Слезылюдские

                Другому как понять тебя?..
                Ф. Тютчев.
   Требование их было настойчивым, угрожающим, и Родион сдался:
   - Вставайте! Спать нельзя!- в трусах и майке вскочил с кровати, бормотал,
зло стучал по двери - не сразу нащупал и повернул ключ. Выпрыгнул во двор
и побежал вокруг двенадцатиквартирного дома. Подскакивал к окнам, ударял
кулаком по рамам. Зазвенело разбитое стекло.
   - Спать нельзя! Вставайте!

   Зажигался свет в окнах первого, а потом второго этажа.
   - Родя! что ты? что ты?- бежала мать.
   Он приостановился уже на улице, запел, но ненормально:
                - Вставайте, все!
                Вставайте, люди доброй воли!
                Наш путь один - к счастливой доле!

   Жильцы обступали остановившуюся плачущую Надежду Сергеевну.
   - Надо в "скорую" позвонить.
   - Иди к нам, Родион,- позвал сильный мужчина Степан Игнатьевич.
   Парнишка замолчал. В свете фонаря, под которым он стоял, увиделось:
вздрогнул, непонимающе смотрел окрест. Потом сел на камни. Мать и соседи
подходили к нему.

   - Они пристали ко мне... Нельзя спать, иди, разбуди. Они всё обещали
простить. Боялся я... они сказали... маму изнасилуют... Всем нельзя
спать,- бубнил он,- не думайте, что кому-то можно отвертеться.
   Степан Игнатьевич обхватил Родиона, но тот, обмякший, не сопротивлялся.
   - Лихонько... Что с тобой? Что ты?
   - Надя, не плачьте. Можете только навредить,- шептала соседка.
   Подьехала "скорая". Вылез дежурный фельдшер:
   - Что тут?
   - Да, вот...- люди замялись,- немножко того...
   - Они спят!- встрепенулся Родион.
   - Успокойся, мы их всех разбудим,- сказал фельдшер.- Вы согласитесь
нас проводить?
   - М-нн... ладно, только я  пиджак накину, тапочки на туфли сменю,-
согласился Степан Игнатьевич.
   Фельдшер держал Родиона за руку. Мать стояла перед ними. Текли слезы,
она тискала кулак в рот. Сын словно очнулся: смутился, виновато улыбнулся.

   В больнице Родион пролежал две недели. Психиатра в городке с домами
двенадцатиквартирными, естественно, не было, невропатолог отдыхал на юге.
Лечил хирург. В психиатрическую лечебницу не отправили. Сразу не смогли
выделить машину и сопровождающих. Парнишка вел себя тихо, решили: и здеь
отлежится. Подкармливали аминазином. Следили за пульсом. Брали на анализы
кровь, мочу... Оставаясь один на один с хирургом, Родион виновато
улыбался: с головой что-то получилось, проходит, но все же кажется -
двое приставали в действительности. Темно ведь в комнате. Выйди, сказали,
и по окнам. Забыл только, зачем это нужно было. Могли они ключ подобрать
к нашей квартире и зайти, когда мы с мамой спали? И гипнозом. Вот как
сейчас иностранные языки во сне учат. Могли?

   Надежда Сергеевна обошла соседей, просила детей не дразнить Родю.
Правда, хирург сказал, что случай слабый, рецедив вероятен не скоро.
Вот. бывает, ядерную войну возвещают, на стены, на людей бросаются,
к кровати вынуждены привязывать... Сходила на мебельный комбинат, где
только что после окончания школы сын начал работать, и попросила перевести
его подальше от станков и пил. Родю перевели в цех на сборку мебели.

   С ровесниками мало общался Родион, с пацанами больше играл в футбол,
ходил купаться на реку, к плотине. С детьми рассудителен, со взрослыми
вежлив. Что-то странное... больной, жалели соседи. Но иногда замечали:
золотой ребенок, не будет таким, как Генка Ершов - курит, на танцы ходит,
дерется, в вытрезвитель возили...
   
   Смутное беспокойство владело матерью. Вспоминала она сына Татьяны
Антоновны: между заскоками совершенно нормальный человек. А Родя тихий,
странно задумчивый. Восемнадцать скоро, а и слова о танцах не скажет.
На несколько дней она оставила сына одного, а сама уехала к двоюродной
сестре, у мужа которой родственник-психиатр. Защитил диссертацию.

   Кандидат интересовался родственниками. Как-то не замечала, вроде все
нормальные. А поведение во время беременности? Отец? Не живет с нами.
Пьяница, до свадьбы выпивал чуть-чуть, после - начал пить. Не пугали?
Может, когда лет пять было: пьяный явился, раскричался, к ребенку, да
замахнулся. Неделю потом Родя в крик, в слезы, как только эта сволота
к нему подходит... Императивная галлюцинация. Не так у нас называли.
Что пес, что кобель, вам от этого не легче. По рассказу вашему, страшного
нет, но советую свезти в Куломино, недалеко от вас, хорошая ведь лечебница.
Там побудет - какая слава о человеке?! Какой может быть стыд - лечиться!
И теперь - он все равно на учете. Был случай, а поедем - будут говорить:
настоящий псих. Плюньте на предрассудки. Специалисты внимательно осмотрят,
пройдет курс терапии. Помощь результативна своевременная.
   Она не повезла сына в Куломино.

   Родион оставался во дворе тихим и послушным. Ласков с детьми,произносил
назидательно: зачем ссоритесь? не надо ругаться, в согласии радость. Так
в лучшие свои годы смотрел и говорил в зрительный зал Иннокентий
Смоктуновский. Мягко, беззащитно, обезоруживающе-проникновенно. Мужики
в карты играют за столом, вкопанным в землю. Посмотрят, послушают, как он
учит детей уму-разуму, перемигнутся, кто-то хочет весело матюгнуться,
но промолчит.
   Дядя Ваня Войницкий однажды попросил Родю сбегать за бутылкой. "Не
пейте, дяденька". И Войницкий задумчиво почесал в затылке.

   Я сидел на скамейке. Качались девочки-подростки на качелях. На одну
обратил внимание. И вспомнил, с каким волнением обнимал стан одноклассницы.
Явственно представил живой, гибкий. Невозвратимый трепет первых касаний...
И у этой девочки будет великолепная фигура... кончится детство. Варнавина
Нина.
   - Варнавина, иди сюда!
   Вздрогнул... улыбнулся грустно. Какое совпадение!
   Ребятишки гоняли мяч, и Родион с ними. Я наблюдал за ним. Он не держал
долго мяч, охотно пасовал. Обводил мальчишек осторожно, чтобы не толкнуть.
Увлекался игрой. Когда заспорили: рукой или нет сыграл нападающий, Родион
поддержал не своих. Я отметил обьективность... А вот и он поставил мяч,
пробил штрафной, понесся вперед... До меня дошло. Он вернулся в недавнее
детство. Гоняет мяч и всем доволен. Не ломят заботы. Просто и ясно,
как у ребятишек.

   Спать ложился Родион поздно. Слушал радио, читал книги. Мать побаивалась:
мало ли на что могут натолкнуть книги... на ум придет...
   Проснулась. Надежде Сергеевне показалось, кто-то на нее смотрит. Не сразу
сообразила, свет проникал только из кухни, где Родион обычно сидел.
   - Ты чего?
   - Так просто,- продолжал стоять над ней и смотреть.
   - Я найду папашу. Мне сказали, что вы виноваты. С вами разберусь.
Все люди хорошие. А вы меня таким сделали.
   - Каким?
   - Таким, Во сне ко мне всякие люди приходят. Где папаша, муженек твой?
   - Не знаю.
   - Улизнул. И ты, наверно, улизнуть хочешь?

   Она заняла у соседей денег, взяла отпуск за свой счет, поехала с Родей
в Ленинград. Надежда Сергеевна верила, что обязательно надо попасть к
знаменитому доктору, и он вернет все в норму. С улицы Калинина возили
парня в Ленинград - четыре месяца лежал, а сейчас, говорят, в институте
учится. Но везде были очереди. Иногородних принимали неохотно даже по
особым направлениям. Отчаявшись, она надумала взять наглостью. Когда
закончился прием, она ворвалась к психиатру, оставив Родю в коридоре.
Не давая себя перебить, рассказывала о несчастной своей жизни, о болезни
сына, о бюрократах, которые сидят везде и требуют разные бумажки, совала
историю болезни, прихваченную из районной больницы.
   - У нас никогда не бывает свободных мест,- он выходил из кабинета.
   - Нет, вы должны принять моего сына!
   - Понимаю, но...- он успел заглянуть в историю болезни, усмехнулся:
десяток строк, вот что сумели написать.
   - Вам всем сунуть надо, а я бедная женщина...
   - Ко всему привык. Вас могли бы просто вывести на улицу. Понимаю,
для вас он - единственный, для нас - в очереди. Но я же не один!
   - У нас с ним никого нет в мире!
   
   Он остановился перед потупившимся Родионом, поздоровался, быстро
задал несколько вопросов. Парнишка неплохой, жалость кольнула... Может.
и обьясняться не надо, просто уйти... Он посмотрел на мать и сына. Да,
очередная трагедия. Взглянул вперед, прикинул - свободного времени нет.
Я - не хирург - сразу диагноз поставить. При стертых внешних проявлениях
случай может быть тяжелым... Они шли по коридору. Родион двигался неохотно
и отставал, а когда доктор и мать остановились в конце коридора у широкого
окна, он не подошел к ним.

   - Запомните: не обивайте пороги знаменитостей. Маловероятно, что
добьетесь цели. Нервируете себя, его возбуждаете, и все эти поездки,
хождения. Себя возьмите в руки, прежде всего. И поверьте в медицину, а
не в знаменитостей. Я начинал в Куломино, и сейчас, знаю, там неплохой
коллектив... Вам советовали? Видите.
   За окном ветер тяжело вздохнул: а-а-а...
   Невозвратимо вьется линия жизни.
   Если всех пожалеть, никого не вылечишь. Больше пациентов - ниже
качество лечения. Привык? всех не могу исцелить...
   - К психиатру надо сразу. А вы, верно, да что там... Непременно
побывайте в Куломино.

   Доктор остался у окна один. В саду гуляли больные. Собирали листья.
Высокие стены отгораживали от улицы и защищали от ветра. Мужчина вскочил
на скамейку, вскинул руку с кепкой. На тихой улице мало прохожих. Вот
женщина, которая была здесь. Прижимает стесняющегося парня к себе,
гладит. Жалеет.
   Ветер с реки по коридору улицы.
   Странное отношение к психическим болезням. Вспомнил детство. Название
лечебницы под Калининым - Бурашево - часто присутствовало в разговорах.
Смеялись, пугали, дразнили. И не дай бог там оказаться.
   Больным легче сделать... сами делаются. А лечить?

   Частенько во время рабочего дня Родион усаживался в сторонке и сидел
себе тихонечко. На замечания теперь огрызался. Кто-то обозвал его
дураком. Он подрался и больше в цехе не появился.

   Родион подсел ко мне. Уже не тот парень, что с пацанами играл в футбол.
Смотрел прямо на меня, ловил мой взгляд. А у него пронзительные глаза.
Неловко становилось, вдруг скажет, может, правда, у иных дар ясновидения
прорезается, скажет откровенное, в чем я боюсь признаться и самому себе,
на что не смогу ответить честно. Но рассматривал его исподволь, искал
внешние приметы болезни.
   - Не здороваешься?
   - Издали знаю.
   - И я. Можно спросить?- он вцепился взглядом. Я повернулся боком.-
Похож я на психического?
   Предчувствие верное - вопрос сложный, смущал. Начал мямлить: мое ли
дело определять, трудно...
   - А зачем живешь?
   - Ну... как сказать...
   - С хлебом то же, что скоты, делаете. Нажраться, в уборной посидеть,
штаны спустив, потом воду спустить, это в книге читал, а в наших домах
туалеты без вдопровода. Потом таких, как я, делаете.

   Надежда Сергеевна стояла в ночной рубашке и без слез, вытаращив глаза,
наблюдала, как Родион топтал громкоговоритель.
   - Внушают мне... Помпиду, Помпиду, помни, приду!..
   Потом он заставил ее спать, не выключая свет.
   - Его найду, и люди говорят - он виноват. Переписываетесь, да? Прячешь
его от меня! Вам дела не было, только друг на друге валяться.
   - Сыночек! Не виновата! Что сделаешь?

   Как его отправить в Куломино? Родного сына... Доктора пусть говорят,
покрывают друг дружку, а люди рассказывали: вяжут, бьют, буйные рядом,
не кормят, током могут шарахнуть, двойной порцией таблеток, чтоб не
надоедали...
   Не заснуть. Сквозь почти закрытые глаза видела его. Он сидел на стуле
у кровати. Словно с кем-то разговаривал: качал головой, улыбался недобро,
махнул рукой. Матери становилось страшно от непонятного. Силы небесные...
перекреститься? С детства не молилась, после смерти бабушки. За что
наказание? Сердце замирало. Чужой. Не перелом, не боль в желудке, не
зубная, не головная... В другой мир перемещение... Отворачивалась к стене.
Слезы из закрытых глаз текли, сдерживаемые напрасно. Сколько сил отдала,
одна его растила, тихий, скромный мальчик, школу неплохо закончил...
   - Не спать!- он будил ее, обрушивался с монотонными упреками. Она не
сдерживалась, умоляла его.
   - Виновата, раз просишь прощения.
   Она материла судьбу, пославшую ей ту сволоту, проклятого алкаша. И
сыночек уродился... За что? за что?
   Грозилась отправить Родю в психбольницу.
   А на улице он был спокойнее. Молчаливо бродил или сидел, ни к кому
не присоединяясь.
   Она еле стояла на ногах после бессонных ночей. Это заметили на работе.
Надо везти.

   - Поймал Раю за кустами.
   - Тебе приснилось, наверно?
   - Обнимать начал, она отпихнула: ты - самасшедший, онанизмом занимаешься.
Теперь меня никто любить не будет.
   Соседка подкараулила, когда выйдет Надежда Сергеевна, сказала другой
как бы невзначай:
   - С дочкой только беспокойство, ходят всякие ненормальные, не везут
куда следует, а что у него на уме? Девочка у меня такая слабая.
   Эта девочка перешла в десятый класс и уже соблазнительно-провоцирующе
поигрывала задком перед очами юношей.

   Доехали хорошо. Дорогой Родя ни с кем не разговаривал. Ехали рейсовым
автобусом. Хирург сказал: он не буйный, довезете, у нас одна машина на
ремонте, вторую вам, а с чем мы останемся?
   К главному корпусу лечебницы они проходили через парк. По аллеям
бродили больные. Остановил их пожилой мужчина:
   - Здравствуйте! Новенький? Покурить есть? Просись, чтобы вместе с
Веселовым Николаем. Это я.
   Мужчина понравился Надежде Сергеевне. Она расспрашивала, как кормят,
как санитары к людям относятся, сколько человек в палате. О. замечательное
место,- больной в высшей мере благожелателен к порядкам учреждения.
   - Мы здесь бывает так куралесим!- он подмигнул Родиону, исподлобья
смотревшему вокруг.

   - Обождите, сейчас вас примут.
   Висела табличка "Соблюдайте тишину!"
   Прошли женщины, видно, из обслуживающего прсонала.
   - Всем не угодишь. Потом выговором наградят.
   - Выговор... премиальные грозятся отнять. Завхозу что, в дружки
набился главному.
   - Во втором корпусе десять простыней пропало.
   Всё, как у нормальных людей.
   - Проходите, врач освободился.

   Прощались мать с сыном.
   - Мамочка-а-а! Не оставляй! -ляй!
   Все забыто. Она рухнула на колени, обнимала его ноги, гладила, ласкала,
плакала навзрыд. Я стоял в стороне от лестницы, на которой слились они.
Понял и постиг их. Пропасть. Падаем, неуклонно, неостановимо, без
парашютов, из небытия в забвение. Слезы крупные, как искусственные,
катились по моим щекам. Понял: не могу помочь. Необратимость,
неотвратимость... Как хочется, чтобы все довольны, счастливы были! Всем
хочу помочь, и никогда никому не помогу. Я сотрясался от рыданий. Никто
не слышал, никто и не смеялся. Я просыпаюсь, и приходит бессилие,
я наклоняюсь - уходит вода. Нужно преодолевать, отталкивать... но как
руками отталкивать поток воды?! и только брызги, брызги... и в лучах
солнца искрятся капли...
                1971