Страшно

               

       Память, по моему глубокому убеждению, дана человеку природой, как
 один из самых ценных подарков. Без неё не понять – кто мы, и что значим
 в жизни. Бытует мнение, что до трёх лет ребёнок якобы эту способность не
 имеет. Смею заверить, что это не совсем так. И пусть даже обрывки памяти
 коротки, и в большей степени напоминают сон или ощущение, но они есть.
     Мне не было и трёх лет, когда семья перебралась из одного города в
другой. С тех пор прошло немало лет, а я помню многие детали
расположения и быта  нашего бывшего дома.
     Я совершенно не помню своего старшего брата Павла, рождённого в
 годы Гражданской войны. Но чувство азарта и радости от того, что я
 держусь ручками за проволоку, натянутую для сушки белья, а чьи-то
 сильные руки,  то отпускают меня, то подхватывают, живут во мне. Только
 он так играл со мной. И память высвечивает этот кусочек общения с
 близким и родным человеком, который практически вынянчил меня.
 Он был добрым, совершенно домашним парнем. Тогда, в том городе, наше
 общение было последним. Вернувшись после побывки в свою часть, на
 границу с Румынией, он шагнёт в неизвестность, начнётся Великая
 Отечественная война. Позже, на все запросы приходил ответ – без вести
 пропавший.
     С началом войны совпал и переезд семьи. В пригороде столицы
 Киргизии, городе Фрунзе, родители приобрели недостроенный дом из
 сырого кирпича, с земляным полом и крышей, крытой камышом. Отец
 только успел сложить печь, и повестку из военкомата взял в руки
 заляпанные глиной. Мать слегла с воспалением лёгких. Мне три года,
 сестре Любе  - десять, брату Лёне – пятнадцать. Он был очень способным
 юношей. Два раза его переводили в следующий класс, так что он к этому
 времени уже закончил десятилетку, и пошёл работать на военный завод,
 став единственным нашим кормильцем. А когда поправилась от болезни
 мать, его единственной целью стал уход на фронт. По годам он ещё не
 соответствовал, но добился поступления на ускоренные офицерские курсы
 в город Мары. Остались на память: пожелтевшая от времени фотография с
 пол сотней ребят в одинаковых серых шинелях да четыре треугольника
 писем с фронта, полные решимости бить фашистских гадов до победного конца.
 Воевать ему долго не пришлось. Артиллерист, младший лейтенант, тяжело
 раненый в бою, он скончался по дороге в госпиталь.
      Похоронку принесли днём, и зарёванная сестра с ужасом ждала
 возвращения вечером матери с колхозного поля. А потом была бессонная
 ночь, и не одна. Жуткая тишина во дворе. В бледном свете луны
 прижавшаяся к стене дома фигура женщины. Она что-то шепчет, потом
 говорит сама с собой, временами тихо голосит. Сестра молча плачет в
 подушку. Страшно…
      К нам прибился бездомный щенок чёрно-белый, с крупными лапами и
 торчащими ушами, он одновременно походил и на дворнягу, и на овчарку.
 Мы его сразу полюбили и нарекли Жуликом. Он же нам свою преданность
 доказал ещё будучи подростком. Как-то ранней весной зашла в дом
 цыганка. Сестра возилась у печи. Топили кизяками -  это высушенный
 летом навоз. Чтобы он разгорелся, нужна растопка. У нас это был
 различный сушняк отходов огорода и сада. Комната была полна дыма,
дверь настежь, и Люба не видела вошедшую, пока та не набросилась на
неё, и не стала душить. Когда я вошла с охапкой сухой травы в
сопровождении Жулика, и мне предстала эта жуткая сцена, я опрометью
выскочила во двор с криками: Дедушка, дедушка!
      Рассчитывать на помощь было глупо. До дома стариков, продавших нам
это жильё, не менее полусотни метров, а в соседнем доме, чуть ближе,
днём оставался вернувшийся с фронта калека без обеих ног. Жулик в этой
 ситуации не растерялся. Он сразу же набросился с лаем на незнакомку,
хватая её за ноги. Не знаю, что спасло сестру – мой крик или собачья атака,
но цыганка убежала.
       Красть у нас кроме еды было вообще-то нечего. Еда тоже была  скудной.
 В переднем углу комнаты под иконой стояли мешки с кукурузой,
 подсолнечные семечки с нашего огорода, да в погребе овощи,
 солёные в бочонках.
       Работа матери в колхозе была практически бесплатной. Для получения
 хлеба по карточкам у нас не было времени занимать очередь с ночи, да и
они были нужнее для обмена на другие продукты, такие, как растительное
масло и сахар. Кукурузу же ели и сырую, и вареную, и жареную. Делились
ею с детьми из рабочих семей вечерами на полянке. А они с нами хлебом.
Как же он был нам вкусен. Этот серый комочек с кисловатым вкусом, чего
не было в кукурузных лепёшках. Кроме игр на поляне мы становились
слушателями  страшилок и ужастиков:
    - Чёрный, чёрный лес, в нём чёрный, чёрный дом, в нём чёрный, чёрный
 гроб и т.д.
    -  У соседей, вот вам крест, домовой всю ночь стонал, а утром на отца
похоронку принесли.
     - А у нас опять домовой мамку душил, синяки на руках  прям как следы
от лап.
     - А мы вчера бегали икону смотреть у бабки возле кладбища. Вся тёмная,
 а один угол начал проявляться, как золотом помазали. Народищу набежало,
не к добру говорят.
       Сегодня наша очередь поливать огород. Днём вся вода идёт по арыкам на
колхозные поля, а ночью в порядке очереди жителям. И в этом деле нужна
 бдительность, чтобы не воровали воду те, чьи участки выше по ходу воды.
Мы знаем, что мать уходит почти до рассвета. Она велит нам закрыться на
крючок. Заходим в избу, лампу не зажигаем, надо беречь керосин.
С мыслями о домовых, призраках, грабителях, забираемся на узкую
односпальную металлическую кровать, молча прижимаемся плотнее друг
 к другу.  Страшно…
        Наш огород упирался в бугор, так называли единственное возвышение
 среди ровной части жилого массива и примыкающих к нему колхозных
полей. С востока к бугру подступало городское кладбище, протянувшееся
 на север к посёлку Крупское. Своё название посёлок получил благодаря
 детскому дому для сирот имени Надежды Константиновны Крупской.
 Склоны бугра служили зимой для катания на санках, летом же на них
 выпасали коров. Это занятие выпало на мою долю в пять лет.
      Несмотря ни на какие трудности мы всё же, прежде всего, были дети,
а им не свойственно долго задерживаться на отрицательных эмоциях. Но
 одно воспоминание просится.
        Дело было на исходе зимы. Жулик стал уже крупным взрослым псом,
и бегал по двору на цепи. Но в последнее время ночами напролёт он
изводился в злобном лае. Даже днём он стал нервным, потерял аппетит,
и рычал даже на нас, словно упрекая, что держим его на привязи.
     Чьи-то следы  с участка стариков через пролом в изгороди вели к пустым
соседним огородам. Мать понимала только, что ни мы, ни наш пёс их не
интересуют, и поэтому, замерев с отцовским, охотничьим, ружьём у окна,
 вглядывалась в темень сада, пытаясь что-нибудь разглядеть.
     - Татьяна, чего это пёс ваш ночами надрывается, - спросила соседка.
     - Сама не знаю. Кто-то к старикам ходит.
     - Неужели сынок объявился?
     - Так бабка говорила, что бездетные они.
     - Брешет. Посадили его на десять лет. Сбежал, поди. Вот дела …
     И бросив настороженный взгляд в сторону стариковской усадьбы,
Мария прекратила расспросы.
     Снова, ближе к полуночи, в углу сада царило оживление, слышались
даже голоса. Потом всё стихло. А на рассвете, когда мать открыла дверь,
чтобы пойти подоить корову, она увидела группу вооружённых людей.
      Это был милицейский отряд с собакой. С неё сняли  поводок, и белый
 волкодав стариков даже не успел и голос подать, как овчарка, менее рослая,
 чем он, вцепилась мёртвой хваткой ему в горло.
        Подоспевшие милиционеры помогли ей, и,  ворвавшись в дом, застали
 врасплох подвыпившую четвёрку бандитов. Те крепко спали, а оружие
 лежало в стороне. Так что обошлось без выстрелов.
      В эту ночь они грабили детский дом. Завхоз, беженка с Украины, вместе
 с дочерью, девочкой тринадцати лет, жила в подсобке склада, стоящего
 несколько поодаль от основного здания. Когда бандиты стали ломиться в
 дверь, женщина выбила раму окна, вытолкнула девочку, напутствуя:
       - Олеся, беги родная по тропинке через кладбище к дяде Юре!
       Юра, брат женщины, после ранения на фронте был демобилизован, и,
 разыскав сестру, устроился сторожем на кожзавод, проходная которой
 как раз была напротив кладбищенских ворот. Девочка промчалась мимо
 бандита за углом, который, видимо, спешил на звук разбитого стекла,
 что тот сразу не среагировал. Это дало ей возможность добежать к
 тропинке.  Олеся панически боялась кладбища, и выбирала дороги, чтобы
 его миновать. Но сейчас её страх был связан только с преследователем.
 Она слышала выстрелы, и понимала, что по тропинке ей от него не уйти.
 Чтобы не упасть, она быстро пригнулась и поползла в щель между двумя
 оградками. Уткнувшись во  что-то мягкое, а это была свежая могила с
 венками из туи, она замерла. Преследователей было двое.
       Когда они возвращались, проскочив мимо неё, и убедившись, что
 догонять некого, она услыхала их разговор:
     - Как сквозь землю провалилась, - выругался один.
     - Да подстрелил я её.
     - А где тело?
     - Видишь темно, возьмём фонарь и найдём. Не мог я промахнуться.
Да и на чёрта она нам нужна, быстрее надо сматываться.
     -   Как только они скрылись в темноте, девочка молнией помчалась по
 тропинке, и опомнилась только на груди у Юры.
     - Дядя, спаси маму, - только и твердила она.
     Усиленный наряд милиции прибыл на место. Овчарка легко взяла
свежий след, и привела куда надо.
      На обыск оперативник, высокий худой мужчина, с пустым рукавом
 гимнастёрки, пригласил мать и соседку в понятые. Мы с сестрой глазели
 на происходящее сквозь изгородь. Пока другие обыскивали дом и
 пристройки, оперативник в сопровождении старухи осматривал сад.
 Остановился он вблизи нашей ограды у свежевскопанной грядки. Кое-где
 в ней торчали зелёные побеги лука.
    - Что-то грядка больно ранняя, - заметил он.
    - Лук холода не боится.
    - Лопату принеси!
    - Стара я для побегушек.
     Мужчина выдернул с изгороди кол, и вогнал его в землю грядки. Кол
  упёрся в преграду. Когда раскопали яму, в  ней много чего обнаружили.
      - Что же ты, старая бандитов скрываешь, сына изверга вырастила,
 сирот обидел, он ещё одну сегодня матери лишил. Поди ещё и богу
  молишься, - сплюнул он в сердцах.
        Мария, тяжело переживающая за своего покалеченного мужа, с
участием спросила:
      - Руку где оставил?
      - Под Ленинградом.
      Помолчав, добавил:
      - Эх, скорее бы войне конец. Вернуться мужики, прижмут эту
 бандитскую сволочь. Кто сейчас в милиции?  Инвалиды да пацаны.
 Нам уже что? Мы огня повидали, а их, необученных посылаешь в бой
 со скверной, как душу выворачиваешь. Страшно…
     До победы оставалось сорок девять дней.