Корни. Михаил. Глава 5

          Но особенно добиваться Михаилу и не пришлось… Любаше и самой запал в душу симпатичный гармонист с пшеничного цвета пышными кудрями… Честно говоря, она сама себя не понимала: вся измучилась каким-то воспоминаниями… Где она могла до этой случайной встречи в клубе видеть его? Откуда ей безусловно знакомы и его лицо, и взгляд, и даже голос? Люба только недавно вернулась домой из Алтайского края, куда по собственной глупости (с её слов) ездила строить железную дорогу Барнаул-Кулунда, сманив за собою и податливую подружку Лильку, которая неизвестно почему следовала за нею, как верёвочкой привязанная… Да, нет! Там бы всё бы и ничего, если бы не чрезмерное внимание со стороны мужского пола… Сами представьте: семь молоденьких девчонок в строй-отряде из более ста мужиков… Люба по характеру бойкая и резкая, а Лилька… Вот и пришлось отбиваться за двоих… осенью ещё куда ни шло, а вот как забуранило да завьюжило, как завыли вокруг вагончика то ли ветры, то ли волки… Впятером и сбежали… Две остались, потому, как были замужем и мужья их находились тут же, рядом… Люба тоже считалась замужней дамой… Почему считалась? А потому, что и года не прожив вместе, разбежались по обоюдному желанию, оставшись при этом хорошими друзьями. Но штамп в паспортах у обоих стоял до сих пор, совершенно не мешая ни одному, ни другой ещё и потому, что ЗАГСа, как такового в Скуратово не было. Работники этого учреждения приезжали сюда из Черни по какому-то только им известному расписанию и все акты гражданского состояния (рождение детей, смерть, заключение браков…) фиксировались в тетрадочке в сельсовете…

          Возвратившись домой, в Скуратово, Любка узнала о том, что Шура разошлась со своим мужем и уехала в Москву, где поступила на швейную фабрику швеёй-мотористкой. Володьки, брата, дома тоже не было, как не было и никаких известий о нём вообще… Мать жила всё там же вдвоём с Татьяной, которой оформили инвалидность. Мать по-прежнему работала на железной дороге, куда и постаралась пристроить «блудную» дочь. Стрелочницами и работали всё больше вот такие же девчонки, мечтавшие в дальнейшем о карьере дежурной по станции… Люба, взяв у матери ключи от Шуркиной квартиры (комнаты в коммунальной квартире) и стала жить там самостоятельно, вопреки сопротивлению собственной родительницы, вполне обоснованно рассчитывавшей в дальнейшем на зарплату дочери, вкладываемой в один «котёл»…

          Михаил мало того, что привлёк к себе её внимание, он невольно сделал гораздо большее: заинтриговал, заставил думать о себе, весь последний месяц  не покидал её мыслей и размышлений… Любаша терпеть не могла неопределённости в чём бы то ни было, всегда и сразу же расставляла точки над «и»… А тут вдруг такое… Ситуация складывалась как-то вопреки пониманию… Она не сомневалась, что тоже зацепила его, легко читая интерес во взгляде каких-то просто невероятных глаз цвета прибрежных незабудок… Мучило и не находило объяснения то, что она где-то уже видела этого парня… вот только - где?

          И вот однажды их встреча состоялась… Вспышка, взрыв… фейерверк… Ни он, ни она не скрывали и не хотели скрывать желания обладать друг другом, которое ослепляло, лишило воли к сопротивлению, о котором, впрочем, не могло быть и речи! Наоборот: это было вполне естественно вот так лежать в объятиях друг друга посреди скрученных в жгут обоюдной страстью простыней… И вот тут, как озарение, у неё перед глазами снова промелькнул уже давно забывшийся сон: весна, половодье, какая-то речонка или ручей и ей нужно перебраться на другую сторону… Она мечется, бегает по берегу… Девчонки-подруги уже как-то перескочили, а у неё ничего не получается… И вдруг откуда ни возьмись парень в полушубке, белых бурках (всё это потом окажется среди его вещей, когда они окончательно сойдутся для совместного проживания…) протягивает ей навстречу руку и быстро перетаскивает на нужный ей берег. «Кто ты? Дай хоть посмотреть-то на тебя!» «Успеешь ещё! За всю жизнь насмотришься!» И пропал, как не бывало вовсе… на долю секунды всё же обернувшись к ней… Когда она рассказала ему этот сон, Михаил понял – судьба, тут же вспомнив ночь в стылом бараке и предсказание старика ясновидящего…
 
          Сколько бы оно так продолжалось, неизвестно, но однажды, подходя к двери уже ставшей хорошо знакомой комнаты, Михаил услышал за нею очень громкий разговор, перемежающийся даже криками… Его Любаша(!) крепко ругалась с каким-то явно знакомым ей мужчиной… Ревность яркой вспышкой молнии и ослепила и лишила всегдашнего рационального хладнокровного образа мышления… Рванув запертую дверь за ручку, он слегка переборщил с применением силы, поскольку та тут же не просто распахнулась, а просто слетела с петель и упала к его ногам… И что же нею предстало его глазам? Любаша в разорванном до пояса платье вела самый настоящий рукопашный бой по общеизвестным правилам и законам подворотни с каким-то крепким, кряжистым мужиком с уже исполосованным в кровь лицом, по всей видимости, её ногтями… Раздумывать было некогда… Несколькими ударами вывел мужика не на долго из строя, умело послав его в нокаут, заставив тем самым медленно, даже не без изящества, сползти по стене на пол…

          - Кто это?

          - Гудок… Шуркин бывший муж…

          - И что же Шуркину мужу, пусть и бывшему, здесь было нужно?

          - А то ты не понял… По большому счёту, то же самое, что и тебе! - со злом, ещё не совсем остыв, не проговорила, а выплюнула она…

          - Вот оно что… Значит, я для тебя то же самое, что и остальные… просто один из многих, да? - не на шутку оскорбился Михаил и, резко развернувшись, направился к выходу… Опомнившись, Люба подскочила со спины и, крепко обняв, прижалась пылающим лицом к его лопатками…

          - Дурак… Ой, ну какой же ты дурак… - забилась в горестных рыданиях девушка – Да если бы мне было всё равно…

          Слёзы – жидкое оружие женщин в многовековом противостоянии против мужчин, основной довод и последний аргумент… Редкий мужик способен хладнокровно смотреть на плачущую женщину, не важно мать ли то или просто знакомая, а уж тем более, его любимая… Михаил мог… Но, как оказалось, только не её, даже зная о том, что они притворны… С помощью слёз из него можно было вить канаты… Но Любаша ещё этого не знала, а потому и не для того плакала, а от страха, что вот сейчас он повернётся и уйдёт совсем… и всё вот так и оборвётся, закончится… А она уже прикипела сердцем к нему… Влюблена ли, нет ли, но ждала и с радостью встречала. Ей было хорошо с ним… хорошо и в постели, и вне её…

          Конечно, если бы Михаил так уж хотел бы уйти, то никакие слёзы бы его не удержали… Вспомним хотя бы о слезах его матери… Но вся штука в том и состояла, что не хотел он уходить-то от неё… Нравилась ему Любаша, ой, как нравилась! Что было делать? Поднял её на руки и, прижав к груди, словно маленького ребёнка, качал да успокаивал, пока не высохли слёзоньки-то её, пока вновь не начала она улыбаться в ответ на его уговоры…

          Вот, наверное, тогда и возникло у него неотвратимое желание сделать её своей женой, жить с нею каждый день, а не от случая к случаю, не сомневаясь, что она достойна гораздо большего, чем просто случайные встречи… Соглашаясь где-то в глубине самого себя, что так обидевший его упрёк имел под собою реальную почву… При расставании так и объявил, мол, давай-ка я переведусь сюда, в Скуратово, и будем мы с тобою жить, как положено, настоящей семьёй… Надеюсь, мол, что там мне в просьбе не откажут, потому, как мало тех, кто из города просится на периферию… Спрошу и насчёт жилья… может, эту комнату закрепят за нами… Она же, как я понимаю, выдавалась как ведомственная?

          - Наверное… Гудок-то и сейчас на станции работает… Он давно меня уже достаёт… Потому и на Алтай-то уезжала…

          - Коллега, значит… Ну, больше он к тебе приставать не будет при любом раскладе… Он сейчас-то, вроде, как один остался… А нас с тобою двое работающих на железной дороге… А не получится, поживём пока с твоими, а там что-нибудь сообразим… Как сама-то ты на моё предложение смотришь? Согласна или, может быть, нет? Может быть, я слишком тороплю события? Сразу скажи, пока я ещё не совсем пророс в тебя, пока корнями  не сцепились…

          - Миш! Согласна-то я, согласна… да только по бумагам я, вроде бы как замужем числюсь…

          - Разберёмся и с этим… На том и расстались…

          Конечно, начальство подивилось такой, более, чем странной просьбе молодого, числящегося на хорошем счету специалиста, но пошло навстречу… Перевели… С комнатой оказалось труднее – не отнимать же у настоящего хозяина полученный вполне законным образом ордер? Да, и на каком основании? Вот, если бы он уволился или сам отказался за ненадобностью, тогда другое дело… Решили так: пока не лезет, они поживут там, а как начнёт доматываться, то или квартиру снимут, или ещё что-то… Стали жить…

          После знакомства с тёщей и посмотрев условия, в каких та жила с больной Татьяной, сестрой Любаши, у Михаила как-то защемило сердце… Разве это порядок на старости лет (а той на тот момент и всего-то было 52 года…) жить, охраняя чужие углы? Пекарихи к тому моменту в живых уже не было… Ох, и страшно же она помирала… кричала, всё звала кого-то… Трое суток тогда они ночевали кто где… Колька, сын-то Пекарихин, близко никого к дому не подпускал… и сам не входил… И только после того, как он догадался (или подсказал кто) разобрать крышу над тем местом, где лежала мать, та смогла, наконец-то, испусть дух. Страшное зрелище представляла из себя кровать, спинки которой она так скрутила, будто и не пожилая женщина была, а какой-нибудь сказочный богатырь. После смерти матери, Николай попытался было продать дом… но кто же его тут купит, зная о нём то, что знали? Тогда он собрался и в одночасье куда-то уехал, к каким-то своим родственникам, что ли, позволив Марии пока остаться…

          Михаил, конечно, понимал, что денег на покупку отдельного собственного дома у неё (тёщи) не могло быть… Откуда? Не было достаточной суммы и у него самого, хотя он и откладывал с каждой зарплаты на сберкнижку какую-то не фиксированную сумму на всякий случай, давно уже научившись жить более, чем скромно… Но если задаться определённой целью, можно было бы что-то и придумать: перезанять у кого-то или ещё что… Но вот какая штука: не было в нём уверенности, что их отношения с Любой протянутся долго, не говоря уже о том, что станут окончательным его выбором… Почему? А потому, что всё чаще и чаще в ней проявлялись такие черты характера, которые он решительно не желал бы видеть в своей жене… Прежде всего её взбалмошность и неумение вести себя на людях, в компании, например… Постоянное желание привлечь к себе внимание любым способом… Всё это можно было, конечно, отнести на счёт её относительной молодости: девятнадцать лет… девчонка совсем… Но и тем не менее, девчонка-то девчонка, но уже как бы и не очень… Его, безусловно, коробило, когда она при всех пыталась высмеять его, подчёркнуто напирая на деревенское происхождение, позволяя себе, вроде бы и шутливо, но обзывать деревенским лаптем, провинцией, темнотой… Будто Скуратово это по меньшей мере Париж и не ниже… Опять же, можно было бы и не обратить на это внимание случись так однажды, а когда чуть ли не всякий раз… Раздражало и очень ещё и потому, что по уровню образованности, начитанности, интеллекта самой-то ей было, ох, как далеко до него… Пытался говорить, объяснять, что это просто не красиво и даже неприлично… Только смеялась в лицо и подставляла свои безукоризненной красоты щёчки для поцелуя… Но физиология физиологией, а когда вне её и поговорить-то не о чем… Не могло не напрягать… Поэтому помимо даже воли и желания внутри души копилось глухое раздражение, которое однажды выплеснулось и вовсе недостойным образом: вместо поцелуя он ударил её по лицу… Пощёчина оказалась настолько сильной, что она даже не удержалась на ногах… Всё случившееся настолько ошеломило его самого, что он выскочил из дома и до самого утра бродил под проливным дождём, проклиная самого себя за несдержанность и потерю самоконтроля, считая, тем не менее, что она это вполне заслужила…

          Конечно, потом просил прощения и клялся в том, что впредь подобного никогда не повторится… Но, как говорят: никогда не следует произносить применительно к чему бы то ни было этого слова – «никогда»… Какое-то время было вполне терпимо и ему уже стало казаться, что до неё что-то дошло… но нет… И однажды (это случилось на праздновании нового наступающего 1954 года) он вдруг поймал себя на мысли, что ему всё это ужасно надоело… Ещё не решившись разорвать отношения окончательно, Михаил тем не менее старался всё меньше и меньше оставаться с нею наедине, для чего сократил время отдыха между поездками в два раза, объяснив ей это тем, что хочет подзаработать побольше денег…

          В конце концов, он всё-таки, наверное бы, ушёл, как вдруг в середине января она объявила ему о своей беременности… Вот это был удар… Вот это был шок… Не то, чтобы он не понимал откуда берутся дети, но до этого как-то обходилось… Расслабился и получил «по заслугам»… Вот это было отрезвление по полной: одно дело уйти от надоевшей бабы, но совсем другое оставить её с собственным ребёнком на руках… Как взрослый мужик он, конечно, знал о том, что существуют способы, которые могут помочь разрулить создавшееся затруднительное положение, но вот какая штука: он давно уже мечтал о собственном ребёнке! Неважно, девочка это будет или мальчик… не принципиально… Главное то, что это будет его дитя, его кроха, его продолжение… И, кроме всего прочего, не хотелось всё-таки как бы там оно ни было скидывать со счетов то, что у Любаши это первая беременность и аборт мог навсегда исковеркать ей судьбу, оставив в последствии бесплодной… Понятное дело, что она ни сном, ни духом не знала о всех этих внутренних его терзаниях, как и о том, насколько вовремя зародилась внутри её чрева новая жизнь…

          Ни о каком разрыве отношений отныне не могло быть и речи. И Михаил стал усиленно подыскивать здесь дом, намереваясь купить его если и не самостоятельно, то хотя бы в складчину с тёщей, заручившись предварительно её согласием… И, как говорят, кто ищет, тот всегда находит…

          В настоящее время Скуратово значительно видоизменилось: разрослось и в ширь, и в стороны… А тогда, по большому счёту оно состояло из нескольких улиц, вытянувшихся, как берега возле рек, по обеим сторонам железнодорожных линий-веток, которых тут было несколько, так как станция считалась большой: все пассажирские поезда, следовавшие из Москвы через Тулу, обязательно здесь останавливались и это говорит о многом! Основной жилой массив, опять же если смотреть не в сторону Тулы, а на юг, располагался по левую руку, а по правую имелось только две улицы, причём, одна из которых, как положено, то есть, вдоль полотна, а другая строго перпендикулярно первой в самой её середине как бы по берегу, но не реки, которой тут не было, а ручья, уходила наверх, в сторону деревни Фёдоровка…

          Двадцать пять домов, которые по-местному почему-то именовались Бибенкой… Какая такая Бибенка? Почему вдруг Бибенка? Никто сказать бы не мог, хотя официальное название: улица Ленина… Так вот, на этой самой Бибенке в конце концов был куплен ими дом-мазанка под нахлобученной соломенной крышей под номером двадцать один… Что представляла из себя эта совершенно «хохляцкая» хата, неизвестно каким ветром вдруг перенесённая в самый центр России? Четыре крохотных окошечка в линию и по одному по бокам в сад, разделённая внутри кухонькой с плитой на две половины, в одной из которых вскоре после ремонта стали жить Михаил с Любой, а во второй – тёща с Татьяной. К этому моменту, вернувшаяся из Москвы Шурка вновь сошлась со своим Гудком (его так звали все, сокращая фамилию Гудков) и они забрали у Любы ключи от комнаты в девятом доме…