Зимокарасия

      Много чего снилось мне сегодня такого, о чём пересказывать нет смысла, потому прежде, что ничего особенного не случалось в этих сновидениях – просто жизнь происходила со мной и моими попутчиками в этом деле, да только не в естественном своём реального протяжении, а, уплотнившись до состояния времён библейских притч, создавала картину суперреальности, обращая её участников в страдающих персонажей волнующей  тысячеактной пьесы  театра под названием Жизнь.
А посему - стоит ли  сейчас вспоминать об этом? Ну, сон – он и есть сон; мало ли чего нам пригрезится!
      Действительно!
      Но не о ночных моих похождениях пойдёт сейчас речь, а о том, что я всё-таки проснулся. И в кромешной темноте, да с закрытыми глазами, недвижим распростёр своё тело на уютной своей постели, уже чувствуя приятность мягкого её ложа, сибаритствуя от нежности ночных одежд и постельного белья, всё существо своё отдавая, между тем, капризу ума, разогретого сновиденческими своими коллизиями.
    Потом и лежать стало невмоготу; тогда я приподнялся и сел; и оставался в таком положении долго - этаким согбенным существом, словно находясь в капсуле раздумий: бестелесно – одними лишь только флюидами мыслей фонтанируя вокруг себя так, что они – мысли? их ли флюиды? – тут же испарялись без следа.
    О чём же были эти раздумья? В чем их смысл? - видимо важный, если уж пришлось мне – ленивцу - в этот ранний час засесть за набор текста о них.
    А были эти мысли конкретно о том, что мы живём хорошо! Настолько наше благополучие всеобъемлюще, что суеверный страх о возможной каре за  суетную об этом болтливость всякий раз посещает меня, останавливая всякий раз, когда к тому подталкивала моя фантазия, прежде; а вот сейчас же произошло что-то такое,  от чего прежние страхи оказались бессильными; а на волю вырвалась похвальба о нашей хорошей жизни – не жизни вообще (об этом и по сию пору нет смысла говорить, поскольку само состояние живого в этом мире – есть бесценный дар; да и не о жизни моего внешнего окружения, из недр которого доносятся бесконечные стенания о трудных временах и несовершенстве общественных отношений.
      Хорошо живём – мы. Нас четверо, и мы нахлебники нашего Отечества, ничего сверхъестественного не сделавшие для него за свои годы; хотя  кое-какими наградами и званиями осчастливлены за годы жизни и не вполне учтенного в соответствующих анналах  трудового стажа.
      Всем нам, вместе взятым, четверым -  больше трёхсот лет.
      Столько же  продолжалось на нашей родине баснословное иго; столько  же лет царствовала  у нас династия столь - же условно-русских - царей. Потом как-то так оказалось, что неприятель пробрался и вовнутрь нашего, всегда сплочённого сакральными скрепами,  общественного организма. Ну, тут мы с ним, супостатом этим, разделались - по историческим меркам – быстро. Все мы, четверо, довольно хорошо себе представляем  - как.
      Казалось бы, теперь - наслаждайся победой: и той, и другой, и этой  - какую хочешь выбирай. А то и все вместе празднуй.
      Но! Вот наш правитель. Он парень не простой, ему до всего есть дело, и он его делает всем на удивление эффективно. Первым делом он, конечно, вернулся из загранкомандировки неведомым доселе квалифицированным агентом, да не пропал в годину лихих испытаний, и был направлен коллективом единомышленников на внутренний фронт. И тут он вполне преуспел. Едва только где запахнет жареным, тут он выждет необходимую паузу, да и объявится, чтобы сказать своё твёрдое слово, да так, что получается, что без него вроде бы "и солнце не вставало, когда бы не было меня".
      Конечно, правители, которые если не ниже его антропометрически, то уж точно - ниже по должности, умеют мастерски разводить таковых полководцев. Тут, главное, изобразить личную преданность и ретивость в исполнении указаний, которые, впрочем, совсем не обязательно исполнять. Этот Наш своих не сдаёт!
     Ну а этому вот: - Ты не предатель. Ты враг! – прямо так и рубанул  он в лицо давнишнему злоумышленнику, скрывающемуся под прикрытием радиостанции, и по сей день развёрнутой в шаговой дистанции от нашей исторической цитадели. А ведь именно из-за таких, с позволения сказать, соотечественников, стране приходится тратить  на пресловутые выборынемалые средства, а ведь сколько же у нас нуждающихся бедных и обездоленных!
    Но играем в выборные игрища.
    И даже идут дебаты.  Между теми и этими, но отнюдь не между кем надо было бы.
И вот перед многомиллионной телевизионной аудиторией сидит, обложившийся шпаргалками, известный каждому из нас человек, в образе престарелого индюка. Напротив – женщина, приятная на вид, но абсолютно доселе незнакомая. Модератор дебатов начинает разговор – и что мы видим? Мы видим живого человека, замечательно умного, тактичного в меру вполне понятной рефлексии. Она говорит словами, может быть и не совсем доступными для зрителей шоу программ, но понятными для носителей нормального среднего образования. Мы видим, что она вполне себе адекватна, она психически и творчески здорова, и проблемы, которые она раскрывает – они, действительно, наши: куда  двигаться, что делать – то понятно нашей неизвращённой логике. Да ладно – не это, в данном случае, главное. Главное это то, что – оказывается – такие люди есть среди нас, а, значит, не всё так безнадёжно, как это уже начиналось было складываться при виде агентов явных, агентов под прикрытием, агентов тайных и их  - бескорыстных ли? – пропагандистов и агитаторов.
      Напротив неё сидит человек, всевозможно умудрённый, всенародно прославленный, достаточно обеспеченный, чтобы быть независимым. И что? Разве он ведёт дискуссию, направленную на поиск оптимального решения наших проблем?
Нет! Он несёт откровенную хрень, в которую, справедливости ради надо заметить, чувствуется, что мало верит и сам, а кажется мне, что он и не верит-то ни во что, а  велеречиво изрекает первое попавшееся на язык с пресыщенного его ума. Но шпаргалки, заготовленные на случай,  сегодня не воодушевляют его на  подвиг реализации высочайшего поручения.
      Позорно!
      Уж лучше бы занимались делом, в котором нормально разбираются – он – этот дебатёр и его коллега главный по штабу и многие прочие, которым несть числа!  И была бы тогда польза, а то ведь доведут такими извращениями ситуацию до такого,  - не приведи господь! - состояния, что нынешние обожатели начнут рвать своего кумира в куски – тогда только вот на досель неведомых носителей интеллигентных рефлексий  будет одна надежда, нам – низменным владельцам спасительных обывательских хитростей.

Моя семья (а, если сказать точнее,  то та её часть, что связана ежедневно, ежечасно в узелок ежеминутных наших поползновений на доступных для освоения  пространствах  жизни; они, эти пространства, предельно сужены нашими возможностями совершать в них - отнюдь не нечеловеческие – телодвижения; а средств для существования нам, оказывается, достаточно, даже  для, немыслимого ранее,  мотовства и транжирства. Можно было бы, конечно, распорядится щедротами с барского плеча (барином здесь предстаёт, совершенно неподвластный каждому из нас,  отечественный Молох консьюмеризма, прихотливо замешанный на неизбывном нашем социализме самого деспотического толка) – так вот, щедротами этими можно было бы распорядиться, более рачительно, создавая денежные накопления на случай экстремальных ситуаций.

     И вот наступит пора, когда кто-то из нас - напомню - четверых, останется в одиночестве ожидать действительно неизбежного. Кто продолжит течение традиций гуманизма не по обязательствам общественного устройства, - которые тем более фальшивы, чем сильнее в них есть нужда, - а по велению сердца? Оно  в своё время отвратило меня от борьбы за переустройство мира, хотя бы и в рамках отдельно взятой корпорации, и направило  в гавань полузатонувших от пережитого кораблей, где тоже есть своя жизнь, и где более всего человек предстаёт самим собой наедине с  неумолимым, а, равно, и устойчивым к любой хитрости, мирозданием.

      Однозначного ответа на этот вопрос нет. Прежде всего потому что, с одной стороны, есть уверенность в человеке, который может такую традицию продолжить, но его-то менее всего хотелось бы нагружать, потому, что на таких людях и без того сваливают всё самое сложное; с другой стороны – и есть человек, которому такие нагрузки были бы не только полезны, а просто необходимы, и, вполне прогнозируется возможность его включения в этот процесс, да только вот тут менее всего достаточно просто готовности принять груз, когда важнейшим фактором успешности предстаёт подготовленность человека не просто взять, но и пронести через годы груз ответственности.
      А если этим надеждам не суждено будет сбыться – что тогда?..
      Вот если бы скопить этакий  страховой капиталец!

      Благая эта  идея, бесспорно, всплывала не раз в минуты тревожных раздумий о неизбежных кризисах экономики и, вообще, осознавая своё приближение к биологически обусловленному пределу, да всякий раз не оставляла и следа – стоило только выполнить элементарные расчёты баланса наших доходов и расходов. Самой жесткой экономией средств, такой – что называется «на хлеб и воду» -  можно было бы накопить на приличное (в глазах общественности) существование, когда к тому (кого-то из оставшихся из нас в одиночестве) приведут обстоятельства - этой экономией - можно было бы продлить блаженство выживать, с достойным (опять же, по мнению общественности) потреблением - ещё некоторый отрезок времени. С точки зрения здравого смысла – может быть – эти рассуждения и оправданы; но вот смысл далеко не здравый, парадоксальный даже, приводит меня на стезю сопоставлений.
      Вот наша жизнь – при всех  своих высоких достоинствах и низменных соблазнах (когда она началась – это нам известно со слов её созидателей; а вот о её конце  пока ещё достоверных сведений нет) – так нужно ли изнурять себя всё это тебе отпущенное время подготовкой к финальным  аккордам?
      Сколько бы мы не храбрились, сколько бы не приготовляли себя на сей счёт – всё равно никто не знает себя так, чтобы быть уверенным до конца, что мелодия жизни твоя будет тобой доиграна с совершенством, а не оборвётся не в такт.
      Своеволие актов творения и краха – безгранично. Оно, словно бы намекает – живи, пока живёшь; и если сможешь – то попытайся сделать её, хоть чуточку, да лучше, чем тебе доступно в сложившихся обстоятельствах.
      А уж как ты истолкуешь этот намёк, будешь ли разборчив в своих запросах, или обратишь себя в алчного пожирателя неисчерпаемых, казалось бы, щедрот  - на то твоя воля, с тебя и спрос последнего вопрошающего, кто бы это ни был.
     Так уж случилось, что биологический вид, к которому нас подготовил создатель, имеет одну весьма важную особенность перед всем многообразием прочих сопутствующих видов – высокий уровень социальной организации, который, с одной стороны, привёл к небывалой нашей креативности и технологической производительности; с другой стороны, сложилось общество – с настолько  безграничным превосходством над отдельно позиционирующей себя особью, что воля к жизни, как борьбе за существование – обращается в ничто, одновременно заменяясь умением пресмыкаться перед лидером в самой изощрённой форме, выраженной внутренним презрением ко всем окружающим, и к лидеру, и к себе, совмещаемым с постоянной готовностью добить отбившегося от стада и тем ослабленного, даже не пользы ради, а - так принято в понятиях толпы.
      Кажется, порой, что вокруг тебя - одни прохиндеи, и нет тебе товарища, а случающиеся единомышленники  - весьма подозрительны.
      И вот сегодня случилось так, что подозрительность эта, предстала пустяком, этаким капризом изощрённого ума, тогда как доверчивость, может быть и небезопасная в обычных обстоятельствах – но она так возвышает тебя, когда ты уже изнемогаешь под натиском прозорливости и совершенного знания.
     Тогда радостно сознавать, что ты не один такой в этом стаде прикормленных гуманоидов, что ты там и сям замечаешь чей-то неподкупный взгляд – пусть и замаскированный под насупленность  бровей.
     Почему тебе дорога  эта находка? Ведь ты же знаешь, что вам таким не быть вместе, что вы органически не способны к объединению на основаниях, диктуемых,   легко сбивающимися в стаю, прохиндеям. Они, - бандиты и власти – были всегда, о них нам навязчиво напоминают мифы, легенды, и наука истории; а мы – ничто, мы социальный планктон. Но как же тогда удаётся – ведь удаётся же нам - пронести из века в век, из эпохи в эпоху свою рефлексию, гуманизм и достоинство личности - основания обгаженного в веках неизбывного либерализма? да, мало того – ещё и поразить этой заразой могучее тело брутальных героев и хитроумных властителей так, что и им, казалось бы, безусловным владетелям нашего мира,  свойственно то и дело заявлять о своей приверженности заботе о нуждах народа и придумывать для общего употребления бессмысленный эвфемизм  - зимокарасия (демократия, если угодно), которую можно сексплотировать и так и вот этак, прилюдно, демонстрируя при этом репутацию человека с достоинствами совершенства.

15.02.2012 8:14:27