rew

- все, теперь я буду только слушать.
моё красноречие закончилось вместе с “отверткой”, которую мы пили на его неуютной кухне с холодным светом. такое освещение должно быть на космическом корабле, как мне казалось.
он промолчал, крепко и даже как-то отчаянно затянувшись сигаретой, начиненной чёрт знает чем. кухня тонула в синеватом дыму, который напомнил мне день, когда мы увиделись в первый раз.
дождь давным-давно закончился, и больше не было поводов оставаться. молчание натянулось между нами, словно канат, по которому никто не делал ни шага навстречу.
- не пытайся делать из меня литературу, - сказал он наконец, и эти слова оказались неожиданно созвучны моим мыслям, - твоя проза подобна погребению заживо.
- с чего ты взял? - голос дрогнул от внезапной обиды.
- глаголы в прошедшем времени. ты заранее прощаешься, не давая возможность реабилитации.
- представь, что я даю тебе бессмертие.
- я не хочу быть бессмертным. “все мы закончимся” - вот лучшее утешение и оправдание.
мы были так долго знакомы, что я невольно начинала видеть многие вещи с высоты его убеждений. слишком похожие, чтобы быть вместе, мы виделись пару раз в год, дабы молчанием упрочить наш негласный союз. если мною увлекался какой-нибудь мальчик, в голове тут же звучал его надменный голос, приказывающий оставаться в своей нише. я смотрела на потенциальных возлюбленных его глазами, и они теряли для меня всё изначальное очарование и привлекательность. а ему можно было простить любую странность - если один раз попал под каток его обаяния, остаешься парализованным на всю жизнь.
- ты же знаешь, что я все равно напишу о тебе. возможно, уже сейчас в моей голове формируется образ будущего рассказа.
- знаю. ты молчишь уже пятнадцать минут.
его руки, кажется, светились изнутри. или все дело было в апельсиновом спирте, от которого мягко кружилась голова. круглые настенные часы возвестили о том, что мне нужно ехать домой. чтобы следующие несколько дней остро переживать синдром отмены.
- проводишь? - я перекинула через плечо ремень сумки.
мы вышли в июньские сумерки. закат отцветал над городом, отдавая тот во власть ночи. в полном молчании дошли до стоянки такси и остановились, словно всадники на распутье. я набралась смелости посмотреть ему в глаза. тёмная сталь сменилась дымчатой печалью, и эта перемена почти что колокольно отозвалась во мне.
прозвенел последний трамвай. мы стояли, прислонившись спинами к какой-то стене, чувствуя ее холодные объятия, и передавали друг другу тепло через ладони.
- мы все по-любому вечны. эта стена сохранит отпечатки наших спин, и мы не исчезнем, пока она стоит. бумага пронесет сквозь время наш почерк, фотографии - улыбки, телефоны - голос.
- я почти готов поверить в вечность, - он улыбнулся чуть рассеянной улыбкой.
его пальцы пахли чем-то химическим, а губы хранили вкус дыма и водки, но это тоже являлось частью вечности. пустая остановка, сверкающие язвы луж на высыхающем тротуаре, тишина и звезды - все это останется в филиалах нашей памяти на долгие годы. и она сбережет надежнее литературы то, что давно посчитано штампами. ибо человеческое сознание отвыкло от простых вещей.
наутро он поцеловал меня в лоб, и это абсолютно не сочеталось с моей внутренней литературной гостиной.
- поцелуй в лоб - самый извращенный из всех поцелуев.
- почему? - настал его черед удивляться.
- так целуют мёртвых, - температура моего голоса сейчас почти сравнялась с температурой трупа.
он выглядел озадаченным. я снова погребла своё счастье под вербальным мусором.
- к черту, - он щелкнул зажигалкой, - мне нравятся твои странности. мне ВСЁ в тебе нравится.
и это были те слова, которые я никак не ожидала услышать.