Рекурсия

                Часть 1
        Без десяти двенадцать. Она опаздывает, что странно, учитывая её пунктуальность. Хотя, если призадуматься, ещё не понятно, что страннее – это неожиданное опоздание или её непреложный обет появляться в строго определенное время в строго определенном месте. А ведь верно, за все годы, проведённые вместе, я ни разу не замечал за ней даже малейшей слабости, даже намёка на то, чтобы она, поддавшись искушению ещё немного понежиться в постели или посвятить лишнюю минутку любимому занятию, выбилась из ей же проторенной колеи времени. Удивительно, что я обратил на это внимание только сейчас, когда всегда слаженный и в то же время тонко настроенный механизм её внутренних часов сломался. Я расплываюсь в улыбке при мысли о том, что нарушить её планы могла пустяковая случайность, будь то поломка трамвая, сломавшийся фен или те надоедливые незнакомцы, что вечно появляются в вашей жизни в самый неподходящий момент и всеми своими действиями пытаются обратить ваше внимание на себя, и вы, нехотя, скорее из жалости, чем из интереса, делаете вид, что вам не всё равно. После долгожданного расставания вы, разумеется, досадуете о потерянном времени и быстро забываете этих «мимолетных» людей. Но если для обычного человека это пустяк, так, очередная повседневная ситуация, то для неё это поистине катастрофа, ведь день расписан по секундам. Только ночью она позволяла себе какую-никакую вольность. Да, только ночью и в тот день…

        Снова приступ головной боли, в висках стучит так, что за этим барабанным боем не слышишь, что творится вокруг, даже себя не слышишь. Пальцы, мелькающие перед глазами, по привычке круговыми движениями стараются растереть этот болевой очаг и постепенно тактильные чувства возвращаются, но шум в ушах – этот вечный тончайший писк - не утихает ещё несколько минут. Должно быть, это от духоты, складывается ощущение, что здесь не проветривали добрую сотню лет.

        Несколько глотков кофе возвращают шаткое душевное равновесие, и, чтобы отвлечься, я осматриваюсь по сторонам. Посетителей немного, что неудивительно, учитывая предобеденное время, а те, что есть, не отличаются говорливостью. Из двадцати столиков во внутреннем зале заняты только пять, и только за одним ведется эрзац-разговор. Именно эрзац, полноценным его не назовёшь, так, перекинутся парой фраз и замолчат на время, да и выражения лиц отсутствующие, каждый думает о своем, поднимая иногда глаза на говорящего и тут же отводя их в сторону. За остальными столиками такие же, как я – одиночки – вяло пережёвывают бизнес-ланч или пьют кофе. Оно и понятно, если учесть все факторы, например, ущербный интерьер ресторана, ничем не отличающийся от тысяч таких же, будто бы построенных на костях чего-то прекрасного, цельного, чего-то, что в своё время таило в себе весь жар и крик той эпохи, а сейчас лишь пытается создать иллюзию атмосферы, что когда то царила здесь, и всплывающие то тут, то там отголоски былого блеска выглядят уродливыми наростами на знакомом теле настоящего дня. Официанты тоже не блещут дружелюбием и услужливостью, их совсем не видно, и порой кажется, что чашки сами по себе наполняются напитками, блюда возникают из ниоткуда, и пустые тарелки отправляются в никуда. А впрочем, официантов не за что винить, это неблагодарный труд, ведь редко можно на свете встретить что-то более омерзительное, чем человек, отдыхающий в кафе или ресторане, который мнит себя хозяином мира лишь потому, что расстаётся с «кровно» заработанными деньгами.  И здесь официанту правильнее всего вести себя как можно тише, постепенно сливаться с окружением и показываться только в том случае, если нужно обслужить клиента. Я знаю это, опираясь на личный опыт.
 
        А теперь представьте всё это зрелище в холодном свете осеннего солнца, чьи лучи, разбиваясь о тяжелые, серой периной нависшие тучи, осколками падают на землю, искривляя до неузнаваемости очертания проходящих мимо  машин, женщины с коляской, бродячей собаки. Такая картина может вогнать в уныние даже самого неумолимого оптимиста, но с другой стороны, не вторгаясь в твои мысли и делая невидимыми окружающих, она действует успокаивающе. И вот отголоски головной боли наконец замолчали.

        Я не перестаю удивляться тому простому факту, что с возрастом всё меньше вещей и событий может вывести человека из состояния задумчивости, и с чем это связано, остаётся только гадать. Может, дело в постепенном «окостенении», своеобразном нежелании извлекать что-то новое из окружающего мира, которое подпитывается всё нарастающим недоверием к информации извне, а вследствие нежелания искать первоисточники приводит его [человека] к банальному самокопанию. Или виновата усталость, копящаяся годами, которая делает идеей фикс всё то, что не связано с обыденностью, и человек, предвкушая сиюминутный отдых, всё оставшееся время проводит в грёзах и ожиданиях. А возможно…

-Молодой человек, разрешите присесть? – Фигура человека, возникшая из ниоткуда, прервала плавный поток мыслей.

-Не хотелось бы Вас отвлекать, но мне показалось, что из всех присутствующих лишь вы один способны мне помочь. – «Вот и озирайся после этого по сторонам. Стоит зазеваться и живо появится какой-нибудь «мимолётчик»».

-Я бы хотел рассказать вам свою, и, позвольте взять сахарницу, попросить совета, как быть в сложившейся ситуации. – «Ну разумеется, кто бы сомневался». Я молча кивнул головой.

-С чего бы начать. Вот, к примеру, ах, нет, тогда пропадёт ясность повествования. Прошу меня простить, дайте минутку, мне нужно собрать в порядок мысли. – И он живо затряс головой, словно пытался стряхнуть с головы невидимые остатки влаги. Это был низенький старичок, довольно моложавого вида с непропорционально длинной шеей, который, несмотря на небольшой рост, должно быть, имел привычку сутулиться, так как его плечи выдавались глубоко вперёд, а голова, закреплённая на тоненькой тросточке, нависла над столом так, что длинные волосы, не забранные в хвост, едва не утопали в чашке с чаем, то и дела касаясь её поверхности кончиками. «Буду звать его Жираф». И стоило так подумать, как он, словно в подтверждение моих слов, затряс головой ещё интенсивнее. Глядя на него, я отметил, что в целом вид у него довольно опрятный, твидовый пиджак в клетку и очки в элегантной оправе даже создавали некое подобие солидности, но всё портила ужасная осанка.
«По-моему, он из тех людей, что не смогут выдавить из себя ни слова, пока не удостоверятся в том, что находятся в безопасности».

-Не спешите, я никуда не тороплюсь. – Сказал я, стараясь вложить в слова всю ту деланную теплоту, что не раз помогала мне расположить к себе собеседника.

        И действительно, в скором времени «мой старичок» собрался с мыслями.

-Благодарю за терпение, но прошу меня понять, мне очень тяжело рассказывать о происшедшем. – «Ох, вот давай без этого, опять пустые слова». – Дело в том, что я давно люблю одну женщину, и вот уже несколько лет пытаюсь добиться её расположения. Но всё тщетно. - Подытожил он глубоким вздохом разочарования.

-А как долго вы её добиваетесь?

-Как долго? – Он призадумался. – Мне сейчас сорок девять, и я недавно справил пятнадцатилетний юбилей работы на свою контору. А с ней я познакомился в первый же рабочий день. – «Да ты вовсе не старик! Надо же, как любовь выжимает».

-Но дело даже не в этом, ждать я готов сколько угодно. – В его глазах вспыхнули искорки гордости. – Дело в том, что я боюсь, что своими недавними действиями разрушил даже потенциальную возможность на успех. – Его голова опять начала подрагивать. – Боюсь,… боюсь, что всё пропало! – С этими словами он опустил руки, и они, скользнув по столу, безжизненно повисли.

-Не стоит сразу опускать руки, - «как наблюдательно», - расскажите, что произошло. – Но он словно окаменел.

-Кстати, забыл представиться, меня зовут В., и смею Вас уверить, дела любовные мне далеко не чужды. – Он будто бы пришёл в себя.

-Очень приятно, Жираф, Ж. Жираф.  – «Я не ослышался?!»

-Хорошо, я расскажу. – Он уложил на стол руки и распрямил плечи, при этом шея вытянулась так, что голова нависла над серединой стола и на меня пахнуло сладковатым запахом гнилого яблока.

-Это произошло вчера, на вечеринке, устроенной в честь дня рождения директора. Достойный, надо сказать человек, знает о моей проблеме и старается поддержать, как может. Итак, после официальной части начались празднества и моя возлюбленная (её, кстати, зовут Змея) немного перепила. Эта её маленькая слабость мне давно известна, и порой я беспокоюсь о её здоровье после особо бурного веселья, но должен отметить, что на следующий день она «как штык» ровно в семь тридцать приходит на работу, и кроме черных кругов под глазами её ничего не выдаёт. Та же плавность движений, та же энергия, рефлексы ничуть не заторможены и…

-Подождите, Вашу возлюбленную зовут Змея? – Я даже перестал думать о тошнотворном запахе.

-Именно так, Змея З.. А вы с какой целью интересуетесь? – «С какой целью? Действительно!»

-Меня заинтересовало имя – довольно редко встречается. – Странно, но он, отпрянув, посмотрел на меня, как на идиота. – Но продолжайте, не хотел Вас отвлекать.

-Ах, да, продолжу. Выпив лишнее, она принялась танцевать с кем попало, приставать к сослуживцам, даже боссу досталось изрядно, но его жена, госпожа Лиса, - «А, да плевать!» - быстро и довольно в жесткой форме её утихомирила, и моя милая Змея села в самом углу стола. Знаете, - удивительно, но в его глазах стояли слезы, - я долго смотрел на неё, такую сжавшуюся, такую маленькую, забившуюся в уголок, и буквально сгорал от смешанного чувства жалости по отношению к ней и ненависти к жене начальника. Понимаете, я просто не мог не подойти к ней, чтобы утешить. И, и представляете, она приняла меня, впервые за много лет она приняла меня! А я,… - лихорадочный блеск в его глазах напугал меня, заставив изрядно побеспокоится о душевном состоянии господина Жирафа, - я обнимал её, гладил мягкую кожу, не таясь, заглядывал ей в глаза, и шептал, шептал нежные слова, и, и… - На этом его речь оборвалась, и какое-то время он пытался отдышаться, закрыв руками лицо.

-Я, видимо, тоже был не в себе – выпил лишнего, и в конце концов, видимо, сказал что-то неуместное. А она,… Она метнула взгляд в сторону этого осла – мистера невозмутимость, последнего кретина в конторе, упорного иш… иш… - В секунду его лицо покрылось алыми пятнами, в порыве гнева он пытался расстегнуть верхнюю пуговицу, шепча под нос непонятные ругательства, при этом спина его колыхалась с огромной для его маленького тельца амплитудой.

-О ком вы говорите? – Спросил я, уже заметно волнуясь.

-О Ком? Вы спрашиваете о Ком! Да конечно же об Ишаке. Этот гад, этот полуконь, этот, этот… - Я не заметил, как его руки оказались у меня на шее, новая волна удушающей вони захлестнула меня. Стараясь отбиться, я чем-то исцарапал руки, и теперь они скользили по гладко отполированному столу. Перед глазами всё поплыло, голова, казалось, вот-вот лопнет, я попытался крикнуть, но не смог. Всё лицо будто парализовало, лишь губы двигались как у выброшенной на берег рыбы, из горла доносился хрип, руки продолжали шарить по столу. Наконец, я нащупал увесистую солонку и, размахнувшись так, что рука уперлась в находящуюся позади стену, нанес удар.

        Было такое ощущение, будто бы я нахожусь под водой. Глаза застилала полупрозрачная пелена, тело было тяжелым, конечности не отзывались на сигналы из мозга. Я словно тонул, погружаясь все глубже и глубже. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я довел руку до лица, но стало заметно темнее. Прикрыв глаза, я как следует протер веки. Пытаясь размять онемевшие конечности, я, не переставая тереть глаза, старался перевернуться набок. Ощущение было такое, что к каждой точке на поверхности тела привязали неподъемный груз, и даже палец удавалось согнуть лишь усилием воли. Рука стала влажной и липкой, и, открыв глаза, я увидел, что она покрыта кровью с ядовито-желтыми гнойными прожилками. Перевернулся набок – уже что-то. Шаря по полу руками старался найти точку опоры, не найдя, сжался в комок и перекатился на колени. Осмотревшись, я понял, что нахожусь в собственной квартире. За окном было темно, но какая-то частица света пробивалась через ночную мглу. Опершись левой рукой на табурет, я чуть развернулся, колени шершаво скользили по полу. В попытках подняться я постарался распределить вес так, чтобы, поднимаясь, как можно меньше наклонять табурет, ведь рухни она – и все  титанические усилия будут тщетны. Спина постепенно разгибалась, к ватным ногам возвращалась сила, они всё увереннее упирались в пол. Промаявшись так изрядное количество времени, я кое-как взгромоздился на табурет, вцепившись обеими руками в край стола. Я оглядел свою квартиру с открывшейся высоты. Первое, что бросилось в глаза,  - это чашка с мутным осадком на дне. Только сейчас я понял, что  до смерти хочу пить. В мгновение осушив чашку, я принялся искать глазами новый источник влаги. Взгляд остановился на электрическом чайнике, одиноко стоявшем на тумбочке. До него не больше пяти метров.

        Я утолил жажду и в голове немного прояснилось, чувства постепенно обострялись. Я понял, что сильно замерз. В гостиной было темно – окно занавешено. Включил свет. Глаза резануло так, что чуть не упал. Выключив свет, какое-то время стоял, моргая. Странно, говорят, во сне сколько не щелкай рубильником, света всё равно не будет или лампа будет светить тускло. Отбросил мысль – скорее одеться. Время будто бы остановилось, по крайней мере, мне показалось, что одевался я вечность. В животе пустота сжалась в комок, и невыносимая боль согнула меня пополам. Вернулся на кухню – всё то же бледное свечение среди темноты, будто каждая частица в воздухе стала маленьким источником света. В холодильнике нашёл банку соленых огурцов, кусок сыра в полиэтилене и пару яиц. В глазах потемнело. Не помню, как всё это съел, но, выковыривая остатки полиэтилена из зубов, поранил десну. Поставил чайник и только сейчас обратил внимание на руки – кровь запеклась и единым большим пятном покрывала кожу от кончиков пальцев до локтей. Мыть пришлось долго, в раковине красная от крови вода заливала гору немытой посуды. Сел отдышаться. Голова пустая, мысли не шли. И всё-таки что это за свечение? Вышел на балкон и понял вот в чём дело. На улице зима! Сигарет нет, пришлось дотягивать окурки; зажигалка выдавала искру, но огня не было, пришлось отогревать руками. Хоть какая-то ясность мысли. На кухонном столе лежали полузасохшие остатки яблока и букварь, подаренный мне в детстве бабушкой. Выбросил яблоки, заварил кофе – знакомый приятный аромат. Полистал букварь, старые воспоминания сменяли друг друга так часто, что голова шла кругом. Засмеялся. Странный смех, его и смехом не назовёшь, похоже на приступ астматика. Вот и последнее воспоминание из детских лет, открывшее мне жестокий дуализм этого мира. Мы с моим лучшим другом получили задание – доставить посылку одной из бабушкиных знакомых. Радостные, взлетаем мы на четвертый этаж соседнего дома – нас встречают приветливые лица. Но в этот раз нам перепало гораздо больше, чем мы могли рассчитывать. Не только стандартные в этих случаях ириски, но и ДЕСЯТЬ РУБЛЕЙ! Вдумайтесь, десять рублей для двух пацанят пятилетнего возраста. Как я радовался, когда вихрем проносился по лестнице, перелетая через три ступеньки, пел, кричал, и мой друг Аркадий веселился вместе со мной. А затем, стоя возле старой голубятни, я произнёс роковые слова: «Сегодня был идеальный день!». Вот только день ещё не закончился. Затем был окровавленный нос, порванная новая майка и слезы, которые своей пеленой закрывали мир.

        Кофе приятно согревало, глаза слипались, и тело с каждой минутой всё больше наливалось свинцом. На ощупь застилая постель, я краем глаза увидел в дальнем углу комнаты фотографию в рамке, освещаемую падающим с кухни светом. Такая же висела над моей кроватью, но она была на месте. В комнатной полутьмее сложно было понять, кто изображён на фотографии, но очертания показались знакомыми. Не решившись снова включить свет, я вышел на кухню. С бледного в зимнем свете лица на меня смотрели глаза, её  глаза. И что темное в нижнем правом углу. Фотография выпала из рук, на стенах заплясали калейдоскопы, со всех сторон искривлялись полупрозрачные зеркала. В одном из зеркал я увидел что-то, или кого-то. В любом случае это была лишь пародия на человека. Мир вокруг сворачивался в трубу, и в этой вакханалии мелькали знакомые лица. Я пытался добраться до постели,… но какой постели? Постели из разрушенных судеб, постели из отголосков былых побед, постели из трупов, живых, тех, кто будет жить или из тех, кто никогда не появится на этот свет. Давай, выбирай, какая удобнее, из кожи младенцев или из металлических шестерней, а вот из копий, плача, всё тех же слёз, мечтаний, экстаза и похоти! А вот самая лучшая, изготовленная по личному заказу, узнаешь? Узнаёшь? ОТВЕЧАЙ, ТЫ УЗНАЁШЬ?!