балтийский сибиряк

               

БАЛТИЙСКИЙ СИБИРЯК
       Новеллы про писателя А. П. Соболева

     Такая неожиданная связка – Балтика и Сибирь – возникает, когда речь заходит об этом .удивительном человеке. Сибиряк корнями, твёрдым  характером, стойкими жизненными устоями, Анатолий Пантелеевич Соболев стал калининградцем не столько по паспортной прописке, сколько по духу творчества, по тематике и проблематике своих книг. Он стал прибалтом, не перестав быть сибиряком.
     Соболев поселился в нашем  регионе уже сформировавшимся писателем, автором популярных повестей для юношества «Бушлат на вырост», «Безумству храбры», «Грозовая степь», лауреатом литературных конкурсов союзного масштаба. Но главные свои произведения, поставившие его имя в ряд литераторов европейского уровня, переведённые на многие языки,  он создал в Калининграде.
     На Алтае считают Соболева своим земляком, на берегах Балтики – своим. Спор ни к чему: для всех он большой русский писатель. Мы знаем, как почитают его сибиряки. На родине, в селе Смоленское, районном центре Алтайского края, где он похоронен, есть памятник ему, музей и улица его имени. На регулярно проходящих Шукшинских и Соболевских чтениях воздаётся должное его писательским заслугам. У нас в Калининграде одна из библиотек носит имя Соболева. Там имеется не то чтобы музей, а памятный уголок, посвящённый ему. Почётное место в экспозиции занимает водолазное снаряжение, как свидетельство фронтовой специализации матроса Соболева. Минувшим летом торжественно, с оркестром, речами была открыта мемориальная доска нашему общему земляку.
     Так случилось, что судьба одарила меня дружбой  с Анатолием Пантелеевичем и его семьёй. Он был моим крёстным отцом по писательской линии, поскольку  причастен к формированию моих литературных пристрастий. Я посвятил ему книгу «Письма покойному другу»,  несколько глав романа «По вере нашей». Заметки, предлагаемые вниманию читателей «Бийского вестника», – это всего лишь штрихи к его биографии.


СТРОКА НА МОГИЛЬНОМ КАМНЕ

     Среди калининградских писателей много приезжих. Появлялись они по-разному. Кто с войной  пришёл и остался. Кто из любопытства: какая она, Восточная Пруссия? Один маститый купил домик на берегу моря, ему хотелось покоя, уединения. Кого-то официально направляли для обживания новой территории. А Соболев, непоседа по характеру, трудяга по жизненной сути, искал новые темы. Он заразился морем ещё во время военной  водолазной службы и не стал противиться его зову. За двадцать лет жизни на Балтике  он ни разу не пожалел об этом.
     Мы с Пантелеичем подружились с первой встречи. Была она давно, полжизни назад. Я в ту пору какое-то время пребывал «партийным функционером» – курировал творческие союзы. Мы ещё не были лично знакомы, когда он позвонил и попросил назначить ему аудиенцию. Приходите, говорю.  Так у вас же, мол, неотложные дела. Отложу, говорю ему.  Мой нетипичный для этой сферы демократизм, видимо, подкупил его, и разговор у нас получился откровенным и обстоятельным: о положении дел в писательской организации, о нуждах «инженеров человеческих душ».  Много о чём. Проговорили часа два, наверно. А потом созванивались, я на своём «Москвиче» много раз устраивал ему экскурсии по городу и области. Как-то так вышло, что мы по-человечески понравились друг другу. А потом подружились и семьями.
     Мы с ним любили, когда позволяло время (я вскоре вернулся в журналистику и часто мотался по командировкам), побродить по городу и его окрестностям. То садились в мой потрёпанный лимузин и отправлялись в какой-нибудь лесок (благо, их здесь много) – не по грибы, а по воздух, так сказать (хотя и по грибы тоже, о чём будет соответствующий рассказец). То  прогуливались по берегу Преголи или озера Верхнего  (наши мини-Волга и мини-Байкал), дивились мощным тевтонским фортам и бастионам. Врытые в землю и одетые   в бетон, они    считались несокрушимыми, но были сокрушёны за четыре дня. Бои здесь были жесточайшие. Казалось, земле не впитать пролитую на неё кровь. Эти своеобразные экскурсии дарили писателю, умеющему смотреть и видеть, детали, адреса, а то и сюжеты для грядущих повестей и рассказов. Анатолий не записывал, он запоминал и дофантазировал.
     Вот здесь, на песчаной насыпи пруда, который в войну был водной преградой для наступающих, как и вот эти глубокие и широкие, с бетонными отвесными стенками рвы, будет отдыхать в непривычной тишине группа наших солдат в рассказе «Пролог после боя». А местом для боя автор выбрал старое немецкое кладбище, на котором мы как-то раз оказались во время очередной прогулки. Впечатления, которые  Соболев получил здесь, он отдал своему персонажу, молоденькому солдатику, который укрывается от пуль и осколков за надгробным памятником.
     Читайте: «Солдат лежал за поваленным чёрным мраморным крестом и боковым зрением видел на могильной плите имя погребённой – Гертруда. Фамилию разобрать не мог – край плиты был отколот взрывом. Он видел звёздочку и год рождения, крест и дату смерти,  высеченные на граните. Отвлечённым сознанием он подумал, что это правильно – так вот символично, звёздочкой, обозначать рождение человека.
     Родился человек – вспыхнула звезда жизни!  И рождается он творить счастье и добро. Но сколько таких вот звёздочек стали солдатами и чёрной саранчой хлынули на восток. И сколько потухло русских звёзд!..»
     А вот  в этом доме на нынешней улице  Тельмана произойдут полные трагизма события повести «А потом был мир».
     В каждой такой поездке, в   каждом походе он непременно прихватывал что-то, важное или не очень,  для вещи, над которой работал,  или про запас. Но это фактики, чёрточки, зарубки на память. А  капитальные  темы требуют поиска. Где? Прежде всего, в океане, о чём разговор впереди.


В ПОДКИДНОГО  С  НЕЧИСТЫМ

     Если вы ищете рай  на земле, отправляйтесь  на Куршскую косу. Не промахнётесь! Это длинное – сто километров – песчаное чудо отделяет почти пресный залив Балтийского моря от самого моря. На этой узкой полосе, шириной от 700 метров до семи километров, обосновалось несколько рыбацких посёлков и небольшой городишко Нида.  До той поры, пока её не перегородила литовско-российская граница,  по косе  можно было спокойно передвигаться, любоваться её красотами, дивиться богатству флоры и фауны, соблюдая, естественно, правила, предусмотренные для Национального природного парка.
     Мы с Анатолием Пантелеевичем любили бывать здесь.  Поднимались на смотровые площадки, оборудованные на дюнах, купались то в море, то в заливе, собирали грибы и ягоды. А ещё наведывались в музеи, в частности  в Дом-музей немецкого писателя Томаса Манна. Он жил здесь до прихода в Германии к власти фашистов. И, конечно,  никогда не могли миновать «Гору ведьм» в литовском посёлке Юодкранте. Здесь на одной из лесистых дюн умные и добрые люди, профессиональные художники и народные умельцы, создали музей деревянной скульптуры под открытым небом.
     Это, скажу я вам, не случайно собранные,  сами по себе  интересные экспонаты, а  цельный тематический комплекс,  оригинальная, эстетически единородная композиция по мотивам литовского фольклора, прекрасно задуманная и мастерски исполненная интерпретация национальных сказок, былин, поверий. Тут и  отдельные персонажи –  лешие, водяные, кикиморы и прочая нечисть, и целые сюжеты – вроде оборотня на свадьбе, которого разоблачили, наступив ему на сапог, где оказалось копыто вместо ступни.  Конечно, каких-то сюжетов литовских легенд мы не знали, какие-то «прочитывались» в самой композиции. А что-то совпадало с мотивами русских волшебных сказок.
      Для Пантелеича было отрадой походить неспеша  по уникальному вернисажу,  постоять у облюбованного, всякий раз другого, изваяния, оценить мастерство резчиков. Он и сам, кстати, был неплохим живописцем, порой. брал в руки кисти и краски. Правда, с годами всё реже. И здесь, стоя перед тем или иным экспонатом, он в отличие от нас не ублажал обывательский интерес и не просто любовался шедеврами, а профессионально исследовал их.
     И упаси Бог в это время его отвлекать или говорить что-то невпопад!  Во время одного  посещения «Горы ведьм» мой друг оказался в центре скандала. Не очень, правда, большого. Толя  влюблёнными глазами смотрел на выразительный портрет дамы, которую сам автор  нежно нарёк «Баба-Яга». Она и впрямь была неотразима. Нос тройной длины загибался к подбородку. Один глаз явно стремился увидеть второй. Ухмылка говорила: я бы тебя съела, да у меня всего один зуб. Толя любовался, а подошедшая с очередной экскурсией дама выдохнула:
– Страшна-а-а!
– Страшна, – согласился Соболев и тут же добавил: – Но тем и прекрасна.
     – Как это? – удивилась женщина.   
     Писатель попытался объяснить, что в искусстве важно не только ЧТО изображается, но и КАК.  Сослался на пушкинского «Руслана». И для окончательной убедительности ткнул пальцем в собачку дамы
     – С псиной точки зрения, она урод: тело длинное, ноги короткие, уши землю метут.  А по нашей эстетике, ваша Жучка – красавица.    
     – Это не Жучка, а Рекс, – обиделась хозяйка собаки.    
     – Чёрт-те что! – включилась в разговор ещё одна экскурсантка. – Всю нечисть собрали: любуйтесь, люди добрые!   
     Мой благовоспитанный, сдержанный друг, олицетворённая интеллигентность,  взорвался:
     – Ну, и сидели бы дома! Смотрели бы  американские боевики: супермены, голые шлюхи, мордобой, кровь рекой.
     Услышав  «мордобой», один из мужчин этой группы решил, что пришла его пора, и подступил к Толе:    
     – Чё надо?
     Эстетическое противостояние грозило перерасти в физическое. Экскурсоводица, как могла, урезонивала публику. И вдруг  один  мужичок достал из кармана колоду карт и подмигнул нам с Толей:    
     – Сыграем с нечистью в подкидного!
     И потащил нас к скульптурной группе, изображавшей дьявола в кампании с картёжниками. А когда мы сели на пеньки рядом с деревянными игроками, он стал нас фотографировать и добродушно улыбнулся:
– Снимаю любителей экзотики. Тем и живу.
Конфликт погасили. Нечистый помог.



ГНЕВ КОМАНДОРА

     У меня хранится уникальный документ – толстая тетрадь в клеточку, в голубом коленкоровом переплёте, исписанная далеко не каллиграфическим почерком Анатолия Пантелеевича. Это дневник, а лучше сказать – бортовой журнал, автопробега, который мы осуществили  в семейном варианте летом… забыл уж какого года, давно, одним словом.
     Сказать, что это было увлекательное путешествие, значило бы ничего не сказать. Впечатлений – на целый авантюрный роман. Всего не рассказать, да и не нужно. А несколько характерных эпизодов этого вояжа лишь подтвердят, что в условиях не экстремальных даже, а несколько отличающихся от будничных, обыденных, проявляется весь человек. Каков он нравом, не привередлив ли, не самолюбец ли. Всё в этой поездке мы узнали друг о друге.
     Маршрут (Калининград – Литва – Латвия – Эстония – Ленинградская, Псковская   и Новгородская области  – Белоруссия – Калининград) заранее обдумали, просчитали. Определили места привалов и ночлегов, предусмотрели время на осмотр достопримечательностей. Правда, не учли женский интерес,  посещение магазинов, отчего совершенно реальный график затрещал с самого начала. Это не огорчало, а скорее сулило  неожиданности.
     Едва мы отчалили, Пантелеич оповестил:
– Общее собрание объявляется открытым. На повестке дня – выборы командора.  Спасибо за  доверие!
Мы опешили от такой нахрапистости.
     – Узурпатор! – только и успела ахнуть Галина Георгиевна, жена новоявленного командора.
     – Но-но, поговори у меня! – приструнил её Толя.
     Он извлёк на свет Божий упомянутую тетрадь и вписал в неё приказ номер один – распределение обязанностей между членами экипажа. Первым делом узаконил избрание себя командором пробега.  Я удостоился титула главного рулевого (рулил «Москвичом»).  Галину  он произвёл в дублёры главного рулевого. Нет, водить она не умела, но в машине держалась весьма своеобразно: никак не могла расслабиться и непроизвольно повторяла движения водителя – давила на педали, переключала передачи. Моей жене обязанностей не досталось, и командор присвоил ей звание «Лишний пассажир».
     –  Деспот! – возмутилась та.
     –  Тиран! – добавила Галина.
     – Бунт на корабле? – рявкнул командор и пригрозил разжаловать дам в младшие лишние пассажиры и в младшие дублёры главного рулевого.
     Приказом номер два, который был оглашён вечером, командор объявлял себе благодарность за безупречное руководство пробегом. Все последующие приказы (а путешествие длилось семь дней) изобиловали  забавными придумками, но неизменно заканчивались благодарностью командору.
     Так и покатилась наша весёлая экскурсия, как «Москвич» по шоссе, С остановками, спорами, шутками-прибаутками.  В Шяуляе заблудились;  симпатичный молодой литовец  на мотоцикле вывел нас на нужную трассу и приветливо помахал нам вслед,  очаровав наших дам. В Риге нам позволили поприсутствовать на репетиции органного концерта в Домском соборе. В таллинском парке Кадриорг по рекомендации официантки, обаятельной пожилой эстонки, мы пили ароматнейший кофе. Эти в общем-то рядовые моменты дали повод обсудить проблему взаимоотношений русских  с коренными прибалтами. Пришли к выводу, что проблема непростая, и всё же вместе разумнее, чем поодиночке.
     С ночлегом проблем не было: дамы в машине на раздвижных сиденьях, в спальных мешках, а мы с Толей в палатке и тоже в мешках. По трассе оборудованы площадки для автотуристов. Удобно и безопасно (было тогда). Вечерами дамы занимались ужином, я осматривал машину, а Толя заполнял бортовой журнал. Вот типичная запись:
     «Главный рулевой обратился с ходатайством отметить в бортовом журнале факт безаварийной работы в первый день пробега и при этом почему-то сказал, что любит мороженое. Похоже на вымогательство. Командор ведёт себя безупречно».   
     Но не всё проходило гладко. В каком-то городишке наших дам не пустили в храм, потому что они были в брюках. В славном граде Пскове нас традиционно, по-русски обхамили в столовой.  Разочарование мы испытали у реки с именем Великая, о которой Соболев саркастически заметил: «И  впрямь великая – чтобы перепрыгнуть, разбежаться надо». 
     Зато на берегу Чудского озера мы устроили ритуальный привал. Говорили  о князе Александре Невском, о том, как он побил псов-рыцарей. Эта тема для нас имела особый смысл – ведь мы приехали из того края, что был гнездом тевтонского воинства.
     Ничто не предвещало конфликта. И всё же он случился. И возник он как-то незаметно.   Анатолий,  обыгрывая мою теперешнюю функцию  рулевого и намекая на мою недавнюю партийную службу, язвительно заметил, что не всяким процессом надо рулить.
     – Неужто вторгаются в святая святых, в творческий процесс? – спросил я.
     – Да вот один правоверный больщевик назвал меня в газете партийным писателем.
     Это он меня хлестнул своей саркастической плетью. Недели три назад я отозвался в «Калининградской правде», где был в это время заместителем редактора, рецензией на его новую книгу. И о её художественных достоинствах сказал, и чёткость идейной позиции автора подчеркнул. По тогдашним меркам это была похвала, причём совершенно искренняя. И вдруг он говорит:
     – Я беспартийный и этим горжусь.
     Разумеется, я отреагировал на этот выпад:
     – Удивительное дело! Большой писатель запутался в элементарных  понятиях. Партийность по отношению к художнику это вовсе не членство в партии. Это его идейная позиция.
     Я только начинал закипать, а мой друг уже кипел.
     – У меня своя позиция, – твёрдо и даже резко сказал он. – Я не коммунист. Надо бы знать партийному функционеру, что писатели всегда стоят в оппозиции к власти.
     – Не все.
     – Значит, не писатели.
     Я принял это на свой счёт и, конечно, обиделся.
     – Кто какой писатель, пусть судит читатель.
     – И партия, – съязвил он.
     – В нашей партии не самые глупые люди. По крайней мере, они понимают, что убеждения и талант не всегда ладят. Вот ты сейчас говоришь одно, а в книгах твоих другое. Образно говоря, не ты пером водишь, когда пишешь. Твоя верность жизненной правде, твой дар Божий. Писатель не властен над своим талантом. Не ты им управляешь, а он тобой. Говорить ты можешь, что хочешь, а напишешь то, что совесть велит. Потому что ты честный человек, а не раб модной «беспартийности». Кстати, лозунг беспартийности – самая настоящая партийность.
     Вот какую длинную и витиеватую речь я произнёс. Заикался от горячности, эмоции –через край. У Толи тоже.
     – Шёл бы ты со своей партийностью!..
     Он резко отвернулся от меня и зашагал к костру.
     – Не бывает беспартийных писателей, – сказал я ему вслед. – Твоя позиция и есть твоя партийность. И не имеет значения, сознаёшь  ты это или нет.
     Жёны заметили, разумеется, наш разлад. Я пошёл спать в машину, а Галину отправил в палатку, к мужу. Не знаю, как спалось ему, а я крутился всю ночь
     Рано утром умываюсь в речке. Присел на корточки у кромки воды. Слышу – подходит. Глаз не поднимаю. Он  умылся молча и так же молча брызнул в меня водой.. Выпрямился и зашагал к машине. Вскоре оттуда послышался его весёлый баритон.
     Мы никогда не вспоминали об этом инциденте, не пытались выяснять, кто прав, а кто нет. Каждый оставался со своей точкой зрения. Это не мешало нам дружить. Более того, я укрепился в убеждении, что  мой друг добрый и чистый человек, твёрдый, но  не- злобивый.


НАПОЛЕОН

     Удивляясь, он восклицал: «О!» Не протяжно «О-о-о», а коротко, как щелчок. Когда мы отправлялись по грибы – вдвоём ли, семейно ли, – он всегда бывал самым удачливым. Искать умел   и  терпение имел.  Услышишь, бывало, его неизменное «О!» – значит, опять выудил толстячка-боровичка.
     Однажды, помню, наша «тихая охота» не заладилась. Ни у нас с ним, ни у жён в кошёлках ничего путного.
     – Перейдём вон в тот соснячок, маслят пошукаем, – предложил я.
     Идём гуськом. Я, как самый нетерпеливый, впереди, за мной женщины, а замыкающим Пантелеич. И вдруг:
     – О!
     Оглядываемся и видим: он держит свежесрезанный, средних размеров белый гриб. Надо же, трое впереди не увидели такого красавца! Идём дальше – и вновь «О!» Опять такой же крепвыш у него в руках. Нашей зависти не было границ. А когда он в третий раз «проокал» и показал добычу, мы заподозрили подвох. Ну, ладно, один. Не увидели, просмотрели. Но три! Причём подозрительно одинаковых.
     – А ну, покажь корзинку! – потребовал народ.
     Понятно,  розыгрыш, Общество жаждало кары. Общество искало слово, чтобы достойно заклеймить обманщика.
     – Злостный исказитель!
     – Фальсификатор!!
     – Барон Мюнхгаузен!!!
     Не нашли нужного, посмеялись и простили. Обошлись без титула.
     Но титул вскоре всё же понадобился. В следующее наше нашествие в лес. И не Толе, а грибу. Было так. Прежде чем запустить нас в массив и начать облаву, наш командор (он остался нашим командором навсегда)  изрёк:
     – Объявляется конкурс! Самому ядрёному боровику присваивается титул короля грибов.
     Посыпались вопросы:
     – Голосованием?
     – Открытым или тайным?
     – Знаем вас, подтасовщиков!
     Но командор навёл порядок одним словом:
     – Референдум!
     Охота на короля оказалась занятием захватывающим. Грибов было много, и претенденты на королевскую корону менялись – ей-богу! – каждые пять минут. Финал конкурса  близился. Кузовки у всех переполнены. И триумфатор очевиден; под традиционное «О!» командор поднял над головой полукилограммовое (не меньше!) чудо. Но… Классик прав: каждому уважающему себя рассказу приличествует иметь  своё «вдруг».  На сей раз этим самым «вдруг» оказался… кто бы вы думали? Нет, не из ряда вон белый гриб, а всего лишь  подосиновик. Правда, он породил на нашем референдуме брожение умов. В нём поражало всё: стать,  цвет и диаметр шляпки, размер ствола (не ножкой же называть эту долговязину). А главное – не укладывалось в сознании место обитания гиганта. Этот уникум рос на развилке лесных дорожек (не тропинок, нет!), почти на голом пятачке, на виду у всех. Почему до нас его никто не обнаружил – загадка. Наверно, была трава. Наверно, её только что ощипали косули.
     – Коро-о-оль! – выдохнула одна половина компании.
     – Император! – не поскупилась вторая.
     Референдум в лице командора вполне демократично заключил:
     –  Наполеон!
     – Чегой-то Наполеон? – вскинулась оппозиция.
     Но её писк заглушила воля масс, воплощённая в голосе командора:
     – Не боровик потому что. Не королевских кровей! Самозванец.
     Что тут возразишь? Голос масс,  однако.


ОБИДА КАПИТАНА НОСАЛЯ

     Помню, как непросто рождался роман Соболева «Якорей не бросать».
     В советское время Калининград давал десятую долю рыбной продукции в стране. Вдумайтесь только: крохотный регион, с населением меньше миллиона – и каждый десятый килограмм рыбной продукции наш! С рыбохозяйственным комплексом так или иначе была связана каждая вторая калининградская семья. Профессия рыбака почиталась у нас на зависть прочим.
     Удивительно ли, что писатели и журналисты стремились уйти с рыбаками в рейс. Каждый пишущий считал своим долгом «спеть свою песню» о рыбаках. Не миновала эта участь и моего друга. Анатолий Пантелеевич отправился в рейс в экипаже прославленного капитана Героя Социалистического Труда Григория Арсентьевича Носаля. Пригодился  немалый опыт общения с морем:  как-никак фронтовой водолаз, три тысячи часов под водой. Теперь он приобретал новый опыт. Полгода в океане, в суровой Атлантике, в отрыве от берега и семьи. Работа матросом-рулевым, вахты и авралы. А ему уже под пятьдесят Да в войну  гроза водолазов – кессонная болезнь,  когда при экстренных подъёмах во время налётов вражеской авиации  в крови закипает азот и лопаются сосуды. А Толя хватил «кессонку»  дважды.
     Тем не менее, письма с промысла приходили бодрые. Будучи человеком общительным, открытым, он близко сошёлся,  подружился и с капитаном, и с экипажем. Всё складывалось путём. Материала, впечатлений – хоть пруд пруди. И напиши он книгу так, как замышлял поначалу, мы получили бы добротный производственный роман. Вернувшись, он с ходу и взялся за него. Однако вскоре стало ясно, что Соболев такого романа не напишет. Он перерос  себя как  писатель в привычном понимании. В нём  в полный голос заговорил мыслитель, философ, ответственный за всё сущее человек. Совесть художника и гражданина останавливала его всякий раз,  когда он брался за перо. И он замолк.   
     Нет, он не совсем замолчал, он остановился для этой темы. Что-то писалось и издавалось. А эта работа, может быть, главная в жизни, стояла. Мы, его  друзья, с тревогой ждали. Ждал и капитан Носаль. Не то чтобы ему не терпелось увидеть очередную оду себе и своим ребятам – к славе он привык. Его беспокоило затянувшееся молчание члена экипажа. Толе он не звонил, не пытал, деликатничал. Позвонил мне. А я тоже знаю не больше, чем он. Объяснил банально:
     – Если писатель молчит, значит  думает.
     И вот однажды рано утром от Пантелеича звонок:
     – Ну,  нащупал ключик. Была первая рабочая ночь. Ложусь отсыпаться. Не тревожь сутки. Проснусь – поделюсь.
     То, что он нащупал, нашёл, было грандиозно. Отодвинулись на второй план трудовые будни (они остались, конечно, яркие, солёные), а на первый вышли боль за судьбу океана, колыбели жизни на земле, ответственность людей, каждого из нас за варварское отношение к его богатствам. И хоть автор скромно назвал книгу записками рулевого, это подлинная эпопея. Сложная, многослойная конструкция, сюжетное и жанровое переплетение и – как набатный колокол, как толчки крови в сердце – мысли, вопросы, упрёки, себе и всем.
     Я сказал «упрёки» и остановился. Убрать? Даже дописав «себе и всем», хотел выбросить это слово. И вот почему. Я прочёл труд моего тёзки ещё в рукописи (он часто спрашивал мнение друзей). Сомнений нет – рождается социально и нравственно могучее произведение. Одно меня обеспокоило, и я сказал ему об этом.
     – Это обвинение в хищническом разграблении океана.
     – Я видел, как это делается, – сказал он.
     – Знаю, что мы подрываем биоресурсы океана. Каждый читающий вправе спросить: кто виноват?
     – Персонально никто.
     – А я себя ставлю на место твоего геройского капитана. Не воспримет Носаль твою книгу как упрёк ему лично?
     Анатолий ответил не сразу, но – как на духу:
     – Этот вопрос держал меня, как якорь. Почему я поначалу  застрял с книгой? Не только потому, что перекраивал весь её замысел, структуру. А и потому, что спрашивал себя: «Гриша не обидится? Друга не потеряю?»
     Они, писатель и капитан, сдружились настолько, что были на «ты» и звали друг друга по имени. Соболев продолжал:
     – Пытался я осторожно прощупать его, подготовить. Зашёл к нему с коньяком. Но он как отрубил: «А страну кормить ты будешь?» Поспорили, поцапались. А кончили тем, что он выдал: «Каждому своё – тебе книжки писать, мне рыбу ловить». И отодвинул  в мой бок бутылку. Это означало: вставай и уходи! Носаль – умнейший человек. Он, конечно, понял, о чём моя книга. Но понимал и другое: потребности человека и природу не примирить.
     – И ты ушёл? – спросил я Толю.
     – С ним не поспоришь, – вздохнул он. – Я выждал какое-то время, пусть остынет. Потом позвонил несколько раз. Он отвечал сухо, сдержанно. Мою попытку наладить контакты не поддержал.
     Соболев тяжело переносил  пробежавшее между ними отчуждение. Но, видимо, решил: Носаль мне друг, но истина дороже. Книга вышла, имела добрый отклик в прессе и у литературной общественности. Читатели активно поддержали позицию автора. Все, кроме одного.
     Сейчас, когда их обоих не стало, так и хочется спросить:
     – Ну, как вы там? Поладили?
    
                Анатолий ЛУНИН.
                г. Калининград.

----------------

     Об авторе. Лунин Анатолий Алексеевич. Родился в 1930 году на Тамбовщине. С 1946 года живёт в Калининграде. Окончил факультет журналистики Белорусского государственного университета в Минске  и Высшую партийную школу в Ленинграде. Автор многих книг поэзии, прозы и публицистики. Член Союза писателей России. Член Союза журналистов России. Лауреат ряда литературных конкурсов.
    
v