Письмо на лубянку

Добрый вам день или вечер, а, скорее всего, ночь. Мне, как их..., эти..., "корешки", которые сидят вместе со мной в камере, сказали, что вы: то ли по привычке, что со старых времен осталась, то ли еще бог знает почему, все письма жалобные, то есть жалобы в письмах, ночью читаете - на пару с чертом.
 Да, для вас этот вечер скорей всего добрый, а для меня – хуже не бывает. А чего хорошего, если сижу в КПЗ. Нар мне не досталось, по причине переполненности, поэтому пишу на цементном полу под нарами, так что за почерк не обессудьте.
Сразу же категорически и ответственно заявляю, что я не бандитка, не шпионка и  не самогонщица. Обычная российская глубинная тетка. Нет, как-то не так меня адвокат называл. А, вот, тетка из глубинки. Только почему из глубинки я не поняла. Я из Верхних холмов.
 Ну, он образованный, ему виднее. Это он меня надоумил вам написать. Такой умный парнишка – ну, про все на свете знает. И как надо, и как не надо. И кому чего сказать, и кому чего дать, а кому чего даже и предлагать нельзя. Его для этого, оказывается, пять лет учили. А за пять лет не то что козу можно научить стучать по барабану, а и корову плясать. Не верите, приезжайте к нам в Верхние холмы к Петьке кузнецу – сами увидите. Самое чудное, что адвокат этот у меня бесплатный. Положено, значит, преступникам, чтоб научил, как в тюрьму не загреметь. Один, значит, обвинителем обзывается – из всех сил тебя за решетку тянет, а адвокат, значит, из-за решетки. Чудно только – почему за здорово живешь? Я уж и бутылочку самогонки предлагала, и казенки – не берет! – Мне, говорит, - государство платит. Вот у нас   государство!    Пенсий,   зарплат   для добрых людей не дождешься, а чтоб преступников защищать – находятся!
Заболталась я тут и забыла, чего писать-то собиралась. А, вспомнила! Адвокат сказал слово в слово написать. В общем, сижу я здесь из-за политического недоразумения и нанесения мною телесных повреждений физиономии, находящейся при исполнении служебных обязанностей. А если по простому, то заехала я милиционеру в глаз сумкой. А в сумке бидон был с молоком, пятилитровый.
Теперь объясняю, почему политическое недоразумение. Приехала я в город молочка продать, творожку, сметанки. Кормилица, буренка-то кормить кормит, а одевать-то не может. А у меня и боты прохудились, и фуфайка поизносилась. Вот бабы наши и говорят:   
   - Чего ты маешься? Поезжай в город, продай и купи себе чего надо. Пенсию-то еще через три месяца обещают – прошлогоднюю.
 Вот я и прикатила. Бес попутал! Сидела бы себе в старой фуфайке и сидела. Выфрантиться захотелось. Вот и выфрантилась! Лежу на цементном полу в каземате, у туалета. Здесь это парашей называется. И то рада. А некоторые стоят, как в трамвае – сесть-то некуда. Ох, и преступность у нас разгулялась! В тюрьме людей больше, чем у нас в селе.
Вот память! Опять куда-то не туда уехала. А, вот, приехала я, значит,  на вокзал, а куда дальше-то идти не знаю. По молодости раза два была в городе и то с мужем – куда он вел, туда и шла. Чего же я, запоминала что ли? Ну, вижу, стоит милиционер. Теперь Ну, я по старой  привычке-то помню: чего не знаешь, сразу к милиционеру – он при Советской власти вроде справочного бюро был. А я забыла, что власть-то поменялась ну, и с вопросом к нему. – Мил человек, - говорю, - объясни мне, куда нужно пойти, чтоб у меня мои сельхозпродукты купили. Короче, где рынок? А он, вдруг, руки в боки и как заорет: - Какой я тебе мил человек? Не видишь, я при исполнении. – Ну, тогда, - говорю, - прощения просим,   товарищ.    Как он услышал,   товарищ – побагровел весь. – Тамбовский волк тебе, - говорит, - тетка, товарищ. Я растерялась. – А кто ж ты тогда такой есть? – спрашиваю. Может гражданин? Он мне: - Граждане у нас за решеткой сидят.  А ко мне надо обращаться, господин – темнота ты деревенская. Я на него глянула,  и смех меня разобрал не ко времени. – Какой же ты, - говорю, - господин?  Господа, те в пиджаках длинных да в шляпах – я в кино видела. И морды у них навроде лошадиных. А у тебя на фотографии 9*12 не поместится и в сапогах ты. Форма вон вся помятая. Ты скорей на нашего пастуха Ваську похож. Тебя только с коровами и можно рядом поставить – и те испугаются. Он как рыба, вдруг, стал рот открывать-закрывать, открывать-закрывать. Я даже перепугалась – думала его кандрашка хватит. А он так помычал минуты две, а потом и голос прорезался. – Ну ка, - говорит, - тетка предъяви свои документы. Ну, я паспорт достала. А он поглядел и говорит: - Где регистрация? – Какая регистрация, - спрашиваю? Об женитьбе? Так я уж второй год вдовею. – Об прописке, - говорит. Да ты толи слепой: полистай, там все указано – деревня Верхние холмы. – Нет, - говорит, - городская. Так я в городе не живу. – А чего, - говорит, - тогда приперлась. Воздух портить? Паразит такой. От меня-то дух молочный, а от него угарный. Раз вдохнешь – угореть можно. – Зачем же мне, - говорю, - городская прописка, если я в городе не живу? Он мне: - Положено. Каждый сверчок – знай свой шесток.  – А пока,              - говорит, - тетка, я тебя задерживаю за нарушение паспортного режима. Пошли в каталажку, а сельхозпродукты я у тебя конфисковываю на проверку. Может, ты террористка и решила отравить нас – городских жителей. И,  ну тянуть у меня сумку. Вот я его этой сумкой и огрела. Ну, бидон-то тяжелый. Вот этот, при исполнении-то который, и рухнул. А мимо его «корешки» на машине проезжали – скрутили меня, попинали, помяли, обматерили и в КПЗ посадили. Теперь «дело шьют»:  за    нападение   на   официальное    лицо   при исполнении.
 Какое ж это лицо? Это не лицо, а харя. И не при исполнении, а при наезде и реките. Это мне девки, которые на нарах лежат, подсказали. Так что помогайте господа-товарищи – выручайте из неволи. А я вам за это молочка деревенского, да самогоночки расстараюсь. В долгу не останусь.
С приветом, Клавдия Кузьмина.
Жду ответа, как соловей лета.