И в их устах язык чужой

(Языковая личность Лермонтова - билингва как объект лингвистических
и литературоведческих исследований)*

   Не углубляясь в петровскую Россию, когда русский человек впервые, в силу возникновения не просто новой, а ирреальности, был оторван от своей русской среды и русского языка, вспомним пушкинскую эпоху, в которой продолжал творить на русском языке Г. Державин, вырвавший из уст молодого собрата по перу в письме А. А. Дельвигу в июне 1825 года: «Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка…  Ей-богу, его гений думал по-татарски — а русской грамоты не знал за недосугом. (1., с. 160).
   Вспомним самого А. С. Пушкина и его франкоязычную среду, не опускавшуюся до русского языка - языка черни. Говоря о том, как выглядит Онегин внешне, Пушкин не может не прибегнуть к языку, на котором ему легче изъясняться: 
… В последнем вкусе туалетом
Заняв ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред учёным светом
Здесь описать его наряд;
Конечно б, это было смело,
Описывать моё же дело:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь,
В Академический словарь;
А мой торжественный словарь
Мне не закон, как было встарь. (Гл. 1, XXVI)

   В той же XXVI строфе узнаем, что незнание родного языка очередным поколением превращается в серьезную проблему всего общества:

Ещё предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своём родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.

   Если в первом случае автору понадобилось знание чужого языка, чтобы описать одежды чужого (европейского) народа, то во втором случае – считается, что русский язык настолько грубый, что на нем нельзя  передать нежнейшие чувства, зародившиеся в груди юной девушки. И поэт переводит нам на язык «почтовой прозы», т.е. на русский язык, письмо своей героини, написанное на французском языке. 
   Понимая абсурдность такого общества, в котором чужой язык принят как  единственно приемлемый, а родной язык вытеснен с парадной лестницы, Пушкин пишет:

Сокровищем родного слова
(Заметят важные умы)
Для лепетания чужого
Безумно пренебрегли мы.
Мы любим муз чужих игрушки
Чужих наречий погремушки,
А не читаем книг своих.
Но где ж они? Давайте их...

   Оказывается, своих-то книг нет, а все, что выходит из-под пера соотечественников – это по большей части переводы или подражания, в которых проявляется чужой менталитет, чужой дух, о чем пишет автор далее:

Конечно: северные звуки
Ласкают мой привычный слух,
Их любит мой славянский дух,
Их музыкой сердечны муки
Усыплены... но дорожит
Одними звуками Пиит.

   Чтобы понять, когда и с чего началось отторжение от своего, национального, родного, Пушкин задается вопросами, на которые сам же и отвечает, так как не понимать очевидного нельзя:

Но где ж мы первые познанья
И мысли первые нашли,
Где применяем испытанья,
Где узнаём судьбу земли ;
Не в переводах одичалых,
Не в сочиненьях запоздалых,
Где русский ум да русский дух
Зады твердит и лжёт за двух.
Поэты наши переводят,
А прозы нет. Один журнал
Исполнен приторных похвал,
Тот брани плоской. Все наводят
Зевоту скуки ; хоть не сон.
Хорош российский Геликон!

   Но, когда мужчины, не советуясь с женщинами, внедряют свои реформы, в том числе и насильственно (как Петр I), выправлять ситуацию, как правило,  начинают с женщин. Что в данном случае, когда речь идет о возвращении к своим истокам, к родному языку, вполне оправданно, так как именно женщина – мать учит ребенка первым словам на родном языке, который на чеченском языке называется «ненан мотт», т.е. язык матери. (Когда хотят узнать, говорит ли человек на родном языке, у нас так и спрашивают, владеет ли он языком матери?)
Пушкин в своем романе подмечает и эту наметившуюся тенденцию в русском обществе:

Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали…
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной? (XXVII)

  Послушаем женщину пушкинской поры - Бакунину В. И., которая в  своих заметках о 1812 годе вспоминает:
  «Пишут из Вильны, что занимаются разводами, праздниками и волокитством, от старших до младших, по пословице — игуменья за чарку, сестры за ковши; молодые офицеры пьют, играют и прочее... вседневные оrgiеs (не знаю русскаго слова сего значения, по чистоте нравов наших, не давно искаженных; не имели мы доселе нужды обогащать такими изречениями язык наш; новые наши сочинители, конечно, оказали оному сию услугу, научились по русски в старых).
   У нее же мы находим неприкрытую иронию в адрес Шишкова, который вложил всю свою душу русского патриота в текст царского манифеста, который должен был прозвучать на русском языке, поскольку врагом России были французы, занявшие всецело империю без единого выстрела гораздо раньше реального военного вторжения. «Слог его важен, красноречив и силен, но дик для многих: не привыкли к изречениям и оборотам речи совершенно русским; одна речь взята из Феофанова слова на Полтавскую победу; большая часть читателей не выразумела», - пишет она, чей слух с детства приучен к французской речи. Но государю понравилось. «Я не много читал русскаго, а иностраннаго довольно, но ничего не читал такого прекраснаго, как ваша речь о любви к отечеству», - похвалил он Шишкова, который в должности государственного секретаря (на месте удалённого Сперанского) всю войну с французами писал ему важнейшие приказы и рескрипты.
   О нем же, Шишкове, вспоминает в своем романе Пушкин, перечисляя достоинства изменившейся Татьяны:

…Всё тихо, просто было в ней,
Она казалась верный снимок
Du comme il faut... (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести.) [XIV]

   Если в конце 20-х-начале 30-х годов XIX века дворянок уже «заставляют читать по-русски», то к появлению Лермонтова как поэта, русский язык должен был стать, если не полноправным членом в свете, то и не принадлежащим одной грубой черни. Пушкин, писавший гениальные стихи на русском языке, в то же время вел свою переписку (с друзьями, супругой, с официальными лицами) на французском языке, на котором, очевидно, и мыслил. 
   Что происходит, в этом плане, с Лермонтовым – человеком и поэтом?
   Во всем его творчестве (словесном, живописном, детских скульптурах) Лермонтов повернут не на Европу, а на Кавказ. Причем, с самого детства.
Его первый большой поэтический опыт - поэма «Хаджи Абрек» не просто о Кавказе, о горцах, она о горских обычаях, о горском этикете, о горском военном и политическом лидере – Бейбулате и о сугубо горском, не всегда положительном, герое – абреке. Все эти герои, обычаи, традиции были выписаны юным автором не с точки зрения господствовавшего в литературе романтического направления, а даны были в рамках самого сурового реализма, составлявшего правду жизни горца, сохранившуюся до наших дней.
   Поэма «Каллы», название которой породило тоже немало толков среди ученых (тюрское «Канлы» или осетинское «каллы»? «кровавый» или «убийца»?), о том же,  но в основу положен закон кровной мести. Подстрекаемый муллой, кабардинец Аджи убивает целую семью, а затем самого муллу, который внушал ему, что он, Аджи, «на земле орудье мщенья, (Кхел ица къолнарг, – сказали бы чеченцы) На грозный подвиг ты назначен…» (То есть «кхел  йа» - на чеченском). Аджи убивает старика, стоявшего на молитве, сына его и спящую дочь. Затем в отчаянии идет к мулле и закалывает его. Возмездие («кхелла») настигло главных героев поэмы. «И он лишь знает почему /Каллы ужасное прозванье  /В горах осталося ему», - финал поэмы.
  «Кхел» такое же звучное слово, как и «тезет» (с ударением на первом слоге, - на чеченском языке, так называют три первых дня (время тезета) после смерти человека, когда двор родственников умершего открыт для принятия соболезнований. Слово, ставшее в свое время для героя поэмы «Тазит» Пушкина именем собственным).
   Название поэмы «Мцыри» тоже переводится с чеченского: «Мец ыра» - сидел голодным. Вспомним: «Он знаком пищу отвергал /И тихо, гордо  умирал». Вспомним: «И повесть горьких мук моих /Не призовет меж стен глухих /Вниманье скорбное ничье /На имя темное мое». «На имя темное…» - очевидно, автор намекал, что слово это поддается не переводу, а расшифровке. В рукописи поэма называлась «Бэри» - в переводе с чеченского языка – «Ребенок». Поэма о ребенке, лет с шести оказавшемся в плену у русского генерала.
Лора, - главная героиня поэмы «Джюлио» носит имя, которое с чеченского переводится как «уважаемая мною», «уважаю». Джюлио - «уроженец Юга»  неитальянского происхождения оставил ее далеко в своей стране, откуда сам вынужден был бежать исключительно из-за любви к ней. В поэме Лора носит под сердцем ребенка Джюлио, зачатого во грехе, но Лермонтов не бросает даже тень на ее имя, не говоря об упреках в ее адрес. - Она в поэме вызывает уважение и сочувствие. 

Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор. –

писал Лермонтов о чеченцах в стихотворении «Я к вам пишу: случайно! право…». «Гортанная» речь чеченцев Лермонтову могла напоминать французскую речь, к которой был приучен его абсолютный слух. Во французском и чеченском языках очень много схожих по произношению звуков.
   Бота Шамурзаев, служивший одно время переводчиком «при начальнике левого фланга Кавказской линии», мог давать Лермонтову уроки чеченского языка. Но откуда было в Лермонтове это тяготение ко всему чеченскому, горскому, кавказскому, если в России мстить учили у «женской груди», а  «вечная война» на Кавказе для все новых поколений казалась трамплином не в загробный, а в высший свет?
   Там, где Пушкин говорит: «Я вас любил, Любовь еще, быть может…» или «Я вас люблю, к чему лукавить…», Лермонтов пишет: «Люблю я цвет их желтых лиц…». Обратный порядок слов в построении фразы, которым пронизано все творчество Лермонтова, как отмечают языковеды, – это порядок, или закон чеченского языка, которым нельзя пользоваться искусственно, нарочито конструируя фразы. 
   «Проникая в таинства» гортанного разговора чеченцев, фразы которых лаконичные, мужские, с опорой на глагол, т. е. с обратным порядком слов, Лермонтов внес в свой поэтический язык эту особенность чеченского языка, придававшую его художественному стилю экспрессивность, убедительность, начисто лишая всякого налета сентиментального романтизма, к которому был приучен слух русского читателя.
   Привыкшая мыслить на русском языке, я часто попадаю в неловкое положение, общаясь с представителями нашего старшего поколения, чей слух режет моя нечеченская речь, поскольку строю я фразы по-русски. Впервые мое внимание на это обратил один старик, с которым я вела свободно беседу, радуясь, что избегаю вставок на русском языке. «Ты чеченка?» - прищурился он, дав мне закончить фразу. Мое искреннее недоумение его развеселило: «Ты говоришь на родном языке, как иностранка, выучившая наш язык!»
   Прямой порядок слов в чеченском языке не дает мысли той основательности, кованости, четкости и дипломатичности, которые выстраиваются сами собой при обратном порядке слов. Речь (особенно это касается женщин) кажется грубой, резкой, с претензией на конфликтность, что хорошо на комсомольском собрании, но по нормам чеченского этикета категорически исключается. Лермонтов не мог не заметить эту разницу на уровне звучания речи.
   Печорин, полюбив Бэлу, «учился по-татарски», - пишет Лермонтов. Вопрос: «Разве ты любишь какого-нибудь чеченца?», - снимает завесу со слова «татарский». Какой язык учил Печорин, если хотел общаться с Бэлой на родном ей языке, а ее сердце могло быть занято любовью к «чеченцу»?! (Но это не исключает, что прототипом художественной героини была кумычка, - речь сейчас не о тайнописи автора)
   Сам Лермонтов, который учил чеченский язык, знал традиции, морально-нравственные ценности чеченского народа и горцев вообще, собирался переориентировать устремленную на европейские ценности (каковые сам он считал «развратом, ядом просвещенья») российскую творческую среду на Кавказ, где, не только на его взгляд, «сокровища поэтические необычайные». 
   Как языковая личность билингва, Лермонтов уникальный объект для лингвистических и литературоведческих исследований, если не увлекаться традиционным подходом к судьбе поэта в лермонтоведении.
   В января 1871 г. Л. Толстой из Ясной Поляны писал А.А. Фету: «Гомер только изгажен нашими, взятыми с немецкого образца, переводами… Все эти Фосы и Жуковские поют каким-то медово-паточным, горловым подлым и подлизывающимся голосом, а тот черт и поет, и орет во всю грудь, и никогда ему в голову не приходило, что кто-нибудь его будет слушать…».
  14 августа ровно 40 лет назад А. Пушкин писал из Царского Села в Москву П.А. Вяземскому: «У Жуковского понос поэтический хотя и прекратился, однако ж он всё еще - - - - - - гекзаметрами… Право, надобно нам начать журнал, да какой?».
  Если в пушкинское время сентиментально-романтический язык переводов Жуковского уже начинал раздражать (особенно в жесткую пост декабристскую эпоху и следовавших затем репрессий), а в толстовское время стал вовсе неудобоварим, то в период возмужания Лермонтова язык этот, «медово-паточный» становился просто нетерпимым.
   В отличие от Пушкина, в планах Лермонтова, решившего выйти в отставку, чтобы заняться литературной деятельностью, было не только издание своего журнала, но он еще и знал, каким он будет, т.е. в корне меняющим отношение к художественному слову, о чем А.А. Краевский и рассказал П.А. Висковатову. «Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое, – говорил Лермонтов. - Зачем нам все тянуться за Европою и за французским. Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов и для нас еще мало понятны. Но, поверь мне, там на Востоке тайник богатых откровений... Мы в своем журнале не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное. Я берусь к каждой книжке доставлять что-либо оригинальное, не так, как Жуковский, который все кормит переводами, да еще не говорит, откуда берет их».
   В 48 часов высланный из Петербурга М. Лермонтов, писал из Пятигорска своей бабушке: «купите мне полное собрание сочинений Жуковского последнего издания и пришлите сюда тотчас. Я бы просил также полного Шекспира по-английски, да не знаю, можно ли найти в Петербурге...».
   Как видим, Лермонтов не оставил своих планов по реорганизации литературного дела в России, но ему не суждено было вернуться с Кавказа.
   Смерть же прервала и работу Жуковского над его переводом "Илиады". Последним творением его стало стихотворение «Царскосельский лебедь» (1851), в котором он сам проговорит, наконец, то, что хотел донести до него много раньше М. Лермонтов:   
«Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый, /Как же нелюдимо ты, отшельник хилый, /Здесь сидишь на лоне вод уединенных!.. /Сумрачный пустынник, из уединенья /Ты на молодое смотришь поколенье /Грустными очами… /Ты ж старик печальный… /и в приют твой ни один не входит /Гость из молодежи, ветрено летящей /Вслед за быстрым мигом жизни настоящей».
   Но что эти поздние признания были для того, кто так и не успел осуществить свои замыслы, которые соединили бы все богатство русского языка с силой, мощью и величием  Кавказа, «мало понятного» пока еще для русского человека?!
   Сегодня, когда политическая власть в России, в силу обстоятельств, вынуждена обратить свой взор на Восток, есть надежда, что  «тайник богатых откровений...» будет, наконец, вскрыт. Но сами россияне (к несчастью, молодежь) по инерции ломятся в Европу, спеша избавиться от русского акцента в английском, французском, немецком… Зачем же ждать, пока в их устах язык чужой  не обратится вновь в родной? И тогда никакой Лермонтов не спасет.
   Утешимся, чужим словом «билингв»?
__________
*  Материал подготовлен для 8-й Международной научно-методической конференции «Русскоязычие и би(поли)лингвизм в межкультурной коммуникации XXI века: когнитивно-концептуальные аспекты». Пятигорск. ПГЛУ. Апрель 2015 года.