Волк Серый, гл. 9

Глава 9

     Кошевой подошел к возку, и в этот момент подскакал на своем Тумане Трофим Груша. Осадив коня, он осторожно спустился наземь и, сильнее обычного припадая на искалеченную ногу, подошел к возку.

     - Здорова бывал, атаман! – приветливо улыбнулся побратим. – А я уж все наши позиции проверил. Почти все готово к встрече с бусурменами. Засеки выставлены, и до времени на веревках подняты и ветками от глаз бусурменских сокрыты. Да, батьку, разведчики наши возвернулись из степи… Сказывают огромная сила на нас движется. Сдюжим ли? А, батьку?

     Сирко утер чело чистым рушником и, распахнув свою торбу, сказал:

     - Я тебе один папир зачитаю, а ты слушай и на ус мотай. Написал сей текст лях,  геральдик Речи Посполитой, прозываемый Бартош Папроцкий. А мне он достался от плененного нами полковника Каричковского, коий вез его князю Потоцкому в Вильно. Лях этот – Папроцкий почти год жил на Сечи и понял, что мы за народ… Письмо сие я бережно храню, и при нужде казакам зачитываю, чтоб, значит, дух поднять… Слушай же, братику!

     Атаман прокашлялся и медленно стал читать письмо, четко проговаривая слова: «Не думайте, что я льщу русским я недавно еще живу между ними и не с ними воспитывался; но я тотчас оценил их славные дела, которые заслуживают вечной памяти в потомстве. Не один раз в году эти достойные люди преследуют татар и подвергаются опасностям войны. Как мужественные львы охраняют они все християнство: почти каждый из них может назваться Гектором. Не имея от вас никакой помощи, они доставляют вам такое спокойствие, как откармливаемым волам... Не носят они пестрых одежд; они покрыты славою, которая дороже ваших нарядов. Слава этого народа распространена всюду и останется за ними во веки вечные, хотя бы Польша и погибла. Что делал Геркулес, который побивал гидр и не щадил земных богов, то на Руси сумеет сделать каждый. Сампсон разодрал челюсть льву; подобные подвиги в наше время русаку за обычай. Могущественный турок разинул на нас пасть, и храбрые русаки не раз совали в нее руку. Устремился бы он с многочисленным войском в Польшу, но останавливает его русская сила... Будьте же довольны славою, которую они вам добывают, хотя и нет вас между ними в походах; не посягайте на русские имущества, если всякий раз, когда надобно сражаться, вы сидите где-то в лесу».

     Атаман бережно сложил письмо и убрал его в торбу.

     Трофим молчал, осмысливая услышанное…

     - А ведь верно, батьку! – сказал Груша. – Ведь, ежели помыслить, кабы царь московский принял нас под крыло, да оснастил всячески, да ратных людей своих дал в подмогу, так и Боспор, и Стамбул – этот дьявольский молох и средоточие тьмы,  мы бы к ногам его положили. Ляхи, нет, ляхи слабые на битву… А вот Москва… Помнится, бывал у нас на Сечи дьяк московский, из греков - Иван Петров. Дьяк сей в послании царю Алексею Михайловичу сетовал, чтобы, мол, направить бы надобно против Турции запорожских да донских казаков и ратных людей. Писал, что ежели это случится, то в результате «султану турскому будет большое посрамление, и он смирится, потому что в книгах своих обретают, что царство их буде взято от русского народа». Писарем я тогда был генеральным, и дьяк послание то мне диктовал, а я записывал на папир.

     - Стамбул… - Сирко зубами скрипнул, злобясь. – Стамбул – Царегород - пристанище сына сатаны — султана! В логове сём разрабатываются опаснейшие планы против Запорожской Сечи и Донского Войска, оттуда же управляются турецкие крепости в днепровских и донских низовьях и по всему азово-черноморскому побережью. В Азове рука, а во Царегороде голова! Тебе ведь, побратим, известно, что Стамбул - самый крупный работорговый центр Османской империи и вообще всего Средиземноморья и Ближнего Востока? Большинство казаков, попавших в плен, оказывалось на Боспоре и в турецком стольном граде! Это, брат, не город, а скорее ненасытная и мерзкая пучина, поглощающая нашу кровь! Эх, кабы был я здоров, да моложе лет на десяток, взял бы я Стамбул!

     Между тем, топоры казацкие смолкли, и наступила тревожная, гнетущая тишина.

     К возку подскакал запыленный казак, у которого на покрытом серой пылью челе лишь белки глаз сверкали… Не сходя с коня, казак прохрипел:

     - Я от Василя Сушняка, батьку! Велел атаман передать тебе, батьку, что татары в двух верстах от Гремучей! Разъезды ихния по степу шныряют, сакмы сторожат зорко. А полон не видно, батьку. Видать, в хвосте войска гонють… Это всё, батьку!

     - Отдохни, казаче! – сказал Сирко. – Трофим тебя проводит до кашеварни, там поешь кулешу. Останешься при мне для связи с атаманом твоим. Уразумел?

     - Так есть, батьку! – казак улыбнулся, показав белоснежные зубы. – Спаси тя Бог, батьку!

     Трофим Груша свел гонца к кашеварам и скоро воротился.

     - Давай-ка, братка, помолимся пред битвой! – сказал Сирко. – Знаю, на колени для молитвы не сможешь встать – колено не позволит, а я, пожалуй, встану.

     Но Трофим все-таки сумел встать на одно колено, а хворую ногу вытянул пред собой…

     - Господи Боже, - тихо и проникновенно заговорил кошевой, перекрестивши лба, - помилуй мя грешного и прими молитву, от сердца идущую! За наше великое пред господом Богом согрешение в прежние лета прародительства нашего бысть гонение на истинную нашу православную християнскую веру от тех злохитренных, окаянных и свирепых, и немилостивых волков поганского языка бусурманской веры, от агарянского изчадия: первие же паче на восточне стране на святый град Иерусалим и при царе Костянтине на Цареград. И во Ерусалиме и во Цареграде, и во всех окрестных градех от тех окаянных и немилостивых волков поганского языка православная християнская вера разорена и попленена до основания. С благословенья твоего, Господи, под рукою твоею разящею, разобьем мы тьму, на нас идущую, и побываем мы у него, царя турского под ево Цареградом, посмотрим мы Цареграда строение и красоты его. Там с ним, царем турским, переговорим речь всякую, — лишь бы ему, царю, наша казачья речь полюбилась! Станем мы служить ему, царю, пищалми казачьими да своими сабельки вострыми. Молвим тем бусурменам так: как ваши предки расправились с Цареградом, императором Константином и християнами, тако бы и нам учинить над вами, бусормаными погаными, взять бы ныне нам Царьград взятьем из рук ваших бусорманских, убить бы против того вашего Ибрагима, царя турского, и со всеми его бусорманы погаными, пролита бы ваша кровь бусорманская нечистая. Тогда у нас с вами в том месте мир поставитца, а тепере нам с вами и говорить больши того нечего. Помоги, Господи, сделать так, ибо лишь под твоею водительскою рукой возможны все наши победы! Аминь!

     - Аминь! – словно эхо повторил Трофим, и тяжело поднялся. – Где определишь мне быть, батьку?

     - Пойдешь… - Сирко не успел договорить, ибо к возку галопом приблизились трое казаков.

     Резко осадив коня, так, что тот присел на задние ноги, один из казаков пьяной походкой всадника шагнул к кошевому.

     - Я, батьку, послан к тебе Григорием Байраком, - сказал казак. – Со мной ногаец из войска Кара-Мухамеда. К нам пришел.

     - Где же он?! – воскликнул Сирко, ибо не смог различить промеж казаками лазутчика: все в овчинных безрукавках, мехом наружу, штанах из овечьей кожи, заправленных  в грубые чоботы без каблуков. У всех лисьи малахаи на головах…

     - Я, бачка! – татарин соскочил с коня и поклонился атаману. – Я искала Васка Сушняка и набрела на твоя казаки! Васка – брат моя!

     - Откуда знаешь Василя? – спросил Сирко.

     - Я и моя брат была верблюда погоняла, какой Васка с пашаничкой гоняла в Аккерман и Килия. Васка висегда с наша хлеба делила в походе, последняя глоток воды отдавала! А тебя, бачка, я не знала, но слыхала много! Про тебя, бачка, весь степ буджакская говорит! Ты мудрый и сильный. Висе наши ногаи говорят, что ты спасала наши улусы от голода – хлеб давала. Что коней разрешала на своих выпасах кормить…

     - Ладно, хватит славословий! – поморщился Сирко. – Расскажи лучше, где полон Кара-Мухамеда, велик ли он.

      - Ясырь, бачка,  балшой! Три тысяча людишка ведет паша. В одном переходе ясырь, так. Войско в полудень будет здеся, бачка. А полон за ним. К заходу солнца, значить.
 
     - Сколько воинов у паши? – спросил Сирко.

     - Два тумена, бачка! – ответил ногаец. – Одна раза десат тысяча, и другая раза десят тысяча. Из войска пят тысяча – ногаи. Наша полон боронила и возы с добром. Минога возы набрала паша!

     - А разъездов много в степи? – кошевой был подавлен, но не выказывал этого, - число татар увеличилось на пять тысяч против ожидаемого…

     - Минога, бачка! – татарин утер пот с лица. – По дыва десятки нукера в разъезда от каждый сотня!

     - Трофим! – Сирко обернулся к Груше. – Немедленно посылай гонцов ко всем куренным! В степь выслать усиленные дозоры и отслеживать все подходы к Гремучей! В бой с татарскими разъездами не вступать, себя не обнаруживать!

     Груша кивнул головой и, сильно хромая, ушел к казакам резерва.

     - Тебя как звать-то? – спросил атаман ногайца.

     - Моя Керим звала! – ногаец поклонился. – Моя брат Садых старшая, моя посылала к тебе, бачка. Брат осталася у паши в войска, а меня послала.

     - Зачем?

     - Брат Садых сказала так: скажи Васка, что Кара-Мухамед придет на Малый Лепетиха и станет кошем. Дыва дыня войска будит отдыхала. Потому шта людишка шибко заморилася – от самый Чигирина без отдыха ишла. Потом ясырь пойдет далши, а войска двинется на Сечь. Дыва дыня у тебя, бачка, под нос будит войско стоять. Понила меня, бачка?

     - Понял! – кошевой кивнул головой. – Может быть, тебе известно, сколько воинов намерен паша вести на Сечь?

     - Брат Садых сказала, шта пойдут десат тысяча татарина и пят тысяча ногаи.

     - Твой брат что, большой человек у паши?

     - Э-э, какая балшой?! – Керим скривил тонкие губы. – Садых – сотник. А моя у него охраняла.

     - Какую плату ты хочешь? – спросил кошевой, внимательно глядя на ногайца.

     - Никакая, бачка! – твердо молвил Керим. – Моя старшая брат сказала – моя исделала! Так нада! Брат сказала, казаки брат ногаям! Нет промеж нами война! А теперя, отпускай моя, бачка! Мине в своя сотна вертать нада!

     - Это сейчас небезопасно! – покачал головой Сирко. – Одинокого татарина наши разъезды могут запросто стрелой достать!

     - Моя проскочить, бачка! – сказал ногаец и вдруг широко усмехнулся. – Моя брат сказала, шта дурак паша на Лепетиха идеть! Там его наверняка Сирко будет ждала с казаки! Брат как в вода смотрела. Ты уже тута, а Кара-Мухамед прямо в паст зверю идеть!

     - Э-э, брат Керим, - Сирко тоже улыбнулся в ответ, - коли ты такой умный, не отпускаю я тебя, пожалуй! Ибо знаешь ты, что мы готовим паше западню, и можешь поделиться с кем-то своим знанием! Останешься у нас, пока мы тут всё не закончим!

     - Моя не будеть с тобой спорит, бачка! – Керим выглядел счастливым. – Наказ брата моя сполнила, а это был главный для меня. Моя теперя спокойная, - я с самим Сирком Ивана знакомая, висем скажу - брат мине Сирко! Когда брата рассказыват буду, ни паверыт! Дай мине горилка, бачка, и Керим отдыхат будет!

     - Иосип! – атаман подозвал гонца. – Забирай нашего гостя, идите к кашеварне. Скажи кашеварам, что я велел угостить ногайца хмельным, да путь накормят, как следует, от пуза! Потом определи его в обоз, пусть отдыхает.

     Воротился Груша.

     - Все сделано, батьку! – сказал побратим и вдруг упал на землю, припав к ней ухом.

     - Идут! – сказал Трофим, поднявшись, отряхивая сукно широких, как Азовское море штанов. – Идет много конницы. Идет широкой лавой… Они уже близко, батьку, совсем рядом.

     - Ну, вот и дождались! – Сирко потер ладонь о ладонь. – Вот и славно, братику! Встретим! Как полагается по казацкому обычаю!

Продолжение следует -