стонет раненым зверем. Нет защиты от мутного потока псевдореформ. Безудержный поток информации можно сравнить со всемирным потом. Нас не оставляют в покое в самых интимных уголках нашего бытия. Надолго ли это? Неизбежен ли именно такой ход развития? Хотелось бы надеться, что нет. Переменится ветер, опустятся паруса большого пиратского корабля, разносящего по всему миру бациллы отравленной псевдолиберальной демократии ; и пожар ненависти, сатанинского безумия будет постепенно утихать.
Пока же невозможно оставить без осмысления поразительные, нередко зловещие, перемены, происходящие в мире. Их нельзя не заметить. Но не забудем и то, что  таит в себе непостижимо таинственный внутренний мир человека. Разломы, постигшие этот мир, не менее катастрофичны. Они опасны тем, что не сразу становятся достоянием сознания. Чтобы это произошло, людям надо найти себя, а для этого необходимо вернуться к своим истокам. В конце концов, всё остальное: социальные потрясения, политика, экономика, мораль ; начинается с этого и этим кончается. Именно этим занимается художественная литература. Нужна ли в ней суровая, даже жестокая правда, близкая той, которую говорят или не говорят врачи больным пациентам?  Этот, казалось бы, давно решённый вопрос, вовсе не решен и вряд ли может быть когда-нибудь закрыт. Нужна и важна в литературе трезвая и суровая правда, щетинистая, даже наждачная, говорят одни. Нужно ли в поэзии что-нибудь кроме поэзии, спросят другие. И те, и другие будут по-своему правы. Импрессионистам нужно волшебство цвета в картине, поэтам чистой лирики ; музыка настроения в слове.  Потому что кроме скрежета зубовного, мертвящего ужаса и отчаяния, людям нужна память о сокровенном, о чём-то бесконечно давнем, но не вполне утраченном, о тех глубинах души, которые древнее нажитых социальных болезней. "Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман". Этот обман ; тоже реальность.  И для кого-то она ещё важнее, чем та, которая тяжело и запалённо, огненно-смрадным дыханием, дышит за нашим окном, подступая всё ближе и ближе. Это воспоминание об идеале, об утраченном рае, о доверии к жизни. Без этого всё написанное будет лишено и меры, и веса, и поэтической глубины, и неповторимых красок живого авторского голоса.
Понижается ли общий  художественный уровень литературы? Думаю, нет. Язык становится более изобретательным, смелым, удивляет изобилием неожиданных находок. Раскрепощённое сознание открывает в нём новые возможности, скрывавшиеся под спудом внутренней цензуры, идеологического гнёта и внешнего редакторского диктата. Его богатство напоминает роскошное цветущее дерево с благоухающей кроной. Странное дело, не правда ли? С одной стороны, необычайное цветение художественного слова, с другой, его относительно слабое действие на читательское сознание. В чём тут загадка, и есть ли она? Существует стиль как общее явление культуры, как ступень развития художественного слова, и есть стиль как явление индивидуальное. Сказано, что "стиль ; это человек".  Точнее было бы сказать, что стиль ; это неповторимый тембр авторского голоса, мелодия души, записанная буквенными знаками, вибрация её Эоловой арфы, откликающейся на ветры времени. Голос Толстого не спутаешь с голосом Достоевского, Чехова ; с Буниным, Есенина ; с Маяковским. О многих ли из современных служителей пера можно сказать то же самое? Каждого ли можно узнать если не по голосу, то хотя бы по следу "когтей"? Десятки, сотни недурных по качеству книг похожи одна на другую. Не будет подписана фамилия автора, подумаешь, что их выпускают на одной большой писательской фабрике. О массовой литературе можно сказать, что в ней не слышна музыка вечности. В ней есть все признаки занимательного письма: ловко закрученная интрига, скандальные подробности, рискованная лексика, но нет теплоты, сердечности, той смывающей всё нечистое музыки, которая звучала у наших чародеев слова "золотого" и даже двадцатого века. Говоря старомодным языком, нет очистительного катарсиса. По логике мейстрима, какова жизнь, таково и её отражение в искусстве. Но жизнь разная, писатели разные. Каждый видит и изображает действительность (или собственные химеры) через собственную душу. Какова душа,  таково и её представление о мире, каково её музыкальное инструментальное богатство, таково и звучание. Но и это не всё.
Многие авторы владеют инструментом слова виртуозно, но их продукция не несёт в себе заряда человечности, сострадания,  благоговения перед словом, что всегда отличало большую литературу прошлого. Есть одна беда, которую называют словом постмодернизм. Это явление возникает в той среде, где всё настоящее, от смысла до художественной формы, кончилось, сказать больше нечего по причине пустоты в авторской душе, и осталось только повторять цитаты и глумиться над собственным бессилием. Теперь ко всему непонятному, сомнительному в художественном отношении приклеивают эту приставку. Где тот мальчик, который в простоте душевной воскликнет: "А король-то  голый!"? Осталось только ввести слово постлитература, а там недалеко до слова и понятия постжизнь.
Литература, за немногими исключениями, всё чаще видит мир сквозь оболочку или ожесточённо-агрессивной, или вялокровной души. Но то, что рождается из  остывшего сердца и охлаждённого ума, не может напоить ждущую влаги почву.
Есть и другая беда. Писатель, несмотря на отсутствие цензуры, несвободен, зависит от конъюнктуры книжного рынка, от издателя. Последний же, в свою очередь, ; от идеологии, литературной моды, установившихся стереотипов. Стандарты рынка требуют развенчания исторических мифов, легендарных личностей, идеалов. Книги цинически-бесстыдные, сокрушающие всё положительное в прошлом и настоящем, манящие обещанием вульгарных непристойностей, скандала легче находят сбыт на массовом книжном рынке. Произведения, рассказывающие о вечном в человеке, ценные своей внутренней музыкой, стилистической фактурой, интересуют издательское сообщество меньше, потому что не сулят дохода. Книга в ещё большей степени, чем когда-либо раньше, стала товаром. Вопрос о нравственном смысле бытия заменяется вседозволенностью. Красочная палитра и звучание души приобретают всё более дисгармонический характер. Стиль перестаёт быть высшим критерием художественности, писатели-стилисты отодвинуты во второй, если не в третий ряд. "Золотой век" стиля, к безмерному сожалению, кажется, прошёл. Понизился не общий стилистический уровень словесности. Он просто стал не нужен читателю новой формации, потерявшему культуру чтения, эстетически невоспитанному. Писатели пишут всё лучше, читатели читают всё хуже.
 Соответственно, ориентированных на массового читателя издателей всё меньше заботит поиск новых Буниных, Паустовских, Нагибиных. Остаётся надеяться, что и те и другие не исчезнут совсем. В мутном потоке пробиваются иногда тексты хрустальной чистоты. Появляются сильные книги, противостоящие настроениям разрушения и оглупления, напоминающие о том, что есть лучшего в человеке. В них ; благоговейная любовь к жизни,  теплота авторского голоса и особая музыка души. Но многие ли их знают? Ищут ли их издатели? Слова "благоговение", "сердечность", "благородство" звучат сегодня боязливо, стыдливо-приглушённо, как будто из другого времени. Писатели, как чёрт ладана, боятся ложного пафоса, лирической приподнятости тона. И то, и другое,  видите ли, несовременно, не отражает реалий нынешнего века! Но и мир,  и время таковы, какими мы делаем их. Благородство, деликатность отношений не вовсе ушли из жизни. Они свойственны природе человека, как, к сожалению, и их противоположности. Хочется надеяться, что недалеко время, когда писатели, издатели и читатели вновь объединятся на признании высших и бесспорных ценностей художественного слова, и литература  вернёт себе то достойное место, которое занимала ещё так недавно, вновь станет голосом и совестью народа, выражением его творческого гения.
Нам не дано забыть о великой силе Слова-логоса. Оно способна животворить и разрушать. В нём, как в ядерной частице сущего, из которой в результате Большого взрыва произошла Вселенная, заключены и время и пространство. В языке каждого народа спрятан ключ его характера, исторической судьбы, его земного предназначения. Свой особый смысл заключён и в коде русского языка. Это код правды, справедливости, победы света над тьмой. Вот почему силы зла и тьмы ведут яростную атаку на наш язык, его кириллическое письмо. Родной язык ; это сердце, душа народа. Изменивший языку изменил и себе самому, разорвал связи с предками, повредил корни собственного дерева жизни. Я верю, что нашествие "двунадесяти языков" на Россию в конце концов закончится, натолкнувшись на естественное чувство самосохранения, и русский язык, сохранивший своё здоровое ядро, станет знаковым кодом добра, правды и справедливости для всего мира.

2013 – 2014 г. г.