Костяшки домино

Часть 1
Глава 1.  Тогда…
Существует поверье, что животные, рождаясь, уже знают свой срок, отпущенный им в этом мире.
Я, будто животное, с самого детства прекрасно знала, что умру в двадцать шесть лет и два месяца, четвертого февраля, примерно в четыре часа утра. Эта мысль была со мной всю сознательную жизнь и ничуть не пугала. Я относилась к ней, как к чему-то должному и правильному, но с возрастом стала считать, что это лишь моя детская фантазия. Да и дожить надо было еще до двадцати шести лет.
Тогда, в пять лет, мне казалось, что это будет так нескоро, и иногда, лежа в своей постели, перед сном я представляла, как умираю, будто героиня сказки: на руках меня держит принц и мечтает лишь об одном, чтобы я осталась жива. Но я все равно умираю. Рыцарь убит горем и клянется, что больше никогда и никого не полюбит, вытаскивает из кармана своего кителя маленькую бутылочку с ядом, вмиг опустошает ее и падает замертво рядом с моим телом. И там, на небесах, мы воссоединяемся и живем долго и счастливо.
Такие выдумки занимали меня лет до семи, пока обычная домашняя жизнь не превратилась в ежедневные походы в школу. Тогда мечты сменились на что-то более реальное, тогда я хотела дожить до старости и быть как наша классная мама: до семидесяти проработать в школе, и окончить свои годы в домике в деревне. Худенькая женщина, лицо которой время не пощадило, постоянно рассказывала нам о том, как она хочет жить в своем маленьком деревенском доме, да вот все никак не может накопить на него денег, что заметно. Всегда после таких разговоров, начатых с большим энтузиазмом, она сникала и договаривала, словно набрав каши в рот. А я, тем временем, рисовала в своем воображении, как буду такой же старенькой, как буду проводить уроки у таких детишек как мы, а потом приходить в своей маленький деревенский домик, топить печку и готовить ужин. Позже я мечтала стать школьной медсестрой, чтобы делать маленьким детям прививки и рассказывать при этом сказки. А потом… Потом было много всего... Детская фантазия огромна и красочна.
 Жила я в небольшом городке с мамой, папой и прабабушкой, которой было, по всей видимости, уже лет за сто. Никто не помнил почему-то ни возраста ее, ни имени. Паспорт и какие -либо другие документы сгорели вместе со старым деревенским домом, в котором она прожила всю жизнь и вырастила четверых сыновей и трех дочерей. Из-за отсутствия у нее документов и из -за забытого имени, звали мы ее в шутку между собой Бабушкой Призраком, да и она, по всей видимости, смирилась с этим прозвищем. Никто из ее семерых детей не захотел забирать мать к себе. Все без исключения считали ее немного сумасшедшей. Она утверждала, что умеет колдовать, что знает старые магические тайны и что в скором времени должен придти человек, который спасет или погубит человечество. В детстве я любила слушать ее истории и даже рассказала о том, что знаю, когда именно я умру. Бабушка всегда внимательно меня слушала, задумчиво кивала головой и что-то бормотала.
 Я помню, как садилась возле нее на пол, когда она сидела на диване, запрокидывала голову на диван, смотря на нее вверх ногами. Она заботливо проводила сухой рукой по моим волосам и тепло улыбалась.  Ей нравилось называть меня Сибу, хотя звали меня Ниной, и откуда взялось непонятное Сибу, оставалось для всей семьи загадкой, но всем нравилось это слово, так что на ближайшие девятнадцать лет это стало моим вторым именем. Даже в школе меня стали так называть. Мне самой это нравилось. Эта кличка, прозвище, второе имя, можно сказать, давали мне некую исключительность, некое отличие от других людей. Была веселая и задорная Сибу, и была тихая и незаметная Нина. Будто раздвоились.
 Время шло. Я взрослела, менялись жизненные приоритеты и друзья. Я все меньше общалась с Бабушкой Призраком, но все же при любом удобном случае она не забывала мне напомнить, что рождена я для того, чтобы найти того человека, что должен спасти человечество. Иногда она это говорила при родителях или при друзьях, на что все лишь смеялись и подкалывали. Так и прошли счастливые семнадцать лет, а потом я влюбилась так страстно и пылко, как влюбляются только в первый раз. Я открывала для себя новое чувство, новые ощущения и впечатления. Практически перестала появляться дома, проводя свое время то в школе, то гуляя с друзьями, то на свиданьях с ним, моим дорогим и любимым принцем, то оставаясь ночевать у друзей, когда после вечеринки, порой выпившие, мы не в состоянии были куда - либо двигаться. Сил хватало только чтобы позвонить родителям и заплетающимся языком сказать, что я не приду сегодня домой. Так прошли два года моей молодости.
В девятнадцать лет я решила выйти замуж за моего единственного, жизни без которого не представляла. Вот он – принц из сказок. Такой загадочный, неописуемо красивый, гордый, волевой и только мой. В июле месяце мы сыграли свадьбу и он переехал ко мне. Сразу же узнал про Сибу (до этого я ему не хотела говорить) и тоже начал так называть. То же прозвище появилось у меня и в университете, собственно, из-за мужа. Мое имя, казалось, все позабыли, даже преподаватели называли меня Сибу.

Подобно кошкам, что уходят умирать из дому, моя Бабушка Призрак покинула квартиру 22 февраля 2006 года и несколько дней не возвращалась. Панику поднимать мы не стали, потому что раньше она пропадала и на неделю, а потом оказывалось, что жила у одной своих подружек в деревне, но в этот раз все было иначе. Утром 10 марта нам позвонили и сообщили, что нашли бабушку в нескольких километрах от леса. Она просто села под дерево и уснула вечным сном. Предполагавшие и ожидавшие подобного родственники не были сильно расстроены и опечалены – поминки прошли довольно скромно. Спустя сорок дней со дня ее смерти был выброшен хлам, который она называла магическими приспособлениями. Среди  всего этого был и какой-то старинный глобус.
Так и начались наши обычные дни: мама и папа работали практически круглыми сутками, постоянно куда-то выезжали, жили уже для себя. Я же жила для своего суженого, семейная жизнь показалась мне на удивление простой и не отнимала много сил и времени. Мы купили небольшую квартирку и стали жить отдельно от моих родителей. Мы были счастливы.
В двадцать три года я окончила университет и устроилась на работу. Вот тут-то и начались трудности в семейной жизни: мужу моему, Максиму, не нравилась ни фирма, в которой я начала работать, ни мой начальник, ни, даже, мои подруги! Ссоры стали постоянными и я частенько засыпала со слезами на глазах. И куда ушла та пламенная любовь, спрашивается? То ли на нервной почве, то ли еще из-за чего стала мне часто снится Бабушка Призрак. Сначала снились эпизоды из прошлого, потом стало сниться, будто мы с ней бродим по какому-то лесу, а она мне все рассказывает про таинственные миры, про волшебников… Вскоре я поняла, что нуждаюсь в этих снах как в общении с людьми. Если по какой-либо причине я не могла спать ночью и увидеть сон, я становилась раздражительной и вспыльчивой.
В одну из декабрьских ночей бабушка поведала мне, что снится в последний раз и настоятельно просит разыскать того самого мальчика. Наверное, я бы не отнеслась так серьезно к этому, не подойди ко мне около работы какая-то странная женщина, цыганка, и не повтори все, что сказала бабушка слово в слово. Это заставило меня серьезно задуматься, и я снова вспомнила о дате своей смерти.
Макс сегодня пришел совсем пьяным, еле ноги переставлял. Очередной корпоратив. И от него снова пахло духами. У меня даже не было желания устраивать сцену ревности, я просто толкнула его на диван и села за письменный стол. В голове появились мысли о том, а не бросить ли все это к чертям собачьим и не поехать ли путешествовать? Я мечтательно посмотрела в потолок, а затем перевела взгляд на ноутбук и принялась составлять план своего маршрута, полностью доверившись голосу сердца.
Когда маршрут был приготовлен, деньги пересчитаны, решимости хоть отбавляй, зазвонил телефон и на том конце папа встревоженным голосом сказал, что с мамой что-то случилось. Я рванула в больницу. Оказалось – она упала и сломала ключицу. Ни о каком путешествии не могло быть и речи, я провела около двух месяцев рядом с ней, пока она не поправилась. А дальше снова работа, дела, ссоры с Максом.
Как-то случайно я нашла свой намеченный маршрут. Это было после очередной ссоры, я сидела вся зареванная, тушь оставила черные полосы на моем лице, губы дрожали, руки тоже. Я опустошила стакан виски и снова всмотрелась в монитор. «А почему бы и нет?» – промелькнула у меня мысль. И в этот раз я быстро собрала вещи и, никому ничего не говоря, а лишь оставив записку и мобильный телефон на столе, ушла на автовокзал. На дворе стоял конец апреля, погода была теплой и солнечной. На мне была яркая красная короткая курточка, джинсы, кроссовки, а за плечами рюкзак с самым необходимым. Так и началось мое приключение.
В автобусе я моментально погрузилась в сон. Любимая музыка проникала из наушников прямо в мысли и рисовала свои неведомые образы, заставляя меня улыбаться от получаемого удовольствия.
Когда автобус стоял около какой-то деревеньки в связи с поломкой, я проснулась и поняла, что именно здесь должна выйти. В итоге я отклонилась от запланированного маршрута.  Автобус вскоре починили, пассажиры вернулись на свои места. Кто-то окликнул меня, но я махнула рукой, сказав, что сойду здесь.
Я медленно прогуливалась по песчаной дороге. Солнце уже садилось и становилось прохладно. Я постучалась  в один из домов. Приятная бабушка лет восьмидесяти позволила переночевать у нее с условием, что я завтра помогу вскапывать огород. Торопиться мне было некуда. Отпуск я взяла большой, а если что уволюсь с работы. Утро началось для меня довольно рано, еще даже не рассвело. Я просто не хотела больше спать, лежала и смотрела в потолок. Мне начало казаться, что поступаю очень глупо и не разумно, убегая сейчас от всех и занимаясь черти чем. Но разве это жизнь, когда каждый день встаешь, готовишь завтрак, идешь на работу, вечером возвращаешься уставшая, а тут еще и пьяный муж?
Несколько часов прошло в сражении между родительским «я», осуждающим мое решение убежать от Максима, и «я» ребенком. В голове то и дело возникали приятные образы нашей совместной жизни, тут же сменяясь негативными, черными, и все хорошее вмиг окрашивалось в темные цвета.
Я пришла к выводу, что поворачивать назад глупо, так что буду идти только вперед. Это успокоило и убаюкало меня, где-то за окном кричала ворона, но я уже засыпала.
Я потянулась и открыла глаза. Приятный утренний свет пробивался сквозь тоненькие тюлевые шторки и заливал комнату. Я натянула одеяло до подбородка и провалялась еще минут двадцать. Солнце окончательно встало и теперь, поднявшись, я могла хорошо увидеть столб пыли, возникший, когда я встряхнула одеяло.
За завтраком – небольшой яичницей и варениками, хозяйка дома все расспрашивала обо мне, но я старалась обойтись общими фразами, потому спешила поскорее доесть и приступить к работе. Кряхтя и скрипя суставами, она поплелась в сарай, достала мне лопату и, указав на участок, протянула мне. 
Половину дня я копала огород, закончив, попросилась еще на одну ночь, и только на следующий день продолжила свое путешествие.
Судя по карте, до следующего населенного пункта пешком я за день не дойду. Так что придется ехать автостопом, хотя это и довольно опасно в наше время. Набрав побольше воздуха в легкие, я вытянула вперед руку и стала ждать, когда кто-нибудь остановится. Но машины пролетали мимо, оглушая и обдавая пылью. И только спустя полчаса остановилась белая тонированная «девятка». Я устало подошла к ней.
– Вам куда? – спросил молодой мужчина, сидящий на пассажирском сидении, и добро улыбнулся.
– До ближайшего населенного пункта, пожалуйста, я заплачу, – улыбнулась я и села на заднее сиденье. За рулем сидел мужчина лет двадцати пяти, он бросил на меня беглый взгляд и уставился на дорогу.
– Почему одна путешествуешь? – довольно бесцеремонно спросил водитель и закурил.
– Хочу, – буркнула я и уставилась в окно, сложив руки на груди. Деревья только начинали покрываться зеленой листвой, отчего лес все еще казался худым и темным.
– Негоже молодой девушке одной путешествовать, – выпуская дым, продолжил водитель. – И как вы собираетесь расплачиваться? – я уловила в его голосе насмешку.
– Деньгами, – огрызнулась я и поерзала на сиденье.
– А мы дорого возьмем, – не унимался водитель.
– Дрюх, не наглей! – послышался приятный голос с пассажирского сидения. – Мы вас бесплатно подвезем! – он повернулся ко мне, и я увидела приятное и доброе лицо с небольшой щетиной, большими выразительными голубыми глазами, розовыми губками, словно у маленькой девочки, и светлыми волосами. Ему на вид было не больше двадцати, но голос звучал довольно мужественно. – А куда вы едете?
– Сказала ж: путешествую! – вновь огрызнулась я и прикусила губу. К чему мне быть такой агрессивной с людьми, которые согласились меня подвезти.
– Извините, – мужчина явно поник и всю дорогу мы ехали молча.
Высадили они меня в каком-то городишке больше похожем на поселок. Когда их машина скрылась из виду, я поняла, что забыла на заднем сиденье свою карту с маршрутом. В первые секунды было чертовски обидно, ведь я так могла оставить и сумку или еще что-нибудь ценное, но что случилось, то случилось. Темнело. Я побрела к ближайшей гостинице и сняла номер.
Каким же удивлением для меня стало обнаружить в соседнем номере этих самых мужчин! Тот, что вел автомобиль, не упустил возможности снова зацепить меня. К счастью, я довольно быстро уснула и не слышала того, что происходило за стеной, но среди ночи меня разбудил стук в дверь. Завернувшись в простынь, я поплелась открывать. Полы казались безумно холодными, и я на цыпочках ступала по ним.
– Добрая ночь! – улыбнулся тот приятный молодой мужчина. – Меня зовут Дмитрий, можно просто Дима. Извините, что беспокою вас, я просто хотел извиниться за своего некультурного брата, – даже в темноте я заметила, что он залился краской.
– А утром вы этого сделать не могли? – переминаясь с ноги на ногу, спросила я. Он не ответил, а лишь потупил взгляд.
– Можно войти? – после продолжительной паузы, спросил Дмитрий, бегло посмотрел на меня и снова опустил глаза.
– Да вы, молодой человек, нахал, – заметила я. – Хотите пройти в номер к совершенно незнакомой полуголой девушке! – я поежилась от холода и потерла руки.
– У меня в мыслях ничего подобного не было! – совсем сконфузился ночной гость. – Простите! – и он тут же исчез за дверью своего номера, а я прислонилась к дверному косяку и посмотрела ему вслед, тяжело вздохнула и сказала сама себе: «Плохо я, наверное, поступила с бедолагой». Но быстро отогнав такие мысли, скользнула под одеяло и задремала.
Проснулась я, завернувшаяся в одеяло и свернувшаяся калачиком, от грохота, окружающего меня. Судя по всему, еще было довольно рано, может, и восьми не было. Громкий мат, а затем настойчивые удары в дверь, будто ее пытаются выломать, заставили меня застыть от страха, боясь пошевелиться. Но вскоре я стряхнула с себя непонятный страх, вскочила на ноги, быстро натянула на себя джинсы и футболку и, вооружившись забытой уборщицей шваброй встала у двери. Стоило двери распахнуться, как я изо всех ударила только появившегося в дверном проеме мужчину этой шваброй между ног. Мужчина скривился от боли, согнулся по пополам и мычал что - то невразумительное. Одет бедолага был в серые треники и белую майку. Я отшатнулась назад и рассмеялась, обнимая палку от швабры. Я никак не ожидала, что в той потасовке пьяных мужчин примет участие и мой новый знакомый Дмитрий, решивший по доброте душевной отогнать пьяную компанию от комнаты одинокой молоденькой девушки.
– Простите, пожалуйста, – я легонько коснулась его головы и тут же убрала руку, неловко переминаясь с ноги на ногу и не зная, куда мне деться в такой ситуации и как быть.
– Ничего страшного, – он улыбнулся мне, но все равно продолжал морщиться от боли. – Вы так и не сказали, как вас зовут, – Дмитрий хотел, чтобы его голос звучал как обычно, но от его усилий получалось лишь что-то комичное. 
– Сибу, – засмеявшись, ответила я. – Зовите меня Сибу!
– Забавно, – все еще морщась, но, уже выпрямляясь, сказал мужчина. – Кто же вас так? – искренне улыбнулся он, выпрямился до конца и одернул майку.
– А что вам, простите, не нравится? – обиделась я и жестом пригласила мужчину в номер, пристроила швабру за дверью и, выглянув на секунду в коридор, чтобы убедиться, что пьяные утихомирены, закрыла дверь и повернулась лицом к свою гостю.
– Нет, что вы! Все нравится! – Дмитрий рассмеялся и прошел к креслу, чуть сгибаясь и прихрамывая.
– То-то же, – пробурчала я и предложила гостю сесть, тот с радостью согласился и аккуратно присел на край проваливающегося кресла.
– А вы куда едете? – поинтересовалась я, садясь на кровать, напротив Димы.
– Я с братом еду... Ему по работе нужно, а у меня отпуск, вот и навязался с ним, все равно в Москве делать нечего… – Дмитрий внимательно осматривал мой номер, будто пытаясь найти в нем что-то особенное, что-то, что помогло бы ему вести себя со мной более естественно.
Пока он говорил, я пристально изучала его, мимику, жесты. В течение всего своего повествования о том, зачем именно они едут, я подчеркнула, что Дима никогда не перестает тепло улыбаться, причем он делает это очень искренне и как-то по-детски.
– А в Москве что? Загазованность одна, – закончил Дима и, заметив мой задумчивый взгляд, сфокусированный на нем, немного засмущался. – А вы почему в одиночестве путешествуете? Неужели у такой прелестной леди нет спутника? – улыбнулся Дмитрий и снова немного покраснел.
Я засмеялась и отмахнулась от его вопроса. Но потом вдруг посерьезнела, приблизилась к нему и прямо на ухо шепнула:
– Я выполняю секретную миссию.
Не трудно было заметить, как лицо мужчины вытянулось, его глаза стали словно два блюдца, а рот немного приоткрылся. И так же шепотом гость спросил:
– А зачем вы мне это сказали?
Я вновь рассмеялась и отодвинулась от него.
– Не волнуйтесь, я пошутила!
– Страшные шуточки у вас, Сибу, – усмехнулся он и встал. – Пойду я, а то брат ругать будет. До свиданья! – Дмитрий махнул рукой и скрылся за дверью, а я продолжала смеяться, завалившись спиной на постель.

Несколько часов спустя я уже шла по дороге, прочь от городка, ведомая чем-то или кем-то свыше. Северный ветер дул мне в спину, я поежилась и лучше запахнула и без того застегнутую куртку. В этом году весна пришла намного позднее обычного и холодные дни были не редкостью в начале мая. Но я все равно продолжала идти. Ветер становился все сильнее и порывистее, скрипели и накренялись деревья. Мне стало не по себе. Небольшое удовольствие оказаться во время бури одной в лесу. Мне повезло, что, когда я устало подняла руку, остановился КАМАЗ и меня подвезли. Ребята, дальнобойщики, оказались более чем веселыми и смышлеными и всю дорогу травили анекдоты.
Гостиница в этот раз была более современной, хотя и очень дорогой. Расположилась я в одноместном номере и тут же решила позвонить мужу. Все-таки стоило ему сообщить, что со мной все в порядке и в ближайший месяц дома не появлюсь. Максим долго кричал и требовал сказать адрес, но я лишь смеялась на его своеобразную истерику и, закончив разговор фразой «Ты сам виноват», положила трубку и легла на кровать. В окна с остервенением хлестал дождь. Я боялась представить, что сейчас твориться в лесу. Под мысли о доме и сильный шум дождя я уснула. Когда же открыла глаза, было темно и тихо, только откуда-то снизу доносилась приятная музыка. Часы показывали около двух ночи. Более уснуть я не смогла, так что оделась и спустила на первый этаж. Там все так же суетились люди, носили свои тяжелые чемоданы. Я остановилась возле лестницы и наблюдала за ними. Холл был сделан в средневековом стиле: деревянные скрипучие полы, полумрак, немного пугающая винтовая лестница для персонала, уходящая куда- то во тьму. Постояв, я решила выйти на улицу. Как только отворила дверь, сразу же поняла, что там ужасно холодно, но возвращаться на третий этаж за курткой желания не было, так что  осталась в тонкой красной кофте и джинсах. Обняв себя за плечи, я отошла несколько метров от крыльца гостиницы и подняла голову. Ночь сегодня была удивительно звездной. Небо было ослепительно чистым, и только огромные лужи возле тротуаров напоминали о сильном ливне, что прошел час назад. Я даже замечталась. Звезды сливались воедино, вырисовывая перед моим взором причудливые, волшебные картины.
 Вдруг послышался резкий звук тормозов и веселый смех большой компании. Прямо напротив гостиницы остановился внедорожник с открытым верхом, оттуда выпрыгнуло человек пять и, судя по голосам, все были мужчины. Из автомобиля слышалась громкая молодежная музыка. Я демонстративно отвернулась – никогда не любила громкой музыки. Наконец, они ее выключили и направились к гостинице. Я проследовала за ними, ибо все-таки уже изрядно замерзла. Как только я подошла к двери, мне на плечо легла чья-то рука и все подозрительно замолчали.
– Девушка, – услышала я мужской немного насмешливый голос позади себя, – что же вы так боитесь? Мы не кусаемся! – Тут же послышался громкий смех со всех сторон.
– Ничего я не испугалась! – прохрипела я и тут же проскользнула в здание.
– Да у вас даже голос дрожит, – трое молодых мужчин в возрасте до тридцати лет, прошли за мной, – да и сами вы дрожите, – с какой-то насмешливой интонацией сказал один из них.
– Я просто замерзла, – наверное, любая другая девушка на моем месте давно бы уже убежала в свой номер, а не продолжала вести беседу с незнакомой компанией мужчин.
– А что же вы вышли в такой тонкой кофточке? – заговорил другой более сиплым голосом. Я перевела взгляд на него. Это был немного полный мужчина со светло-каштановыми волосами, чуть выглядывающими из-под красной банданы, немного заросший щетиной, с большими темными глазами, располагающимися под густыми бровями.
– Ну что вы к девушке пристали? – спросил самый молодой из компании, светловолосый худощавый парнишка и, подойдя ко мне, хотел обнять, но я во время сориентировалась и отскочила в сторону.
– Что ж вы как пугливая собака? – заулыбался он. – Я лишь согреть хотел, вы же сами сказали, что замерзли.
– Меня вовсе и не надо греть. И я вам не собака! – рассердилась я и, развернувшись, ушла к лестнице. Быстро поднялась на третий этаж и юркнула в свой номер. Окно оказалось открыто и с улицы тянуло ночным холодом. Я подошла, чтобы закрыть, и увидела компанию тех самых мужчин прямо под моими окнами. Заметив меня, они приветливо замахали руками, достали гитары, расстелили какое-то покрывало, сели кругом и начали петь. Мне так смешно было за ними наблюдать, да и песню они пели хорошую, про любовь, про верность, про чувства. Я села на подоконник и стала слушать. Оказалось, эта компания знает очень много песен под гитару. Они пели и грустные, и веселые, и патриотические, и про любовь… Так я сидела до шести утра, завернувшись в плед и выпивая очередную чашку горячего сладкого чая.
– Вы, наверное, устали, – крикнула я им. – Заходите чай пить!
– Давно пора! – послышалось с одного из этажей.
Они поднялись ко мне в номер и расселись на кресле, стульях и кровати.
– Вы не замерзли четыре часа подряд петь на улице? – спросила я, разливая чай.
– Мы привыкли! – ответили хором двое мужчин и, переглянувшись, улыбнулись. Им обоим было под тридцать, только один был с седыми волосами, что заметно меня удивило, а другой в красной бандане.
– Представиться бы надо, – кашлянул старший. Это был высокий мощный мужчина с черными, как смоль, волосами и выразительными зелеными глазами, в которых нельзя было увидеть присутствующего у всех остальных авантюризма и веселья. Его взгляд был спокоен и серьезен, несмотря на то, что сам обладатель столь завораживающих глаз улыбался. 
– Меня зовут Виктор, сидящий справа от вас – Коля или Ник, как мы его зовем, – молодой человек приподнялся и подмигнул мне.
На нем была тоненькая футболка и джинсы, на голове повязана красная бандана, из - под которой виднелись светло - каштановые волосы. – Он у нас закаленный, не боится холода, и зимой может спокойно в футболке ходить, – продолжил Виктор.
– Ага! И холод на нас нагонять! – донеслось с дивана от младшего. Мужчины рассмеялись.
– Шутника этого зовут Мелким, хотя его настоящее имя… – Виктор демонстративно задумался, чем вызвал очередной смешок, – Петр. Он у нас дамский угодник. Где бы ни  остановились – всегда барышню найдет, и не какую - нибудь, а самую красивую и молодую.
– Завидуйте молча, – пробурчал Мелкий и сложил руки на груди. Компания снова разразилась хохотом.
– Рядом с Мелким сидит Мишка, он у нас певец, – с дивана привстал и театрально поклонился двадцати пяти летний мужчина, немного полноватый, рыжеволосый, с добрыми карими глазами, смотрящими с надеждой и нежностью на мир.
– А это Макс, – он указал на сидящего на кровати мужчину с седыми волосами, завязанными сзади в хвост, небольшими серо-голубыми, как мне показалось, глазами. – У него с детства такой цвет волос, ему сейчас двадцать девять лет. Он молчаливый и серьезный. Так же отлично поет.
– Приятно познакомиться, – улыбнулась я и присела на стул. – Меня Сибу зовут. Хотя это скорее прозвище, нежели имя, но я к нему привыкла и не хотела бы расставаться.
– И нам приятно познакомиться! – откликнулась компания и сразу же опустошила чашки чая. Пришлось снова ставить чайник и дожидаться пока он согреется.
– А мы бродячие артисты, – сказал нараспев Михаил и засмеялся.
– Правда? – я удивленно на него посмотрела. – Вы нигде не работаете и не живете?
– Именно! – отозвался Ник.
– Что может быть лучше ночевки под звездным летним небом? – продолжил Миша. – Да и зимой иногда приходиться ночевать под небом, – он мечтательно закатил глаза и продолжил: – За эти три года мы уж практически всю Россию исколесили!
– А вы, Сибу? Вы путешествуете? – спросил Виктор и налил себе, наконец согревшегося чая.
– Да, – кивнула я. – Просто вот так спонтанно захотелось сменить обстановку. У меня даже особого плана нет.
– А вы не боитесь путешествовать в одиночестве? Все-таки сейчас время опасное. Мы и то побаиваемся, – чайник перешел к Михаилу.
– Да, Сибу, присоединяйтесь к нам! – заулыбался Мелкий и принялся отнимать у товарища чайник. Тот отпихнул его со словами: «Жди своей очереди, нахаленыш!».
– Хорошо! – неожиданно для себя я согласилась.
Около одиннадцати часов утра мы покинули гостиницу и помчались в другой город. Машина была с открытым верхом, так что довольно таки холодный ветер трепал мои волосы, а я с радостью и некоторым нетерпением смотрела вперед. Ребята были очень веселые, постоянно травили анекдоты и неустанно перешучивались, я чувствовала себя в их кругу, как в кругу самых близких людей, которых знаешь не один десяток лет. За рулем был Коля, они звали его Ником без тормозов, когда он садился за руль. И действительно, стрелка на спидометре уже давно перевалила за отметку сто сорок, а Ник все вжимал педаль в пол. Послышался радостный клич Михаила, сидящего позади меня, он размахивал какой-то красной тряпкой.
– Тебе не страшно, Сибу? – поинтересовался Виктор, он сидел на переднем сиденье, рядом с водителем. Я замотала головой и заулыбалась. Мне действительно это нравилось и никакого чувства опасности я не испытывала. Машина подпрыгивала на кочках, угрожающе качалась и снова устремлялась вперед. Деревья и деревенские дома сливались в одну пеструю линию.
Ночевать мы остановились где-то на опушке леса. Михаил с Мелким ставили палатки, Максим и Виктор развели костер и жарили шашлыки, а я ходила туда - сюда, не зная, чем себя занять.
– В кой-то веке, в нашей компании появилась дама, – услышала я позади себя знакомый голос. Мужчина в бандане смотрел на небо и считал звезды. – Надеюсь, мы тебя не пугаем и не смущаем? – хихикнул он и подошел чуть ближе.
– Ничуть, – я улыбнулась и тоже посмотрела на небо.
– Ты только… – он немного помялся, – с Мелким в одной палатке не ночуй. Все - таки кровь молодая…
– Ты ведь хочешь, чтобы я ночевала у тебя? – я перевела взгляд на собеседника и заметила, как его щеки слегка порозовели и он отвел взгляд. На моем же лице играла счастливая улыбка.
– Ну, мне бы было приятно… – запинаясь, произнес Коля. – Но это тебе решать! – поспешно добавил он и сделал вид, будто с интересом рассматривает какой - то камень.
– Что вы там стоите? – крикнули нам со стороны костра. Заиграли на гитаре.
– Пойдем, а то они все без нас съедят! – Ник взял меня за руку и повел к остальным.
Вечер прошел очень весело: компания пела, рассказывала истории, снова пела…
Ночевать я все же решила у Ника. Палатки были двухместные.
– Сибу, –начал он, когда я уже засыпала.
– Что? – сонно промычала я.
– А ты замужем? – а вот его голос звучал бодро.
– Да, но, наверное, как вернусь, так сразу же разведусь с ним, – промямлила я в ответ и натянула спальный мешок практически до ушей.
Снаружи застрекотали кузнечики и заухал филин. Палатка была наполнена запахом природы и леса, запахом, которого в городе я никогда не чувствовала.
– Вот как… – послышалась какая-то обреченность в голосе Ника.
– А ты как попал в эту компанию бродячих артистов? – сонно поинтересовалась я то ли из вежливости, то ли мне действительно это было тогда интересно.
– А я в институт не поступил, а в армию по состоянию здоровья не взяли, вернее это мама что - то там намудрила… – вздохнул мужчина, переворачиваясь на другой бок, чтобы оказаться лицом ко мне. – Мне не трудно, я бы отслужил. Но ей пади объясни… – Коля задумался на секунду. – Она вообще меня никогда не понимала, хотела, чтобы я много зарабатывал, чтоб женился на какой-то дочери какой-то ее подружки… Не понимала моего увлечения музыкой. Вот я и сбежал из дома, некоторое время скитался, играл на гитаре, чтобы заработать на пропитание, а потом меня Виктор и подобрал. Мне нравится подобная жизнь, и ничего другого я не хочу, и умереть хотел бы где-нибудь в лесу или у реки. 
– Не рано ли думать о смерти? – удивленно спросила я, протирая слипающиеся глаза.
– По-моему, вполне нормальные мысли для смертного человека, – засмеялся он. – Ты устала, наверное, не буду более тревожить. Спокойной ночи, – он перевернулся на правый бок и мирно засопел. Некоторое время я еще пролежала, глядя куда-то перед собой и осязая тьму вокруг себя. Я знала, что Ник неспроста прервал этот разговор, видимо, он и не собирался говорить мне так много…
Проснулись мы довольно рано. Какими бы ни были герметичными палатки, утренняя роса все равно нашла возможность проникнуть. Спать стало сыро и зябко. Выбравшись из палатки, я поняла, что спала дольше всех.
– Доброе утро! – кричали мне с разных сторон и махали рукой.
– Доброе утро! – радостно ответила я и тоже помахала рукой.
Завтракали на ходу, складывая палатки и туша костер. И мы двинулись дальше.
– Не выспалась? – спросил Миша, сидящий рядом со мной в машине.
– Не привыкла еще спать на воздухе, – отмахнулась я, хотя в сон меня и, вправду, клонило. Спустя несколько минут деревья и линии электропередач смешались в одну сплошную полосу, а позже и вовсе исчезли.
Проснулась я только тогда, когда выключили мотор. Лучи солнца задиристо заиграли на моем лице, ослепляя даже через опущенные веки. Я недовольно открыла глаза и огляделась: мы находились в какой-то деревушке, явно видевшей лучшие времена. Покосившиеся одноэтажные домики, бабушки, копающиеся в огороде, пасущиеся на лугу коровы.
– Непривычно после города, не правда ли? – улыбнулся мне Виктор и подал руку, чтобы я вышла из машины.
– Ага,  – согласилась я и выпрыгнула из автомобиля, из-под ног поднялся столб пыли.
– Сибу! – услышала я веселый голос. Повернув голову, увидела Мишку, который держал в руках канистры для воды. – Мы за водой сгоняем, а ты за машиной присмотри! – он помахал мне канистрой и помчался за остальными к колонке.
Я прислонилась к автомобилю и, запрокинув голову, посмотрела на небо.
Ребята быстро вернулись, забросили канистры в багажник, и мы снова выехали на трассу. Ветер развевал мои волосы и немного обжигал лицо, из динамиков доносилась музыка, мы начали подпевать.
Так ехали мы около часа, пока Макс, сидевший за рулем, не выключил музыку и не сбавил газ. Все осуждающе на него посмотрели, но сразу же заметили впереди аварию: лоб в лоб столкнулись пассажирская газель и белая «девятка». Вся группа приуныла, веселье пропало с наших лиц.
– Тормози, – положив руку на плечо Максиму, сказал Виктор. Мужчина кивнул и остановился.
– Пошли, ребята! – ловко выпрыгнув из машины, проговорил Мишка. – Там, наверняка, кому-нибудь помощь нужна!
Остальные проследовали за ним, меня же хотели оставить в машине, но я решительно отказалась и пошла с компанией. Петька нес аптечку, Ник воду. Когда мы подошли, то перед глазами открылась ужасная картина: полностью смятая «девятка», перевернутая газель, в которой, как казалось на первый взгляд, никто не пострадал, но кровь все же была. Я прикрыла рот рукой, чтобы не закричать. Люди, выбравшиеся из пассажирской газели, звонили своими близким и друзьям, рассказывали, что с ними только что произошло. Мои друзья и еще пятеро мужчин стали поднимать газель, я же смотрела на изуродованную «девятку» и с ужасом думала, что там кто-то есть, но он уже мертв… Из-под дверцы водителя равномерно капала кровь. В порыве желания помочь и переборов страх, я подошла и дернула за ручку двери, но та не поддалась. Что было внутри непонятно – стекло было измазано кровью и пылью.
– Это бесполезно, – вдруг услышала я голос и взвизгнула от неожиданности. Несколько человек посмотрели на меня и вновь вернулись к своим делам. Такое чувство, что никого не волновало, что в смятой машине кто-то есть... Наверное, я слишком оптимистично думала, но я еще надеялась, что тот человек жив и ему нужна помощь.
– Кто здесь? – я обернулась и увидела молодого светловолосого мужчину, его лицо казалось мне знакомым, но я никак не могла вспомнить, где я его видела.
– Он погиб, вы же видите, что с машиной, – он встал с корточек и подошел ко мне. Это был Дима, мужчина, с которым я познакомилась в том дешевом отеле.
– Это… Ваш брат? – дрожащим голосом спросила я, внутренне надеясь на отрицательный ответ.
– Да, – кивнул Дмитрий и плюхнулся прямо на асфальт рядом с разбитой машиной. – Ему бы в июле двадцать девять исполнилось, – надрывным голосом начал он. – Жениться собирался после командировки…
От этого у меня внутри все переворачивалось, хотелось сесть и зарыдать, но, совладав с собой, я подошла к Дмитрию и присела рядом с ним на корточки. Не зная, что сказать, я просто провела рукой по его плечу и натянуто улыбнулась, но что могла сделать моя улыбка? Ровным счетом ничего. Наверное, я просто не умела поддерживать людей в трудные минуты.
– Почему именно он? Почему на мне ни царапины? Почему такой замечательный и умный, только начавший жить человек должен был погибнуть так нелепо?! – по его щекам побежали слезы. – Лучше бы я вел сегодня машину! Лучше бы я погиб!
– Прекрати! – я пыталась, чтобы голос звучал уверенно, но мои слова не дали никакого эффекта, Дима продолжал повторять, что лучше было бы ему погибнуть, но только не брату. Не зная, как еще можно заставить его замолчать и успокоиться, я приблизилась и поцеловала мужчину в губы.
– Так-так, – прямо над ухом заговорил Миша, – пока мы там раненых перевязываем, она тут уже целуется! – смеялся он.
– Вовсе все не так! – я отпрыгнула от Дмитрия и чуть не упала. Я чувствовала себя как школьница, которую поймали с мальчиком в подъезде и теперь осуждали и готовились прочитать нотацию. Но Миша лишь смеялся.
Послышался вой сирен, а через минуту около нас остановилась карета скорой помощи. Позже подъехала и милиция.
– Сибу! – услышала я голос Ника. – Давай, мы уезжаем! – махал он мне из машины, но я не решалась оставить Диму одного в таком разбитом состоянии.
– Дим, – робко начала я, не зная, что сказать, особенно, учитывая мой поцелуй. – Пойдем с нами, – пересилив себя, договорила я. – Не надо на это смотреть... – тем временем бригада спасателей, так же прибывших на место, вынимали изуродованное тело брата Дмитрия. Не сумев более видеть стеклянный взгляд мужчины, устремленный на искореженную машину и мертвого брата, я взяла его за руку и потянула к нам в машину.
Ребята не были против нового попутчика, но ехали мы несколько часов в тишине. Дима стеклянным взглядом смотрел куда-то в сторону, Мишка дремал, Ник с Петькой слушали музыку в наушниках, Виктор был за рулем, Макс сидел рядом с ним, оба молчали. Я же сидела между Димой и спящим Мишкой, который периодически что-то бормотал во сне.
Останавливаться на ночлег мы не стали, Макс и Виктор поменялись местами, и мы мчались вперед по пустой дороге через лес. Когда совсем стемнело и дорогу освещали лишь фары нашего автомобиля, я уснула.
– Остановимся здесь, – разбудил меня голос Виктора.
Так мы и остановились в одном из городов Матушки России, располагавшимся не так далеко от Москвы, в котором провели последующие два месяца. В паре часов езды отсюда находилась больница для душевнобольных, в которой вот уже пятый год проживала мать Виктора,  к которой он ходил каждый день, пока мы были здесь.
А мы жили в его трехкомнатной квартире, которую, чтобы привести в порядок, пришлось хорошенько отмыть. Электричества и воды там тоже не было, потому что никто не платил. Этими делами занялся Максим и спустя пару дней мы жили уже в комфортных условиях. Так как делать мне было особо нечего, я бродила по городу, изучая каждую улочку, даже купила карту и какую- то книжицу с историей этого города. Виктор практически все время проводил с матерью, ну или, по крайней мере, так нам говорил; остальные выступали на улице, а Дима все время сидел у окна и смотрел вдаль. Меня это уже пугать начинало, но что я могла сделать? Я иногда садилась рядом с ним и брала за руку, но он не обращал на меня никакого внимания.
 
Глава 2. Сейчас…
Дождь барабанил по крышам домов с особым ожесточением. Серость, казалось, покрыла весь мир, не было видно дальше нескольких метров, а мальчик бежал по лужам, не разбирая дороги, бежал вперед, сталкиваясь с прохожими, сердящимися на то, что в такую погоду их кто-то толкает. Люди вообще очень не любят, когда кто-то врезается в них или наступает на ногу, они сразу начинают злиться и ругать бедолагу за неаккуратность, а ведь никто даже не задумывается, почему он наступил? Может быть, он споткнулся, может быть, у него закружилась голова, может быть, он от кого-то убегает, а тут вы, и вы его тоже сердите тем, что идете сейчас здесь, что вы не отошли, когда увидели его бегущим вам на встречу.
Мальчик проскочил прямо перед автомобилем, завернул за угол и забежал в магазин. Он прошел в самый дальний уголок и, прислонившись к стене, обнял себя руками, чтобы хоть как-то согреться. С мокрых волос и промокшей насквозь тоненькой курточки капала вода, все увеличивая и увеличивая лужицу под мальчиком. Когда же это заметили сотрудники магазина, от мальчика немедленно потребовали уйти, и все его просьбы остаться и согреться игнорировались. Некоторые покупатели с жалостью наблюдали эту картину, но никто не решился вступиться за ребенка. Какая кому разница, почему он здесь, почему он мокрый и замерший, почему он плачет и где его мама?
Вновь оказавшись на улице, ребенок побрел дальше. Он прекрасно знал, что идти ему некуда и ночевать придется на улице, и не только эту ночь…
Испугавшись собственных пессимистических мыслей, он сел на лавку и горько заплакал. Если бы рядом оказался кто-то, кто умеет читать по губам, то он прочел бы по дрожащим от холода и страха губам мальчика, как он хочет, чтобы мама его простила, чтобы мама пришла, чтобы мама забрала домой. Но никто не приходил, никто даже не останавливался.
Тьма полностью опустилась на город, укрыв его своими крыльями, дождь постепенно стихал, а к середине ночи прекратился совсем. Ребенок все так и сидел, обняв колени и уже перестав плакать, он просто сидел и смотрел в чарующую темноту, за которой, казалось, нет ничего. Он вспомнил, что бабушка говорила ему о смерти, когда умер их любимый кот, говорила, что смерть это тьма и пустота, а так же свет в конце туннеля и новая жизнь. И вот сейчас он, в возрасте всего лишь десяти лет, стоит на первой ступени смерти? Его охватила паника. Ребенок не хотел умирать, он хотел жить, он мечтал стать врачом, помогать людям и животным, найти лекарство от смерти, чтобы больше никто не умирал. Но он ничего не успеет сделать, потому что сам уже умирает.
– А ну брысь отсюда! – прозвучал писклявый голос. Мальчик вздрогнул, приоткрыл один глаз и увидел свет, обычный дневной свет. Тут же вскочив, напугал бабушку-дворника, которая и пыталась его прогнать.
– Я жив! – воскликнул он, после чего, поймав на себе недоумевающий взгляд бабушки, успокоился и, извинившись, побежал прочь от лавки. Но радость его закончилась, как только он вышел к проспекту. Стоило только задуматься о том, что будет дальше. Ведь все время он так не сможет. Ночевать на улице, не ходить в школу. Все учебники и тетради остались дома… Дома? А теперь это уже не его дом. Теперь это просто один из тысячи домов, с яркими окнами по вечерам, с громкой музыкой и тихим храпом по ночам. Все это чьи-то дома, но не его, его нигде не ждут, нигде. И эта безысходность сводит с ума. Куда бежать? К кому идти за помощью? К бабушке? А где ее найти? А где все, когда они так нужны?!
На остановке мальчик стал просить подать ему на хлеб, но все злобно хмыкали или же просто не обращали внимания, кто-то даже толкнул.
С пустыми руками он сел на лавку и смотрел на проезжающие машины. А может быть, одна из них остановится и из нее выйдет бабушка? Но чуда не происходило. Останавливались автобусы, маршрутные такси, троллейбусы, оттуда выходило много людей, все они куда-то спешили, на их лицах выражалась крайняя обеспокоенность и занятость чем-то.
Немного передохнув, он поднялся с лавки и поплелся в сторону работы бабушки, в надежде встретить ее там, но, так как бывал у нее всего раз, дорогу мальчик знал плохо. Заблудившись в многочисленных дворах, ребенок попытался выяснить дорогу у прохожих, но никто не знал, где работает его бабушка. Мальчик искренне удивлялся неосведомленности взрослых. И в тоже время начинал понимать, что он потерялся окончательно и, как и говорила мать, никому не был нужен.
Бродя вечером по темным улицам, ребенок столкнулся нос к носу с полным полицейским в форме. Мужчине этому было лет тридцать, на его лице красовалась трехдневная щетина. Он весело улыбнулся ребенку и поинтересовался, почему же он так поздно один на улице и в тонкой куртке.
– И как тебя зовут-то, малыш? – спрашивал веселый полицейский, сжимающий в руках на половину полную бутылку пива.
– Андрей, – ответил тот. – А вас, дяденька?
  – Андрюша, а тебя разве не учили, что с незнакомыми людьми разговаривать нельзя?  – засмеялся мужчина.
– А вы мне не незнакомый, вы дяденька милиционер! Мне бабушка говорила, что вы хранители правопорядка, правда, чаще вы сами этот порядок и нарушаете, – на лице ребенка видна была серьезность и уверенность в правильности своих слов. Андрей не боялся полицейского, хотя и понимал, что для него все может закончиться не так гладко, но хуже, чем есть, уже стать не могло.
Мужчина расхохотался и сказал:
– Нас уже в полицию переименовали. И ты прав, если что - то случится, ты можешь обратиться к нам. И вовсе мы и не нарушаем порядка, – немного обиделся дяденька полицейский. – Хотя всякое бывает… Не смею спорить с твоей бабушкой, – на его щеках появились забавные ямочки, когда он улыбнулся. – Но вот беда, – брови мужчины смешно приподнялись, так что Андрей, глядя на него, заулыбался. – Я сейчас не на службе, просто чистой одежды, кроме формы, нет, да и… выпил я чуток, не хотелось бы вот в таком виде появляться на работе, да и время уже позднее. Иди - ка ты домой, повезло  твоим родителям, не выпишут им штраф за тебя. Давай я тебя лучше домой отведу и предупреждение твоим родителям сделаю, – в этот момент из кармана рубашки стала доноситься мелодия. Фыркнув, полицейский попытался достать мобильный телефон и не пролить на себя пиво. Наконец, победив пуговицу на кармане и вынув телефон, он поднес его к уху:
– Алло? Да, конечно узнал. Да почему опять никакой? Нормально все. Я тут мальчика встретил. Мне его домой отнести… ой! – запнулся он и икнул: – Отвезти надо. Да не кричи ты! – он отодвинул трубку от уха и скорчил забавную гримасу.
– Дяденька милиционер…
– Полицейский, – поправил его мужчина.
– Я не знаю, где мой дом, – Андрей виновато потупил взгляд.
– Ох…– вздохнул мужчина и продолжил уже в телефон: – Лида, а можно я мальчика к тебе приведу? А то он потерялся, а адреса он не помнит, сейчас ночь… Лидочка, ну не кричи… Но ты же сама…  Да, я понимаю… В общем,  у меня выходной, я вообще могу спокойно… Ой… В общем, я  не то хотел сказать. Прости. Я приведу его к тебе, – отодвинув телефон от уха, он прищурился, пытаясь увидеть кнопку сброса вызова. – Итак, Андрюша, зовут меня Николай Сергеевич, тебя я сейчас отведу к своей сестре Лидии Дмитриевне. Она очень добрая женщина, – взяв мальчика за руку, Николай Сергеевич прибавил: – И умная, не то что я…
Пройдя несколько домов, они вышли к небольшому пятиэтажному дому, зашли в первый подъезд и, поднявшись на третий этаж, позвонили в дверь. Ее открыла стройная женщина лет тридцати пяти, с ярко-черными волосами, в светлом коротком платье, которое только убавляло ее года. Она расплылась в улыбке и поприветствовала поздних гостей, у ее ног тут же оказался белоснежный кот, который в оба своих изумрудных глаза смотрел на брата хозяйки и стоящего рядом с ним мальчика.
– Проходите, – Лида отошла в сторону и шикнула на кота, чтобы тот отошел. Кот послушно, но лениво сделал несколько шагов в сторону и сел, прижав к себе пушистый хвост.
Андрей вошел в ее квартиру и тут же сел на корточки, чтобы поиграть с пушистым домочадцем.
– Николя, – женщина подняла глаза на брата, – ты домой или останешься у меня?
– Не хочу беспокоить и обременять своим присутствием. Пригляди за мальцом, а я завтра на работе спрошу, не поступало ли заявления о пропаже ребенка. Приятных сновидений, моя дорогая сестра, – он махнул рукой и, развернувшись, прикрыл за собой дверь, но смех Лидии Дмитриевны заставил его задержаться и вопросительно посмотреть на нее.
– Почему ты смеешься? – спросил полицейский, ища причины в своем внешнем виде.
– Когда ты выпьешь, ты начинаешь так забавно разговаривать! – хохотала она.
Николай ничего не ответил, фыркнул  и ушел, затворив за собой дверь.
– Итак, малыш, – закрыв дверь, произнесла Лидия, – меня можешь называть тетей Лидой. А тебя как зовут?
– Я не малыш, – обиделся мальчик. – А зовут меня Андреем, – он встал с корточек и поднялся на носочки, чтобы казаться выше.
– Конечно, ты уже взрослый и самостоятельный, но почему ты тогда не знаешь своего адреса? Взрослые прекрасно знают, где они проживают и могут не только показать, но и сказать.
– На самом деле я знаю свой адрес, – обиделся Андрей. – Но дяденьке полицейскому я соврал, чтобы он снова не отвел меня домой.
– Ты не хочешь домой? – обойдя ребенка, женщина прошла в кухню и позвала его за собой. – Думаю, это разговор не коридорный и ты наверняка голоден.
– Я не ел целый день, – промямлил Андрей, следуя за хозяйкой дома. – И домой мне нельзя. Мама меня выгнала.
– Как выгнала?! – ахнула Лидия. Женщина открыла холодильник, немного наклонилась, несколько секунд изучала его содержимое, затем вытащила завернутые в полиэтилен полуфабрикаты и, вынув из шкафчика над мойкой сковороду, разорвав полиэтилен, бросила содержимое на нее. Несколько секунд посмотрела на то, что сделала, фыркнула, и, налив немного масла, поставила все это на огонь.
– Я портил ей жизнь, – пожал плечами мальчик и устроился на табурете.
– Не может такого быть. Ты очень воспитанный и умный ребенок, как ты мог портить жизнь кому - то, а тем более матери? Пожалуй, – она перемешала бурлящие полуфабрикаты, – мы поговорим с тобой об этом утром, а пока кушай и ложись спать, – Лида наложила согревшуюся массу в глубокую тарелку и отошла, чтобы вытереть масляные руки.
– Вы очень добрая… И ведете себя почти как моя бабушка, – сказал Андрей и принялся за ужин.
Уложив спать гостя, Лида прошла в свою спальню и, не зажигая света, плюхнулась на кровать. Виновато покосилась, на тут же подобравшего под себя хвост кота. Эту ночь она долго не могла уснуть, думая, что же такого могло произойти, что десятилетний мальчик при живых родителях оказался на улице.
Наступило утро, первые лучи солнца отражались в окнах, словно взбираясь на дома. Лида протерла усталые глаза и, выйдя из комнаты, обнаружила Андрея уже не спящим, а с интересом читающим книгу, что она купила вчера днем по пути домой. Это не был какой-нибудь любовный роман или детектив, нет, Лида не любила подобные вещи, это она могла посмотреть и по телевизору. Ее интересовали работы философов, психологов, мифы и легенды. И вот как раз вчера она приобрела сборник статей австрийского психолога и основателя психоанализа Зигмунда Фрейда. И теперь маленький мальчик с интересом читал эти статьи.
– Тебе нравится? – изумилась женщина, садясь на диван.
– Довольно интересно, – откликнулся Андрей. – Но, наверное, я не должен был брать книгу без разрешения? – он закрыл ее и положил на журнальный столик.
– Нет, нет, все нормально, – улыбнулась Лида. – Я рада, что еще кому - то нравится Фрейд, а то все мои знакомые на дух его не переносят, как и любые заикания о психологии. Почему-то они считают, что этим интересоваться бесполезно и глупо, а я вот с семнадцати лет увлекаюсь, – она вздохнула, явно что-то вспомнив. –  Андрей, может быть, ты расскажешь мне, почему оказался на улице? – Лидия посмотрела на него, пытаясь прочесть его мысли, но лицо ребенка не выражало каких-либо эмоций.
– Я мешал ей жить, – спокойно повторил он вчерашние слова. – Дело в том, что мое появление не было запланированным, это я узнал, когда мама в очередной раз на меня кричала. Отец ушел от нас еще до моего рождения. И мама считала, что это произошло из-за меня, а бабушка же, с которой мы жили  всю мою сознательную жизнь, утверждала, что я Божий подарок ей. Люблю я свою бабушку… Но она не пришла за мной, не стала меня искать… И я сомневаюсь в правдивости ее слов о том, что она любит меня. Моя бабушка не такая, как бабушки других детей, она не баловала меня, не кормила сладостями, она не разрешала мне много гулять, не играла со мной, но я чувствовал ее любовь. А теперь… Чем старше я становился, тем больше она воспитывала меня, наверное, потому я такой, какой есть. Учителя говорят, что я слишком взрослый для своего возраста. Я стараюсь, чтобы заслужить похвалу бабушки, а это, поверьте мне, не просто.
– Заслужить похвалу, – повторила за ним Лидия. – Когда-то и я… – женщина встряхнулась, будто хотела, чтобы невидимая паутинка, что приземлилась ей на голову, слетела, и продолжила: – Извини, я задумалась, – она отвела взгляд и продолжила: – по всей видимости, детство у тебя было не идеальное. Даже иначе…   
– Вроде бы… – промычал мальчик. – Я не пойду домой, тетя Лида, не выгоняйте меня, – он умоляюще посмотрел на женщину.
– Но ведь тебе же нужно учиться, да и противозаконно оставлять у себя чужого ребенка. Думаю, нам стоит навестить твою маму с нашим знакомым полицейским, – она подмигнула ребенку и встала с дивана. – А пока нужно позавтракать! Завтрак – самое главное! – Лида прошла в кухню, жестом попросив Андрея следовать за ней.
Приготовив завтрак, она села напротив ребенка и подвинула ему тарелку с блинчиками.
– Прости, что магазинные. Времени готовить у меня порой не бывает, – выдохнула Лида и откинулась на спинку стула. – Все-таки нужно будет лучше разузнать о твоих родителях.
– Не думаю, что вам удастся что-то узнать, – промычал мальчик, прожевывая блин. – Спасибо вам, тетя Лида.
 
Глава 3. Тогда…
– Сибу, – услышала я тихий голос и, приоткрыв глаза, вздрогнула от неожиданной близости молодого человека.
– Ты чего? – пробормотала я, пытаясь проснуться и сориентироваться в пространстве и времени. Приблизительно было около двух ночи.
– Извини… – промямлил он и опустился на мою постель. – Прогуляться не желаешь?
– Сейчас? – надеясь продолжить спать, спросила я.
– Да, – кивнул Дима.
– Хорошо, – я неохотно выбралась из - под одеяла и на ощупь стала искать свою одежду, чтобы не разбудить спящих со мной в одной комнате ребят.
Мы вышли на улицу. Фонари возле нашего дома не работали, так что тьма окутала эту небольшую улочку на окраине города. Ветер доносил до нас шум трассы и периодически срабатывающие сигнализации машин. Я подняла глаза и взглянула на небо, но, к своему разочарованию, не увидела ни одной звезды.
– Извини, что вытащил посередь ночи, – виновато сказал мужчина и, взяв меня за руку, повлек за собой.
– Ничего страшного, – отмахнулась я, пытаясь скрыть зевоту и неумолимое желание лечь и уснуть. – Главное, что ты, наконец, заговорил, – улыбнулась я, но в такой  тьме он не мог видеть моей улыбки, а я его глаз, хотя была уверена, что он смотрел сейчас на меня и все видел, а я видела его… Вот такая вот видимость в ночи.
– Большое спасибо тебе, Сибу, – с придыханием сказал Дима, продолжая меня увлекать все дальше во тьму.
– Не за что, – смущенно ответила я, идя за ним и стараясь  не споткнуться. – А куда ты меня ведешь?
– Сейчас увидишь. – Я уловила хитрость в его голосе. Но это не заставило меня беспокоиться. Хотя я практически и не знала Диму, за то время, что он молчал, а я говорила с ним, мне стало казаться, что знаю его всю жизнь. Но я знала того, другого молчаливого Диму. Зато он знал меня прекрасно. За все время наших односторонних разговоров я, кажется, рассказала о себе все, что можно и что нельзя.
Судя по всему, мы прошли в лес, под ногами хрустнула какая-то палка и я почти упала, но Дима удержал меня и потянул дальше. Повеяло приятной свежестью, послышался шум воды. Мы вышли к реке, но тьма не позволяла ее увидеть. Я почувствовала, как в босоножки набрался песок. Пытаясь вытряхнуть несносные песчинки, я прыгала на одной ноге, потеряла равновесие и приземлилась на песок.
– Блин, – протянула я, поднимаясь и пытаясь нащупать руку Димы, но он словно сквозь землю провалился. Я окликнула его, но в ответ была лишь тишина и плеск воды. Я снова позвала его и снова ответом была тишина. По спине пробежала дрожь, я попыталась хоть что - то увидеть, но это было тщетно.
Поднявшись на ноги, я вновь осмотрелась и увидела у воды еле различимую фигуру. Быстрым шагом я подошла к ней и несильно толкнула в спину. Фигура качнулась, но устояла на ногах.
– Сибу, хочешь, чтобы я упал в воду? – усмехнулась фигура знакомым голосом.
– А ты почему не откликался?! – сердилась я, но уже вцепилась в его руку мертвой хваткой, ведь пути назад  я не знала. – И вообще, откуда ты знаешь это место? Насколько я знаю, ты ни разу не вышел из дома до этого момента!
– Видишь ли, – нежно начал он, садясь на песок и увлекая меня за собой, – первые пять лет своей жизни я жил здесь с братом и родителями, только потом они купили квартиру в Москве и мы переехали.  Это место я очень хорошо помню, хотя с пятилетнего возраста здесь больше не бывал. Мы часто с братом летом сюда прибегали, несмотря на запрет родителей и купались… – его голос становился все тише и тише. – Даже ночью… Именно ночью было интереснее всего. Я так рад, что здесь ничего не изменилось с тех самых пор. Знаешь, Сибу, – он повернул голову в мою сторону, – мы с ним мечтали, что будем приводить сюда своих девушек и купаться с ними в ночи… Сибу, – я чувствовала, что он неуверен в себе и немного дрожит, – давай искупаемся?
Не выдержав, я громко рассмеялась, хотя и понимала, что это невежливо, что человек только что рассказал мне про свое детство и про свои детские мечты, а я вот так просто смеюсь. Но все же я согласилась и первой шагнула в холодную воду. Река резко становилась глубокой,  так что уже на втором шаге я нырнула по шею и немного хлебнула воды.
Я слышала, как Дима снимает с себя обувь, футболку и джинсы, а я же была в одежде, только босоножки остались где-то на берегу. Рядом послышался плеск воды и в меня полетели брызги, закрыв лицо одной рукой, другой я принялась брызгать в сторону мужчины.
Не знаю, сколько времени мы провели в ледяной воде, но когда выходили, уже начинало светать, и я отчетливо видела свои одиноко стоящие босоножки, а на расстоянии метра одежду моего друга.
Замерзшие, но счастливые мы возвращались домой. Тихонько открыли дверь квартиры, которую и не запирали. Я сразу же шмыгнула в ванну, а Дмитрий на кухню, чтобы согреть нам горячего чая.
Как только я вышла из ванной, завернутая в полотенце, сразу же столкнулась нос к носу с Мишкой. Его волосы были встрепаны, щека примята от долгого лежания на одном боку.
– Сибу-Сибу, – хихикнул он. –  И где вы были? На реке? И как?
– Откуда ты узнал? – опешила я и бросила взгляд на Диму, который уже сидел за столом и потягивал чай. Тот пожал плечами, явно говоря, что тоже понятия не имеет, откуда Мишка все узнал.
– Поверь, и у стен есть ушки, – улыбнулся он. – Эх, а я думал, понравлюсь тебе, а ты вон кого выбрала, – наигранно вздохнул он. – Мелкий будет очень расстроен: он виды имел на тебя. Да и Ник, кажется, тоже.
От его слов я стала пунцовой и, не зная, что говорить в свое оправдание, лишь промычала и убежала на кухню, к горячему чаю. И снова у меня было чувство, что я маленькая школьница, которую застукали с мальчиком.
Попив чая, мы собрались было уже спать, как в кухню ввалилось, иначе не скажешь, четыре человека и все пристально смотрели то на меня, то на Диму, они явно чего-то выжидали. Я не выдержала и спросила, что им всем, собственно, нужно.
– Когда свадьба? – хихикая и старательно пытаясь это скрыть, спросил Мишка, остальные тоже усмехнулись, ожидая ответа.
– Какая? Не будет никакой свадьбы, что вы пристали! – уже рассердилась я.
– Как это не будет? – испугался Дима и наигранно схватился за сердце. – Я не переживу этого разрыва! Сибу, ты разбила мне сердце! – он корчился от боли, изображая смерть от любви, затем замер и потянулся за чашкой. – Это яд! – поднимая ее над головой, изрек он. – И, раз ты не будешь со мной, я умру! – он вмиг допил свой чай и упал на пол кухни, широко раскинув ноги.
Компания залилась веселым смехом, и он тут же встал и демонстративно отряхнулся. Только я одна была слишком удивлена, чтобы что - то сделать или сказать.
– Мы рады, что ты оправился, друг! – хлопнул его по плечу Ник.
Теперь и я рассмеялась. Действительно, ведь все это значило, что Дима перестал винить себя в смерти брата и снова начал жить. У меня даже возникло чувство гордости, что это я помогла ему.
После этого дня жизнь стала действительно веселее и интереснее: мы гуляли по городу, стояли с ребятами, когда те пели в переходах или на улицах, ходили шумной компанией в парк аттракционов, ели мороженое и купались в реке. Лето проходило поистине замечательно. Но времени у меня оставалось все меньше – отпуск заканчивался, от Макса я узнала, что отец захворал и одна мать уже не справляется, так что нужно было возвращаться. Но я до безумия этого не хотела. Возвращаться из этой сказки в реальность казалось самым ужасным, и я все оттягивала принятие решения, но, в конце концов, оно меня настигло: Виктор закончил свои дела в этом городе и мы должны были двигаться дальше. Ребята уже складывали вещи, совершали  последние закупки и готовились к новому путешествию. Тот день, седьмое августа, стал для меня решающим: либо я бросаю все и отправляюсь с ними, становясь вольной птицей, либо я возвращаюсь домой, к родителям и мужу. Я приняла решение вернуться. Все-таки это был лишь отпуск, огромный отпуск, который мне теперь придется отрабатывать несколько лет. Это все так тяготило меня, что я еще пару дней колебалась и лишь, когда их внедорожник скрылся с глаз, а я осталась стоять на автовокзале в ожидании автобуса, я поняла, что решение принято и теперь я, скорее всего, эту чудесную компанию никогда не увижу. Через год или два они обещали заехать ко мне в гости, я оставила им точный адрес и номер телефона, но кто знает, что будет через два года?
Я села в автобус и прислонилась к спинке кресла. Это был удобный Икарус, так что поездка меня ждала комфортная, но долгая. Я не хотела ехать поездом – это было дорого, да и я с детства не любила поезда – этот стук колес, хлопающие двери купе. Я привыкла к дороге, к асфальтовой или проселочной, к песчаной или каменистой, но дороге, а не железнодорожным путям.
Автобус тронулся. Я вставила наушники в уши и включила плеер. Он стоял на той песне, которую я слушала последней. И на меня нахлынули воспоминания: вот мы все только познакомились, вот мы все вместе сидим на поляне и едим шашлыки, Мишка, как всегда, весь перепачкался кетчупом и был похож на жертву маньяка, как смеялись ребята… Вот мы все вместе катаемся на чертовом колесе, а Ник все возмущается, что оно движется слишком медленно и стал вращать кабинку, после чего у всех несколько минут кружилась голова, вот меня посадили за руль и я проехала несколько километров сама, никого не сбив и не вписавшись в ближайшее дерево…
Я уснула…
Время в пути пролетело незаметно, несмотря на то, что мы ехали довольно долго. И вот я уже вышла из автобуса, в нос сразу же ударил до боли знакомый запах города.
Я, как всегда, свернула в сквер и через него прошла к своему дому, позвонила в дверь, и мне открыл муж. Он смерил меня недовольным взглядом, затем явно припомнил, что я должна была вернуться сегодня. Я ступила за порог и сбросила рюкзак на пол. Мы продолжали все так же молча смотреть друг на друга, как вдруг из нашей спальни вышла молоденькая девочка со светлыми волосиками. Ей богу! Я бы ни за что не дала ей больше шестнадцати! Я сразу все поняла, это не было для меня сюрпризом, та любовь между нами уже давно прошла и я не обвиняла Макса в чем-то, ведь сама любила уже другого мужчину, но он уехал, и я уехала, а уехали мы в разные стороны.
Я улыбнулась этой милой робкой, на первый взгляд, девочке, подняла с пола свой рюкзак, развернулась и ушла. Это больше не наше с ним семейное гнездышко, в котором мы мечтали вырастить трех прекрасных сыновей. Теперь это чужое место, это чужое гнездышко.
Наверное, от этого должно быть больно или хотя бы грустно, но я испытывала радость и облегчение. Мне не придется больше жить с ним, видеть его! Я свободна и никаких угрызений совести!
Вытащив из кармана мелочи на дорогу, я запрыгнула в троллейбус и поехала к родителям. Меня встретил радостный отец, но его вид меня пугал: за то время, что меня не было, он исхудал, глаза впали, лицо приняло нездоровый желтоватый оттенок, скулы выступали, волосы почти выпали. Это не на шутку пугало меня. Теперь я поняла, что мать недоговаривала по телефону о серьезности его болезни. Он был слаб и вял. Я же запомнила его другим: высоким, гордым, с густой темной шевелюрой, блеском в глазах, радостной улыбкой. К сожалению, я не успела скрыть своего разочарования и жалости к нему. Он поник и ушел в комнату, я слышала, как скрипнула родительская кровать.
Через час после меня пришла мать. Я рассказа ей, что видела в квартире и что завтра же подаю на развод. Она сначала меня уговаривала подождать, вдруг еще помиримся и заживем как раньше. Но как раньше уже никогда не будет. За эти несколько месяцев все кардинально изменилось.


Я переехала к родителям, вернулась на работу, но это не делало меня счастливой, скорее наоборот, я была несчастна. Я ненавидела эту работу, этот город, болезнь отца и врачей, которые не могли ему ничем помочь. Он увядал на глазах! Я слышала, как мать рыдает по ночам в ванной, молит Бога о помощи и спасении, но Бог глух к ее мольбам – отцу становится все хуже. Вскоре он уже не мог вставать и матери пришлось уйти с работы, чтобы всегда быть рядом с ним. Теперь я одна зарабатывала деньги, а на работе, будто специально, то задерживали зарплату, то выдавали меньше положенной суммы.
Веселые семейные ужины, которые я помнила из детства, сменились быстрым перекусом какого-нибудь бутерброда и сухим разговором с матерью об отце.
Я знала, что она уже искренне желает ему смерти, чтобы избавить от мук и его, и себя. Я видела, как она с жалостью смотрит на меня, когда я прихожу после очередной внеурочки и падаю на кровать, тут же погружаясь в сон. Это была самая тяжелая осень в моей жизни. И я ждала Нового Года, так же, как его ждут дети, с огромным нетерпением и трепетом. Почему-то я чувствовала, что именно тогда все измениться, что моя черная полоса в жизни пройдет. Тогда, в очередное холодное и дождливое утро, выбегая из дома, я и поверить не могла, как все изменится.
Известий от моих друзей все не было, хотя я взяла с них обещание писать мне письма и рассказывать о своих приключениях, которые я видела в краткие мгновения сна. Во сне я не вернулась домой, во сне я продолжала путешествовать с ними и открывать новые интересные города. Эти сны стали своеобразной отдушиной, как в свое время сны о Бабушке Призраке.
Наконец, наступил долгожданный декабрь, а за ним приходил и Новый Год. Главным и первым подарком стало накануне получить письмо от веселой компании, которое состояло всего из нескольких строк:
"Прости, Сибу, все это время мы не знали, что написать тебе. Без тебя наши приключения лишены чего-то особенного! Очень скучаем по тебе и весельчаку Димке! Передавай ему от нас привет, если вдруг увидишь как - нибудь! Сердечно поздравляем с Наступающем или уже Наступившем (мы понятия не имеем, когда придет это письмо) Новым Годом и желаем тебе всех благ! Жди нас! Точно седьмого августа мы будем стоять на пороге твоего дома! Все очень скучаем и любим! Твои  друзья: Виктор, Ник, Мелкий, Макс и Мишутка. Любим и ждем встречи!"
Я была так счастлива, что читала это письмо несколько раз. Все-таки хорошо, что я дала ребятам адрес родительского дома, а не «семейного гнездышка»!
Тридцать первого декабря, ровно в восемь вечера умер мой отец. Последние его дни прошли без боли, в окружении меня и мамы. Я искреннее надеюсь, что, умирая, он был счастлив!
К сожалению, мы с матерью провели новогоднюю ночь, узнавая, когда можно будет похоронить, заказывая гроб и погребальные венки. Но это ничуть не тяготило нас. Такой исход был предрешен, и мы были готовы к нему.
Вернувшись после похорон, мы обнаружили еще один интересный подарок: он стоял прямо под дверью нашей квартиры. Мама тут же развернула его и обнаружила там плюшевый символ наступившего года. Но никакой открытки или намека на то, от кого был этот интересный и приятный сюрприз, не было.

Прошло несколько дней со смерти отца. Я слышала, как мать по вечерам разговаривала с его фотографией в деревянной рамке, уверяла, что с нами все будет хорошо и благодарила за все, что он сделал для семьи. Мы не плакали. Только на похоронах. Наверное, это было неправильно, не по - людски, как сказала бы Бабушка Призрак, но…
Я вздрогнула, когда кто - то позвонил в дверь.
– А вот и Дед Мороз, – хихикнула мама и, на ходу обувая тапочки, пошмыгала открывать, я, как в детстве, вытянула шею и сама вся вытянулась, чтобы хотя бы краем глаза увидеть дверь.
– Добрый вечер, – услышала я знакомый голос и не могла поверить собственным ушам! Неужели это был Дима?
Я вскочила с дивана и босая помчалась к двери. Он стоял с букетом красных роз  и небольшим пакетиком, в котором явно была бутылка шампанского.
На радостях я бросилась ему на шею, оттеснив от двери удивленную маму и чуть не сбив его с ног. Он приобнял рукой с букетом и, смеясь, стал целовать меня в щеку, от чего я просто таяла в его руках. 
– Это Дима! Это Дима! – словно маленькая девочка, прыгала я вокруг него. – Мама! Это же Дима! – кричала я, затаскивая его в квартиру, а он продолжал мило улыбаться.
– Это вам, – он протянул маме букет и улыбнулся своей чарующей улыбкой. Она с радостью приняла его и пошла в кухню, чтобы найти вазу и поставить цветы в воду. Я же помогла нашему гостю снять верхнюю одежду и провела в комнату.
– Какими судьбами? – интересовалась я. В голове крутилась куча вопросов, и так много ему хотелось сказать, казалось, что вот-вот это все польется из меня нескончаемым потоком слов.
– Ну ты же оставила свой адрес, чтобы мы писали тебе, а написать я ничего не смог, так что решил приехать лично, – он все так же улыбался. Казалось, что даже уши его немного встали торчком, тоже улыбаясь.
– Ты и не представляешь, как я счастлива снова увидеть тебя! – я снова обняла Диму и прильнула головой к его груди. Я слышала, как учащенно бьется его сердце, и понимала, что точно так же бьется и мое.
– Так вот он какой твой Дима… – протянула мама, входя в комнату.
– Мам! – я тут же отпрянула от мужчины и покраснела. А она лишь хитро улыбнулась, глядя на меня.
Я вздохнула и поторопилась на кухню – приготовить поесть и заодно взять бокалы. Новый Год и Рождество, хотя уже и прошли, но отметить стоит.
Мурлыча под нос новогоднюю песенку, я резала овощи и жарила мясо. Это единственное, что я могла приготовить более-менее быстро.
Я слышала, как Дима что-то отвечает моей маме, а она смеется и снова и что-то спрашивает. Я навострила ушки, но так ничего и не смогла разобрать.
Войдя в комнату, я обнаружила, что они уже поставили стол и мама накрывала его скатертью.
Расставив фужеры и разложив столовые приборы, я принесла тарелки с едой и села за стол. Я была так счастлива отмечать пришедший Новый Год с мамой и Димой – это самые дорогие мне люди в этом мире. Жаль, что папы и Бабушки Призрака с нами нет, но я чувствую глубоко в душе, что они рядом и сейчас так же улыбаются, как и мы. 
Я расспрашивала Диму о его делах, чем он занимался все это время, а он отвечал с набитым ртом, весело что-то рассказывал, потом затихал, опрокидывал рюмку и снова продолжал. Так я узнала, что он съездил на могилу брата, повидался с его девушкой, пожил у родителей, пока работал, а потом решил все бросить и приехать ко мне.
Мы договорились пока пожить вместе, а позже и пожениться, если все будет хорошо. Мама оказалась не против такого поворота событий и постаралась как можно реже появляться дома то ночуя у подруги, то забежав к каким-то родственникам, а то и вовсе уехала в другой город проведать родственницу.
А мы были счастливы с Димой. Я никогда не была так же счастлива с Максом, даже когда мы пламенно любили друг друга первые года два. 
На начало августа мы запланировали нашу свадьбу. Как раз к этому времени приедут наши друзья, это станет для них приятным сюрпризом! Но судьба распорядилась иначе…
Я продолжала работать, и у меня даже намечалось повышение, так что работу свою я вновь полюбила и довольно сильно. Дима тоже устроился работать, но что-то его там не устраивало, так что он быстро снова стал безработным. Но спустя месяц его приняли к нам, и он стал моим замом и правой рукой, а в будущем должен был занять мое место, тогда как я должна была занять место генерального директора, который увольнялся по состоянию здоровья, по крайней мере, всем так говорил. Как раз деньги у нас были, и какая-то из моих старых подруг довольно дешево сдавала квартиру, на которую мы с Димой тут же согласились, чтобы не обременять мою мать.
В последнюю неделю работы, Ген Геныч, как мы его ласково называли, провел три собрания, на одном из которых заявил, что есть еще один претендент, вернее претендентка, на его место помимо меня.
В зал заседаний вошла чуть полноватая роскошная блондинка лет тридцати. Ее представили как прекрасного специалиста с двумя высшими образованиями, знающего свое дело. Я на ее фоне меркла и терялась и, судя по выражению лица Геннадия Геннадиевича, он уже сделал свой выбор и он был не в мою пользу.
Поймав на себе мой пристальный взгляд, он ответил тем же, а потом попросил задержаться после заседания, что я и сделала. Когда из зала вышел последний человек, генеральный директор скользнул к двери и, убедившись, что все разошлись, закрыл жалюзи и прошел к столу. Наш генеральный был в возрасте пятидесяти пяти лет, женат и имел двух детей, а недавно обзавелся и двумя прекрасными внучками, фотографии которых развесил в своем кабинете и каждому заходящему хвастался ими. Внучки у него действительно были очень красивые, даже в младенческом возрасте, собственно, как и его дети. Но, стоит заметить, довольно удивительно, что сам Ген Геныч невысокого роста, немного полноват, с круглым лицом, маленькими глазками и большим орлиным носом. Волосы на макушке давно выпали, остались лишь по краям, но он всегда их тщательно расчесывал и очень огорчался, обнаруживая на расческе хоть один волосок.
– Ты ведь тоже претендуешь на мое место? – спросил он, опираясь на стол и пристально глядя на меня.
– Да, – кивнула я. – И я была уверена, что это место вы отдадите мне, все-таки я намного дольше работаю в этой фирме, да и… – я все так же сидела за столом.
– Мне кажется, вы слишком молоды, Нина Михайловна, в вашем возрасте не становятся генеральными директорами, – перебил он меня.
– То есть все дело только в моем возрасте? – удивилась я и чуть приподнялась. – Но на счет этого можете не беспокоиться! Я прекрасно знаю, что мне предстоит и как справиться с этой работой! – уверяла я. Но Ген Геныч продолжал стоять на своем и недоверчиво смотреть на меня.
– Ниночка, милая, я все понимаю, но…
– Что «но»?! – я встала и, опершись на стол, пристально смотрела ему в глаза.
– Все-таки вы проигрываете Ларисе в опыте, – его лицо озарила хитрая улыбка. – Но вы правы, я доверяю вам больше и знаю вас лучше. Думаю, нам стоит обсудить это… – он задумался, – сегодня часиков в десять вечера в ресторане, как вы на это смотрите?
Я сразу поняла, на что он намекает и чего на самом деле хочет. Упустить повышение для меня было неприемлемо. Так что я без особых колебаний согласилась на предложение, чем очень удивила Ген Геныча, вероятно он думал, что ему вообще не удастся меня уговорить или я дам ему пощечину и с визгом вылечу из его кабинета.
Я прошла к своему рабочему месту и ко мне сразу же подошли другие сотрудники, чтобы узнать, зачем генеральный попросил меня задержаться. Я рассказала им все, кроме приглашения на ужин. Это я хотела поведать лишь Диме, но как только я завела разговор о подобном получении повышения, почувствовала, что такое ему никоем образом не нравится.
– Знаешь, что я тебе скажу, – Дима надкусил бутерброд и потянулся за чашкой с уже остывающим кофе. – Терпеть не могу девушек, которые повышение себе зарабатывают постелью! Так что отговори свою подругу от такого глупого решения! Пусть умом и трудом зарабатывает! – он хлебнул кофе и недовольно покосился на чашку. – Гадость какая-то, – отметил Дмитрий и отставил ее подальше от себя. – Ты знаешь, Сибу, я никогда тебе не говорил, но первая девушка моего брата, тоже решила таким образом получить роль в одном фильме. И что ты думаешь? Роль она, конечно же, не получила, так как была полной бездарностью, так еще и потеряла человека, который искренне ее любил и верил ей.  Так что ты передай Юле, или как там ее зовут, чтобы ни в коем случае такого не делала! Сама себя уважать не будет после такого! – он дожевал бутерброд и стряхнул крошки на листочек бумаги, который потом скомкал и метко бросил в мусорную корзину.
Я вернулась к себе на рабочее место и заварила чая, так как кофе я терпеть не могла  из-за его горькости. Открыла браузер и стала без интереса читать последние новости. Мои мысли были далеко от какого-то наводнения или землетрясения. Я внутренне винила Диму за то, что он так к этому отнесся! Я думала, мы будем понимать друг друга, а на деле вышло, что он собственник.  А я хочу это повышение, оно мне жизненно необходимо! Так что я приняла решение соврать мужу. Я сказала, что иду ночевать к подруге, нам нужно обсудить кое-что девичье, а сама, с несколько тяжелым сердцем, отправилась в ресторан. Как только такси остановилось, водитель обернулся ко мне, намекая, что пора платить и выходить – он спешит.
Я прошла в зал ресторана. Мужчины восхищенно на меня смотрели. Черные туфли на высокой шпильке, короткое облегающее черное платье с глубоким декольте, золотая цепочка с кулоном, в руках маленький черный с золотистой застежкой клатч, волосы собраны в пучок, на лице приятный, не броский макияж. Я видела, как довольно улыбнулся Ген Геныч, увидев меня. Я присела за его столик и мне тут же налили бокал красного вина.
– Я уже подписал бумаги, по которым вы, Ниночка, становитесь новым генеральным директором, но так же я могу завтра утром позвонить и сказать, что передумал, все зависит от вас. Не передумаете ли вы? – на нем был новенький черный смокинг, который ему очень шел и скрывал все недостатки, только неопрятно выглядела покосившаяся бабочка.
– Я не передумала, – улыбнулась я и сделала пару больших глотков вина.
– Я рад, – выдохнул он. – Думаю, мы перекусим здесь, а потом поедем в гостиницу, я уже снял шикарный номер.
– Отличная идея, – я сделала обрадованное лицо и допила вино.
Около полуночи, после хорошего ужина, мы поехали в гостиницу. Ген Геныч не соврал – номер он заказал действительно шикарный.
Геннадий сразу снял пиджак и удушающую бабочку, сел на кровать и поманил меня к себе, я сбросила туфли, от которых уже появились мозоли, и забралась к нему на кровать с бокалом шампанского.

Утром я проснулась от тихого шуршания и бормотания. Открыв глаза, я увидела Ген Геныча, застегивающим непослушные пуговицы на рубашке.
– Уже уходите? – протянула я, вылезая из-под одеяла.
– Я уже должен быть дома, – буркнул он и принялся за штаны, но потерял равновесие и с грохотом упал на пол.
Я рассмеялась и сползла с кровати, чтобы помочь ему подняться, но мужчина сделал это сам и, застегнув брюки и схватив пиджак, вылетел из номера, словно его ужалили. Я же вернулась в постель и еще пару часов проспала.
Разбудил меня мобильный телефон, который трезвонил уже третий или четвертый раз. Я сползла с кровати и дотянулась до брошенного на полу клатча, из которого и доносилась на тот момент моя любимая песня. На дисплее мигало: «Любимый вызывает». Я вытащила телефон и ответила на звонок. Будущий муж сурово спросил, куда я настолько пропала, я что-то ответила и выключила телефон. Решила соврать, что села батарейка.
Около двух часов дня я была, наконец, дома, где ждал меня Дима.
– Меня все-таки повысили! – выпалила я, как только перешла порог квартиры. – Только что позвонили с работы и сказали, что в понедельник кресло генерального ждет меня!
– Поздравляю, – сухо прокомментировал мою радость Дима.
– Ты не рад за меня? – расстроилась я и плюхнулась на табуретку у гардероба.
– Почему это… Рад. Теперь у тебя вообще не будет времени на меня. Кстати, – он посмотрел мне в глаза, – а с чего они так быстро передумали? Ты же говорила, вместо тебя какую-то Ларису взять хотят?
– Я поговорила с Ген Генычем, – улыбалась я, – и убедила его в моей компетентности! Да и почему ты не радуешься? Это же значит, что и тебя повысили! Предлагаю выпить за это! Я как раз купила шампанского, – я притянула к себе пакет и достала бутылку. 
– Хорошо, давай это отпразднуем, – без особого энтузиазма сказал Дима.
Вскоре он тоже повеселел и мы уже дурачились на диване. Чуть не разбили один фужер и громко смеялись, а мне удалось его поймать, но для этого пришлось свеситься с дивана – получилась довольно забавная поза.
В тот день спать мы легли довольно поздно, отчего утром оказалось трудно вставать. Мы перешучивались относительно наших новых должностей: я пыталась изобразить из себя Ген Геныча, стараясь сыграть то, как он каждое утро гордо входит в здание, поднимается на лифте на пятый этаж и идет в свой кабинет, после чего плюхается в свое кресло, на непременно лежащую розовую подушку, скидывает ботинки и, расслабившись, требует принести ему кофе, но перед визитом секретарши снова принимает «рабочую» позу. Все это пришло мне на ум, из-за того, что Ген Геныч всегда просит подождать, прежде чем пройти в его кабинет, и всегда подтянут и собран, когда ты, наконец, получаешь разрешение войти. Дима же парадировал меня, заходящую в офис и тут же прилипающую, как он сказал, к зеркалу. Я долго отмахиваюсь, что я вовсе и не каждый раз подхожу к зеркалу, что все не так, а он лишь смеялся надо мной.
Вот так вот подступила вторая половина июля. Погода стояла нежаркая, в некотором роде, не свойственная для этого времени года и для нашей полосы, зато не мешало работать.
 
Глава 4. Тогда…
Я открыла глаза и увидела лицо мамы. Оно все еще немного расплывалось, но я уже могла видеть ее улыбку, ее любящие глаза. Отца уже не было. Мама много про него рассказывала, рассказывала про то, как он старался для меня, как зарабатывал деньги, чтобы провести дорогостоящую операцию. Все думали, что я так и останусь слепой. Пост-родовая травма, врачи разводили руками. До пяти лет я могла только слышать и ощущать, но не видеть. Обычно детям это не приносит особо дискомфорта, если ты от рождения слеп, то ничего тебе не остается, как свыкнуться с этим. Но не я. Я постоянно плакала и кричала, я хлопала глазами, но видела лишь темноту и редкие огоньки света. Именно они и были, по-видимому, подтверждением того, что я еще смогу видеть.
Мать продолжала улыбаться мне, хотя сама постоянно повторяла, что отец умер, зарабатывая на мое лечение. Странная смерть его постигла: лестница в одном из ветхих домов, в которые его занесло по чистой случайности, обвалилась и сломала ему шею.
Я никогда не видела своего отца, только слышала и ощущала в те короткие мгновения, когда он был рядом со мной, но я не испытывала к нему каких-либо родственных чувств, это просто был мужчина, один из многих, с которыми позже стала встречаться моя мать.

Я лежала и смотрела в потолок. Завтра должен был состояться мой первый визит в школу. Странно, но я практически не хотела идти в школу, я вообще мало что хотела. Я больше любила сидеть и читать книги или разглядывать облака на голубом небе, но вот чтобы полдня сидеть за партой – это казалось для меня невыносимым. Тогда, до школы, мать еще занималась со мной, она научила меня читать и я с упоением читала книгу за книгой, прибегала к ней, прося разъяснить незнакомое слово, и снова убегала читать. Медленно, вслух, по слогам, но я читала, и мне это доставляло неописуемое удовольствие.
Рано утром мама разбудила меня, накрутила мои светло-каштановые волосики, завязала два огромных белых банта, надела на меня колючую школьную форму и отправила в школу, а сама ушла по делам. Знала я, какие у нее там дела – очередная встреча с очередным ухажером.
 Я недовольно фыркнула и вошла в здание школы. Запах краски, цветов и пота ударил мне в нос, я поморщилась и стала искать глазами табличку «1Б». Наконец, найдя картонную потертую табличку, которую держала полная бабулька, я подошла к ней. Седые пряди бабульки были аккуратно завязаны в пышный пучок, одета она была в какое-то серое платьице, по всей видимости, единственное ее парадное одеяние. Моя первая учительница мне приветливо улыбнулась и подвела поближе к остальным детям, которые, словно цыплята, топтались вокруг курицы. Я лишь надменно улыбнулась и встала рядом, продолжая делать вид, что не принимаю участия в этом параде.
Когда подошел тридцать пятый ребенок, нас еще раз пересчитали и поставили в ряд. Мальчик старшеклассник подхватил девочку с белыми кудрями и двумя большими бантами на плечи и чинно пошел с ней, а она звонила в колокольчик, который ей предварительно дали в руки. Директор говорил какую-то заученную за годы своей работы речь, после чего отпустил нас в классы. Родители, присутствовавшие на данном мероприятии, сразу же подлетели к своим чадам и, сдувая с них невидимые пылинки, стали поздравлять. Я же стояла одна, прислонившись к стене, и пусто смотрела на все это. Мне было немного обидно, что моя мать не пошла, что не обнимала меня сейчас, как обнимали других детей. Я просто стояла в стороне, наблюдая, пусть и за наигранным, счастьем других.
Ко мне подошла классная мама и спросила, почему же я здесь одна, на что я предпочла промолчать, тогда она наклонилась ко мне и, сузив свои глаза так, что остались только щелочки среди многочисленных морщин, сказала:
– Не гоже родителям пропускать первый значимый праздник своего ребенка, – старушенция цокнула языком и, наконец, отодвинула свое лицо подальше от моего. Я облегченно вздохнула. Учительница отошла от меня и занялась какими-то уже начавшими бедокурить мальчишками.
Я вновь прислонилась спиной к холодной стене, запрокинула голову так, чтобы касаться макушкой стены и посмотрела в потолок: свежая побелка блестела в лучах солнца. Я усмехнулась, вспомнив осыпающуюся побелку у себя в квартире.
– Что улыбаешься? – услышала я мальчишечий голос рядом с собой.
Я повернула голову в его сторону и посмотрела на стоящего рядом со мной мальчугана в сером костюмчике и с зализанными волосами.
– Твое какое дело? – фыркнула я и снова посмотрела в потолок. Я не любила мальчишек, наверное, еще потому, что у меня был младший брат, который родился вскоре после смерти отца. Это был сущий дьяволенок – и секунды не проходило, чтобы он что-то не сломал или не проглотил. Сколько пуговиц он у матери поел, а потом мучился с желудком и мешал мне спать. Именно тогда я возненавидела мальчишек.
– Улыбка у тебя красивая, – хихикнул он и боком прислонился к стене, его зеленые глазенки так и бегали по мне, словно пожирали.
– Пф, – я резко отошла от стены, развернулась и направилась в противоположную от него сторону, но мальчишка резко дернулся и остановил меня за рукав блузки. Я недовольно прошипела, что он может ее порвать, и тогда я его порву на части.
– Смелая первоклашка, – он отпустил рукав и убрал руку в карман брюк.
– А сам-то? – презрительно спросила я.
– А я второклассник! – горделиво ответил он и задрал нос кверху. Точно как мой маленький брат.
– Поздравляю, – бросила я и, сделав вид, что к чему-то прислушиваюсь, попрощалась, сказав, что меня зовет мама и быстренько убежала прочь.
Я стояла на лестничном пролете между первым и вторым этажами, прислонившись к стене, и думала, думала, думала… 
Какая-то учительница поймала меня на лестнице и отправила в свой класс. Уже тогда я возненавидела ее светлые волосы и худощавую фигуру. Как потом сказала мне классная руководительница, это была завуч и учитель математики и, скорее всего, она у нас будет вести эту самую пресловутую математику в пятом классе.
Первый учебный день закончился для меня наказанием, и домой я шла с выговором в дневнике, под которым еще требовалось, чтобы расписался один из родителей. Когда я рассказала о своем первом школьном дне матери, та начала кричать, что я бездарность и что ничего хорошего из меня не выйдет, что отец только зря положил свою жизнь ради того, чтобы я могла видеть, что лучше бы я не рождалась. Закончив кричать, она замахнулась на меня полотенцем, и оно оставило красный след от удара на моем лице. Расплакавшись и прокричав в ответ, что я никогда не вернусь в эту чертову школу, я умчалась прочь из дома. Но спустя пару часов вернулась и долго просила мать меня простить, в конце концов, она сжалилась, обняла меня и попросила прощенья за свои слова.
Уже тогда я ненавидела свою мать. Я мечтала, чтобы к нам в дом ворвался грабитель и убил ее, я мечтала, чтобы она оказалась в каком-нибудь ветхом доме и лестница сломала бы ей шею. Я часто представляла себе, как стою на ее могиле и громко смеюсь, а потом прыгаю и радуюсь. Наверное, тогда я не понимала, что меня ждало, если бы мать умерла, ведь родственников поблизости у меня не было.
Я лежала на кровати и смотрела в потолок, перед глазами всплывало лицо первой учительницы, того парнишки, девчонки, которая отдавила мне ногу, и я жалела, что не сделала того же в ответ. В этот момент ко мне в комнату забежал брат и стал смеяться над тем, что я в первый же день получила замечание. Он уверял, что сам будет прилежным учеником. Я разозлилась и бросила в него подушку, эта маленькая нечисть разревелась и с криками побежала к матери.
Меня наказали. Мать все чаще била меня, и удары становились с каждым разом все сильнее, а я думала, лежала и думала, как однажды проберусь ночью в кухню, встану на стул, достану с верхней полки буфета огромный отцовский охотничий нож, как лезвие сверкнет при свете луны (почему-то именно луна присутствовала в моих мечтах), я довольно улыбнусь, пройду в комнату, где она спит на диване, сбросив на пол одеяло и открыв рот; я подойду, взгляну на это мерзкое лицо, на этот открытый рот с гнилыми зубами и воткну нож ей в грудь, затем в шею, затем снова в грудь.
Я выдохнула, открыла глаза и посмотрела в окно – темно. Луны на небе нет, значит, еще не время. Я перевернула мокрую от слез подушку, мокрой стороной вниз и, плюхнувшись на правый бок, попыталась уснуть. Но сон не приходил, то ли я перевозбудилась от мыслей об убийстве, то ли мозг не хотел засыпать, все еще испытывая дискомфорт от побоев, я точно не знаю. Перевернувшись на живот и обняв подушку, я все же уснула.
Начальная школа все-таки была для меня ужасна. Постоянно ругали, наказывали, вызывали мать в школу, а я продолжала срывать уроки, хамить этой бабульке. Я часто стала сбегать из дома и бродить по улицам, иногда знакомилась с ребятами намного старше меня, которые сидели и что-то пили. Маленькая, глупая девчонка без родительского надзора стала гулять с ними, воровать для них в магазинах, убегать от продавцов.
Перейдя в пятый класс, я не стала серьезнее. Только вот та самая завуч стала нашей классной руководительницей примерно в середине года, и я была под пристальным надзором. Я ненавидела ее, наверное, сильнее, чем свою мать. Я пыталась подговорить одноклассников сбежать с ее урока, устроить ей какую-то пакость, но никто не хотел мне помогать – все ее боялись, все хотели учиться, а я была словно белая ворона в этом классе отличников и отличниц.
Каким-то чудом мне удалось закончить пятый класс и не остаться на второй год, что несказанно обрадовало мою мать. Мне даже подарили новое платье, в котором я полюбила жаркими летними днями лежать на траве и любоваться небом и плывущими по нему большими белыми облаками. Я каждому давала имя и придумывала свою историю, я искала среди них принца для себя, но все были какие-то кособокие, а мне хотелось именно идеального и чтоб на коне и с копьем. И я каждый день ложилась и смотрела на небо, ожидая своего принца. Так было и в начале осени, когда днем стояла жара и земля еще не остыла. Иногда я сбегала с уроков, а потом, отчитываясь перед учительницей, говорила, что я ходила на свидание к принцу. То же самое я говорила и одноклассникам, но все лишь смеялись надо мной. Позже их смех стал перерастать в издевки, а ближе к седьмому классу и в побои. Я была изгоем в этом классе, где все учились, где никто не гулял без разрешения мамы. Наверное, в школе меня понимал один единственный парень, который учился на класс выше. Его звали Саша. Простое такое имя и простой, казалось бы, человек, но было в нем что-то, что меня привлекало, а что было во мне? Ничего – пустышка, глупышка, единственное – красивая: волосы до лопаток, светло-серые глаза, стройная фигура, в отличие от моих трапецеидальных одноклассниц.
 
Глава 5. Сейчас…
Вздохнув, полицейский повесил трубку после того, как выслушал неутешительные новости:
– Боюсь, нам ничего не остается, как отправить его в дом ребенка. А уж потом отправляться с проверкой к родителям.
– Как в детский дом? – спохватилась Лида. – Нельзя его туда. Пусть лучше живет в школе – интернате, – заулыбалась она.
– А какая разница? – протянул Андрей, смотря куда-то в небо. – Ни там, ни там никого знакомого.
– Разница есть, – ответил ему Николай и наклонился к мальчику: – Тетя Лида открыла свою собственную школу-интернат для детей с особыми потребностями. Но там учатся и обычные дети, родители которых много работают или много путешествуют. Так что знакомый у тебя там точно будет. Да и я периодически приезжаю в это заведение, – усмехнулся мужчина и полез в карман за звенящим телефоном. Отойдя несколько шагов, он ответил на вызов.
– Да какая мне теперь разница, – вздохнул мальчик  и добавил чуть слышно: – Бабке на меня плевать. Только воспитывать и умела и все обещала, что всегда будет рядом. Толку от ее слов? Ничего никогда она сделать не могла, только обещала, – он и не заметил, как его взяли за руку и повели. Мальчик покорно шел за новыми знакомыми, отчасти понимая, что теперь он обречен, никого у него не осталось.
Вдруг ему захотелось убежать. Убежать далеко-далеко, но куда, он не знал. Эта мысль, этот порыв забились в его голове, словно птица в маленькой комнатке. Птица билась об окна и стены и все кричала, противно и истошно: «Беги! Беги!»
 Загудел мотор, заставляя птицу замолчать, автомобиль быстро набрал скорость и помчался по трассе.
Сначала несколько капель упали на крышу, затем еще и еще... И дождь полил стеной.
Капли барабанили по крыше, будто выстукивая похоронный марш. Прислонившись к окну, Андрей задремал.
Мотор заглушили и теперь был слышен лишь шелест мокрой листвы. Андрей открыл глаза и посмотрел в запотевшее окно, ничего не увидев, протер его рукавом и присмотрелся: загородное место, кругом деревья. Он открыл дверь автомобиля. На него в упор смотрело огромное кирпичное здание через свои зарешеченные окна, огороженное забором высотой метра в два и колючей проволокой сверху. Нет, это никак не было похоже на школу – это была тюрьма. Страшная, огромная и поглощающая всех и вся.
– Нравится? – будто издеваясь, спросил дяденька полицейский.
– Нравится, – натянуто улыбнулся мальчик, выходя из машины и ступая на мокрую после дождя траву. – Только вот с таких зданий и начинаются фильмы ужасов.
– Кстати, да, – смеясь и смотря на здание, сказала Лида. – Но можешь не волноваться, ничего ужасного тут нет.
– А зачем тогда решетки на окнах? – Андрей подошел к женщине.
– Бывает, дети убежать хотят, – ответил за нее Николай. – Пожалуй, мне пора, – он посмотрел на сестру. – Я все-таки на службе.
– Спасибо, что подвез, – Лидия чмокнула его в щеку и направилась к калитке. Мальчик пошел за ней, стараясь не промочить ноги. Дождь закончился еще до их приезда. И теперь весь воздух был пропитан сыростью.
– Я уверена, тебе здесь понравится. Есть, конечно, – она вытащила из сумочки ключи и, засунув один из них в замочную скважину, стала поворачивать. Замок скрипнул и сдался.
– Есть, конечно, – повторила женщина, открывая тяжелую железную дверь калитки, – и невоспитанные дети, но это скорее не невоспитанность, а некие психологические отклонения, но наши врачи стараются это исправить.
– Вы меня в психушку что ли привезли? – обиделся ребенок. – У меня-то с головой все в порядке, лучше уж тогда в детский дом.
– Не волнуйся, у нас есть и хорошие детишки, да все у нас хорошие, мы не разделяем их на больных и здоровых, – говорила Лидия, идя к зданию, – и не делим детей на нормальных и ненормальных, как это делает современное общество, – сделав еще несколько шагов, женщина остановилась и, окинув взглядом бегающих по спортивной площадке детей, выдохнула, – это другой мир, мир, который я хотела показать одному человеку. – Она уже была не с ним, она говорила о чем-то своем, поглощенная воспоминаниями и идеями.
– Другой мир? Хотите сказать, что это школа каких-нибудь магов? – загорелись глаза мальчика. Но женщина одернула его, сказав, что все это выдумки, но все же добавила, что в них есть и доля правды.
Андрея провели в здание общежития и оставили на попечение консьержки, бабушки, выглядевшей довольно молодо для своих шестидесяти лет. Это была высокая стройная, некогда брюнетка, с уже давно поседевшими волосами, но некоторые пряди все еще имели свой цвет, что придавало бабушке несколько устрашающий вид, несмотря на миловидное, доброе личико,  которое время, казалось, обходит стороной. Только в глазах уже не было того блеска, присущего молодым.
– Мария Александровна, – представилась бабушка. – Пойдем ко мне, я постараюсь найти для тебя подходящую комнату, а ты расскажешь мне о себе, – ее голос звучал довольно завораживающе и вызывал у мальчика приятные ассоциации с добрыми волшебницами.
Когда они вошли в маленькую, но до потолка заваленную всяким хламом комнатку, Андрею в нос ударил запах старины и, опять же, волшебства. Он ожидал появления говорящей кошки или еще какого-нибудь волшебного зверя. Но ничего подобного не происходило. Раздвинув книги на столе, Мария Александровна нашла там большую папку и, в ответ на восторженный взгляд мальчика, шепнула немного таинственным, но в тоже время усталым, будто ей это приходилось говорить довольно часто, голосом:
– Нет, это не волшебный фолиант, в котором записаны тайны мирозданья, – она улыбнулась, смотря на затаившего дыханье ребенка, – это просто обычный журнал, в котором записаны все проживающее здесь. По нему я и постараюсь найти для тебя свободную комнату, – консьержка присела на что-то, заваленное тряпками и книгами, зажгла настольную лампу, которая засветилась волшебным зеленым светом, и стала читать. Андрей же недовольно фыркнул и прислонился к дверному косяку. Все его надежды разрушились, а он уже поверил, что избранный и сможет стать волшебником, а потом…
– Боюсь, в мужской части мест вообще нет, – проговорила бабушка, листая странички, – придется тебе некоторое время пожить вместе с Валерией, девочкой, которая живет пока что одна. Надеюсь, вы подружитесь, – закончила Мария и, захлопнув журнал, бросила его на стол, отчего часть книг скатились на пол. – Пойдем, – продолжила она, вставая, – я отведу тебя в комнату. Здание довольно странное, архитектор что-то напутал, так что заблудиться здесь довольно просто даже тем, кто здесь давно живет, – бабушка взяла Андрея за руку и повела за собой. Тот покорно шел, стараясь запомнить дорогу, но после третьего поворота плюнул на это дело и просто рассматривал стены, увешанные рисунками. По дороге они столкнулись со странным пареньком, который сидел на подоконнике и разговаривал с каким-то мальчиком, которого Андрей так и не увидел.
– Кто это? – ускоряя шаг за довольно прыткой консьержкой, шепнул мальчик.
– Кто? – будто только проснулась, Мария Александровна остановилась и оглянулась. – А, этот. Это Женя, его сюда отправили родители, потому он все время разговаривал с воображаемыми друзьями, упорно утверждая, что они реальны. И в комнате он живет с двумя своими друзьями, поэтому поселить кого-то еще мы к нему не можем. Не бойся его, он вполне нормален, если бы не его друзья. Правда,  – она чуть помолчала, остановившись на развилке и думая, куда повернуть, – с настоящими людьми он не сходится. Не общается вообще с ними, – выбрав направление, Мария Александровна скрылась за дверью, Андрей семенил за ней. – Туалет в конце коридора, – указала она, – но он для девочек, тебе придется ходить, – консьержка остановилась и указала куда-то в сторону двери, в которую они только что вошли. – Выйдешь отсюда и направо. И там, в конце коридора, будет мужской. Это крыло Си. А ты находишься в крыле  Би, – усмехнулась бабушка. – Пару раз поблудишь, да привыкнешь.
Они остановились у комнаты с номером семьдесят семь. Мария пару раз стукнула в дверь, но, не получив ответа, открыла ее ключами и вошла. Андрей вошел за ней и осмотрелся: это была небольшая комнатка, с тремя кроватями, две из которых были застелены серыми покрывалами, третья же цветастым, и поверх него сидел плюшевый медвежонок; возле окна стоял письменный стол, на котором две аккуратные стопочки: одна тетрадей, а другая книг; на левом краю стола находилась небольшая настольная лампа; на подоконнике, среди больших стопок книг располагались герани в аккуратных горшочках; у двери стоял высокий шкаф; в центре комнаты лежал золотистый, явно недавно пропылесосенный коврик.
– Чисто, – сказал Андрей, робко ступая в комнату.
– Аккуратная девочка, – ответила Мария Александровна. – Выбирай кровать и располагайся. Лидия Дмитриевна сказала, что тебе привезут вещи.
– Вещи? – переспросил мальчик. – Но у меня нет никаких вещей.
– Не знаю, – пожала плечами бабушка. – Это ты уже у нее уточнишь, а пока я тебя оставлю, у меня есть еще много дел, когда придет Валерия, передай ей это, – она протянула ребенку клочок бумажки с накарябанными на нем словами. Андрей не стал вчитываться и лишь бросил листочек на стол и лег на кровать, как только дверь за консьержкой затворилась.
Не прошло и пяти минут, как дверь открылась и на пороге показалась девочка года на два моложе Андрея, но выглядела она намного старше: высокая, стройная, с длинными каштановыми волосами, собранными в строгий хвост, в темном платье школьной формы и белым воротником, аккуратно застегнутым на все пуговицы. Она недоуменно посмотрела на незваного гостя. Андрей тут же спрыгнул с кровати, подошел к столу и молча протянул ей листочек.
Пробежав глазами по сложному почерку консьержки, девочка снова посмотрела на гостя, после чего тяжело вздохнула и отбросила листок в сторону.
– Не думала, что они так поступят со мной и подселят мне мальчишку! Неужели не знают, что я вас терпеть не могу?! – она сверкнула своим карими глазами в сторону мальчика, скромно стоящего у кровати.
– Меня Андрей зовут, – неуверенно произнес ребенок.
– Меня совершенно не интересует твое глупое имя! – Валерия отодвинула стул и села за письменный стол, включила лампу и еще раз прочитала листок.
– Я буду жаловаться, – прошипела она и, смяв его, бросила в корзину для бумаг.
– Все девчонки злые! – обиделся Андрей и сел на кровать. – А маленькие тем более! – он насупился и уставился в стену.
– Сам ты маленький! Мне восемь! – огрызнулась девчонка.
За дверью послышался стук каблуков и голоса.
– Да, именно в эту комнату я его и поселила, видите, вот он, – радостно произнесла Мария и устало прислонилась к стене. Андрей отметил, что бабулька успела зачем-то переодеться. Теперь на ней были бежевые бриджи и желтая футболка с какой-то надписью.
– Мария Александровна, но ведь это сектор Би, только для девочек, – устало протянула директор, глядя сочувствующим взглядом на Андрея.
– Но свободных комнат нет в мужском секторе. А Валерия живет одна… – оправдывалась консьержка.
– Его можно подселить к Жене Литвинову, – тихо говорила Лидия. – Но никак не к девочке. Это против всех правил.
– Но вы же знаете, что Женя – своеобразный парень, у него тоже нет мест.
– Попросим его друзей потесниться, – подмигнула Лида и, уже глядя на мальчика, сказала: – идем, я привезла тебе немного одежды и игрушек, надеюсь, тебе понравится, если нет, только скажи, я привезу что-нибудь другое, – при разговоре с ребенком, голос женщины звучал более бодро и весело.
Взяв мальчика за руку, Лидия Дмитриевна повела его в другой корпус, в свой кабинет, где представила на критику свои покупки. Андрей молча все это осмотрел, некоторые вещи померил и они пришлись впору. Он довольно улыбнулся и поблагодарил за заботу, но добавил, что принять такое не может. Не так воспитан.
Довольно долго Лидии пришлось его уговаривать и уверять, что ничего за это он должен не будет, точно так же как и его родители. Как только разговор зашел о них, ребенок погрустнел и, собрав вещи, устало поплелся за консьержкой, вовремя подошедшей, чтобы что-то спросить. Ее седые волосы были встрепаны, она недовольно сообщила, что на улице сильный ветер и пока она добежала, ее волосы растрепались. Кивнув Андрею, чтобы он шел за ней, она резво покинула кабинет и стала спускаться по ступенькам. Мальчик шел за ней, думая о своих родителях, которым было ровным счетом наплевать на него. Сколько дней он не появлялся дома?
– Не задумывайся, – консьержка положила руку ему на плечо и провела в корпус общежития. –  А теперь в Си, – она резко повернула и, открыв широко дверь, прошла. – Туалет там, – указала она, не сбавляя шага.
Они подошли к комнате семнадцать. Заметив замешательство мальчика относительно странной нумерации, бабушка лишь улыбнулась и постучала в дверь. На пороге тут же показался тот странный паренек с мокрыми волосами. Теперь Андрей лучше его разглядел: это был достаточно высокий тринадцатилетний мальчик, с темными волосами и почти серыми глазами. Из его комнаты доносилась чуть слышная музыка.
– Мария Александровна? Проверка комнаты? – удивленно произнес паренек. Его голос звучал как-то довольно нежно и приятно, он не был похож ни на писклявый голосок мальчиков, ни на бас мужчин. Это было что-то красивое, ласкающее слух. Многие бы с удивлением отметили, что парню с таким  голосом обязательно нужно заниматься пением.
– Нет. У тебя новый сосед, – в голосе консьержки чувствовалось раздражение.
– Но у меня нет мест, – спокойно сказал паренек и прислонился к дверному косяку, он скользнул взглядом по возможному соседу и улыбнулся.
– Есть, – выдохнула Мария Александровна, предчувствуя долгие препирательства и надеясь закончить разговор как можно скорее. – У тебя целых две свободных кровати, – спокойно сказала она и тут же добавила: – Возражения не принимаются, я не стану тебя слушать! Мальчик будет жить у тебя и только попробуй его выгнать! – бабушка резко развернулась на сто восемьдесят градусов и бодрым шагом пошла прочь. Андрей растерянно посмотрел ей вслед и перевел взгляд на нового соседа, который стоял у двери, опустив голову. Присмотревшись, мальчик заметил, что тот плачет.
– Извини, – промямлил Андрей и потоптался на месте, понятия не имея, что ему делать.
Паренек резко опустился на пол и злобно закричал:
– Да какого черта они мне все врут?! Почему им так хочется выставить моих друзей на улицу?! Скажи, – он поднял голову и посмотрел на испуганного мальчика, – ты тоже будешь врать мне, что не видишь Никиту и Колю?!
– Э… – промычал Андрюша, – это те ребята, которые у тебя в комнате? – поинтересовался он, хотя на самом деле никого в комнате видно не было.
– Да, – успокаиваясь и поднимаясь на ноги, сказал Евгений. – Тот, что у окна – Никита, а тот, кого не видно, он сидит на кровати – Коля.
– Приятно познакомиться, – вымолвил мальчик, сам не зная, почему соврал и что ему делать с этой ложью дальше.
– Спасибо! – Женя схватил нового друга за руку и протащил в комнату. – Ребята, вот хороший человек! Человек, который нам не врет! Как тебя зовут, милый друг? – нежно держа за руку, поинтересовался паренек.
– Андрей, – неуверенно ответил мальчик, высвобождая руку и отходя в сторону.
– Давайте это отметим! – засуетился Женя, он подлетел к полке, на которой стоял электрический чайник, залил воды и включил. – Кто будет чай? – после небольшой паузы он продолжил: – Тогда мы с Андрюшенькой попьем! – он достал с другой полки, что над его кроватью, две чашки и пару пакетиков чая.  Как только чайник возвестил о том, что вскипел, Женя разлил кипяток по чашками, сдвинув на пол книги с журнального столика, что стоял в центре комнаты, поставил на него чашки. – Садись, – бросил он мальчику и опустился на колени перед столиком. – За знакомство! – он поднял свою чашку и весело улыбнулся.
Андрей неуверенно подошел к столику  и присев на пол, тоже взял чашку.
– Действительно, приятно встретить человека, который не врет. Я не понимаю, зачем люди врут нам… Ладно мне, но они обижают моих друзей, говоря, что их не существует! А им и так в жизни не повезло, – он сделал пару глотков и, отставив чашку, посмотрел на пустующую кровать, ожидая одобрения, затем стал говорить дальше: – Когда мне было три года, я уже спал в отдельной комнате, а в постели родителей спал мой трехмесячный брат. Так вот… – Женя поерзал на месте, – как-то раз я не мог уснуть, мне было грустно и одиноко. Я лежал и смотрел в потолок, как вдруг услышал тихий стук в окно. Поднявшись, я не поверил своим глазам! – Женя всплеснул руками. – Там, за окном стоял мальчишка моего возраста и тихонько стучал по стеклу! Я тут же вскочил с кровати и подлетел к окну, кое-как влез на подоконник. Поняв, что этого не достаточно и мне шпингалета не достать – поставил гору книг, что мама свалила мне в комнату, я добрался до шпингалета и открыл окно. Прохладный воздух ударил мне в лицо, но я не обращал внимания на дрожь. Я впустил гостя, – паренек сделал несколько глотков чая и отставил чашку еще дальше от себя. – Гость представился Колей и попросился пожить у меня. Его родители из дому выгнали, как только родилась сестренка, – вздохнул Литвинов и посмотрел на пустую кровать. – Утром я познакомил родителей с Колей, очень боясь, что они не позволят ему остаться, но родители сказали мне, что нет никакого Коли! Что я его выдумал! Ты можешь себе представить? Как, как они могли такое сказать?! Накричали на меня и сильно наказали. Ночью я плакал и слышал, как плачет Коля. Мне было так стыдно перед новым другом за своих странных родителей, – рассказчик перевел дыхание и потянулся. – Следующим утром я его не видел. Из-за этого ходил весь день грустный и винил родителей в том, что они обидели Колю. Говорил, что их Бог накажет за то, что из-за них маленький мальчик на улице оказался! Но они все равно продолжали мне не верить! Ночью же я снова услышал стук в окно. Как ошпаренный я соскочил с кровати и подлетел к окну – точно! За окном, на маленьком карнизе стояли два мальчика – Колька и еще какой-то, чуть старше его. Старший оказался Никитой. Никита сбежал из дома, потому что родители постоянно кричали на него и не позволяли завести кошку. С тех пор мы живем вместе, – Евгений придвинул к себе чашку и допил уже остывший чай.
Андрей вытянул ноги и посмотрел куда-то в сторону.
– Печальная история, – вздохнул он, не зная, что еще говорить.
– Да. Самое обидное, что все врут мне, будто моих друзей не существует. Только Лидия Дмитриевна и некоторые учителя верят мне, все же остальные продолжают врать! Ненавижу! – он стукнул кулаком по столу, но тут же успокоился. – Извини, что я вывалил на тебя это все, – протянул Женя. – Просто я действительно буду дорожить тобой, раз ты мне не лжешь, – он встал с пола и завел беседу со своими друзьями, в результате которой для Андрея освободилась кровать.
Первая ночь в школе-интернате прошла для Андрея спокойно. Его странный сосед, рассказывающий несуществующим людям сказку, убаюкивал, а свист ветра за окном лишь добавлял сонливости. Такой тихий и мирный. Что ждало его впереди, Андрей не знал. Ровно, как и не знал, сколько времени он проведет в этом месте, когда снова увидит бабку и мать. Все это казалось сном, глупым сном. В реальности такого не бывает. В реальности родители детей из дома не выгоняют, а если и выгоняют, то уж полиция способна их отыскать. Но тогда еще никто не мог предположить, что все это было взаимосвязано, и судьба была уже предрешена. Его встреча с Лидией Дмитриевной, его поселение в интернате.

 
Глава 6.  Тогда…
Любовь обычно настигает людей стихийно, словно смерч, подкрадывается после тишины и покоя. Именно смерч, потому что ничего, кроме разрушений, мне эта любовь не принесла. Тогда я перешла уже в седьмой класс, но учиться продолжала абы как, стараясь только не получать двоек и по возможности вытягивать легкие предметы на четверки. Мой брат учился и то хуже меня. Наверное, у нас это семейное: мать безграмотная, выросшая у бабки в деревне, зарабатывает собой, хоть об этом и не говорят. Но я знаю, что мужчины дают ей денег за то, что она делает. Именно так появился на свет мой брат – следствие неудачного аборта. Вернее, она просто не успела. Срок был большой. Ненавижу свою мать. И постоянно это повторяю. Ненавижу за то, какая она, ненавижу за то, что она родила меня и дала это проклятую жизнь. Разве это жизнь? В трущобах, в бедноте, в грязи? Ненавижу свою мать. А больше всего ненавижу ее за то, какой образ жизни она ведет.
А он… Какой он? Замечательный, обеспеченный, его форма всегда выстирана, выглажена, уроки всегда выучены. Я завидовала ему и потому все это время ненавидела. Но кто-то решил сыграть  со мной столь злую шутку – именно он должен был стать моей первой любовью.
Тогда, в конце второй четверти моего седьмого года обучения, я влюбилась по уши, тогда началась моя ЖИЗНЬ! Но только сейчас я понимаю, что это было начало цепной реакции, из которой уже не выбраться, а может быть я просто настолько слаба, что не смогла.
Я оставалась после уроков и ждала его около школы, забравшись на лавочку с ногами, сидела и смотрела на парадный вход, ожидая, когда дверь отворится и выпустит из школьного заточения темноволосого восьмиклассника с коричневым портфелем, как всегда набитым книгами из библиотеки.
И вот, тяжелая деревянная дверь с недовольным ворчанием отворяется и из стен учебного заведения появляется Саша. За ним выбегают еще мальчишки, хлопают по плечу и что-то говорят. Мне отсюда не расслышать. Сжимаю подол юбки и напрягаю слух изо всех сил – тщетно. Спрыгиваю с лавки и мчусь к школе. Волосы растрепаны, юбка вся в зацепках от деревянной лавки и лазанья по деревьям, но я счастлива, потому что он уже не слушает мальчишек, потому что он смотрит на меня! Я счастлива. Подбегаю к нему и выдыхаю. Ладони потные, внутри всю колотит, но я счастлива.
– Ты опять караулишь? – улыбается Федька – прихвостень старосты и вечный доносчик, считает, что все про всех знает и готов мамой поклясться, что эти знания – прописная истина.
– Вовсе нет! – задираю я нос к верху. – С чего мне вас караулить?
– А вдруг нравлюсь я тебе! – Федька вытягивается по струнке и ехидно улыбается, ожидая моей реакции. Он знает, что у меня взрывной характер и я могу ударить, тогда у него будет повод снова донести на меня учителям и получить столь необходимую ему похвалу, якобы за доброе дело.
– Ты слишком страшный! – показываю я язык. Саша и еще какой-то мальчишка заливаются смехом и показывают пальцем на Федьку, тот пунцовый бурчит себе что-то под нос и убегает.
– Молодец! Поставила его на место! – смеясь, говорит Саша и одобряюще хлопает меня по плечу. Я улыбаюсь до ушей и хочу, чтобы он не убирал руку с моего плеча, но секунда так коротка и вот его рука уже в кармане брюк. – Пойдем, мороженного поедим! – предлагает он. Я сильно удивлена: какое мороженное зимой? Но соглашаюсь, и мы идем, идем есть мороженное в такой холодный день, но рядом с ним он теплый, очень теплый!
Саша купил мне и себе мороженное, и мы веселые шли по улице в сторону его дома.
Я знала, что он многим девчонкам покупает мороженное, что считает это дружеским жестом, и не более того, но в тот момент я была пьяна новым чувством, захлестнувшим меня.
Тогда я еще не осознавала, что происходит, а он даже не представлял, как помогал мне перестать ненавидеть жизнь и окружающих меня людей, хотя ничего такого и не делал.
Каждый зимний вечер я была готова ждать его за домом, пока он гулял с друзьями, а потом врать, что наша встреча чистая случайность и искренне изображать удивление.
Наверное, в этом что-то есть, в такой безмятежной и чистой любви.
В один из зимних дней, когда я в очередной раз летела в школу, у меня был еще один повод с ним увидеться – я хотела попросить помощи с задачей по тригонометрии, которую любила, потому что ее любил он, но не всегда понимала.
Влетев в школу, я подбежала к расписанию и, судорожно пробежав его глазами, помчалась в 214, но звонок прозвенел раньше, чем я успела добежать.  Понимая, что во время урока он ко мне не выйдет, да и свой урок пропускать мне нельзя, я пошла в свой кабинет. Учительница даже не обратила внимания на мое опоздание.
Урок пролетел довольно быстро, пролетел чередой кадров мечтаний и воспоминаний. Я снова поднялась на второй этаж и, аккуратно заглянув в приоткрытую дверь, стала искать его глазами среди ребят, но все никак не находила. Тогда же я открыла дверь настежь и бесцеремонно вошла в кабинет. Первым меня заметил Федька и ехидно так, своим противным мальчишечьим голоском пропищал мне, что Саша заболел и ближайшие несколько дней в школу ходить не будет.
Что я испытала тогда, трудно точно сказать. Мое сердце, моя душа готовы были выпрыгнуть наружу, но, куда дальше бежать, они не знали, как и не знал разум. Потому я и сидела в школе, в прострации, в своих мыслях, утопающая в панике, звенящей в ушах. Это ужасное, страшное чувство. Хочется думать, что это сон, безумно хочется закрыть глаза, а когда открыть узнать, что все в порядке. Страшно открывать глаза и снова сталкиваться с этой реальностью.
Наверное, стоило пойти его навестить. Ведь так и поступают друзья? Но я боялась, искала хоть какую-нибудь причину, кроме того, что я за него беспокоюсь, искала, но тщетно. Без причины я пойти не могла. Слишком боялась. Слишком.
Последующие несколько дней, которые он не ходил, я все искала причину, искала, но не находила. И тогда что-то во мне переломилось. Сколько я еще буду так бояться и не решаться? Я смогла заставить себя, заставить себя пойти к его дому, но это оказалось проще, проще, чем позвонить в дверь. Полчаса я стояла на холодном ветру, судорожно прокручивая в голове варианты развития событий. Мысли были настолько фантастическими, что мне хотелось врезать самой себе за такой бред, хотелось выключить этот нескончаемый поток картинок в моей голове. Я и не заметила, как сделала шаги к его дому, к его двери, как нажала на дверной звонок и услышала за дверью тоненькую трель.
Послышались шаги. Что-то во мне кричало, приказывало бежать прочь, прочь отсюда! Боже, как это страшно, почему мне тогда было настолько страшно? Но все успокоилось и сердце вернулось на место, все успокоилось, когда он открыл дверь. Встрепанный, с шарфом на шее, в спортивных штанах и свитере, он улыбался мне.
– Проходи! – он распахнул дверь шире и впустил меня. Или не меня. Или это уже была не я. Слишком спокойная, слишком уверенная, слишком для такой влюбленной дурочки, как я.
– Я рад, что ты пришла! – он взял мое пальтишко и повесил на крючок в прихожей. Я разулась и прошла за ним следом. Я слышала его слова? Это были его слова?
Он пригласил меня присесть на его диван. Я огляделась: небольшая комнатка, размер которой уменьшался еще вдвое от такого количества шкафов: с книгами, с посудой. Это было больше похоже на какую-то норку, нежели комнату. У окна небольшой письменный столик, на котором порядок. Неужели его? На полу коврик, чистый, блестящий, не вытертый. Не то, что у нас дома – обычная тряпка, постоянно грязная и сбитая у кровати.
– Как ты себя чувствуешь? – я слышу свой голос, но это не я говорю. Не может такая трусиха, как я, сейчас вот так вот говорить. Не может такого быть.
Он рассказывает что-то. Много рассказывает. Про маму рассказывает. Чудесная у него мама. Так старается, работает, умная мама. Он показывает ее фотографии. Да, он любит свою маму, очень любит, вижу это, и она его очень любит, вижу по ее глазам. Но я ничуть не завидую, я счастлива, что у него такая чудесная жизнь и сам он такой чудесный.
Прошу его помочь мне с тригонометрией. Опять не понимаю, что ж такое. А он объясняет лучше учительницы, намного лучше. Сразу, с первого слова, понимаю. И так приятно рядом с ним. Я счастлива. Теперь я понимаю, что такое счастье. Безумно приятно.
Не замечаю, как пролетает время. Слышу – щелкает замок и торопливые шаги.
– Сашенька, у нас гости? – приятный женский голос, я встаю, чтобы поприветствовать его мать. Она входит в комнату и ее лицо сразу становится удивленно-радостным, как она видит меня, а мне чрезвычайно стыдно, что я такая глупая, так плохо одета, да еще и голодная – с утра крошки во рту не держала. До меня доплывает еле уловимый запах ее духов. Приятный запах, какой-то особенный. Мне кажется, что больше никто так не пахнет, разве что только Саша.
– Это Лида, – улыбается он.  – Подруга моя со школы. Она на год моложе. В седьмом классе учиться. Смышленая девочка, – он улыбается матери и мне одинаково. Хочется верить, что любит меня так же, как ее. Так же сильно.
От «смышленой девочки» у меня на щеках выступает румянец и я опускаю голову, не могу больше на них смотреть, они слишком хорошие.
– Приятно познакомиться, – улыбается женщина и уходит в прихожую, слышу, идет в кухню. – Сейчас ужин приготовлю!
Я вздрагиваю от ее слов.
– Мне очень неловко оставаться на ужин, – мямлю я и понимаю, что с кухни она меня не услышит. Саша берет за руку и ведет в кухню.
– Ты наверняка проголодалась после умственных занятий, – улыбается он, и я понимаю, что хочу всегда, каждый день, каждый час, каждую секунду видеть эту улыбку! Я следую за ним. Мы входим в небольшую кухоньку и он приглашает меня за стол. «Воспитанный», заключаю я. Я сажусь на деревянный стул и внимательно смотрю на нее: среднего роста, худенькая, волосы завязаны в пучок, в длинной юбке до пят, скрывающей ее стройные ноги, в белом фартучке. Ее лицо сосредоточено, а взгляд рассеян. Видимо, она о чем-то думает, о чем-то своем, о чем-то, мне не подвластном.
Когда я отвлекаюсь от своих мыслей, замечаю, что передо мной стоит тарелка с картошкой и курицей. Для меня удивительно есть даже картошку в будние дни. У нас только крупа со старого склада, да картошка по праздникам, о курице я и не говорю.
В тот вечер я несказанно была счастлива и, идя домой, прыгала на одной ноге и напевала какую-то песенку. Снег так красиво кружил на фоне черного неба, что я не могла оторвать от него взгляд и шла, подняв голову, чуть не ударилась о фонарный столб. Меня переполняло счастье, оно растворялось в крови и перегонялось через сердце, проникало в каждую клеточку и застилало разум.
Я влетела в квартиру и радостно обняла брата. Мамы дома не было, так что ужин разогревать пришлось мне, но я была настолько счастлива и сыта, что теперь эта слипшаяся гречка вызывала во мне лишь отвращение. Я поставила тарелку перед братом и убежала в спальню, предварительно наказав ему помыть за собой посуду.
Лежа в кровати, я снова и снова прокручивала перед глазами время пребывания в его доме и знакомство с его очаровательной матерью. «Почему у меня не такая мать?» – задавалась я вопросом, глядя через стекло на темную улицу. «Ей не обязательно быть богатой, достаточно просто быть человеком, а не той, кем является моя мать». Я перевернулась на правый бок и всмотрелась в темноту своей комнаты, там, куда я смотрела, проглядывал старый деревянный стул, на который я обычно вешаю свою одежду. «Где его отец?» – спросила я у темноты, – «почему он ничего про него не говорил? Умер? Ушел? Но как можно уйти от такой чудесной жены и такого чудесного сына? Значит, умер. А может быть, мой папа не умер?» – терзалась я мыслями, крутясь с боку на бок. – «Может быть, ему просто надоела моя мать и я сама, потому он ушел?!». Это окончательно согнало с меня сон и, борясь с холодом, я встала с постели и подошла к окну. Приблизительно было около двух ночи, а мать еще не вернулась. Не сказать, что я испытывала беспокойство за нее, ведь моя ненависть к ней была сильна, но что-то больно покалывало в области сердца. Я помнила ее теплые руки, ее прикосновения и нежные слова, когда я еще не могла видеть. И вдруг на меня снизошло озаренье: ведь именно из-за глаз все это! За что мне достались  такие глаза от рождения?! Почему было не родить меня мертвой или не бросить в доме малютки? Или не выкинуть на ближайшую помойку, как испорченную вещь?! Ведь мать нередко мне говорила, что я испорченная и дрянная, ничем ее не радую и никогда не радовала. Тогда зачем она оставила меня?!
Я облокотилась на подоконник и переминалась с ноги на ногу. В комнате слишком холодно: отопление снова плохо работает. Мне хотелось сейчас оказаться в доме Саши, рядом с ним, в теплой постели. И я начала мечтать… Мечтать о том, что мы поженимся, что будем жить в двухкомнатной квартире, что я буду готовить ему вкусные обеды, а он будет каждый вечер, приходя с работы, нежно целовать меня, что у нас будет два ребенка – мальчик и девочка, что мы будем растить их в любви и они не будут знать ни голода, ни холода, они будут гордиться своим папой, а девочка будет хотеть стать такой же домохозяйкой, как бабушка.
Окончательно замерзнув, я вернулась в постель и укуталась одеялом, но это не помогало согреть заледенелые ноги. Почти до утра я не сомкнула глаз. Я слышала, как щелкнул замок и, как шмыгая ногами по полу, в квартиру вошла мать. Звучно плюхнула свою сумку на пол и сбросила туфли. Проснулся мой брат. Я слышала, как он вставал с постели и шел к ней. Она шикнула, чтобы он немедленно лег в постель, потому что она слишком устала. Мой брат не унимался. Просил внимания. Детям нужно внимание родителей, иначе они вырастают нелюдимыми. Шлепок. Брат плачет. Слышу, как сучат его ножки по бетонному полу, слышу, как он рыдает, вбегает в комнату и ныряет в кровать. Я накрываюсь одеялом с головой, чтобы мать была уверена, что я сплю, но ей и так все равно. Проходит в кухню, звенит посудой, я засыпаю…
Механический будильник ужасно пугает по утрам. После него бешено колотится сердце. На ватных ногах я поплелась в ванну. Умыла лицо холодной водой и стала собираться в школу. Мать спала. Брат уже тоже встал и требовал от меня завтрак. Я не умела и не любила готовить, потому съязвила ему, чтобы шел и будил мать, а сама умчалась из дома настолько быстро, насколько могла.
Как  ошибочно было тогда мое чувство «нужности» по отношению к Саше. То, что я была у него дома и его мама меня угостила ужином, еще далеко ничего не значило, но как это объяснить впервые полюбившему сердцу? Сердцу, которое верит в сказки и любовь до гроба.
В этот день в школе мы практически не общались. Он все время был окружен своими друзьями, а со мной только лишь поздоровался. В тот момент я затаила на него огромную обиду и поклялась сама себе, что никогда первой не подойду.
До позднего вечера я гуляла на улице, но ни с кем не общалась,  я просто мерила шагами расстояние от его дома до своего, может быть, в надежде встретить.
Той же ночью я поняла, насколько глупа, и, сидя у окна и смотря в ночную темноту,  ругала себя, что предала свою любовь, что он мне такого никогда не простит. Я плакала, скрыв лицо в ладони. Я ненавидела себя целиком и полностью. Я понимала, что теперь должна стать лучше, намного лучше. Умнее, воспитание, сильнее. А я слабая. Маленькая и слабая. Плачу от любой неприятности. Плачу и плачу. Как маленький ребенок. Надо менять себя. Менять ради него.
Я постоянно рассказывала о нем Светке. Подруге моей сердечной. С первого класса вместе сидим, вместе домой ходим, вместе гуляем. Живет она еще хуже, чем я – в домике под снос, да, наше государство все обещает, да обещает дать ей квартиру в пятиэтажке, а все не дает.  И домик все не сносят. Вот и живет она там с матерью, отцом, бабкой да младшим братом. Брат ее моему ровесник. Тоже дружат. Жалко только, что матери у нас не дружат. Да кто ж будет с моей общаться-то? Знают все, догадываются, чем она занимается и откуда иногда новые платья в гардеробе появляются. Светка любит свою мать и брата. Вообще семью свою любит и может трещать о них хоть неделю без остановки, а я так про Сашку, про его мать. Все, что знаю. Иногда начинаю врать, придумывать, тогда Светка морщит свой картофельный носик и недовольно смотрит на меня. Не сказать, что девка она красивая, средняя, на любителя. Но любитель такой нашелся, ходил за ней все паренек из параллельного, портфель носил, а мы с классом хи-хи, да ха-ха, мол, жених и невеста. А вот уже не ходят. Месяц как не ходят. Носит он портфель другой девчонке. Она никогда им не хвасталась и ничего не рассказывала. А я не спрашивала. Тогда меня не интересовали мальчишки, а сейчас… Сейчас только Саша, только о нем говорю, только о нем думаю, только для него делаю. Знаю, что отличник, сама хочу стать отличницей. По вечерам уроки учу. Светка умная девчонка, но не отличница, математику плохо понимает, на четверку. И вот мы сидим с ней по вечерам в ее домике под снос, в маленьком уголке со столиком, отведенным ей для уроков, а вокруг всегда шум, смех, общение. Странная семья. Всегда шутят, живут бедно, а шутят. Не понимаю.
И в выходные я учусь, и в праздники, и на зимних каникулах я все училась да училась. Вторую четверть плохо закончила, с тройками, а третью надо без троек, с четверками да пятерками. Хочу, чтобы глядя на меня, он говорил, какая я у него умная. А он не говорит, улыбается, а не хвалит. Хвалит, только когда пятерку получу, ради которой столько работать надо, что ужас! Вот тогда хвалит. Говорит, мама так научила. Не стоит хвалить за мелочи, зазнается, мол, человек. А я не зазнаюсь, я просто буду счастлива, счастлива как кошка, которую напоили молоком и теперь позволяют лежать на руках. Счастлива.
За зимой, как водится, идет весна. Тает снег, ручейки начинают бежать по улицам, лед по реке плывет – красиво! Птицы оживают, петь начинают, щебетать, на солнышко все смотрят, ему песенки поют. И моя душа поет. Поет при виде Саши, поет, когда мы гуляем вместе держась за руки, поет… Я просто счастлива. Иногда плачу, плачу из-за ерунды. Утром уж и не помню, из-за чего плакала. Обижаюсь на него, дураком называю, а потом домой к нему прихожу и извиняюсь, а он улыбается и говорит, что не обиделся, но и меня в шутку дурой назовет. А я соглашаюсь. Всегда соглашаюсь.
На уроках рисую сердечки на полях тетрадей и имя его вписываю. Портрет нарисовать пытаюсь, чтоб в рамку вставить да у кровати поставить, а все не получается. Он такой у меня идеальный, прекрасный – мои кривые руки не могут этого нарисовать. Хочется оторвать себе эти руки, не нужны они мне.
А время-то идет… На деревьях почки появляются, солнышко все ярче и теплее, дни все длиннее и мы все дольше гуляем и я все больше счастлива. Все хочу ему признаться, что люблю, но боюсь, безумно боюсь, что не любит он меня, хотя прогоняю эти мысли. «Любит! Любит!» – твердит мне мое сердце, – «любит, да еще как!». И я таю, как последний снег, таю, когда он берет меня за руку, и улыбаюсь. А вечерами учусь.
В конце четвертой четверти учителя в шоке были, выставляя мне пятерки по всем предметам. А я ходила гордая по школе и хвасталась даже тем, кого не знала.
Мы вышли на каникулы, долгожданные, летние каникулы. А я не сказать, что была им рада. Времени гулять со мной у Саши почему-то постоянно не оказывалось – он маме помогал, подрабатывал да с ребятами своими, одноклассниками, все гулял, а я так, а я не удел. И сидела  я на лавке перед домом и смотрела на это горячее солнце и все мечтала, что когда-нибудь вместе мы будем смотреть на это солнце, лежа рядом и держась за руки. Я мечтала, слишком много мечтала. А время шло, а лето шло. День за днем, неделя за неделей. И с девчонками своими я гуляла и с ребятами из класса, а все не то, а все не интересно. И стала я под конец лета из дома не выходить и все книги читать. Помнится, Тургенева «Отцы и дети» начала, так за ночь и прочитала, все брату спать мешала. Читала и читала, нравилось мне, я так о нем не думала, а то, чем больше думала, тем больше сходила с ума от своей любви. И я считала дни до окончания каникул, считала дни до начала учебы, когда я снова буду видеть его на переменах и буду провожать его до дома после уроков. Наверное, это не правильно, да все, что происходит в моей жизни, неправильно, но я так безумно счастлива, что какое мне дело до правильности?!
Первого сентября, как всегда, все классы выстроились на линейку возле школы. Погода была омерзительная: небо было затянуто низкими серыми тучами, шел мелкий колючий дождь, дул пронизывающий ветер. А ведь всего два дня тому назад стояла теплая и жаркая погода! Я переминалась с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть и смахивала с лица противные капли. Одноклассницы весело о чем-то щебетали, делясь летними впечатлениями. Когда заговорил директор, все встали ровно, словно по команде «смирно», смолкли голоса, слышался только шелест мокрых букетов на ветру.
Закончив речь, директор отправил всех в классы, и я лишь мельком смогла увидеть Сашу, но даже этого секундного мгновения мне хватило, чтобы оказаться на седьмом небе от счастья. Я хотела замереть, чтобы видеть его постоянно, но одноклассница толкнула меня в спину, что я чуть не упала. Я огрызнулась на ее неуклюжесть и проследовала за классным руководителем.
Прозвенел звонок на первый урок в восьмом классе. Первый урок, на котором я уже мечтала скорее оказаться за стенами школы. Но привела мысли в порядок, ведь я должна учиться! Для него! Учиться! Чтобы он мною гордился. И я училась, весь первый урок я училась и весь второй, и третий… А потом нас отпустили, отпустили домой, и я, перепрыгивая ступеньки, бежала вниз, бежала к той лавочке, под то дерево, откуда я обычно за ним наблюдала.
Выбежав из школы, я огляделась. Он уже был впереди и куда-то быстро шел. Один. Я окликнула. Махнула рукой.
Саша резко остановился, сначала недовольно глянул на меня, а потом улыбнулся и подошел.
– С первым учебным днем.
Господи, как много можно отдать за эту улыбку! Все! За его одну улыбку! Отдать все!
– И тебя, – улыбнулась я в ответ.
Не знаю, что на него нашло, но он подошел ко мне вплотную и поцеловал в щеку.
– Лидочка, – произнес он настолько нежно, насколько только возможно произнести это ужасное имя, – мне надо бежать, прости, увидимся завтра! – Саша махнул рукой и помчался прочь. А я стояла у дверей школы готовая вот-вот упасть в обморок от несказанного счастья. Я дошла до стены и, прислонившись к ней спиной, тяжело дышала. Мое лицо горело, да что там лицо! Все тело пылало огнем! «Это любовь! Это любовь! – звучало в голове. – Он любит меня! Любит!». Это неописуемое счастье, неописуемая эйфория!
Следующие дни я продолжала дышать этим поцелуем, быть настолько счастливой, насколько это было возможно и можно. Мне хотелось кричать об этом всему миру, но я лишь загадочно улыбалась, когда одноклассницы пытались что-то у меня узнать, а сама по переменам тихонько выбегала из класса и бежала к нему, чтобы хотя бы посмотреть. Там была удобная позиция – я могла наблюдать, оставаясь незамеченной ни им, ни его одноклассниками, ни, тем более, своими. И я наблюдала, наблюдала, как он смеется с друзьями, как они дурачатся, как хлопают друг друга по плечу. Иногда я заходила в классную комнату и начинала с ним говорить, но только по учебе, чтобы никто ничего не знал, только по учебе.
И так продолжалось до новогодних праздников, я была настолько счастлива, что с радостью помогала маме готовить праздничный ужин и даже не обратила внимания на то, что с нами будет праздновать ее очередной мужик, мне было просто все равно. Я уже строила планы на далекое будущее, на счастливое будущее.
Практически сразу после новогодних каникул мне выпал шанс прогуляться с ним до магазина, но мы разговорились и разговаривали настолько долго, что не заметили, как оказались в другой части города.
– И куда ты меня увела? – он игриво покосился на меня, а я замерла, боясь, что сделала что-то не так.
– Это не я! – уверенно ответила я и сделала шаг назад.
– А кто же? – на лице Александра все так же сияла эта игривая улыбка. Он резко наклонился, зачерпнул рукой рыхлый снег и попытался слепить снежок, но тот сыпался у него из рук.
Поняв ход его мыслей, я тоже попыталась сделать снежок и, сказать честно, это мне удалось, так что я впечатала ему точно в нос своим снежком, а потом, сгибаясь пополам, смеялась на то, как снег сыпался с его лица. И тут его руки коснулись моих, я почувствовала толчок и очутилась в сугробе, но все так же продолжала смеяться. Сашка завалился рядом и, улыбаясь, смотрел на меня.
– Как мы завтра в школу пойдем? – хихикала я. – Сейчас уже точно за полночь. Мы же не проснемся.
– А ну эту школу! Давай гулять! – он вскочил на ноги, потянул меня на себя и мы помчались дальше по городу, смеясь и напевая какие-то песенки. Это было такое неописуемое счастье.
И так продолжалось и потом. Мы общались, гуляли, ходили вместе в магазин, я бывала у него дома, он познакомился с моим братом, но… Именно тогда я совершила самую страшную ошибку. Я поверила, что все это по-настоящему.
Время шло слишком быстро, события сменяли друг друга, эйфория сменялась депрессией, а депрессия снова эйфорией, но как это глупо было по сравнению с тем, что должно было быть впереди… Время шло слишком быстро, унося эти счастливые моменты. Слишком быстро наступило лето, в которое я шагала полная надежд и мечтаний. Так же быстро оно и прошло, так же сумасшедшее, оно прошло, если быть точной. Моя любовь разгоралась все сильнее и сильнее, и я теряла голову. Нельзя быть настолько счастливой.
Осень вступила в свои права так же быстро, как отдала их  в том году. Пожелтела листва, подул прохладный ветер, все чаще стал моросить противный дождь. Снова началась учеба. Теперь уже девятый класс. Все шло слишком, слишком быстро. Я не заметила... Моя любовь подвела меня, меня подвело то чувство, что восхваляют веками поэты, писатели, художники… Оно уничтожило все…
Я сидела и смотрела в окно, как качаются от осененного ветра деревья, слышала, как скрипит старая осина. Но какое мне дело было до старой осины? Я вспоминала сегодняшний день и лицо Саши, такое грустное, такое печальное, словно из него разом выкачали всю радость. Я попыталась узнать, что случилось, но меня лишь попросили не подходить. Я пыталась понять, что с ним происходит. Я провела всю ночь в раздумьях, но так и не пришла к единому выводу и решила в этот день с ним поговорить. Правильно ли это было, я не знаю, но все обернулась слишком… Что-то слово «слишком» слишком часто стало повторяться в моей жизни. Вот, опять.
Я стояла возле кабинета, где у него еще шел урок, и ждала звонка. На свой урок я не пошла и провела все сорок пять минут в коридоре, периодически прячась от учителей, проходящих мимо, за угол.
– Прекрати это, – шепнул он мне на ухо, когда урок уже кончился. Я и не заметила, как Саша вышел из кабинета и оказался возле меня. Его дыхание было частым, а взгляд каким-то бегающим. – Прекрати это, слышишь? – повторил парень.
– Что? – я сглотнула ком, стоявший в горле. Мое сердце бешено колотилось, казалось, что оно достигло размеров всего организма и сейчас сотрясало его полностью, пытаясь прорвать тонкую кожу и выскочить.
– Ходить за мной, – сухо ответил Александр.
– Но ведь… – мямлила я. Ощущение того, что вот-вот я упаду в обморок от бешеного страха,  не придавало мне решимости говорить то, что я собиралась.
– Разговор окончен, Лида, – он развернулся и пошел прочь по коридору, а я стояла вжавшись в стену, еле сдерживая слезы и смотрела ему вслед.
Что тогда произошло? Что изменило его отношение ко мне? Может он узнал, кто моя мать и поэтому решил перестать общаться со мной?
Тогда это было самым логичным объяснением из всех, и я пуще прежнего ненавидела свою мать, я хотела, чтобы она умерла, тот час, и я могла бы придти к нему и сказать, что ее больше нет, и мы можем быть вместе. А может быть, причина была и не в моей матери, а во мне самой. Кто я такая, чтобы быть для него кем-то важным?
Я шла по мокрой дороге, не перешагивая луж, ботинки давно промокли и неприятно чавкали осенней водой, смешанной с грязью. Я шла, смотря в одну точку и ничего не видя перед собой, в глазах стояли слезы, но я изо всех сил пыталась не плакать.
Что мне было делать дальше?
Придя домой, я забралась в кровать и провалялась несколько часов, ревя в подушку. Брат пытался мне что-то сказать или утешить, но я в грубой форме посылала его куда подальше. В таком состоянии я не могла объективно оценивать ситуацию, не могла думать дальше. Будущего не было, было только прошлое, в которое я отчаянно хотела вернуться, вспоминая по секунде то, что было, пытаясь найти ответы именно там, в прошлом, а не в настоящем. Это сводило меня с ума. Я превращалась в некое подобие себя, которому уже все равно. Наверное, так бывает у всех – тебе просто все равно на то, что будет с тобой завтра, послезавтра, через год, два. Ничего не будет, и ты остро это понимаешь. Будет только гнетущая пустота. 
И я решилась, решилась на то, на что многие не решаются. Я долгое время смотрела на кухонные ножи, сжимала рукоять так, что белели костяшки пальцев, я водила ножом вдоль вен, но боялась сделать себе больно. Я ненавидела боль в любом ее проявлении, но мою душу разрывало на части. Что было выбрать? Всю жизнь, как мне тогда казалось, терпеть то, как мою душу раздирает на части, или же перетерпеть некоторое время боль в руке и расстаться с обеими навсегда. Расстаться с этим невыносимым, так называемым белым светом.
Но нож я отложила и выбрала другой путь. Но по той же, кривой дорожке. Я шагнула к стройке, что была неподалеку. Девятиэтажный дом был почти достроен, но еще не закончен – велись косметические работы, и под видом одной из маляров я проскочила в подъезд. Быстро поднялась на последний этаж и с радостью или удивлением обнаружила открытым люк, ведущий на крышу. Я поднялась. Холодный ноябрьский ветер ударил мне в лицо и растрепал волосы. Убрав их со лба, я уверенно шагнула к краю, но как только посмотрела вниз, мне стало страшно. Безумно страшно, голова кружилась, гудела, шумела, словно я находилась рядом с взлетной полосой. Я подошла еще ближе к краю пропасти, именуемой, на тот момент, для меня спасением. Чтобы хоть как-то собраться с мыслями, я закрыла глаза и попыталась приглушить весь этот гул в моей голове. Всего один шаг и…
 
Глава 7. Тогда…
День тянулся спокойно и размеренно. Подходила к концу моя первая неделя в кресле генерального директора, и, стоит отметить, я неплохо справлялась со своими обязанностями и уже думать забыла о том, как это кресло мне досталось. Я постоянно была вся в бумагах или же на встречах с влиятельными людьми. Домой я частенько приходила за полночь, а иной раз засыпала прямо здесь, в своем кабинете. Выходные пролетели еще быстрее несчастных будней, да еще и так, что я толком не могла провести время с Димой. Ему тоже периодически приходилось выезжать на встречи, он тоже был завален бумагами и не мог продохнуть. Вот так и началась наша рутина – на дом почти не хватало времени. На самом деле это не было бешеной гонкой за богатством, мы хотели накопить на свой небольшой домик, а потом открыть частную фирму, чтобы работать только на себя и проводить больше времени вместе.
И казалось ничего не могло изменится, пока не открылась дверь моего кабинета и не показалось довольное улыбающееся лицо Марии Алексеевны. Стоит заметить, что Мария Алексеевна типичный кадр любой фирмы – среднего роста, сорока пяти лет, с короткими темно-бордовыми волосами, круглым лицом, да и телосложением напоминающая колобка, Мария была заядлой сплетницей и дня не проходило без очередной пикантной истории о ком-либо из сотрудников, а если таковых историй в ее запасе не имелось, она всегда начинала разговор о звездах эстрады или политиках. Марию Алексеевну не любил весь офис, а тем более вся бухгалтерия, в которой она, собственно, и работала. Но увольнять ее никто не брался, потому что она все про всех знала, и порой молчание ее обходилось довольно дорого.
Так вот, отворилась дверь моего кабинета и вплыла она. Ее лицо сияло от радости. Она, робко семеня, подошла к моему столу и, не дожидаясь приглашения, села напротив.
– Нина Михайловна, – начала она. – Знаете, у меня вот трубу прорвало.
«Да тебя давно прорвало», подумала я про себя, постукивая кончиком карандаша по столу.
– Это к сантехникам, – устало выдала я. – От меня вы что хотите? – я отъехала на стуле к окну и, отодвинув жалюзи, взглянула на парковку.
– Так я ж обращалась к сантехникам! – встрепенулась женщина и поерзала на стуле. – Сказали менять надо, а вот поди ты! – воскликнула она так, что я вздрогнула и перевела взгляд на нее. – Денег не хватает. Понимаете, все сбережения ушли на новый холодильник и ничего не осталось!
– От меня-то вы что хотите? Я же не банк, – протянула я. – Возьмите кредит, а справку из бухгалтерии сами себе напечатаете. Можете даже чуть-чуть прибавить к зарплате, – подмигнула я, но встречного восторга не получила и смутилась.
– Так кто ж с банками-то связывается? Зачем это нужно? Не нужно это совсем, понимаете? Не нужно! Потом такие проценты выплачивать! Как за три ремонта! Я тут подумала, Ниночка, – Мария Алексеевна встала со стула и подошла ко мне. – Что ты могла бы одолжить мне пятьдесят тысяч, – она говорила это с таким лицом, будто бы я печатаю эти деньги и могу легко дать ей хоть пятьсот пятьдесят.
– Простите, Мария Алексеевна, – подняв руки, словно пытаясь отмахнуться от назойливой мухи, я отъехала в сторону, – но мы с моим будущим мужем хотим купить дом и пожениться, так что свободных денег у меня, увы, нет!
– Как нет, Ниночка? – она просеменила за мной, чем начинала меня изрядно злить. – Раз дом вы еще не купили, то деньги у вас точно есть.
– Да какое вам вообще дело до моих денег?! – вскипела я, вскочила со стула и встала прямо перед ней. – Я, конечно, знала, что вы та еще штучка, но что б настолько! Как у вас вообще хватило наглости просить у меня денег?! – кричала я. Мне хотелось убить эту назойливую муху, прихлопнуть газетой, а потом, с чистой душой продолжить свои дела.
– Ниночка, ошибаетесь вы, ой, как ошибаетесь, – женщина отошла от меня, проводя указательным пальцем по столу, она подошла к книжному шкафу, надеясь, что там мой гнев ее не достигнет. – На свадьбу, говорите, копите? На дом общий, говорите, копите? – Мария посмотрела на меня своими крысиными глазками, в которых я уже увидела что-то неладное.
– Да, – смягчилась я.
– Так свадьбы может и не быть! Так и зачем же вам копить? – улыбалась женщина.
– О чем вы? – уже спокойно и почти без интереса спросила я, возвращая свой стул на место и медленно опускаясь на него.
 – Как о чем, Ниночка? А вот если благоверный ваш узнает, как вы это кресло получили…
«Вот как,» – вздохнула я про себя, даже не дослушав ее фразы до конца, и откинулась на спинку, «Узнала все-таки как-то, ну теперь все, война. Либо я иду у нее на поводу, либо выгоняю ее с фирмы».
– Так что, Ниночка, думаю, не такая и большая плата за семейное счастье. Однажды же вы заплатили, – ехидно улыбнулась она. – Заплатили, чтобы это кресло получить, а теперь придется заплатить, чтобы мужа сохранить. Понимаете, Ниночка, – Мария сделала несколько шагов по моему кабинету, – за все надо платить или честно жить. А вы жить честно не захотели, а то сидели бы в другом креслице, зато с чистой совестью и, – она с презрением на меня взглянула, – другим местом.
Я сглотнула. Мысли в голове путались, я не знала, что сказать и что делать, к кому бежать за помощью. Бывали у меня похожие ситуации, когда не знаешь, что делать, когда страшно, и я обычно разрешала их с Димой, а сейчас…
– Времени думать я вам много не дам, – посерьезнела она. – Все будет зависеть от того с чем я выйду из этого кабинета. Мне не сложно будет сразу же подойти к Ларисе и рассказать, почему передумали брать ее на эту должность, а потом и пустить слушок…
Я рывком открыла ящик стола, вытащила свою кредитку и бросила на стол перед собой.
– Бери, я позвоню в банк и скажу, чтобы тебе позволили снять ровно пятьдесят тысяч и не копейкой больше! И не смей ко мне больше подходить! – рычала я. В голове путались мысли, цепляясь одна за другую, перепрыгивая, переплетаясь и соединяясь в одно единственное желание – оказаться как можно дальше, в теплой, уютной постели и открыв глаза, благодарно вздохнуть, что это был лишь сон.
Но Мария Алексеевна совершенно не собиралась таять, она взяла мою карту и гордо удалилась, посмеиваясь. Я же откинулась на спинку стула и убрала со лба прилипшую прядь. В офисе было невыносимо душно, я расстегнула пару пуговиц белой блузки и жадно схватила, наполнившийся запахом ее духов, воздух.
Был ли это конец,  я не знала, но всем сердцем на это надеялась, надеялась, что мой единственный обман не всплывет, что все будет так хорошо, как мы и мечтали.
Время имеет интересное свойство: протекать настолько быстро, когда опаздываешь, и замедляться до невозможности, когда тебя поглощает ожидание. Именно ожидание мучило меня весь последующий обеденный перерыв, который я обычно проводила со своим будущим супругом, а сейчас, не имея сил, смелости и самообладания перешучиваться с ним, я позволила себе еще одну ложь, сказав, что у меня слишком много работы.
Я сидела, откинувшись на спинку стула, и пила горячий ароматный чай, что подарила мама. Солнце светило точно в мое окно, так что пришлось закрыть жалюзи. Тогда оно создало причудливую теплую обстановку в моем кабинете и мягким розоватым светом, просачивающимся сквозь красноватые полосы жалюзи.
Дверь моего кабинета распахнулась, и моя идиллия была разрушена. Я устало посмотрела на вошедшую и поставила чашку на блюдце, после чего приподнялась из кресла.
– Вот и все, Ниночка, – ухмыльнулась шантажистка, протягивая мне карточку.
– Теперь, я надеюсь, вы забудете об этом? – двумя пальцами я взяла пластиковую карту банка и посмотрела в ее хитрые глаза. Те блестели невообразимой радостью победы.
– Ох, Ниночка, мне еще далеко до потери памяти, – женщина подмигнула мне, отчего все ее лицо как-то исказилось, она развернулась, и вышла из моего кабинета, затворяя за собой дверь.

Всю ночь и весь следующий день я находилась в постоянном страхе, что Мария снова придет и будет что-то требовать. Я не могла спать, не могла спокойно что-то делать. Яичница сгорела, кофе Диме я разлила, забыла про включенный чайник и чуть не сожгла кухню. Жизнь стала похожа на ночной кошмар, кошмар, из которого я никак не могла выйти. Больше всего в этот день я не желала встречи с этим чудовищем, посягнувшим на мое счастье. Но теперь мои мечты и желания никто не учитывал.
 Мы столкнулись в лифте, поприветствовали друг друга и разошлись по своим кабинетам. Я облегченно выдохнула, когда плюхнулась на стул и посмотрела в потолок. Стало немного легче.
Дима шмыгнул в мой кабинет и бросил на стол какие-то папки. Я вопросительно на него посмотрела. А он стоял напротив моего стола и довольно улыбался.
– Что это? – не выдержала я и, все еще смотря на будущего мужа, потянулась к папкам. Он тут же приблизился к столу и накрыл мою руку своей.
 – А это, милая моя, наш билет в новую жизнь!
Я удивленно поморгала, а Дима все так же сиял. Лучики солнца играли на его светлых волосах, блестели в глазах. Такой милый, такой родной, такой любимый. И никого мне не надо больше. Никого и никогда.
– Это работа, огромный частный проект, который поручен нам и за который мы получим немалые деньги! – с энтузиазмом произнес он и наклонился ко мне.
– Погоди-ка, – я отдернула руку, – ты хочешь сказать, что это не фирме заказ, а лично нам?
– Именно! Нашей фирме, которую я как раз и зарегистрировал, – Дима бросил на стол еще одну тоненькую папочку. – Нинка! Жизнь налаживается! – сжав мое лицо своими горячими ладонями, он чмокнул меня в губы и сел на край стола. – Мы молоды, успешны и теперь богаты! Что может быть прекраснее? – он улыбался, так, как не умеет больше никто. Такой детской, наивной и радостной улыбкой.
Действительно, что могло быть прекраснее? В тот момент, когда его глаза влюблено и уверено смотрели в мои, я чувствовала, знала, что нас ждет сказочное будущее, будущее счастливых молодых людей, которых никогда и ничто не разлучит, которые просто не знают горя. Так должно было быть, непременно, и мы это знали. Мы оба это прекрасно знали. Это читалась в наших сияющих глазах, в наших счастливых улыбках, в наших движениях и словах.
С работы мы возвращались теперь исключительно вместе, забегали в ресторан, что открылся через дорогу от нашего дома, и ужинали там. Потом мы бежали домой, садились за ноутбуки и принимались за работу, за тот проект, что выиграл Дима. Мы не спали всю ночь, а утром, бежали на основную работу, так как уволиться оттуда пока еще не могли, да и не хотели. В таком ударном темпе работы нам необходимо было время до зимы, и мы бы купили дом, свой дом, тот, о котором мечтали. Так прошли оставшиеся несколько дней этой тяжкой недели.
В выходной день, когда я сидела с ноутбуком на коленях, слушала приятную, чарующую музыку, раздался звонок в дверь.
Я крикнула Диме, чтобы он открыл, но он промычал что-то в ответ, а клавиши его ноутбука не перестали стучать, так что пришлось подниматься мне и идти открывать дверь незваному и назойливому гостю. Отставив ноутбук на стул, я встала и, шаркая по паркету, добралась до двери. Мои тонкие пальцы скользнули к защелке, обручальное колечко приятно заблестело, отразив солнечные лучи, что проникали в коридор через окно кухни, и я сладко улыбнулась, замерев на несколько секунд, чтобы насладиться этой красотой, но повторный звонок в дверь с явным натиском заставил вздрогнуть и поспешить.
На пороге оказался действительно очень нежданный и неприятный гость.
Мария Алексеевна смотрела на меня недовольно и строго, а затем расплылась в улыбке, подвигая меня своей огромной грудью и перешагивая порог. Я невольно отодвинулась и вжалась в стену. «Зачем она пришла?!» забилось в моей голове.
– Ниночка, что ж вы дверь не открываете? Я же знаю, что вы дома, – она прошла в коридор и, поставив свою сумку на подзеркальник, расстегнула весеннюю куртку, огромного размера.
– Что вы тут забыли? – прошипела я, быстро закрывая за ней дверь, будто остерегаясь, что она не одна такая на пороге, а еще сотня где-то прячется и может проскользнуть в мою квартиру, которая всего несколько секунд тому назад была настолько уютной и светлой.
Незваная гостья устало вздохнула, чуть ссутулилась и жалобно, но в тоже время и с искрой в глазах посмотрела на меня:
– Да вот сынок мой, в аварию попал… – она смотрела прямо в мои глаза, наблюдая за реакцией. – Сам-то не царапинки, а машину разбил. А машина хорошая была, дорогая. Пришел ко мне, расстроенный, мол, вот так вот, а ведь он-то не виноват! Его ж подрезали! Жалко мне его стало! Кровинушка все-таки, а на машину копил лет пять, крутую, как сейчас вы говорите, хотел. А вот тебе на! Годик проездил всего! А скоро у него день рождения, а он такой замечательный сы…
– Это все, конечно, очень печально, но это вы могли мне рассказать и завтра на работе, а лучше, своим подругам, они бы вам посочувствовали, а у меня дел полно, – я двинулась с места, желая коснуться плеча женщины, дабы намекнуть, что ее визит ко мне закончен, но она даже не шелохнулась, а лишь расплылась в улыбке. Тогда-то я и поняла, что вся эта предыстория не просто так. Я почувствовала, как холодеет моя спина.
– Так что, – продолжила Мария, – я бы хотела порадовать его и купить ему машину, которая намного лучше будет! – на ее губах заиграла коварная улыбка. – Но вот не задача – денег-то у меня таких нет!
Я пустым взглядом смотрела на дверь позади нее.
– Тут я и вспомнила про тебя, Ниночка! – гостья коснулась своими толстыми, короткими пальцами моей руки и чуть похлопала ее. – Думаю, подружка-то моя поможет! Не бросит в беде!
Господи, как же я хотела в этот момент сжать пальцы в кулак и со всей силы ударить ее в эту ехидную, мерзкую морду.
– И я решила не откладывать это до завтра, да и завтра ты можешь быть…
– У меня нет таких денег! – выпалила я.
Являясь бухгалтером, Мария прекрасно знала, сколько я и муж получаем, а так же прекрасно знала, что, если часть сбережений на дом исчезнет со счета, Дима это заметит и пойдет выяснять, таким образом, она потеряет дойную корову, что ей явно было не выгодно.
– Врешь ты все, Ниночка,  а кто проект получил, мм? Твой Дима и не заметит, пропажи миллиона со счета, по крайней мере, пока, а потом ты же что-нибудь придумаешь, - она похлопала меня по плечу.
– Жду тебя завтра в столовой в десять часов, с твоей кредиточкой, – тут же гостья развернулась, махнула рукой и покинула мою квартиру.
Я дернулась за ней и тут же захлопнула дверь, и замерла, задвигая щеколду.
– Кто это был? – услышала я любимый голос, заставивший сейчас чуть ли не подпрыгнуть.
– Да, подруга, – отмахнулась я.
– А что ж на чай не пригласила? – Дима стоял в дверном проеме, соединяющем главную комнату и коридор и, как всегда, по-детски наивно смотрел на меня.
– Дел много, – огрызнулась я и тут же убежала в комнату, чтобы продолжить работу. Дмитрий лишь пожал плечами, вернулся комнату и засел за свой ноутбук, продолжая работу. Я же уже ни на чем не могла сосредоточиться, мое сердце бешено колотилось, и я лихорадочно прокручивала в голове план действий, но ничего на ум не приходило, кроме как отдать уж этой проклятой шантажистке все наши деньги, в надежде, что она отстанет, оставит в покое, сохранит этот мой ужасный секрет! Я закрыла лицо руками, щеки казались как никогда горячими. Я глубоко вдохнула и, убрав руки от лица, провела ладонями по коленям.
Просидев так около часа, я потянулась за телефоном. Мне необходимо было кому-то это все рассказать, но близких подруг у меня не было, ровно, как и друзей. Пальцы сами набрали номер мамы, и я приложила телефон к уху, но ответом мне стали лишь длинные серые гудки. Ее не было дома. Набрав в легкие побольше воздуха, я попыталась успокоиться. Время вокруг словно застыло. Отложив телефонную трубку, я направилась в кухню, чтобы налить себе воды – внутри все сжигало.
Мои пальцы крепко сжимали стакан, в голове крутились странные мысли, мне было по-настоящему страшно. Подобный страх я впервые испытала, когда пробовала курить и оставила начатую пачку на тумбе в прихожей, а когда вернулась ее не было, но тогда все обошлось – ее взял отец, перепутав со своей, и никто не узнал. А кто возьмет мой грех сейчас? Кто спасет мое спокойствие и мою жизнь? А быть может мне самой все рассказать Диме? Поймет ли он меня?
– Сибу, почему не работаешь? – насмешливо спросил жених, медленно вплывая в кухню.
– Устала, – отмахнулась я и отвернулась, чтобы он не видел моих глаз.
– Действительно устала, – подметил он и чуть приобняв меня за талию, поцеловал.
– Дима… – начала было я, но тут же одернулась и сделала пару глотков теплой воды.
– Что? – мужчина удивленно посмотрел и крепко прижал к себе. Я еле сдерживала слезы.
– Прости, я… – я заплакала, – я…
Дима пытался утешить меня, проводя своими нежными руками по волосам, целуя в затылок и шею, но я не могла остановиться. У меня началась истерика. Я рыдала, рвала его футболку, швырнула стакан в стену, упала на колени и, закрыв лицо руками, продолжила рыдать. Стакан разлетелся на множество маленьких осколков, разбежавшихся по полу. Дмитрий сидел рядом, обнимал и ничего не говорил. Я чувствовала себя настолько защищенной, настолько любимой, что это невозможно описать. Но все рушилось, рушилось как карточный домик, стоило мне только представить, как он встает и уходит. Уходит навсегда. Тогда моя жизнь потеряет смысл. Все в моей жизни потеряет смысл.

Утром, я попросила Диму передать на работу, что я заболела и решила провести весь день в постели. После вчерашнего он не стал возражать, поцеловал на прощанье и тихонько затворив за собой дверь, удалился на работу, а я, вытянув ноги, лежала и смотрела телевизор. Какой-то очередной неинтересный сериал, в котором более пятисот серий, показывали по первому каналу, но, как ни странно, меня подобная тривиальность бытия затянула и я провела целый час, неотрывно следя за героями. Недовольно заворочался сотовый телефон на подзеркальнике. Я сползла с постели и, босыми ногами ступая по мягкому бежевому ковру, прошла за ним. Номер, что высветился на дисплее, был мне не знаком, чуть неуверенно я нажала «принять вызов» и поднесла телефон к уху. С того конца до меня донесся противный голос и моментально разрушил все мое спокойствие и все мое чудесное настроение.
– Лучше бы ваш сынок, да и вы вместе с ним, сдох в этой аварии! – выпалила я. – Ничего я вам платить не буду, ничего и никогда! – я подбежала к балкону, открыла дверь, затем с особым ожесточением дернула за шпингалет, открыла окно и выбросила телефон на улицу. Казалось, именно так решились все мои проблемы. Я сделала пару шагов назад и присела на холодный бетонный порог, соединяющий нашу спальню и балкон. Мои руки бессильно упали на колени, и я не могла их поднять, чтобы хотя бы вытереть пот со лба, он так и капал на голые ноги. Весенний прохладный воздух ворвался через открытое окно и заставил мою кожу покрыться мурашками, но я не чувствовала холода, я чувствовала некую смесь паники и радости. Что-то, что я не могу объяснить.

Ключ в замке заворочался довольно рано, я только начала готовить ужин, обычно Дима раньше семи вечера не приходит, а сейчас только начало шестого. На секунду я застыла с лопаткой в руках, пытаясь услышать что-то, кроме своего сердца. Мое тело отозвалось противной, ноющей болью в подреберье, и я чуть наклонилась, пытаясь унять ее. Хлопнула дверь, чемоданчик с ноутбуком глухо опустился на пол.
Я тихонько выскользнула в коридор, вытирая руки о фартук и нежно, но и одновременно с испугом посмотрела на Дмитрия. Тот скинул свой пиджак и присел на табурет, чтобы снять ботинки.
– Ты рано, – промямлила я и мысленно укорила себя за такой голос. Я должна быть невозмутима, ведь он вернулся домой, значит, все хорошо.
– Соскучился, – расплылся он в улыбке. – А ты готовишь? – забавно пошевелив носом, спросил Дима.
– Именно, – заулыбалась я. – Правда, только начала, так что будет готово не очень скоро…
– А я голоден, – его милая улыбка сменилась на несколько озлобленную и наигранную. – Но поел на работе, – он помолчал. – Иди ко мне…
Я подошла и присела на его колени, он поцеловал меня в шею, как всегда делает перед тем, как мы идем в спальню. Его поцелуи стали настойчивее, и я поняла, какой именно голод он испытывает.

– Что тебе купить? – спросил он, когда я в изнеможении легла рядом и была способна только нежно гладить его по руке.
– Мне ничего не нужно, – тихо ответила я и поцеловала Диму в плечо.
– Странно… – протянул он. – Но мое место тебе вряд ли нужно…
– Твое место? – я встрепенулась, неприятное чувство страха тут же подкатило к горлу.
– Да. Ты же спишь с мужчинами ради чего-то. Вот я и спрашиваю, как мне отплатить? – он так спокойно говорил такие ужасные вещи.
– Что за ерунду ты говоришь? – паника сдавила мне горло, и голос прозвучал надрывно и пискляво. Я натянула простыню до подбородка, пытаясь спрятаться под ней.
– Нина, – строго сказал Дима и повернулся ко мне лицом. – Ты шлюха, – с каменным, непроницаемым лицом, сказал он, обжигая своим холодом все мое тело, словно разрезая его на две части.
Я промолчала. В этот момент единственным моим желанием было проснуться.
Как? Как он мог узнать? Мария? Как она могла так быстро? Почему не стала продолжать меня шантажировать, почему сразу все рассказала? Зачем?! Господи, пусть это будет сон… Просто сон… Пусть я сейчас проснусь, проснусь  рядом с будущим мужем… Пожалуйста.
– Я тебе говорил, говорил, что так не поступают, что я такое не прощаю, понимаешь? – он сел и спустил ноги с постели. – Это конец, Сибу. Когда узнал, я не мог поверить, но оснований не верить у меня не было. Все слишком очевидно. А ты… А ты даже не попыталась солгать мне, – Дима посмотрел на меня. Я видела в этом взгляде потерянность, пришедшую на смену холодности. Он ждал, так отчаянно надеялся, что я сейчас опровергну все это.
Я боялась поднять голову и взглянуть в его глаза, в его такие любимые и родные глаза, которые сейчас были наполнены слезами.
– Почему ты не могла придумать правдоподобную ложь?! – закричал Дмитрий. – Почему ты не стала отпираться?! Я бы поверил! Поверил, черт побери! А ты… Ты подтвердила все!
– Прости, – прошептала я одними губами. Я дрожала, так сильно, что казалось вот-вот упаду в обморок.
– Не нужно мне твое «прости»! – рыкнул он. – Я ненавижу тебя. Я любил тебя! Считал идеалом! Любил, любил! – продолжал он, сжимая пальцами край подушки.  – Ненавижу. Я ухожу, Нина, Сибу… Ухожу… Ты убила меня. Убила мою любовь. Ты предала меня и даже не попыталась это исправить!  – мужчина вскочил  с кровати и бросил подушку в стену. Она глухо плюхнулась на пол.
Я сидела и смотрела на все это отсутствующим взглядом. Смотрела, как он собирает чемодан, как складывает свои рубашки, как рвет открытку, подаренную мною на наш праздник. Как уничтожает все, что у нас было и должно было быть. Быстрыми, порывистыми движениями, шмыгая носом, уничтожает, навсегда…
 
Глава 8. Сейчас…
В интернате Андрея приняли дружелюбно. Вскоре он нашел друзей в своем классе и все свободное время проводил с ними, а по вечерам, когда уже давали отбой, играл с Женей и его друзьями. И лишь когда мальчик закрывал глаза, лишь тогда перед его внутренним взором вставало лицо матери, которая нечеловеческим голосом велела ему убираться из  дома и больше никогда не появляться. Наверное, он пытался найти в себе ответы на вопросы: «За что?», «Почему?», «Чем я был так плох?» И одновременно скучал по ней, скучал по той, которая дала жизнь и которая чуть ее не отняла, когда в очередной раз била по голове тем, что попадалось под руку. Лежа и смотря в черное пространство перед собой, он вспоминал бабушку, наверное, самого родного человека в его жизни, но одновременно и первого предателя. Сколько он ее ждал? Неделю? Месяц?
Учебная и досуговая деятельность интерната его затягивала. Интересные экскурсии и веселые игры на свежем воздухе, казалось, помогали ребенку забыть то, что он был когда-то выброшен.
Тьма полностью сгустилась, а через секунду растворилась, уступив место свету. Наступило утро. Теплое, майское утро, когда уже нет сил лежать в постели, когда энергия переполняет.
Андрей спрыгнул с кровати и подбежал к окну. Шторы ребята никогда не задергивали, а, так как окна выходили на восток, утром могли наблюдать рассвет. Мальчик подошел к окну и, облокотившись о подоконник, смотрел на улицу, на деревья, уже одетые в изумрудную листву, на нежно-голубое небо с небольшой облачной проседью.
– Женька, хватит спать! – весело сказал Андрей и бросил взгляд в сторону кровати соседа. Тот лежал, накрывшись с головой одеялом, и часто дышал.
– Жеек, – протянул мальчишка и подошел к постели, – что с тобой?
Но Евгений ему не отвечал. Лоб его покрылся испариной, глаза были закрыты и он дышал часто и прерывисто.
– Я сейчас позову Машутку! – и он стремглав помчался к консьержке, которую всем общежитием между собой называли Машуткой.
Мария Александровна еще спала в своей постели в окружении книг и записных книжек. Из ее комнаты доносился счастливый храп. Машутка была из тех людей, которые очень любят спать и постоянно получают от данного процесса нескончаемое удовольствие. Потому на их лицах всегда блаженные улыбки, словно у малых, сытых детей.
Андрей постучал в дверь ее комнаты, хотя и прекрасно знал, что придется будить. Мария Александровна двери своей никогда не запирала. Во-первых, бояться она никого не боялась, а, во-вторых, мало ли что могло случиться, как сейчас, например.
– Мария Александровна, – робко вошел в комнату мальчишка и помялся у ее кровати. – Мария Александровна, проснитесь, пожалуйста, – кашлянул он.
Машутка лишь фыркнула и накрылась с головой красным покрывалом.
– Пожар!!! – во все горло закричал Андрей, но и это не привело к ощутимому результату. Бабушка продолжала мирно посапывать под покрывалом. Не зная, что еще делать, ребенок хотел сдаться и вернуться в комнату, но тут перед глазами встал Женя. Андрей помотал головой, прогоняя от себя плохие мысли и сдернул с Машутки покрывало. Та приоткрыла один глаз и спросила:
– Что случилось? Что такое? – ее небольшие карие глазки сверкнули из-под встрепанной копны волос. Просто так ее никто бы будить не стал.
–Т-там… – заикнулся Андрей, – там мальчику плохо! Жене Литвинову! – выпалил он на одном дыхании, и устало выдохнул.
– О Господи! – консьержка соскочила с постели, на ходу накинула поверх желтой майки и желтых шорт цветастый шелковый халатик, шмыгнула ногами в старые шлепанцы и побежала за Андреем.
Миновав последний коридор, они распахнули дверь комнаты и вошли. Евгений все так же лежал на спине, тяжело дышал, а глаза его были закрыты. Мария Александровна положила ему руку на лоб, хотя и без того было ясно – у парня жар. 
– Что с ним? – сдавлено спросил Андрей и с сочувствием и страхом посмотрел на друга.
– Простыл, вероятно, – ответила Машутка. – Не стоило поднимать такой шум, но ты молодец, что сразу сообщил мне, – она погладила мальчишку по макушке, тот на секунду зажмурился и чуть приподнялся на носках, чтобы казаться выше.
– Я приглашу к нему медсестру, а ты собирайся на уроки. Сам-то себя как чувствуешь? – бабушка приложила руку к его голове, но та не была горячей, что обрадовало ее.
Как только дверь за Машуткой закрылась, Андрей присел на корточки возле постели друга и посмотрел на того. На лбу Евгения выступил пот, а сам он инстинктивно заворачивался в одеяло. Его явно знобило. Вспомнилось Андрею, глядя на товарища, как он сам лежал в больнице…

То были холодные темные декабрьские дни. Небо затянуто серыми снеговыми тучами, казалось, что оно такое серое всегда, что солнечный свет лишь выдумка, сон, что его никогда не было и не будет. Мелкий, колючий снег покрывал землю. Женщина лет двадцати трех и мальчик лет двух-трех от роду вышли из подъезда и, прокладывая тропинку, пошли к магазину. Ребенок недовольно шмыгнул носом и вытер глаза. Мать больно дернула его за руку и потребовала идти быстрее, но маленькие ножки с трудом справлялись с такими высокими сугробами. Мальчик остановился и заплакал. Женщина дала ему подзатыльник и снова потянула за собой, но тот стал сопротивляться всеми силами. Вдруг она замерла. В ее взгляде читалась ненависть. Она что-то прокричала, отпустила руку и быстрым шагом ушла прочь. Малыш, заходясь в рыданиях, сел в снег.
Вернувшись из магазина, мать, конечно же, вспомнила про оставленного на морозе ребенка и забрала его домой, всем своим видом показывая, что обидели именно ее и что она поступила более чем правильно. Дома ребенок тут же начал кашлять, к вечеру поднялась температура, а ночью карета скорой помощи увезла его в больницу.
Тогда малыш практически ничего не видел и не слышал, ему казалось, что он находится между сном и явью. Изредка до него доносились голоса врачей или бабушки с матерью. Но однажды в его сон вторгся еще один человек…
Пылающая земля, что постоянно снилась мальчику, вдруг сменилась чарующим изумрудным лугом. Ему казалось, что он не только его видит, но и осязает, и слышит запах травы. Мальчик стоял посередине этой чудесной поляны, а к нему медленно приближалась молодая женщина. Легкий теплый ветерок развевал ее русые волосы и тонкое белое платье, что было чуть выше колен. Она остановилась в нескольких метрах от него и присмотрелась. Сделав еще несколько шагов, споткнулась и упала. Мальчик тут же подбежал к ней. Зеленый луг на миг исчез, сменившись давящей темнотой, в которой не было ни звуков, ни запахов. Рука женщины коснулась его лба и мир вокруг снова изменился: вокруг них словно расстелился зеленый ковер, который с огромной скоростью достиг горизонта. Благодаря прикосновениям теплых рук неожиданной гостьи, самочувствие мальчика улучшилось. И, когда он открыл глаза уже в палате, он не ощущал, ни жжения в груди, ни головной боли. Удивленные врачи через пару дней его выписали.
Это были единственные воспоминания Андрея, сохранившиеся с того возраста.
Мальчик положил руку на лоб Жени и представил тот луг и ту женщину. Этот странный сон будто вылечил его, хотелось бы сейчас так же вылечить и друга. Мальчик вздохнул и поднялся на ноги. На часах было около девяти утра. Урок уже начался, но, немного подумав, Андрей решил остаться с другом, мысленно прося ту женщину  придти и к нему в сон. Но придет ли она?..

– Так я и думала, – прозвенел знакомый голос.
Андрей открыл глаза и огляделся. После небольшого дрема перед глазами была пелена. Он протер глаза и виновато посмотрел на консьержку.
– Решил не бросать друга одного?
– Угу, – кивнул мальчик. – Простите, Мария Александровна, – теперь он различил ее силуэт и стоящей рядом, полной женщины в белом халате.
– Малыш, бежал бы ты все-таки на уроки, а то еще заразишься, – немного грубым голосом произнесла женщина и подошла к постели. Андрей отошел в сторону и бросил сочувствующий взгляд на друга.
– Может, ему тоже поможет та женщина в белом платье, – сказал он, будто сам себе.
– Конечно, помогу, – ответила врач и положила руку на лоб больного. – У него высокая температура, и без градусника понятно. Думаю, заберу его в медкабинет.
– Хорошая идея, – подтвердила Машутка и, взяв Андрея за руку, вышла из комнаты. – А тебе, молодой человек, на уроки нужно. И так первый пропустил, – укоризненно добавила она.
В классе ребята тут же стали спрашивать, почему Андрей пропустил первый урок, и очень удивились, что он все еще общается с этим странным пареньком, у которого, как смеются ребята, дома всех слишком много.
На большой перемене, в столовой, к Андрею и его друзьям подошла второклассница и строго спросила:
– Почему это тебя на первом уроке не было?! – она внимательно смотрела на мальчика своими проницательными, карими глазами.
– Вот наглая мелочь, – рассмеялись одноклассники.
– Ротики закрыли, – шикнула она. – Не с вами говорю, – на лице девчонки появилась еле заметная улыбка, и она снова перевела взгляд на Андрея.
– Я? Ну я был с Женей, он заболел… – промямлил в ответ мальчик. – А ты меня искала?
– Да, искала, – девочка уперла руки в бока и слегка топнула ножкой. – Тебя хотела видеть Лидия Дмитриевна, – она тут же развернулась и убежала к своим подружкам.
– Это еще что за малявка-то? – поинтересовался высокий светловолосый паренек, стоявший по правую сторону от Андрея.
– Кажется ее зовут Лера… Меня в первый раз Машутка к ней подселила…
Не успел он договорить, как ребята залились хохотом.
– Поженитесь теперь! – выпалил светловолосый.
– С какой это стати?! – обиделся Андрей и бросил на него недовольный взгляд.
– Потому что ты был в ее комнате! Ты обязан на ней жениться!
– Тили-тили-тесто, жених и невеста! – подхватили остальные.
– Да ну вас! – махнул рукой мальчик и направился в кабинет директора.

Постучав в дверь, Андрей робко ее приоткрыл и, просунув туда нос, спросил:
           – Лидия Дмитриевна, можно?
– Можно, Андрюша, заходи, – Лидия сидела за большим деревянным столом, боком к окну и что-то набирала на ноутбуке. Свет от окна падал с правой стороны. Сам кабинет был отделан довольно в темных цветах: темно-бордовые обои с небольшим черным рисунком, темный паркет, у стола лежал бардовый ковер с большими черными узорами; у стены, напротив директорского стола, находились стеллажи с книгами и папками; сам стол казался массивным и тяжелым, черный, с множеством ящичков и горой бумаг поверх; у стены, что находилась по левую сторону от двери, стоял шкаф высотой в полметра с кубками и медалями, которые получили воспитанники во время соревнований и олимпиад, а над ним располагались грамоты и благодарственные письма; за спиной у директора, вдоль стены были расставлены цветы, в маленьких и больших горшках, предающие этому месту некоторую сказочность.
– Вы хотели меня видеть, мне это Лера сказала, – мальчик нерешительно прошел и остановился напротив стола.
– Присядь, – директор указала ему на мягкий черный стул и отодвинула ноутбук в сторону, чтобы лучше видеть мальчика.
Андрей послушно сел.
– Боюсь у меня к тебе плохие новости, – Лидия Дмитриевна чуть поерзала на стуле и, скрестив пальцы замочком, положила руки перед собой.  – Я пыталась найти твоих родителей. Об отце, к сожалению, информации никакой нет, такое чувство, что в базу данных был внесен несуществующий человек. Мать, по всей видимости, покинула страну каким-то не очень легальным образом – все наши ниточки привели в тупик.  Так же ты еще говорил, что ты жил с бабушкой. Я навела справки, но и ее отыскать не получилось! Прямо Бермудский треугольник, в котором пропали три человека. Я, конечно, не оставлю своих попыток, но боюсь, все будет тщетно, – она встала, обошла стол и, подойдя к ребенку, обняла его. – Прости, что ничем не смогла тебе помочь.
– Нет, Лидия Дмитриевна, спасибо вам, вы мне очень помогли. Без вас бы я пропал на улице, – спокойно ответил мальчик и вздохнул.
– Я понимаю твои чувства, – чуть тише сказала директор и присела на корточки рядом с ребенком.
– Нет, не понимаете и не надо понимать. Можно я схожу проведать друга? – Андрей заглянул в ее глаза и, получив утвердительный ответ, спокойно удалился из директорской.
Лида опустилась в свое кожаное кресло и повернулась к окну. В ее голове крутилось множество мыслей относительно происходящего, а так же острое непонимание людей, отказывающихся от своих детей. Ее пальцы скользнули по клавишам ноутбука. Легкое нажатие и кабинет заполнила приятная музыка. Подперев голову рукой, женщина устремила свой взгляд на солнечный диск за окном. На секунду перед глазами возник силуэт семнадцатилетнего парня, удаляющегося прочь, к закату. К горлу подкатил неприятный ком слез.
Внезапно раздавшийся телефонный звонок, заставил тут же забыть о своей грусти и поднять трубку. Лида негромко произнесла: «Алло» и на том конце с ней заговорила взволнованная мать одного из ее воспитанников.
Школа насчитывала около тысячи учащихся, большая часть которых не совсем здорова:  у детей были отклонения в психике. Нет, это не было детским домом для душевнобольных. Дети, проживающие здесь, вполне были бы способны обучаться наравне со всеми, но их родители либо были не в состоянии, либо не имели желания обеспечить им должный уход, потому направили сюда для реабилитации. Некоторых спустя год забирают домой и возвращают к нормальной жизни, если можно так выразиться, некоторые же оканчивают здесь школу и далее поступают в колледжи или в ВУЗы, при этом получают субсидии, как дети-сироты. Таких тут около трехсот, тех, от кого отказались родители, либо погибли. Одним из них является и новый ученик Андрей Малафеев. Так же и дети с психическими отклонениями не являются психически больными. К наиболее запущенному и серьезному случаю можно отнести лишь Евгения Литвинова, общающегося с воображаемыми друзьями.
– Дела плохи, – без стука ворвалась в кабинет директора Машутка и, прислонившись к дверному косяку, посмотрела на Лидию Дмитриевну, ее глаза обеспокоенно сверкнули из-под копны волос.
– Мария Александровна, – недовольно кашлянула директор и закрыла уже завершивший сеанс работы ноутбук, – сколько вам повторять, чтобы вы стучались – у меня могут быть посетители.
– Какие посетители в семь часов вечера? Рабочий день давно закончен! – возмутилась было консьержка, но тут же притихла под недовольным взглядом директрисы.
– Я на будущее тебе говорю, – спокойно произнесла Лидия Дмитриевна. – Так, что случилось? – она приподнялась из кресла и потушила настольную лампу. Теперь комнату освещало заходящее солнце.
– Ну… вот в рабочее время я к вам не ворвусь, обещаю, – обиделась Мария. – А случилось вот что: мальчик, что живет с Литвиновым, тоже заболел и с тем же диагнозом слег в лазарет. Боюсь, как бы у нас тут эпидемии не началось.
– Да, под конец учебного года нам такое уж точно не нужно. Я попрошу отменить на завтра занятия у класса, в котором учится Малафеев и отправить ребят на медицинский осмотр, посмотрим, что тот покажет. И на всякий случай – нужно будет завтра провести дезинфицирующую уборку помещений не только классных, но и коридоров и туалетов общежития. Сообщи уборщикам, – Лида взяла с полки свою сумку и вышла из кабинета. Марии пришлось отойти от дверного косяка и позволить запереть дверь директорской, она недовольно помялась с ноги на ногу и поплелась исполнять просьбу начальницы. 
Но, как показал следующий день, тревога была ложной, все ребята из класса оказались совершенно здоровы и безумно счастливы благодаря внеплановому выходному. Это был теплый солнечный майский день и мальчишки резвились на заднем дворе, играя в футбол, а девочки, расстелив покрывало, смеясь, наблюдали за ними.
К вечеру сгустились тучи и заморосил прохладный дождь. Высокие каблуки глухо звучали по линолеуму, потому не все реагировали на приближение директора, и кто-то даже чуть было не врезался в нее, убегая от друга. Лида остановилась, улыбнулась и попросила ребят быть осторожнее. Прошла в женское крыло Би, и постучала в комнату семьдесят семь, затем дернула за ручку, но дверь не поддалась, она снова постучала, более настойчиво. В комнате послышалось шарканье и щелкнул замок.
– Ты собралась? – спросила Лидия Дмитриевна у девчушки.
– Нет, – спокойно ответила та.
– Почему? – с некоторым раздражением спросила женщина.
– Не злись, – сказала девочка. – Мне плохо. Кажется, я заболела и у меня температура. Не хочу сегодня ехать домой. Прости… – она потупила взгляд и вздрогнула, когда рука матери коснулась ее лба.
– У тебя высокая температура, видимо подцепила тот же вирус, что Малафеев и Литвинов. Не стоило тебя посылать за ним, – вздохнула женщина.
– Извини, мам, – девочка стряхнула руку и отошла к кровати.
– Я отведу тебя в медицинский кабинет, – Лида прошла в комнату и взяла дочь за руку.
– Я хочу побыть с тобой… Я тебя почти не вижу… – протянула та, в голосе прозвучали слезы. – Я соскучилась. У тебя вечно на меня нет времени, потому я живу в общежитии, а ты забираешь меня только на выходные. Хотя бы когда я болею, побудь со мной, не уезжай… – упрашивала Лера. Девочка крепко сжимала мамину руку и полными слез глазами смотрела в ее глаза.
Мать вздохнула, провела рукой по волосам дочки, коснулась лба и потянула с собой на кровать. Та чуть просела под ее весом, и сидевший на подушке заяц невольно шлепнулся мордочкой вниз. Девочка подхватила его за ушки и, притянув к себе, села рядом с мамой.
– Ушастый цел? – поинтересовалась Лида, целуя дочь в щеку и укладывая под одеяло.
– Немного недоволен, но в общем цел, – ответила та, улыбаясь во все лицо. Как только голова девочки коснулась подушки, она, прижав к себе Ушастого, погрузилась в болезненный сон.

Говорят, в бреду можно увидеть причудливые картины. Их сложно объяснить или описать, потому что события сменяют  друга с огромной скоростью и в хаотичном порядке. Сначала тебе кажется, что рушится дом, затем тебя обдает ледяной волной, после чего на тебя летит сотня валунов… Такие сны пугают.
Колючие ветви высохших деревьев цепляли за одежду и рвали ее. Девочка прорывалась сквозь них к белому свету, к толпе, что стояла впереди. Там, на каком-то деревянном, смастеренным на скорую руку подиуме стоял молодой мужчина небольшого росточка. Несмотря на достаточно большое количество людей, окружавших подиум, девочке отчетливо удалось разглядеть лицо выступающего: круглое, с большим шрамом, пересекающем лоб по диагонали от правой брови; смуглое, с узкими, впавшими глазами, задорно бегающими по публике; с губами, вытянутыми по тоненькой струнке и обладающими каким-то неестественным розовым цветом. Молодой мужчина что-то с большим энтузиазмом вещал публике, а та, ловя каждое его слово, восклицала и аплодировала.
Сухие ветви будто оживали, закрывая путь к толпе, крепче сжимая руки,  хватая за платье, отрывая от него по лоскуту. Но девочка продолжала бороться – продолжала тянуться к людям, кричала что-то им, но они не обращали внимания, не видели ее, они были настолько увлечены речами с трибуны, что не замечали не только криков о помощи, но и каких-то мерцающих огней, возникших ниоткуда вокруг молодого мужчины.
Ветви, словно корявыми пальцами, царапали ей лицо, оставляя поверхностные порезы, но чем дальше девочка пробивалась сквозь них, тем глубже становились раны.
Сломав одну из ветвей, девочка смогла пробиться сквозь остальные и те в одночасье исчезли. Она стояла полуобнаженная посередине какого-то пустыря, в десяти метрах от толпы и растерянно оглядывалась по сторонам. Земля была песчаной и выжженной, где-то вдалеке виднелся полностью засохший лес, застывшей в ужасающей позе, на деревьях отражался весь ужас жизни и смерти, вся боль и отчаяние живых существ. Небо было затянуто серыми облаками, с какой-то розовой проседью, больше напоминающей трещину. И запах, запах царивший в этом месте напоминал запах гниения и влажности. А звуков не было. В этом месте царила полная тишина, настолько оглушающая тишина, что от нее можно сойти с ума.  Молодой мужчина на трибуне что-то вещал, толпа ликовала, но все это было лишено звука, абсолютно.
По спине девочки пробежал холодок, она сделала несколько шагов к толпе, сначала неуверенных, затем уже более смелых. Ее ножки бодро засеменили по выжженной траве и песку, и она перешла на бег. Расстояние резко увеличилось. Но ей удавалось его уменьшать, чем быстрее она бежала, тем меньше оставалось до странной толпы.
Когда до толпы оставалось несколько метров, мужчина замолчал и уставился на нее своим глазенками, что заставило девочку замереть. Толпа же, перестав ликовать, повернула головы в ее сторону и уставилась. Губы молодого мужчины зашевелились, по его лицу можно было понять, что он отдал приказ. Его рука медленно поднялась на уровень плеч вытянулась параллельно земле, имея какую-то нереальную, неправильную длину и форму, а указательный палец показывал точно на девочку. Любопытный взгляд толпы сменился на гневный, и люди, словно зомбированные, двинулись на нее.
Девочка открыла рот, чтобы закричать, но звука снова не последовало. Эта немая паника давила и убивала ее. Приближающиеся люди грозно замахивались палками, непонятно откуда взявшимися в их руках. Девочка повернула назад и хотела бежать, но столкнулась с тьмой. Казалось, что именно там проходит край света, за которым нет ничего и шагать в который слишком страшно. Пути назад нет, есть только вперед, только одной против толпы. 
Еще немного помешкав, девочка бросилась на них и, прорвавшись сквозь толпу, увидела на месте трибуны обожженный пень, на котором сидел знакомый ей мальчик. Сделав несколько шагов к нему, она приблизилась почти на двадцать метров и остановилась непосредственно около него. Толпа к этому моменту исчезла, просто исчезла, словно ее и не было.
Мальчик сидел, повесив голову, чуть расставив ноги, на которые, словно безжизненные плети, спали руки. Подойдя вплотную, девочка коснулась лба сидящего и,  чуть склонившись перед ним, прошептала: "У тебя жар", на удивление, ее шепот прозвучал в этом странном месте, и только тогда, она словно очнулась ото сна и поняла, что звуки снова появились: был слышен свист ветра в увядшем лесу и скрип усталых стволов. Девочка расстегнула мальчику рубашку и, положив руки ему на грудь, закрыла глаза. В тот момент она ощущала, как энергия струиться из ее тела и проходит в его, невидимые голубые нити окутали их обоих, а по ним струилась и переливалась энергия, она проникала в каждую клеточку мальчика. После чего, открыв глаза, она обнаружила свой дух в его теле.
Все, что она увидела вокруг, было похоже на очень узкую комнату с плавающими по ней  окошечками, в которых отображались разнообразные картины, но в комнате царил полумрак, и все было залито красным светом, будто кто-то единственную лампочку в этом помещении обмотал красной тряпкой. Этот свет неприятно давил даже на нее, что уж говорить про того, кто вынужден находиться в этой комнате постоянно.
Она вздрогнула, почувствовав на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела опухшие глаза мальчика, он смотрел на нее исподлобья, отрешенно. Его взгляд проходил сквозь нее и сквозь стены этой таинственной комнаты.
Девочка сглотнула и коснулась рукой одного из окошек, плавающих по комнате. То мгновенно увеличилось и показало зимний пейзаж, бабушку, укутанную в черное пальто и огромный красный шарф, обвивающий ее шею и скрывающий голову, она вела за руку маленького мальчонку лет трех, не больше, путающегося в подоле тяжелой для него шубки. Во всей комнате раздался хруст снега и разнесся запах свежести. Бабушка наклонилась к мальчонке, чтобы поправить тому меховую шапочку, а он недовольно поморщился и попытался помешать ей.
Картинка потускнела, окошечко уменьшилось, а потом и вовсе исчезло, забрав с собой и запах свежести, и хруст снега. Комната снова наполнилась красноватым оттенком, пресным запахом жары и духоты. 
– Кто ты? – тихим стоном раздалось в комнате. Девочка вздрогнула и оглянулась – позади нее сидел на стуле с высокой резной спинкой мальчик, опустив голову и сложив руки на коленях, волосы прилипли к его влажному от пота лбу.
– Я? – невольно переспросила девочка, но ее губы при этом были сомкнуты, вопрос прозвучал как только зародился в ее голове. Она невольно испугалась, мысли спутались и тут же были озвучены. Окошечки при этом разлетелись в разные стороны и закружились в безумном танце.
Снова все затихло и окошечки заплавали в привычном размеренном ритме. Внезапно одно из них постепенно увеличивалось и вскоре картинка заполнила собой все существующее пространство. Девочка обнаружила себя на зеленом лугу, по которому под теплыми лучами солнца шла женщина в белом платье, ее русые волосы развевались от постоянного ветра, а платье приятно хлопало. Она приблизилась к мальчику и коснулась его лба, тот вскинул голову и посмотрел на нее.  На лице женщины засияла улыбка, и она постепенно стала таять, а вместе с ней стал исчезать и луг.
– Спасибо, – прозвенело в возникшей тишине. – Я вспомнил, вспомнил, тот сон, после которого мне стало легче, ту прекрасную женщину.
Луг совсем исчез, и девочка вновь увидела вокруг себя привычную комнату, с плавающими по ней окошечками, но красный свет пропал. Теперь в ней было темно, а свет исходил только от картин, появляющихся в окошечках. Она обернулась и взглянула на мальчика – тот сидел уже ровно, глаза его привычно сверкали, а на губах появилась еле заметная улыбка. Девочка тоже улыбнулась, пожала плечами и почувствовала, как куда-то отдаляется, словно невидимый пылесос засасывал ее в себя. Но не было страха, было приятное ощущение завершенности, которое бывает после насыщенного путешествия по дороге домой.


– Проснись и пой! – откуда-то издалека донесся задорный и до боли знакомый голос. Валерия открыла глаза и обнаружила себя в медицинском кабинете, где бывала раньше всего раз, когда отравилась несвежим кисломолочным продуктом. Теперь же она лежала на боку на больничной койке, укрытая белой простыней почти до подбородка. Ее койка находилась ближе всех к двери, так что она сразу увидела Машутку, скромно выглядывающую из-за двери, ее задорные глазки так и бегали по медкабинету.
– Проснулась, но петь не буду, – промямлила Лера и, откинув простынь, села на постели. В этот момент Машутка набралась смелости и зашла в медкабинет.
– Тебе стало лучше? – удивленно хлопая глазками, спросила Мария Александровна.
– Это так удивительно? – ответила вопросом на вопрос девочка. – Я чувствую себя прекрасно.
– Немного, – бабушка почесала затылок и, подойдя ближе к Лере, приложила руку тыльной стороной ладони к ее лбу. – И, правда, температуры у тебя нет... Точно ничего не болит? Не мутит? – протараторила она с неподдельным беспокойством.
– Нет, – мотнула головой девочка и стряхнула руку консьержки со своего лба. – Со мной все хорошо, видимо, это было небольшое недомогание.
– Да вовсе нет! – воскликнула старушка. – Симптомы у тебя были те же, что у Литвинова, и он лежит с жаром, а ты поправилась, да и Малафеев слег с теми же симптомами. Так что это может быть какое-нибудь ложное выздоровление, как грибы бывают ложные.
Валерия засмеялась от такого сравнения и отмахнулась, сказав, что у нее просто сильный иммунитет. Мария Александровна хотела еще что-то возразить, но была выдворена пришедшим врачом. Та была недовольна ее самовольным появлением в медкабинете, где лежат заразные больные. Машутка подняла руки, будто сдается, подмигнула заливающейся смехом Лере и покинула медкабинет.

 
Глава 9. Тогда…
– К акая глупость, – словно ветер прошептал мне в ухо. Тело неприятно закололо, как бывает, если отсидишь ногу или отлежишь что-нибудь. Я уже ничего не слышала, перед глазами заплясало полчище черных мушек, я качнулась и почувствовала как падаю. Ветер свистел в ушах, а земля притягивала мое тело к себе. Еще несколько секунд и я превращусь в кровавую лепешку на асфальте, романтично, правда?
Но вот я почувствовала прикосновение земли, мое тяжелое, словно полностью заполненное мокрым песком, тело прижималось к чему-то шершавому и горело. Интересно, вокруг меня много крови? Я попыталась открыть глаза, но они и так были открыты, только перед собой я видела лишь тьму. То полчище мушек полностью закрыло от меня что-либо.
Интересно, почему я еще думаю? Неужели мой мозг не разлетелся на маленькие частички от удара об асфальт? Неужели я упала не головой вниз, как хотела, а всем телом, при этом мозг остался жив?
По спине пробежал холодок, я поддалась безумной панике.
А что если я теперь на всю жизнь останусь овощем?! Не смогу двигаться, видеть, говорить и слышать? Это мой Ад? Мое наказание за попытку самоубийства? Я ближайшие лет пятьдесят проведу в таком состоянии? Не может быть! Пожалуйста! Я должна умереть! Пожалуйста!
Холодные капли воды коснулись раскаленной кожи моего лица. Казалось, что мне вместо воды в лицо плеснули кислоты, настолько сильно жгло, но я не могла вскрикнуть и закрыть лицо руками, я ничего не могла. Полная беспомощность.
Спустя некоторое время боль утихла. Я ощущала лишь влагу на щеках и веках. Видимо, глаза я инстинктивно закрыла или не закрывала, может глаз вообще нет, а ощущение воды на веках не более чем причуда моего мозга. Может быть, уже ничего нет и мой мозг, все же, отдельно от моего тела, но все еще связан с ним каким-то каналами. Значит, он скоро умрет? Что тогда будет? Я вдруг перестану мыслить? Что будет со мной, когда умрет мой мозг? Пойму ли я это? 
– Какая глупость, – прозвучало откуда-то сверху.
Бог? Значит, я умерла?
– Куда катится этот мир? Что с собой делает молодежь? Что будет дальше? – кашлянул сиплый мужской голос, и я почувствовала прикосновение чего-то теплого к моим плечам.
– Такая молоденькая и такая красивая, – Некто, кому принадлежал голос, убрал прядь сальных волос с моего лица. Я инстинктивно содрогнулась всем телом. 
Да что со мной? Я чувствую его прикосновения к моим плечам и моему лицу, значит, все это еще у меня есть? Не разрушилось от удара об асфальт? И... Он назвал меня красивой? Неужели девчонка в луже крови может быть красивой? Неужели он какой-нибудь извращенец, который сейчас фотографирует мое распластанное на земле тело, перепачканное густой алой кровью?
Мушки вдруг разлетелись в разные стороны и вовсе исчезли. Я увидела свет, я увидела серое небо и морщинистое лицо старика, что склонился надо мной. За огромными мешками прятались маленькие глазки, которые трудно было различить на этом смуглом, чуть припухшем лице, но он улыбался, улыбался, смотря на меня. "Точно извращенец", – отметила я про себя и попыталась повернуть голову, но куда бы ни смотрела, я всюду видела небо. Почему-то не было толпы испуганных людей, где женщины бы охали и прикрывали рот ладонью, а мужчины, чуть опустив голову, недовольно покачивали бы ею.
Да что со мной?! Где я?!
– Чего ты так боишься? Не боялась смерти, а сейчас чего боишься? – спросил Некто, и его улыбка увеличилась вдвое, придав его лицу одновременно зловещее и одновременно доброе выражение.
– Я умерла? – каким-то чудом я выдавила из себя эти слова, но безумно боялась ответа. Я не знаю, не могу сказать, что же я хотела услышать, но я была настолько напугана и настолько нетерпелива, что готова была умереть во второй раз уже от страха и нетерпения.
Некто помог мне сесть и оглядеться, при этом он качнул головой, как бы отвечая на мой вопрос отрицательно.
– Милое дитя, что же ты хотела сотворить? Намеренно лишиться жизни? Самого прекрасного в этом странном мире? – он прицыкнул языком и снова мне улыбнулся. Ладони старика скользнули по моим рукам вверх и задержались около шеи. Он посмотрел мне в глаза, после чего оперся о мои плечи, разогнулся. Его суставы недовольно скрипнули и он что-то им пробормотал.
– Я помог тебе, так и будь ты добра помочь мне, – промолвил он и кивком указал на лежащую около меня трость. Я перевела взгляд на нее, затем снова на старика.
– Подай, пожалуйста, без нее мне отсюда не спуститься, – Некто потер правый бок и попытался окончательно выпрямиться, но скрипучие суставы не дали ему этого сделать, потому он так и замер, чуть согнувшись.
Я протянула руку к трости – пальцы почувствовали прикосновение холодной древесины и меня словно ударило током. Я могла бы быть такой же холодной, как и эта трость, и такой же безжизненной. Это чудо, что я сейчас могу двигаться без каких-либо препятствий и боль в голове утихла. Теперь ее заполнял блаженный вакуум, некая чарующая пустота, наверное, то же самое испытывает ребенок при рождении. Когда самое страшное уже позади, когда ты уже способен дышать и видеть и должен думать о чем-то ином, но о чем ты еще не знаешь.
Рукоять трости как-то странно блеснула, хотя солнца не было. Я притянула трость ближе к себе и пристальнее посмотрела на рукоять: в форме совиной головы, с серебристыми поблескивающими глазами. Казалось, что сова живая и смотрит на меня, смотрит требовательно и недовольно, она разочарована во мне. Я вздрагиваю и хочу отбросить ее прочь, но на меня смотрит старик, он все ждет, когда я подам ему его трость, и я приподнимаюсь. Мои ноги удивительно легко позволяют мне встать, меня даже не шатает. Теперь я действительно твердо стою на ногах. Я протягиваю старику трость и улыбаюсь, впервые за долгое время искренне улыбаюсь. Сколько я не улыбалась? Кажется, целую вечность, кажется, целую жизнь.
– Спасибо, дитя мое, – его пальцы ласково скользят по рукоятке, настолько ласково, будто он гладит головку только что родившегося младенца. – Позволь сказать тебе кое-что, дитя мое, – старик смотрит на меня, но я никак не могу различить хоть какие-то эмоции на его лице – оно словно стало кукольным, с нарисованной красивой улыбкой и ни один мускул не дергается, когда он произносит эти слова.
Я чувствую, что сейчас он мне прочитает нотацию или попросит отвезти его к моим родителям,  или скажет, что надо поехать в больницу... Я врастаю в крышу дома и замираю, кажется, даже перестаю дышать и согласно киваю, у меня же все равно нет выбора.
– Борись, дитя мое, как бы ни было трудно. Борись и ты узнаешь истину. Еще увидимся, – и старик поворачивается ко мне спиной, он медленно и нерасторопно идет к лестнице, что соединяет чердак и крышу этого дома. Но мне кажется, что он удаляется слишком быстро.
Когда старик покидает крышу, я подхожу к краю и смотрю вниз. Если бы не он, то я лежала бы там, там внизу, в луже крови смешанной с грязью, и не могла бы дышать, видеть, слышать. Я бы лежала там. И меня бы уже не было.
В последний момент, когда ноги отказались меня слушаться, а в голове появился странный шум, он оттянул меня от края и я рухнула на крышу, я всего лишь упала в обморок от волнения, напряжения и душевной боли.
Почему-то считается, что от душевной боли не умирают, что ее нужно уметь переживать и лечить лекарствами нельзя. Но от нее умирают гораздо чаще, чем от физической. Нет, не так, именно от душевной и умирают. Наше тело является отражением души, тем, что ее содержит в себе. Это как машина и ее пилот. Если пилоту плохо, то машина, в конце концов, выйдет из-под контроля и тоже погибнет: сломается или разобьется. Так же и с душой. Если болит душа, то заболит и все тело.
Вот та истина, которую я поняла в тот день на крыше. Именно в тот день я родилась, заново родилась. И все это из-за любви, которая некогда настигла меня и, словно яд, разлилась по моему телу, разделив мою жизнь на «до», «во время» и «после». Но, что более значимое в этих трех периодах, сказать трудно. Для каждого такой период свой. Для меня это стало после...

Последующие дни проходили спокойно и мирно. Я продолжала ходить в школу, продолжала учиться, словно плывя по течению, я не знала, что случится дальше и кем, какой я должна стать, что я буду делать и, главное, зачем? Ради матери, которая спит с кем попало, пьет алкоголь и делает аборты? Ради брата, который, как наивный дурак, продолжает любить эту падшую женщину и называть ее матерью? Ради себя? Нет, нет и еще раз нет. Мне не зачем жить, мне не для кого жить. Я мертва и в тоже время жива. Я только родилась, но обо мне некому заботиться. Ради чего?
Каждое утро я встаю по будильнику, иду в ванную, умываю лицо холодной водой, отдающей ржавчиной, выплевываю горький комок, застрявший в горле ночью, плетусь на кухню, делаю себе и брату завтрак, собираюсь и ухожу в школу. Знания, что даются там, мне никогда не пригодятся, знания, что даются там, не помогут мне найти смысл, не помогут мне выжить. Я хочу бросить школу, но чем я тогда буду заниматься? Повторю судьбу матери? Если я не буду учиться, я стану такой, как она. Сама эта мысль мне противна до невозможности. Я не хочу быть такой, как она, я не хочу пасть настолько низко. Что тогда скажет Он? Что правильно сделал, избавившись от такой дуры как я? Что скажет его прекрасная мать? Они лишь пожалеют, что когда-либо не то что знали меня, видели меня!  И если вдруг зайдет разговор "о той, которая стала как ее мать", они скромно отмолчатся, будто и не видели меня вовсе и укоризненно качнут головой вместе со всеми.
Я никогда не буду такой, как моя мать! Я ненавижу свою мать! Ненавижу больше всего на свете!
После того случая в коридоре, когда Саша сказал, что не желает меня больше видеть, когда потребовал прекратить ходить за ним, я его больше не видела. Он перевелся в другую школу, так утверждали. Наверное, от этого мне должно было быть легче, я не видела его, но все равно продолжала лезть на стенку. От боли, безысходности и страха. Больше всего я боялась, что его мать узнала, с чьей дочерью он дружит, с чьей дочерью он учится в одной школе, и заставила его перевестись. Или, еще ужаснее, его отец был с моей матерью. Эта тварь соблазнила его и разрушила жизнь чудесной семьи.
Я сжала перила на лестнице в школе так, что костяшки пальцев побелели, мое лицо исказилось в гримасе ненависти и злобы, и я сорвалась с места, наплевав на учебники, на уроки, на учителей, я побежала домой, срочно домой, настолько быстро, как могла.
"Если она это сделала, я убью ее!" – стучало в моей голове, в висках, в сердце, перемещалось с кровью.
Я ее убью.
Я влетела в квартиру и бросилась в комнату матери. Она даже никак не среагировала на мое появление, более того, она даже не удосужилась прикрыться. Обнаженная, она сидела верхом на каком-то толстом, волосатом мужике. Боже, она относилась к этому как к чему-то само собой разумеющемуся! Будто я застала ее не голой в постели, а за плитой с половником в руках и запачканном фартуке. Меня передернуло от отвращения, и я на секунду замерла в дверях.
– Эй, а сколько стоит девчонка? – вульгарно бросил мужик, глядя в мою сторону.
– Тебе мало меня? – обиделась мать и метнула недовольный взгляд в мою сторону. – Свали отсюда, Лидка! – приказала она и коснулась своими грязными руками груди мужика.
– Ненавижу тебя! – процедила я сквозь зубы и стремглав умчалась прочь.
Я бежала не разбирая дороги, глаза застилали слезы, а воображение, нарочно издеваясь, рисовало, как мать прикасается своими мерзкими руками к груди отца Саши, как ее губы скользят по его шее, а...
Я споткнулась и упала. Почему, почему, почему она моя мать?! Почему умер отец, а не она?! Ненавижу ее!
Поднявшись на ноги, я качающейся походкой дошла до лавки и плюхнулась на нее. Ноги будто свинцом налились, а сердце разрывалось от боли. Может быть, мне пойти к нему домой и попросить прощенья? Но не усложнит ли это все? Да и нужны ему мои извинения, теперь, когда его родители разводятся, а ему нужно решать с кем остаться.
Домой я пошла поздно вечером, когда брат возвращался от друга и, увидев меня на скамейке, буквально силком потащил в квартиру. Я всегда завидовала своему брату: пусть он и учился плохо, но у него были друзья, друзья, которые его принимали, которые не позорили его за нашу мать, и он сам любил нашу мать. Как он мог продолжать ее любить, если даже не знал, чей он сын, если он знал, что он просто ошибка, недоглядка? Он был слабоумен? Может быть.
– Я хочу с тобой поговорить, – произнесла мать, обращаясь ко мне, как только мы с братом перешагнули порог нашей грязной квартирки.
Мать развернулась и прошла в кухню. Мне стало не по себе. Уже сколько лет она не обращала внимания на меня, а я на нее. Единственное, что она могла сделать, так это накричать или избить меня, но никак не поговорить. О чем нам с ней говорить?
Не разуваясь, я прошла за ней. Она жестом указала мне на табурет, а сама села на стул. В руках она держала стопку с беловатой жидкостью, то ли водкой, то ли самогоном, точно сказать трудно. Вероятно, один из ее любовников расплатился с ней тем, что сам "гонит".
– Ты не думала начать мне помогать? А то жрешь и одеваешься ты за мои деньги, а сама ни черта не делаешь, – гаркнула она и залпом опустошила стопку, после чего лицо ее скривилось и она что-то промычала.
– Я и так готовлю, стираю, убираю, что тебе еще от меня нужно? – презрительно спросила я, стараясь не смотреть на падшую женщину.
– Я хочу, чтобы ты тоже работала, как я. Сколько можно бездельничать? – она дотянулась до подоконника, на котором стояла бутылка и налила себе еще стопку.
– Работала? Кто меня на работу возьмет? Я еще школьница!
– Тупая, да?! Мне плевать на твою школу – бросишь! Работать будешь дома. Я тебя всему научу! – она опустошила стопку и метнула в меня негодующий взгляд.
– Ты хочешь сделать из меня падшую женщину? – понизив голос, спросила я. Хотя внутренне уже знала ответ.
Это не укладывалось в голове. Она настолько ополоумела, что хочет заставить меня обслуживать мужчин? Чтобы я стала такой же как она?
– Ты совсем с ума сошла? – стараясь сохранять самообладание, произнесла я. – Кого ты хочешь из меня сделать? Я еще ребенок, я учусь в школе, я не буду никогда и ни за что...
– Заткнись! Ты моя личная дочь и ты будешь делать то, что скажу тебе я! – мать ударила кулаком по столу так, что стоящая на нем пустая ваза опрокинулась на бок и ручка на ней откололась.
– Даже не думай! – воспротивилась я, тогда мать вскочила со стула и нависла надо мной.
– Будешь делать то, что я тебе скажу, – проговорила она заплетающимся языком.
– Я тебя ненавижу! – воскликнула я и хотела убежать прочь из кухни, но она схватила меня за волосы и, дернув, притянула к себе. Я даже вскрикнуть не успела, как она, намотав на руку мои волосы, ударила меня головой о стол. Я скривилась от боли. Звон вазы по столу эхом раздался в моей голове. По мере его затихания нарастала тупая боль в голове от удара, но я, стиснув зубы, не издавала ни звука.
Отпустив волосы, мать дала мне пощечину. Я прижала руку к горящей щеке и с ненавистью посмотрела на нее. Свободной рукой выдернула ящик стола – тот с грохотом обвалился на пол. Я наклонилась и, пошарив рукой среди вилок и ложек, нащупала деревянную ручку большого кухонного ножа. Пальцы сами крепко сжали рукоять и, разогнувшись, продолжая прижимать к разгоряченной щеке левую руку, я пригрозила матери ножом.
– Ты! – шипела я, бешено смотря на чуть ссутулившуюся мать в старом сером халате. На ее лице появился страх.
– Ненавижу тебя! Ты разрушила мою жизнь! Ты разрушила семью Саши! Ты разрушила так много жизней из-за своей алчности! Я ненавижу тебя! Хочу, чтобы ты сдохла! – я потеряла контроль над собой. Все происходило будто на экране в кинотеатре: я замахнулась ножом на мать и почувствовала как тот входит во что-то мягкое, с некоторым трудом, но входит. Пол окропили капельки крови, которые словно бусинки разбежались из-под ног. На секунду я замерла. И время будто тоже замерло вместе со мной. Я не дышала. Постепенно где-то внизу живота в узел завязывался страх, вставая комом.
– Сама виновата, – дрожащим голосом промямлила я. – Ты первая меня ударила...
Кончик ножа вошел ей в солнечное сплетение. Мои руки задрожали, я расслабила их, и они безжизненно повисли вдоль туловища. Как только мои пальцы перестали прикасаться к рукояти ножа, тот шмякнулся на пол с неприятным булькающим звуком. За ним по животу матери струйкой побежала кровь.
 
Глава 10. Тогда…
Я сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и пила кофе.  Ни одной ложки сахара, очень крепкое. Я никогда до этого не пила кофе, я не любила его за горький вкус и какое-то странное послевкусие. Теперь я понимала, что есть вещи намного горче кофе.
Жара уверенно проникала в каждую щель в доме, обволакивала и удушала. Я отставила чашку в сторону, на прикроватный столик, и потянулась к окну, чтобы открыть его, но вместо приятной свежести повеяло духотой, пропахшей выхлопами и горячим асфальтом. 
Телефон, стоящий в коридоре, недовольно задребезжал, будто это жара заставила его возмутиться. Я приплелась в коридор и подняла трубку. Из нее донесся до боли знакомый задорный голос секретарши Мариночки, которая вежливо поинтересовалась, почему мой сотовый выключен, а на работе меня нет и почему я, собственно, дома, и даже не думаю двигаться в сторону офиса?
Я молча выслушала ее вопросы, но с ответом не спешила. Что я скажу? Что все еще болею? Ведь я вчера вечером обещала придти, потому что работы очень много. Но дослушав ее до конца, а так же услышав пару вопросов скорее телефону, чем мне, я повесила трубку так ничего и не сказав.
Как только я отошла, телефон снова разразился, недовольно пища и чуть подпрыгивая. Уже более уверенным шагом, вернее, более агрессивным, я подошла к нему и выдернула телефонный провод из розетки, заставив сам аппарат успокоиться. Красная лампочка медленно потускнела.
Я вернулась в комнату и рухнула на кровать. На некогда нашу кровать.
Сколько я уже не ходила на работу? Я все время говорю, что заболела, что плохо себя чувствую. Что мне было делать на работе? Как я там что-то буду делать, если там же будет Дима? Я не могу, я не хочу, я не знаю, что мне делать дальше, как мне жить дальше? Дима был всем, моим смыслом, моим светом, моим спасением после смерти отца, он помогал мне во всем, мы строили планы, уже собирались пожениться этим летом, в августе, мы должны были бы пожениться, уже... Мы уже заказали зал и в перерывах между работой составляли меню. Но теперь ничего не осталось, в один момент все взяло и рухнуло. Почему? Почему так получилось? Ведь я старалась для нас, а не для себя. Чтобы у нас было больше денег, чтобы мы могли купить дом своей мечты, чтобы мы...
"Вас больше нет!" – отрезает внутренний голос и приказывает смириться с этим, но даже он не знает ответа, как мне жить дальше. Неужели провести все дни вот так, лежа в постели с чашкой кофе, стараясь как можно меньше спать, потому что мне снится он, его руки, губы, глаза, волосы, прикосновения, улыбка. Мне кажется, что я слышу его смех, когда ветер, врываясь в комнату, раскачивает занавеску. Мне кажется, что я слышу, как шумит душ, и с придыханием надеюсь, что он вот-вот выйдет весь мокрый, потому что ненавидит вытираться, и пройдет в комнату, оставляя мокрые следы на паркете. Но больше всего боюсь спать, потому что я проснусь одна. Откину руку на его половину, но его там не будет. И станет еще больнее, чем есть сейчас.
Первое время я пыталась ему звонить, но он сбрасывал вызовы. Я оставляла ему сообщения в социальных сетях, но и там не появлялся, а, когда появился, в единственный раз, когда он там появился за все это время, он занес меня в черный список и я больше не могла что-либо ему писать. А на работе появиться и попробовать поговорить я боялась, я боялась разрыдаться прямо там, на глазах всех коллег, я боялась увидеть их одновременно жалеющие и одновременно осуждающие взгляды.
В конце концов, одиночество сводило меня с ума и я позвонила маме. В разговоре с ней я не смогла сдержать слез и целый час просто рыдала в трубку, пока она не сказала, что сейчас придет. Хотя с моей стороны это было эгоистично. Последнее время у мамы сильно ныла нога и ей было тяжело передвигаться. Потому мы с Димой планировали забрать ее к себе, когда построим дом, чтобы ей было проще. Дима любил мою мать как родную и бесконечно уважал ее, в отличие от моего первого мужа Макса, который всячески избегал встреч с ней и разговоров по телефону.
Придя ко мне, мама сразу же меня обняла и, усадив на кровать и прижав к себе, долго укачивала как маленького ребенка. Когда же я все рассказала, она ужаснулась. Как бы она меня ни любила, она не смогла понять и простить этот мой поступок. Но я продолжала настаивать на том, что я поступила правильно, что я делала это для него. И он, черт возьми, должен это понять!
Под конец моей истерики меня вырвало. Нельзя было заливать столько кофе в свой организм и при этом ничего не есть. Голова кружилась и гудела. Мама уложила меня в постель и ушла готовить что-нибудь легкое для меня, но я, чуть придя в себя, кричала ей, чтобы убиралась, раз не способна меня понять, кричала, что это они во всем виноваты, что это Дима должен приползти ко мне на коленях, что я... я... я...

Когда я проснулась, был уже вечер. Голова прошла и я уже могла хотя бы нормально стоять на ногах, а не валиться от слабости. Я приняла душ и немного перекусила. А потом посмотрела телевизор. Конечно же, там не было ничего интересного, но все-таки это отвлекало от собственных грустных мыслей. Я решила, что завтра же пойду на работу и заставлю Диму извиниться и принять то, что есть. Не рушить же из-за этого нашу жизнь? Извинится, подарит что-нибудь и я его прощу и мы забудем этот, закатанный им, концерт.
Вечер сменился утром довольно быстро. Я выпила кофе, одела короткое с большим вырезом светло-бежевое платье, золотую цепочку, ярко накрасила глаза, собрала волосы в пучок, заперла квартиру и уехала на работу. Время в пути казалось мне нескончаемо долгим, казалось, будто я еду несколько часов, а не несколько минут. Но вот уже появились привычные высотные здания, остановка, к которой подъехал троллейбус и открыл свои двери. Подождав пока он отъедет, я повернула направо и припарковалась прямо под окнами своего кабинета. Уверенно и грациозно вышла из машины. Даже новый охранник, паренек лет двадцати, на стоянке ахнул. Я одарила его улыбкой и вошла в автоматические двери, улыбнулась Петру, сидящему на входе, за большим дубовым столом, подошла к его столу и, оперевшись на него и приняв несколько вульгарную позу, так, невзначай, поинтересовалась, здесь ли Дмитрий Анатольевич. Петя расплылся в улыбке, сказал мне комплимент, на который я наигранно смутилась, и добавил, что Дмитрий Анатольевич уже в офисе, разбирается  бумагами. Я поблагодарила Петрушу и пошла к лифту. Как только двери открылись, из лифта сначала показалась грудь Ларисы, а потом и сама Лариса, она смерила меня презрительным, но одновременно шокированным взглядом, поправила бретельки своего розового топа и, подняв повыше голову, удалилась к выходу. Я вошла в лифт и, как только двери лифта плотно задвинулись, прислонилась спиной к стенке и устало выдохнула.
Как же меня бесит эта Лариска, не будь ее, мне бы не пришлось получать это место еще и так, оно изначально было моим, потому что я более компетентный сотрудник.
Послышался звоночек, лифт остановился и двери тихонько раскрылись, позволяя мне войти на этаж. Все сотрудники сидели по своим офисам, и в коридоре было слишком тихо.
Без стука я ворвалась в кабинет Димы и остановилась возле двери, но только после того, как ее прикрыла. Жалюзи на ней недовольно дрогнули и успокоились. Дмитрий поднял на меня глаза, но ничего не сказал. Понятно. Он ждал действий от меня.
– Давай не будем ломать все из-за такой ерунды, – на выдохе сказала я и прислонилась спиной к двери, мои руки ушли за спину и сжали ручку двери.
– Ерунды? – спокойно переспросил мужчина и чуть вскинул бровь. Я обожала, когда он так делал. – Ты называешь измену ерундой? Хочешь сказать, что переспи я с какой-нибудь бабой, ты бы меня простила сразу же? Или вообще бы не обиделась? – налетел он, стараясь изо всех сил сохранять самообладание и не сорваться на крик.
– Я же тебе не специально изменяла, это нужно было для дела, для того, чтобы у нас были деньги, ведь без этого дом бы нам было не купить. Конечно же, я бы злилась на тебя за такое, – пожала я плечами. – А ты делаешь из мухи слона, потому я и предлагаю забыть об этом и снова жить как раньше.
– Нет, – отрезал он и потянулся за флягой, что была припрятана на полке, между папок с документами. Отвернув крышку, он сделал несколько больших глотков и шумно вдохнул. – Вместо того, чтобы извиниться, ты пытаешься убедить меня, что ты права и правильно поступила. Это еще более мерзко чем то, что ты сделала. Нина, все кончено. Раз ты настолько любишь деньги, я оставлю все сбережения тебе, – Дима сделал еще пару глотков и откинулся на спинку стула, чуть ослабив галстук. – Но проект, который мы, – он запнулся, – я получил, я оставлю себе. Я ухожу из этой фирмы в конце месяца, мне претит находиться с тобой в одном здании.
– Но... – мой голос дрогнул, я сильнее сжала пальцами ручку двери, мои глаза жалостливо забегали по лицу любимого.
Через несколько секунд он выставил меня из своего кабинета и запер дверь. Я некоторое время стучала, стараясь сдерживать слезы, умоляла его открыть и поговорить, но лишь привлекла к себе внимание сотрудников и получила то, чего боялась – жалость и осуждение. Я убежала, убежала прочь из офиса.
Распахнув дверь машины, я кинула на пассажирское сидение сумочку, села на водительское и, не пристегиваясь, завела мотор, и сразу рванула с места. Машина недовольно фыркнула, дернулась и понеслась прочь от этого здания.
Я гоняла по улицам города до позднего вечера. Уже зажглись фонари, засияли неоновые вывески, появился свет в окнах. Город озарился другим, искусственным светом и ни на секунду не засыпал. А я продолжала летать по большим проспектам, вжимая педаль газа в пол и периодически вытирая тыльной стороной ладони наворачивающиеся слезы. Косметика давно потекла, оставляя причудливые следы на моих щеках.
Я влетела на мало оживленную узенькую улочку и хотела проехать ее как можно скорее, чтобы снова попасть на яркий проспект, но вдруг в свете фар я увидела силуэт человека, застывшего на дороге. Моя нога быстро перескочила с одной педали на другую и вдавила ту в пол, но машина все равно не останавливалась, а продолжала приближаться к старику, что застыл на дороге, я повернула руль резко влево, вылетела на тротуар и врезалась в фонарный столб. Машина остановилась, из-под смятого капота повалил дым, а я больно ударилась головой об руль. Струйка крови медленно сбегала по моему виску, перед глазами все плыло. Я попыталась открыть дверь, но та не поддалась. Еще и еще раз – снова ничего. Я заперта в машине. К горлу подкатила паника, и я еле сдерживалась, чтобы не заплакать от отчаяния. Но внезапно дверь открылась, вернее вовсе отвалилась и осталась  в руках у морщинистого старика. Я прищурившись посмотрела на него: среднего роста, в каком-то грязного цвета плаще, в серо-бежевой шляпе, со смуглым лицом и огромными мешками под глазами, что скрывали его и без того маленькие глазки, отчего он становился похожим на китайца. Он улыбался мне широкой улыбкой.
– Вам рано умирать, девушка, – подмигнул он и поставил дверь около машины, прислонив ее.
– Еще бы! – гаркнула я, стараясь вылезти из автомобиля. – Это чудо, что я осталась жива после столкновения со столбом на такой скорости! И между прочим, если бы вы переходили дорогу быстрее, да и вообще как-то ее переходили, а не стояли, то я бы избежала этого! – ноги дрожали, но я все равно отошла на некоторое расстояние от машины, чтобы оценить ущерб и ужаснулась – весь нос, крылья, лобовое стекло... – Черт, – протянула я, – дед, да какого ж ты тут перся! Посмотри, что стало с машиной. Черт, – ругалась я.
– Дитя мое, – продолжая так же улыбаться, говорил дед, – если бы ты не остановилась здесь, то на проспекте врезалась бы в грузовик, который точно в это время проезжал там, потому что не успела бы затормозить на неожиданно переключившемся светофоре. Твоя машина пролетела бы у него под колесами и вылетела на встречную полосу, после чего в нее бы врезался голубенький «матсубиши лансер» и там бы погиб мужчина, что был за рулем, но тебе было бы уже все равно, – он вздохнул, – тебе бы еще под грузовиком проломило череп смятой крышей, – старик поморщился, явно представив эту картину, но затем снова улыбнулся и почесал затылок. – Так что я не мог допустить такой нелепой твоей смерти, потому и стоял прямо здесь, на этой дороге, – добавил он.
Я все это выслушала не перебивая, после чего повертела пальцем у виска и сказала:
– Тебе лечиться надо, дед. – На секунду задумалась и ссутулилась. – Черт, и мобильника у меня нет, – промямлила я. – Даже эвакуатор не вызвать. Дееееед, – плачущим голосом промычала я. – Чтоб тебя, а...
По моей спине пробежал холодок, появилось такое чувство, что кто-то за мной наблюдает, причем смотрит каким-то укоризненным взглядом. Я оглянулась, но на улице никого не было, затем снова перевела взгляд на старика, как вдруг в руках его что-то сверкнуло зеленым светом. Старик стоял, опираясь на трость, набалдашником которой служила совиная голова, а глаза ее будто выедали меня изнутри. Кажется, именно они так и сверкнули. Вероятно, это произошло из-за мерцающего фонаря. Я поежилась и двинулась к проспекту. Надо же у кого-то попросить телефон и позвонить, чтобы машину забрали, а самой вызвать такси, потому что ни пешком, ни общественным транспортом добираться я не буду.
К счастью какая-то женщина одолжила мне телефон и даже побеседовала со мной, пока я ждала эвакуатор, а потом и такси. Женщине было около двадцати шести, она спешила по каким-то своим делам, но остановилась, чтобы помочь мне, сказала, что мы должны помогать ближним, попавшим в беду. Сначала я ее испугалась. Вдруг она какая-нибудь чересчур верующая и сейчас начнет мне что-то навязывать? Но в беседе выяснилось, что женщина вполне адекватная. Она рассказала немного о себе, вернее о своей мечте: она желала открыть интернат для детей с отставанием в развитии.
Спустя, примерно, часа два я была дома и принимала пенную ванну. Что за странный старикан попался мне на дороге? Что за бред про грузовик он нес? Выдумщик старый, а мне теперь машину ремонтировать.
Кажется, эти неприятности отвлекли меня от главного – мы с Димой расстались раз и навсегда. Хотя мой мозг, а тем более мое сердце, отказывались принимать этот факт и я продолжала верить в то, что, если я с ним еще раз поговорю, мы помиримся, а потом еще и еще...
И я пыталась с ним говорить, пыталась достучаться до него, даже преследовала его, но спустя пару дней таких атак он уехал. С фирмы уволился, работал над личным проектом. Наверное, из-за него куда-то поехал или подальше от меня. Вот это и означало окончательную точку, а не многоточие, на которое я так надеялась.

Я сидела на кровати, поджав под себя ноги, пила горький крепкий кофе и смотрела в окно. Августовская жара оказалась неожиданной и более сильной, чем должна быть в этом месяце, да и вообще каком-либо другом. Столбик термометра поднимался до сорока – сорока двух градусов по Цельсию. Без кондиционера в такую погоду было не выжить, но я так и не стала его покупать. На самом деле мне уже ничего не было важно. На работе я взяла продолжительный отпуск, хотя и понимала, что вместо меня мои обязанности будет выполнять Лариса и меня могут обратно уже просто не пустить, но мне было все равно. С мамой я с той ссоры не общалась. Она мне не звонила, а я ей. Мне казалось, что прошло бесконечно много с того момента, как Дима спал со мной, а потом интересовался, что мне купить. Такой мерзкий способ вывести на чистую воду. Переспать и бросить. Это было так давно и всего чуть больше недели назад. Слишком много событий сменяло друг друга, слишком много всего я вытворяла, слишком я... Слишком. Я не понимала себя, не понимала некоторых своих мыслей, действий. Будто что-то отсутствовало у меня в голове или, наоборот, было лишним. Что-то заставляло меня менять ценности и сходить с ума, что-то убивало меня изнутри. Тогда оно уже было во мне, тогда механизм уже был запущен. Механизм моей смерти.
Мне позвонила Мариночка и сообщила, что сын Марии Алексеевны разбился насмерть на машине. На какие деньги ему ее купили неизвестно, но сам факт меня обрадовал. Сама Мария была убита горем. Как жаль, что я не могла этого увидеть! Я бы рассмеялась ей в лицо и говорила, что так ему и надо, что это она сама виновата, не надо было вымогать – все возвращается бумерангом.

Утром, занимаясь готовкой завтрака, я попутно слушала музыку, которую крутили рано утром по одной из радиостанций.
– Сейчас у нас семь тридцать утра по Москве. Я приветствую всех ранних пташек, а так же моего соведущего Николая Ерикова, который уже приготовил для нас последние новости... – радостно объявил ведущий, и из радиоприемника донеслась привычная музыка, с которой обычно  начинается выпуск новостей.
Сварив себе геркулесовой каши и пожарив кусок свинины, я уселась есть. Раньше мой завтрак ограничивался либо парой бутербродов, либо стаканчиком клубничного йогурта. 
Августовское солнце безжалостно выжигало траву и листву на деревьях, проникало через толстые стекла в квартиры и нещадно нагревало дома. Они превращались, словно в огромные кирпичные печи, которые душили людей внутри себя. Новостные сводки оповещали о новых и новых смертях из-за жары и халатности врачей. То старик умер, так и не дождавшись скорой, то молодая мать потеряла от жары сознание и упала головой о борт чугунной ванны, то какой-то мужчина умер от теплового удара...
Некий покой и идиллию, что появилась в моей квартире с утра, нарушил дверной звонок, с треском разнесшийся по комнатам и заглянувший в каждый уголок квартиры. Я вздрогнула и словно испуганный зверь выглянула в коридор. Кто мог придти ко мне? Мать? С работы? Дима?
Путаясь в ногах, я прошла к двери, и пальцы коснулись замка. Камешек на обручальном колечке радостно блеснул в полуденном солнце, и я инстинктивно прищурилась. Кольцо. Я так и не сняла его. Я настолько привыкла каждое утро надевать его на палец, что это стало чем-то подсознательным, чем-то, что я уже не отслеживала. Но сейчас на меня нахлынули воспоминания о том, как он дарил мне это кольцо.
В конце марта, когда снег почти сошел, но на улице все равно было серо и безжизненно. Помнится, с февраля небо застелили серые тучи, и солнца мы не видели почти месяц, тогда я постоянно жаловалась Диме на авитаминоз и отсутствие яркости в этом мире. Мне уже начинало казаться, что все так и останется навсегда, будто солнце это что-то из снов, из сказок, что читают детям, будто я его никогда не видела. Тогда, 28 марта, как это бывает в романтических фильмах, Дима пригласил меня в ресторан, где нам подали множество салатов и блюд с зеленью. К концу ужина он встал на колено передо мной и, протянув уже открытую коробочку с кольцом, которое даже при искусственном свете ярко блестело, и сделал мне предложение. За нами наблюдал весь ресторан. Люди замерли, как замирают при просмотре фильма, когда главный и всеми любимый герой делает предложение руки и сердца, а что ответит героиня, сложно предугадать. Даже официанты замерли со своими подносами. Все пристально смотрели на меня. И как только я сказала "да", все разом выдохнули и захлопали в ладоши.
Второй пронзительный звонок и какое-то движение за дверью вернули меня к реальности. Я вытерла тыльной стороной ладони появившиеся слезы и как можно более спокойным голосом спросила, кто там.
– МЫ!! – послышалось из-за двери.
Меня словно ударило током. Я открыла дверь и опешила. Виктор, Ник, Мелкий, Мишка, Макс. Они ютились в узком коридорчике и радостно улыбались.
– Как? – смогла только выдавить из себя я и отойти назад, чтобы компания ввалилась (иначе не скажешь) в мою квартиру.
– Мы же договаривались, Сибу, забыла? – изумился Мишка и, оглядевшись, снял бандану и встряхнул волосы.
– А... – я все еще пребывала где-то не здесь. Мои мысли, мой разум, были далеко отсюда.
– Сибу, у тебя что-то случилось? – с беспокойством спросил Виктор и коснулся моего лба, чтобы проверить температуру.
– Да, – выдавила я из себя.
Ребята приуныли. Мишка тут же отправился искать кухню, а найдя, пошел ставить чайник. Остальные прошли со мной в комнату. Я, Виктор и Максим сели на диване, Мелкий взял себе стул и, развернув его спинкой к нам, сел верхом, а руки сложил на спинке и положил на них подбородок.
Буквально через минуту в комнату вошел Мишка, в одной руке он держал электрический чайник, в котором вода еще бурлила, в другой за ручки держал шесть чашек, а под мышкой зажал упаковку с чайными пакетиками. Все это он приземлил на журнальный прямоугольный столик, что стоял у нас в центре комнаты, и стал разливать воду в чашки, подергивая за ниточку пакетики. А я тем временем, уже не сдерживая слез, рассказывала ребятам все, что произошло. Мое горло то и дело сдавливали рыдания, и я будто задыхалась, но потом снова продолжала. Отмахивалась от рук Виктора, который, пытаясь меня успокоить, гладил по спине.
– То есть ты хочешь сказать, – начал Мелкий, когда я закончила свой рассказ и зашлась в рыданиях, – что во всем обвиняешь мужика, который тебе изначально сказал, что измен не прощает? – он потянулся и чуть не упал со стула, но вовремя удержал равновесие.
– Я же ради него старалась,  – как заклинание повторила я эти слова. – Ради него... Почему?
– Сибу, – прочистил горло Виктор и снова провел рукой по моей спине, – ты не права. Прости, конечно, но мы не будем врать тебе, это твоя вина.
– Почему?! – вырвалась я и соскочила с дивана. Всклоченные волосы неравномерно упали на плечи, часть закрыла глаза. Мне пришлось отвести их в сторону, заодно вытереть слезы. – Говорите это из мужской солидарности?! А то, что я спала с этим вонючим гавнюком, никого не волнует?! То, что я делала это для нас, а не для себя?! – кричала я, хотя внутренне понимала, что правы они, а не я. Но я продолжала кричать как девочка подросток, которую не пускают гулять. Продолжала кричать как обезумевшая. Готова была что-нибудь разбить или сломать. На все была готова, но, в конечном счете, опустилась на колени и успокоилась. Мишка обнял меня за плечи и уткнул себе в грудь.
– Вот те и приехали, – выдал Мелкий и снова чуть не упал. Максим строго на него посмотрел и тот сделал сначала лицо: "А что я?" и тут же угомонился.
– Можно я поеду с вами? – я внимательно посмотрела на Виктора и скрестила руки на коленях. Вид у меня в этот момент был настолько печальный и удрученный. Все, в чем я была уверена все это время, рухнуло. Мне кто-то еще, кто-то, кто действительно хорошо ко мне относится, сказал то же самое, что говорили до них. Это только моя вина и ничья больше. Только моя. Я ненавидела себя тогда. Ненавидела так сильно, что будь я не я, я бы убила такую девушку.
Перед глазами встала картинка из прошлого: покореженная девятка, из-под дверцы водителя равномерно капает; около задней пассажирской двери, прислонившись к ней спиной, сидит молодой человек со светлыми волосами и отсутствующим взглядом. Я целую его.
Хотела бы я, чтобы и он сейчас точно так же поцеловал меня, чтобы успокоить, чтобы заткнуть. Меня, такую грязную, порочную, мерзкую. 
  Мужчина улыбнулся мне и кивнул:
– Конечно, Сибу, мы всегда тебе рады.
 
Глава 11. Сейчас…

Андрей лежал на кровати и смотрел в белый с небольшими трещинками потолок. В общежитии было непривычно тихо, если прислушаться, можно было услышать, как движется автомобиль в нескольких километрах отсюда. Он коснулся пальцами своего лба и чуть привстал на постели, взгляд упал на пустую кровать, одиночество и тоска промелькнули во взгляде мальчика. Как-никак первый и близкий друг в этом интернате.
На дворе стоял конец июня, общежитие практически совсем опустело. Остались только сироты, такие как он. Но мальчик не был с ними знаком и знакомиться не планировал. Одиночество в какой-то степени было ему привычно, в одиночестве, тишине и покое он мог спать и видеть сны. Сны были чем-то особенным для Андрея, чем-то заменяющим реальность. В этих снах было и волшебство, и друзья, и школа и... бабушка. Тот человек, который был самым первым и близким другом, самым родным и настоящим, а так же и первым предателем, первым, кто оставил. Возможно, это было и не так, но именно так думал о ней мальчик.
С момента, как его поселили в этом интернате, прошло чуть больше двух месяцев, он закончил учебную четверть здесь, а на каникулы его никто не забирал. Конечно, в тайне мальчик надеялся, что бабушка вспомнит о нем и найдет, придет, но так же понимал, что если бы она хотела, то сделала бы это раньше, намного раньше. Значит, и ей стало легче от его отсутствия. В такие моменты Андрей жалел, что так быстро поправился, а его друг продолжал болеть. Врачи списали это на недостаточный иммунитет Литвинова, ведь Андрей и Валерия поправились быстро. Но было ли здесь дело только в иммунитете?
Дверь комнаты тихонько приоткрылась и кто-то вошел. Андрей вздрогнул и обернулся на нежданного гостя. На пороге стояла Валерия и переминалась с ноги на ногу. С тех пор, как выписались, дети не общались. Мальчик удивленно смотрел на гостью, застыв на несколько секунд и боясь шелохнуться. Какое-то странное чувство зародилось в нем в этот момент, чувство, которое сложно было объяснить во все времена. Ее каштановые волосы были распущенны и волнами падали на плечи. Желтое платье чуть-чуть доходило до колен, а его тоненькие лямки не скрывали чуть загорелых плечиков.
– Мне скучно, – протянула Лера и бесцеремонно вошла в комнату. – Все мои подружки уехали с родителями куда-то, а с сиротами (это слово она особо выделила) я не общаюсь. Ну... – она окинула оценивающим взглядом мальчика, – относительно тебя сделаю исключение. Ты же сирота? – девочка села на противоположную кровать и закинула ногу на ногу.
– Почти, – ответил Андрей и чуть подался вперед, чтобы внимательнее разглядеть девочку. До этого он видел ее только в школьном платье и только с собранными волосами, а сейчас перед ним будто сидела совершенно иная девочка, таких девочек порой помещают на обложки детских модных журналов. Такие идеальные черты лица: чуть заостренный носик, пышные ресницы, густые блестящие волосы.
– Это как? Мама говорила, что у тебя никого нет, – девчушка вскинула брови и немного сузила глаза, всем видом говоря, что верит маме, а не словам мальчишки.
– Моя мать жива, – Андрей запнулся. – Я так думаю, – его пальцы скользили по шершавому покрывалу. – И у меня еще... – он сглотнул и чуть сжал край покрывала, – есть... то есть... была бабушка.
– От старости? – беспечно поинтересовалась Валерия и чуть наклонила голову в бок.
– Не знаю, – опустил голову мальчик и отпустил покрывало, руки легли ему на колени и он скрестил пальцы. – Она была жива, когда меня мама выгнала из дома, но она не пришла за мной. Может быть, ей стало легче от того, что я пропал, потому что... – он замолчал и посмотрел на девочку.
– Почему? Ты был настолько несносным ребенком? Или психом, как Мальчик, у которого всех дома слишком много? – Лера откинула волосы назад и обнажила чуть коричневатую от загара шею.
– Наверное, – грустно улыбнулся Андрей и пожал плечами. – Мама говорила, что я мешаю ей жить, при этом постоянно кричала на бабушку, что я по ее вине появился...
Не дав ему закончить, Валерия рассмеялась и упала спиной на кровать.
– Глупый, дети рождаются только от мужчины и женщины, бабушка тут явно ни причем.
– Я не знаю. Мне все равно, – буркнул Андрей. – А ты? Почему ты живешь здесь?
– Потому что моя мать слишком много работает, – отрапортовала девочка, будто эту фразу учила наизусть. – Потому что моя мать директор этого заведения и старается сделать все для детей, лишенных полноценной жизни из-за каких-либо обстоятельств, – закончила она с гордостью и выпрямилась.
– А твой отец?
– Умер. До моего рождения. Так мне сказали. Вообще детям часто врут, – она сузила глаза и растянула губы в коварной улыбке. – Может быть, у него любовница и мама просто не хочет травмировать мою детскую психику. Может, у него другая семья и другая дочка.
– И ты не хочешь узнать? – неожиданно для самого себя спросил Андрей и немного вспотел.
– А ты не хочешь найти бабушку? – ответила вопросом на вопрос Лера. Ее глаза снова стали нормального размера и она уже с любопытством смотрела на собеседника.
– Хочу, но как я могу, если нам не позволяют покидать территории интерната, – выдохнул мальчик.
– Вот и у меня такая же ситуация, – хихикнула Лера и снова откинулась на спину.
– Тебе проще, ты можешь спросить у мамы.
– А толку? – она подняла голову и взглянула на Андрея. – Она все равно говорит одно и то же.
Несколько секунд они молчали.
– А давай потом попытаемся разузнать о твоей бабке и моем отце? – предложила Лера, и в ее глазах появился азарт.
– Давай, – ухмыльнулся Андрей.
– Кстати.
Мальчик вздрогнул. Голос Валерии звучал непривычно серьезно и чуть приглушенно. Таким голосом обычно рассказывают тайны или готовят заговоры.
– Помнишь ночь в лазарете? – она села и сложила руки на коленях.
– Смутно, – соврал мальчик, но сам немного напрягся.
– Тебе ничего не снилось? – Лера сглотнула, по ее лицу было видно, что ей трудно и неловко говорить на эту тему.
– Снилось...
– Что? – в глазах сверкнуло что-то неестественное.
– Странная комната, толпа людей и... ты, – выдохнул Андрюша. Ему совершенно не хотелось сознаваться в том, что ему снилась какая-то девчонка.
– А зеленый луг и женщина в белом платье?
– Откуда ты знаешь? – по спине мальчика пробежал холодок, в кончиках пальцев закололо.
– Я видела такой же сон.
Вот оно. Этих слов больше всего боялись оба. Они были вдвоем в одном сне. Но такое невозможно.
– Знаешь, – после продолжительной паузы заговорил Андрей. – Это не первый такой сон. Как-то я лежал в больнице, мне ломило все тело, температура была высокая, я не мог дышать, и мне снились сны. Страшные сны... Пока не пришла та женщина в белом платье. Я думал, что это просто сон... Вернее, – он тряхнул головой, – я и сейчас так же думаю. Но сон повторился, и ты его тоже видела.
– Это было как сон во сне, – констатировала Валерия.
– В тот раз помогла мне она, а в этот ты.
– Ты думаешь, наше выздоровление связано с этим сном?
Он кивнул.
– Уверена, что у нас есть какая-то тайная сила, – свесившись с кровати, шепнула девочка.
Андрей снова кивнул в знак согласия и расплылся в улыбке.
– Мы будем спасать мир, – хихикнула она. – Только... – Лера помолчала, – об этом никому ни слова! – она приложила палец к губам и добавила: – Тсс.
– Тсс, – повторил за ней Андрюшка и они переглянулись.

Дети часто играли вместе на улице, изображая из себя воинов справедливости, а наблюдающая периодически за ними Машутка превращалась в хранителя древних знаний и ей то и дело приходилось придумывать какие-то задания юным бойцам со злом.
Так прошел июль, а в августе, оставив на своем месте зама, Лидия Дмитриевна с дочерью улетели на море.
Первое время Андрей скучал по подруге, но, когда выписали Женю, в комнате снова стало шумно. Ребята играли в чепуху, в карты, в какую-то настольную игру, которую подарила мать Евгению. Днем, когда не было дождя (а август выдался на редкость дождливым), ребята гоняли мяч.
Андрей много раз хотел спросить у друга, видел ли он странный сон во время болезни, но так и не решился. Может быть из-за обещания Валерии, а может быть по каким-то своим причинам.

За летом пришла осень. Листва на деревьях приобрела красочный желто-коричневый оттенок, а вскоре и вовсе облетела. Наступили холодные серые дни, но жизнь в интернате кипела. Появлялись новые воспитанники, уходили старые. Заступили на работу и новые педагоги. Кто-то сразу сыскал доверие и любовь воспитанников, а к кому-то относились негативно. Приезжала проверка, проверяли и безопасность, и знания, и здоровье... А на Новый Год устроили массовый пир и массовое гуляние. Нарядили самую высокую ель, что росла на территории, и водили вокруг нее хороводы, пели песни.
Можно ли было назвать детство воспитанников счастливым? Конечно нет, они были намного несчастнее своих сверстников, от которых не отказались родители, о которых заботились, ругали за неудачи и гордились успехами. У этих же детей были только учителя, Лидия Дмитриевна и Машутка. Но что такое даже самый хороший интернат? Он никогда не заменит вам семьи, но... в нем тоже можно быть счастливыми. Рядом с друзьями и взрослыми.
 
Глава 12. Тогда…

Я сидела на кровати, обняв колени, и раскачивалась словно сумасшедшая, пытаясь прогнать застывшую перед взором картинку: нож на полу, капельки крови на халате, испуганное лицо матери и мои дрожащие руки. Это страшно. Невыносимо страшно. Я обхватила голову руками и вонзилась ногтями в кожу. Казалось, что боль изменит картинку перед глазами, но чуда не произошло. Я устало простонала. Или скорее это было похоже на приглушенный крик. Я вдруг поняла, что сошла с ума, что это все просто так не оставят, что меня арестуют или отправят в психушку, что моя жизнь кончена, что я больше никогда не увижу Сашу.
Я больше никогда не увижу Сашу. Это пугало меня больше всего. Теперь я не просто дочка доступной женщины, теперь  я сумасшедшая, готовая на убийство. И не просто готовая, а чуть было его не совершившая.
В комнату прокрался мой брат и обнял за плечи. Я никогда его не любила, но сейчас мне стало так приятно и спокойно. Он не считает меня ужасной, он не боится меня. И... Он ничего не спрашивает. Это то, чего мне сейчас не хватало – немой поддержки.
Я опустила голову, уткнулась лицом брату в грудь и зарыдала. Со слезами  будто выходила вся грязь и вся порочность из меня.
За окном закричала какая-то птица. Громко и пронзительно. Я вздрогнула, брат тоже. На секунду мы посмотрели в окно, но ничего, кроме непроглядной тьмы и тусклого островка света, оставляемого уличным фонарем, не увидели. Птица затихла и, видимо, улетела. Я вновь прижалась к брату и закрыла глаза. Постепенно все мое беспокойство сходило на нет, в голове появлялся блаженный туман. Внимание притупилось, и я уснула.

Мою голову пронзила острая боль, и я вскрикнула. Пелена сна спала с меня. Перед глазами предстал пол, на который меня кто-то стащил за волосы. Я стояла на коленях и тупо смотрела вниз. Удар ногой в живот. Я лежу на боку, чуть свернувшись калачиком, и прижимаю руки к ноющему низу живота. Надо мной стоит мать, в руках у нее толстый кожаный отцовский ремень. Я нервно сглатываю. Но в ее глазах нет злобы или ненависти, а есть... Страх? Что-то очень похожее на страх и безрассудство.
– Рыпнешься – ударю, – кидает она и делает шаг назад.
Я киваю в знак того, что поняла, и прижимаю колени к груди. Надо мной, на кровати, сидит брат и сонно протирает глаза.
– Ты мне больше не дочь, – крепче сжимая ремень, говорит мать. – Я не хочу знать и видеть тебя. Ты дьявольское отродье. Зря только Дима положил жизнь, чтобы такая тварь как ты прозрела! – прыснула она.
– Ты мне тоже не мать! – рявкнула я и пошевелилась.
Женщина сделала полшага назад и занесла над моей головой ремень.
– Ты испорченная, грязная баба, которая ломает судьбы! – опираясь рукой о кровать, я встала. Ремень свистнул в воздухе и прошелся по моей шее, оставив красный след, но я заставила себя не морщиться.
– Мама, не надо! – брат бросился к матери и обнял ее за талию. – Пожалуйста, прости ее!
Она вскрикнула и, оттолкнув от себя мальчишку, вылетела из комнаты, приложив руку к тому месту, куда я ударила ее ножом. Брат помчался за ней, но запутался в собственных ногах и рухнул на пол. Я услышала, как хлопнула входная дверь. Только тогда я выдохнула, осунулась и прижала руку к ноющей шее.
Нытье брата мне вскоре надоело, я переоделась в серые штаны, синеватую футболку, ветровку, пожелтевшие от пыли и грязи ботинки и выбежала из квартиры.
Прохладный утренний воздух тут же проник в мои легкие. Я распрямилась, чуть выгнула спину и вдохнула полной грудью. Запустила пятерню в волосы и растрепала их. Сделала пару кругов вокруг дома и вернулась в квартиру. Затхлый запах подъезда тут же улетучил мое только-только появившееся хорошее настроение и я, поморщившись, прошла в квартиру. Брат уже собирался в школу, что-то бормоча себе под нос. Когда я открыла дверь и вошла, он спросил у меня, навсегда ли ушла мама. В ответ я лишь пожала плечами и поставила чайник. Есть не хотелось, хотелось только пить, хотелось залить в остывшее горло чего-то горячего и вновь ощутить себя живой.
После чаепития я отвела брата в школу, а сама слонялась по городу. Мне было необходимо подумать, много и полно, обдумать свою дальнейшую жизнь, свое дальнейшие выживание. Что я буду делать дальше? Кем я собираюсь стать? Мои одноклассники и одноклассницы уже решили, а я? А я никто и ничто. Кончу так же, как и моя мать? Ну нет, это точно не для меня! Не для такой, как я! Не для той, с которой дружил Саша.
Я остановилась и втянула воздух носом.
Точно. Саша. Что мне сделать, чтобы, если он услышит обо мне, ему не стало противно? Чтобы он был горд или хотя бы рад, что знает такую как я?
– Девочка, а девочка, – проскрипел кто-то прямо над ухом. Я встрепенулась и обернулась. Позади стояла согнувшаяся почти по пополам бабка.
– Подай на хлебушек, – скрипнула она и протянула руку.
– Нет у меня самой ничего, – презрительно посмотрев, ответила я.
– Тогда давай я тебе погадаю, а ты и заплатишь за это как за предсказание будущего? – она подняла голову настолько, насколько могла и я увидела в ее серых, с каким-то странным блеском глазах, надежду и мудрость.
– Попробуй, – фыркнула я.
Бабушка взяла мою руку, посмотрела на ладонь, затем провела по ней пальцами.
– Не хорошо дела у него.
Я удивленно подняла бровь. По спине пробежал холодок.
– У любимого твоего. Проблем много.
Я застыла как вкопанная. Мозг лихорадочно переваривал полученную информацию.
У него много проблем. Из-за меня? У него проблемы из-за меня?
Я помотала головой, чтобы стряхнуть наваждение.
– Вы больше не встретитесь.
Я сглотнула и онемела.
Нет, нет. Только не это. Не говори этого! Мы встретимся, мы обязательно встретимся, он узнает, какой я стала, он увидит! Мы будем вместе!
– А тебя ждет еще немало испытаний. Но твоя судьба лишь в твоих руках. Если будешь знать, где и что исправить...
Бабка говорила что-то еще, но я уже не слушала. Сердце стучало в ушах от предыдущих слов, эхом разносясь в голове. Я не могла, не хотела в это верить. И почему я должна верить словам какой-то бабки!
Видимо, увидев мое неверие и поняв, что ей никто не заплатит, бабка немного помолчала, а затем сказала:
– Хочешь, научу гадать?
Я ошеломленно посмотрела на нее. Предыдущие слова затихли и затерялись где-то в паутинах моих мыслей.
– У тебя есть небольшие способности, – рапортовала бабка. – Простейшее видеть ты сможешь. Это поможет тебе, девочка. Но... Это не бесплатно.
– Тогда не надо, – махнула я и хотела пройти дальше, но бабка взяла меня за локоть и остановила. Ее голос чуть изменился, стал немного приглушенным, и она стала рассказывать мне обо мне.
На лбу выступил пот, а сердце испуганно сжалось. Она знает про меня все. И это не вымысел, не сказка и не шарлатанство, то, что она говорит, сущая правда, правда, от которой я хотела бы убежать, я хотела бы быть не собой, а кем-то другим. Машкой, Ленкой, Юлькой, но никак не собой. Кем-то другим...
И я согласилась. То ли она меня загипнотизировала, то ли я и вправду поверила, то ли... Я не знаю, но я пошла за ней, отдала последние деньги и пошла за ней. Брошенная, никому не нужная. Я одна в этом мире. И брать у меня нечего. Совершенно нечего.
Бабка привела меня в небольшую квартирку, видевшую лучшие времена. Ободранные кошками обои, неприятный запах кошачьей мочи и протухшей еды, пара старых, так же изодранных кошками кресел и большой диван, разложенный и больше похожий на двуспальную кровать. 
На полках, в советской "стенке" стояли книги, много книг, с пожелтевшими от времени корешками и стершимися надписями, за стеклянными дверцами томились какие-то шары, аккуратно протертые, множество свечей разных форм в старинных подсвечниках стояли на столе и тумбах. Я не смогла сдержать восхищенного вздоха.
Затрещал огонек и приятно запахло свечами. Бабка перемещалась по квартире настолько тихо, будто она вообще не ступала на пол, лишь подол ее юбки зловеще шуршал, когда цеплялся за диван или за стул. Она поставила на столе шесть свечей. Три справа от себя, а три слева. Мне наказала сесть точно напротив нее. Достав из красного бархатного мешочка старые, довольно большие карты, она разложила их передо мной.
– Смотри, девочка, – низким голосом, произнесла гадалка и стала раскладывать карты рубашкой вверх в несколько рядов. Только каждый ряд был на две карты меньше предыдущего. В первом я насчитала 8 карт. В последнем, соответственно, осталась одна. Бабка перевернула ее первой. На ней русоволосая девушка разрывала пасть льву.
– Ты сильная, девочка, и добрая. Ты многое сможешь, но страхи тебя в итоге поглотят. Справишься ли ты с ними, зависит только от тебя. – Гадалка переворачивала карту за картой и рассказывала мне о моем будущем. О том, во что я никак не могла поверить.
– Ты встретишь двух мужчин и обоих одинаково полюбишь. От того, в чью пользу ты сделаешь выбор, зависит твоя дальнейшая жизнь. Здесь Судьба предоставляет тебе право выбирать. Для тебя уготовано две жизни.
– Какую мне лучше выбрать? – промямлила я неестественным для меня голосом и проглотила слюну, застрявшую в горле. Ладони вспотели, и я незаметно вытерла их о штаны.
– Я не могу сказать, – в глазах гадалки плясали огоньки от свечей, делая ее темные глаза еще более таинственными и даже пугающими. – Девочка, есть вещи, которые нам, людям, нельзя говорить, делать или менять. Идти против воли духов не стоит. Запомни это, девочка, – она закашлялась. Ее сухая костлявая рука закрыла рот.
Меня передернуло от ее дикого кашля.
– Я больна, – отозвалась бабка, перестав кашлять. – Давно уже больна, и осталось мне немного. Духи не против, чтобы я наделила тебя знаниями. И первое, что я тебе скажу, – она перешла на шепот и, облокотившись грудью о стол, приблизила свое лицо к моему. – Верь своему чутью при гадании. Если оно говорит, что не надо, что нельзя, то не пытайся. Не говори, не делай, не меняй. Запомнила?
Я кивнула. Бабка собрала карты, перетасовала их, поднесла к губам и что-то им нашептала. Все это время я сидела молча, слушала ее шепот и треск свечей. Позади что-то повалилось, и я встрепенулась. Обернувшись, увидела сияющие зеленые глаза. Скорее даже изумрудные.
Всего лишь кошка. Ничего страшного.
Я снова повернула голову и, вздрогнув, отпрянула. Гадалка прямо перед моим лицом держала красный мешочек.
– Возьми, девочка.
Я неуверенно протянула руку и пальцами коснулась бархата. Мешочек скользнул мне в ладонь.
– Возьми их домой, поговори с ними, посмотри на них, подумай, что ты видишь, а завтра вечером приходи ко мне. Я многому тебя научу, девочка.
Не в силах что-то сказать от изумления и духоты, я лишь кивнула. Бабка проводила меня до двери и тут же захлопнула ее за мной. Теперь я услышала шаркающие шаги и скрипучий голос. Она говорила со своей кошкой.
Придя домой, я выполнила наказ. Меня даже тянуло к этому. Мне хотелось научиться, чтобы узнать, что будет дальше, как будет дальше.
Мать узнала, что я взяла ее деньги, когда уходила и не вернула их. Я стояла в коридоре как вкопанная, когда она жестоким взглядом окидывала меня с головы до пят. Прикидывала, куда ударить, чтобы не осталось синяков? Брат прыгал вокруг нее, плакал и смеялся одновременно. Во рту пересохло, а в горле неприятно саднило.
– Где? – наконец спросила мать, смотря в мои глаза. В этот раз и я не побоялась взглянуть в ее пустые, серо-зеленые, не наполненные ничем, потухшие глаза. Она уже не жила. Она просто существовала.
– Отдала, – спокойно ответила я, стараясь, чтобы мой голос не прозвучал неуверенно и хрипло.
– Кому? – ее пальцы сжали край бежевой блузки, которая была на ней.
– Бабке, – я внимательно следила за каждым движением. Все-таки то, на что я решилась тогда на кухне, придало мне некой уверенности в себе и чувство превосходства. Она меня боится.
– Какой? – все мускулы на ее лице напряглись.
– Хорошей, – усмехнулась я и уже расслаблено прислонилась спиной к дверному косяку. – Ты еще заработаешь.
Вот это я очень зря сказала, потому что тут же последовала пощечина. Щеку будто огнем обожгло. Я испуганно приложила к ней руку и метнула полный ненависти взгляд на мать. Брат попытался вступиться за меня, но она отпихнула его в сторону и схватила меня за волосы. После чего последовала ругань.
Довольно быстро она успокоилась и отпустила. Я все еще прижимала ладонь к горящей щеке и сдерживала слезы.

– Прости ее.
– А? – я вздрогнула и будто очнулась ото сна. Треск свечей и их приятный запах дурманили меня. Да и бабка заварила ароматного чая, который только усыплял меня.
– Мать свою.
– Никогда, – покачала я головой. – Она сломала мне жизнь и Саше, – я закусила губу.
 Упоминать имя Саши тут явно не следовало. В голове зародилась странная мысль и я тут же ее озвучила: – А ты умеешь делать привороты? (Гадалка улыбнулась), – та мысль сменилась новой: – А порчу на смерть? Научи меня, а? Ну их, эти карты! – в моих глазах блеснул огонек азарта и предвкушения. Я тут же облизнула губы и пристальнее посмотрела на бабку. Та захохотала:
– Девочка, ты не имеешь на это права. Если человек не желает быть с тобой по своей воле, то не стоит его заставлять. Ровно, как не ты давала жизнь тому, на кого хочешь наслать порчу, – проскрипела гадалка и, откинувшись на спинку стула, снова зашлась в кашле. Ее седые волосы выбились из-под пестрой косынки и упали на плечи. Она продолжала содрогаться в приступе удушливого кашля, а я ничего не могла сделать. Страшно даже представить, что было с ее легкими, если их сдавливал такой ужасный, рокочущий кашель.
– Твоя мать совершенно не виновата в том, что твой любимый не желает быть с тобой. Его проблемы куда более велики и глубоки, чем тебе кажется, – произнесла гадалка, когда кашель перестал сдавливать ее горло и порождаться в легких.
– Чем ты больна? – я никогда до этого не спрашивала что-либо у бабки, более того, я не уточняла ее имени, как и она моего. Пока она молчала, я обдумывала ее слова. Не верить им уже не было смысла, но это полностью меняло мое представление о жизни Саши и о его семье. Неужели там все не так гладко? Может быть, его отец умер, оставив долги? Или...
– Неважно, девочка, – натянуто улыбнулась бабка, и я заметила в ее глазах обреченность. Она умирала.
– Тогда... Скажи, что у него случилось? Я сделаю все, чтобы помочь! – я почти подпрыгнула, из-за чего чуть не уронила на себя чашку с уже остывающим чаем.
– Ты ничего не сделаешь, девочка, потому я не скажу тебе. Это не твой крест, не стоит томиться беспомощностью, лучше оставайся в незнании. Поверь мне, девочка.
Но я не унималась, и каждый раз просила бабку рассказать. В конце концов, она смирилась и пообещала сказать, когда я продвинусь в своем мастерстве. При этом я ходила в школу и выполняла задания. Я смирилась с тем, что Саши в учебном заведении больше нет, что Федька и его дружки играют уже с другим парнишкой, что болтают с ним и гогочут, когда мимо проходят девчонки, нарочито задравшие нос.
Время шло. Я начинала сомневаться в предсказании гадалки. Я не могла забыть Сашу, я не была способна полюбить кого-то еще.  Мое сердце неприятно ныло, когда мозг предательски показывал кадры из прошлого: мы лежим в снегу и тяжело дышим, морозный воздух разливается внутри и остужает разгоряченные от бега внутренности; мы смеемся и, держась за руки с ребятами и девчонками из школы, водим хоровод вокруг новогодней ёлки, установленной по центру спортивного зала; я сижу на спинке лавки и смотрю на парадный вход... И сейчас я так порой делаю, когда душу полностью съедает тоска. Я сажусь и часами смотрю на вход. Кажется, что если долго-долго что-то представлять, то это и в самом деле произойдет.
Я сжимаю пальцами виски и продолжаю смотреть. Когда от усталости валюсь с ног, я продолжаю учиться, выполняю школьные задания и делаю небольшие расклады, если меня просит гадалка. С каждым днем ее кашель все хуже и хуже, а руки стали трястись сильнее, чем раньше. Теперь она не способна даже удержать в руках полную чашку чая и не расплескать половину. Ее белоснежная кошка часто сидит у нее на коленях и мурчит, настолько сильно, что я могу услышать ее скрипение в коридоре или в кухне. Она пытается спасти хозяйку. Наивное животное.
Бабка знает, что скоро у меня экзамены и поступление. Она знает, что я хочу стать врачом, что я весь год готовилась. Гадалка всегда с улыбкой слушает меня, когда я с энтузиазмом и эмоциональной окраской обещаю вылечить ее, спасти ее жизнь, а потом помогать ей с клиентами. Ни много ни мало, но трое-пятеро в день всегда к ней заглядывают. Узнавшие от друзей или соседей, они приходят, чтобы узнать свою судьбу. Иногда гадалка сажает меня и просит погадать, объясняя это тем, что я ее ученица, а у нее плохое самочувствие. И я гадаю. Раскладываю карты сначала рубашкой вверх, а затем по одной переворачиваю и рассказываю людям, что их ждет. Одной женщине предсказала, что ее брат в скором времени жениться на женщине с ребенком. Так оно и случилось. Он женился на женщине, ждущей от него ребенка и находящейся уже на восьмом месяце беременности. Одной бабке предсказала скорую смерть ее супруга, у которого и не было проблем со здоровьем, но он уснул и не проснулся. Долго потом эта бабка к нам ходила и уверяла, что это мы порчу наслали, а потом перестала ходить. Будто устала, будто опостылело ей это. Все равно не вернуть ей уже мужа, так зачем ходить, так зачем донимать живых еще?

 
 
Глава 13. Тогда…
Меня вырвало. Неприятное чувство. Я прижала ладонь к животу, будто это поможет облегчить спазмы. Но внутри что-то застряло, бурлило и сжималось. На лбу выступил пот, во рту стоял привкус горечи, соли и желчи. Все, что было во мне, давно вышло, но позывы не прекращались, потому мы сделали большую остановку, где-то возле леса и я ходила от дерева к дереву, сгибаясь пополам и держась за стволы. Мишка с Ником тем временем принесли мне родниковой воды и дали попить и умыться. Но пить я не смогла. Желудок не воспринимал. Виктор сочувственно покачал головой и предложил доехать до ближайшего города и навестить доктора, но я наотрез отказалась. Одна только мысль о машине, о движении, о запахе салона вызывала головокружение и тошноту. Я умоляюще посмотрела и помотала головой. Виктор вздохнул и, расстелив покрывало на траве, усадил меня на него. Стало легче дышать. Желудок перестал так предательски сжиматься и пытаться выбраться наружу через мое горло. Я даже смогла проглотить несколько капель воды.
Меня резко начало знобить. Я сжалась в комок и тряслась. Зубы выбивали какой-то ритм, но мне было не до смеха. В итоге пришлось пойти в машину и греться там. Меня уложили на заднее сиденье и завернули в одеяло. Сами ребята побрели собирать хворост и ставить палатки. Со мной остался только Ник. Он сел на переднее пассажирское сиденье и наблюдал за мной.
– Наверное, это наказание, – натянуто улыбнулась я и измученно посмотрела на мужчину. – Наказание за то, что я сделала, – я ухмыльнулась. Ник молчал.
– Бог есть. Или что-то в этом роде. Знаешь, я никогда в это не верила. Вернее как... – я вздохнула и убрала со лба прядь волос. – Я не могла не верить, я знала кое-что, но не считала это мистическим. Считала это нормальным, понимаешь? (он кивнул). И бабушка у меня ведьмой была. Умела что-то делать, что-то колдовать, да все смеялись над ней, родственники мои, а я не смеялась. Я как-то любила ее. У нее даже ученики были. Пара женщин ходили к ней. А уж сколько людей она на деревне выучила, сказать трудно! – я подавила очередной рвотный позыв и сильнее закуталась под одеяло. Меня хотя бы уже не так трясло.
– В нашем мире много мистики, Сибу, – продолжил мою мысль Коля. – Но вряд ли какое-то божье наказание могло постигнуть тебя так скоро. Тем более ты раскаялась, – он тепло улыбнулся мне.
– Раскаялась, но уже ничего не вернуть, – на глазах навернулись слезы. – Димы со мной нет. Я одна. Я предала его. Предала единственного человека, любившего меня так сильно, человека, с которым мечтала построить счастье и завести ребенка! Человека, с которым мечтала встретить старость! – выпаливала я. – Человека, с которым я забыла обо все и одновременно знала все! Человека, который был согласен заботиться обо мне и даже хотел услышать ложь, будто не было той ночи с Генычем! А я несла какой-то бред, – горло сдавили рыдания, слезы ручьем побежали по щекам. – Обвиняла его! Я ненавижу себя! Я бы хотела умереть! Исчезнуть, потому что мне безумно стыдно! Я не могу, я не знаю, что мне делать и куда идти дальше! У меня нет ничего, понимаешь?! С матерью я поссорилась (рука Ника легла мне на колено, он перегнулся через весь салон), подруг у меня не осталось, работы у меня нет, ничего нет, – я продолжала причитать и плакать. Свернувшись клубком, прижимая к себе одеяло.
– У тебя есть друзья, и мы поможем, Сибу, – мягко сказал мужчина. С его лица не пропала улыбка. – Была у нас одна история, – он убрал руку и сел удобнее на сиденье. Когда-то нас было шестеро, но недолго. Был с нами парень, ну как парень... – Ник облизнул губы, – было ему лет двадцать пять, может, может чуть меньше. Прибился к нам случайно. Мы тогда только стали бродячими, только набралась компания и мы пили много одно время. В клубе каком-то зависали, а он тоже пил, только с горя – девушка от него ушла. И разговорились мы что-то, а потом вроде попрощались, а, когда проснулись, у палаток он валялся. Девушка его бросила, потому что изменил он ей, – он помолчал, явно стараясь припомнить какие-то детали. – А изменил по глупости и из-за алкоголя. Любил свою девушку больше жизни. Долго ныл, пока Виктор ему не пообещал помочь. Мы на полгода уехали в другие города, а потом вернулись и всей толпой пошли с ней говорить. Девушка уже, как говорится, остыла, но обиду таила. Мы с ней поговорили, этот увалень с цветами, шампанским и конфетами извинился, и она его простила.  А девушка его действительно любила, потому что за эти полгода ни с кем не начала встречаться и всем отказывала. А к нему сразу вернулась, – мужчина помолчал и окинул меня оценивающим взглядом. Я сидела, не шевелясь, и внимательно слушала, но вид у меня, наверное, был еще тот...
– Вот и сказки конец, – заулыбался Ник. – А мораль такова: если Дима тебя любит, то остынет и простит. А тебе придется заново заслужить его доверие.
– Я знаю, – кивнула я и почувствовала зарождающуюся внутри надежду. Она поднималась снизу живота и, разливаясь теплом по всему организму, достигала мозга. Приятное блаженство накрыло меня. Дурнота отступила, я снова свернулась калачиком на сиденье и закрыла глаза. Мне невообразимо хотелось продолжить говорить с Ником, и я продолжала с ним диалог, задавала вопросы, а он отвечал, отвечал где-то в моей голове. Мы шли по какой-то дороге и разговаривали, а потом там появился Дима. Он обнял меня и поцеловал, так нежно, как умел только он.
Но сон развеялся. Запахло утренней прохладой, стекла в машине запотели. Я открыла глаза и села. Затекшие ноги не хотели сразу подчиняться и отзывались неприятным покалыванием. Я протерла стекло рукавом кофты, но остались только влажные разводы. Я выдохнула и, нащупав ногами кроссовки, юркнула в них и открыла дверь. Тут же сработала сигнализация. Сердце ухнуло в пятки, и я вжалась в сиденье.
Сигнализация выла минуты три, пока не перебудила всех до единого, спящих в палатках, и Макс ее не отключил. Я виновато посмотрела на него: седые волосы были встрепаны, на щеке с одной стороны остался след от сна, глаза сонные. Он потер рукой подбородок и улыбнулся мне. Я в ответ тоже улыбнулась, но как-то неуверенно.
– Как ты, Сибу? – крикнул Мишка, вылезая из палатки. Я подняла большой палец вверх, показывая, что все хорошо, но меня все равно немного мутило.

Виктор продолжал настаивать на посещении врача, но я отмахивалась. Покупала в аптеке таблетки и вроде даже становилось лучше, а потом и вовсе прошло. Я снова стала есть со всеми и жизнерадостно носиться вдоль трассы, когда мы останавливались где-нибудь на ночлег.
Поступило предложение снять квартиру и обосноваться на некоторое время в одном городе, но это противоречило их обычной жизни, и я долго не могла понять с чего такое решение, а потом догадалась – причина во мне. Им просто кажется, что я не выдержу такой жизни. И тогда я стала убеждать, что со мной все хорошо, что не стоит обо мне так печься, что я все переживу. Но Виктор был непреклонен. Мы сняли двухкомнатную квартиру. Ребята с большим энтузиазмом стали выступать, а меня больше заботили проблемы, начавшиеся у меня после тех болезней желудка. И вдруг меня что-то осенило, какое-то странное сомнение закралось мне в душу. Но я гнала прочь эти мысли, хотя они становились с каждым днем томительного ожидания все реальнее.
На дворе стоял уже конец октября. Я сидела у окна, смотрела на серое угрюмое небо, на серый угрюмый дом напротив, с такими же серыми и угрюмыми окнами, на людей под серыми и черными зонтами, быстро семенивших по улице. Моя жизнь стала такой же. Такой же серой. Без Димы, без работы, без родного дома, вдали от семьи, вдали от всего. Это не жизнь. Это существование. Я хожу в магазин. Готовлю обед. Стираю и убираю. Гуляю по городу. Веселюсь с ребятами, но это – кратковременное веселье, которое заменяется всепоглощающей меланхолией. Друзья это видели и всячески пытались меня развеселить, но вскоре мне на сердце прибавился еще один камень, и я лихорадочно пыталась придумать, что делать с тем, от чего я так отчаянно пыталась отмахнуться, а оно все же меня настигло. В пылу этого мотовства и страха я потеряла счет времени. Наступил декабрь, закончился наш договор на квартиру, и мы вынуждены были уехать. А я заметно набрала в весе, но отчаянно пыталась списать это на неправильное питание. Я слишком сильно боялась правды. В организме что-то сбилось, потому не приходят месячные и потому я набираю в весе. Что-то сбилось, никак иначе. Этого не может быть.
Редкие проблески солнца, музыка в плеере, который я одолжила у Мишки, плывущие за окном деревья... Меня это усыпляло, усыпляло мою боль и мои страхи перед будущим, хотя я все чаще и чаще задумывалась о том, что мне делать, как мне жить дальше. Как все исправить? Время ушло, безвозвратно ушло, и теперь у меня нет выбора.
Автомобиль недовольно зафыркал, пару раз дернулся и застыл.
– Приехали! – вымолвил Мелкий, вылезая из салона. Остальные тоже вышли, Макс открыл капот, Ник заглянул под него и устало выдохнул. Я даже не стала нос совать туда. Как сидела, так и осталась сидеть, а ведь раньше выпрыгнула бы за Мелким и направилась смотреть, что случилось...
Мы стояли около трех часов. Я начинала злиться и замерзать, потому что отказала печка.
– До города далеко? – бросила я, смотря на Виктора.
– Нет, метров сто. Хочешь уйти одна? – его густые брови поднялись, он вытер руки о какую-то тряпку и приблизился ко мне. – Сибу, не стоит тебе одной идти по снегу. Пусть с тобой Ник идет. Найдете гостиницу и ты отдохнешь.
– Не надо мне никого! – закричала я и быстро подалась прочь.
– Сибу! – послышался смеющийся голос Ника. – Не в ту сторону!
Я чертыхнулась и развернулась. Как можно было ошибиться?!
Мужчина уже оказался рядом со мной и, чуть касаясь моего локтя, по-джентельменски повел меня вдоль трассы. Он молчал. Видимо понял мое агрессивное и уставшее состояние. Мне было тошно от всего, а особенно от самой себя. Та я, которая была буквально несколько месяцев назад и та я, которая есть сейчас две разные Сибу. Трудно сказать, что я еще вообще являюсь Сибу. Это прозвище мне надоело, оно какое-то детское, глупое. Что же, мне до старости быть Сибу?!
Я помотала головой. Мы прошли в какую-то обычную гостиницу, с небольшим помещением для регистрации и двумя несчастными стульчиками у стены. Нас, конечно же, посчитали сначала мужем и женой. Милая девушка за стойкой администратора в черном костюме, со светлыми волосами, заколотыми в строгий пучок, с ярко-красной помадой накрашенными губами, спокойным, много раз отрепетированным голосом предложила нам номер на двоих. Ник, казалось, растаял от счастья, но я не придала этому значения и тут же попросила два разных одноместных номера, на что мой спутник изрядно обиделся. Разные постели, да, это он предполагал, но никак не разные номера!
Я быстрой, но усталой походкой дошла до лифта, поднялась на третий этаж и вошла в свой номер. Кровать встретила меня небольшим скрипом, когда я на нее легла, и чуть продавилась подо мной. "Да, это тебе не пятизвездочный отель", – сказала я себе и дотянулась до телефона. Попросила принести мне свежую газету. Принесли, конечно же, какую-то желтую прессу, в которой и читать-то было нечего. Я пробежала глазами по объявлениям, и одно заинтриговало меня. Я вырвала страницу, засунула в карман джинсов и твердо решила завтра с утра наведаться по этому адресу, к этой самой гадалке. Конечно, я понимала, что это шарлатанка, но хоть выговорюсь и выплачусь,  все равно мы с ней больше никогда не встретимся, а мне сейчас нужно поговорить именно с женщиной.
Этой ночью мне снова снился Дима. Его руки, его губы, его глаза... Я проснулась в поту. Одеяло валялось на полу неприглядной кучкой. Я так все и оставила. Быстро оделась, расчесалась и убежала, пока меня не видел Ник.
Та самая милая дама за стойкой регистрации вызвала мне такси, которое приехало буквально через минуту. Я сунула таксисту бумажку и ткнула пальцем. "Туда". Белое "Рено Логан" сразу тронулось и, развернувшись, вылетело на проспект, затем сменило пару улиц, проехало три перекрестка и остановилось возле небольшого пятиэтажного здания. Я вышла и попросила таксиста подождать, хотя и понимала, в какую копеечку мне это выльется. Поднялась на третий этаж и позвонила в дверь. Послышались шаги и дверь открыла молодая женщина. На моем лице сразу отразилось разочарование. Точно шарлатанка. Но женщина, словно не заметила моего взгляда, учтиво улыбнулась и предложила войти, предварительно уточнив, с какой я целью.
– От знакомых обо мне узнали? – полюбопытствовала она, проводя меня в главную комнату. Ее темные волосы были распущены и небрежно падали чуть ниже лопаток. Про себя я отметила, что у нее отличная фигура и милое лицо.
– В газете нашла, – пробурчала я и показала вырванный клочок.
– Что ж, тоже неплохо, – протянула она, приглашая сесть на диван, а сама тем временем поставила свечи на журнальный столик и убрала с него книги. – Как вас зовут?
– Сибу, – небрежно ответила я, присаживаясь на диван и осматривая комнату.
– А настоящее? – растерялась женщина  и вынула из красного мешочка карты.
– Вы ж гадалка, вот и угадайте! – процедила я, чем явно обидела женщину.  Она положила на пол красную бархатную подушечку и опустилась на нее.
– Что ж, Сибу, – сделав вид, что я ее не уколола, гадалка посмотрела на меня и задала стандартный вопрос: – Что желаете узнать? – ее глаза забегали по моему лицу. Оценивала психическое состояние? Конечно, сейчас придумает что-нибудь. Надо как можно меньше рассказать про себя до начала «сеанса».
– Про будущее, – ухмыльнулась я и откинулась на спинку дивана, сложив руки на груди.
– Хорошо, – улыбнулась гадалка, завела прядь непослушных волос за ухо и разложила карты. Признаться, эти картиночки ничего мне не говорили. Я кинула на них лишь беглый взгляд, а потом снова стала глазеть по сторонам.
– Уже поздно,  – сказала она, поднимая на меня серые глаза. Во взгляде было что-то такое, что заставило меня поежиться и опустить руки на колени. Она будто смотрела мне в душу. Я вопросительно на нее посмотрела, внутренне умоляя сказать не то, о чем я думаю.
– Пути назад у вас уже нет. Теперь все будет идти по одной линии, но у тебя есть еще одна развилка.
«Бред какой-то несет, чтобы запутать», – фыркнула я про себя и снова скрестила руки.
– В конце апреля родиться ребеночек. Девочка.
Я остолбенела. Внутри все завязалось в узел, руки похолодели. Казалось, я не чувствовала своего тела.
– Девочка? – переспросила я, хотя все отчетливо слышала. В голове неприятно загалдело.
Так. Стоп. Соберись. Она могла заметить чуть выступающий живот или еще что-то. У беременных же есть отличительные черты. А то, что это девочка, сказала просто так, выдумала. Спокойно.
– Девочка, – повторила гадалка. – Но сначала тебя ждет еще один выбор. Выбор, от которого многое будет зависеть. Ты знаешь об этом выборе, – она взяла в руку карту и положила на нее вторую ладонь. – Тебе говорила старая женщина.
Бабушка Призрак?
– Но в какую бы ты сторону выбор не сделала, твоя дочь появится на свет, но ты не будешь к этому готова. Твоя жизнь практически не изменится после ее рождения, но ты полюбишь ее всем сердцем. Но вы недолго будете вместе. Что-то разлучит вас навсегда, – она сложила карты. – Прости, но я больше ничего не вижу, – и, прикусив губу, добавила: – и прости, что я вот так перешла на ты. Ты удивительная и судьба у тебя удивительная.
– Мне кажется, все это бред, – немного дрожащим голосом выговорила я. – Скажи, как ты догадалась, что я беременна? По внешнему виду или поведению? Чем я себя выдала?
– И виду, и картам, – расплылась в улыбке гадалка. – Чаю не желаешь? – спросила она вставая.
– Давай, – кивнула я и устроилась удобнее.
– Карты не врут, – услышала я, когда она вернулась с двумя чашками ароматного чая. Гадалка поставила их на журнальный столик и снова села на подушку. Теперь уже ее черные волосы были сколоты сзади крабом и не падали на лицо.
– Меня Лида зовут, – представилась гадалка.
– Нина, – я посмотрела в чашку. Чаинки выписывали какой-то невероятный танец, постепенно замедляясь и оседая на дно. Внутри все еще было холодно и немного кололо. Я сделала пару глотков и горячая субстанция спустилась по моему горлу в желудок. Я поежилась от резкого контраста.
– Нина, мне кажется, я тебя где-то видела, – Лида присмотрелась ко мне. Ее глаза пристально изучали мое лицо, мои волосы и мои руки.
– Не думаю, – промычала я, и слова утонули в чашке чая.
– Нет-нет! – возразила она и на ее лице отразилась радость – она вспомнила. – Не ты ли врезалась в столб и просила телефон, чтобы вызвать эвакуатор? Кажется, это было относительно недавно! Летом этого года!   
Странно, что она так рада была меня вспомнить, но заодно и навеять мне тяжелые воспоминания. Чтобы хоть как-то от них отделаться, я поинтересовалась:
– Как твоя мечта?
Спрашиваю, будто мы закадычные подруги, а это посиделки с чаем и пирожными раз в месяц. Смотрю в чашку. Остались только чаинки. Я и не заметила, как выпила все. Ставлю ее на блюдце. Кажется, мои движения стали более резкими и нервными. Вся я переменилась за несколько месяцев и за несколько часов, как только узнала о своей беременности.
– Движется, – улыбнулась Лида, всем видом показывая, что на эту тему больше ничего не скажет. – Я хочу помочь детишкам, я хочу просто помочь людям. Хочу показать всем, что мир может измениться, что в нем есть место искренней любви, дружбе и взаимопомощи! Что не все люди алчны! Я хочу вырастить новое поколение на таких устоях. Я хочу, чтобы они улыбались, помогая друг другу.
– С чего ты вообще к этому пришла? Зачем все это? Почему просто не жить для себя, как делает большинство? – я посмотрела ей в глаза. Эта серость завораживала меня и погружала в какой-то другой мир, мир, который пытались окрасить в яркие цвета, но он так и оставался серым, продолжая прогнивать и портиться, словно мясо.
– Потому что так надо. Потому что это я выбрала сознательно. Иначе ничего не получится, ничего не изменится, – выдохнула Лида и отхлебнула чая. – Я не та, кто способен изменить мир, но я могу подтолкнуть его к изменению.
Повисла пауза.
– Ты знаешь об эффекте домино?
Я кивнула, но она все равно пояснила.
– Это теория гласит о том, что одно какое-либо изменение влечет за собой ряд других изменений, аналогично тому, как падают косточки домино, выстроенные в ряд.
– И ты хочешь сказать, что являешься тем, кто толкнул эти косточки? – я убрала с лица непослушную прядь и краем глаза заметила скользящий белый ком вдоль дивана. Ком остановился и, коснувшись моей ноги, довольно заскрипел.
– Нет,  – с улыбкой на лице мотнула головой Лида и, опустив руку, коснулась спины кота. – Я лишь связующее звено с правом выбора: падать или нет, – ее улыбка стала неестественно широкой, отчего я даже поежилась.
– Так же и ты. Люди всего лишь такие же костяшки, но с правом выбора падать или нет.
Кот свернулся возле меня клубком.
– А как же судьба? Разве все уже не предрешено? Как ты тогда узнаешь будущее людей, если они сами делают выбор? – я провела ладонью по своему животу. «Выбор. У меня-то его уже и нет».
– Судьба определяется твоими поступками в этом мире. Каждый твой шаг прописывает новую линию. А узнаю я не будущее, а тот выбор, что сделает человек.  И если в определенный момент он поступит иначе, то предсказание не сбудется. Но большинство совершает большую ошибку, обращаясь к гадалке, но, предварительно не подготовив себя к тому, что выбор у них есть в любом случае. И они сознательно уже идут на предсказанное. Это хорошо, если их ожидал счастливый финал, а многие тем самым притягивают беды, – ее пальцы с длинными, накрашенными красным лаком ногтями касались сияющей белизной шерстки. Казалось, что красные лепестки роз упали на чистейший снег.
– Так не лучше ли человеку сообщать только хорошее будущее? Программируя его на счастливую концовку? – я бросила на нее еле заметный взгляд и снова уставилась на кота.
– Это тоже имеет свои недочеты. Глобальные, я бы сказала, – усмехнулась женщина и с нежностью посмотрела на кота. – Считая, что в будущем все будет хорошо, человек пойдет по течению жизни и в итоге придет к худшему. Предупрежден, значит вооружен. От человека многое зависит, но не все. Не поведение других людей, животных и природы. А все остальное в его руках. Развестись или попытать счастье, сделав предложение, сменить работу, выучить язык, переехать, подать в суд и тому подобное.
– Но у меня-то уже нет выбора! Я не успеваю сделать аборт! – вырвалось у меня, и я тут же пожалела об этом. Нужно сохранять самообладание, а не нести чуши о том, что я мечтаю избавиться от этого ребенка и, черт подери, не уверена в том, кто его отец.
– Он был у тебя, но ты его не осознавала. Вспомни, сколько раз ты задумывалась о том, не беременна ли ты? Ты потратила на это примерно два – два с половиной месяца. Ты отказывалась узнавать, потому что боялась результата. Тем самым ты сделала выбор идти по той линии судьбы, которая была тебе уготована. Неосознанный выбор тоже выбор, – ее спокойный, монотонный голос ввел меня в какой-то ступор.
Я молчала. Лидия тоже. В комнате слышалось только мурчание кота.
– Мне пора.
И я ушла, ушла, получив то, зачем шла. Поддержку, объяснение. Все будто встало на свои места. Мое поведение, моя беременность, моя жизнь, наша встреча с Лидой и даже тот странный день. Я хлопнула себя по лбу, подумав, что стоило спросить у нее про деда, но теперь уже поздно. Хотя я признала бы в ней подругу. Лида из тех женщин, которые способны расположить к себе любого. То ли хороший психолог, то ли хороший манипулятор, то ли просто хороший человек.  Вся моя нелюбовь к женщинам улетучилась, как только мы с ней поговорили, как только я заглянула в ее глаза.
Я замедлила шаг, опустила взгляд и положила ладонь на живот. Мне все еще хотелось поверить, что она солгала, ошиблась, и у меня будет мальчик. Его я хоть как-то смогу полюбить, а девочку. Девочку бы я никогда не полюбила. Или та я? Та я, которая была до встречи с Лидой, не смогла бы полюбить дочь? А новая Я способна будет отдать ей свое сердце?
В боку недовольно кольнуло и отдало в сердце. Я вспомнила Бабушку Призрака. Я вспомнила себя маленькой, играющей в куклы и рассказывающей им о том, во сколько я умру. А она, с теплой улыбкой что-то мне отвечала. И пусть все говорили, что Бабушка Призрак временами была неадекватна и даже жестока, в моей памяти сохранилась только ее теплая, живая улыбка. Ее теплые руки и ее предсказания. Это все, что осталось мне от нее. Ни фотографий, ни памятных вещей – ничего. Все было выброшено, как говорила мать, «от греха подальше».
Я вернулась в гостиницу и столкнулась нос к носу с обезумившим от паники Ником. Он тут же набросился на меня с расспросами и претензиями, но я оставила все это без внимания и легла спать. Сколько я его игнорировала? Двое? Трое суток?  Но потом заговорила. Когда он отчаялся и, затаив на меня обиду, стал пропадать где-то, я заговорила. Поздно ночью я пришла к нему в номер, где спал он, Мишка и Виктор. Я толкнула его в бок, затем еще раз. Он промычал что-то и открыл глаза. Сонный взгляд устремился на меня, а я нависла над ним с глупой улыбкой на лице, с падающими ему на шею и торс волосами.
– Идем, поговорить нужно, – я кокетливо завела прядь волос за ухо и отодвинулась от кровати. Ник нехотя встал, нашарил ногами тапки и поплелся за мной. Даже затылком я ощущала его обиду. Но он шел за мной. Мы прошли в мой номер, и я плюхнулась на кровать. Ник открыл бар и налил себе виски, мне даже предлагать не стал, что меня сначала удивило и обидело.
– Ник, – я посмотрела на него щенячьими глазами, что он даже поперхнулся, – прости за такое поведение. У меня были проблемы.
– Сибу, – перебил меня Ник, –  на то и есть друзья, чтобы помогать решать проблемы. Не понимаю, почему ты от нас что-то…
Я подняла руки в знак того, что сдаюсь и заулыбалась.
– Я знаю, но мне, оказалось,  трудно справиться с собой и заставить себя поделиться чем-то с вами.  В такой момент мне бы пригодилась подруга, – я откинулась на спину и посмотрела в потолок. – Ник, я беременна.
– Я знаю, – спокойно сказал мужчина и опустился рядом со мной. Кровать чуть продавилась в том месте, где он сел, и меня чуть наклонило в его сторону.
– То есть, как знаешь?! – я резко села и метнула на него недовольный взгляд.
– Задержка, странное питание, вспышки гнева, депрессии и радости, а так же тошнота по утрам, – тоном знатока проговорил он и посмотрел на меня, такую встрепанную и растерянную. Я-то думала, что сейчас он удивится и тому подобное, а в итоге больше всех удивилась я.
– Вот только не говори, что ты это понял раньше, чем я, – устало промямлила я и снова завалилась на спину.
– Вероятно, – на лице Ника засияла искренняя улыбка. – Потому мы и не хотели отпускать тебя куда-то одну, а ты меня до смерти напугала, пропав прямо с утра тогда, а потом еще и говорить что-либо отказывалась. Я уж испугался, не сделала ли ты чего с ребенком, – он внимательно вглядывался в мое лицо.
– Не сделала, – выдохнула я. – Поздно уже ведь… Погоди… Ты сказал «мы»? То есть и остальные тоже в курсе? – догадываясь об ответе, спросила я.
Он кивнул. Я стукнула себя по лбу и простонала: – Боже, стыд-то какой! И это та Сибу, которая с вами дружит? Я же уже не я. Я вообще чокнутая истеричка, – я рухнула обратно на спину и закрыла глаза рукой.
Его рука легла поверх моей и чуть сжала ладонь.
– Не говори так о себе, Сибу, – Ник склонился ко мне. Я чувствовала его горячие дыхание на своем лице.
– Мы все понимаем и любим тебя... – он замолчал, но явно желал что-то добавить. – Мы всегда тебя любили, – чуть тише добавил мужчина.
– Что я вообще наделала? – всхлипнула я.
Не было больше сил все в себе держать. Я положила голову Нику на колени и зашлась в рыданиях.
– Я потеряла Диму из-за своей жадности, я спала с мужиком, который был мне противен, я не хотела признавать, что у меня будет ребенок, тем более я не знаю, от кого он! Если он от Геныча, – меня передернуло, – то я бы не хотела, чтобы он вовсе появлялся. А еще я ездила к гадалке, которая сказала, что у меня будет девочка. Я в принципе не в состоянии полюбить девочку! Я вообще очень предвзято отношусь к женщинам. У меня были подруги, но лучше всего я общалась с мужчинами, с ними проще: нет каких-то недоговоренностей загадок и страхов, – я шмыгнула носом. – Дочь я просто не перенесу, тем более от Геныча.
Руки Ника скользили по моим волосам, плечам, спине. Скользили успокаивающе. Он немного укачивал меня, как укачивают маленького ребенка.
– Ник, – я вытерла слезы и попыталась успокоиться, – ты веришь во все это, ведь да? – я смотрела на него щенячьими глазами, смотрела так, как смотрят маленькие дети.
– В Бога верю, – усмехнулся он и показал мне нательный крестик. Серебряный на толстой цепочке. – А вот в гадания… Ну может это и правда, может нет. Вообще это грех.
– Грех или нет, не знаю. Но раньше я четко знала, когда умру. И сейчас это знаю. Бабушка Призрак говорила, что я выполню свою миссию – найду мальчика, который спасет человечество, и потому уйду. И в детстве мне это нравилось. Знаешь, детям часто хочется ощущать себя избранными, особенно, если они начитаются чего-то или насмотрятся. Феи, принцессы, волшебницы, воительницы… – я завела прядь волос за ухо. – Потом я перестала в это верить, но в моей жизни появляется много мистики. И я не знаю, что с ней делать и как вообще дальше жить, учитывая, что я безработная, бездомная будущая мамаша.
– Ты уверена, что этой гадалке можно верить? – Сильные руки Ника так нежно сжимали мои плечи, что я таяла.
– Не знаю. Вообще она интересная женщина. Знаешь, мы поговорили с ней о тех вещах, о которых я как-то задумывалась лет в семнадцать или восемнадцать. О мире, о людях, о событиях. А она думает об этом до сих пор и хочет что-то изменить в этой жизни. Собирается даже школу-интернат открыть, – я усмехнулась. – И в защиту правдивости ее слов… Она отчасти повторила слова моей бабки по поводу того мальчика.
– Поживем – увидим, – пожал плечами Ник и тепло мне улыбнулся.
 
Часть 2.

Глава 1. Андрей.
Глаза широко распахнулись, я резко сел на постели. Сердце тревожно ухало в груди, дыхание было частым и сбитым, на лбу выступил пот, я вытер его рукавом рубашки и осмотрелся: побеленный потолок, деревянная дверь, черное покрывало. Все как обычно. Я натянул одеяло выше, почти к подбородку и опустился на подушку. Перед взором теперь представал только потолок. Мирное сопение раздавалось с соседней кровати. Я привык к нему. Настолько привык, что без него уже не спится.
Я перевернулся на бок, носом к стене, и натянул одеяло почти до уха. Вроде и ранняя осень, а в комнате холодно.
Как только я закрыл глаза, перед ними замелькали какие-то мошки, пылинки, искорки, а потом предстало лицо бабушки. Я испуганно открыл глаза и несколько раз усердно поморгал. Лицо пропало только раз на третий, если не четвертый. Сколько я уже о ней не думал? Пару лет. С тех самых пор, как перешел в седьмой класс этой школы-интерната. Тогда я с уверенностью мог сказать, что началась моя новая жизнь и семьи у меня больше нет. Но семьей мне стали и ребята с класса, и Женька, и его друзья, и Лидия Дмитриевна, и Машутка. Но я ошибался. То была не новая жизнь. Сейчас же, после этой ночи, после сна, что мне снился, я в полной мере ощутил, что началась новая жизнь. Что-то во мне переломилось. Я по-другому стал ощущать себя и мир вокруг. И я впервые вспомнил о семье. Если их можно так назвать.
По телу пробежал еле заметный электрический импульс, когда я вспомнил, как обнимала и гладила меня бабушка. Бабушка.
Я крепко зажмурил глаза, стараясь загнать эти воспоминания подальше, вглубь ячеек своей памяти, но они появлялись и появлялись, а окошечки с картинками этих воспоминаний разворачивались перед глазами, заставляя все это заново переживать.
В сердце неприятно заныло. Вернее, похолодало. Я уснул. Сам не заметил как, просто погрузился в очередной беспокойный сон.
Телефон запел популярную на тот момент песенку и я недовольно покосился на него. На дисплее весело, в такт музыке, подпрыгивал значок будильника, а под ним крупными цифрами указывалось время: 7:30. В 8:00 завтрак, а в 8:30 начинаются уроки.
Я нехотя вытянул из-под покрывала руку и отключил музыку. С соседней кровати послышался стон.
– Сколько? – промычал Жека и высунул голову из-под шерстяного одеяла.
– Пора, – коротко ответил я и отвернулся к стене. Но тут же почувствовал, как кто-то нежно теребит меня за плечо. Я содрогнулся всем телом, пытаясь стряхнуть руку, но она настойчиво сжала мое плечо и продолжила. Пришлось открыть глаза и лечь на спину. Надо мной склонился мой друг и улыбался во все лицо.
– Давай еще пять минут? – заканючил я, но Жека был непреклонен: он продолжил улыбаться и отрицательно помотал головой, стягивая с меня одеяло.
Подобные причуды появились у него еще в середине того года, но, к счастью, были не каждое утро. А вот с началом этого учебного года это превратилось в традицию, что безумно начинало мне надоедать. Потому я каждый раз запускал в него подушкой и вставал. Все равно весь сон уже согнал и время на дрем потратил.
– Что ты постоянно меня поднимаешь? – спросил я, когда мы вместе чистили зубы, и набрал в рот воды, чтобы прополоскать горло.
– Не хочу, чтобы ты уроки проспал, – дернул плечами Евгений и из его горла тоже донеслись гаркающие звуки.
– А тебе какое, собственно, дело? – сплюнул я.
– Ну мы же друзья! – хлопнул меня по плечу Жека и вышел из умывальника. Я вытер рот полотенцем и проследовал за ним.
– Ты не друг, ты злодей! – крикнул я ему. Ребята, что находились в этот момент в коридоре, обернулись и посмотрели на меня.
– Что? – я жестами изобразил непонимание. – Он достал будить! – и гордый вернулся в комнату.
Надев школьную форму, мы пошли на завтрак, а потом и на уроки. Жека постоянно повторял, как обидно учиться в разных классах, а я про себя радовался, что могу хоть на время уроков отдохнуть от него. Хотя и на переменах он ко мне не особо приставал. Видимо общался со своими "друзьями".
После уроков мои одноклассники предложили пошалить. Как я выяснил прямо на месте, один мой друг оказался влюблен в девочку из параллельного, но та посмеялась над ним и отвергла его чувства, потому мы задумали месть. Собственно, ничего страшного в этом не было, и задумывалось все как безобидная шалость. Мы пробрались в женское крыло Би, а затем и в женский туалет, где притаились в кладовке, надев на головы ведра и сжимая в руках швабры. В тесном помещении, куда набилось четверо, пахло сыростью и потом. Все мы, практически стоя друг на друге, прильнули ухом к деревянной двери и стали ждать. Послышались девичьи голоса и шаги. Мы приготовились. Все были напряжены от нетерпения и крепко сжимали швабры. Стук небольших каблучков приблизился, а через секунду мы уже вывались из кладовки, кто-то за кого-то зацепился и в итоге все с грохотом обвалились на пол. Железные ведра слетели с ребят и, звеня, покатились к кабинкам. Девчонки закричали что есть мочи и сбились в кучку. Среди них не было той, которой предназначался "сюрприз", мы напугали пятиклассниц.
– Придурки! – закричала самая высокая и со всей силы, что в ней была, дала мне в живот.
– А я-то что?! – морщась от боли, промямлил я. – Не моя идея, блин! – Я попытался встать, но наступил на швабру, поскользнулся и, размахивая руками, словно крыльями, полетел на самую высокую. Девчонка сжалась в комок и закрыла глаза. Так мы вместе и рухнули.
– Идиот! – кричала она, пытаясь выбраться из-под меня и встать на ноги. Остальные три девчонки стояли, обнявшись и прижавшись к стене. Я поспешил встать, но снова чуть не упал, теперь уже от стыда и чувства вины.
– Ненормальный! – напала девчонка, поправляя платье.
– Прости, – промямлил я и опустил глаза. Ребята загоготали.
На шум прибежала уборщица и нам серьезно попало за то, что проникли в женский туалет и влезли в кладовку. Наказали нас достаточно строго, начиная от словесного выговора и кончая лишением телевизора и компьютера на неделю. Но, что самое удивительное, это наказание не могло сравниться с тем чувством вины, что я испытывал перед Лерой, которая, собственно, и пострадала из-за меня, сильно ударившись копчиком. Мы достаточно давно тесно с ней общались, но подобное в любом случае непростительно, потому я все искал способы извиниться, а она постоянно меня игнорировала. Из-за этого я даже поссорился с Жекой, который не одобрял моих попыток помириться с девочкой, да еще и на два класса моложе меня. Но я продолжал попытки. Лера не казалась мне маленькой или глупенькой, она выглядела старше некоторых девочек из моего класса, вела себя довольно серьезно и… была очень прелестна. Разговоры ребят из моего класса о девочках стали все популярнее и популярнее. То от одного, то от другого слышалось, что им кто-то нравится. И не просто кто-то, а непременно Дашка из параллельного. Высокая блондинка, у которой уже даже грудь начала появляться. Но Дашка на всех смотрела свысока и была влюблена в парня из девятого, который тоже души в ней не чаял, но с остальными, даже с учителями, был груб и холоден. Ходили слухи, что он немного неуравновешенный, но не только Дашке он нравился, но и еще нескольким девчонкам из нашего и параллельного класса. Вот так мы и вступили в пору первой влюбленности. Я же отделился от коллектива, пораженных стрелами Купидона, и большую часть времени проводил с Жекой. И стал с удивлением замечать, что он все реже и реже вспоминает о своих воображаемых друзьях. Я даже как-то спросил у него, но Евгений ответил что-то неопределенное, будто и сам не знал, куда они пропали. Не знаю, стоило ли мне тогда радоваться тому или грустить, но сам факт был. Вообще я был несказанно рад, что Женька в свои шестнадцать, да и до этого, ни разу не заводил тему девушек. Хоть с кем-то я мог побаловаться и подурачиться, а не выслушивать очередные байки или сплетни про то, кто с кем целовался, и кто к кому в комнату по ночам ходит. Нам было весело вместе, мы играли в компьютерные игры или в приставку, которую подарили ему его родители, бегали во дворе, гоняя мяч, и смеялись, читая какую-нибудь книгу.
Мимоходом прошел седьмой класс и я перешел в восьмой. Учеба отходила на второй план практически у всех. Мы пытались срывать уроки, пытались притворяться больными, чтобы прогуливать… много чего. Но кое-что оставалось неизменным и нарастало все с новой и новой силой. Я хотел узнать, где моя бабка. Прошло уже три года, с тех пор как я покинул дом. Три года, изменивших мою жизнь и мое мироощущение. Я хотел встретиться с ней и с усмешкой посмотреть ей в глаза и вымолвить всего одно слово: «Предательница». Мысли о встречи стали занимать меня перед сном, и я засыпал с ними. Я представлял, что она приходит ко мне сюда, меня вызывают вниз, в комнату для посетителей, я прихожу туда, смотрю на нее и говорю это слово, а потом, не обращая ни на что внимания, ухожу обратно. Потому что здесь мой дом, здесь моя семья. То я представлял, что встречаю ее в городе, идущую за покупками вместе с матерью и прохожу мимо них, гордо подняв голову и членораздельно повторяя: «Предатели! Предатели!».
С каждым днем эти мысли занимали меня все чаще и чаще. Хотелось больше узнать, хотелось исполнить то, что являлось перед глазами. И в тоже время, стоило мне представить, что бабушка заплачет из-за этого, или просто расстроится, я не смогу продолжать сердиться на нее, подойду и обниму и скажу, что все забуду, что прощу, что помогу ей. Я любил ее. Несмотря ни на что, я понимал это где-то в глубине души, потому продолжал учиться, продолжал стараться для нее, для себя, для Жени, для Лидии Дмитриевны.
Зимой Женька предложил поучаствовать в математической олимпиаде и я согласился. Сам не знаю почему. Мне казалось, что если я выиграю, то докажу всем свою любовь и благодарность. Ведь если я выиграю школьную, то я пройду на городскую, затем на областную, а там уже и до Всероссийской недалеко. Я рассказал об этом Женьке и тот поддержал мою идею. Запираясь в комнате по вечерам, мы готовились. Если что-то не получалось, уточняли на перемене у учительницы математики.
На школьную олимпиаду я шел, практически не волнуясь. Задания оказались легкими, и я быстро справился. Когда через пару дней мне сообщили, что я занял первое место в этой возрастной категории, я был на седьмом небе. Лидия Дмитриевна и Машутка похвалили меня и пожелали удачи. Женька же занял второе место в своей возрастной категории. Мы были счастливы, а ребята гордились нами.
На городской олимпиаде я уже нервничал и сомневался в некоторых заданиях. Но сомнения мои были напрасны. Я получил первое место, тогда как Женька получил третье и мы вышли на областную в своих возрастных категориях. Здесь я серьезно опозорился и занял только третье место, то есть еще бы чуть-чуть и был бы исключен. Женька же мобилизовался и занял второе, что меня приятно удивило. Казалось, самое сложное позади. Но спустя пару дней пришло приглашение в Санкт-Петербург, где и будет проводиться Всероссийская математическая олимпиада среди школьников. От нашей школы-интерната ехало четверо, что было впервые за девять лет существования школы. Мы безумно гордились собой.
– Удачи, ребятки! – махала нам Лидия Дмитриевна и искренне улыбалась.
– Порвите всех! – стоя возле машины, которая должна была отвезти нас к одной из московских школ, говорила Машутка. Столько энергии в этой бабушке – молодой бы позавидовал.
А мы: я, Женька, Василиса и Валерия, махали им рукой и обещали победить и прославить тем самым школу.  С нами ехала наша учительница математики Людмила Николаевна. Ей было около сорока, каштановые волосы всегда были завязаны в хвост, глаза она красила редко, да и вообще какой-либо косметикой пользовалась редко, носила большие очки, как у черепахи Тортиллы из «Буратино». Василиса была девочкой из 11 класса, ей было на тот момент уже восемнадцать, но она не была красивой и не выглядела на свой возраст: небольшого роста, полная, с пухлыми щечками и маленькими глазками, зато была гением в математике, физике и химии. От нее постоянно неприятно пахло, но это не мешало одноклассникам общаться и дружить с ней. Лера же во всех турах заняла только первые места, как и Василиса. Я был очень удивлен и смущен, что она едет с нами. Ведь я так и не извинился за тот случай в туалете и все дорогу я ехал молча, делая вид, что дремлю, а сам судорожно придумывал, чтобы мне сказать и как заслужить ее прощение. Но мою игру разоблачил Женька, поняв, что я не сплю, а думаю и спросив:
– О бабушке думаешь?
У меня по спине прошел холодок и я бросил на него недовольный взгляд, но краем глаза заметил, что Лера встрепенулась и бросила на меня еле заметный взгляд.
– Типа того, – пробурчал я в ответ и уставился в окно. Мы уже подъезжали.
– Думаешь, можешь увидеть ее на улице? – словно не поняв мой тон, продолжил Жека.
А ведь без него бы я об этом и не подумал. Вернее я об этом вообще не думал! Не так уж и часто, как он думает, я думаю о семье. Но теперь я стал внимательнее всматриваться в прохожих, спешащих по тротуарам.
Мы остановились. Возле школы уже стоял туристический автобус, около которого толпились дети и родители с большими сумками и в теплых вещах. Снег скрипнул под ногами, когда я вышел из машины. Зима стояла хорошая, снежная, красивая. Женька выпрыгнул за мной и помог донести мои вещи до автобуса. Самые большие сумки водитель попросил положить в багажник, а что по мелочи взять с собой в салон.
Женька уже занял мне место у окна, а сам сел к проходу, так мы будем общаться всю дорогу. Сзади села Лера. Она держалась особнячком и ни с кем не говорила, потому место рядом с ней долго было пустым, пока туда не сел какой-то парень лет четырнадцати, его лицо было скрыто длинной челкой, а волосы были очень темными. Вставив наушники в уши, он перестал воспринимать реальность. Василиса же заняла одно из передних мест у прохода и уставилась в окно водителя. Мы тронулись.
Не помню, спустя сколько времени мы покинули Москву, но дома вдруг сменились голыми деревьями, на обочинах лежал большой слой снега, слепивший глаза. Я задремал. Потому большую часть дороги не помню.
Нас поселили в общежитии какого-то университета. В комнате я оказался с Женькой, и двумя парнями из другой школы, явно старшеклассниками. Распаковав вещи и убрав их на свою полку в шкафу, я, ежась от холода, вышел в коридор, где оказалось еще холоднее. Потому тут же развернулся и хотел вернуться в комнату, но кто-то меня окликнул. Я встрепенулся и обернулся, взгляд заскользил по закрытым дверям комнат и остановился на одной приоткрытой.
– Иди сюда! – из-за приоткрытой двери высунулась рука и поманила меня к себе. Стараясь идти как можно быстрее, пока холод не успел забраться под свитер, я чуть не упал, запутавшись в развязавшихся шнурках.
На пороге стояла Валерия.
Здесь никто не заострял внимание на том, чтобы делить по локациям мальчиков и девочек, как говорится, скажите спасибо, что хоть комнаты дали раздельные.  Вообще это общежитие казалось нам заброшенным, и было трудно поверить, что обычно здесь живут студенты: обшарпанные стены, сломанные унитазы, душ с еле теплой водой, кухонные плиты, покрывшиеся двухсантиметровым слоем жира, холодные полы и худые рамы.
Лере повезло чуть больше. Или мне после холодного коридора, показалось, что у нее в комнате теплее, или так оно и было. Она кивком указала на кровать, застеленную красным с оранжевым узором покрывалом и я покорно сел.
– Мне скучно, – выдала девчонка, опустившись рядом со мной. Ее соседки, возраста примерно такого же, как и она сама, явно были подругами, так что сидели с ноутбуком и смотрели какое-то кино. Они были в наушниках, так что мы могли не опасаться, что они услышат наш разговор.
– Я здесь никого не знаю и скучаю по маме, – посетовала она и внимательно посмотрела на меня, что я вздрогнул, но в ответ посмотреть на нее почему-то не смог.
– Тебе повезло поехать с другом, – добавила Лера и распустила волосы, аргументируя это тем, что так теплее ушам. Я улыбнулся.
– Я слышала ваш разговор в машине, еще когда мы ехали к той школе, – посерьезнела она. Я чуть напрягся, силясь вспомнить, о чем именно мы говорили с Женей.
– Ты все еще думаешь о бабушке? – в лоб спросила девчонка. Честно признаться, делиться подобным с ней я не горел желанием, тем более, я думал, что она еще сердится на меня за тот случай осенью, но она, видимо, уже и забыла.
Я кивнул в знак согласия и добавил: – Я просто хочу узнать, что стало причиной такой резкой смены отношения ко мне. Быть может, это и странно для ребенка, которого бросили, пытаться узнать, почему его бросили. Но я всегда был таким – я старался найти причинно-следственную связь.
– Ты умный, – после непродолжительной паузы выдала она. – И интересный.
Я покраснел и отвел взгляд. Признаться, я не ожидал таких слов от девочки младше меня на два года, да еще и явно не переносящей меня с первой же нашей встречи. Хотя и были у нас странные ситуации и откровенные разговоры, но мне казалось, что для нее они ровным счетом ничего не значили.
– Я тоже хочу узнать кое-что. У меня есть чувство, что мать от меня что-то скрывает и это не только связано с моим отцом, но и с чем-то еще. Порой мне снятся странные сны на подобие тех, что мы с тобой видели тогда в лазарете. И, самое странное, порой они сбываются. Я могу увидеть какую-то часть урока, который будет через пару дней, или событие, которое произойдет на следующей неделе. Так же я знала, что пройду в последний тур олимпиады и даже видела во сне эту комнату, – ее голос понизился практически до шепота. Она обвела рукой комнату и указала на висящий на стене ковер с изображенным на нем олене в сосновом лесу. – И оленя я этого тоже видела. Потому у меня нет причин не доверять своим снам. Так вот, – Лера придвинулась ближе. – Я предлагаю тебе объединиться и попытаться найти ответы на наши вопросы. Для начала нам следует пробраться в кабинет моей матери. Я бы сделала это давно, но мне нужен тот, кто будет стоять на стреме, а никому доверить такое дело я не могу.
В тот момент я был поражен честью, оказанной мне, и тем доверием, которым удостоился у этой, хоть и маленькой, но очень хитрой девчонки. Но ни я, ни она тогда еще не подозревали, что исполнение нашего плана сдвинется на достаточно больший срок, чем было запланировано.
Ребята, что жили со мной в одной комнате, практически с первого дня стали цепляться к Женьке. Сначала это было безобидно: они высмеивали его бледную кожу и тощие ноги, потом стали смеяться над светлыми вьющимися волосами. Когда же видели, что никакого отпора они не получают, они стали прятать его вещи или кричать вдогонку, когда мы шли с ним по коридору, обидные слова и тогда, все, кто находился в коридоре, начинали хохотать и показывать пальцем. Я не знал, что делать, а Женька уверял, что все хорошо. А я верил, наивно верил и просто смотрел на то, как он в очередной раз ищет свою шапку или же второй ботинок.
Но однажды они перешли границы и не только обзывали и задирали Женьку, но и ударили. Я сидел на кровати, ошеломленно смотря на это. Самый рослый, ростом даже на пару сантиметров выше Женьки, ударил его кулаком в лицо. Женька качнулся, как соломинка на ветру, и опрокинулся назад, тяня за собой на пол стул, за который, в отчаянных попытках не упасть, схватился. Стул загремел железными ножками о доски. Женька вскрикнул от боли и приложил ладонь к тому месту, куда ударил его долговязый темноволосый парень. На его пальцах появилась кровь и, увидев это, Женька впал в истерику. Несколько секунд он смотрел на кровь, не шевелясь, его лицо постепенно исказилось гримасой ужаса, и он закричал, заплакал, как меленький ребенок. Тут же последовал удар ногой в живот. Я вздрогнул от неожиданности, но никак не мог заставить себя пошевелиться. Я понятия не имел, что нужно делать в таких ситуациях, как поступать, как защитить. Кадры перед моими глазами сменялись медленно.
– Прекрати! – приказал я, поднимаясь  с кровати. Две пары глаз, долговязого и его немного полного дружка устремились на меня. Я повторил свой приказ. На их лицах ошеломление сменилось усмешкой. Немного полный, с рыжеватыми сальными волосами пошел на меня, напуская на себя грозность. Я не шевельнулся, продолжал пристально смотреть в глаза долговязому. Я  чувствовал, что они оба хотят что-то сказать, это читалось в их секундой переглядке, но никто не желал брать на себя ответственность. Но тут полноватый приблизился ко мне и толкнул на кровать. Я опрокинулся на спину и потратил несколько секунд, чтобы встать. Парни смеялись. В этот момент поднялся на ноги Жека и сделал несколько качающихся шагов к ним. Я видел в его взгляде ненависть, такую ненависть, которую видел разве что в глазах моей матери. Вся комната будто наполнилась тяжелой, гнетущей и жуткой атмосферой. Женька замахнулся кулаком в челюсть долговязому, но тот остановил его удар так легко, будто это был не удар вовсе, а просто дружеский замах. Остановив руку, долговязый схватил ее и, вывернув, дернул на себя. Женька вскрикнул от боли и, качнувшись, полетел прямо в объятья своему обидчику. Тот отошел в сторону, и Женька рухнул на деревянный пол. Парни загоготали. Я требовал, чтобы они прекратили, повышал голос, сходил на крик, но они меня и не слышали. Полноватый пнул Женьку в живот, заливаясь смехом, затем это же сделал долговязый. Я с ненавистью смотрел на них, вскочил с кровати и замахнулся кулаком, но они остановили меня. Долговязый взял меня за воротник рубашки и принялся трясти. Я плюнул ему в лицо, не зная, что еще можно сделать. Тогда на нас обрушился весь гнев этих сумасшедших. Полноватый схватил железный стул и ударил им Женьку. Тот успел только глухо вздохнуть и потерял сознание. Я замер, скованный страхом. Эти двое, четырнадцатилетние ребята, сейчас они были способны меня убить. Я никогда не сталкивался с такой жестокостью. Да, мать меня била, порой сильно, но чтобы чужие люди… Все ребята из школы были приветливы, и если и происходили ссоры, то они быстро урегулировались благодаря учителям и Машутке, но здесь и сейчас никого из них не было и ребята эти не из нашей школы. Я зажмурился, готовясь к удару.
– Прекратите! – послышался девчачий голос. Я вздрогнул, по спине пробежал холодок. «Беги!» – хотелось мне крикнуть, но слова застряли в горле. Я стоял с широко распахнутыми глазами, глядя на полноватого со стулом в руках, взгляд которого был устремлен на дверь позади меня. Я знал, кто стоит в проеме, и даже боялся представить, что они могут с ней сделать. На лице долговязого, а затем и на лице полноватого появились довольные улыбки.
– Малышка, проходи, – протянули они почти в один голос и полноватый поставил стул.
Леру трудно было назвать двенадцатилетней девочкой: она выглядела на все четырнадцать, если не пятнадцать, особенно, когда использовала косметику. Ее русые волосы россыпью лежали на плечах, а карие глаза внимательно и одновременно строго созерцали картину, участниками которой были мы с Женькой и эти два парня. В тот момент почему-то я думал только об одном: как они попали на олимпиаду? Они же совершенно невменяемые, слишком жестокие. Неужели они смогли пройти три предыдущих тура?
Я сжал пальцы в кулак. Мне вспомнилось, как в детском саду ребята постарше стали задирать меня и бросать в меня каштаны, когда мы были на прогулке. Я спрятался за дерево и тихо плакал, пока за мной не пришла бабушка. Она присела на корточки возле меня и внимательно всматривалась в мое лицо. Все же я ожидал, что она меня обнимет, как обнимают родители других детей, когда они плачут, но она лишь провела по моей спине и сказала: «Глуп тот, кто обижает слабого. Обижая тебя, они признали, что сами ничтожны, потому что сильный никогда слабого не обидит. А тебе стоило бы научиться постоять за себя, ты все-таки мальчик».

–  Глуп тот, кто обижает слабого. Обижая тебя, они признали, что сами ничтожны, потому что сильный никогда слабого не обидит. А тебе стоило бы научиться постоять за себя, ты все-таки мальчик, – произнесла Лера. Ее голос звучал серьезно и строго для такой юной особы.  Парни расхохотались, но их смех прекратился, когда в дверях, позади Леры, появился комендант.
Вскоре мы оказались в комнате коменданта, куда прибыли полицейские. Женьку увезли в больницу с сотрясением мозга. Я и Лера сидели на узком потрепанном диване, двое полицейских расположились за столом, один из них делал записи с наших слов. Как выяснилось, мы не единственные, кто пострадал от рук этих малолетних хулиганов. До этого они систематически избивали парня из своего класса, а здесь, на олимпиаде, выбрали объектом издевок не только Женьку, но и мальчишку из седьмого класса одной из московских школ, которого очень сильно избили, и он также был отправлен в больницу.
Я сидел, скрепив пальцы в замок и положив руки на колени, пристально смотрел на полицейских и старался как можно внимательнее слушать их вопросы. Но разум уводил меня в сторону при любом удобном случае, возвращал меня в прошлое, вырисовывая перед глазами лица ребят из детского сада, нашей забавной воспитательницы, бабушки и Николая Сергеевича. Встреча, изменившая мою жизнь. Не будь его, я бы никогда не оказался здесь и никогда бы не познакомился с Женькой и остальными. А не выгони меня мать… Я помотал головой и сосредоточился. Но довольно быстро снова отвлекся.
Мой взгляд упал на Леру. Она сидела более свободно, но спрятав руки в карманы, потому что здесь было холодно. Волосы немного растрепались и теперь неровно лежали на плечах, а одна прядь падала ей прямо на нос, отчего она приобретала некую загадочность. Красивое лицо, правильные черты, карие глаза, блестящие густые волосы, кажется, даже полицейские не могли не любоваться ею. А сейчас, когда она была такой замершей, хотелось ее согреть.
Но вот полицейские нас поблагодарили, надели свои фуражки и вышли из комнаты. Мы шмыгнули за ними, но не чтобы выйти на улицу, а чтобы вернуться в свои комнаты. Я по-джентельменски проводил девочку до комнаты, а сам шмыгнул в свою.
Капли крови на полу, брошенный стул, разбросанные бумаги… Все это напоминало о произошедшем здесь всего несколько часов назад. Мне стало страшно, противно, мерзко находиться в этой комнате, а пойти в другую я стеснялся. Ребят я не знал, моего единственного друга увезла «скорая», оставив меня на растерзание страхам и сомнениям.
Я приоткрыл дверь и высунулся в коридор. Двери комнат были закрыты, а коридор был пуст, казался нежилым и заброшенным, только пронизывающий холод разгуливал по-хозяйски. Я шмыгнул обратно, стараясь не наступать на кровь на дощатом полу, потянул плед со своей кровати, вместе с которым поехала книга и две тетрадки, но я не двинулся с места. Книга и тетради глухо упали на пол. Притянув к себе плед, я тут же завернулся в него и поспешно покинул комнату, затворив за собой дверь, но та предательски хлопнула из-за образовавшегося сквозняка, и удар эхом разлетелся по этажу. Когда же тишина установилась, я спокойно выдохнул и прислонился спиной к холодной стене. 
Кажется, мой слух играл со мной злую шутку: когда мне безумно хотелось тишины, он становился острее и слышал отдаленные голоса, смех и бубнение телевизора. Я запрокинул голову и, уставившись в потолок, выдохнул.
Тихо, почти не слышно, скрипнула дверь. Я встрепенулся и уставился на эту дверь, сверля ее взглядом. Время тоже издевалось надо мной, идя в разы медленнее, чем обычно.
– А «спасибо» сказать?
Услышал я задорный голос. Из-за двери показалось миленькое личико. Казалось, что ее эта ситуация ничуть не напугала и не лишила привычного ей оптимизма и озорства.
– За что? – монотонно протянул я и бросил на нее вопрошающий взгляд.
– За то, что позвала коменданта и помогла вам. А то эта парочка могла и убить, – обиженно ответила Валерия и под недовольные голоса из комнаты, вышла в коридор и плотно притворила за собой дверь.
Я был удивлен тому, как легко она говорила о подобных вещах.
– Спасибо, – кратко сказал я и запрокинул голову, снова смотря в потолок.
– С ним все будет хорошо, – заверила она таким голосом, которому не верить невозможно.
– Прости, – встряхнулся я и вновь посмотрел на нее.
«Прекрасная», – отметил я про себя и тут же отмел эти мысли.
– Как ты узнала? Неужели было слышно в коридоре? – вдруг спросил я.
– Я ждала этого вопроса, – девочка прислонилась к противоположной стене и расплылась в улыбке. Но вскоре спрятала руки в карманы красной куртки. Вообще в обтягивающих джинсах, куртке, доходящей точно до светло-коричневого ремня с золотистой пряжкой, распущенными волосами и чуть накрашенными ресницами она была похожа на девушку с обложки какого-нибудь журнала о подростковой моде.
– Я увидела это, понимаешь? – ее глаза загадочно сверкнули, и она подалась корпусом мне на встречу, при этом продолжая тазом прижиматься к стене. Я поступил так же. Мы стояли, тянясь друг другу через узкий коридор, и почти шептали, боясь, что нас кто-то подслушает.
– Во сне. Я ненадолго прикорнула и увидела этот сон. У меня не было сомнений и я тут же побежала к коменданту. Понятное дело, – она облизнула губы, – если бы я сначала зашла к вам, проверить, правда ли мой сон, то те ребята меня попросту бы не выпустили.
Я кивнул, соглашаясь с ней. Странно, что меня не удивляли подобные вещи, и я принимал их за чистую монету, хотя и верящим в какую-либо мистику меня назвать трудно. Быть может, скажи это кто-то другой,  я бы поднял его слова на смех или же тактично промолчал, но никак не слушал бы с упоением и  не принимал бы точку зрения рассказчика.
Эта девочка привлекала меня чем-то, пробуждала внутри какие-то чувства, о которых я  не подозревал ранее.
На следующий день мы уже собирались возвращаться в Москву, а далее и в нашу школу-интернат. Утром пришли результаты последнего тура олимпиады и я занял одиннадцатое место, Женька и того ниже, зато Валерия сумела получить наивысшее количество баллов и тем самым занять первое место. Теперь вряд ли кто-то скажет, что наша школа для умственно-отсталых детей, но мы тогда и не подозревали, как все обернется.
В автобусе я сидел один и слушал музыку. За окном мелькали серые деревья, большие сугробы и линии электропередач. Несмотря на то, что печка работала на максимум, все равно мерзли ноги, и я уже не знал, как мне так сесть, чтобы было тепло и укрыть ноги пледом. Наконец, найдя удобную позу, я незаметно сам для себя уснул.
Кто-то настойчиво трепал меня за плечо, я недовольно поморщился и попытался сохранить сон, но этот кто-то не оставлял меня в покое, так что я приоткрыл глаза и даже в темноте смог разглядеть встревоженное лицо Леры.
– Боюсь, мне никто не поверит, – шмыгнула носом девочка. – Васька не поверила, – в ее голосе слышалась тревога и обида. – Мало времени, сползай под сидение, – она сидела на корточках в проходе.
Я опешил от такого предложения, но, дернув меня за плед, она сказала «быстрее» и я повиновался, сам не знаю почему. Сон все не спадал с меня, потому я поленился спрашивать что-либо и попытался устроиться досыпать на полу, как вдруг автобус затрясся, будто поехал по кочкам, послышался визг тормозов и я почувствовал, как мы накреняемся, а затем удар. Окна с моей стороны вылетели все до одного со страшным звоном; ребята, сидевшие с этой стороны, испуганно кричали. Автобус отбросило в сторону и он, качнувшись, упал на бок.
 Все постепенно затихло. Меня отбросило к другому креслу, и я довольно сильно ударился спиной. Салон автобуса с мирно спящими детьми за несколько секунд превратился в хаос, наполненный визгом тормозов, истеричными воплями клаксонов и голосами перепуганных пассажиров, а затем все стихло. Мы слышали, как свистит ветер в разбитых окнах, как хрустит разбитое автомобильное стекло, когда кто-то вдруг пошевелится, как кто-то тихо стонет или плачет. Я не двигался. Морозных воздух проникал в легкие и обжигал их, сердце бешено колотилось в груди. Эта чертова тишина убивала и пугала меня куда больше произошедшего, она была будто бесконечной. Снова послышался хруст. Я сидел не шевелясь. С улицы послышались голоса. Мужские низкие голоса. Они спрашивали, есть ли кто живой и чтобы мы по очереди выбирались через разбитые окна. Первыми пошли ребята из старших классов. Их робкие голоса и беспокойство друг за друга утопали в звоне, стоящем в моих ушах. Я не двигался.
Мужчины помогли всем выбраться и вытащили раненых. Лера была среди них. Лежала на снегу, как ангел, с закрытыми глазами и перепачканными в крови волосами. Я опустился рядом с ней.
– Он мертв, – услышал я неутешительный вердикт одного из мужчин. Друг погибшего парня не смог сдержать слез.
Я сидел возле Леры как сторожевой пес, в надежде, что, если никто из мужчин не подойдет, я не узнаю, что она мертва, она ведь не мертва, ведь этого быть не может. Она же предупредила меня, спасла, она не может умереть. У меня на глазах навернулись слезы и я вытер их рукавом. Сердце глухо ухало где-то под свитером. С разных сторон слышались всхлипы.
– Пятеро точно, – крикнул один другому.
Я поежился. И тут они вспомнили про нас.
«Пожалуйста, пусть она не будет шестой, пожалуйста…» молил я.
– Какая красивая девочка.
Надо мной стоял немного полный мужчина в темной бандане.
Я крепко зажмурил глаза и сжался в комок. «Пожалуйста, не говори…». Мужчина опустился на корточки подле Валерии...
ПОЖАЛУЙСТА!
 
Глава 2. Лида.
В знойный июньский день я, спрыгнув с порожек медицинского университета, остановилась и взглянула на чистое голубое небо. Солнечные лучи казались какими-то ненастоящими, будто живыми, будто щупальцами, что окутали весь город и выпускали в атмосферу жаркий пар и запах плавящегося асфальта. Я глубоко вздохнула и почувствовала, как жар разливается в моих легких, поступая через нос, затем горло, обжигая и чуть садня его пылью.
Волосы выбились из завязанного утром на скорую руку хвоста и теперь небрежно были разбросаны по плечам, блузка застегнута всего на пару пуговиц ровно по центру. Честное слово, я бы и юбку сняла, но было стыдно делать это перед университетом, в который я поступила!
Я отходила от корпуса все дальше и чувствовала, как мои ноги тяжелеют, словно наливаются свинцом, но стоило мне свернуть в сторону от дома, как идти стало легче, меня охладил в своей тени пятиэтажный дом с резными окнами, которыми я на секунду засмотрелась, а потом двинулась дальше.
Задыхаясь от жары, я шмыгнула в подъезд и прислонилась к стене. Прохлада и кисловатый запах наполнили меня, по телу пробежали мурашки в ответ на перепад температур. Капельки пота становились холодными, и я каждой клеточкой кожи чувствовала, как холод пробегает под блузкой. Скрипнула подъездная дверь. Я тут же отпрянула от стены и в несколько прыжков оказалась на площадке между первым и вторым этажом. Снизу послышалось шмыганье и вздохи. Какая-то бабка готовилась к восхождению на свой этаж.
Гадалка всегда легко поднималась, несмотря на свой удушливый кашель, она не страдала одышкой и не задыхалась к концу подъема.
Я позвонила в дверной звонок. Щелкнула задвижка, затем замок, отворилась дверь, и я увидела ее лицо, сияющее улыбкой. Такой я бабку еще не видела. Вечно угрюмая, ссутулившаяся и с недоверчиво бегающими глазками, она смотрела прямо и задорно, будто откинув пять десятков лет.
– Поздравляю! – спокойно и почти звонко сказала она.
Я расплылась в улыбке и крепко обняла бабку. Сейчас она казалась мне родной, любимой и любящей. Будто она выкормила меня, воспитала и вырастила. Это был первый и последний раз, когда я ее такой видела.
Мы прошли в кухню, где меня уже ждал небольшой тортик и чашка чая. Садясь за маленький стол, я отчаянно боролась с накатившей сентиментальностью, изо всех сил стараясь сдержать слезы. Никто и никогда меня не поздравлял. Никто не радовался за меня. Наверное, я выглядела в этот момент безумно комично, потому что бабка, бросив на меня взгляд, расхохоталась и чуть не пролила на себя чай. Но нашу идиллию прервал звонок в дверь. Повисла пауза, разрушившаяся в тот момент, когда гадалка поднялась с табурета, поставила чашку с недопитым чаем на стол и направилась к двери.  Я точно знала, что пришел очередной клиент, жаждущий знать свою судьбу.
Я слышала голос бабки, ударявшийся о стены, мебель и ковры, что не только располагались на полу в ее прихожей, но и весели на стенах. Ее голос тонул в ворсе и до меня долетали лишь его мольбы о спасении, какие-то обрывки.
Видимо, после череды отпираний, она все же сжалилась над посетителем и позволила тому пройти. Поставив свою чашку рядом с ее, я вышла в прихожую и столкнулась глазами с пожилой женщиной. Маленькие голубые глазки блестели из-под морщин, тонкая улыбка появлялась на ее губах, а морщинистые руки немного дрожали, как это бывает у стариков. Одета она была в желтое платье до пят, седые волосы заколоты поблескивающей заколкой, а в руках она сжимала маленькую плетеную сумочку.
В благодарность, что бабка решила ее выслушать, гостья чуть поклонилась, что явно далось ей с трудом. И тут я про себя отметила, что это, скорее всего, та самая бабка, что вошла в подъезд после меня. Она столько времени поднималась на четвертый этаж? Мне стало ее жаль. Сердце неприятно сжалось и я, минуя молчание застывшей гадалки, пригласила несчастную в комнату. 
Гадалка вошла за нами, бросила несколько слов про то, что, якобы, занята, а проблему посетительницы выслушает ее ученица. Я кивнула в знак согласия и села на диван рядом с гостьей.
Немного потеребив в руках сумочку, наматывая плетеную ручку себе на палец, она начала:
– Я бы хотела, – голос немного дрожал, – узнать, когда сынок жениться, – ее глаза с мольбой заглянули в мои, отчего мое сердце встрепенулось.
Мне казалось, что я уже давно не умею сочувствовать людям, не люблю их, не принимаю их проблемы, но общаясь с гадалкой, принимая клиентов, я стала более чувствительной, стала больше сопереживать и порой прокручивала некоторые ситуации в голове, томясь от того, что ничем не могу помочь, а ведь так хотела бы.
Я достала карты и попросила посетительницу представиться, назвать имя своего сына и пригласила ее за стол. Сама тем временем зажгла три свечи (скорее для создания атмосферы, мне они гадать никогда не помогали).
Расклад показал, что скоро он жениться, девушка будет намного моложе его, но верная и честная. От этих слов у посетительницы еще сильнее задрожали руки, а губы вытянулись в счастливую улыбку.
Клиентка, оставив денег, ушла безумно довольная, с надеждой в глазах. Прикинув, когда дверь за ней закрылась, я высчитала, что ее сыночку уже лет сорок, если не больше. Понятно, почему она тогда так хочет, чтобы он женился.
Мы с гадалкой вернулись к недопитому и уже остывшему чаю.
– Девочка моя, – заскрипела бабка, но сделав пару глотков чая, стала говорить нормально, – ты стала мне как родная. И я надеюсь, что ты продолжишь мое дело, вернее я это прекрасно знаю, но не знаю, какой путь ты выберешь в будущем… – она помолчала. Я внимательно смотрела на нее. Все-таки разговоры о будущем, да и о прошлом, как моем (она о нем и так знает все, что хотела бы), так и о ее, никогда не заводились.
– Я не хочу утомлять тебя, девочка моя, стариковскими историями о своей жизни, но искренне надеюсь, что тебе это будет хоть немного интересно (я кивнула, боясь сбить ее с мысли словами). Проживая в деревне, я была знакома с одной женщиной, – гадалка помолчала, смакуя слова, пытаясь подобрать нужный вкус и проверяя каждое сначала губами. – Нельзя назвать ее просто гадалкой… Она была потрясающая. Она действительно имела дар. Большой дар, о котором многие знали, но многие из этих многих не верили. Я была той, которая верила. Искренне, полностью и бесконечно. Я была опьянена ею и ее сыном. Мы с ним были почти ровесниками. И я помню, как однажды она отрезала, сказав своим громким и ярким голосом: «Он не будет с тобой никогда. Он любит другую девушку». Помнится, я тогда серьезно злилась, даже ненавидела ее за такие слова и от отчаяния уехала в Москву. Уехала поступать, но не поступила, зато познакомилась с потрясающим человеком, – она глубоко вдохнула и села поудобнее, сжала в руках чашку. – За которого позже я вышла замуж и стала жить в его квартире. Но он меня бросил. Полюбил другую. При этом, как порядочный мужчина, оставил мне квартиру и часть денег. Но денег много не бывает, и уж тем более у человека, который не работает. Когда я уже была на финишной прямой к бедности, появилась Она. Звали ее Беатрисой. Как по батюшке, я уже не вспомню. Она назвала свое имя лишь однажды. Почему-то люди постоянно забывали ее имя, будто она специально стирала его из их памяти. Беатриса многому научила меня. Научила обращаться с картами, научила нехитрому целительству, научила видеть картины в хрустальном шаре и научила снимать слабенькие порчи. Это стало моей работой, моим хлебом. Люди шли ко мне, а я раскладывала карты и гадала им, предвещала их судьбу. Порой мне становилось интересно, что уготовано для меня самой, и я узнала, узнала об этой встрече с тобой и о том, что должна передать тебе эти знания. Это станет ступенькой к твоему духовному развитию. Я лишь исполнила волю Бога. Так же благодаря картам я узнала, что Беатриса умерла. Тогда ее имя и появилось где-то на задворках моей памяти. Я знаю, она хотела, чтобы я ее помянула, – бабка перевела дух и посмотрела в окно. – Мне было любопытно, и я узнала кое-что о ней и ее семье. Она была из тех душ, что получая тело, получают не обычную, а заданную лично Богом миссию. Но нести свой крест или прожить жизнь обычным способом, они решают сами. Это наделило ее семью особыми способностями, миновавшими ее детей и внуков, но затронув правночку и праправночку. Последние же не удостоились чести нести в себе великие таинства и великую силу, которой обладала их прабабка, им достались лишь отголоски ее былого могущества. Знаешь, девочка, сейчас это вырождается. Люди стали помешаны на материальных ценностях, совершенно забывая о своей бессмертной душе. Те, кто получают какие-то знания или обладают какими-то способностями, используют это для корыстных целей, а кто-то просто закрывает на все глаза. Это неправильно. Понимаешь?
Я кивнула, хотя многое из ее слов мне было не ясно, и я с трудом могла принять их.
Она закончила свое повествование и попросила меня уйти, потому что несказанно устала. Я вымыла посуду, поставила все на свои места и ушла. Стоял знойный вечер.
Я шла домой, «переваривая» полученную информацию. Я не была верующей, не была крещеной, да и в моей семье никогда не упоминалось о боге, потому я пожелала оставить подобные мысли где-то с ней.
Придя домой, я никому не стала говорить о том, куда поступила. Просто прошла в комнату и рухнула на постель. Колька, брат мой, пытался что-то узнать у меня, но я отмахивалась и тут же проваливалась в сон. Он расталкивал меня и снова приставал. Это продолжалось до тех пор, пока я не дала ему подзатыльник. Он умчался жаловаться матери и получил второй, уже от нее.
Мне снился Саша. Его темные волосы, его серо-зеленые глаза. Он держал меня за руку, и мы прогуливались в теплый осенний день. Листья, срываемые ветром, кружили в небе и падали нам под ноги. Словно ветер благословлял нас. Мы молчали. Я не могла найти нужных слов, да и не нужны они были в тот чудесный момент, я была счастлива, настолько счастлива, что весь мир перестал существовать. Но вот золотая осень превратилась в нечто огненное и растворилась, не оставив и намека на свое существование. Я взглянула на Сашу, но его рядом уже не было.
Утро. Серое утро. Вчерашний зной сменился духотой, предвещающей грозу. Я задыхалась от этой духоты и долго не могла придти в себя после сна. Просто лежала и смотрела в серый потолок, смаргивая черных мушек, то и дело появляющихся перед глазами. Наверное, я бы так и провалялась в постели, но мне нужно было к бабке, она же обещала, что расскажет мне про Сашу, когда я продвинусь в своем мастерстве, а я это сделала и не только это, я поступила в медицинский.
Кое-как я заставила себя подняться с постели. Голова гудела, ноги подкашивались. Огромная слабость накатывала на меня волнами и затягивала в свои пучины. Я присаживалась на кровать и пережидала. После чего продолжала собираться. Легкий летний сарафан нежно голубого цвета, беленькие босоножки на низком каблучке и заколотые в пучок волосы. Мне нравилось мое отражение. Только вот, еще бы лицо имело обычный здоровый оттенок, а не тот, который присутствовал на нем: белесый с темными кругами под глазами. Но пришлось смириться с этим и немного исправить положение косметикой, взятой у матери.
У бабки я оказалась около трех по полудню. Та чувствовала себя заметно лучше, по крайней мере, так утверждала, хотя и в ее действиях чувствовалось улучшение, только вот лицо неизменно выдавало признаки тяжелой болезни. Но, быть может, на нее также, как и на меня, давила погода. Тучи все собирались, воздух был плотный и горячий. Требовалось немедленно разрядить обстановку, но в небесной канцелярии, видимо, думали иначе. Если бы я тогда знала, что с собой принесет дождь, то всеми силами постаралась бы отсрочить это явление природы.
– Ты мне кое-что обещала, – начала я издалека, вытирая стол от присохшего воска. В комнате стоял приятный полумрак. Бабка лишь усмехнулась в ответ. Она полулежала на диване, завернув ноги в плед, и монотонно постукивала пальцами по спинке.
– Про моего любимого, – чуть раздражаясь, продолжила я. Воск был оттерт, стол сверкал, и я устало приземлилась на стул и внимательно посмотрела на гадалку. 
– Я тебе такое обещала? – проскрипела она и лукаво улыбнулась. Складки на ее лице чуть дернулись. Вскоре улыбка исчезла.
– Да, – коротко ответила я.
– Хорошо, раз обещала… то расскажу… – Но ее прервал звонок в дверь.
Сыпля ругательствами в сторону пришедшего, я поплелась открывать. Видимо, у меня было довольно суровое лицо, раз гостья даже сделала шаг назад и испуганно выкатила глазенки.
– Добрый день, – смягчилась я, узнав в гостье вчерашнюю клиентку. Только теперь она была не одна: рядом стоял высокий, представительный мужчина лет сорока, с густыми черными усами и немного суровым взглядом. Я отметила семейное сходство и впустила визитеров.
Мы прошли в комнату. Там уже бубнил телевизор, бабка делала вид, что внимательно слушает передачу.
– Девочка моя, поговори с клиентами на кухне, пожалуйста, угости чаем, – проскрипела она, не отрывая глаз от экрана.
– А сама? – недовольно бросила я. Все-таки погода все еще давила на меня и голова моя была «не на месте».
– Мне нехорошо, – посетовала она.
– Лгунья, – бросила я ей и увела клиентов в кухню. Поставила чайник, зажгла плиту и села напротив них. У мужчины на лице так и читалось: «Не верю я во все это, но маму бескрайне люблю и уважаю, так что пришел». Я не смогла скрыть улыбку, а он, кажется, понял, что я улыбаюсь, глядя на него, и смущенно отвел взгляд, чем чуть не вызвал у меня приступ хохота. Такой взрослый и суровый, а смущается как дитя.
– Не могли бы вы, – его мать говорила тихо, так тихо, что я почти не слышала ее из-за закипающего чайника, – поточнее рассказать о той девушке, с которой познакомиться мой сын, и как у него с ней все сложится? Просто…
– А он сам язык проглотил? – перебила я и тут же об этом пожалела. С клиентами надо быть вежливой. Я прикусила губу и воспользовалась закипевшим чайником, чтобы снять напряжение, возникшее во мне.
– Вовсе нет, – улыбнулся мужчина. – Я не верю во все эти предсказания и привороты. Вы уж простите, милая девушка.
Мать легонько ткнула его локтем под бок и поспешила извиниться за слова сына. Тем временем, я поставила перед ними чашки с чаем и корзинку с печеньем. Сама снова примостилась на табурете напротив.
Пожилая женщина пила чай и задавала вопросы, а я, разложив карты, на них отвечала.
– Как они познакомятся? – не унималась старушка, отправляя в рот уже третье печенье.
– Они уже знакомы, – с удивлением констатировала я, глядя на карты. Кажется, вчера такого не было.
– Так-так, – теперь уже она обращалась к сыну, – ты уже знаком с милой особой?
– Да ни с кем я не знаком, мама, – пробормотал он и утопил взор в чае. 
– Как наладятся их отношения? – продолжала бабулька.
– Она окажется в трудной ситуации, а он поможет ей, – прочитала я по картам.
Грянул гром. Раскат за моей спиной заставил меня подпрыгнуть и чуть не упасть, что вызвало смешок у гостя. Я бросила на него укалывающий взгляд, и он снова уставился в чай. Странный мужчина.
Еще один раскат и тишина. В кухне окончательно потемнело. Я встала, чтобы включить свет.
В стекло забарабанил дождь.
– Думаю, вам стоит переждать этот ливень,  – предложила я. Гости согласились. Я пригласила их в зал, потому что кухонька с ее табуретами и маленьким столиком не располагала к дальнейшим посиделкам.
– Извини уж, что тревожим тебя, – входя в зал, произнесла я, – но так уж вышло. Гляди, какой ливень.
Бабка не ответила. Обычно она всегда роняет какую-то реплику. Особенно в последнее время, когда я стала довольно наглой по отношению к ней.
– Язык проглотила? – продолжила язвить я, но, когда взглянула на нее, вскрикнула, и, прикрыв рот рукой, отскочила в сторону. Рука безжизненно свисала с дивана, пульт от телевизора лежал прямо под рукой, глаза были открыты и пустым взглядом смотрели в экран, челюсть чуть отвисла. От шока я не могла вымолвить и слова.
– Лгунья! – смогла только выкрикнуть я и захлебнулась слезами. Бабулька попыталась меня успокоить, но я не слышала ее. Я встала на колени возле дивана и взяла гадалку за руку.
– Я даже имени твоего не знаю! – плакала я. – Как ты могла не сказать, что тебе так плохо?! Почему ты притворялась?! Почему?! – я сорвалась в рыдания. Я любила ее. Действительно любила. Она заменила мне мать и бабку, которых не было в моей жизни. Я никогда не задумывалась о том, что она может умереть. Не так скоро! Я же ничего еще не сделала! Я же хотела… Я же обещала!
Я вытирала ладонями слезы и всхлипывала.
– У меня даже денег нет тебя похоронить! И что я буду делать с твоим барахлом? С твоей кошкой? – я несла какой-то бред. Бормотала что-то бессвязное, втайне надеясь, что это страшный сон и сейчас я проснусь, задыхаясь от духоты, и посмотрю в окно с надеждой на дождь.
Но я не просыпалась и этот страшный сон продолжался.
– Успокойся, – мужчина положил руки мне на плечи. Я подняла на него заплаканные глаза.
– Я помогу с ее похоронами. И со всем остальным.
– Можешь забирать квартиру, только, чтобы похоронил по-человечески с гранитным памятником! Не сделаешь – прокляну! – Сама не знаю, откуда проснулась во мне эта жестокость и борзость. Вероятно, от безысходности. Я бы ничего ему сделать не смогла.
 
Глава 3. Сибу.
Я замерзала. Меня трясло от холода и страха. Черный внедорожник остановился у парадного входа одной московской компаний. Заглушили двигатель. Водительская дверь открылась, и в салон пробрался ледяной декабрьский воздух. Обжигая и покалывая. Я еще больше съежилась и вжалась в сиденье. Серость, перемешанная с нещадным блеском снега, давила на мои глаза и вызывала острые приступы боли в висках. Я крепко закрывала и резко открывала глаза. На несколько минут это помогало, но мне все равно приходилось щуриться, чтобы яркий серый свет не обжигал глаз. Пальцы, укутанные в варежки и спрятанные в карман, уже потеряли свою чувствительность. Пропало даже болезненное покалывание, когда замерзают руки. Интересно, что я смогу делать, если мне отрежут пальцы?
Я слышала голоса с улицы. Меня звали выйти. Но я вжималась в сиденье, крепко закрывая глаза. Я не хочу никуда идти. Меня трясет и мутит. Но друзья, кажется, этого не понимают. Рука Мелкого касается моего рукава, его пальцы в кожаных перчатках сжимают рукав и тянут на себя. Я невольно подаюсь в сторону, в которую меня тянут. Не хочу, но и не сопротивляюсь. Ведь я сама этого хотела, ведь сама попросила еще раз приехать в Москву, чтобы попытаться поговорить с ним…
Сердце больно билось в груди. Малышка недовольно ударила ножкой по животу, чтобы я перестала так волноваться. Ей тоже нехорошо от этого. А еще ее мама не знает, кто ее настоящий отец, и от этого плохо ей, до тошноты плохо.
Я спускаю одну заледенелую ногу из машины, затем вторую, кое-как встаю и тут же хватаюсь за открытую дверцу. В глазах темнеет, и я судорожно пытаюсь сморгнуть черноту. Она отходит. Медленно, но отходит. Я полной грудью вдыхаю морозный воздух и обжигаю себе слизистую носа и горла. Чувствую, как комами льда воздух падает в легкие и постепенно тает. Сердце бьется все сильнее и требует все больше воздуха. Дышу часто. Делаю неуверенные шаги, словно ребенок, в сторону компании. Ник и Виктор поддерживают меня с обеих сторон, будто я не молодая девушка, а немощная старуха, которой не то, что идти, дышать трудно. Хотя так и есть. Живот уже выпирает на приличное расстояние. Оттого мои движения стали неуклюжими, а к этому добавилось головокружение.

Неделю назад, когда мы были в Екатеринбурге, я чуть не сошла с ума, метаясь по комнате, которую мы снимали, и разбрасывая вещи. Жуткая жгучая боль рвала меня изнутри. Осознание всей мерзости, которую я натворила, осознание боли, которую я причинила тому, кого называла любимым, ненависть к человечку, жизнь которого зарождалась во мне, все это привело к образованию пустоты и безумия. Вмиг я перестала чувствовать все, включая плотские потребности. Я не пила и не ела, я просто сидела, как когда-то сидел Дима, и смотрела в окно. Только между нами было несколько отличий: он ел, пил и спал, и он не был виновен в том, что произошло, чего не скажешь обо мне. И я пыталась спихнуть вину на него, крича и доказывая с пеной у рта, что все это делала для него. Я сделала непростительное, изменив, еще более непростительно то, что я убедила себя в своей невиновности. Моя жизнь, вернее то, что я называла так, превратилась в некий хаос, просто набор серых снимков. Да, до этого момента у меня была цель, был смысл в жизни, сейчас же впору задуматься о смерти. Но сидя на стуле у окна, всматриваясь в серое небо, сжимая подол какого-то бежевого платьица, я не могу понять, вспомнить, что такое смерть. Это пустота. После смерти ничего нет. Все. Просто серая пустота. Да, в детстве я пустоту представляла именно серой. Не темно-серой, а светло-серой, почти белой. Именно это и кажется мне пустотой. Место, где больше ничего нет. Только эта серость. Ты видишь, осязаешь, дышишь ею. Она ты, а ты это она. Но если смерть это пустота, то чем моя нынешняя жизнь отличается от смерти? Я пустая. Словно кто-то забрал мою душу. Абсолютно пустая, внутри меня эта серость и больше ничего.
 Поочередно друзья пытались говорить со мной или хотя бы заставлять есть. Но встряхнуться меня заставили лишь слова Виктора: «Собирайся, мы поедем и поговорим с ним». Наверное, это стало проблеском надежды в моем сером мире. Я снова начала есть, пить и спать. Я стала дышать, а не заставлять себя это делать. И я стала воображать… воображать, что мы помиримся, что все снова будет как раньше. Я упаду на колени перед ним, буду плакать и умолять простить. И он простит. Потому что мы все еще любим друг друга, мы любим! Это давало мне хоть какую-то мнимую надежду. Я проводила дни не задыхаясь в своей пустоте, а вдыхая аромат мечтаний и стараясь вспомнить запах его одеколона.  Я доходила до того, что мы уже помирились, что мы снова живем вместе и растим дочку. Мы счастливы. Но чем ближе приближалось назначенное число, чем громче становились разговоры в коридоре о том, что купить и что собрать в дорогу, я все сильнее начинала паниковать. Мои розовые мечты разбились на тысячи осколков, окрасились в черный цвет и больно кололи, когда я пыталась до них дотронуться. Тьма сгустилась надо мной, выжигая изнутри страхом.

Я смотрела на высокое, внушительное здание. Его офис теперь тут. Около главного входа сновали люди в пальто, шубах, дубленках, с портфелями, сумками. Живые люди. Темные люди на фоне серого здания и ослепительно белого снега.
Режущая боль в животе. Стискиваю зубы, чтобы не взвыть и не согнуться пополам. Сердце  больно ухает в груди. Я слышу только его, ничего кроме. Я слышу, как пульсирует кровь в моих висках, слышу, как в венах плещется страх. Я не могу. Не могу! Не могу! Перевожу дыхание. Крепче сжимаю руку Ника. Мне плохо, мне чертовски плохо, вся та речь, которую я придумала, только что улетучилась, а я ведь его даже не видела. Мне хочется бежать отсюда, плюнуть на это, все равно ничего не изменится! Лучше жить с пустотой, чем пройти через этот страх! Но я делаю шаг к зданию. Чувствую, как под замершей ступней проминается снег, но не слышу хруста. Опускаю голову и тупо пялюсь на свои ноги. Они не мои, они расплываются, но через секунду снова соединяются воедино. Я делаю еще шаг и тут же чувствую нечто похожее на удар по голове. Ноги подкашиваются, в глазах темнеет. Я не смогла справиться… Не смогла.
Прихожу в себя уже на больничной койке. Над головой серо-белый потолок, наспех побеленный лет тридцать тому назад. Я вздрагиваю. Перед глазами тут же встает внедорожник, яркий снег и лица друзей. Сердце больно сжимается, я хлопаю себя ладонью по животу. На месте. Выдыхаю. Теперь не страшно, с моим ребенком все в порядке. Усмехаюсь и поворачиваю голову на бок. Рядом со мной еще пустая койка, неаккуратно застеленная простыней. Унылое местечко. Приподнимаюсь на локтях, пытаюсь сесть. Боли нет. Все спокойно. В палате тихо и холодно. Будь я слепой, я бы подумала, что меня положили в морг. Почему-то холод я стала ощущать только сейчас. Пытаюсь завернуться в простынь, но это не помогает. Меня бьет озноб. Я неуверенно спускаю ноги с кровати. Босые. «Черт подери,» –  шиплю я сквозь зубы, – «ладно сапоги, носки на кой черт сняли?!» Ступни касаются ледяного кафельного пола, и я почти подпрыгиваю. Лед обжигает не хуже огня. Рукой хватаюсь за край койки, чтобы хоть как-то удержать равновесие. По всему телу пробегает дрожь. Я трясусь как осиновый лист на ветру. Даже слышу, как стучат мои зубы.
Неуверенной, почти пьяной походкой крадусь к деревянной двери с белой облупившейся краской. Чем ближе я к ней, тем отчетливее я слышу голоса в коридоре, но не могу разобрать слов. Слышу басы моих друзей, чей-то скрипучий голос, торопливое женское бормотание. Тяну дверь на себя. Она оказывается не такой легкой, как я думала, и я чуть не поскальзываюсь и не падаю. Но дрожь вдруг отступает, дверь поддается, и я выхожу в залитый искусственным светом коридор. Сидящие на лавке точно напротив Ник, Виктор и Мишка, как по команде встрепенулись и вытянулись, но не встали.
– Привет, – наверное, это самое глупое, что я могла сказать, но мне абсолютно не пришли в голову никакие другие слова.
Мужчины переглянулись и тут же оказались возле меня с вопросами о моем самочувствии. Но я их не слышала. Звуки в коридоре затихли, как будто кто-то нажал на пульте «отключить звук». Люди открывали рты, проходили мимо – все в полной тишине. Только приближающееся постукивание. Равномерное такое, медленное. Тук-тук. Тук-тук. Постукивание становилось звонче, пока я не увидела старика в потертых вельветовых брюках и темно-бордовом пальто. Он шел чуть согнувшись и опирался на свою трость. Молоденький медбрат, неимоверно куда-то спешащий, задел старика плечом, уронил свои бумаги и, чертыхаясь, принялся их собирать. Старик пошатнулся и выронил свою палку. Виктор тут же возник возле него и помог устоять на ногах. Мишка недовольно кашлянул и смерил медбрата презрительным взглядом, но его лицо в принципе не способно изображать что-то кроме восторга, довольства и удивления, так что сами представляете, что получилось. Почему-то я фыркнула, вместо того, чтобы тихо хихикнуть и тут же виновато прикрыла рот рукой. Виктор интересовался, как старик себя чувствует, но я не слышала его слов, я просто знала, что он это спросит. Тот лишь одарил Виктора благодарной улыбкой и сжал трость, рукояткой которой служила голова совы. По телу пробежал ток, и тут же стало тепло. Я помню эту трость. И я тут же буквально всем своим телом чувствую взгляд старика. Причем не обычный взгляд, обычные люди не могут так смотреть, не могут вызвать ощущения, что на тебя смотрят со всех сторон и изнутри. Тебя видят всю, полностью.
– Молодые – глупые, – молвит он, распрямляясь. Виктор все еще стоит подле него, готовый в любой момент поддержать старика. Ник возле меня, по левую сторону, смотрит на старика и тоже не может отвести взгляд. Мишка так и застыл посреди коридора с непонятным выражением лица. Время застыло.
– Печальная история, жалко мальчика, умрет ведь, – продолжает старик.
Я чувствую, что Виктор хочет спросить, что случилось, но не может разомкнуть губ, я словно слышу его мысли и дед словно их слышит.
– Бросила дитя на улице в такой мороз, он и простыл, – выдыхает старик и опускает свою трость. Стук разносится по всему коридору и создает странную вибрацию.
– Теперь ему поможет лишь чудо, – он смотрит прямо в мои глаза. Я обретаю способность двигаться, мир обретает звуки, и время снова начинает двигаться с привычной скоростью. Я отшатываюсь назад и чуть не падаю. Ник хватает меня за локоть и удерживает. Он утягивает меня обратно в палату. Звуки стихают, в палате пахнет морозом и медикаментами, приятный полумрак.
– Странный старикан, да? – спрашивает Мишка, проходя за Виктором в мою палату и плюхаясь на пустую койку. Виктор пододвигает стул, стоявший у раковины, ближе ко мне и садится. Ник присаживается на краешек моей постели. Ближе всех ко мне.
– Не то слово! – соглашается Ник и стягивает с головы бандану. Светло-коричневые волосы россыпью ложатся на плечи. Я внимательно на него смотрю. Не думала, что у него такие длинные и красивые волосы.
– А что за мальчик-то? – вдруг спрашиваю я и сглатываю слюну.
– Да привезли на «скорой» сейчас, – отвечает Мишка и смачно зевает. – Мамашка его на морозе бросила, вроде как. В общем-то, очередная история из разряда: какие люди идиоты или как не надо поступать, – Мишка забрасывает ноги на кровать и сверкает синими бахилами.
Дверь распахивается и ударяется о стену, шурша, входят Макс с Мелким. Макс идет, чуть опустив голову, держа руки в карманах кожаных обтягивающих брюк, а Мелкий вразвалочку, потирая ладони друг о друга, будто надеялась получить огонь и периодически дыша на них.
– Холодрыга, – тянет он, щелкая зубами, и запрыгивает на койку к Мишке, тот недовольно его отпихивает. Начинается возня. Макс останавливается за стулом Виктора и, вынув руки из карманов, опирается о спинку.
– Как ты, Сибу? – доносится с койки, когда возня прекращается. Мелкий внимательно на меня смотрит.
– Уже лучше, – улыбаюсь я, а сама думаю о том старике.
– Мы очень испугались, когда ты потеряла сознание, – нежно и почти в ухо произносит мне Ник. Я вздрагиваю и поднимаю на него глаза.
 В его глазах отражается такая палитра чувств, что у меня захватывает дух, никогда и ни у кого я такого не видела. Я тону в этом, как тонут в волнах счастья и любви, я тону, не зная, как мне быть, потому что во мне нет такого океана нежности, заботы и любви. Я невольно нащупываю его руку и сжимаю ее. Она горячая.
– Странный какой-то старикан разгуливает по больнице, вы не заметили? – вдруг спросил Макс. Он никогда не был многословен. Даже еще более молчалив, чем Виктор.
– Да он в  больницу зашел, когда мальчишку привезли, – брякнул Мелкий. – Обычный старикан, чего вы на него взъелись?
– Не обычный, – отозвалась я. – А что за мальчик? – я провела рукой по животу. Конечно, я не люблю свою дочь, но не до такой степени, чтобы бросить ее одну в декабрьский морозный день на улице.
– Да что-то серьезное, в реанимацию отправили, – ответил Мелкий.
– Это что такое?! – звонко и строго разнеслось по палате. Все повернулись головы в сторону двери. В полумраке трудно было разглядеть лицо, но это была женщина лет тридцати, в длинном белом халате, прижимающая к груди темную папку. Мелкий с Мишкой, как нашкодившие школьники, весело сидевшие на парте и болтавшие ногами, тут же слетели с койки и встали по стойке «смирно», Макс и Виктор обернулись, но не двинулись с места, Ник встал с моей постели, но продолжал держать меня за руку.
– Время посещений давно кончилось, а ну вон отсюда! – рявкнула медсестра. Ей бы в армии командиром быть.
– Ну, милая, что же ты так кричишь? – подкатил к ней Мелкий. Звонкая пощечина. Мелкий прижал руку к щеке и, словно пес, поджав хвост, отступил на шаг назад, бормоча себе под нос: «Злыдня».
Ребята ушли, и я осталась в пустой палате. Тишина, прерываемая лишь шуршанием шагов в коридоре. У меня отобрали мобильный телефон или не отобрали, а я сама его где-то потеряла, но теперь я даже не знала который час. Часов одиннадцать, не меньше. Секунды повисали в воздухе и растворялись, превращаясь в минуты. Я лежала и считала их, затем представила овец и принялась считать их, но сон не приходил. Ноги окончательно замерзли и тоненькая простынка не спасала. Я отшвырнула ее в сторону и слезла с постели. Снова прикосновение ледяного пола, но теперь не так страшно. За окном воет буря. Я поворачиваю голову и на несколько секунд замираю, завороженная зрелищем танцующих снежинок, настолько быстро и резво кружащихся, что от них рябит в глазах. Словно звезды упали с неба и теперь отчаянно сражаются за место на земле. В палате тихо, в коридоре тоже. Приоткрыв дверь, я высовываюсь в коридор, в надежде поймать медбрата или медсестру и попросить либо теплое одеяло, либо мои носки обратно. Конечно, желательно и то и то. Но в коридоре тихо. Свет то ли стал более тусклым, то ли мне так кажется. Лампочка в конце коридора равномерно мерцает.
Я шмыгаю босыми ногами по натертым до блеска плиткам, рукой опираюсь о стену. Из-под дверей сочится свет, слышатся голоса. Видимо это одну меня поместили в холодную палату в одиночестве, в общей больнице. Да и с какой целью оставили, тоже не ясно.
– В суд на нее надо подать,  – слышу я женский голос.
– Да кому это надо? Бабка что ли будет связываться? Да и суд ребенка не вернет, – выдыхает другой женский голос.
Я останавливаюсь у какого-то кабинета и напрягаю слух. Я никогда не обладала большим любопытством и чаще всего просто проходила мимо, предпочитая не прислушиваться. Что остановило меня сейчас, трудно сказать.
Дочка больно толкнулась. Я вскрикнула и согнулась по пополам, чем привлекла внимание говоривших. Одна из них, полная маленькая женщина средних лет, высунулась из кабинета и с полным беспокойства голосом поинтересовалась о моем самочувствии. Странный вопрос, учитывая, что я стою согнувшись и морщась от боли, босая на холодном полу.
Когда боль отпустила и я мысленно сделала выговор малышке, а добродушные медсестры пустили меня к себе, отыскали какие-то носки и налили горячего чая. Только сейчас понимаю, что их доброта была вызвана лишь тем, чтобы найти собеседницу, а учитывая мое положение, явно интересную собеседницу, хотя бы на ближайшие несколько часов.
– Мальчишку этого, – жуя булочку с повидлом, говорила старшая, – привезли с сильнейшим воспалением легких. У ребенка и так было слабое здоровье, как сказала нам потом его бабка, так его еще и на морозе продержали.
– Да там все, даже врачи, сказали так, – младшая, на вид ей было не больше тридцати, осеклась, пристально на меня посмотрела, потом, будто решив, что мне можно доверять, продолжила: – помрет. Температура высокая, а антибиотики он не выдержит.
– Да ладно! – махнула старшая и обтряхнула руки. – Бог даст, обойдется! – и сделала несколько больших глотков крепкого чая.
– Нарожают…
Они говорили еще много чего, но я уже не слушала. В конце концов, мне не было никакого дела до всего этого. Я получила носки и горячий чай и какое-никакое объяснение моего нахождения здесь.
– Ниночка. – Я чуть не подпрыгнула и не пролила на себя чай, когда старшая обратилась ко мне, и я бросила на нее полунегодующий взгляд.
– Кто у тебя будет? – кивая на живот, спросила она.
– Девочка, – быстро ответила я и сделала несколько глотков чая, пытаясь показать, что распространятся на счет себя, я не собираюсь, но медсестры явно этот знак не расшифровали.
– А назовешь как? – спросила младшая, доставая из шкафчика бутылку коньяка. Занятно дежурят.
– Пока не думала, – бросаю я.
А ведь и правда не думала. Вернее я даже не задумалась о том, что ее придется как-то называть!
– Ну и правильно, – вступает старшая. – Порой бывает так, что взглянешь на это новорожденное чудо, а тебе откуда-то сверху имя и нашепчут. – Я так свою дочку назвала. Вот посмотрела и поняла – Наташка. Вылитая Наташка. И, как оказалось, не ошиблась! Наташенька, когда в школу пошла…
Я бросила взгляд на круглые часы, висящие на стене, с «глазастыми» цифрами и стрелками. По-моему, и при самом плохом зрении их увидишь – они бросаются в глаза. Уже было начало второго ночи. Я поблагодарила за чай и сказала, что устала и иду спать. Медсестры тут же спохватились, что и правда поздно, а мне надо отдыхать, а им как раз пригубить коньячку, подаренного каким-то Василием нужно, а я не пью и… И это вам уже не интересно.
Выйдя из их кабинета, я почувствовала непреодолимую тягу пойти не к своей палате, а к палате этого мальчика. Но дойти я не успела. Комната растворилась и поплыла, я увидела какой-то коридор, уходящий вдаль и свет в его конце. Хотелось закричать, попросить о помощи, но звуки исчезли. Я стояла в совершенно пустой комнате перед началом этого странного коридора, ведущего в неизвестность. Я оглянулась. Позади была обычная деревянная дверь. Несколько секунд я простояла в сомнениях. Откуда-то приходило понимание, что у меня есть выбор, и, если я поверну назад, все измениться. И я пошла вперед. К тому странному свету. Меня затянуло в туннель, будто я входила в трубу огромного пылесоса. Приближаясь к свету, я все острее чувствовала жар.
Туннель, наконец, кончился, и мои ноги коснулись обожженной земли. Сухая, черная, изуродованная и горячая, она встретила меня стоном и взрывом пара откуда-то из своих недр, прямо около меня. Я сделала неуверенный шаг, и земля стала покрываться ковром из изумрудной травы. Вмиг все преобразилось: я стояла посередь поля цветов и изумрудной травы, над головой было чистое нежно-голубое небо. Я пыталась понять, где нахожусь и крутила головой в поисках хотя бы какого-нибудь ориентира. В метрах двадцати от меня стоял маленький мальчик. Он был в такой же растерянности, как и я. Я двинулась ему на встречу. Порыв прохладного ветра запутался в подоле белого платья и недовольно захлопал им, пытаясь выбраться. Я впервые посмотрела на себя: живота не было, на мне надето белое шелковое платье, длины чуть выше колена, волосы распущены и падают на плечи, когда ветер стихает. И я вдруг почувствовала небывалый прилив счастья. Хотелось петь, прыгать, летать, дышать полной грудью, ЖИТЬ! Я побежала к нему, подпрыгивая и взлетая на секунду, но зацепилась за что-то и рухнула прямо в изумрудную траву, вдохнула ее прекрасный свежий аромат. Мальчик подбежал ко мне. Его усталые и немного испуганные глаза блуждали по моему лицу и телу, изучая, пытаясь понять, кто я такая, что я за пришелец. А я смотрела на него, видела, как исчезает вся эта красота, а на ее место приходит чернота и запах гари. Я встаю на колени и касаюсь лба мальчика. У него жар. По моему телу пробегает дрожь, я чувствую его боль, как его разрывает изнутри, как он задыхается и как страдает, и я изо всех сжимаю глаза, желая, чтобы его боль прекратилась, желая, чтобы он был здоров. И зеленый ковер вновь расстилается от нас и до горизонта.
 
 
Глава 4. Андрей.

Со временем история с аварией стала забываться. Женьку выписали, и он вернулся в комнату неугомонно тарахтеть обо всем том, что произошло с ним в больнице и с какими интересными людьми он там познакомился, и что решил пойти учиться на врача. Такую его инициативу учителя встретили без особого энтузиазма, с большим скептицизмом к возможностям и знаниям Женьки. И только Лидия Дмитриевна одобрила его желание и пообещала сделать все возможное, чтобы его мечта сбылась. После этого несколько дней парень светился от счастья, набрал в библиотеке книг по врачебному делу и учитывался вечерами. Я старался не мешать ему, бродил по коридорам, изредка пил чай с Лерой, когда ее подружки на каникулы уехали к родителям. Мы не вспоминали об аварии и не говорили на какие-то интересующие меня темы. Все сводилось к обсуждению недавно просмотрено фильма или учителей и одноклассников. Иногда мы играли в карты или прятки, а когда стало тепло, часто пропадали на улице, просто гонялись друг за другом или, ближе к вечеру, играли в теннис. Я и не замечал, как идет время. И как мы постепенно взрослеем.
– Здорово, мелкие!
Вот так началось одно апрельское утро, когда кто-то с ноги открыл дверь в нашу комнату и бесцеремонно вошел, даже не протерев ноги, не говоря о том, чтобы переобуться. За ним в комнату просочилась улыбающаяся Машутка и хорошенько дала нахалу по голове свернутым журналом. Тот недовольно, но весело посмотрел на консьержку и извинился.
Когда я выполз из-под одеяла, принюхиваясь к запаху духов бабульки и принесенным с улицы запахам, создающим с запахами в нашей комнате интересную какофонию, протер заспанные глаза, с интересом присмотрелся к незваному гостю. То был высокий паренек лет шестнадцати, худощавый, с темно-каштановыми волосами, кажущимися почти черными, в черных джинсах, черных кроссовках и кожаной куртке. На плече его висела сумка с изображением группы «Rammstein».
– О, проснулся, – обрадовалась Машутка и, похлопав парня, который был почти на пол головы выше ее ростом, по плечу, сказала, обращаясь ко мне: – Знакомься, это Паша, твой новый сосед! – ее задорный голос отлетал от стен и звенел в оконных рамах.
– Это Андрюшка, – кивком указав на меня, представила меня консьержка, – Так же еще с тобой будет Женька жить, – она немного помолчала, – кстати, – и покрутила головой в поисках Литвинова. – Где он? – Машутка задорно хлопала подведенными черной подводкой глазками.
Я лишь пожал плечами.
– Ну ладно, пойду я, – улыбалась она, – знакомьтесь, общайтесь… – пропела бабулька.
Как только дверь за ней закрылась, Паша бросил свою сумку на застеленную кровать, скинул кроссовки и плюхнулся на стул, во все глаза, глядя на меня.
– Я думал, меня со сверстниками поселят, – фыркнул он и презрительно смерил комнату взглядом. – Бабья какая-то комната, – протянул парень.
В комнату вошел полуголый, с полотенцем на голове Женька и удивленно уставился на нового соседа.
– Ты кто? – ошарашено спросил он, застряв в дверях.
– Лис, – хмыкнул Павел и, расстегнув «молнию» на сумке, вытряхнул все ее содержимое на кровать. Из любопытства я приподнялся, чтобы все разглядеть. Были CD-диски, пара ручек, какие-то значки, мелочь, черная потрепанная тетрадка, цепи, четки, пара пачек сигарет и три зажигалки.
– Любопытный? – поймав мой взгляд, хитро спросил он. – Смотри, нос прищемят.
Я тут же отвернулся, но ничего не смог ответить. Было немного не по себе от всего этого. И от того, что теперь с нами еще кто-то третий, да еще и такой третий.
– Лис? – переспросил Женька, стянул с головы полотенце и бросил его на свою кровать. Он, наконец, прошел в комнату и затворил за собой дверь.
– Погоняло у меня такое, – отозвался Лис и подмигнул мне. Я довольно сильно удивился и юркнул под одеяло.
– Длинный, тебе сколько? – обратился Лис к Женьке, меряя его взглядом.
  – Шестнадцать, – ответил тот, проходя к шкафу и доставая школьную форму.
– Я бы тебе больше четырнадцати не дал, не смотря на рост. Куришь? – после небольшой паузы, поинтересовался новый сосед.
– Нет, – мотнул головой Женька. – Здесь нельзя, да и не пробовал никогда, – он стянул с себя шорты и, повернувшись спиной к нам, начал натягивать нижнее белье и брюки.
– А ты? – бросив взгляд на меня, спросил Лис. В его глазах искрилась радость, перемешанная с некоторой грустью, которую он так отчаянно отгораживал от чьего-либо взора.
– И я нет, – испуганно откликнулся я, крепко сжимая одеяло, будто это щит.
– Давно срок отбываете?  – зевнул паренек и перевернулся к окну.
Мы непонимающе переглянулись.
– Давно тут? – рассмеялся он.
– Три года, – ответил я.
– Много, – присвистнул Лис. – Радует, что мне тут отбывать только два.
– Не говори так! – вскипел Женька и, обернувшись, одарил его жгучим взглядом. – Здесь лучше всего! – он действительно был в ярости.
– Не кипятись, Одуванчик. Вам, старикам, тут конечно по кайфу, а я нормальный мир видел, не с решетками на окнах и психами в коридорах.
– Сам ты псих! – закричал Женя. Его голос в этот момент был похож на женский истеричный вопль.
– И с одним из них мне еще и спать в одной комнате, – выдохнул Лис и откинулся на спинку, повернул голову и пристально смотрел на меня: – А ты, шкет, с головой дружишь?
Женька кричал много всего, в том числе и ругательств, отчего ребята чуть не дошли до драки, но я сумел успокоить друга и пообещал тому, что мы непременно поговорим с Машуткой, чтобы от нас отселили Пашку.
Но разговор не дал никаких результатов. Нам сказали, что все уже утверждено, приказ на заселение подписан, и мы обязательно подружимся.
Мне было довольно стыдно перед другом, что я не смог оправдать его надежд.
Первую совместную ночь Женька провел без сна, он пристально следил за соседом и то и дело будил меня, когда ему казалось, будто тот вот-вот встанет и задушит его. Но Лис спал крепко и ни разу не вставал до самого будильника.
Будильник разрушил оковы сна и первое, что я услышал, были ругательства со стороны постели новенького.
У нас с Женькой было заведено правило: на одной неделе ставлю я на своем телефоне будильник и выбираю мелодию для него, а на другой он.
Лис запустил в меня подушкой и потребовал немедленно выключить это. Хотя на будильнике у меня стояло пение птиц, которыми я на тот момент довольно сильно увлекался.
Я не успел даже среагировать, как подушка попала мне точно в голову и, отлетев на пол, глухо упала.
– А теперь подай обратно, – сказал Пашка и сделал жест рукой, означающий, чтобы я не медлил.
– Сам возьми, – гаркнул сонный Женька.
– Не бузи, – сонно протянул Лис.
Я уже наклонился за подушкой и хотел отомстить, бросил ее также, но паренек ловко поймал подушку одной рукой, и, засунув ее под голову, засопел дальше.
– На уроки опоздаешь, – вставая, осторожно произнес я и потянул со стула покрывало.
– Прогуляю, – пробурчал он и накрыл голову одеялом.
– Прогуливать у нас не положено, – повторил я слова консьержки, сказанные когда-то мне.
Но Паша не ответил.
– Брось ты его, вот он нам нужен, – фыркнул Женька и вылетел из комнаты, хлопнув дверью.
– Шкет, и как ты с ним общаешься? – пробормотал Лис, высунув голову из-под одеяла.
– Он мой друг, – коротко ответил я и поспешил за Женькой.
На перемене, после первого урока, меня нашел Женька и тут же пожаловался, что новенький в его классе и его посадили с ним за одну парту. Якобы, чтобы быстрее сдружились, что чуть не привело к открытому конфликту на уроке, который учителю еле удалось уладить.
В конце дня, когда мы сидели в комнате и делали уроки, Женька был на удивление тих и задумчив, а я не решался спросить у него, что же случилось. Я учил географию и изредка бросал взгляд на друга, сидящего в полной задумчивости и подавленности.
Резкий удар в дверь заставил меня подпрыгнуть и выронить книжку. В комнату ворвалась Валерия с блестящими от любопытства глазами, но, когда она увидела нас, любопытство пропало, и она смерила нас недовольным взглядом.
– Блин, – протянула она, проходя в комнату. – Я думала, здесь новенький, – девочка плюхнулась на мою кровать, отчего я, сидевший почти на краю, чуть не свалился.
– Все девчонки мои уже его видели и теперь все разговоры только о нем, – пожаловалась Валерия. – Думала, забегу к вам, а тут он, ну что за несправедливость? – она откинулась на спину и уставилась в потолок.
Хлопнула дверь. Это Женька, как маленькое торнадо, вылетел из комнаты.
– Что это с ним? – приподнялась девочка и посмотрела на закрытую дверь.
– Не знаю, – выдохнул я.
– Ты ему друг или нет? – она устремила на меня свой выразительный взгляд.
– Друг, – неуверенно ответил я. – Просто ему не понравился Лис…
– Лис? – Валерия захлопала глазами и приподнялась.
– Ну, новенький, – пояснил я и вытер вспотевшие ладони о штаны.
– Так он Лис? – риторически переспросила она и снова откинулась на спину и заболтала ногами в воздухе.
– Так-так, – услышал я насмешливый голос. – Девушек к себе водим? – Лис прислонился плечом к дверному косяку. Лера тут же встрепенулась и быстро села на кровати, подобрав под себя ноги.
– Привет, – немного неуверенно и робко произнесла она, внимательно разглядывая парня.
– Привет-привет, – хмыкнул Лис и прошел в комнату. Форма смотрелась на нем как-то забавно, полностью изменив его привычный черный вид, сделала из него какого-то добродушного паренька.
– А ты пошустрее Одуванчика будешь, – хмыкнул Паша и, закинув рюкзак под кровать, не разуваясь, завалился на нее.
– Я Лера, – голос девочки снова стал прежним и уверенным. – Подруга этого, – она кивнула на меня и протянула Пашке руку для рукопожатия, но тот сжал ее маленькую ладошку в своей большой лапе и еле заметно прикоснулся губами к ее тыльной стороне.
Повисло некоторое напряжение. Лера неуверенно высвободила руку и безжизненно опустила ее на колено.
– Лис, – ухмыльнулся парень. – А вы давно встречаетесь?
По спине пробежали мурашки, и я изо всех сил попытался втянуть голову в плечи, чтобы избежать смущения и испепеляющего любопытного взгляда соседа.
– Я его подруга, – коротко ответила девочка. – Всего лишь подруга. С таким, как он, я бы никогда не стала встречаться! – недовольно ответила девчонка. Она соскочила с моей кровати и направилась к выходу.
– Приятно было познакомиться, Лис, – даже не обернувшись, сказала Валерия и растворилась где-то за дверью в звуках и запахах коридора.
Я чуть сжал покрывало, все еще глупо смотря в пятно на двери.
– Мелкая какая-то,  – Пашка снова растянулся на кровати, заложив руки под голову.
– А у тебя есть девушка? – неожиданно для себя я завел этот разговор. Разговор, который никогда не любил и который меня всегда раздражал. Но почему-то именно из его уст мне хотелось послушать истории о подростковой любви, о первых романтических поцелуях и признаниях.
– Была, – небрежно бросил он. – Разбежались по некоторым обстоятельствам.
– Ты, должно быть, скучаешь, – промямлил я и тут же укорил себя.
– Я не любил ее, – Лис нашарил под подушкой пачку сигарет и, вынув одну, завертел ее в пальцах.
– Но ты с ней встречался? – я изумленно посмотрел на него и невольно крепче сжал покрывало. 
– Понимаешь ли, – паренек резко оказался в сидячем положении, на что кровать откликнулась недовольным визгливым стоном, – встречаются порой не то, что люди не любящие друг друга, но даже не знающие друг о друге чего-то большего, чем имена и номера сотовых, – в конце концов, он не выдержал и закурил. Серо-белый дым заструился из его рта, завился и, ударившись о потолок, рассеялся по всей комнате. Я поспешил открыть форточку. И вдохнул полные легкие, крепко опираясь о деревянный подоконник.
– Зачем встречаться без любви? – спросил я у него, хотя в глубине души знал ответ. Знал, кто люди на самом деле.
– Потому что надо что-то делать и с кем-то спать. Человек так устроен, что рано или поздно ему становится одиноко и ему уже все равно, кто с ним рядом. Лишь бы в эту секунду, минуту другой человек всецело принадлежал ему.  Скоро ты поймешь это. Сначала, да, сначала кажется, что любовь это раз и навсегда, что любовь это закаты вместе, глупые фильмы и прогулки под луной, что это стихи любимой девушке и песни под окном, но это не так. Все совершенно не так. Я бы вообще сказал, что любви, как таковой, не существует. И никогда не существовало. Есть взаимовыгода и паразитизм. Первое определяется тем, что оба человека получают нечто, им необходимое от этих отношений, второе же – только один удовлетворен, другому приходится терпеть и приспосабливаться, если он не имеет возможности, сил или желания что-то изменить. И, – метким броском, он выбросил окурок в форточку, – кстати, большинство людей именно стараются жить по второму принципу. Согласись, что намного приятнее, когда тебе кто-то что-то дает, а ты при этом ничего взамен не делаешь? – Лис повернул голову в мою сторону и в его серо-зеленых глазах заиграли блики весеннего солнца.
– Но это неправильно, – возразил я и прикрыл форточку. – Люди не должны так жить.
– Не будь идеалистом. Люди всегда были такие, а сейчас, сейчас становятся только хуже и ничего уже не изменить, понимаешь? – он снова упал на спину и уставился в потолок.
– Но… – хотел поспорить я, но передумал. В комнату вошел Женька и, бросив на нас недовольный взгляд, своих, почти красных, глаз, тут же вышел.
Мы затихли. Настенные часы, что висели над столом, мерно отсчитывали секунды. Я смотрел на эти стрелки пристально и внимательно, будто где-то во времени крылся ответ на все наши вопросы. Зачем мы живем? Зачем живут другие люди? Чтобы причинять друг другу боль? Чтобы встречаться без любви и любить других, боясь в этом признаться? В чем смысл всего этого?
Утром, выйдя из комнаты с полотенцем на плече и зубной щеткой в зубах, я натолкнулся на Валерию, стоявшую спиной к стене, что разделяла мою комнату и коридор, и смотрящую в окно.
– Доброе утро, – пробормотал я, совершенно позабыв про щетку, и тут же поспешил ее вытащить и спрятать в карман штанов. – Ты чего тут делаешь, да еще и так рано?
– Мне поговорить с тобой нужно, – она сверкнула в мою сторону глазами и тут же отвела взгляд. – Мне сон приснился… – девочка замолчала, ожидая, когда удивленный полуобнаженный  Лис пройдет мимо нас. Она смотрела на него как-то исподлобья, заставив тут же отвести насмешливый взгляд.
– Сегодня один пацан из 9 класса (имени не знаю, только в лицо) умрет, – чуть понизив голос, продолжила Валерия. – Будет делать сальто на спортивной площадке, упадет вниз головой и сломает шею. Дальше «скорая», врачи и черный мешок для трупов.
Я поежился.
– Мне нужна твоя помощь, – она потупила взгляд, затем резко выпрямилась и, оглянувшись по сторонам, затолкала меня прямо в комнату, где переодевался Женька. Но он ничего не сказал, лишь злобно посмотрел на нас и, быстро натянув штаны, выбежал из комнаты.
– Во-первых, я его не знаю и мне от того, что он живет или не живет не жарко и не холодно, – выдохнула она, садясь на мою, еще не застеленную кровать, – во-вторых, я понятия не имею, как его зовут, видела только в 9 классе, причем, даже не могу сказать в какой букве.
Я потоптался на месте, обдумывая ее слова.
– В то же время мама очень расстроиться, если что-то с кем-то случится, да и потом с его родителями проволока предстоит, если они у него, конечно, есть. В-третьих, он мне банально не поверит. В мои сны вообще веришь только ты, – Лера подняла на меня глаза. – Как думаешь, оставить все как есть, или попытаться с ним поговорить и отговорить от затеи с турником?
– А если сказать Лидии Дмитриевне? – предложил я, бегая взглядом по ее лицу и замечая каждое мимическое изменение.
– Она не знает, – грустно ответила Валерия. – Я никогда не говорила, да и не собиралась. Моя мать мне не поверит. А я не хочу, чтобы она думала, что я такая же сумасшедшая, как некоторые из ее воспитанников. Был тут однажды такой фрукт, видящий якобы вещие сны. На уши ставил всех каждое утро. То ему пожар пригрезился, то бомба заложена. Черти что и сбоку бантик. Вроде вылечили, – усмехнулась девчонка и встряхнула свои взлохмаченные волосы.
– Ты сама-то уверена в своих снах? – садясь рядом, спросил я.
– Не совсем, если честно. Но я понимаю, когда сон вещий, а когда нет. Мне много чего снится, поверь, – она смотрела точно мне в глаза, убеждая в правоте своих слов. – Так что делать будем? Без тебя я точно ничего делать не стану. Мне и так пришлось стоять там около получаса, потому что натыкаться на Лиса совсем не хотелось.
– А во сколько это случится?
– Понятия не имею. Во сне было солнечно… Это может быть как десять утра, так и два часа дня…
– Это затрудняет. Значит, будем на переменах подходить к окну и смотреть, нет ли кого на турнике.
Она кивнула в знак согласия, поблагодарила и побежала собираться. На завтрак мы уже безнадежно опоздали, так что до обеда голодные.
Я поплелся на уроки, обдумывая, как же это возможно, чтобы кто-то видел во снах будущее. И можно ли увидеть его, если захотеть? И чье захотеть? Хотел бы я сейчас знать свое будущее…
Звонок с урока. Мы убираем учебники русского языка и достаем учебники истории. Ребята шумят и перешучиваются. Сидящей неподалеку от меня паренек подходит и просит дать переписать таблицы по истории. Недовольно фырчу и достаю ему тетрадку, а сам поспешно выбегаю из класса, ничего не объясняя, и бегу в третью рекреацию, окна которой выходят на главный двор, где стоит высокий турник для старшеклассников. На нем никого. Только на траве сидят пятиклассники.
Облегченно вздохнув, иду на урок. Лере проще, она в одном из тех кабинетов, окна которых выходят прямо на главный двор.
Я бегал к окну каждую перемену. Но там никого не было. Я уже стал сомневаться в том, что Лера правильно поняла свой сон. Да и не сказать, что я верил ей до последнего. То, что ей приснилась та авария и те события в общежитии в Санкт-Петербурге, могло быть лишь чистым совпадением, не более того.
После последнего, шестого урока, я подошел к окну и, опираясь о подоконник, внимательно смотрел на гоняющихся друг за другом ребят. Только хотел отойти, как краем глаза заметил компанию подростков, выходящих из дверей школы и двигающихся точно по направлению к турнику. Я прильнул к окну и, когда сомнения отпали, рванул за Валерией. Встретил ее в коридоре. Она коротко сказала: «Знаю», и мы вместе помчались вниз.
Когда выбежали, то увидели одного из девятиклассников сидящим на турнике, гордо и с насмешкой глядя на всех. Мы робко подошли ближе и остановились в тени дуба.
– Вон он, – Валерия указала на крайнего светленького паренька, весело болтающего с товарищем. Я кивнул.
– Что делать будем? – шепнул я в ухо Валерии.
– Подойди, спроси, где этот твой, – предложила девчонка.
– Этот мой? – непонимающе посмотрел я.
– Ну, Женька, – сказала она, будто имя это ей было противно на вкус.
– Попробую, – пожал я плечами, делая вид, что не заметил ее тона и направился к компании девятиклассников.
– Чокнутого ищешь? – ехидно спросил один из них.
– Не называй его так, – буркнул я и с вызовом посмотрел смуглому пареньку в глаза.
– Ну ладно. Он вроде чудачить перестал, – как-то потерялся тот. – А куда он пошел, мы не знаем, в топтуны к нему не нанимались, – хихикнул он. В этот момент подошел к турнику тот самый, на которого указала Валерия – высокий, светловолосый, немного непропорциональный.
– Сейчас такое покажу, – и он запрыгнул на турник и подтянулся.
– Постой, – выкрикнул я и тут же запнулся, не зная, что сказать дальше.
– Чего ты, мелкий? – хмыкнул он и уселся на перекладине.
– Слезь оттуда, – услышал я голос Валерии. Она только что подошла и окинула меня недовольным взглядом, будто это я во всем виноват.
– Что это вдруг? Поцеловать меня хочешь?
Компания загоготала. Я немного покраснел и посмотрел на Леру, она явно сердилась.
– Будешь делать «солнышко», сдохнешь, – бросила она и пошла прочь.
Я все еще удивленно смотрел ей вслед и не знал, как поступить мне.
– Чокнутая! – кричали ей. – Дура!
– Специально для тебя, малышка! – засвистел светловолосый и, вновь повиснув на перекладине, стал раскачиваться взад и вперед. Я отступил на несколько шагов назад, тихо, почти себе под нос, произнеся: «Не надо». Но меня никто не услышал.
Парень сделал один оборот, затем второй. Ребята кричали, подбадривали, свистели. Лишь Лера, находясь на приличном расстоянии от нас, была напряжена. Она пристально смотрела на то, как парень делает «солнышко» за «солнышком», а потом встрепенулась.  Я перевел взгляд на турник. Парень уже летел вниз, раздался противный хруст и глухой удар о землю. Все вмиг затихли.
– Эй, – робко протянул тот, с кем он общался последним. – Ты как?
Но ответа не было. Парень лежал на животе, с неестественно вывернутой шеей и молчал… Эта тишина всех пугала.
– Приятель, – другой парень опустился на корточки и легонько тронул за плечо.
– Кажется, он без сознания, – немного дрожащим голосом, сообщил третий.
– Кто-нибудь, позовите медсестру! Или Машутку! – прокричал тот, который сидел на корточках.
Двое ребят стремглав помчались в корпус. Спустя буквально пару минут вернулись с медсестрой и парой учителей, увидевших это в окно. Все происходило довольно быстро и сумбурно. Сбежалась еще куча ребят из разных классов и полукругом стояла, наблюдая за тем, как медсестра, осмотрев его, пыталась сделать массаж сердца и искусственное дыхание, вероятно, прекрасно осознавая, что это уже не поможет.
К приезду «скорой» мы все знали, что парня уже не спасти.
Я обернулся в поисках Леры, но ее нигде не было. Прорываясь через толпу собравшихся зевак, я звал ее, но отклика не получал. Наконец выбравшись, нашел ее сидящей под дубом и жующей травинку.
– Она с Машуткой. Будет большой скандал, – не поднимая глаз, сказала Валерия. – Я пыталась, ты видел.
– Да, – кивнул я, будучи не согласным с ней и сел рядом.
– Там человек умер, а они тут воркуют. – Как будто из-под земли вырос Лис.
Мы одновременно подняли на него глаза.
– Неуместная шутка. Понял. Не дурак. Дурак бы не понял, – печально улыбнулся он и сел на корточки напротив нас. – Кстати, – Паша сорвал травинку и завертел ее между пальцами. – Я тут невольно подслушал кусочек разговора, – он пристально посмотрел на Леру. – Тебе это приснилось что ли?
Меня бросило в легкую дрожь. С одной стороны я был рад, что кто-то еще знает, а с другой боялся, что он может обидеть или задеть Леру своим неверием, что сейчас высмеет или того хуже.
– Да, – не своим голосом ответила девочка и выплюнула травинку.
– И часто у тебя такое? – Паша пристально смотрел в ее глаза. Он был чересчур спокоен.
– Нет, – немного подумав, ответила Валерия. – Не веришь? – в ее глазах можно было увидеть бешеную уверенность и желание выместить злость на любом, кто скажет ей хоть слово поперек.
– Верю, – хмыкнул он и обернулся. Толпа расходилась. Карета скорой помощи скрывалась за воротами школы-интерната. Мария Александровна и Лидия Дмитриевна провожали ее тоскующим взглядом.
– Ей предстоит сообщить о смерти ученика на территории школы. Это большая катавасия, – поймав мой взгляд, задумчиво сказал Паша.
– Будет скандал, – выдохнула Лера, немного успокоившись.
 
Глава 5. Лида.

Большие настенные часы громко, с хрустом, будто пережевывая, отсчитывали секунды. Я сидела за столом, положив руки перед собой и скрепив пальцы замочком. По телу пробегал озноб, в голове вертелось только одно желание: укутаться в теплый плед и проспать целую вечность ни разу не просыпаясь.
Тишину разбил треск телефона. Я встрепенулась и забегала глазами по комнате. Никогда не замечала, чтоб у бабки звонил телефон.
Найдя аппарат под горой тряпья, я подняла черную тяжелую трубку и сдавлено произнесла: «Слушаю».
– Я так и думал, что вы здесь, – донесся с того конца знакомый мужской голос. – Вам нужно развеяться.
Небольшая пауза. Я устало выдохнула.
– Вам нужно развеяться, – повторил мужчина. – Жду вас в пять на лавочке под березой за вашим домом.
– Это не мой дом, – прохрипела я в ответ. – И мне не нужно развеиваться. Все хорошо. До свидания, – и я опустила трубку. Аппарат дзынькнул и затих. Я накинула сверху то тряпье, что лежало там по праву, вспоминая, как бабка не любила, если кто-то пытался навести порядок в ее квартире и как ругала мои лучшие побуждения помыть ей полы или окна. Я смахнула не прошеную слезу и ушла в кухню.
С громким и противным мяуканьем металась белоснежная кошка, запрыгивая на мебель, сверкая на меня глазами. Тяжело вздохнув и распахнув старый холодильник, я чуть наклонилась и пошарила рукой. Наткнулась на маслянистый кусок старой колбасы, сняла с него целлофановую упаковку, захлопывая ногой холодильник, и, найдя в ящике стола нож, нарезала несколько колечек и бросила кошке. Но та даже не притронулась, продолжая метаться, выбегая в прихожую и оглядываясь, словно зовя меня за собой.  Ополоснув руки, я вышла за ней. Обрадованная моим пониманием кошка, подбежала к двери и, встав на задние лапки, будто тянулась к дверной ручке и жалобно мяукала.
Стоило мне открыть дверь, как кошка стрелой вылетела в общий коридор, и скрылась где-то на лестнице.
– Не хочешь оставаться со мной? – я прислонилась к стене и грустно посмотрела ей вслед. Бабка любила эту кошку, очень любила, а кошка любила ее. Мне в руки она никогда не давалась.

Моя тоска не оставляла меня ни на секунду и не ослабевала. Даже спустя сорок дней, когда я знала, что ее душа теперь в лучшем мире, не обременена больным телом. В конце концов, это то, что я ей желала – освобождения от болезни. Но я хотела вылечить ее, наивно полагая, словно дитя, что мне это под силу, что я выучусь и изобрету такое лекарство, которое спасет ее. Ведь она спасла меня, дала надежду в этой жизни, дала смысл, дала цель. А теперь это ушло вместе с ней. Теперь все это под землей.
Спустя еще месяц нашлись какие-то родственники, вступившие в наследство, но ни разу не навестившие могилу. Теперь я больше не могла приходить в эту квартиру и коротать там дни летних каникул. Все сводилось к бессмысленным прогулкам по городу и созерцанию окрестностей. Никакой цели, никакой мотивации, никаких желаний. Только дорога.
Начало первого курса понемногу помогало мне. Люди, с которыми я общалась, книги, которые я читала, все это помогало, помогало отвлечься от горя и одиночества, что не покидало меня все это время. Меня сделали старостой группы из тридцати пяти человек, двое из которых заделались сразу же заядлыми прогульщиками, трое хамами, а один подлизой. И почему-то во всех их проступках всегда обвиняли меня, так что сиюминутные проблемы заметно облегчали мое душевное состояние.
По четвергам нам читали потоковые лекции. Нас там сидело около сотни и все внимательно слушали и записывали. Те, кто не хотел, просто не ходили на эти пары. И вот во второе такое лекционное занятие  я столкнулась глазами с одним интересным молодым человеком. Поймав мой любопытный взгляд, он подмигнул и улыбнулся. Спустя десять минут от начала пары мне на стол легла свернутая бумажка, развернув которую я прочла: «После пары у ауд. 113». Кажется, у меня была такая довольная улыбка, что соседка по парте подколола меня началом нового романа. Чем-то напоминала она мне мою школьную подругу Светку, только была значительно красивее ее: высокая, пышногрудая, стройная, с длинными светлыми от природы волосами и зелеными глазами. Казалось, она бы должна прожигать насквозь, влюблять в себя в мгновение ока, но не обладала она таким взглядом, смотрела на мир по-детски и наивно, широко распахивая глазища и хлопая накрашенными ресницами. С тех пор мы стали подругами. Звали ее Дуськой. Прозвище привязалось со школы, а полное имя ее было Дарья. Но все привыкли Дуська да Дуська.
Дуська пихала мне под ребра локтем и тихо посмеивалась. А я заливалась румянцем и прятала записки в карман. После первой записки были еще и еще. Каждый четверг, каждую вторую пару мне прилетали записки с номерами аудиторий и каждую перемену после пары, я оставляла Дуську на Ленку и Катьку и скрывалась в университетских коридорах и между массивными колоннами, прибегала к нужному кабинету, и мы болтали с ним то о химии, то о биологии, постепенно переходили на литературу и музыку. А узнав, что я люблю театр, хоть и была там всего раз с классом, он пригласил меня, вкладывая в билеты последние деньги. Тогда мы провели прекрасный вечер за просмотром пьесы Чехова, а на следующие выходные договорились сходить в кино.
Девчонки за спиной дразнили нас женихом и невестой, хотя и сами тоже уже нашли себе тех, с кем ходить в кино и театр. Одна Дуська осталась не удел. Вроде красивая, а вот никто к ней не подходил. Приходилось мне скрашивать ее одиночество на переменах, гулять с ней в парке и рассказывать про школьные годы. Поведала я ей и про Светку, и про брата, твердо решившего стать милиционером, и про Сашу… И даже про бабку… Удивительно, что весной, практически к концу второго семестра, я могла говорить спокойно о ее смерти и о моей новой жизни. Я рассказала Дуське и про мать, которая сейчас устроилась куда-то полы мыть, потому что больше тело ее никого не привлекает, и про отца, отдавшего жизнь за мое зрение. Про все.
– А с Лешкой-то у вас все серьезно? – интересовалась она, выбивая ровный ритм своими каблучками по парковым аллеям.
– Нет, мы просто друзья, – качала я головой и немного краснела. Нагло врала. Я была влюблена в него по уши. Но не так, как в Сашу. Я упивалась беседами с ним и прогулками по вечерам, но не мыслила своей жизни рядом с ним.
– Удивительно, – растянула она это слово, будто это старая жвачка. – Кажется, вы были бы неплохой парой, – как-то завистливо выдохнула девушка и свернула к лавочке.
– Девушки, подождите! – кричал кто-то. – Девушки, пожалуйста!
Мы переглянулись, будто спрашивая друг у друга нам ли это.
К нам подоспел какой-то мужчина и, учтиво улыбнувшись, отдышался и жестом пригласил нас к лавке.  Что-то мне показалось в нем до боли знакомым и, когда он сел, мое сердце вдруг сжалось.
– Вы? – вымолвила я, бегая глазами по его лицу.
– Давно я вас искал, Лида, – обмахиваясь газетой, произнес он. – В доме вашей бабушки теперь какие-то другие  люди, понятия не имеющие о вашем местонахождении. Пришлось затратить немало сил на ваши поиски, – с укоризной добавил он и снова расплылся в улыбке.
– Но я вас ни в коем разе не виню! – поправился он.
– Кто это? – шепнула мне на ухо Дуська, явно заинтересовавшись его большим золотым колечком на среднем пальце и отсутствием кольца на безымянном.
– Я не знаю его имени, – отчетливо ответила я. – Зачем вы меня искали? Я больше не гадаю людям.
– Я вас никак не за этим искал! – обиделся мужчина и похлопал по месту рядом с собой на лавочке. – Прошу, присядьте.
Мы послушно сели.
– Это нечестно, что вы знаете мое имя, а я ваше нет, – скрестив руки на груди, сказала я.
– Валерий, – наконец представился он и протянул руку Дуське для рукопожатия. Оскорбительный жест, на мой взгляд.
Та растерянно вложила свою ладошку в его ладонь и пропела: – Даша.
– Приятно познакомиться, – снисходительно улыбнулся мужчина. – Лида, смогу я с вами поговорить как-нибудь наедине? Допустим в эту пятницу в шесть часов вечера в ресторане «Старый замок». Знаете, где это?
Я кивнула. Он выбирал места рядом с домом бабки, чтобы я точно знала, куда идти. Удивляла меня такая настойчивость. Но я согласилась. И соглашалась потом. Виделась с ним, ела в ресторанах и ходила в театры. Принимала цветы и подарки. Потому что знала – ему это нравится. Нравится доставлять мне удовольствие, а мне нравится, когда он доволен, потому я принимаю его жесты внимания.
Времени на прогулки не оставалось. Я не вылезала из Дуськиной комнаты в общежитии, и мы вместе зубрили химию, штудировали анатомический атлас и разбирались в психологии человека. Мы устало валились вдвоем на одну кровать около четырех часов ночи и проваливались в короткий сон. Вставали в шесть по будильнику, повторяли все, завтракали, выпивали по две чашки кофе и ползли на экзамен. Вид был еще тот. Да еще и мне, как старосте, необходимо было приходить за полчаса до экзамена, брать в деканате ведомость, находить преподавателя, напоминать ему о том, что через двадцать минут экзамен (был там такой пожилой мужчина, который постоянно путал числа и дни недели, при этом в химии шпарил на раз два), собирать группу возле аудитории и еще отвечать им на возникшие у них вопросы по материалу лекций, списанных у меня. Но мне нравилась эта сумбурная жизнь и то, как мы с Дуськой улыбчиво и сонно бормотали, что ничего не знаем, но мы настолько сонные, что не способны волноваться, так что шли спокойными, как удавы, а выходили с отличной оценкой в зачетной книжке.
Всего отличников в нашей группе было пятеро и все девочки. А вот мальчики у нас редели на глазах. Одного отчислили в первый же семестр за прогулы, другого за несдачу зачетов, а третьего в этой сессии за несданные экзамены.
– Лидка! – подскочил ко мне Лешка и приобнял меня, когда я выходила из корпуса после сдачи последнего экзамена на «отлично». Интересно, бабка мною бы гордилась?
– Чего тебе? – холодно спросила я, хотя внутри все пылало огнем, который я не могла никак объяснить.
– Что за старпер тебе цветочки дарит, мм? – он остановился и, развернув к себе лицом, уставился в мои глаза.
Я смущенно отвернулась, скрывая улыбку.
– Просто друг.
– Старый друг? – ехидно поинтересовался Лешка, отпрыгивая от меня чуть ли не на метр и подкидывая свой коричневый портфель в воздух.
– Угу, – киваю я, со смехом наблюдаю как высокий, солидный парень прыгает как пятиклассник.
– Я бы сказал, что он ооооочень старый друг, – хохочет Лешка и поднимает меня на руки. Я визжу от неожиданности и начинаю болтать ногами в воздухе, требуя немедленно меня опустить.
– Лидка, – он вдруг посерьезнел и, поставив меня на землю, потупил взгляд. – А давай начнем… встречаться? – неуверенно спросил молодой человек и поднял на меня взгляд полный надежды.
Я же стояла в полной растерянности, понятия не имея, что ему ответить.
– Ну, так что? – сгорая от нетерпения и крепче сжимая ручку своего портфеля, интересовался Лешка.
– Нет, – спокойно и почти шепотом отвечаю я и практически слышу, как бьется фарфор его иллюзий.
– Почему?
Я вижу его замешательство и полные отчаяния глаза, которые он теперь пытается скрыть.
– Потому что я люблю другого человека, – вытирая потные ладони о блузку, отвечаю я. Но мои слова звучат не утвердительно, я будто спрашиваю у него, люблю ли я другого человека, отчего мой голос начинает предательски дрожать, когда я пытаюсь объяснить ему, кого я люблю.
В итоге он бросает короткое «ясно» и, увидев своего одногруппника, под липовым предлогом сбегает от меня.
Домой я возвращаюсь в одиночестве. Брат встречает вопросительным взглядом, я делаю ему жест «не лезь», который он усвоил еще года этак три тому назад и ухожу в нашу комнату, запирая за собой дверь. Подбегаю к столу и нервно выдергиваю ящики, словно вор, который ищет драгоценности и имеет на это мало времени. Роюсь в бумагах, сминая и отбрасывая их, наконец нахожу потрепанную  тетрадочку и умиротворенная сажусь на кровать, среди всего кавардака, что я устроила. В этой тетрадке записки и стихи, то, что осталось у меня от Саши, те воспоминания, которые я так старалась сохранить. Мои воспоминания, выцветшие от времени и пропахшие старостью. Неаккуратные буковки, складываясь в слова, возвращают меня в прошлое, пронзают душу, словно кинжалом, разрезают ее на мелкие части невозможностью вернуться туда навсегда. Хочется кричать, рыдать, бежать к нему, бежать куда-то, куда-то, где есть он, где есть мы. Мы…
С ожесточением мать барабанит в дверь. Требует, чтобы я открыла. На ватных ногах, прижимая к груди тетрадочку, я подхожу и отодвигаю задвижку.
– Какого черта ты творишь? – шипит она и заглядывает в комнату. – Какого черта? – цедит она сквозь зубы, и я чувствую ее зловонное дыхание.
– Мама, не надо, – ее сзади обнимает Колька и продолжает что-то пищать ей в спину.
Мать смягчается и уходит вместе с ним в кухню, предварительно сказав мне, чтобы я немедленно все убрала. А я сажусь обратно на кровать и погружаюсь в свои грезы. Где-то там, в другом мире, мы вместе. Мы вместе танцуем на выпускном балу, вместе поступаем в университет и сидим за одной партой, вместе ходим домой и за покупками. Я научилась готовить и постоянно радую его какими-то изысками. Мы счастливы…
Просыпаюсь от шуршания бумаг, встревожено открываю глаза и вижу, как брат собирает их и утрамбовывает без разбора их в ящик.
– Прости, я… Я заснула, – неловко оправдываюсь и спускаюсь с кровати, чтобы помочь ему.
– Я вижу, спи, Лид, – спокойно говорит он и не позволяет мне прикоснуться к бумагам.
– Ты чего?
– То, что я младше тебя на пять лет, не означает, что я идиот, – с грохотом Коля запихивает ящик в стол. Я вопросительно и растерянно на него смотрю, понятия не имея, что сказать. Мы вообще не общаемся практически. Такова я и такова моя семья. Каждый сам по себе.
– Ты влюблена, и давно, – констатирует он, и у меня по спине пробегает холодок.
– Как ты узнал? – стараясь стряхнуть напавшее наваждение и убрать писклявость из голоса, говорю я.
– Понял, когда влюбился. Ты вела себя так же раньше, как и я себя начал, – закончив с последним ящиком, Николай отряхнул руки, затем штаны и, присев на угол стола, посмотрел на меня.
Я и не замечала, как вырос и возмужал мой маленький брат. Погруженная в себя и свои проблемы, я не бросала не него даже взгляда, все еще считая маленьким, толстеньким и глупым. А передо мной стоял высокий, темноволосый с отличной фигурой, с немного еще наивным лицом и улыбался отеческой улыбкой.
– Ты влюбился? – сглотнув, спросила я. – В кого?
– Ты ее не знаешь, – усмехнулся Николай и отвернулся, дабы скрыть смущение.
Тогда я впервые поняла, что мы родственники, подошла к нему и крепко обняла, положив ему руку на сердце. Я понимала его боль, все понимала, в один миг мы стали родными.
Так нас застала мать, в объятьях друг друга, со слезами на глазах, взахлеб рассказывающими свои печальные истории. В тот момент я впервые взглянула и на нее, не узнавая и не веря своим глазам. Она постарела, заметно постарела, осунулась, стала носить какие-то серые и коричневые платья, перестала краситься, седые волосы выбивались из-под косынки, а в глазах читалась печаль и боль.
– Я приготовила ужин, – выдохнула она не свойственным ей голосом и пригласила нас за стол. Это было впервые за десять с лишним лет, когда она приготовила нам ужин.
Тогда я еще не подозревала, что это лишь начало того, что обрушится на нас.
– Коленька кого-то полюбил? – чересчур слащавым голосом спросила она и расплылась в улыбке.
Я хочу вспылить, сказать, что это не ее дело, что наша с братом жизнь ее не касается, но Николай останавливает меня и начинает с ней диалог. Я молчу, ковыряя вилкой курицу и бросая то на нее, то на брата, то на мать взгляд. Сейчас мы как настоящая семья. Но я не верю, матери что-то нужно от нас, иначе она не стала бы готовить ужин и расспрашивать о чем-либо. Определенно что-то нужно, и тут меня больно колит под ребра. Перед глазами всплывает образ бабки и ее растягивающиеся в улыбке губы. Стараясь держать себя в руках, я благодарю за ужин и, поставив тарелку в раковину, намериваюсь ее вымыть, но мать останавливает меня, на мой немой вопрос, отвечая, что все сделает сама, и встает с табурета. Тут я не выдерживаю и требую сказать сразу, что она от нас хочет. Но мать отказывается, отпирается, говорит, что так должно быть, что мы учимся, что нам некогда, а ей не сложно. Я не замечаю фальши или злобы в ее словах, только какую-то странную интонацию, будто она сама хочет убедить себя в этом. И я удаляюсь прочь из кухни, в комнату, падаю на кровать и засыпаю.
Утром меня ждет у подъезда Валерий, приглашает поехать с ним на Черное море на месяц, у него есть путевка, уверяет, что все совершенно бесплатно, хотя я прекрасно понимаю, какая меня ждет плата. Но такова жизнь.
Я раньше никогда не была на море и запах морской воды и шум волн завораживают меня. Мы сидим с ним в шезлонгах и любуемся тем, как море, шипя и пенясь, пытается достать нас, но не может. В небе тяжелые грозовые тучи, ветер развевает мои волосы, я почти не слышу, что говорит Валерий, но понимаю некоторые фразы.
Мне хорошо с ним и я не хочу ни на минуту расставаться. Он способен развеселить и подбодрить меня, с интересом слушает мое мнение и никогда ни на чем не настаивает.
Мы ходим в рестораны и кино, гуляем по набережной, купаемся в море, ездим на экскурсии и на конные прогулки. Мы просто счастливы. Я толкаю его в холодную воду бассейна, расположенного за гостиницей и прыгаю за ним. Валера пытается меня обрызгать, а затем отплыть как можно дальше, чтобы волна, созданная мной, не достала его, но не успевает. Он медлителен и я это прекрасно знаю и постоянно пользуюсь этим.
Ночью я часто наблюдаю за тем, как он засыпает, как отворачивается от меня и тихо посапывает. Мне так нравится это мерное сопение, и я понимаю, что хотела бы слушать его всю жизнь, хотела бы проводить вот так все ночи, засыпать рядом с ним, прижиматься, когда холодно или страшно, и знать, что утро непременно наступит и день будет спокойным и стабильным. Мне не надо ни о чем беспокоиться.
Неужели, это и есть любовь?
Я облизываю губы, смотря в потолок.
– О чем думаешь? – вежливо интересуется Валера и всем своим видом показывает, что готов меня слушать, о чем бы я ни говорила. 
– О нас, – с усмешкой отвечаю я и поворачиваюсь на бок. Он учтиво молчит, лишь бегает глазами по моему лицу силясь прочесть мысли.
– Я люблю тебя, – выдыхаю я и придвигаюсь к нему ближе.
– А я тебя, – с улыбкой говорит Валера и целует меня. Долго, нежно, пламенно, с любовью. Приближается ко мне, прижимает к груди и целует, целует, целует… Его руки скользят по моей спине, забираются под майку и ласкают лопатки, я крепко обнимаю его за шею и мечтаю лишь об одном, чтобы это мгновение длилось вечно. Такие нежные руки, такие родные глаза, такие теплые поцелуи… Мне так хорошо, я так счастлива...
 
Глава 6. Сибу.

Боль пронзала меня снова и снова. Я металась по постели, стонала, кричала, проклинала, а когда она отступала, жадно глотала воздух, наслаждаясь временным затишьем и с ужасом готовясь к очередным схваткам.
Ник пытался позвать врача, но все были заняты. Я была одна в серой палате и больше всего боялась того, что будет, когда моя дочь родится. Я сжимала простынь и стискивала зубы, чтобы не кричать, пыталась сохранить дыханье, но это ни капли не помогало. Вранье это все.

В четыре утра мои мучения кончились. Я откинулась на спину и тяжело дышала, улыбаясь потолку. Небывалое облегчение, будто мягкое одеяло, накрыло меня. Все вокруг затихло. Голоса акушерок звучали откуда-то издалека, чуть приглушенные, словно я была под водой, а они там, наверху.
Первый крик моей малышки вернул меня к реальному миру. Мне показали ее, сморщенную, завернутую в простынку, красную от слез, но с таким прекрасным голосом, с таким прекрасным лицом. Она похожа на отца. Очень похожа на Диму…
– Как назовешь такую красавицу? – с любовью спросила акушерка, любуясь нами. Ей было, наверное, уже за семьдесят, все лицо в морщинах, из-под шапочки выбиваются седые волосы, но взгляд все такой же молодой.
На секунду я опешила. Подняла глаза на акушерку, расплылась в улыбке и сказала: – Беатриса, – я закрыла глаза. – Так звали ее. Я помню. Точно помню. Так звали Бабушку… – перед глазами встал ее образ, в полный рост, она улыбалась меня и отдалялась, словно улетала прочь.
– Хорошее имя, –похлопала глазами акушерка и забрала у меня мою малышку. Я слышала, как она шмыгает в коридор и кричит кому-то, что родилась чудесная девочка.
Все дети чудесные, не бывает других. Все они долгожданный подарок судьбы.

Через два дня нас выписали. Наверное, мне завидовал весь роддом, когда под окнами толпилась компания мужчин с цветами, конфетами и игрушками. Они все, и Мелкий, и Виктор, и Макс, все стояли и ждали меня. С таким трепетом, с такой робостью, гордостью в глазах.
Макс вел машину, потому что все остальные не в состоянии были оторвать взгляд от маленькой Беаты. А она с такой восторженностью, с детским интересом смотрела за ними, хлопала своими карими глазками.
– И кого из нас она будет называть папой? – прервал идиллию Мелкий.
– Всех! – отозвался Ник и залился смехом. – Мы все будем ее растить, и она будет самой счастливой девочкой!
– Как же она будет ходить на свидания, если у нее столько строгих отцов? – засмеялся молодой человек. – И где же тут счастье?
– Ничего, мы найдем ей самого лучшего жениха! – сказал Мишка, потирая ладони. – Для нашей принцессы все самое лучшее.
А я сидела с ней на руках и не могла сдержать слез. Я была действительно счастлива и моя жизнь, наконец, наладилась. Теперь все будет по-другому.

Двухкомнатная квартира, которую мы снимали, резко стала мала для такой компании и ребенка. Необходимо было искать альтернативы, искать постоянное место обитания. Дорога, конечно, хороша, но не для ребенка, которому нет и месяца.
Это первые изменения, что затронули нашу жизнь. И раньше мы останавливались где-то на несколько месяцев, но потом все равно продолжали путь, а теперь мы на долгие годы привязаны к одному месту, к одному городу. Ребятам придется найти постоянную работу, придется устраивать как-то свою жизнь тут. Меня смущало это. Я боялась, что все это внесет разлад и в их, и в нашу дружбу.
Лето почти наступило, оставался всего один месяц весны, потому ребята могли играть в парках или на улицах и зарабатывали при этом немалую сумму денег. Мы смогли снять четырехкомнатную квартиру в одной из новостроек практически на окраине Москвы. Я нашла себе работу на дому, отвечала на звонки и консультировала клиентов крупной фирмы по продаже мягкой мебели. И пусть мой вклад в наш совместный бюджет был не велик, но он был.

– Ты будешь ему говорить? – подле меня сел Виктор.
Я встрепенулась и получше укрыла малышку. Мы сидели на диване и смотрели телевизор. Мужчина опустился рядом со мной практически незаметно.
– Димке? – чуть дрожащим голосом спросила я, хотя и знала ответ. Беато недовольно чмокнула.
Виктор кивнул. Его взгляд был серьезен как никогда.
– Я думала об этом… – вздохнула я, укачивая начинающую хныкать малышку. – Я же хотела с ним поговорить, попросить прощенья… И я… – я облизнула губы. – До сих пор хочу… Но… Про Беато, – я нежно улыбнулась вновь заснувшей дочке. – Я не хочу ему говорить, чтобы это не выглядело так, будто я хочу вернуть его или буду шантажировать ребенком.
– И когда ты хочешь встретиться с ним? – его взгляд бегал по моему лицу, выискивая правдивые ответы.
– Я пока не знаю… – глаза предательски наполнялись слезами от мыслей о Диме, от мыслей о нашем с ним счастье, о планах на свадьбу, о том, как мы хотим сына…
– Решайся, – мужчина немного помолчал. – Я бы хотел, чтобы лето вы провели в домике у сосновой рощи. Мы снимем его для тебя. С тобой поедет Ник, чтобы тебе не было одиноко. – Он говорил так серьезно и спокойно, что я узнавала в нем отца. Для всех здесь Виктор был отцом, старшим другом, товарищем, всегда серьезным, скрытным, практически не улыбающимся.
– Когда? – стараясь скрыть эмоции и желание разрыдаться у него на груди, спросила я.
– С первого июня.
По его голосу сразу было ясно – все уже решено и, если я хочу встретиться с Димой, я должна это сделать в скором времени.
Последующие несколько ночей я совсем не спала. Лишь изредка закрывала глаза, но тут же появлялся его образ, его лицо с гримасой ненависти, отвращения.
Но я решилась. За три дня до отъезда я решилась придти в компанию, где он работал, и поговорить с ним. Был ли в этом смысл, когда прошел почти год, я не знаю. Но я не могла забыть его, не могла. Не могла заставить себя разлюбить.
Надев строгую юбку и высокие шпильки, я поехала к нему. Почти полтора часа на маршрутке и я стояла у дверей фирмы. У тех же самых дверей, что и зимой. И точно так же из них выходили люди, выходили и заходили, сновали туда-сюда, шумели и говорили по телефону, улыбались друг другу, скрывая отвращения и протягивая руки для рукопожатия.
Я заранее договорилась о визите к нему через его секретаршу, чтобы не попасть в глупое положение, если он будет занят. Я представилась Юлией Партало.
Секретарша, длинноногая блондинка в слишком короткой юбке, проводила меня в его кабинет.
Дмитрий сидел спиной к окну и лицом к двери, внимательно что-то читая с экрана своего ноутбука.
– Дмитрий Александрович, – обратилась девушка чересчур, как мне показалось, писклявым и заигрывающим голосом. – К вам Юлия Михайловна.
– Спасибо, Лена, – не поднимая глаз, сказал он и, указав мне на стул, пригласил сесть, что-то щелкнул на клавиатуре и посмотрел на меня. Секретарша как раз закрыла за собой дверь. 
– Какого черта? – ошеломленно спросил Дима, весь его вид показывал растерянность и некоторое негодование. 
Теперь я могла внимательно разглядеть его лицо. Кажется, оно стало намного суровее. Куда-то пропал тот блеск в глазах, светлые волосы стали чуть темнее, на лбу появилась пара морщинок.
– Здравствуй, – дрожа, как осиновый лист, произнесла я, медленно опускаясь на стул. – Отлично выглядишь.
– И что же вы хотите, Юлия? – он нарочно подчеркнул выдуманное имя, с нескрываемым презрением рассматривая меня.
– Поговорить с тобой. Увидеть тебя, – я сжала пальцы в кулак и вжалась в спинку стула. – Я люблю тебя, – я смотрела на него то опуская, то поднимая глаза, стараясь отгадать его мысли и показать свои.
– Если вы, Юлия, не желаете заключить договор с нашей фирмой, то попрошу вас уйти. У меня много работы. – Дима тоже был напряжен.
– Дим, давай поговорим? Почти год прошел, прости меня. Многое изменилось, – я готова была вот-вот сорваться на слезы.
– Черт, Сибу! – он вскочил со стула и ударил кулаком по столу, после чего, чуть успокоившись, отошел к окну и отодвинул жалюзи. – Тебе нравится надо мной издеваться?!
Я промолчала, лишь потупила взгляд.
– Я пытаюсь тебя забыть, пытаюсь начать новую жизнь, а тут являешься ты, после своего предательства и говоришь что-то о любви! Нет никакой любви! – он сверлит меня взглядом. – Есть только секс и взаимовыгода! Все!
– То, что я чувствую к тебе, именно любовь! – выкрикнула я и вскочила на ноги. – Прости меня, прости за все. Давай, пожалуйста, – я смахнула слезы, – начнем сначала. Ты же еще что-то испытываешь ко мне, пожалуйста, – я умоляла. Не было сил пытаться в чем-то его убедить, пытаться поддержать тот образ, который я хотела. Я хотела быть серьезной и невозмутимой, я хотела быть сильной, но я была слаба.
– Нина, – Дима смягчился и посмотрел мне в глаза. – Я не верю ни единому твоему слову. Ты предашь, как предала тогда. Нет любви, понимаешь? Нет. Уходи, пожалуйста, все в прошлом.
– У нас есть ребенок. Девочка. Родилась двадцать первого апреля.
– Она не моя, – ухмыльнулся Дима и вернулся к креслу.
– Твоя! – выкрикнула я и тут же прикусила губу. Я не хотела этого говорить. На эмоциях тем более.
– Нет! Пытаешься шантажировать меня ребенком?! Шантажируй того богатого козла, с которым спала и чей ребенок! А я живу с другой! Убирайся вон, пока я не вызвал охрану!
– Дим…
– Вон!
Совершенно чужой мне человек. Совершенно.
Я ушла. Ушла, лишь оставив на его столе фотографию Беато. Я шла и плакала, размазывая тушь по лицу и желая лишь одного – оказаться в прошлом и не идти к нему. Это слишком больно, слишком трудно для меня.
Я добрела до какого-то сквера и плюхнулась на лавочку, потирая виски. Слезы кончились. Сил плакать уже не было. Я просто сидела и смотрела прямо перед собой на снующих туда-сюда людей, на счастливые лица тех, кто идет рука об руку, на веселый смех детей, которых подхватывает на руки отец и целует их мать, нежно и властно, показывая, кто заступник.
У моей дочери будет много отцов, но не будет одного, настоящего. Количество не заменит качество.
– С вами все в порядке? – мне на плечо легла чья-то рука. Я встрепенулась и подняла голову.
– Это вы? – удивленно произнесла я, смотря на стоящую передо мной темноволосую женщину в джинсах и белой майке.
– Я это я, – заулыбалась она, присаживаясь рядом со мной. – Или вы хотите сказать, что мы знакомы? – она отвела прядь волос за ухо и положила ногу на ногу.
– Да, вы, кажется, Лидия, гадалка, я как-то обращалась к вам…
– Вот как… – женщина призадумалась. – Может быть… Простите, плохая память на лица. Не напомните свое имя?
– Сибу, – улыбнулась я. – Я представилась Сибу, – я тут же поспешила достать из сумочки влажные салфетки и стереть остатки туши.
– Точно! – обрадовалась Лидия. – Я помню вас! – она внимательно ко мне присмотрелась и добавила: – Как назвали?
– Беатриса, – заулыбалась я, потирая стянутые от слез щеки, после чего убрала упаковку обратно в сумку и села удобнее.
– Что значит благословенная, счастливая – отличное имя, – похвалила гадалка.
– Не знала, что у этого имени такое значение, – задумалась я и хихикнула. – Значит, я угадала.
– Мало кто задумывается о значениях, называя своих детей, – немного обиженно протянула она.
– А они важны? – я смотрела ей прямо в глаза.
– Вполне, – кивнула Лидия. – Но не думайте, что сможете подобрать идеальное имя, чтобы у вашего ребенка было самое счастливое будущее. Каждое имя дает определенные права и накладывает обязанности,  а также наделяет качествами. А уж как человек будет позже этими качествами пользоваться, зависит только от него, – она откинулась на спинку лавки и закинула голову назад, устало смотря в небо.
– Но если человек чаще пользуется не именем, а кличкой? – робко поинтересовалась я.
– Про себя интересуетесь? – повернув голову в мою сторону и лукаво улыбнувшись, спросила Лидия. 
Я покраснела и виновато опустила глаза.
– Трудно сказать. Давайте попробуем разобрать на вашем примере. Откуда у вас это прозвище? – она снова выпрямилась и достала из кармана вибрирующий телефон.
– Бабушка дала, вернее не бабушка, а прапрабабушка… Как-то так…
– Значит, она вложила в это прозвище какой-то смысл, желая наделить вас какими-то качествами и какой-то судьбой. А раз оно так к вам привязалось, у нее это получилось. Не занималась ли ваша Бабушка магией? – Лидия бросила недовольный взгляд на дисплей и сбросила звонок.
Солнце невыносимо пекло. Спасало лишь то, что мы сидели в тени дерева. Асфальт плавился и в воздухе стоял запах жары. Последнее время лето начинается рано.
– Да… – тихо ответила я. – Но тогда я была ребенком и не верила во все это, а теперь… Теперь трудно сказать. Знаете,  – я достала из сумочки резинку и стянула ею волосы, – никто не помнил, как ее зовут, документов у нее не было, между собой мы называли ее Бабушкой Призраком, и она не обижалась… А тут, когда родилась дочка, я ясно вспомнила ее имя. Беатриса. Знаете, будто знала всегда. Даже удивительно, что когда-то жила без этого имени.
В глазах женщины блеснул огонек.
– Ваша судьба удивительна, как и судьба вашей дочки. Трудно сказать, какую миссию наложила на вас Беатриса старшая и она ли это сделала, но вы избранные.
– Как-то даже не верится, – улыбнулась я, стараясь скрыть явное недоверие к столь фантастическим словам этой женщины. Она казалась мне теплой и душевной, а в тоже время загадочной, холодной и расчетливой. Будто темная и светлая сторона. От нее исходило добро и зло одновременно, она вселяла надежду и страх.
Лидия рассмеялась и встряхнула волосы.
– Я пошутила, – она задорно посмотрела на меня и резко вскочила со скамейки. – Прошу меня извинить, но еще пять минут и я потеряю одну интересную возможность, чего бы мне не хотелось, – Лидия подмигнула мне и торопливо пошла в сторону автобусной остановки.
Я проводила ее взглядом. Идеальная фигура, черные волосы, задорный, но в тоже время серьезный взгляд, красивый макияж, модная одежда, хитрость и уверенность, а также какая-то тайна...
Мне вдруг захотелось остановить ее, вернуть, рассказать все, что со мной произошло, выплакаться...
Я поднялась на ноги, чуть потянулась и пошла к остановке, смотря по сторонам и витая в облаках. Как бы хотелось начать свою жизнь заново, не выходить за Макса, сразу найти Диму и больше никогда не отпускать, не допускать, чтобы ему было больно из-за меня.
Вытащив из кошелька три десятирублевые монеты, я передала их за проезд и прислонилась лбом к стеклу. Горячий ветер, врываясь в открытое окно, с ожесточением бил  мне в лицо, я закрыла глаза и наслаждалась этой мнимой прохладой, стараясь как можно меньше дышать и слушать голос ветра. Люди говорили остановки, маршрутка останавливались, дверь хлопала, со стороны водителя доносилась еле слышная музыка, обычный дорожный шансон. Мне это напомнило, как я начинала свое путешествие: как впрыгнула в автобус, вставив наушники в уши и включив музыку; как та лилась по всему организму, резонируя в каждой клеточке; как за окном проносились деревья, линии электропередач, маленькие деревенские домики... Как мы останавливались по пути: одни люди выходили, а другие заходили; как я выскочила в какой-то деревне и направилась искать жилище на ночь; как потом путешествовала и... встретила Диму, потом компанию. Как же все это было хорошо! И как все потом изменилось, как все омрачилось, как мы потеряли друг друга, как болел мой отец, как мы его хоронили, как прощались с ним навсегда, а потом появился Он и все снова стало как в сказке. Мое счастье, наши планы, наша жизнь. Я уничтожила все это.
Я крепче сжала глаза, чтобы слезы не были заметны, старательно подавляла желание разрыдаться.
Дома я не стала себя сдерживать, лежала и рыдала в подушку, стараясь делать это как можно тише, чтобы не разбудить Беато.
Через два дня я уже сидела на крыльце перед небольшим бревенчатым домиком, укачивая Беато. Ник отправился к соседям, там жила задорная семейная чета, главой которой являлся забавный полный мужичок – мастер на все руки, а также знающий просто тучу анекдотов и заядлый игрок в "козла". Жена его, хрупкая с виду, Татьяна, очень быстро бегала с кухни на террасу и приносила разные вкусности. А уж трое их очаровательных малышей не упускали возможности что-нибудь сломать или разбить, или самим куда-нибудь влезть. Ник подружился с теской почти с первых минут, как мы приехали, и один из их сорванцов примчался с нами знакомиться. Я же как-то не стремилась заводить с ними знакомства, но из вежливости приняла приглашение на приветственный ужин, а потом и поиграла с Татьяной в бадминтон.
Беато недовольно загукала и стала сучить ножками. Я прижала ее к себе, укачивая сильнее.
– Прости, малышка, никудышная у тебя мама... – устало выдохнула я и посмотрела в голубое небо.
– А я бы поспорил. – Скрипнула ступенька и на крыльцо поднялся Ник, вытирая влажную шею синим махровым полотенцем. Его торс блестел от пота, волосы стояли ежиком.
Я невольно расплылась в улыбке, смотря на него, и тут же отвернулась, будто не верю его словам, хотя мне действительно хотелось их услышать. Ник подошел и положил руку на мое плечо, наклонился и начал строить рожицы Беато, а та смотрела на него, вылупив глазки.
Отходя, он поцеловал меня в лоб, а малышке послал воздушный поцелуй. Снова скрипнула ступенька на крыльце. Ник оглянулся и предложил мне пойти к соседям, но я отрицательно помотала головой, сославшись на усталость и больную голову.
Я никому ничего не рассказала о том, как сходила к Диме. Думаю, они и так все поняли по моему состоянию.
Ночью, когда я не могла заснуть из-за духоты, мне вспомнилось, как мы с Димой ходили на реку, как я испугалась, когда он пропал, и с какой детской радостью мы плескались в воде, как смеялись, когда вернулись домой. На глазах выступили слезы, я смахнула их и постаралась заставить себя уснуть, но услышала тихий шепот:
– Сибу, ты спишь?
Я в ответ что-то промычала и шмыгнула носом. Сильная рука тут же сжала мое плечо.
– Давай поговорим? – чуть громче спросил Ник, садясь на мою постель. Та чуть скрипнула и тут же затихла, боясь разбудить маленькую принцессу, что спала в своей колыбельке.
– О чем? – шепотом спросила я, хотя знала ответ.
Мужчина поднял меня на руки, я чуть не закричала, но вовремя сдержалась, он со снисходительной улыбкой шикнул мне.
Так мы вышли на улицу. Было еще не совсем темно. Он опустил меня в кресло, а сам плюхнулся прямо на деревянный пол и задрал голову, хотя прекрасно знал, что увидит только навес, все равно разочарованно вздохнул и возмутился, почему же нет звезд. Я тихо хихикнула, прикрывая рот рукой.
– Ты ведь никогда его не забудешь, да? – немного приглушенно спросил Ник.
– Нет, – я мотнула головой в подтверждение своих слов. – Ты когда-нибудь любил? – неосторожный вопрос с моей стороны, но меня можно простить.
– И сейчас люблю, – усмехнулся он.
– Смог бы ты ее забыть? Забыть навсегда?
– Наверное, нет, никогда бы не забыл, – не раздумывая ответил Ник, – но жизнь бы не остановилась.
– Этому тебя Виктор научил? – я пригладила взъерошенные волосы.
– Нет, это я и сам знал, но Виктор в сердечных делах тоже разбирается: одно время давал советы Мишке, расставшемуся с любимой... Как давно это было, – вздохнул он.
Казалось, что прямо под нами стрекочут кузнечики.
– Жить дальше я бы, наверное, смогла, если бы знала, что он простил меня, что отпустил от себя всю ту боль, что я ему причинила, но он живет с ней по сей день, тогда как я тут с вами развлекаюсь... – я закрыла лицо руками и глубоко вздохнула.
– Милая Сибу, – перебил он меня, – ты не должна мучить или наказывать себя – от этого ничего не изменится, поверь мне, – Ник хлопнул себя по ноге. – Прежде всего, ты себя должна простить.
Вокруг нас вились комары, напевая что-то на разный лад на только им понятном языке.
– Я не могу! – вспылила я, вскочила с кресла и сбежала с крыльца. Босые ноги тут же коснулись влажной от росы травы.
– Можешь, – спокойно добавил Ник и спустился ко мне, обнял сзади и уткнулся в мои волосы.
– Нет, – я медленно срывалась на слезы. У меня уже не оставалось сил все это нести в себе, все это держать, на что-то надеяться, заставлять саму себя жить, то ради встречи с ним, то ради малышки, то ради друзей. От меня одни неприятности. Как бы я хотела... исчезнуть.
Сумерки рассекла летучая мышь и тут же скрылась из виду, за ней пролетела еще одна.
Я стояла, опустив голову, ощущая, как бьется сердце Ника.
– Я люблю тебя, – нежно произнес он мне на ухо. – Навсегда.
Я помолчала. Просто понятия не имела, что ему ответить в такой ситуации. Я и помыслить не могла, что такую как я кто-то полюбит, кто-то такой хороший, родной и добрый. Кто-то будет терпеть и жалеть.
Вырвавшись из его объятий, я умчалась в дом и заперлась в комнате. Малышка захныкала, и мне пришлось брать ее на руки и укачивать. Такое маленькое хрупкое тельце, частичка человека, которого я безумно люблю и которого предала, прощенье которого мне не заслужить никогда. При этом я рушу жизни других людей.
Постучали в дверь. Ник просил открыть ему, ответить, извинялся, но я молчала. Сидела, укачивала малышку и молчала. Я просто хотела исчезнуть.
Потом он пропал. Дня три я его не видела. Татьяна сказала, что он в пабе, пьет, с кем-то даже подрался. Поинтересовалась, почему мы поссорились. Я не ответила. Просто ушла к себе, включила телевизор и дремала. Я уже ненавидела это место, ненавидела себя, ненавидела весь этот чертов мир, который против меня. Никто не давал мне шанса все исправить, никто не давал мне шанса показать, что я могу быть другой.
Беато заходилась в плаче, а я лишь сидела рядом и ничего не делала.
Поднялся сильный ветер, гремел гром. Окно было распахнуто, и вещи летали по комнате. Я откинулась на спину и смотрела в потолок, хоть и понимала, что необходимо встать, закрыть окно...
– Что ты делаешь?! – влетел Ник и, захлопнув окно, взяв на руки малышку, принялся заворачивать в теплое одеяльце. – Она же простудится! Сибу! – он гневно посмотрел на меня, но тут же смягчился и виновато улыбнулся. – Прости. Тебе плохо? – успокоив Беато и уложив ее в кроватку, мужчина подошел ко мне. – Прости, что пропал, Сибу. Все хорошо.
Я сжалась в комок и заплакала. Что, черт возьми, я делаю со своей жизнью, с жизнью дочери и своих друзей, которые искренне любят меня?!
Ник крепко обнял меня и мирно засопел в шею. Я улыбалась, плакала и улыбалась. А за окном бушевала буря.  На каждый раскат грома Беато реагировала плачем, так что Ник покинул меня и успокаивал ее. Я же тем временем доплела до ванной и забралась в теплую воду. Продрогшее тело тут же приятно защипало. Вода с шумом лилась из крана, сливалась со звуками грозы и грохотом дождя. Свет от светильника отражался в волнующейся воде. Я набрала в ладошки воды и умыла лицо. Будто это помогло бы смыть все те поганые мысли, что посещали меня, всю ту горечь, что я испытывала. Но мне действительно становилось легче. Когда я закрыла краны, стал слышен только шум дождя. Гром прекратился, хныканье Беато тоже. Смиренная тишина и темнота, чуть нарушающаяся дождем и светом в ванной комнате.
Я ступила мокрыми ногами на деревянный пол, обернулась махровым полотенцем и вышла в коридор, оставляя водяные следы позади себя.
В комнате было темно и пахло свежестью, принесенной бурей. Когда глаза привыкли, я смогла разглядеть мирно сопящую дочку, укрытую одеялом. В этот момент что-то внутри меня надорвалось, переменилось. Я тихо позвала Ника и потянула за собой в гостиную, все так же ступая мокрыми ногами по холодному полу. Он сонно и устало плелся за мной, остановившись и обняв его, я почувствовала еле слышимый запах алкоголя. Мои руки заскользили по его спине, высвобождая его из грязно-синей футболки, мои губы коснулись его и мы слились в едином нежном поцелуе, наполнявшем наши сердца приятной и теплой негой. Я зарывалась пальцами в его волосы, впивалась поцелуями в его губы, прижималась как можно ближе к его груди и наслаждалась каждой секундой, пока мы были вместе. Сильные руки Ника скользили по моей обнаженной чуть влажной груди, полотенце скомкалось где-то на полу. Он положил меня на диван, и я ощутила кожей прикосновение ворса.
Я не могла и подумать, что с кем-то, кроме Димы, мне будет так уютно и комфортно, что я подпущу к себе еще одного мужчину. На секунду мне показалось, что я снова изменяю ему, что снова предаю, но объятья и поцелуи Ника заставляли расстаться с этими мрачными мыслями и сойти с ума от наслаждения, накрывающего нас снова и снова.

Телефонный звонок разбудил меня. Солнце уже было довольно высоко, по крайней мере, яростно проникало в нашу гостиную, заливая светом деревянный пол и мебель. Диванчик, на котором мы умещались с Ником вдвоем, укрылся от солнечных лучей.
– Беато! – сорвалась я и, чуть ли не падая, хватая на ходу телефонную трубку, рванула в спальню, где мирно спала дочка. Я облегченно выдохнула, прочистила горло и ответила на звонок.
– Привет, – сказал мужской голос и закашлялся. – Как ты? Узнала?
«Конечно, узнала», – процедила я сквозь зубы, а в трубку бросила лишь сухое: «Что случилось?».
– Рад, рад, что ты меня не забыла, Сибу, – засмеялся мужчина. – Знаешь, каких трудов мне стоило найти твой новый телефон и, наконец, дозвониться?
– Чего тебе? – скучающе спросила я и подошла к окну, чтобы задернуть занавески.
– Не будь такой грубой, Сибу. Знаешь, сколько времени тебя искали?! Ты мне теперь, между прочим, должна, милая! – огрызнулся звонящий.
– Чего?!
В трубке раздался вздох и уже спокойным голосом мужчина продолжил:
– Твоя мать умерла.
Я замерла, держа штору и не веря своим ушам.
– Последние месяцы были тяжелыми. Она звонила твоему хахалю, но тот послал ее далеко и надолго, я так понимаю, и тебя тоже. Тогда она откопала мой номер, вызвонила меня и попросила помощи. Родственнички-то все пропали, один я остался.
– Когда? – выдавила я.
– Одиннадцать дней назад, – ответил Максим.
Я молчала, переваривая информацию.
– А ты чего с Димкой-то тем рассталась? Вроде пожениться собирались, а ты вон какая оказалась, а еще на меня говорила, – с усмешкой говорил он.
– Пошел ты… – я бросила трубку и подошла к начинающей плакать Беато.
– Что случилось? – в комнату вошел сонный голый Ник.
– Ничего, – сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, ответила я. – Номером ошиблись.

Сидя на крыльце в кресле и кормя дочку, я пыталась переварить и понять полученную информацию, но та никак не желала поддаваться анализу. Я не могла поверить в то, что мамы нет, что перед смертью она не пыталась связаться со мной, что Дима не помог ей, что она позвонила Максиму, которого терпеть не могла, что она рассказала ему о нас с Димой, что никто из родственников не помог, что она умерла так и не увидев и не узнав своей внучки…
– Ник! – закричала я. – Ник, спаси меня! – по щекам катились слезы.
– Что такое? – вылетел он на крыльцо. Немного встрепанный, в черных трениках и с голым торсом. 
– Что мне делать, Ник? – рыдала я. Мужчина присел подле меня на пол и внимательно выслушал.
К вечеру за нами уже пришла машина. За рулем сидел Мишка и нервно курил. Но тогда я не обратила на это внимания. Втроем мы забрались на заднее сиденье.
Всю дорогу Мишка был неразговорчив, довез до квартиры и быстро уехал, как он сказал, по делам.
С утра мне предстояло довольно неприятное испытание: позвонить бывшему и договориться о встрече.
Этот звонок дался мне нелегко, как нелегко было уговорить Ника не ходить со мной и посидеть с Беато. В такие подробности своей жизни я не хочу посвящать Максима. Но ему нужно отдать должное – на встречу явился с новой молодой подружкой, вьющейся за ним хвостом. Кажется, ей было не больше шестнадцати, с еще детскими чертами лицами, с черными волосами и ярким макияжем, в вызывающем топе и джинсовых шортах, она смотрелась несколько вульгарно и вызывающе.
Неужели ему нравятся такие?
Макс приехал на новой машине, не упустив возможности похвастаться своим достатком. Его подружка тут же плюхнулась на переднее сиденье и достала бутылку минеральной воды. Я с завистью посмотрела на нее, но просить воды мне никак не позволяла гордость, хоть на улице и стояла жара под тридцать градусов, а в машине, пока Макс не включил кондиционер, можно было запечься заживо.
В половине второго дня мы приехали на кладбище и Макс, силясь вспомнить, пару раз провел нас кругами и только к трем вывел в правильном направлении.
Какой-то несчастный памятник встретил меня с выгравированными ее именем, отчеством, фамилией и годом рождения. Похоронили вдалеке от папы.
Я чертыхнулась про себя и подошла ближе. Она казалась здесь такой одинокой среди чужих могил. Последние месяцы провела в одиночестве и покоиться будет в одиночестве.   
– Почему не рядом с отцом? – набросилась я на Максима, тот отшатнулся от неожиданности.
– Не наше это дело было, разбираться с похоронами этой старухи, – девчонка надула большой пузырь из фруктовой жвачки и лопнула его.
– Рот свой закрой! – рявкнула я. – Малолетняя шлюха! 
– Не говори так о Кате, – вяло возмутился Максим. – Я люблю ее.
Я выругалась и отошла от них на несколько метров.
– Милый, поехали уже отсюда, а то у меня солнечный удар случиться, – заканючила девчонка. – Давай эту, – она кивком указала на меня, – тут бросим. Я не хочу ехать с ней в одной машине, – девчонка прилипла к нему и умоляюще смотрела снизу вверх.
– Поехали, – ответил  Макс. – Сибу, доберешься на такси или автобусе. И в следующий раз получше выбирай выражения, я, между прочим, не обязан был заниматься похоронами твоей матери, – фыркнул он, уводя за руку свой «хвостик».
Когда они скрылись за поворотом, я присела на корточки и, смотря на имя матери, тихо, заливаясь слезами, просила прощенья за все не сделанное и не сказанное. 
Как такое могло произойти и почему именно со мной, я не знала. Почему все случилось так быстро, почему никто из родственников не откликнулся и Максим, человек, которого она терпеть не могла, занимался ее похоронами, был последним, с кем она говорила и кого видела.
Я дошла до могилы отца и тепло улыбнулась ему. Хотелось верить, что сейчас там, на небесах, ему хорошо и он вместе с мамой, что там они счастливы и никакие земные проблемы их не тревожат, что они уже узнали о появлении внучки и даже видели ее, и теперь будут оберегать ее.
– Простите меня, – произнесла я одними губами и двинулась к выходу с кладбища.
Кто бы мог подумать, что вот так легко я потеряю своих близких, что больше никогда не услышу веселого маминого смеха или недовольного бурчания, что никогда не уткнусь в сильное плечо Димы...
Я мотнула головой, прогоняя мысли о любимом, и на место им пришли мысли о Нике, о той ночи, о том, как нам было хорошо вместе. Но я не люблю его и вряд ли когда-либо полюблю. Вообще любовь странная штука… В школьном возрасте кажется, что она раз и навсегда, потом разочаровываешься в ней, затем снова влюбляешься и снова думаешь, что это навсегда, позже обнаруживаешь у себя возможность любить еще кого-то и какой-то иной любовью, а потом, наверное, и это уходит. И ты просто живешь с кем-то родным, до боли знакомым и, быть может, уже надоевшим. Но ты видишь его каждый день и он видит тебя, вы помогаете друг другу, поддерживаете в трудную минуту и проводите совместный досуг, но ваши сердца  уже остыли, уже не способны воспылать той страстью, что была в первое время вашего знакомства. И вы скучаете, жизнь начинает казаться какой-то однообразной, рутинной...
Стоя на пороге нашей квартиры, я слышала какой-то странный шум, будто кто-то возиться, затем глухой удар,  спустя секунду звон стекла. Я нерешительно поднесла палец к дверному звонку и нажала несколько раз.
Дверь открыл Ник с Беато на руках, виновато улыбнулся и вышел ко мне.
– Как все прошло? – его взгляд растерянно бегал по моему лицу.
– Нормально, – отозвалась я.
– Отлично. Тогда нам пора ехать. Миша нас отвезет, – Ник протянул мне малышку. – Я сейчас, только позову его.
Не успела я ничего сказать, как дверь за Ником захлопнулась, а спустя минут пять он появился с Мишкой, у которого под глазом сиял здоровенный фингал. Я не смогла сдержать удивленного вскрика и тут же спросила, что с ним случилось, но он лишь что-то пробурчал, махнул рукой и, пройдя мимо меня, заспешил вниз по лестнице. Я вопросительно посмотрела на Ника, но тот отвел глаза и пошел за другом.
Они спускались так быстро, что я с Беато на руках безнадежно отстала и потеряла всякую возможность допросить их на лестнице. В машине Миша сразу включил музыку, убедился, что она не мешает малышке и резко тронулся.
– Осторожно, – процедил сквозь зубы Ник. – Не дрова везешь.
Мы ехали в молчании. Как только прибыли в сосновую рощу, Мишка высадил нас и тут же дал по газам и умчался прочь.
– Хоть бы чая попил... – промямлила я ему вслед и устало поплелась в дом.
Хотя у меня тоже не было никаких сил и настроения на чай. Время было уже около трех ночи. Я уложила Беато и, не раздеваясь, рухнула на кровать. Где-то рядом пристроился и Ник, такой же уставший и изнеможенный.
Около девяти утра нас разбудил телефонный звонок. Я нащупала его в кармане джинсов и сонно ответила.
– Это все, конечно, хорошо, – бодро заговорил Максим. – Но ты мне денег должна, – я услышала позади девчачий смех.
– У меня сейчас нет, – ответила я и присела.
– Сибу, меня не волнует. Ищи. Тебе-то это не так и сложно, – он еле сдержал смешок. – В общем-то давай пошустрее, ладно, а то мне как-то лишний раз тебе звонить не хочется.
"Я бы тебя тоже век бы не слышала", – подумала я, а в трубку сказала: "Ладно, через три дня отдам, я тебе сама позвоню и скажу, где мы встретимся", и я сбросила вызов.
– Что-то не так? – пробасил Ник и тут же прочистил горло.
– Я должна за похороны мамы. Видимо, тех сбережений, что у нее были, ему не хватило, – выдохнула я, руки словно плети бессильно упали на колени. В этот момент я была похожа на согнутую старуху. Переселив себя и поднявшись, я подошла к зеркалу и ужаснулась: остатки косметики на лице, бледная кожа, впавшие глаза, выступающие скулы. Да мне меньше сорока не дашь! Я провела рукой по волосам и обнаружила, что они ползут со страшной силой.
– Господи, и кому я такая нужна? – произнесла я, всматриваясь в свое отражение и поворачиваясь возле зеркала. Кажется, я еще и заметно похудела. Одни кожа да кости.
– Мне нужна, – сказал Ник мне на ушко, обнимая сзади и собирая пальцы в замочек у меня на животе. – Ты просто устала, не переживай. У нас еще все лето впереди, будешь просто красавицей.
Я криво усмехнулась и вернулась к постели, взяла телефон.
– Нужно позвонить Виктору и попросить в долг, – выдохнула я, плюхаясь на кровать.
– Я сам все сделаю, – вытаскивая у меня из руки мобильник, произнес Ник и поцеловал меня в лоб. Прикосновение его теплых губ напомнило мне, как меня целовал отец, если я разбивала коленку или царапала локоть.
Последующие три дня Ник уговаривал меня самой никуда не ехать, обещал сам передать деньги, но я упорно отказывалась, несмотря на то, что почти не могла встать с постели от усталости, казалось, будто из меня высосали все соки.
В назначенный день, к счастью, было не так жарко, небо было затянуто грозовыми тучами, то и дело дул ветер, температура даже к полудню не поднялась выше двадцати двух градусов, но мне все равно было жутко жарко, так что рано утром я выпорхнула из дома в легком сарафане и, впрыгнув в автобус, погрузилась в какой-то болезненный сон, который тревожил меня.
Отдав долг и выслушав пару "комплиментов" от бывшего мужа, я зашла в кафе съесть мороженого. Официантка принесла клубничное, я поблагодарила ее и краем глаза заметила знакомую фигуру. Расплатившись и взяв мороженое, я подкралась к дальнему столику и виновато поинтересовалась, можно ли присесть.
– А мы знакомы? – хлопая глазами, поинтересовалась женщина, допивая кофе. – Да в общем-то неважно, садитесь, я скоро уже ухожу.
– Вы снова меня не узнали, – как-то по-детски обиженно выдала я, присаживаясь напротив женщины.
– А, Сибу! – рассмеялась она. – Я же говорила, что у меня ужасная память на лица.
Лидия как всегда была прекрасна: нежный макияж, сиреневая блузка и обтягивающие джинсы, волосы были распущены, но покорно лежали, будто сегодняшний ветер обошел их стороной.
– Просто я так ужасно выгляжу, – выдохнула я и поставила мороженое на столик, воткнула в него ложку и посмотрела по сторонам.
– Да нет, что вы, – было запротестовала она, но все равно заметила, что у меня вид мягко говоря не очень. Я вежливо улыбнулась, будто не заметила этого, и принялась за мороженое.
– У меня мама умерла, – вдруг сказала я, прервав тишину. – А я узнала об этом лишь спустя одиннадцать дней.
– Соболезную, – помрачнела Лидия.
Я заедала появляющиеся слезы мороженным, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не заплакать.
– Теперь она в лучшем мире, – как-то по волшебному произнесла эти слова Лидия и, допив свой кофе, потянулась за сумочкой, стоявшей на соседнем стуле. Я лишь кивнула.
– Уже уходите? – тихо спросила я, предвидя ответ.
– Да, мне пора, – как-то немного сухо, ответила она. – Вот мой номер, – поковырявшись в сумочке, она достала визитку и протянула мне. – Если что-то случиться, звоните, не стесняйтесь, постараюсь помочь. – И она убежала. Накинула сумку на плечо и засеменила по скользкому полу кафе в босоножках на высоких каблуках.
Проводив женщину взглядом, я посмотрела на визитку, на которой красовалось: "Директор дома-интерната для детей с отставанием в развитии и психическими нарушениями Карпекова Лидия Дмитриевна" и номер телефона.
– Директор? – удивленно прочитала я и сунула визитку в боковой карман сумочки.
Доев мороженое и позвонив Нику, поехала в сосновую рощу, надеясь отдохнуть от всей этой суеты.
Дни стали спокойными, а вскоре и до безобразия скучными. Я, как и Ник, сдружилась с нашими соседями, потому стало как-то немного веселее, когда мы все вместе играли в фанты или в крокодила. Вечерами я сидела с Ником и Беато на скамейке у дома и смотрела на звезды. Мне нравилось рассказывать малышке про созвездия и обмениваться какими-то мыслями о космосе с Ником.
Я начала чувствовать невероятный душевный подъем, спокойствие и умиротворение во всех этих одинаковых днях. Периодически мы просили присмотреть за Беато наших новых друзей, а сами уходили в лес и до вечера гуляли там, обмениваясь историями и выдумками. Мы не надоедали друг другу, мы были счастливы вместе. После стольких ошибок, я вдруг поняла, что Ник тот единственный, которого я ждала всю жизнь. Не Максим, как мне казалось вначале, когда мы сбегали с пар, чтобы поесть мороженого, не Дима, с которым планировали совместную жизнь и детей, а Ник, человек, который всегда рядом, несмотря ни на что. Я зареклась строить какие-либо планы на будущее, вообще не хотела о нем думать, представлять, что да как, все равно все меняется без моей на то воли, все равно все получается не так, как мне бы того хотелось.
В одну из ночей я не могла уснуть. Ник сопел рядышком, уткнувшись носом мне в плечо и периодически забавно причмокивая, Беато спала в своей кроватке. Она на удивление спокойная девочка, которая больше предпочитает спать, чем плакать. Порой у меня закрадывались сомнения относительно нормальности ее такого поведения, но Татьяна разуверила меня и поставила в пример своего младшего, который, как она выразилась, теперь отрывался за все время сна в младенчестве. Но мне, в отличие от всех, не спалось. Неприятно ныло где-то в области сердца, постоянно привлекали внимание какие-то шорохи с улицы, и мысли, крутящиеся в голове, не давали уснуть. Все-таки всю мою жизнь у меня получалось все не так, как хотелось бы. В детстве я мечтала поступить в балетную студию, но отец посчитал это напрасной тратой времени и денег; я хотела учиться на одни пятерки, но постоянно получала четверки или тройки, то по русскому языку, то по биологии. Мечтала выйти за принца, а встретила Максима и, думая, что это навсегда, обручилась с ним. Когда встретила Диму, думала, что мы будем самыми счастливыми на свете, но и тут меня ждал крах. Когда я  только узнала о беременности, хотела, чтобы это был мальчик, но родилась девочка. Потому теперь я боюсь чего-либо хотеть, если получу не противоположное, то все равно далеко не то, что хотела.
Той ночью я так и не уснула. Рано утром захныкала Беато. У нее поднялась температура. Мы вызвали врача, тот прописал уколы, но на следующий день все как рукой сняло. Моя дочка вообще отличалась отменным здоровьем с первых дней жизни. Кажется, этим она пошла в Бабушку Беатрису.
Дни нашего отдыха плавно подходили к концу. Соседи съехали за три дня до нас, так что мы с Ником заметно заскучали без их задорных детишек. Провели почти все оставшееся время играя в карты.
Уезжали мы на автобусе. Накануне вечером позвонил Макс и сказал, что приехать за нами никто не сможет, потому что машина в ремонте. На наше волнение поспешил успокоить, что ничего страшного не случилось, просто у всего есть срок годности.
В квартире нас ожидал страшный разгром: разбитые лампы, посуда, поваленный стол, разбитые цветочные горшки, земля на полу, оборванные шторы и перевернутый стул. Я бросила взгляд на Ника и увидела на его лице искреннее удивление. Он тоже не понимал, что происходит. Беато недовольно завозилась и была готова расплакаться. Я разгребла немного места на диване и уложила ее, чтобы сменить подгузник. Ник тем временем приводил в порядок стол, на котором было что-то разлито, рассыпано и в хаотичном порядке валялись бумажки, по которым и не поймешь, нужные они или нет.
Я чуть не подпрыгнула, когда входная дверь с грохотом открылась и послышались тяжелые шаги и брань.
– …этого адвокатишку! – рычал Мишка.
– Достало меня все это. Ехать надо! – борясь с зевотой, сказал Мелкий и прошел, не разуваясь в комнату. Оторопел, увидев нас.
– Чего встал?! – Мишка оттолкнул его и тоже прошел в комнату, только собрался бросить тяжелую сумку на диван, как увидел нас: Ника, застывшего с бумагами в руках, и меня, склонившуюся над Беато и одевающую на нее подгузник.
– Вы что-то рано… – выдавил мужчина, смотря то на меня, то на Ника. – Простите, что тут такой бардак… – помялся он и потер затылок. – Перепили вчера… – виноватая улыбка коснулась его губ, хотя глаза выдавали, что он лжет.
– Как доехали? – пытаясь перевести тему и разрядить обстановку, заговорил Мелкий. – Как отдохнули? Как вообще дела? – в его голосе слышалась фальшь, но стараясь улыбаться, он подошел ко мне и склонился над Беато, смотрящей на него во все глазки и улыбающейся.
– Все хорошо, – холодно отозвался Ник, аккуратно собирая бумаги в стопку и водружая их на край стола. – Лучше ответьте, что здесь произошло?
– Говорю ж, перебрали вчера. С кем не бывает, – прокомментировал Мишка с некоторой долей раздражительности в голосе и ушел в другую комнату.
– Надеюсь, вы убрались, потому что сегодня приезжают Сибу с Ником, – послышался из коридора чуть хрипатый голос Макса.
– Уже, – буркнул ему Мишка.
Взяв Беато на руки и крепко прижав к себе, я строго посмотрела на Мелкого. Тот, поймав мой взгляд, не поспешил отвести глаза или извиниться, а ответил мне тем же.
– Спали? – после небольшой паузы, все так же смотря мне в глаза, спросил он.
Я вздрогнула и занервничала.
– Не твое дело, – Ник пихнул Петра в сторону и вышел из комнаты. – Где Виктор?
Но ему не ответили. Мы же с Мелким остались один на один, за исключением Беато, сопящей у меня на руках.
– Надеюсь, – он криво усмехнулся и вышел за Ником. Я осталась в полной растерянности.
То, что здесь многое серьезно изменилось, я видела невооруженным взглядом. Изменилась обстановка, изменился воздух, изменилась атмосфера, изменились отношения. Такого холода и агрессии друг к другу ребята никогда не проявляли. Неужели это результат столь долгой жизни на одном месте? Неужели в этом моя вина?
– Виктор уехал, – прохрипел Максим и, судя по шагам, двинулся на кухню. Я, положив Беато на диван, вышмыгнула в коридор и прислушалась.
– Куда? – возмутился было Ник, но вскоре затих.
– Настало время, – ответил ему Макс. Зашумела вода, заглушая все остальные звуки.
«Настало время» – эти слова звучали в моей голове, отражались от стен и снова возникали. Проявлялись в зрительных образах и кололи в самое сердце. Я понимала, я чувствовала, я видела, но не хотела признавать.
Все кончено.
 

Глава 7. Андрей.
Это были тяжелые несколько месяцев для нас всех. Родители Виталия Техтерева, погибшего паренька, были готовы подать в суд на школу, обвиняя учителей и воспитателей в халатности. С нами то и дело беседовали полицейские. Николай Сергеевич практически и не покидал стен школы-интерната, то подбадривая Лидию Дмитриевну, то беседуя с нами и посвящая в тонкости законов.
В общежитии было непривычно тихо: все старались сидеть по своим комнатам и лишь на ушко шептать что-то друг другу о происходящих изменениях. Все боялись, а чего боялись, никто и ответить-то не мог. Но вскоре наши страхи обрели некоторые реальные очертания. Прошел слух, что школу могут закрыть, а нас, сирот, расселить по другим интернатам. Именно эта новость произвела высокий резонанс среди учащихся и не было ни одного, кто не боялся бы закрытия школы.
В комнате было темно, а свет никто из нас включать не хотел. Женька дремал, я смотрел в потолок, а Лис курил, глядя куда-то в пустоту. Мы были погружены в странную тишину, никогда ранее не возникающую в общежитии, по крайней мере, вечером. Всегда слышен смех младшеклассниц, гогот ребят и периодический топот. Сейчас же было слишком молчаливо, бесшумно, любой шорох мог напугать, а уж распахнувшаяся неожиданно дверь точно. Даже Пашка подпрыгнул и тут же затушил сигарету, боясь проверки или чего похуже. Но увидев знакомый силуэт, плюнул и откинулся обратно на спину.
Девочка закрыла за собой дверь и щелкнула выключателем. Тускловатый желтый свет неприятно ударил по глазам, и я зажмурился на секунду.
– Какими судьбами? – косясь на нее и ища новую пачку, спросил Лис. Лера на секунду замерла, следя за его движениями, затем прошла в комнату и плюхнулась на мою кровать, я вовремя успел подвинуться.
– Ты плачешь что ли? – чуть удивленно спросил парень и, оставив поиски, спустил ноги и сел.
– Вовсе нет, – отмахнулась Валерия и посмотрела на меня.
– Вид больно грустный, – усмехнулся он и улегся обратно. – Коль не плачешь, значит, никто не обидел, а значит на кой ты пришла? – Лис просверлил ее недовольным взглядом и уставился в темное окно, отражающее люстру и письменный стол.
– А ты бы заступился за меня, если бы я плакала? – она с вызовом посмотрела на парня.
– Ага, бегу и тапочки теряю, – вяло отозвался Лис и потянулся.
– Ну вот, – и она резко повернула голову и посмотрела на меня. – Мне нужна твоя помощь.
– Э… – протянул было я, смотря то на нее, то на Пашку. – А чем я-то могу помочь?
– Нужно собрать всех и нарисовать плакаты, чтобы полиция и дяди из министерства видели, что мы, дети, счастливы в этой школе и не позволим ее закрыть.
– Я?! – я во все глаза смотрел на девочку.
– У тебя же вроде много друзей, – надулась она. – Сложно что ли помочь?
– У меня много друзей… – повторил я за ней задумчиво. – Мне казалось, что у меня их всего двое…
– Значит, не поможешь? – она так и прожигала меня взглядом.
– Попробую, – ответил я, выбираясь из-под одеяла и нашаривая рукой под кроватью тапочки.
Что я мог ответить девочке, что так пристально и выжидающе смотрела на меня? Что я понятия не имею, как заставить всех детей школы нарисовать плакаты и выйти завтра с ними? Да я, кажется, и Женьку-то не заставлю, что уж говорить про остальных. Но раз обещал попытаться, хотя бы попытаюсь.
Я шмыгал по пустому коридору, стуча в каждую дверь и прося всех собраться в досуговой комнате. Откликнулось человек десять, что было для меня очень удивительно.
Немного недовольные, но в тоже время любопытные, они собрались в комнате досуга и разместились на мягких диванах. Лера стояла у окна, прислонившись спиной к высоченному книжному шкафу. Лис тоже не упустил возможности понаблюдать и с хитрой ухмылкой расселся в кресле. Женька и я стояли возле телевизора, ожидая еще несколько минут в надежде, что придет кто-нибудь еще.
– Начинай давай! – крикнул кто-то из девятиклассников.
Я глубоко вдохнул, стараясь собраться с мыслями, и начал:
– Все вы знаете, что наша школа может быть закрыта из-за произошедшего случая, в котором винят учителей и в первую очередь директора, нашу любимую Лидию Дмитриевну! Но мы-то с вами знаем, что она ни в чем не виновата! Никто не виноват в сложившейся ситуации.
– Лерка виновата! – с вызовом бросила только что пришедшая девчонка.
Все оглянулись, после чего как один посмотрели на меня.
– Она прокляла его! – говорила стройная темноволосая девушка из того класса, в котором учился Виталий. – Когда-то она говорила, что видит вещие сны, значит, может и проклясть!
– Даша, что за бред ты несешь? – в голос рассмеялся Паша. Все затихли.
Новенького многие побаивались, поскольку практически в первый же день он подрался с одним одноклассником и виртуозно приложил его носом об стену.
Но девушка не растерялась:
– Лерка сказала, что если он будет так делать, то умрет. Что это, как не проклятье? – она в прищур посмотрела на любимца всех девушек.
Паша выдохнул.
– Почему ты не визжишь от счастья, что я знаю твое имя?
Присутствующие взорвались хохотом, несчастная же Даша залилась краской, но изо всех сил старалась сохранить самообладание. 
– А теперь слушай, – продолжил Пашка, стараясь унять смех, – ведьм и прочих сожгли еще во времена инквизиции, а если они и есть, то ты об этом не знаешь, ибо твой маленький куриный мозг в принципе не способен воспринять что-то кроме гламурных журналов о косметике и прическах. А Лера уж никак не может быть ведьмой, а тем более проклясть одним словом и проклятье с вещими снами тоже не связаны. Так что, милая Дарья, чеши прическу делать и чтобы я тебя здесь не видел. Хотя нет, стой. Выслушай для начала, что Малафеев скажет.
– Мне тоже от радости визжать, что ты знаешь мою фамилию? – покосился я на Лиса. Тот лишь усмехнулся и добавил: «Как хочешь».
Когда ребята успокоились, а пунцовая Даша села на стул, я продолжил:
– Как я уже говорил: никто не виноват в том, что так произошло.
Легкий смешок прокатился по комнате.
– Но мы, если любим эту школу, а мы ее любим, должны спасти ее от закрытия. Потому предлагаю завтра выступить у школы с протестом! Давайте всеми силами постараемся не допустить закрытия школы! Поможем и учителям, и директору! Всем сейчас приходится нелегко, а если мы будем сидеть сложа руки, в скором времени окажемся в разных интернатах, где нас уже никто так любить не будет! – я загорелся этой идеей. Говорил воодушевленно, размахивал руками и улыбался, встречая отклики в глазах ребят. На шум подтянулись еще ребята, за ними еще и еще.
Когда я закончил, все разбежались по комнатам, сообщаться друзьям, призывать их помочь нам, искать ватманы, листы бумаги, ручки, карандаши, фломастеры, краски. Все, что попадалось под руку и чем можно было писать, шло в ход.
К утру работа была закончена. На плакатах красовались разнообразные высказывания: «Мы любим эту школу!», «Мы верим учителям!», «Никто не виноват», «Школу НЕ закроют» и тому подобные.
Пока мы все это рисовали, Лера сидела на подоконнике и смотрела в окно.
– Мне кажется это все до боли знакомым, – она болтала ногами и изредка бросала на нас с Женькой взгляды.  Пашка лежал на кровати и курил. Выйти со всеми на улицу он был согласен, но рисовать категорически отказался, сообщив, что и так внес посильный вклад в нашу деятельность, усмирив Дашку.
– Выступление с плакатами? – поинтересовался у нее Женька, ползающий на коленках по полу и собирающий разбросанные карандаши.
– Вообще все… – выдохнула девчонка.
– Может, это тебе приснилось, – усмехнулся Лис и, затушив сигарету, спрыгнул с постели, чуть не наступив на один из плакатов. Извиняясь, запрыгал на одной ноге, стараясь сохранить равновесие. Лера тихонько захихикала, наблюдая за ним. Наконец, встав уверенно и на две ноги, Пашка перепрыгнул разложенные плакаты и оказался у подоконника.
– Вас смешит моя неудача? – он навис над девочкой. Та продолжала смеяться, несмотря на угрожающий взгляд Паши.
– Сейчас получишь! – вдруг засмеялся он и принялся щекотать несносную девчонку. Лерка визжала и извивалась, зацепила ногой стопку книг, стоявшую на столе, и та с грохотом слетела на пол и чуть не упала на Женьку. Я сидел на полу, отложив попытки аккуратно свернуть плакаты и тоже заливался смехом глядя на них.
Было в нашей компании что-то особенное, что-то, не ясное кому-то другому, не посвященному в наше великое таинство.
– Это останется между нами! – прекратив щекотать Валерию, обернувшись и сверкнув глазами, сказал Лис. – Понятно всем?! – он отодвинулся от подоконника, ловко повернулся на носках и, перешагнув плакаты, вышел из комнаты.
Лера сидела, прижавшись головой к стене переводя дыхание.
– Классный, – вдруг протянула она ни с того ни с сего, когда мы уже почти сложили плакаты и оделись.
– Ладно! – девочка спрыгнула с подоконника и по-королевски прошла мимо нас. Я замер, не зная, что ей ответить и вообще стоит ли комментировать как-то ее высказывание, Женька же натягивал ветровку.
– Пора идти, большая часть наших уже у школы, – она похлопала по карманам джинсов и, найдя в одном из них сотовый, посмотрела время. – Действительно пора. Не очень хорошо будет, если те, кто заварили эту кашу, опоздают на такое мероприятие! – она обернулась и подмигнула мне, отчего я на несколько секунд потерял возможность двигаться. Что-то было в ее взгляде, в ее движениях, что-то уже совсем не детское, что-то, чего я еще не понимал, но уже чувствовал.
Как и сказала Валерия, все уже стояли у парадных дверей главного школьного здания, переминаясь с ноги на ногу и периодически зевая. Эту ночь никто не спал. Небывалое событие в интернате, чтобы все ученики, как один, не спали целую ночь.
Я долго искал глазами Лиса, в конце концов, заметил силуэт в черной кожаной куртке, прислонившийся к дереву, практически у ворот. Лис был не из общительных людей. В своем классе друзей он не нашел, скорее даже наоборот, в столовой всегда садился один, но через мгновение оказывался окружен девчонками, пытающимися заигрывать с ним. Общался он только с нами, вернее со мной, потому что Женька всем своим видом старался показать, что жизнь в одной комнате с Лисом ему претит, хотя со временем начинал смиряться, да и Лис не смеялся над ним больше.
Я двинулся к нему, но Женька меня остановил. В его глазах я видел просьбу остаться здесь, но меня тут же потянули за рукав в сторону дерева, я не успел и опомниться. Но вскоре наше поползновения стали известны и всем остальным, так что с радостными криками: «Там у дерева Паша!», побежало несколько девчонок, и Лерка резко остановилась, фыркнула, и потянула меня обратно к Женьке. А я шел, покорно шел за этой бестией, которая всегда и все решала сама.
– Вы что там делаете?! – услышали мы знакомый голос и все как один посмотрели наверх. В окно коридора второго этажа высунулась растрепанная Машутка.
– Спускайтесь! Мы расскажем! – послышался из толпы девчачий голос.
Машутка закрыла окно и, видимо, засеменила к нам.
Несколько ребят подошли ко мне и сказали, чтобы я все объяснил Машутке, раз идея моя. На секунду я засомневался и растерялся.
– Все получится, – положил мне руку на плечо Женька и тепло улыбнулся.
Со ступенек спорхнула консьержка. Тоненькая туника развевалась на ветру. Она потерла руки, полагая, что это поможет ей хотя бы немного согреться.
– Жду объяснений, – остановилась она и уперла руки в бока. Толпа расступилась, позволяя мне подойти ближе к ней.
– Мы слышали, что школу хотят закрыть, – неуверенно выдавил я, опуская глаза. – Потому решили выступить с плакатами…
– Мы подумали, что это убедит полицию и министерство, что эта школа для детей нечто большее, чем просто образовательное учреждение, – вступила Валерия, уверенно смотря в глаза Машутке.
– Да, потому мы нарисовали плакаты, и собираемся стоять у школы до тех пор, пока не станет известно, что школу не закроют! – тон Валерии вселил уверенность и в меня, так что последние слова я произнес громко и внятно, так же с вызовом и уверенностью смотря в глаза консьержке.
– ДА! – воскликнула толпа.
– И даже, если вы нам запретите, мы все равно будем тут стоять! – вмешался Женька, сделав шаг вперед.
Это был маленький триумф. Нам удалось убедить всех, достучаться до сердца каждого, что мы можем спасти школу, что мы должны это сделать, что нет смысла сидеть сложа руки и надеяться, что все обойдется, что Лидия Дмитриевна и администрация школы сами все решат. Это наша школа, созданная для нас и мы первые, кто должен ее защищать.
Машутка несколько секунд изображала раздумья, после чего окинула оценивающим взглядом толпу, уверенно смотрящую на нее, подошла к одной девочке, державшей два свернутых плаката, отобрала один, развернула, посмотрела, свернула обратно и, улыбаясь, воскликнула:
– Это наша школа и мы не позволим ее закрыть!
Мы взорвались радостными возгласами.
За воротами появились две черные машины.
– Стройтесь! – улыбалась Мария Александровна. – Не толпой же их встречать! Покажите, как вас много и какие вы у нас замечательные! – она подняла плакат.
Ребята зашевелились, выстраиваясь в линию и раскрывая свои плакаты.
Охранник отворил ворота, и автомобили въехали на территорию школы.
– Мы не позволим закрыть школу! – послышался первый робкий немного тихий возглас.
– Не позволим! – подхватили остальные.
– Мы любим эту школу!
– Мы верим учителям! – Кричали мы все с нарастающей громкостью и уверенностью.
Я тоже кричал, кричал вместе с ними, поддаваясь массовому настроению. Вскидывал вверх плакат и кричал еще громче. Где-то около меня кричал Женька. Я никогда не слышал, чтобы он говорил так громко, чтобы его голос звучал так мелодично и красиво.
Из машины вышел представительный мужчина в черном костюме, за ним еще двое. Все улыбались.
Через толпу пробивалась Лидия Дмитриевна, узнавшая о мероприятии последней, когда услышала наши возгласы.
– Прекратите! – шикала она. – Сейчас же перестаньте! Кто вас просил!
Но ее никто не слушал. Мы уверенно кричали и поднимали плакаты, стояли стеной, не позволяя пройти к школе, только выпустили к представителям Лидию Дмитриевну и снова сомкнулись, живой изгородью защищая парадный вход.
Выйдя вперед, директор обернулась и потребовала тишины, но мы не могли успокоиться, мы продолжали кричать. Тут подключилась и Машутка, стараясь утихомирить хотя бы часть.
– Иди! – Валерия толкнула меня в плечо, что я чуть не выронил плакат. Я обернулся и вопросительно посмотрел на девочку.
– Заставь их замолчать, – она строго смотрела на меня своими бездонными карими глазами.
Я хотел ей возразить, сказать, что не смогу, что не знаю как, но побоялся открыть рот, побоялся разочаровать это хрупкое, но настолько уверенное в себе создание. Я не мог ее подвести. Бросив плакат на землю, выскочил вперед и, замахав руками, кричал: «Тихо! Хватит! Замолчите!».
Постепенно линия затихла, плакаты опустились и ребята стояли молча во все глаза смотря то на меня, то на директора и представителей.
Я выдохнул и поспешил раствориться в этой живой линии, чтобы не выделяться. Я упустил из виду Леру и Женьку и стоял с совершенно незнакомыми мне ребятами.
– А ты молодец, – шепнул мне один  из них и похлопал по плечу. – Если они все равно откажутся, объявим голодовку, – подмигнул он, но я уже не смотрел, мой взгляд был прикован к Лидии Дмитриевне и высокопоставленным дядечкам с широкой улыбкой на лице.
– Отбой тревоги! – закричал один из них, стараясь подавить желание рассмеяться. – Не собираемся мы вашу школу закрывать! Кто вам вообще такое сказал?
Но ему никто не ответил. Восторженное «Ура!» перекрыло какие-либо другие звуки, и мы бросились обнимать друг друга. Это была маленькая победа маленькой школы, как нам тогда казалось, но что могли знать дети о мире взрослых?
Лидия Дмитриевна с Машуткой похвалили нас за рвение и желание помочь школе, но, как выяснилось, это было излишним, школу так и так никто закрывать не собирался. Но наше выступление получило отклик в прессе.
Через пару дней стало известно, как поняли нас другие люди и их понимание с нашим кардинально отличались.
Вечером Валерия прошмыгнула в нашу комнату черная, как туча. На мой вопрос, что же случилось, лишь бросила газету на кровать, запрыгнула на подоконник и уставилась в окно.
Мы с Женькой, переглянувшись, притянули к себе газету и, развернув ее, обнаружили жирный заголовок статьи: «Директор заставила учеников выйти с плакатами, чтобы замять дело о смерти Виталия Техтерева».  Ниже была фотография Лидии Дмитриевны.
– Но ведь это мы придумали! – обиженно выдал Женька, бегая глазами по строчкам.
– Дело даже не в том, кто это придумал, а в том, как это все поняли! Будто она нарочно заставила нас устроить этот «цирк», как пишут в газете, чтобы задобрить дяденек из министерства и показать, какая наша школа сплоченная, – злилась девчонка.
– Также тут написано, что некоторые родители этого так просто не оставят, – перефразировал прочитанное Женька и посмотрел на меня.
– Ну что вы там читаете? – лениво сполз с кровати Лис и навис над нами, вверх ногами читая статью. На его лице появилась грустная усмешка: – Даже специализацию школы привлекли…
«…– В этой школе работают психологи, потому они могли внушить детям необходимость выступления с плакатами! А могли и попросту их запугать! – заявляет мать Виталия Техтерева Любовь Техтерева.
Психолог Николай Долгов не отрицает таковой возможности, утверждает, что детская психика наиболее подвержена влиянию взрослых.…».
– Но это же полный бред! – рассердился я и отшвырнул газету. – Это была наша идея! Ее все поддержали единодушно!
– Мы должны об этом сказать! – подал голос Женька, он вскочил с кровати и внимательно посмотрел на нас. – Давайте напишем письмо! Или позвоним в редакцию!
– Вы явно мира не знаете, ребята, – засмеялся Лис. – Во-первых, вас и слушать никто не станет, во-вторых, это будет отличной возможность полить грязью и интернат, и директора. Опять напишут, что она заставила или ее подчиненные. Короче, бессмысленно это. Не стоило нам изначально в это лезть, – выдохнул он и плюхнулся на свою кровать. Та чуть прогнулась под его весом.
– Скажи, что делать, раз такой умный! – надулся Женька и отошел к двери.
– Ничего. Сами разберутся, это не ваше дело, – выдохнул Паша и завалился на спину, вытянув ноги.
– Это я виновата, – тихо, почти не слышно, произнесла Лера. Она сидела, опустив голову и свесив ноги с подоконника, спиной прижавшись к стеклу.
– Нет, – поспешил было я, но Лис меня перебил:
– Вполне может быть.
– Эй, – я недовольно посмотрел на него. – Ты чего говоришь?
– Правду, – хмыкнул тот и закрыл глаза. – Поздно уже, давайте спать.
Лера спрыгнула с подоконника и молча ушла. Мы с Женькой переглянулись, но говорить ничего не стали.
Лежа в темноте и разглядывая черный потолок, я думал о том, что произошло и том, к чему это все привело.
Прошел, как мне казалось, не один час моих раздумий, пока я, наконец, не решился заговорить с Пашей, в надежде, что тот еще не спит и не рассердится на меня.
– Паш, – робко начал я полушепотом. – Спишь?
– Сплю, – ответил тот, но абсолютно не сонно и как-то даже немного грустно.
– Извини… – промямлил я и затих.
– Что хотел? – Я слышал, как скрипнула его кровать.
– Где твои родители? – я облизнул губы.
– Умерли, – спокойно ответил Лис. – А твои? – вернул он мне вопрос, но без особо интереса, видимо, из вежливости.
– Выгнали… И у тебя совсем-совсем никого нет?
– Совсем-совсем, – отозвался парень. – По голосу слышу, что подробности хочешь узнать.
– Угу,  – смущенно промычал я, стараясь скрыть улыбку радости, хотя потом понял, что он и так ее не видит.
– Тогда и ты мне про себя расскажешь.
Я снова угукнул.
– Мои родители не были бедными, даже наоборот. У отца был свой бакалейный магазинчик, а мать была учителем биологии. Жили мы неплохо в денежном плане, но никак не в плане именно семьи. Отец спал со всеми женщинами, которых мог затащить, – он запнулся, горько хмыкнул, – будем считать, что ты понимаешь, о чем я.
– Понимаю, – обиженно отозвался я.
– А мать была женщиной скромной, и уходить не хотела. Многое терпела. Пока я был мелкий, года так в четыре я начал защищать мать перед нападками периодически выпивающего отца. Тогда и узнал, что такое жизнь и что на самом деле происходит. Выяснил я тогда, что не он, а мать предала его ранее, изменила с каким-то молоденьким парнишкой, чуть ли не с ее учеником. Отец потребовал развод, но все выходило для него боком: он лишался бизнеса, так как в него были вложены деньги отца матери. В итоге он и стал вести такой образ жизни в надежде, что она сама подаст на развод, но то ли из принципа, то ли от чувства вины она этого не делала. Я многое тогда еще не понимал, но жизнь поставила перед довольно жестким выбором, которого в итоге я лишился. Все-таки отцу удалось получить развод на выгодных для него условиях, но бизнес уже к тому времени дышал на ладан, в итоге пришлось продавать. Мать обвиняла во всем отца, он ее. А я все это видел и слышал, но не сказать, что было больно. Я знал, что это жизнь. Двенадцать лет назад, когда мне было как раз четыре года, меня забрали жить к бабушке. Первое время я сопротивлялся и требовал объяснений, куда делись отец и мать, а потом узнал, что они разбились. Какие-то идиоты влетели в них на полной скорости. Мои мать и отец умерли на месте. При этом менты посчитали, что правила нарушили мои родители, выехали с примыкающей дороги раньше, чем переключился светофор. Тех же только оштрафовали за превышение скорости. Но насколько правильно мне это было передано, я не знаю, – Лис перевел дыхание. – Потом я жил у бабки. Это были довольно тяжелые годы моей жизни. Меня воспитывала улица и компания друзей. Бабке не было до меня особо дела, а потом и она концы отдала. Собственно, так я и оказался здесь. А так как я трудный ребенок, стою на учете в ментовке, меня решили отправить в психушку, в общем-то, так и назвали это место там. Я уж никак не ожидал, что здесь народ в принципе адекватный, если не брать в расчет соседушку нашего и еще пару-тройку ребят из восьмого и девятого классов. Ну и еще ту девчонку, которая то ли с  духами говорит, то ли еще с чем-то. Ну и паренька из одиннадцатого, у которого проблемы с речью. Больше, все-таки, похоже на интернат, чем на спецшколу, – Лис замолчал, грустно вглядываясь в мое лицо. – И зачем я тебе сейчас все это рассказал? – усмехнулся он и зашарил рукой под кроватью в поисках сигарет.
– Может, не надо? – тихо спросил я, стараясь уловить его настроение.
– Чего не надо? – парень замер, свесившись с постели.
– Больше курить. Сколько раз нам уже и дежурные выговор делали, и Машутка тебе лично.
– От всех этих выговоров я курить не брошу – это единственная моя отдушина в этом бренном мире, – криво усмехнулся он и, проведя рукой еще раз, нащупал пачку.
– Мне не нравится запах, да и Женька от него кашлять начинает. Кури тогда в туалете. А вообще за это и выгнать могут, тебя же уже предупреждала Лидия Дмитриевна.
– Выгнать не выгонят, – вздохнул Паша, щелкая зажигалкой. – Черт! – еще несколько щелчков, но пламя так и не появилось. – Наваждение какое-то! – он забросил зажигалку куда-то в угол, та со звоном ударившись об лампу, слетела на пол.
– Тише ты! – недовольно шикнул я, бросая взгляд на спящего Женьку. – Женьку разбудишь!
– Ладно, – протянул Лис и растянулся на кровати, та тихонько простонала и успокоилась. – Твоя очередь.
– Очередь? – непонимающе переспросил я, удобнее устраивайся в постели.
– Байки травить.
Я вздохнул, собираясь с мыслями. Не так уж и многим здесь я рассказывал полностью свою историю. Обычно ограничивался парой общих фраз и врал, что больше не знаю. Хотя я и на самом деле знал не так много. Но Лису я рассказал все. Было что-то в этом человеке, что заставляло доверять ему и в тоже время опасаться.
– Так найди ее, – спокойно и просто сказал паренек, как только я закончил свое повествование. – Найди и спроси, какого черта не явилась за тобой, раз уверяла, что любит.
– Как ты это себе представляешь? – грусть и обида подкатили к горлу. Он не понял меня, ничего не понял из того, что я рассказал.
– Ты же помнишь свой адрес? Так вот сходи туда и узнай все на месте.
– Было бы все так просто... – вздохнул я, укутываясь в одеяло.
– Ты хочешь сказать, что не помнишь, да? – с неверием и некоторой издевкой спросил Паша, шаря рукой по тумбе.
– Визуально помню, но понятия не имею, как от интерната добраться хотя бы до самого города. Да и никто меня не выпустит.
– Тебе нужно чье-то разрешение? Найти способ сбежать отсюда вполне реально, думаешь, откуда я постоянно беру сигареты?
Я встрепенулся.
– Ты знаешь, как отсюда убежать?
– Конечно, – с гордостью сказал Лис. – Это не так трудно, как кажется, главное не попасться, когда будешь перелезать забор и делать это нужно ночью, когда из окон тебя увидеть невозможно практически.
– Там везде проволока... Колючая...
– Шкет! – разозлился уже Пашка. – Ты меня убиваешь! Ты хочешь или нет?!
– Хочу... – слезы предательски сдавливали горло, отчего мой голос звучал пискляво.
– Ну вот. Я бы мог тебе в этом помочь, если хочешь, конечно. Но никто не дает никаких гарантий того, какую правду мы откопаем. Быть может, и не стоит ее знать.
Его лицо вмиг озарилось белесым светом, он прищурился, вглядываясь в экран мобильника.
– Смотри, – Пашка протянул мне телефон.
Привстав, я взял его и посмотрел на фотографию: помятая черная машина, джип и двое мужчин около нее.
– Это...
– Да, это те, из-за кого погибли мои родители. Фотография не очень четкая, но все же здесь можно различить кое-что, включая номер машины.
– Где ты ее взял?
– В газете была. На тот момент значения не придал, а спустя несколько лет понял, что хочу узнать, кто эти уроды. Это не так сложно. У меня есть знакомый в полиции, который мог бы пробить номер и узнать, кто на тот момент являлся владельцем авто.
– И оно тебе надо спустя столько лет? – протянул я, но потом осекся, понимая, что надо.
– Хочу в глаза им посмотреть, – криво ухмыльнулся Лис. – Да и тебе надо...
Послышалось шуршанье и недовольное бормотание.
– Чего не спите? – просипел Женька.
– Уже, – хихикнул Лис и нырнул под одеяло.
Я аккуратно положил его телефон на тумбу и еще долго вглядывался в постепенно расходящуюся темноту.
Какая-то надежда разыскать бабку, узнать, почему все так произошло и что будет дальше со мной, теплилась в моей душе, не давая сомкнуть глаз. Ее расплывчатый силуэт то и дело возникал перед глазами, стоило мне их только закрыть.
В эту ночь я так и не уснул.
 
Глава 8. Лида.
Лето – это маленькая жизнь. Понимаешь это, когда она, эта маленькая жизнь, заканчивается. Наступает осень, и листья сдаются под ее натиском, окрашиваясь в желтые и красные краски, опадают на землю и приятно шуршат под ногами. Мы с Дуськой под руку бродим по аллеям парка, и я взахлеб рассказываю ей о лете, проведенном на море, о волнах и соленой воде, о жарком солнце, о людях, еде, напитках и... о Валере. Она слушает и не перебивает, кажется, немного завидует. Ее лето прошло у тетки в деревне, за прополкой. А мое, мое лето было сказочным и волшебным. Я все рассказываю и рассказываю ей, а если рассказывать становится нечего, начинаю повторяться, и тогда она морщит свой носик и напоминает мне о том, что я это уже говорила. А мне-то что? Я бы еще и еще говорила. Ну и пусть одно и тоже! Я рассказываю и вспоминаю, словно снова там, снова окунаюсь в холодную воду бассейна или наступаю на ракушку.
Колька поступил в школу милиции и был до безумия счастлив. Пропадал то на учебе, то гулял с понравившейся девушкой. Наша семья вдруг стала обычной и нормальной. Мать хлопотала по дому, готовила вкусный ужин к нашему приходу и даже порывалась познакомиться с девушкой Кольки. Но тот не торопился шокировать несчастную нашей семьей.
Моя жизнь, которая, казалось бы, нормализовалась, тут же преподнесла мне сюрприз, подсевший ко мне на потоковой лекции и не желавший более отсаживаться. Лешка все выпытывал, как я провела лето, и делился историями своего времяпрепровождения в компании на море, и все уговаривал меня следующим летом поехать вместе с ними. Мало того, что мне ему совершенно не хотелось рассказывать о прошедшем лете, так и ехать с его компанией на будущий год никакого интереса не было. Но я учтиво улыбалась, притворно смеялась и обещала подумать. Хотя ответ я знала, вернее мне на тот момент казалось, что я его знала, но вскоре я снова почувствовала безумную тягу и жар внутри, когда он был далеко и когда он был рядом. Я снова ждала потоковых лекций и, если их отменяли, бегала по корпусу в поисках Лешки. Казалось, что я очумела от счастья и от страсти, казалось, что никак не могу решить, чего же я хочу. С одной стороны Валерий, с которым так тепло и уютно, с которым мы прекрасно понимаем друг друга, с другой стороны Лешка, молодой, веселый, озорной, непредсказуемый.
Несколько вечеров я провела в тяжелых раздумьях, избегая встреч с Валерой. Вроде мы и не встречались, но как еще назвать мои периодические ночевки у него и наши, почти каждодневные походы то в театр, то в кино, то в ресторан?
В конце концов, я набралась смелости сказать Валерию, что нам необходимо сделать перерыв в общении. Я старалась связать это с тем, что мы слишком много времени проводим друг с другом, отчего быстро устаем. Он воспринял это спокойно и пообещал не беспокоить в ближайшее время, сказал, что через месяц-другой свяжется со мной, если я не сделаю этого раньше. Мне было чертовски стыдно перед ним, и в тоже время я не видела в нем какой-то любви ко мне, любви, которая искрилась в глазах Лешки. Валера любил меня как-то иначе, как – мне было тогда не понять, как и было не понять его мотивов моего поиска и сближения со мной, ведь ранее он не выказывал какого-либо интереса к девушкам вовсе.
Любопытство взяло надо мной верх и, нарушив некогда данное себе слово, я вытащила из красного мешочка колоду карт, бережно провела по ним пальцами, улыбаясь и вспоминая лицо бабки, всегда с какой-то мистической нежностью, проводившей своими длинными костлявыми пальцами по колоде.
Я вытащила несколько карт и принялась толковать их значение, хотя оно немного не вязалось со здравым смыслом. Но когда это наша жизнь подчинялась здравому смыслу?
Хлопнула входная дверь и послышался усталый вздох. Я тут же собрала карты, улыбнулась им и вновь спрятала в потаенное место.
Мать показалась в дверном проеме и вяло помахала мне рукой. Я кивнула ей в знак приветствия. Пустыми, пугающими глазами она внимательно смотрела на меня, явно желая что-то сказать, но передумала и, тяжело вздохнув, поплелась в кухню. Я проводила ее взглядом и поспешила закрыть дверь в свою комнату, дабы не слышалась ее усталых вздохов и глупой болтовни самой с собой.
Ужинали мы вдвоем, Колька все не приходил. Я сидела на табурете, подобрав под себя ноги, сжимая в руках чашку горячего чая, и смотрела в окно, на заходящее солнце.
Он не приходил и когда стемнело, отчего мне в душу постепенно начинал забираться страх и, когда я уже была не способна справиться с ним, я вылетела из квартиры, перепрыгивая ступеньки, спустилась вниз и вышла на остывающую осеннюю улицу. Прохладный воздух неприятно защипал голые руки и пробрался под футболку. Я тут же пожалела, что не удосужилась взять хотя бы ветровку, но возвращаться не хотела.
Около получаса я бродила по тротуару возле дома, туда-сюда, туда-сюда, пока не увидела знакомую фигуру, проходящую под фонарным столбом, на миг озаренную желтоватым светом.
– Ты где был? – налетела я на брата и тут же отшатнулась. Он был пьян, нереально пьян, еле переставлял ноги и чуть не упал на меня, пытаясь остановиться. Поднял голову, смерил меня взглядом, улыбнулся и пошел дальше.
– Ты почему пьяный? – не унималась я, хотя подсознательно уже знала ответ. Колька отмахнулся было от меня, но вдруг встал как вкопанный:
– Знаешь, Лидочка, – вполне связно начал брат, – в жизни бывает не все так гладко, как того бы нам хотелось, и порой случаются непредвиденные случаи. Люди находят друг друга и теряют друг друга. Такова жизнь...
Я подхватила его и помогла войти в подъезд, а вот подняться по лестнице оказалось непросто. Мы пыхтели, ругались, но преодолевали ступеньку за ступенькой. 
Мать прыгала вокруг нас, вздыхала, охала и причитала, пыталась узнать, что же произошло у Кольки. То наклонялась, пытаясь помочь ему дойти до кровати, то отпрыгивала в сторону, когда я требовала не мешать. Итогом наших совместных усилий стало водружение уже уснувшего Кольки на кровать, и его мирный храп заполнил комнату.
Я устало опустилась на свою кровать и потерла виски, сочувственно глядя на брата. Бедный, маленький, пятнадцатилетний братик впервые узнал горечь потери любимого человека.
Проснулся он с жутко больной головой и все утро пил воду и стонал. Мать даже отказалась идти на работу, решив в кои-то веке проявить материнские чувства и позаботиться о сыне. Наверное, эти странности в ее поведении должны были меня хотя бы немного волновать, но я даже задумываться об этом не хотела. Упорхнула на занятия, надев короткое красное платье и туфли на каблуке.
На потоковой лекции мы снова сидели с Лешкой вместе, он рассказывал что-то смешное, а я тихонько хихикала и совершенно не слушала лектора. Какая из меня после этого староста? Дуська жутко дулась на меня за эти "бросания" на лекциях и что я потом клянчила у нее конспект. Кажется, ей тоже нравился Лешка. Да, можно сказать, Лешка нравился многим девчонкам с нашего факультета: приятная внешность, простой характер, извечная веселость и даже некая вспыльчивость – все это влекло девчонок к нему, а мне можно было гордиться, задирать нос и тщеславно улыбаться, потому что сердце Лешкино принадлежало мне, по крайней мере, мне в это верилось.
Последующие, после потоковой, пары мы решили прогулять и направились прямиком в парк. Парень взял меня под руку и с широкой улыбкой повел по главной аллее, все также заливисто что-то рассказывая про учение Дарвина, как-то перетек на Фрейда и Юнга, коснулся даже Немова,  резко перепрыгнул на Булгакова и мы вдруг заобсуждали мистические события, религию и философию.
– А ты веришь в Бога? – выводя меня на какую-то тропинку, спросил Лешка, но, не дожидаясь ответа, продолжил сам. Была у него такая черта – спрашивать и тут же отвечать самому или рассказывать появившуюся мысль.
– Я вот не верю. Нет его и все тут. Кто его видел? Душевнобольные или пьяные. Кому он мог еще привидеться? Если бы он реально существовал, ученые давно бы нашли этому доказательства, но его не существует! А раз не смогли доказать существование бога, значит не существует и дьявола, потому что они две половинки одного целого и, если не существует одного, то не существует и другого.
– Позволь поспорить с тобой, – улыбнулась я, переступая через сухую ветку. – Смотри: тьма есть отсутствие света. Вспомни, что рассказывал нам профессор. Тьмы, как таковой не существует, существует лишь отсутствие света, которое и порождает тьму. Так не является ли отсутствие бога дьяволом? И, если его действительно нет, тогда есть дьявол? Не может быть такого, чтобы не было ничего.
– Лидочка, ты меня убиваешь, – выдохнул парень, останавливаясь и поворачиваясь ко мне лицом. Мы стояли среди золотых деревьев, словно в сказочном лесу.
– Ты научный человек, будущий медик, как ты можешь верить в потустороннее? Наверное, наилучшим здесь будет процитировать самого Дарвина: "Так понемногу закрадывалось в мою душу неверие, и, в конце концов, я стал совершенно неверующим. Но происходило это настолько медленно, что я не чувствовал никакого и никогда с тех пор, даже на единую секунду, не усомнился в правильности моего заключения. И, в самом деле, вряд ли я в состоянии понять, каким образом кто бы то ни было мог желать, чтобы христианское учение оказалось истинным; ибо если оно таково, то незамысловатый текст "Евангелия" показывает, по-видимому, что люди неверующие – а в их число надо бы включить моего отца, моего брата, почти всех моих лучших друзей – понесут вечное наказание. Отвратительное учение!", – с некой гордостью закончил он.
Споры о религии и вере никогда не касались меня и, думаю, кроме этого случая, более не коснутся. Не хотелось мне тогда что-то доказывать Лешке, тем более, что я могла доказать, когда ничего не знала, когда умела только гадать и не более того.
– Значит, вы уверяете, что бога нет? – вырос будто из-под земли старик с тростью. Мы даже не слышали, как он подошел, а, учитывая его хромоту и опавшие сухие листья, должны были. На секунду мне показалось, что я где-то уже видела этого старика, и его трость с совиной головой, и его взгляд, загадочный и вдумчивый.
Будь мы не молоды и горячи, поседели бы в тот момент.
– Да, – с вызовом ответил Лешка, но я все же заметила в его взгляде некоторый страх.
– Молодые люди, не путайте религию и веру и не используйте чужих мыслей, – проскрипел старик и почесал подбородок. Я внимательно разглядывала его: коричневое пальто, чуть ниже колен, черные брюки, пыльные черные ботинки, кожаные черные перчатки (несмотря на то, что было довольно тепло) и эта странная трость.
– У вас всегда должны быть свои. Товарищ Дарвин прожил свою жизнь, и воздалось ему по вере его.
Мы молчали, бросили друг на друга вопросительные взгляды.
Послышалось шуршанье листвы. К нам приближалась компания веселых школьников, живо что-то обсуждающих. Они миновали нас, и мы тут же поспешили примкнуть к ним, обошли старика и, ускорив шаг, обогнали ребят.
– По-моему, старик "Мастер и Маргариту" перечитал и пошутить надумал, – засмеялся Лешка. – Но, надо сказать, мистики напустить ему удалось.
– Я надеюсь, что он перечитал!
– Ну не Воланд же он, в конце концов! Но мурашки от него по коже это да. Вообще не люблю стариков. Хотелось бы мне изобрести эликсир молодости.
Лешка говорил что-то еще, а я оглянулась, вспомнив, где видела этого старика. От этого стало не легче. Обычный старикан, которому скучно и которой ходит по странным местам, таким, как крыши недостроенных домов.
Мы вышли на людную аллею и сменили тему, но у каждого оставались вопросы, на которые ответа нам было не найти. Мы гуляли до самого вечера и абсолютно не хотели друг с другом расставаться. Наши пальцы сплелись, мы не отпускали друг друга ни на минуту, а сейчас нам придется расстаться на целую ночь.
Мы шли по озаренной фонарями Москве, я тихо смеялась на его забавные истории и не заметила, как мы вышли к зданию общежития.
– Меня же туда не пустят, – выдохнула я, грустно бросая взгляд на пятиэтажное здание.
– А мы никого спрашивать не будем, – Лешка повел во двор, встал на цыпочки и постучал в одно из окон первого этажа. Со скрежетом оно открылось, и в оконном проеме показалась большая голова с маленькими глазками и сигаретой во рту. 
– Кто тут у нас? – выдыхая дым, спросила голова. – Залазьте, – после минутного оценивающего взгляда, произнесла голова, выплюнула недокуренную сигарету и отошла в сторону.
Лешкины сильные и в тоже время нежные руки коснулись моей талии, и я быстро взлетела вверх. Сердце ухнуло куда-то вниз и там невесомо, словно бабочка, затрепетало. Я взобралась на подоконник и проникла в комнату. Лешка подтянулся и пробрался за мной. Он, смеясь, что-то рассказывал парню, впустившему нас, а я стояла у кровати не в силах что-либо произнести, лишь пытаясь унять странную дрожь. Его руки, его дыхание… такое горячее, пламенное, страстное. Комната начинала вращаться, становилась душной, липкой, будто сжимающейся, голоса звучали немного глухо, непривычно. Я думала лишь о том, чтобы не упасть. Леша взял меня за руку, что-то шепнул на ухо и вывел в темный коридор. Я семенила за ним, не помня себя, не вникая, куда мы идем, по длинному желтоватому коридору всего с одной работающей лампочкой. Отворилась деревянная дверь, и я оказалась внутри. Махонькая комнатка с тремя кроватями, шкафом, столом, двумя стульями, какими-то коробками, на которых лежит одежда. Наступить-то некуда. Я топчусь где-то возле двери, все еще не понимая, что со мной происходит. Дверь за нами закрывается, его руки скользят по моим плечам, властно и нежно сжимая их, я ощущаю спиной дверь и Лешкин горячий поцелуй на своих губах. Меня обожгло, я стою вся мокрая, неспособная шевелиться и умоляющая, чтобы это не было сном, чтобы он вмиг не растаял, превратившись в легкую сухую дымку. Мои руки меня не слушаются, они действуют сами по себе, обнимает его шею, скользят по спине, я жадно ловлю своими губами его губы, жадно впиваюсь в них страстными поцелуями. Его прикосновения заставляют меня вздрагивать снова и снова. Он раздевает меня, я раздеваю его, и мы падаем на железную кровать, которая проминается под нашим весом чуть ли не до пола. Мы вместе, мы едины, мы сплетены, нам безумно хорошо.  Воздух в комнате горячий от нашего дыхания, горячий и влажный. Мы лежим, прижавшись друг другу, на узкой кровати и переводим дыханье. Моя голова на его груди, так что я могу чувствовать каждый его вздох и слышать сердце.
– Я люблю тебя, – говорит Лешка, целуя в волосы. Я молчу. Не могу ответить тем же. Я не люблю его, нет, я желаю его, он будоражит мою кровь, заставляет сердце сжиматься, но я не люблю его.
Утро приносит прохладу и свежесть. Меня будто окунули в ледяную воду, заставив протрезветь. Произошедшее ночью кажется лишь сном, каким-то болезненным, туманным, смазанным сном. Но повторяются на следующую ночь. И мне снова жарко, я снова горю, я снова в его объятьях, снова ловлю его губы. Ночь за ночью.
Однажды он не приходит. Я жду его у корпуса, завернувшись в куртку и переступая с ноги на ногу, холод уже начинает покусывать. Тогда у меня начинают закрадываться сомнения. Сомнения в том, что я что-то делаю не так. Почему я стою сейчас здесь и жду его? Ведь я не люблю его, почему я веду себя также, как с… Я осекаюсь. Не хочу это вспоминать, иначе боль раздерет меня на куски. Но мысли упорно проникают в голову, упорно заставляют вспоминать, задумываться. Но сейчас я должна думать о другом, сейчас я должна принять правильное решение, решить свою дальнейшую судьбу. Я заставляю себя уйти от мыслей, убежать домой и сосредоточиться на главном. 
Придя домой, я тут же ныряю в комнату, сбрасываю сапоги и забираюсь на кровать, подбираю под себя ноги, достаю из-под подушки колоду карт, и из головы вылетают все вопросы. Я вяло тасую карты и смотрю рассеянным взглядом на обшарпанный гардероб годов, этак пятидесятых и не могу собрать мысли воедино.
Тихонько открывается и закрывается входная дверь, слышатся шаркающие шаги, бормотание. Приоткрывается дверь комнаты и в нее в прямом смысле вваливается Колька. Он падает ничком и тут же засыпает. Я вскакиваю от неожиданности, откладываю карты и подбегаю к нему. От него невыносимо разит перегаром. Я опускаюсь на корточки рядом и пытаюсь растолкать, но Коля спит настолько крепко, что, кажется, его даже пожар не поднимет. Я сдаюсь, поднимаюсь на ноги и оцениваю фронт работ. Беру его за руки и тяну на себя. Не оставлять же его наполовину в комнате, наполовину в коридоре. Он тяжелый, неподатливый, я тяну изо всех сил, но он практически не сдвигается. Но мои мучения, в конце концов, окупаются, и мне удается закрыть дверь и забраться обратно на кровать, стараясь вернуться к своим мыслям, но я не могу. Мой взгляд то и дело падает на брата. Моего маленького несчастного брата. Почему нам досталась эта жизнь? Мои пальцы сами тянутся к колоде и я, практически не думая, выкладываю три карты вряд. Я внимательно всматриваюсь в символику карт, пытаясь уловить связь с его состоянием. Борьба, выбор, чужое счастье. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что именно с ним произошло: он боролся за любимую, но та выбрала не его и сделала, быть может, правильный выбор, но видеть их счастье Коле до безумия больно.
Перед глазами встал образ Саши. Я крепко зажмурилась, сглатывая слезы и сжимая пальцами покрывало. «Только не думать, ради Бога, только не думать!», и я снова выкладываю карты, задавая лишь один вопрос, который, словно нож, постоянно вонзается в мою душу: «Почему?» Но я уже не могу сосредоточиться, я смотрю сквозь карты, я вижу прошлые события, что связывали нас, я вижу зимние прогулки, вижу ту маленькую себя, так безумно влюбленную, такую… больную этой любовью. Я уже не способна контролировать себя, слезы бегут по щекам, я задыхаюсь от них, хочу кричать, метаться, хочу быть рядом с ним. Карты летят на пол, я падаю лицом на подушку и, сжимая ее края, реву в голос. Моя душа разрывается на миллионы маленьких частей. Я понятия не имею, что делать дальше, как жить дальше, куда идти дальше. Моя учеба, Лешка, Валерий, Дуська, моя группа, бабка, брат, мать – все это кажется пустым звоном, бутафорией, иллюзией, которой я пытаюсь заполниться зияющую дыру в себе. На самом деле я пуста, на самом деле я ни на что не пригодна, и, чтобы я ни делала, как ни старалась, я больше никогда не увижу Сашу. Я ненавижу эту пустоту, ненавижу это бесконечное «никогда». Я дергаюсь на кровати, будто в припадке. Я схожу с ума от боли, от любви, от своего бессилия. Тогда, еще тогда я должна была что-то сделать, должна была!
Я вылетаю из комнаты, стараясь не наступить на брата. Глаза застилают слезы, ударяюсь о дверной косяк, пошатываюсь и чуть не падаю.
– Милая, что случилось? – доносится с кухни. Я замираю. В бешенстве смотрю на мать. Перед глазами с огромной скоростью мелькают кадры из прошлого, а в ушах предательски звучит: «Это из-за нее! Это ее вина!». Я вылетаю вон из квартиры, хлопнув дверью, перепрыгивая ступеньки и, чуть не падая, выбегаю на улицу. Я бегу, не разбирая дороги, сталкиваясь с прохожими, минуя их, слыша только стук собственного сердца. Я забегаю в какой-то район, мне до этого незнакомый. Плотно прижавшиеся друг к другу девятиэтажки, мусор, валяющийся под окнами, пара-тройка котов, лениво развалившихся на остывшем асфальте, мерцающий где-то сзади фонарь. Я практически ничего не вижу, иду на ощупь, стирая слезы и опираясь рукой о липкую стену. Звуки стихли. Не слышно ни гула автомобилей, ни голосов людей. Зловещая тишина окутала это место. Я остановилась и прижалась спиной к стене, переводя дыхание после бега, вытирая слезы и давая глазам привыкнуть к мраку, убираю назад волосы и внимательно оглядываюсь. В конце дома, в свете фонаря, стоит фигура с палкой, фигура, никуда не двигающаяся. Я отлипаю от стены и бреду к этому старику. Но, когда остается всего несколько шагов до него, я замираю. Страх подкрадывается к горлу. Это тот самый старик с тростью. Холодок пробегает по спине, я не могу пошевелиться. Несколько тягостных секунд проходят в моих попытках совладать с собой и заставить подойти. Я словно маленький ребенок, который только учится ходить – шаг, еще шаг, еще шаг и уже становится легче идти. Я уже могу идти.
– Кто вы такой? – оказавшись на расстоянии в полметра от него, спрашиваю я.
– Владимир Вольфович, – с теплой улыбкой, отзывается старик. – Могу я узнать ваше имя, барышня?
– Лида, – отвечаю я, стараясь быть как можно более невозмутимой и спокойной. – Я вижу вас не в первый раз.
– Правда? – искренне изумляется старик, переступая с ноги на ногу. Он тяжело опирается на трость, отчего не может стоять ровно, только чуть наклонившись. Я никак не могу разглядеть его лица. Свет падает на него немного сзади, отчего его седые волосы неестественно блестят.
– На крыше, в парке, сейчас. Вы будто преследуете меня.
– Барышня, это лишено всякой логики, к чему мне вас преследовать? Да и гиблое это дело, людей преследовать без цели, – старик тяжело вздыхает и еще больше опирается на свою трость.
– Тогда как вы объясните свое появление на крыше? Все остальное я еще могу списать на случайность, но никак не крышу.
– К чему вам это знать, Лидочка? – его голос стал печальнее и тише.
– Для меня это важно. Вам трудно ответить? – мне снова становится страшно.
– Я Карлсон, который живет на крыше… – отшучивается старикан.
Я молчу.
– Ладно, извините, – вздыхаю я. – Тогда скажите как…
– Через три дома направо, потом вниз по проспекту, – даже не дослушав вопроса, отвечает Владимир Вольфович. Я смотрю на него растерянно и испуганно. Но он молча поворачивается и медленно уходит прочь. Мне хочется остановить его и потребовать объяснений, но внутренне я понимаю, что ничего из этого не выйдет, потому медленно начинаю идти в том направление, которое указал старик.
Миную дома и выхожу на проспект. Город снова обретает привычные звуки, запахи, краски. Я одиноко бреду по тротуару, как вдруг подле меня останавливается машина и оттуда высовывается безобразная лысая голова, демонстрирующая гнилые зубы и огромный шрам на левой щеке. Голова, сиплым голосом, предлагает мне прокатиться и немного развлечься, но я делаю вид, что не замечаю ее, что я погружена  в свои мысли. Но голова не отстает, едет рядом со мной и все уговаривает и уговаривает. Я начинаю злиться, резко останавливаюсь и требую отстать. Но голова не сдается. Тогда мне приходится сорваться с места и побежать прочь, свернуть  в какой-то двор и уже там боязливо оглянуться. Я снова в темноте, снова почти ничего не вижу. Но здание кажется мне знакомым. В сердце больно колит. Через два дома дом бабки. Старик направил меня не к себе домой, а к ее дому.
Словно ведомая кем-то или чем-то, я подхожу все ближе и ближе к невзрачной пятиэтажке, слышу такой знакомый и родной запах бродячих кошек и мусорных контейнеров, располагающихся на углу. Именно здесь началось мое путешествие в себя, именно она научила меня тонкому миру и проведению, именно ради нее я решила стать врачом. А теперь ее нет… И никогда мне уже не подняться в ту квартиру и не выпить с бабкой чашку чая.
Я дохожу до подъезда, все так же озаряющегося желтоватым светом фонаря. Это единственный подъезд в этом доме, который так хорошо освещается.
Ветер свистит в балконах, будто подзывает к себе. Поднимаю голову и смотрю на темные окна бабкиной квартиры. И так грустно и холодно становится внутри. Не контролируя себя, вхожу в подъезд, поднимаюсь на третий этаж и замираю напротив незнакомой двери. Старую ветхую деревянную заменили на сверкающую железную, серую, с маленьким глазком, отблескивающим в свете коридорной лампы. На двери прилеплено распечатанное объявление о продаже квартиры и указан номер телефона. Я подхожу ближе и пальцами касаюсь метала, он обжигает холодностью и непривычностью, но так хочется верить, что бабка там, за этой дверью, пьет чай, смотрит вечерние новости, а на коленях у нее мурлыкает белоснежная кошка. Смахиваю непрошенные слезы и быстрым шагом ухожу прочь. Меня не должно было быть здесь. Не должно.
И я бреду домой, спокойно и уверенно. Моя боль покинула меня, спряталась куда-то на задворки памяти. Я дышу полной грудью и могу думать, а думать мне есть над чем. Вот он, тот выбор, о котором говорила гадалка. Вот они те двое мужчин, к которым я так привязана.
Ветер треплет мои волосы. Становится холодно, я прячу руки в карманы, но это не спасает. Деревья уже стоят голые, листья смешаны с грязью. Этот мир желто-черный, будто на него смотришь через грязное стекло. А какой мир хотела бы я?
Проспект уходит вниз, к реке, а мне пора свернуть в темный тихий двор и пройти мимо школы, в которой я училась. Ни разу после окончания я здесь не была. Здание все такое же – угрюмое и темное, безжизненное, хотя в нем и кипит энергия днем, сейчас оно тоскует и мерзнет также, как и я.
Деревья, под которыми я стояла, ожидая Сашу, спилили. Теперь здесь пустое темное место  с серым асфальтом. Как-то даже больно от этого. Будто частичку души уничтожили, вместе с этими деревьями. Еще несколько шагов и я точно на том месте, откуда мы обычно начинали свои прогулки после школы. И вдруг тьма отступает, деревья покрываются слоем снега, тишина рассыпается и воздух заполняется детскими голосами, криками и визгами. Слышны недовольные голоса учителей, требующих вести себя приличнее, нудные замечания взрослых по поводу испачканных брюк или рубашки. А впереди идут парень и девушка, о чем-то увлеченно беседуя. Парень весело размахивает своим портфелем, а девушка просто идет рядом, держа руки в кармах куртки. Это он и я. Тот счастливый мир, где мы рядом. Я бы хотела навсегда остаться в том времени, пусть и переживать вечно одни и те же дни, но я готова отказаться от всего ради этого. Ради моей любви…
Мои мысли прерываются, теряются, тает и картинка, когда я оказываюсь на пороге собственной квартиры. Время ушло, ушло безвозвратно и теперь у меня новая жизнь, жизнь, в которой я должна что-то достичь, чтобы показать всем, что я не просто дочка бывшей проститутки. И мне хочется верить, что я смогу его увидеть, что мы еще встретимся, обязательно встретимся и будем вместе. В конце концов, этот самообман заставит меня жить дальше, добиваться чего-то, стараться для чего-то, но что со мной будет, когда я столкнусь с реальностью? Когда пойму, что я ничего не смогла, что все это было зря? Что будет, когда я пойму бессмысленность своих действий?
 
Глава 9. Сибу.
Я сидела в кресле и укачивала Беатрису. Малышка была похожа на маленького ангела в белоснежных пеленках, крепко закрыв глазки, она мирно сопела под мое мурлыканье колыбельной.
Дисплей телефона неожиданно засветился, вызывающим абонентом был неизвестный номер, так что следовало предположить, что это по работе. Я дотянулась до телефона, нажала кнопку принятия вызова, поднесла к уху и тихо-тихо, чтобы не разбудить ангелочка, но и чтобы другой абонент меня слышал, произнесла заученную за два месяца работы речь. Поговорив с потенциальным клиентом и приняв у него заказ (что было не так-то просто: мне необходимо было, держа ухом телефон, одной рукой вводить данные клиента в нашу базу и оформлять ему заказ, другой удерживать уже не очень легкую малышку), повесила трубку и облегченно выдохнула. Последнее время даже такая работа забирает у меня  много сил.
За окном серая осень. Грустное начало ноября с холодными ночами и не менее холодными и темными днями. Снега нет до сих пор, улицы слишком серые и угрюмые, люди прячутся от холода в пальто и капюшоны, с сердитыми лицами куда-то вечно спешат.
Дисплей снова мигает и история повторяется. Затем еще несколько раз, пока я не сдаюсь и не укладываю Беато в кроватку, после чего я почти падаю на диван, телефон снова звонит, но у меня уже нет сил встать и дойти до него. Так и лежу, проваливаюсь в болезненный сон и просыпаюсь, снова проваливаюсь и снова просыпаюсь.
С работы приходит Ник, первым делом поднимает малышку на руки, целует в маленький лобик, она ему радостно улыбается. Мужчина укладывает ее обратно и подходит ко мне. Я смотрю на него, устало и туманно. Кажется, мое зрение стало хуже или это лишь от усталости. Он наклоняется ко мне и оставляет нежный поцелуй на губах, оценивающе всматривается в мое лицо и недовольно качает головой.
– Ужасный вид, да? – убито спрашиваю я, с натянутой улыбкой.
– Тебе надо сходить к врачу, Сибу, это уже не смешно, – Ник касается моих волос, убирает их с лица.
– Пройдет, просто было тяжело некоторое время, вот и сказалось, – отмахиваюсь я, хотя самой уже становится страшно.
– Все равно в субботу я отвезу тебя к врачу, считай это моей просьбой, – он улыбается и отходит к столу, снимает пиджак и вешает его  на спинку стула.
– Но с кем же мы оставим Беато? Не брать же ее с собой?
– Я попросил Марию Васильевну, она приглядит, – и он уходит из комнаты, тихо закрывая за собой дверь.
В моей душе селится страх. Что если это не обычная усталость и не временное расстройство нервной системы? Что тогда?
С субботы начинается мое хождение по мукам. Около восьми Ник поднимает меня, я сонно плетусь в ванну, умываюсь и делаю легкий макияж, чтобы не выглядеть совсем уж привидением. Я ужасно постарела: глаза ввалились, появились сине-зеленые мешки под глазами, лицо стало бледным, в глазах больше не видно той радости, тех искр, что обычно присущи молодым. Это со мной сделали роды? Тональный крем и румяна возвращают лицу относительно божеский вид, наношу немного помады и выхожу из ванной комнаты. Слышно, как Мария Васильевна, соседка, нянчит Беато. Ник уже одет и терпеливо ожидает меня на стуле в коридоре. Я прохожу в комнату, целую малышку в лобик и улыбаюсь ей, такой красивой, внимательно и любяще смотрящей на меня своими карими глазками. Перехожу в другую комнату, достаю из гардероба джинсы и свитер, натягиваю их, расчесываю волосы и выхожу к Нику. Хочется извиниться, что я так долго, но я почему-то молчу. Он весь сияет, глядя на меня, хотя ничего нарядного в джинсах и свитере нет, но все же лучше грязного халата, на который несколько раз срыгнула Беато.
Мы выходим из подъезда и забираемся в машину, купленную в кредит, который нам выплачивать полтора года. А если сейчас у меня окажется какая-то болезнь, то придется тратиться и на лекарства. Внутренне молюсь, чтобы ничего страшного у меня не было, это просто срыв, усталость. Я всегда была подвержена нервным стрессам и всегда тяжело это переживала, особенно  в детстве. В нос ударяет запах бензина, машина заводится не с первого раза и рывком трогается с места.
За стеклом все та же серость, что была вчера. Солнца будто и вовсе не существует. Вот и еще одна причина моего плохого самочувствия. Уверена, что все пройдет, когда…
Мысль закрадывается в мою голову абсолютно случайно, меня бросает то в жар, то в холод. Я испуганно бегаю глазами по прохожим и вжимаюсь в автомобильное кресло. Мне в этом году исполнится двадцать шесть лет.
– Тебе плохо? – с беспокойством спросил Ник, бросая взгляд то на дорогу, то на меня.
– Нет, все нормально, – отмахнулась я и уставилась в окно.
Тогда, в детстве, в юности, мне казалось, что это будет так нескоро, что я успею столько всего, что я не буду жалеть. А сейчас мне по-настоящему страшно, сейчас я оставлю человека, который поистине любит меня и человека, нуждающегося во мне.
Мы остановились. Я и не заметила, как здания перестали двигаться и затих мотор. Борясь с неприятными мыслями, я вылезла из машины и вместе с Ником пошла в больницу. Высокие ступеньки, тяжелая входная дверь и ворчливая гардеробщица – первое, что встретило меня здесь. Я никогда не придавала значения местам, зданиям, никогда не задумывалась о том, что они тоже могут быть живыми, что могут копить в себе энергетику людей, но сейчас я кожей ощущала здесь смерть. Обреченность накатывала на меня с каждым шагом, приближающим меня к кабинету врача. И я понимала, что это место станет моим последним пристанищем. Я умру здесь.
Ник взял меня за руку, видимо, почувствовал мое убитое состояние и пытался хоть как-то поддержать.
Выслушав жалобы, врач посоветовала сдать анализы и придти к ней, как только они будут готовы. Мне хотелось возразить, вскочить, убежать, хлопнув дверью, кричать, что я не хочу умирать здесь, что мне уже не помочь. Откуда, черт возьми, во мне появилась эта обреченность? Разве это не просто детские домыслы? Разве…
Когда я держала Беато на руках, мне становилось лучше, я будто наполнялась энергией. В ближайшие дни я старалась как можно больше всего делать, как можно больше времени проводить с дочкой и отмахиваться от просьб Ника поехать и сдать анализы. Я уверяла его, что это была лишь усталость и мне помогли витамины, я уверяла его и себя. Наша жизнь снова стала обычной: работа, совместный ужин, разговоры ни о чем и прогулки по вечерам с Беато. Мы как одна семья, семья, которая так много пережила вместе. Я никогда не спрашивала Ника о женщинах до меня, мне казалось это не этичным, хотя временами любопытство и укалывало меня, ведь он знал и о Максиме, и о Диме…
Я часто стала разговаривать с мамой. Мне столько нужно было ей сказать, за столько извиниться, что я почти каждый день писала ей письма и посылала по нашему старому адресу. Через месяц они возвращались с пометкой, что такого адресата нет, но я все равно посылала и посылала. Это помогало мне, помогало простить себя за то, что не была рядом с человеком, который искренне любил меня, который видел меня насквозь. Я писала письма и отцу, прося, чтобы он там заботился о маме. Иногда я срывалась и на весь лист писала: «Ждите, я скоро приду». Кажется, я сходила с ума. Но наутро все проходило.
Люблю ли я сейчас Диму? Сложный вопрос, на самом деле… Это тот человек, который украл мое сердце, тот человек, которого я предала и с которым было столько планов и надежд, которые рухнули в одночасье. И так не хотелось признавать, что в этом только моя вина и ничья больше, только моя… Я укачивала его маленькую копию, пела ей колыбельные и погружалась в мечты, где мы вместе, в той солнечной квартире, играем с подросшей Беато.
Однажды я написала ему письмо и вложила туда фотографию, но отправить не успела. В глазах потемнело и я рухнула на снег прямо возле почты. Вокруг засуетились люди, завизжала сирена кареты скорой помощи. Это был первый прощальный звонок.
Очнулась я в серой палате, чем-то напоминающей ту, в которой рожала Беато, только эта была заметно уже и писк приборов нарушал тишину.
 Я  долго убеждала врача, что у меня просто переутомление, что со мной уже все хорошо, но мне не верили. А когда пришли результаты анализов, спорить стало бессмысленно. Я видела по побелевшему лицу Ника, зашедшему меня проведать с букетом ромашек, что результаты неутешительные. Во мне что-то сжалось. Мои глаза бегали по его лицу, задавая немые вопросы и получая немые ответы. Я умру.
– Все будет хорошо, Сибу, – соврал он, садясь на стул рядом с кроватью и как-то неаккуратно кладя цветочки на тумбу. Он врал, его выдавали и голос, и мимика, и жесты. Его выдавало абсолютно все. Ничего не будет хорошо. Теперь ничего не будет хорошо.
Я не смогла сдержать слез. Чуть сползла с кровати, уткнулась ему в плечо и рыдала. Я впивалась ногтями в белую ткань больничного халата, прижималась мокрой щекой к его немного колючей, пухлой щечке.
– Почему? – рыдала я. – Сначала муж, который пьет, потом смерть отца, расставание с любимым человеком, смерть матери, потеря друзей, а теперь, теперь, когда все более-менее нормализовалось должна умереть я?! Почему?! Кто придумал эту чертову жизнь?!
Ник водил руками по спине, пытаясь меня хотя бы немного успокоить, но я чувствовала, как он сам вздрагивает, от набегающих слез.
– Я люблю тебя, Ник, – хныкала я, прижимаясь к нему все сильнее.
– И я тебя, Сибу. Все будет хорошо, мы справимся.
Но мы не справимся, я знаю это точно, абсолютно точно. Теперь я должна смириться с тем, что мне осталось жить буквально два месяца. Причем они будут проистекать в больницах, за химиотерапией, я не смогу кормить свою дочку, я превращусь в овощ, а не женщину. Я не хочу этого, я не хотела этого, почему?..
Почти каждый день мы с Ником ездили то в одну клинику, то в другую, но никто не брался за операцию. Это было бесполезно. Опухоль поразила слишком много мозговых клеток. Это конец.
– Если бы раньше, – разводили врачи руками. – Мы бы что-то могли, а сейчас ни за какие деньги.
Перед нами закрывались двери, одна за другой. Курсы химиотерапии стали для меня сущим наказанием, не облегчающим, а только добавляющим боли. Казалось, что моя голова вот-вот лопнет от раздувающегося в ней шара.
Мне было безумно жаль Ника, он ни в чем не виноват, почему на него свалилось это? Почему я не осталась одна со всем этим?
Четвертого декабря мне исполнилось двадцать шесть лет. Празднование было довольно скромным. Я сидела в косынке и в халате, Ник в трениках и какой-то рубашке. Пара салатов, наскоро пожаренное мясо, компот и небольшой тортик с двадцатью шестью свечами. Я знаю, что Ник безумно хотел порадовать меня, внести что-то волшебное в этот день, потому я так старалась улыбаться и смеяться над его неумелыми шутками. Так прошел мой последний день рождения. Сама мысль, что он последний, угнетала меня. Но тогда я еще не знала, что это не самое страшное.
Буквально через пару дней у меня начались провалы в памяти. Я забывала, как зовут дочку, забывала, как зовут моего гражданского мужа, забывала события прошлого дня или прошлого часа. Оставлять меня одну становилось опасно, но нанять сиделку нам было тогда не по карману. Нику пришлось взять небольшой отпуск.
В проблесках сознания, когда я все помнила и все осознавала, я приняла, вероятно, самое эгоистичное решение – уйти. Пока Ник и Беатриса спали, я оделась и вылетела на улицу. Декабрьский мороз ужалил мое лицо и руки. Я натянула перчатки и поспешила прочь от дома, забралась в автобус, вставила в уши наушники и погрузилась в сладкие воспоминания о моем первом «побеге» из дома. Как тогда все волшебно начиналось. Слезы сдавили горло.
Дыхнув на стекло, я принялась замершим пальцем выводить имя своей дочки. «Прощай, Беато», – мысленно произнесла я и грустно улыбнулась ее имени, неаккуратно выведенному на стекле. Автобус налетел на кочку, и меня немного подбросило вверх.
 Куда я ехала, я не могла сказать. Я просто ехала, как и в тот раз, ведомая какой-то волей проведения. Я вышла где-то в центре города и побрела по тротуару, увеличивая громкость музыки, чтобы не слышать звуков города. Так я отгораживалась от реальности, угнетавшей меня, так я убегала в свои мысли.
Зашла в какое-то кафе, расположилась за столиком у окна и, заказав капучино, попросила также листок бумаги и ручку. Я должна была кое-что важное сказать Нику. Кое-что очень важное. Но пальцы не слушались, буквы выходили корявыми и непонятными. Я чертыхалась, но все же смогла написать пару строк, скомкать бумажку и спрятать ее в карман куртки. Надеюсь, если я умру где-то здесь, догадаются обшарить мои карманы.
Милая молоденькая девушка принесла капучино и лучезарно улыбаясь, удалилась обслуживать только что пришедшую пару.  Я запустила руку в карман, чтобы выключить плеер и наткнулась на конверт. Да, то самое письмо, которое я хотела отправить Диме, лежало смятое в кармане куртки. Я подозвала официантку и попросила ее за умеренные чаевые отнести письмо на почту, та согласилась не раздумывая, а я, грея пальцы о чашку, грустным взглядом смотрела на серые улицы Москвы. Допив свой капучино и закутавшись в куртку, я вышла на улицу и побрела вперед без смысла и цели. Вывески призывали меня заглянуть то в один магазин, то в другой, соблазняя огромными скидками; люди опустив головы и закутавшись в шарфы, сновали туда-сюда, поднимались и спускались в переходы, забегали, подкупленные яркими рекламами в магазины, говорили по телефону, нервно курили у памятника в ожидании знакомого.
Я подошла к переходу и остановилась, ожидая разрешающего сигнала светофора. Мимо проносились автомобили, шурша колесами по асфальту, над головой рекламный щит призывал смотреть на машины, а не на светофоры, потому что последние еще никого не сбивали. Люди, рядом со мной, нервно переступали с ноги на ногу, кто-то поглядывал на часы, кто-то подпевал своей любимой группе, кто-то смеялся и обсуждал сегодняшний день… Светофор переключился. Толпа уверенно сделала шаг вперед, но первым на дорогу вылетел маленький мальчик, лет четырех-пяти, за ним спешила бабушка, пытаясь схватить за капюшон синенькой курточки. Толпа сделала шаг назад, все, кроме мальчика, и в ужасе замерла: на него летела легковушка. Почему-то я все это видела будто в замедленной съемке и какой-то странной дымке. Белая Лада Калина истошно сигналила, приближаясь миллиметр за миллиметром к ребенку, она коснулась хрупкого тельца, которое от удара подлетело вверх, ударилось о капот и упало на асфальт, под крики пешеходов и бабушки. Под ним растеклось кровавое пятно, а "Лада Калина" унеслась прочь.
И вдруг тишина. Все еще горит красный свет. Стоящий рядом со мной мужчина недовольно переминается с ноги на ногу и тихонько уговаривает светофор переключаться уже. И вот начинает мигать зеленый движущийся человечек, и толпа делает шаг, но вперед выбегает ребенок, толпа делает шаг назад. Я уже ничего не слышу, срываюсь с места, хватаю мальчишку за капюшон и оттаскиваю в сторону, проносящаяся мимо "Лада" цепляет меня и отбрасывает в сторону. Острая боль пронзает мою ногу и весь левый бок, я морщусь, но заставляю себя молчать. Толпа облегченно вздыхает, время начинает двигаться в своем изначальном темпе. Бабушка подлетает к ребенку и обнимает его, люди окружают меня, кто-то достает телефон и вызывает скорую, кто-то, подумав, звонит в милицию.
– Спасибо вам огромное! – чуть ли не кланяется бабушка. Но мне сейчас не до ее благодарностей, я смотрю на мальчика, пытаясь вспомнить, где я его видела. Догадка ошеломляет меня. Это тот самый, тот самый, что был в больнице, тот самый, про которого говорила Бабушка Призрак. Я грустно усмехаюсь и откидываюсь на спину, смотрю на серое небо. И вдруг на душе становится так легко, как не было все это время, так смешно и легко. Я начинаю смеяться, на удивление зевакам, я просто заливаюсь веселым смехом. Лежу на дороге, в грязи, со, скорее всего, сломанной ногой и смеюсь так задорно, как ребенок, и не могу остановиться.
Это странное спокойствие и умиротворение обволакивает меня, я чувствую себя такой взрослой и мудрой, я хочу поскорее закончить со всеми делами и уйти, спокойно уйти. По дороге в больницу мне снятся странные сны… То этот мальчик бежит по улицам города, то его машина везет куда-то… Потом я вижу здание, обнесенное забором и с решетками на окнах, угрюмое здание, из которого слышит детский смех… Я слышу плач, но не могу понять откуда он доносится, вокруг темнота, странная сухая темнота, которую можно пропустить сквозь пальцы.
Я просыпаюсь, укрытая холодной простыней, с перебинтованной ногой, в тошнотворного цвета и запаха палате. Рядом сидит Ник, опустив голову, и роняет слезы. Мне становится неловко, но вечно притворяться, что я сплю нельзя. Кладу ладонь ему на голову и виновато улыбаюсь. Мужчина поднимает на меня глаза и, улыбаясь, произносит:
– Дурочка, я так за тебя переживал, – и снова не может сдержать слез, но, совладев с собой, вылетает вон из палаты и возвращается через несколько минут, спокойным и уверенным.
– Прости меня, – тут же выпаливаю я, задорно улыбаясь, и натягиваю простыню до носа, чтобы скрыть улыбку.
– Главное, что с тобой все хорошо. Ну… – он бросает взгляд на ногу, – кроме нее.
Я грустно выдыхаю, и Ник тут же поправляет себя:
– Это не перелом, всего лишь вывих, пройдет довольно быстро! – он улыбается как-то по-детски, заводит руку за голову и почесывает затылок. Я тоже смеюсь, так искренне и задорно.
– Ник… – робко начинаю я, высовывая нос из-под простыни. Мужчина вопросительно и заинтересовано на меня смотрит.
– Давай уедем путешествовать, когда нога пройдет? – я умоляюще смотрю в его глаза.
– Но… А как же… – теряется Ник и опускает руку. – Как же лечение?
– Мне лучше, правда. Пожалуйста, умоляю тебя, – я смотрю насколько это возможно мило и наивно, будто котенок, просящий еды. – С Беато…
– Хорошо, – его голос падает в грусть и напряжение, но он соглашается, потому что также, как и я, понимает – это последнее наше путешествие.
Но на следующий день я абсолютно ничего не помню. Я смотрю в серое окно, рисую карандашом какие-то завитушки на тетрадном листе. События предыдущего дня стерлись из моей памяти будто их и не было. Я не улыбаюсь больше, спокойно принимаю свою судьбу. Когда Ник приходит проведать меня и уточнить детали поездки, сталкивается с непониманием с моей стороны и мутным взглядом.
– О каком путешествии вы говорите? – словно строгая мать, отчитываю я его. – Мы с вами даже не знакомы! И разве вы не видите, что у меня сломана нога? – я кивком указываю на перебинтованную ногу. – Пожалуйста, пойдите прочь, пока я не вызвала медсестру!
Ник уходит. Мрачный, понурый, уставший Ник.
На следующий день случается нечто более ужасное. Он приносит мне Беато и я не узнаю ее.
– Какой чудесный ребенок, – улыбаюсь я, когда малышка ложится мне в руки. – Это ваш? – я поднимаю глаза на Ника и вижу в них сожаление.
– Она твоя дочка… Беатриса, – выдавливает он, опускаясь на стул.
– Какая чушь, – смеюсь я. – У меня нет детей, и явно не будет. Я же умру, – удивительно, что я не помню многих моментов своей биографии, но вот о своей болезни знаю точно и ни на секунду не забываю. Мое время неумолимо истекает…
 Когда время посещений проходит и Беато забирают у меня, я проваливаюсь в сон. Мне снится зеленый луг, по которому я гуляю, но, запутавшись в подоле платья, я падаю в густую траву. Ко мне подходит маленькая девочка, улыбается и протягивает свою ручонку. Я сначала отмахиваюсь, но потом принимаю ее помощь.
Я просыпаюсь посереди ночи. В палате темно. Нашариваю сотовый телефон и бумагу с ручкой. Пока я в уме. Пока я могу мыслить и осознавать, я пишу письмо, письмо Нику. Нечто вроде завещания, последней воли. Пока я ничего не забыла, пока не потеряла себя. Буквы выходят неровные, приходится держать телефон, отчего писать становится еще более неудобно, но я всматриваюсь и понимаю, что пишу понятно, он прочитает, он поймет.
Закончив, я лежу и смотрю в потолок. Я боюсь засыпать. Я боюсь снова проснуться ничего не помнящей.
Утро дается тяжело. Глаза закрываются, а за окном не светает. Я начинаю сходить с ума от ожидания. Не хочу будить Ника так рано, подожду хотя бы девяти, но каждая секунда слишком дорого дается, я рискую заснуть. Набираю СМС: «В черной сумке, в боковом кармане есть визитка, сохрани ее, обязательно сохрани!», и я проваливаюсь в сон, только успев отправить сообщение.
Я осознаю себя только после редких визитов Беато, только после того, как подержу это сокровище на руках. Провалы становятся все длительнее. Я забываю прошлое, оно меркнет, стирается, чернеет, будто его и не было никогда, но я удивительно четко помню свое детство и лицо Бабушки Призрака. Как она играет со мной, как рассказывает о моей судьбе, о моем пути и о моем выборе. Неосознанно, но я сделала свой выбор, сделала, когда впервые уехала из дома, уже тогда… Я была слишком беспечна, слишком уверена в своих силах, в своей жизни. А теперь она тает, я таю вместе со своими воспоминаниями. Скажи мне сейчас описать Максима, я смогу вам лишь промямлить: «Он был» и больше ничего. Я не помню его лица, не помню характера и связывающих нас событий. Я забываю и Диму… Забываю нашу первую встречу, теряю где-то и друзей, все исчезает, остается только пустынное серое завтра с обреченностью и пониманием, что завтра исчезнет что-то еще и, даже находясь в здравом уме, я уже не смогу вернуть тех воспоминаний. Мне хочется плакать. Нет, не от боли, к ней я привыкла, к этой постоянной боли, которая не позволяет мне больше засыпать без таблеток. Мне хочется плакать от потери своего прошлого, от потери самой себя. Я спасаю свои воспоминания, записывая их, отрывисто, порой не совсем точно, но именно для этой цели у меня здесь ноутбук. А потом я перечитываю их, силясь восстановить в голове те краски, которые порождали эти воспоминания, но ничего не происходит, мое воображение уже не способно на создание чего-либо. И я сдаюсь. Перестаю записывать.
 
Глава 10. Андрей.
Летние каникулы, казалось, не закончатся никогда. В июле меня и Женьку отправили в лагерь на целый месяц. Сказать, что там было скучно – не сказать ничего. Программа была настолько однообразной, что мы уже запутались в том, какой сегодня день и сколько их еще осталось. Мы с Женькой пытались найти себе развлечение, но это оказывалось не так-то просто. Плюс ко всему мы единственные  с нашего интерната, кто попал именно в этот лагерь. Это были скучные дни, безумно скучные. Но, когда мы вернулись, лучше не стало. Лиса и еще нескольких ребят отправили в лагерь, и мы снова остались вдвоем в комнате, целыми днями валялись и читали книги, а по вечерам собирались в комнате досуга и смотрели фильмы, которые приносила Мария Александровна. Самое тоскливое во всем этом было еще то, что Лера уехала вместе с Лидией Дмитриевной на все лето. Потому начало осени мы ждали как спасение от удручающей скуки, но тогда и не предполагали, что принесет нам осень, а за ней и зима. Скандал с митингом около школы затих сам собой, по крайней мере, так нам казалось и так нам говорили учителя.
На сентябрьской линейке, по традиции проводимой возле парадного входа в школу, выступила загорелая Лидия Дмитриевна с приветственной речью, с напутствующими словами и взяла с нас клятву хорошо учиться, слушаться педагогов и всегда помогать друг другу. Мы в один голос прокричали: «Клянемся! Клянемся! Клянемся!» и пошли в столовую, праздновать день знаний. Тогда к нам еще приехали журналисты и снимали все на камеру. Из-за того, что я должен был быть со своим классом, я не мог сесть с Женькой или Пашкой, как и не мог никак найти Валерию.
Вечером был поставлен небольшой спектакль, проходивший в актовом зале. Готовили его ученики разных классов, имевшие актерские способности или просто заинтересованные в этой постановке. Я же таковым не являлся, так что смотрел с большим интересом, даже не подозревая сюжета постановки. Получилось очень даже интересно и задорно. Но я все никак не мог найти Леру. Когда спектакль закончился и учащиеся, делясь друг с другом впечатлениями, покидали актовый зал, я специально задержался, чтобы видеть выход, но Леру так и не углядел. Что-то странное возникло у меня в душе в тот момент, что-то, что я не мог объяснить.
Войдя в комнату и обнаружив на своей кровати загорелую рыжую девушку, я опешил и замер в дверях. На меня тут же налетел Пашка и недовольно протолкнул в комнату.
– Чего посередь дороги застреваешь? – возмутился он, обходя меня и пробираясь к своей постели. Но заметив девушку, замер и присвистнул.– Заблудилась, красавица?
Девушка с рыжими волосами, спадающими чуть ниже плеч выглядела лет на шестнадцать: длинные ресницы, изящные стрелки, блестящие губы, желтое платье лишь подчеркивали это.
– Не узнали меня? – расхохоталась девушка. – Вот что с девушками творит косметика! – всплеснула она руками, продолжая заливисто смеяться.
– Лерка, ты что ли? – огорченно спросил Лис. – И вправду, не признал. Тебе идет рыжий, – плюхаясь на кровать и все еще разглядывая гостью, сказал парень. – Вообще очень люблю рыжих девушек, это моя слабость, – он подмигнул ей и, скинув ботинки, улегся.
– Это правда ты? – подходя ближе, не мог поверить я. – Ты выглядишь намного старше.
– Конечно! – горделиво заметила Лера. – Вообще мама долго злилась, – она теребила кончики своих рыжих волос, – когда увидела, что я покрасила волосы, но потом тоже отметила, что мне так даже лучше.
Я был очень рад увидеть Леру такой веселой и жизнерадостной, на душе сразу становилось легче. Мы болтали допоздна, делясь впечатлениями о лете, которое самым красочным и интересным было именно у Леры. Лис, как выяснилось, попал в тот же лагерь, что и мы с Женькой, но все же смог скрасить там себе будни, отчего его чуть было не сдали в полицию.
Довольно быстро мы вошли в учебное русло. Подъемы по утрам стали привычным делом, уроки стали немного сложнее, а вечера интереснее. Теперь мы всегда собирались вчетвером и что-нибудь обсуждали, будь то книга или фильм, а может просто прошедший день.   
Ночью я проснулся от страшного сна, содержание которого вылетело из головы, как только я открыл глаза. Передо мной предстал полумрак. Я мог различать предметы и мебель и, бросив взгляд на кровать Лиса, увидел, что она пуста. В душу закрались сомнения и воспоминания всех наших разговоров, отчего больше уснуть не смог, лежал в полудреме, пытаясь представить, что Паша сейчас делает и что бы я делал, окажись за территорией школы.
Тихонько открылась дверь, и в комнату прошмыгнул Лис, он делал это настолько искусно и тихо, что будь хоть капельку темнее, я бы его не заметил даже.
– Чего не спишь? – полушепотом спросил он, разуваясь и пряча куртку в шкаф.
– Страшный сон приснился.
– О, это не ко мне, я к себе в кровать не пущу, вот к Женьке еще можешь, но не ко мне, –  парень явно был напряжен.
– Что случилось? – сделав вид, что не обратил внимания на подколку, спросил я.
– Ничего, – буркнул Лис и завалился спать.
На занятия не пошел, в столовую тоже, так и проспал почти весь день, за исключением нескольких минут на перекуры, от которых у Женьки начинался дикий кашель.
Рыжеволосая бестия все крутилась вокруг меня на перемене, пытаясь выяснить, почему Лис сегодня не пошел на занятия, и обещалась зайти вечером к нам. Я наблюдал за ней и все никак не мог привыкнуть к новому образу: к рыжим волосам, которые она по обыкновению держала распущенными, легкому макияжу, которому завидовали одноклассницы и за который ругали учителя. Она стала другой, совершенно другой, выросла.
Вечером, когда мы с Лерой смотрели кино, я сидел, вытянув ноги, а Лера, положив на меня подушку, улеглась сверху; Женька отчаянно пытался выучить историю; Лис, докуривая, заговорил:
– Решимость на счет бабки не прошла?
Мы встрепенулись. Лера подняла голову и во все глаза уставилась на паренька. Я молча смотрел на него.
– Я помогаю тебе, а ты помогаешь мне.
– Что вы задумали? – немного сонно, но уже заинтересованно, спросила девушка.
Лис хотел выйти со мной в коридор и поговорить один на один, но Лера и Женька убедили его, что мы все здесь друзья, так что должны доверять друг другу, и тот смирился. Рассказал о возможности покинуть территорию школы незамеченными даже днем, но сделать это мы должны именно завтра.
Выслушав все его предложения, Лерка тут же сказала, что пойдет с нами и это не обсуждается и изложила свой интерес в этом деле. Она слезла с меня и, подобрав под себя ноги, уселась на свободное место на кровати.
– Когда мы были на море, я спросила у матери, что именно случилось с отцом, но ничего, кроме «умер», не получила. Она даже отказалась сказать, кто он, а настаивать более я не могла, но тогда твердо пообещала себе, что выясню правду, чего бы мне это ни стоило. Раз эта тайна настолько охраняема, в ней что-то есть.
Лис ухмыльнулся и тут же получил обжигающий взгляд.
– Но как ты собираешься что-то узнать? – скептически спросила девушка.
– База данных, – улыбаясь, ответил Паша. Мы с Женькой переглянулись.
– У меня друг один может получить доступ к полицейской базе, – Лис докурил, поднялся с постели и отошел к окну. Женька, как всегда, начал кашлять, пряча нос и рот в покрывало.
Паша вернулся на кровать, сел напротив, устало положив руки на колени, и рассказал свою историю еще раз, уже для Леры, после чего протянул фотографию взрослого хмурого мужчины.
– Кажется, я знаю его, – задумчиво произнесла она, слезая с меня и подсаживаясь на кровать к Паше. – Когда мы ехали из Питера, автобус попал в аварию и этот мужчина был одним из тех, кто нам помогал.
– Мало что нам это дало, – выдохнул Лис. – Чтобы по базе пробить, нужно знать ФИО и желательно бы дату рождения. Потому, – он посмотрел на меня, – я и хочу, чтобы ты пошел со мной и соврал, будто этот мужчина пытался что-то тебе сделать… – немного грустно и задумчиво закончил он, понимая, что это звучит глупо. – А то у меня только затертый номер авто.
– Мы легко сможем узнать его имя и фамилию, если я скажу дяденькам полицейским, что этот мужчина ко мне приставал, тогда его еще и доставят в ближайшее отделение… – предложила Валерия.
– Итак, – начал Лис, вставая с постели и отходя к столу, – начнем мы с тебя, – он кивком указал на меня и я вздрогнул. – Поедем искать твою бабку. Тут возможно два случая, – он открыл ящик стола и вытащил белый лист, на котором тут же нарисовал прямоугольник, с заключенной внутри надписью: «бабка», а от него две стрелочки. – В первом случае она действительно оказывается дома, вы поговорите и там уже на месте сориентируемся. Во втором, более плачевном случае, если ее там не окажется, мы едем в полицейский участок, в котором работает мой знакомый, и смотрим, где работает бабка, а также, кем был отец Лерки и, собственно, выясняем личность и местонахождение нашего гражданина, – в последнем прямоугольнике Паша написал нечто нецензурное.
– Это чистое сумасшествие! Москва огромный город! Мы в получасе езды от самого города, а вам там еще несколько часов придется потратить на перемещения. Вас же здесь хватятся! – паниковал Женька. – А если что-то с вами случиться?
– Это уже не твое дело, – отрезал Пашка. – Ты нас постараешься прикрыть.
– Я иду с вами! – воскликнул Женька, вскакивая с кровати.
– Ты только что нас убеждал, что это провальная затея, – растерялся Паша.
– Ну и пусть! Я здесь один не останусь! – Женька держался уверенно.
Мы расхохотались, а Женя все никак не мог понять причин нашего веселья.
– Я вообще иду из-за Андрюшки! – надулся парень.
– И какой от тебя толк Андрюшке? – передразнил его Лис, подходя ближе.
– Да ладно, – смеялся я. – Пусть идет, чего уж там. Мы же все друзья!
В перспективе и дома все это звучало весело и задорно, когда же легли спать с единственной мыслью, что нам вставать в пять утра, я понял, насколько я не готов к этому действию и насколько я не готов узнать правду. Раньше, когда я задумывался над этим, когда фантазировал, как увижу ее, мне было интересно, я был счастлив. Сейчас меня сжимал страх, непонятный страх перед собственным прошлым, о котором я постепенно забывал в своей новой семье.
«А что если я наткнусь на мать?» – это было самым страшным и самым желанным. Мне хотелось, чтобы она обрадовалась мне, забрала обратно домой и мы снова жили семьей, чтобы все снова стало как раньше, несмотря ни на что. Я хочу поговорить с бабушкой, я просто хочу ее увидеть. 
Будильник запел мерной трелью ровно в пять часов утра и мы, как по команде, поднялись и стали одеваться. Встать сложнее всех оказалось Женьке, который преспокойно спал этой ночью. Но на недовольное Пашино шипение: «Сейчас же не встанешь, не возьмем тебя с собой!», поспешил подняться. На пороге нашей комнаты уже стояла одетая и накрашенная Валерия, с небольшим рюкзачком за спиной.
Мы покинули общежитие и теперь быстрыми шагами, то и дело оглядываясь, приближались к ограде. Именно в этом единственном месте колючая проволока отсутствовала, позволяя при желании и должной ловкости, перебраться. Лис последний раз оглянулся, подошел к ограде и, скрепив пальцы замочком, чуть присел, кивком показывая мне, что я буду первым. Положив руку ему на плечо, а другой, придерживаясь кирпичного ограждения, я поднял ногу и поставил точно в его руки и тут же, будто встав на пружину, поднялся вверх. Стараясь не упасть ни  в одну из сторон, перебросил ногу и оказался верхом на ограждении. Лис убрал руки и отошел в сторону. Я перекинул вторую ногу и аккуратно соскользнул на другую сторону. Следующим Лис подсадил Женьку. Когда Женя оказался наверху, я увидел в его глазах страх, и он как-то неуклюже спрыгнул вниз, приземлился на четвереньки и ободрал ладони о ветки. Буквально через секунду на заборе уже была Лера, спорхнувшая оттуда, словно птичка, и изящно, почти без шума, приземлилась на сухие листья. За ней спрыгнул и Лис.
Мы все вместе, друг за другом, шли по небольшой протоптанной тропинке. Светало. Я вслушивался в звуки, окружающие нас и с каждым шагом шум дороги приближался. Вскоре мы вышли к широкой трассе и пошли в правую сторону. В метрах пятидесяти от нас виднелся зеленый козырек остановки. Все молчали. Сердце больно ухало в моей груди от новых ощущений. Мы шли вдоль дороги, также цепочкой – первый Лис, за ним Лера, за ней Женька и я замыкаю. К остановке мы подошли вовремя, тут же подъехал автобус и распахнул свои двери. Мы пробрались в салон, сели на задние сиденья, передали за проезд и впервые вздохнули с облегчением – нас не поймали. В теплом автобусе мы почувствовали контраст с улицей и, пригревшись, чуть было не уснули. Мы никого не предупредили о том, что уйдем. Если узнает кто-то, то обязательно узнают и учителя, пусть считают, что мы просто решили прогулять занятия, потому и прячемся где-то в общежитии. Но мне становилось не по себе от мысли, что кто-то узнает о нашем побеге. Под эти мысли и, откинувшись на спинку сиденья, я задремал. Мерный шум мотора, приятная духота от печки и периодические покачивания убаюкивали все сильнее.
Спустя  полчаса Лис растолкал меня и мы выпрыгнули на холодную улицу. Сразу бросило в дрожь. Время было без четверти семь.  Покрутив головой, мы увидели большую букву «М» и  спустились в метро.
Я уже и забыл его гул и стук колес поезда. Теплый воздух ударил нам в лицо. Волосы Леры растрепались, и  она отчаянно пыталась привести их в порядок. Женька же с неподдельным любопытством и даже некоторым страхом озирался вокруг. Лис уверенно вел нас вперед, остановился на секунду, разглядывая указатели, и повел нас к левой платформе. Поезд не заставил себя долго ждать, оглушил свистом и распахнул свои двери. Приятный женский голос объявил станцию, а мы уверенно шагнули в пустой вагон. Двери закрылись, и мы рванули с места.
Лис плюхнулся на сиденье, раскинув ноги, рядом примостилась Лера. Я аккуратно сел около нее, а Женька бродил по вагону, изучая рекламные объявления.
– Он реально никогда в метро не был? – поинтересовался Лис, говоря почти в ухо Лере.
– А я откуда знаю?! – громко произнесла она в ответ и снова пригладила волосы.
– Долго нам ехать? – неуверенно спросил я, подавшись чуть вперед и наклонившись.
– Сорок пять минут, – хмыкнул Лис. – Попадем в самый час пик, – грустно улыбнулся он. – Потом пересадка на серую и там две станции, – парень помолчал. – Я надеюсь, ты правильно назвал адрес! Я в том районе ни разу не был, так что искать будешь сам.
Я согласно кивнул и откинулся на спинку, силясь точнее вспомнить номер дома. А вдруг там все уже изменилось до неузнаваемости?
Люди прибывали в вагон на каждой станции, и под конец их стало так много, что я боялся потерять Женьку и остальных. Лис вовремя потянул меня за рукав, я нашел Женьку и все вместе мы вышли из вагона и направились на переход, держась за руки, чтобы не потеряться в этом потоке людей.
Вначале девятого мы вышли из метро и замерли, осматриваясь по сторонам. Местность поначалу казалась мне незнакомой, я успел уже запаниковать, как увидел знакомый магазин бытовых товаров и двинулся в его сторону, ребята проследовали за мной, с  любопытством глазея по сторонам. Лис что-то отметил про себя, Лера согласилась. Я шел вперед, узнавая миллиметр за миллиметром и чувствуя, как нечто теплое разливается внутри меня. Никогда бы не подумал, что спустя почти четыре года буду помнить здесь каждую мелочь. Около красного магазинчика, который сейчас был магазинчиком стройматериалов,  я играл с бездомным котенком, а если зайти во двор за серым панельным домом,  будет лесенка в форме ракеты, по которой я очень любил лазать, хотя мне никогда и не разрешали залезть высоко. Перед моим домом были огромные качели. Но теперь их не стало, что огорчило меня.
С каждым шагом, приближавшим меня к подъезду родного дома, становилось не по себе. Женька все с таким же интересом крутил головой и спрашивал, что это и откуда это, Лера что-то отвечала, но все же старалась внимательно следить за мной и Лисом, последний же шел по большей части молча. Только цепи, пришитые к его кожаной черной куртке, позвякивали.
Когда я вошел в подъезд, оглянулся на ребят, Лис остановил тут же ринувшегося за мной Женьку. Я понял, что теперь должен идти один, вернее это правильно, потому что это моя семья.
Пообещав ребятам долго не задерживаться, скрылся за железной дверью и тут же почуял такой родной запах пара из-за вечно протекающих труб в подвале.
Собравшись с силами и несколько раз глубоко вздохнув, я нажал на дверной звонок, тот отозвался милой трелью, незнакомой мне. Готов поклясться, что прошло много времени, пока не послышался щелчок замка и дверь не приоткрылась. На пороге была совершенно незнакомая мне женщина. Я растерялся, увидев ее молодое лицо, немного пухлое, с большими зелеными глазами лицо. В руках она сжимала полосатое полотенце и внимательно смотрела на меня.
– Извините, пожалуйста, – пропищал я, понятия не имея, что говорить. Женщина продолжала смотреть на меня, ничего не говоря, как-то выжидающе и наивно.
– Малафеевы здесь проживают?
– Нет, – ответила она с некоторым разочарованием, после чего весело добавила: – Мы купили эту квартиру два года назад и не знаем, где теперь живут ее старые владельцы, – улыбнулась женщина, а позади нее появился молодой мужчина.
– Простите за беспокойство! – выкрикнул я и тут же сорвался с места и вылетел из подъезда, как пробка из бутылки шампанского. О чем-то спокойно беседовавшие друзья замерли и во все глаза уставились на меня, пытающегося отдышаться.
– Ну, что? – нетерпеливо спросил Женька.
Я успокоился и, посмотрев на них, ответил:
– Там живут другие люди, – все равно слезы сдавили горло и голос звучал слишком пискляво и надрывно. Женька тут же оказался около меня и обнял.
– Тогда едем в ментовку, – без особых эмоций сказал Лис и закурил. – Только покурю.
– Не переживай, – Лера положила мне руку на плечо. – Мы найдем ее, я уверена.
Когда Лис докурил,  мы поплелись на автобусную остановку. По заверениям Лиса, нам нужен был автобус 48 «а» и через три остановки нужно было выйти. Автобус мы прождали, по моим скромным подсчетам, около получаса. Лерка с Женькой сидели на лавке. Девушка болтала ногами, а Женька что-то говорил, периодически бросая на меня испуганные взгляды, будто боясь, что я услышу то, о чем он говорит. Лис стоял в стороне, от столпившихся людей, нервно высматривающих нужный им автобус или маршрутное такси, я же стоял в этой толпе, принимая непосредственное участие. На самом деле я не боялся пропустить автобус, не заметить его здесь практически невозможно, но постоянное вглядывание и анализ номеров заставляли не думать о том, о чем думать совершенно не хотелось.
Просторный 48 «а»  резко остановился и открыл свои двери. Все стоявшие на остановке люди бросились к нему, чуть ли не отпихивая друг друга. Мы втиснулись последними. Я лавировал где-то на верхней ступеньке, стоя практически на одной ноге и без возможности дотянуться до поручня, но народу было так много, что упасть попросту было некуда. Лера была ближе к поручню, прижатая к нему довольно полной женщиной средних лет, Женьке же с Лисом достались самые неудобные позиции: на нижней ступеньке автобуса. Как только двери откроются, они могут упасть, если не успеют спрыгнуть.
Казалось, что я скоро задохнусь, находясь в таком маленьком пространстве и в таком неудобном положении. Как только автобус дрогнул и остановился, а двери открылись, Лис, вытаскивая Женьку, выпрыгнул на улицу и оба отошли в сторону. Поток людей, выливающийся из автобуса, затянул меня в себя и если бы не ловкий маневр Лиса, все могло закончиться падением под автобус. Мы вернулись обратно в салон, движимые потоком людей с другой стороны. В итоге мы проехали свою остановку, но назад возвращались блаженно вдыхая воздух и разминая затекшие конечности.
День был на редкость пасмурным. Небо заволокло сплошными бело-серыми облаками, которые словно давили на нас.

Переступив порог участка, я, Лера и Женька с интересом озирались вокруг, Лис же чуть ссутулился, засунул руки в карманы черных джинсов и прошел к согнувшемуся перед экраном компьютера тощему парню в форме. Он поднял голову и махнул нам рукой.
– Можешь сначала ребятам пробить? – немного грубо спросил Лис, после приветствия. Друг кивнул.
– Давайте быстрее, пока я один тут, а то мне влетит, – пропищал он охрипшим голосом.
Лера пропустила меня вперед, и я нерешительно подошел к столу, за которым сидел парень и назвал ФИО и дату рождения бабушки.
– Чего тебе о ней нужно? – просипел полицейский и прочистил горло.
– Адрес, – промямлил я. Парень кивнул, быстро ввел данные и, переложив руку на мышку, листал колесиком страницы.
– Парень, – кашлянул он. – Если это точно она, то она сейчас в психушке.
По спине пробежал холодок, я оцепенел, не веря своим ушам. Лис немного испуганно зыркнул на меня, после чего снова уставился куда-то в пространство. Полицейский назвал адрес больницы, к счастью Женька быстро догадался записать на каком-то клочке бумаги. Я не мог, не хотел верить своим ушам.
Я и не заметил, как рядом со мной оказалась Лера, так же неуверенно называющая, ФИО своего отца и его ориентировочный год рождения.
– Умер он, – прохрипел парень. – Только… Тебе сколько лет?– он поднял глаза на девушку и я увидел, что его глаза нежно голубые. Не часто встретишь такие глаза.
– Тринадцать, – ответила Валерия, несколько непонимающе.
– Он не может быть твоим отцом, – полицейский закашлялся, после чего снова посмотрел на девушку, – потому что умер за два года до твоего рождения.
– Тогда кто мой отец?! – возмутилась она.
Кажется, Лера говорила что-то еще, но я не слышал, полицейский что-то отвечал, а она злилась, только было не ясно на кого. Лис спокойно стоял в стороне, а Женька так и застыл с карандашом и клочком бумаги.
– Что здесь происходит? – вошел полицейский лет сорока пяти и строгим взглядом посмотрел на всех нас. Женька, будто испуганный лось, отпрыгнул в сторону и чуть не задел здоровенный фикус, примостившийся у шкафа с папками.
– Да вот ребята пришли, жалуются, что какой-то псих за ними увязался, все предлагал прокатиться, – хрипел парень за столом, то и дело заходясь в сухом кашле, – даже фотографию свою всучил, как напоминание, что он всегда будет рядом с ними. Теперь они боятся на улицу идти.
– И ты поверил? Ребята, небось, над мужиком пошутить решили, – армейским шагом, старший полицейский прошел к своему столу и, обращаясь к нам, приказным тоном сказал: – А ну брысь, шпана, а то родителей вызову! Радуйтесь, что у меня хорошее настроение и разбираться я с вами не буду сейчас, – он устало опустился на крутящийся стул, тот чуть прогнулся под его весом.
Лис хотел что-то вставить, но Женька, справившийся с падавшим на него фикусом, тут же нарисовался около нас и потянул за рукава к выходу, одна Лера оставалась стоять у стола младшего полицейского. Я оглянулся через плечо, стараясь взглядом уговорить ее пойти с нами, но она даже не смотрела в мою сторону.
– Лера! – окликнул девушку Лис. Валерия повернула голову в его сторону, проанализировала ситуацию и поспешила за нами.
– Мне лучше там не попадаться особо на глаза, – грустно хмыкнул Паша, когда мы оказались на улице и теперь медленно двигались в сторону остановки.
– Я вообще не понимаю, что за мистика! – причитала Лера, идя впереди всех. – Как так он мог умереть за два года до моего рождения?! От кого я тогда, черт подери и где этот козел?!
– Почему сразу козел? – хмыкнул Лис. – Просто ему не нужен был ребенок, потому и не стал признавать отцовство, а твоя мать написала своего бывшего мужа, так делают, – протянул он, ускоряя шаг, чтобы поравняться с девушкой.  – Что он тебе вообще сдался? Жила тринадцать лет без него и живи себе дальше, не все ли равно?
– Не все! Я видела во сне отца и какую-то женщину. Я хочу узнать, кто она такая, хочу увидеть отца, это… – она немного помолчала. – Я не знаю как это объяснить, мне кажется, что я должна узнать истину, иначе… Иначе моя жизнь просто не имеет смысла.
– Глупая ты, – Лис положил руку ей на макушку и погладил. Лера замерла как вкопанная, удивленно глядя на него.
– Я не могу бросить. Смог ты бросить поиски какого-то мужчины? Что тебе это даст? – она пристально смотрела в его глаза. – Ровным счетом ничего. Ты просто гонишься за призраком своих родителей, действуешь, чтобы иметь смысл своего жалкого существования (мы с Женькой тоже замерли). Ведь прекрасно понимаешь, что найдя его, все равно ничего не узнаешь, а если и узнаешь, то потом никому ничего не докажешь. Ты хочешь отомстить ему? Твоя месть тоже никому погоды не сделает, понимаешь? Никому нет никакого дела до твоих родителей, никому нет дела до чертового мужика, который влетел в них. Никому, понимаешь?! Только ты цепляешься за прошлое, хотя и утверждал, что родителей не любил. Твоя жизнь, что, настолько жалкая, что ты не можешь ей найти другого смысла?!
– Ты ничего не знаешь, – прошипел Паша, отдергивая руку. – Ничего. И не будь ты девчонкой, я бы избил тебя до полусмерти.
Женька испуганно сжался.
– Ну, так избей, чего ждешь?! Я знаю только то, что ты мне говорил, не больше и не меньше! – выпалила девушка, после чего смягчилась и добавила: – Прости за резкие слова, – впервые Валерия посмотрела на кого-то виновато, немного нежно и растерянно. Я никогда не видел у нее такого взгляда, взгляда, провинившегося котенка.
– Но в твоих действиях также нет смысла, как и…
Но Лис ее уже не слушал, он ускорил шаг, устремившись вперед, прочь от нее, заворачиваясь в свою черную кожаную куртку и вставляя в уши наушники.
– Как и в моем поиске отца! – крикнула Лера ему вслед. – Это бессмысленно, но мы делаем это, потому что для нас это имеет  колоссальный смысл! Ты не можешь понять мои чувства! – она срывала голос, а Лис даже не обернулся.
Несколько секунд мы стояли, пытаясь понять, что происходит. Я боролся с тем, что происходило у меня внутри с того момента, как я узнал, где моя бабушка… Женька все так же стерег клочок бумаги с названием и адресом больницы. Теперь мой друг и моя подруга поссорились, и первый уходит прочь от нас. Я позвал его, но Лис не оглянулся. Тогда сорвавшись с места и сдерживая слезы, я бросился за ним, догнав, схватил за рукав и развернул лицом к себе.
Лицо Паши изменилось, и он немного грустно улыбнулся мне.
– Прости, Шкет, тебе хуже всех, а мы с этой, – он прищурил глаза, смотря на Леру, – черти что устроили. Поехали, нам пора возвращаться.
– Но… – запнулся я, не зная, что сказать дальше, не имея возможности подобрать правильных слов, чтобы выразить мысли, крутящиеся в моей голове в хаотичном порядке.
– Прости, но смысла в психушку ехать, сейчас нет. Времени три часа, а туда ехать только два с половиной, мы и к ночи-то не успеем…
– Я не о том хотел сказать… – прервал я друга. – Ты и Лера…Так и не узнали, где находятся нужные вам люди, – как-то нескладно и пискляво произнес я и внутренне укорил себя за такую глупость. Конечно, мне и безумно хотелось прямо сейчас поехать искать бабку, но умом я понимал, что прока в этом не будет и… тем более, раз она сошла с ума, помнит ли она меня? Или меня ждет тяжелейшее разочарование, когда она посмотрит на меня и спросит, кто я такой?
– Пока что это будет невозможно, – выдохнул Лис.
– А я постараюсь поискать что-нибудь в архивах школы, – к нам подошла Валерия и, стараясь не смотреть на Лиса, говорила только со мной: – Надеюсь, ты мне в этом поможешь.
Женька все так же стоял, будто потерянный и сжимал этот клочок бумаги.
Молча, каждый погруженный в свои мысли, мы двигались к автобусной остановке. Серость заволакивала все вокруг, мы передвигались, словно на ощупь, не зная, что будет впереди, не зная совершенно ничего об этом мире, о его будущем и прошлом, о самих себе…
Лис был прав… Та правда, что открылась, никак не вязалась с моими фантазиями, никак не вязалась со здравым смыслом. И сейчас я жалел, что не поинтересовался где же мать и…где мой отец? Кто он?
 
Глава 11. Лида.
Я сидела на кровати, разложив карты и пытаясь проанализировать ситуацию. То, что пророчила мне бабка сбылось. У меня двое мужчин, между которыми я разрываюсь, которых я одинаково… Нет, не люблю. Я одинаково к ним привязана, они оба мне нужны, как воздух и вода, но я их не люблю.
Пальцы скользили по картам, мягко поглаживая их, по телу пробегал небольшой разряд электрического тока, я закрывала глаза и представляла, как изображение на карте оживает, приобретает звуки и запахи… Я будто оказывалась внутри этой карты, могла свободно там бродить, а потом приходил ответ. Быстро, ослепляя, словно взрыв. И я приняла решение, я знала, на что иду и, признаться, потом ни разу не пожалела. Как знать, как бы сложилась моя судьба в ином случае. Она не была так открыта, я не могла увидеть полностью будущего с Лешей… Я сделала свой выбор.
Но утром, в круговороте событий, я несколько раз усомнилась в правильности своего решения, несколько раз успела передумать, когда Лешкина рука придерживала меня за талию, а губы слились с моими, в едином страстном поцелуе. Мы встретились прямо у парадного входа, и сразу же он заключил меня в объятья. В такие сильные и нежные руки. От него еле слышался приятный запах одеколона. Я провела тыльной стороной ладони по его щеке, царапаясь о щетину, и мягко улыбнулась. Такой мой, такой родной, а в глазах прыгают чертики.
Все перемены мы провели вместе, болтая и держась за руки. Такая детская, наивная любовь. И я забываю обо всем на свете, когда болтаю с ним. Мы вместе, мы рядом, мне больше ничего и никого не надо. 
После пар, он проводил меня домой, посетовав, что сегодня у него дела и мы не сможем погулять вечером и побыть вместе ночью, что обязательно, но завтра… А я стояла растерянная и смотрела, как он уходит, как его фигура постепенно отдаляется и прячется за углом. И веселье с меня спадает. Я погружаюсь в мысли и анализ сегодняшнего дня. Ведь я не собиралась с ним гулять, не собиралась с ним больше спать, я хотела поговорить, прекратить все это. Теперь мы просто друзья, хотя чем-то большим, чем друзья мы и не были. Это был просто мимолетный роман.
Снежинки, словно крупинки, медленно опускаются на холодную коричневую землю, пар изо рта вырывается причудливыми клубочками. Я развлекаюсь так: иду и выпускаю клубы пара, ловлю языком мелкие крупинки и немного пританцовываю. Молодость – самая замечательная пора в нашей жизни.
Придя домой, я набрала номер Валерия. Что-то сжималось внутри, когда я слушала одинокие гудки в трубке. С каждой секундой ожидания мое сердце начинало биться чаще. «Правильно ли я поступаю?» пульсировало у меня в голове, билось о каждую стеночку, разносилось с кровью: «Правильно ли?» Гудки прекратились, шуршание, скрежет и его голос прозвучал в трубке. Голос, который отчаянно пытается скрыть уныние хозяина. Я сникаю. Мы долго говорим. Вернее говорит он, а я слушаю, внимательно слушаю, стараясь уловить интонацию, стараясь своим безмолвием поддержать его. Теперь он совсем один. Его мать, которую он так любил, скончалась. Мне трудно представить, что так сильно можно любить мать, но он любил, он делал все для нее, но не успел самого главного, не успел исполнить ее самое заветное желание – понянчить внуков. Я стояла прислонившись спиной к шкафу, сжимая в руке трубку и старалась плакать как можно более беззвучно. Слезы обжигали мою кожу, я крепко закрывала глаза и сжимала губы, чтобы не пикнуть. Я развлекалась с Лешкой, когда Валере было так больно, когда он был так одинок. И, несмотря на то, что он никогда не любил меня и не полюбит так, как любит Лешка, он не заслуживает такого к себе отношения. Я должна быть с ним, хотя бы оставшееся время.
И я снова возвращаюсь к принятому решению. Говорю, что сейчас приеду и роняю трубку на пол, она, ударившись, подпрыгивает и снова падает. Я плетусь в ванную, открываю воду и смываю растекшуюся тушь. Поднимаю голову и смотрю на себя в зеркало. Потрясающе. Тушь черными пятнами на щеках, нос красный, опухший, глаза как у вампира, волосы растрепались.
Я привожу себя в порядок, надеваю платье и убегаю из дома, мать снова ничего не говорит, только желает удачи.
Я бегу через двор, задыхаюсь и спотыкаюсь. Выбегаю к проспекту и останавливаю маршрутку. Места нет, но мне разрешают ехать стоя. Кое-как забираюсь и еле стою. В висках стучит. Я практически ничего не слышу. Мир вокруг словно не существует, словно есть только я, одна я. Я боюсь. Мокрая от пота ладонь скользит по поручню и я чуть не падаю на женщину, когда маршрутка резко тормозит. Руку больно выворачивает, и я вскрикиваю от боли, маршрутка трогается с места, и я вновь чуть не падаю, но успеваю крепко схватиться за поручень и не соскользнуть. Здесь слишком душно, я начинаю задыхаться, мысли в голове путаются, цепляются друг за друга и снова разбегаются. На меня накатывает паника. Еще секунду назад мне казалось, что я принимаю здравое решение, но сейчас я снова сомневаюсь. Резкое торможение, я ударяюсь головой, цежу ругательства сквозь зубы и выхожу на прохладную улицу. Я наконец-то могу дышать. Жадно глотая воздух, я встряхиваю слипшиеся волосы и иду в сторону дома Валерия. Нет, я приняла правильное решение. Я больше не буду сомневаться, никогда. Все, что я делаю, правильно, я знаю. С Лешей у меня другое будущее, бесполезное, я не смогу ничего доказать. Не смогу.
Валерий грустно улыбается, когда на пороге его квартиры появляюсь я. Оставив на его губах нежный поцелуй, прохожу в просторную прихожую и снимаю пальто. Для приличия он интересуется моими делами, я для приличия отвечаю, что все нормально. Мы проходим в  комнату, я с интересом оглядываюсь по сторонам, нахожу глазами дорогие статуэтки и большую картину, располагающуюся прямо над диваном. Большой шкаф-стенка вмещает в себя огромное количество книг, чудесный фарфоровый сервиз и множество закрытых от глаз полок. Среди корешков книг я замечаю и некоторые по психологии. Они навевают воспоминания о том, как я в семнадцать лет воровала книги из библиотеки и зачитывалась ими. Тогда мне казалось, что это поможет найти ответ.
Валерий подходит сзади и обнимает за талию. Я чувствую его жаркое дыхание. Он аккуратно уводит меня к дивану, мы опускаемся на что-то слишком мягкое для меня. Никогда не думала, что мебель может быть такой мягкой, мы будто сидим на облаке.
Валерий начинает рассказывать. Он говорит много, иногда замолкает, отворачивается, посидев так несколько секунд снова поворачивается, смотрит на меня и рассказывает. Рассказывает то, что не рассказывал никому и никогда, то, что столько времени его мучило, то, что не давало покоя и не даст до конца его дней, но я чувствую, чувствую, как вместе со словами из него выходит и боль, противная, склизкая боль, которая все это время терзала его сердце.
Мы с ним похожи, похожи своей жизнью, своей судьбой, немного похожи, но шли по разным дорогам. У него есть брат, которого отказались принимать в обычную школу, потому что он отличался от остальных, отказались помогать ему, потому что посчитали, что помочь ему невозможно, его просто отправили в психиатрическую клинику, где он, по недосмотру санитаров, скончался. Все последующие годы его мать несла на себе этот тяжкий крест, винила себя во всем. Впала в глубочайшую депрессию и не заметила, как ее муж, надрываясь на работе, испустил дух в своей постели, рядом с ней. Лишь на утро она обнаружила холодное тело. Удивительно, что в такой ситуации ей удалось сохранить рассудок, но ей нужно было жить, необходимо для своего второго сына, для Валеры. Она мечтала искупить грехи, мечтала о внуках, которым сможет подарить тепло и заботу, пока не узнала, что ее сын унаследовал от отца возможность такой же внезапной смерти. Но Валерий не был нацелен на семью, эта привычка, эта жалость, держали его подле матери, он никогда и никого не полюбит так, как любил ее, с такой нежностью и отзывчивостью. Ее мечта стала для него самым важным в жизни, он должен подарить ей внука, пусть и после ее смерти, но должен.
Я крепко сжимала руку мужчины, пока он говорил. Я не могла, не могла сказать ему, что он не сможет, что не успеет, исполнить желания матери. Я сама выбрала этот путь, я знаю, насколько на нем будет трудно, но я знаю, что смогу многого добиться, я должна. Ради него, ради его матери, ради Саши, ради себя, в конце концов!
Я дала слово быть вместе до конца. И это стало переломным моментом моей жизни. Мы заснули ранним утром, обнимая друг друга, и за те краткие мгновения сна, я видела Сашу, все также отдаляющегося от меня.
Утром у парадного входа меня ждал Лешка с букетом цветов. Мое сердце сжалось. Я была настолько рада его видеть и настолько хотела броситься  к нему в объятья, снова забыть обо всем. Но я не имела права. Этой ночью мое детство окончилось навсегда. Теперь я должна принимать решения, пусть и жестокие, пусть и себе во вред, но мои решения. Довольно угождать себе в поиске удовольствия.
– Нам нужно поговорить, – спокойно сказала я, поднявшись к нему. Лешка сразу же изменился в лице и поник.
– Не любишь красные цветы? – виновато спросил парень, опуская букет.
– Не в этом дело, – выдыхаю я, становясь ближе к нему, чтобы не мешать проходящим студентам. Сердце будто чувствует приближение и начинает биться сильнее, уговаривать обнять, поцеловать и забыть о своих мыслях, отдаться минутному наслаждению и будь, что будет.
– Нам больше не стоит общаться, – говорю я и опускаю глаза. Я не в силах смотреть на его лицо.
– Почему? – парень в полной растерянности, непонимающе бегает глазами по моему лицу, роняет букет и хочет обнять меня, но я отстраняюсь.
– Я выхожу замуж, – я теряю стойкость, еще чуть-чуть и  мне придется убежать, потому что у меня не осталось сил держать маску равнодушия и холодности. Он не заслуживает этого.
– Нормально, – выдыхает Лешка. – А со мной, значит, поматросила и бросила? – он повышает голос и меняется в лице.
– Прости, – пищу я и убегаю вниз по ступенькам, расталкивая студентов, уношусь прочь от корпуса, от университета, от него…
Не хочу оглядываться, не имею права, не имею права на его любовь, на его страстные поцелуи, ни на что не имею права. Слезы застилают глаза. Как я теперь без него?
Побег – самое трусливое и бессмысленное в нашей жизни, но именно так я и поступаю. Я забираю документы из университета и перевожусь. Многое изменилось в моей жизни за одну ночь из-за одного обещания. Но я ни о чем не жалею. Я перехожу на совершенно другой факультет и начинаю обучение на психолога. Мои познания в медицине позволяют намного быстрее влиться в программу. Теперь передо мной стоит другая цель, теперь все мосты сожжены. Я больше никогда в своей жизни не увижу Лешку. Насколько мне известно, он окончит университет и устроится работать в больницу, врачом окулистом, трижды будет женат, у него будет пятеро детей, но закончит свои дни он в одиночестве, но это будет так нескоро. А пока мы в разных университетах, пока мы молоды, полны надежд и планов.
Из-за преданности Валерию я в будущем планирую открыть школу-интернат для детей с особыми потребностями, от которых отказались и врачи, и родители. Это та цель, ради которой я прикладываю много сил. Это в память о его брате.
Летом мы с Валерием женимся. Свадьба проходит скромно, на ней присутствуют только близкие друзья моего мужа, пара подруг с моей новой группы, брат и моя мать. Счастлива ли я в момент, когда нас объявляют мужем и женой? Трудно сказать… Я испытывала тогда смешанные чувства. Я знала, что все это ненадолго, потому приняла решение наслаждаться каждым днем, проведенным с ним. Он наклоняется и целует меня, нежно и тепло, так, как умеет только он. Меня наполняет теплом и любовью.

Теперь я понимаю, почему людям не дано знать своего будущего. Оно печально и безвыходно. У людей нет такой тяги к жизни, как у животных, люди слабы и если им сказать, что их жизнь бесцельна, бессмысленна и окончится смертью, они поспешат закончить ее тот час. А пока они об этом только догадываются, они могут строить глупые планы и что-то менять.
После университета я устраиваюсь работать школьным психологом, но этого слишком мало. Много времени и сил уходит на то, чтобы отвоевать старое здание психиатрической больницы, в котором пять лет назад случился сильный пожар и часть помещений выгорела дотла, получить деньги на его восстановление, получить разрешение на открытие в нем школы-интерната для детей с особыми потребностями. От меня не оставалось ничего. Это бесконечный замкнутый круг. Даже несмотря на помощь высокопоставленных друзей Валерия, который поддержал мою идею, который согласился помочь. Но знание своего будущего вселяет мне уверенности – у меня получится, получится построить интернат, но не получится родить ребенка.
После третьего выкидыша и очередного нервного срыва, когда я чуть ли не бросаюсь из окна, мы решаем оставить попытки на ближайшие год-два. Настает недолгое облегчение. Я продолжаю таить в себе надежду родить Валерию ребенка. Я должна сделать для этого светлого человека хотя бы что-то.
Вечером в дверь позвонил взволнованный Николя. С полотенцем на голове, оранжевом халате и смешных тапочках с мишками, я открыла входную дверь и замерла в растерянности. Лицо Коли исказилось в гримасе ужаса и паники. Глаза потерянно бегали то по мне, то по прихожей. Я отошла в сторону, позволяя брату войти.
Повзрослевший и возмужавший Николай несколько неуверенно перешагнул порог.
– Прости, Лидочка, – его голос дрожал. – Я как мог старался оградить тебя от этого, но я в отчаянии. У нашей матери раздвоение личности. И с каждым днем оно проявляется все ярче и ярче. Я больше не способен выносить этого, потому направлю ее на принудительное лечение.
Я задрожала. Все это началось еще много лет назад, когда однажды она переменилась в поведении, когда стала любящей матерью и домохозяйкой. Это было совершенно не свойственно ей.
– Я должна увидеть ее, – спокойно произнесла я и удались в комнату. Николя остался в прихожей, ожидая моего возвращения. Бросив пару слов мужу, я быстро оделась и вместе с братом направилась в квартиру, в которой не была больше года.
Как только мы открыли дверь, в нос ударил запах газа. Я вскрикнула, не в силах сдержать эмоций. Коля пролетел мимо меня и вбежал в кухню, где на полу лежала мертвая мать. Все газовые конфорки были включены, а форточки и окна закрыты. Противный удушающий воздух чуть не довел меня до обморока.
Пока Коля бегал по квартире, открывая окна, я сидела подле матери в тщетных попытках вернуть в ее холодное тело жизнь. Слезы градом катились у меня из глаз.
Врач констатировала смерть от отравления бытовым газом по неосторожности. Я не могла выносить этого. Не могла находиться в холодной квартире, пропахшей нашим детством, пропахшей воспоминаниями, а теперь газом и смертью.
Она не смогла зажечь плиту или забыла о том, что включила газ. Я не хотела этого признавать, я не хотела в это все верить. Почему именно я?! Почему это все происходит именно со мной?!
Я вернулась домой на ватных ногах и рассказала Валерию о случившемся. Он старался поддержать меня как мог, хотя и не понимал моих чувств, не понимал, что я не любила мать, что не ее смерть причиняет мне боль, а именно смерть. Она вокруг меня, окольцовывает, подбирается ко мне, забирая моих близких. Оставшийся в одиночестве Колька снова начинает пить, я разрываюсь между домом и нашей старой квартирой, где живет брат. У меня практически нет времени на сон, нет времени на себя. Двадцати четырех часов ничтожно мало, чтобы хотя бы что-то успеть. Дни пролетают с астрономической скоростью. Круговорот событий поглощает меня настолько, что я забрасываю карты и, как мне кажется тогда, навсегда.
В июле у нас обоих выдается свободная неделя. После бесконечной беготни это кажется нереальным, прекрасным сном. Но это правда, такая сладкая и дурманящая. Вечер мы проводим за борьбой за вентилятор и просмотром телевизора. Хотя лето в этом году и не выдалось жарким, именно неделя нашего свободного времени преподнесла нам такой удушающий сюрприз. Устав воевать, я встаю и бросаю Валере, что сейчас приду. Облизнувшись и пританцовывая от заводной музыки из рекламы, я ищу в морозилке купленное вчера мороженное, вытаскиваю его, чуть не уронив на ногу замороженный до лучших времен кусок свинины, захлопываю морозильник и довольная возвращаюсь в комнату. Но…
Почему смерть приходит за людьми так быстро, для меня останется загадкой. Почему кто-то доживает до ста, а кто-то не доживает и до сорока? Почему время жизни распределено так неравномерно?
Валерий сидит на диване, опустив голову и сложив руки на коленях. Он не дышит.
Я в панике ношусь по квартире, вызываю скорую помощь, пытаюсь привести мужа в сознание, хотя, как, пусть и не удавшийся, медик, прекрасно понимаю, что он мертв. Его время пришло. Я тормошу его, требую очнуться, вернуться ко мне, кричу, проклинаю этот мир, эту жизнь. Всего лишь какой-то маленький тромб и человека уже нет в живых. Всего лишь…
Последующие месяцы моей печали и скорби трудно описать словами. Я ношу черные платья и черный платок. Не снимаю его даже ночью, только в редкие приемы ванной, чтобы отмыть сальные волосы. Я задыхаюсь, умираю, исчезаю. В моем сердце пустота и боль. В моем сердце нет ничего. У нас так и не получилось, у нас так и не получилось родить ребенка. Почему этот мир так жесток?!
Я продала квартиру, в которой мы жили, и купила ту самую, в которой жила бабка. Она сменила уже не одного владельца, и никто до сих пор не мог прижиться в этой квартире. В народе такие места называют нехорошими или темными. Соседи быстро распустили слушок, что бабка была злой ведьмой и теперь ее дух мстит каждому, кто вступит на ее территорию. Но меня квартира приняла. Приняла как родную. Только в ней я могла спать. Только на старом бабкином диване мой разум мог отдохнуть. Я видела сны… Видела кадры своего прошлого, как впервые пришла в эту квартиру, как училась гадать, как была рядом с бабкой и слушала ее занудливую болтовню, как впервые увидела невзрачного и скучающего Валерия с обеспокоенной матерью и как в последний раз держала остывающую руку бабки.
К весне следующего, после смерти Валерия, года, я начала жить. Черные платья сменились на джинсы, строгие костюмы и платья других расцветок, черный платок был аккуратно сложен и убран на дно ящика комода. Но я покрасила волосы в черный, как напоминание о моем трауре и о моей боли. И… Я снова вернулась к картам. Со временем у меня появились даже постоянные клиенты, жаждавшие узнать свою судьбу. Я заняла место бабки за старым дубовым столом, при свечах и за картами. За что была вознаграждена неожиданной находкой – словно сама собой на видном месте появилась черно-белая фотография молодой гадалки и какой-то женщины. Я перевернула фотографию и увидела сзади надпись, сделанную идеально ровным и идеально красивым почерком: «Помни меня, моя девочка. Твоя Беатриса». Я грустно усмехнулась, вспомнив рассказы бабки об одной женщине, которая многому, очень многому научила ее, все повторяя: «Жизнь, как костяшки домино, выстроенные в ряд. Тебе нужно толкнуть только одну косточку и полетит весь ряд, главное сделать правильный выбор. Я выбрала тебя, надеюсь, не ошиблась».  Наверное, тогда впервые до меня дошел смысл этих слов.
Ночью стало душно, я, шаркая в темноте по старому вытертому ковру, добралась до окна и распахнула форточку, но прохлады не почувствовала. Немного постояла, опираясь на подоконник и вглядываясь в темную улицу. Сколько раз бабка смотрела вот так вот в окно? Что она видела там? Темноту или свет? Зевнув, я вернулась на диван. Он устало скрипнул и замолчал.
Мне снилось, будто меня окружают кошки, мурчат, ластятся, забираются на деревья и наблюдают за мной с крыши. А я бегала среди них, пытаясь кого-то или что-то найти, но поиск не привел к ощутимым результатам. Я проснулась от чувства, что что-то давит мне на грудь. То было уже раннее утро и за окном рассвело. Приоткрыв глаза, я обнаружила на своей груди свернувшегося клубочком белоснежного кота, мирно спящего, как ни в чем не бывало. Я закрыла и открыла глаза, ожидая, что кот всего лишь иллюзия, остаток моего сна, но тот не исчезал и для иллюзии был слишком реалистичен. Неуверенно я коснулась пальцами его головы, он мурлыкнул и потянулся, свесил голову на одеяло и посмотрел на меня изумрудными глазами. Я взяла кота под лапы, и подняла над собой, он был на удивление легким и податливым. Покорно висел и все также смотрел на меня, даже неуютно стало, будто этот кот знал меня всю жизнь.
– Ну что, жить будешь у меня? – разглядывая животное, спросила я. – Будешь, куда ты денешься… Вернее, – я села на диване, – куда я теперь денусь от тебя, – я улыбнулась коту, назвала его Снежком и поплелась в кухню, ступая босыми ногами по старому линолеуму и погружаясь в воспоминания. Как раньше я также шла в комнату за бабкой с ароматным чаем, а ее кошка путалась у меня между ног. Снежок вперед меня влетел в кухню и выжидающе уставился на меня.
Не успела я доесть свои бутерброды, как раздалась трель дверного звонка. Я от неожиданности чуть не выронила чашку, недовольно прищурилась и, отставив ее в сторону, поплелась открывать, по дороге пытаясь привести свои волосы в относительно божеский вид. Снежок с любопытством смотрел из кухни, усевшись на мое место и подобрав под себя хвост. Я скорчила недовольную рожицу и погрозила коту кулаком.
На пороге стояла женщина, возрастом лет за пятьдесят, в сером платье, короткой черной куртке и грязно-коричневого цвета платком, ни капли не сочетающимся с платьем и даже ее карими глазами.
– Простите, что я так рано… – еле слышно, произнесла женщина, виновато топчась на месте.
 – Ничего, – после небольшой паузы, необходимой мне для раздумья, сказала я и пригласила гостью войти. Закрыв за ней дверь, я прошла в коридор и столкнулась глазами со Снежком. Я пожала плечами и скорчила рожицу, означающую: «Что? Такова жизнь!», кот продолжал с интересом смотреть на меня и гостью.
– Вы простите за такой вид, – протянула я, растягивая свою серую футболку, чтобы она была хотя бы немного пониже. – Я просто только встала. Проходите в комнату, – я указала ей в направлении главной комнаты, в которой обычно занимаюсь гаданиями и принимаю гостей, а сама скрылась в другой, дабы найти хотя бы какие-нибудь штаны. Удивительно, что я совершенно не подумала, открывая дверь в одних трусах, что там может быть мужчина, мне стоило хотя бы халат накинуть. Жалуясь самой себе на собственную безответственность и беспечность, я натянула черные спортивные штаны и вышла к гостье, устроившейся на краешке дивана. Снежок уже сменил место своего нахождения и устроился на спинке дивана, вытянув передние лапы и уложив на них голову, вприщур наблюдал за мной. Такое чувство, будто этот кот жил со мной всю жизнь.
– Еще раз извините меня…
Женщина говорила настолько тихо, что мне приходилось напрягать слух, чтобы расслышать ее.
– Ничего. Хотя в объявлении я указывала, со скольких и до скольких принимаю посетителей, – выдохнула я, встряхивая волосы.
– Простите… – чуть ли не плача, промолвила женщина, опуская голову, чтобы я не видела ее глаз.
Я растерялась.
– Я в отчаянии. Мой муж умирает, угасает на глазах, а врачи ничего не могут сделать, не могут даже поставить диагноз, – она всхлипнула. – Помогите мне, скажите, что с ним…
– Хорошо, – немного теряясь, сказала я, отходя к столу и беря мешочек с картами. Несмотря на то, что моя работа подразумевает общение с людьми, находящимися в разном эмоциональном состоянии, сейчас я не могла с собой ничего поделать. Приглашать за стол женщину я не стала, вместо этого освободила недавно купленный журнальный столик от газет и журналов, придвинула его к ней, а сама расположилась на полу, напротив. Выкладывая карты одну за другой, рубашкой вверх, я задавала не особо важные вопросы женщине. Перевернув карты, я ужаснулась, но умение скрывать свои эмоции меня не подвело.
– Это не болезнь, – начала я и тут же поймала на себе внимательный и печальный взгляд этой женщины. – Это порча на смерть. Причем сделанная сильным человеком.
– Вы можете…
– Нет, – прекрасно зная, что она спросит, оборвала я. – Я умею только гадать, в других областях я полный ноль.
Ее губы дрогнули, я видела, насколько тяжело женщине сдерживать слезы.
– Может быть, вы посоветуете кого-нибудь? – еще тише спросила она, с надеждой смотря в мои глаза. Впервые я не выдержала и отвела взгляд. Я вытянула пару дополнительных карт, и страх сковал меня. Вернее не страх, а полная обреченность. Он уже мертв.
– Боюсь, что нет… – выдохнула я.
– Пожалуйста… – она уронила голову на колени и заплакала, так тихо, почти незаметно. Сразу чувствуется, что человек привык, научился плакать незаметно, чтобы не расстраивать и не пугать того, с кем живет под одной крышей и кого любит. Ее худощавое тело еле заметно содрогалось. Я отодвинула столик и приблизилась к ней. Иногда я также сидела с бабкой, когда та в полудреме смотрела телевизор, а я устраивалась на полу у ее ног и что-то рассказывала. Я провела рукой по спине женщины, прекрасно понимая, что это ей никак не поможет. Я чувствовала в ней нечто родственное, я более чем понимала ее и ее боль, когда твой любимый человек уходит, а ты ничего не можешь сделать.
– Мы через многое прошли вместе, – шмыгая носом, заговорила она. – И смерть сына, и предательство друзей, и пожар в доме, и его измену, и переезд. Неужели не сможем справиться с этим?! – взвыла она, но тут же затихла и извинилась. – У меня никого здесь нет кроме него. Даже работы теперь нет, вчера уволили, – и она тихонько заскулила. Я села на диван и обняла женщину. Наверное, проще все это переживать, когда ты молод, когда есть надежда что-то изменить и что сделать, но что сейчас чувствует она, когда уходит всякая надежда?
– Кем вы работали? – стараясь хоть как-то отвлечь гостью от ее горя, поинтересовалась я.
– Воспитателем в детском саду… – она шмыгнула носом и немного успокоилась. – Уволили, потому что я слишком часто брала отгулы. И теперь вряд ли кто-то меня возьмет, слишком много лет…
– Уверена, вы еще найдете работу, и все у вас будет хорошо, – соврала я и прикусила губу.
– Спасибо большое, что приняли и выслушали… – стараясь не смотреть на меня, женщина аккуратно встала с дивана и вышла из комнаты. Я немного помедлила, не зная, что делать и вышла за ней.
– Приходите, если что… – неловко начала я. – Даже просто так… Приходите, – и я улыбнулась, хотя она стояла ко мне спиной и не видела. – Я вас понимаю, – добавила я. – У меня год назад умер муж… – я осеклась, думая, что это говорить было лишним.
Женщина поблагодарила еще раз, попрощалась и ушла, ни разу не оглянувшись, а я стояла в дверях, немного грустно глядя ей вслед.
Когда умер Валера, мне было очень тяжело, но со мной рядом был Колька, мой маленький, пухленький, глупенький Колька, которого я когда-то в детстве ненавидела. Он как мог поддерживал меня или напивался вместе со мной и мы ползали по квартире изображая не пойми что. Теперь эти воспоминания вызывают улыбку, несмотря на всю боль, что я тогда испытывала. Но я сознательно пошла на это, сознательно избрала этот путь. Но тогда я отчаянно нуждалась в подруге, в человеке, который поддержит и скажет: «Встряхнись, все будет хорошо, если ты постараешься, не забывай о своих целях». А кто поможет этой женщине? Сейчас она придет домой и обнаружит холодное тело своего мужа, что будет с ней?
Я вышла на заваленный старым хламом балкон и, опираясь о перила, смотрела на мусорные контейнеры, располагавшиеся точно напротив моих окон. Лежавший на столе мобильный телефон завибрировал. Я вздрогнула, вернулась в комнату и подняла трубку. Меня ждала приятная новость. Моя мечта сбылась.
Меня переполняла радость, и я носилась по квартире, пританцовывая и подхватив на руки ничего не понимающего кота. У меня получилось.
Спустя месяц, когда весна полностью вступила в свои права и превратила снежные сугробы в быстрые ручейки, я случайно столкнулась с той женщиной, пришедшей ко мне, чтобы узнать диагноз своего мужа. Меня бросило в жар, и я застыла, позабыв, зачем пришла в магазин. Вокруг толпились люди, взвешивая картошку и разглядывая срок годности на пакетах молока. Та женщина была в черном платке, потрепанных джинсах и легкой серой куртке. Она стояла склонившись над хлебобулочными изделиями и внимательно изучала цены. Справившись с оцепенением,  я подошла к ней и поприветствовала. По началу, показалось, она не узнала меня, потом выдавила из себя улыбку, получившуюся не то, что недоброй, а даже пугающей, и поприветствовала меня.
– Как ваши дела? – рассматривая ее лицо, спросила я. Кажется, она заметно постарела за этот месяц.
– Простите, – снова улыбнулась она какой-то неестественной улыбкой, – мне пора…
И так ничего не купив, она вышла из магазина, оставив меня в полной растерянности.
Купив кошачьего корма и бутылку минералки, я вышла на улицу и огляделась. Солнце светило высоко в небе, по дорогам бежали уже исхудалые ручейки. Я перепрыгнула один такой и пошла в направлении своего дома.
– Спасибо вам, что помогли тогда.
Я чуть не выронила пакет от неожиданности. Тихий голос звучал будто в моей голове. Я застыла, а сердце учащенно билось в груди.
– Я ушла, так и не заплатив вам за работу, – горько отметила женщина, ровняясь со мной и вытаскивая из кармана помятые купюры.
Я поежилась. Бывали времена, когда люди уходили не заплатив, но  я не держала на них зла и не спешила догонять и требовать оплаты. Эти люди были глубоко несчастны. 
– Да что вы, – запротестовала я, заглатывая сырой весенний воздух. – Это не важно.
Почему-то в этот момент я испытывала жгучий стыд.
– Нет, я настаиваю, – она протянула мне деньги, отводя взгляд. – Мне они уже все равно ни к чему… – в ее голосе слышалась обреченность, такая обреченность, которая бывает у людей неизлечимо больных, уже готовых к смерти.
– Вы говорили, что раньше работали воспитателем? – проигнорировав ее просьбы и сделав шаг вперед, спросила я.
– Д-да… – неуверенно ответила женщина, ошарашенная моим поведением.
– В скором времени откроется школа-интернат для детей с ограниченными возможностями, вернее для детей с отклонениями в психике, но первое мне нравится больше, – усмехнулась я. – И мне бы не помешал хороший воспитатель. Я бы хотела, чтобы в моем штате был работник уже знакомый мне, конечно, я договорилась с некоторыми своими друзьями из университета, которые будут рады работать, но и вас бы мне тоже хотелось взять.
– Зачем? – на ее лице было такое искреннее изумление и непонимание, что я не смогла сдержаться и расхохоталась.
– Может это прозвучит и странно, но  у меня нет близких друзей. После смерти мужа я почти ни с кем не общалась. И мне будет трудно одной первое время… Я даже представить боюсь, какой объем работы предстоит. К нам сразу же переведут ребятишек из домов ребенка, так что простаивать не будем. Все-таки это отчасти государственное учреждение. – Мне казалось, что я молола какую-то чушь, но это вселяло и в меня и в нее надежду, надежду на будущее для нас всех, надежду на будущее детей и их родителей. Этой страны и этого мира.
 
Глава 12. Сибу.
Когда ты прекрасно понимаешь, что тебе осталось всего несколько дней, что по прошествии их тебя ждет неизвестность, начинаешь по-новому смотреть на жизнь, стараясь вспомнить какие-то особые моменты. В книгах пишут, что перед смертью перед глазами, словно в ускоренном режиме, пробегает вся жизнь. Хотелось бы мне сейчас этого, это мое последнее и самое заветное желание. Еще раз увидеть лица людей, которых я любила, которых ценила и которыми дорожила. Но для меня это непозволительная роскошь. Практически все стерлось, обесцветилось и обесценилось в моей памяти. Каждое утро я начинаю новый день, идентичный старому, но новый для меня, потому что старый я уже не помню. Изредка мне снятся сны, после которых я чувствую себя заметно лучше. Мне снится все та же зеленая поляна и та девочка на ней, с которой я играю. Теперь Ник приходит раз в четыре дня. У него много работы, а с Беатрисой сидит соседка. Мне безумно жаль его, моего некогда беззаботного, влюбленного Ника. Мне жаль, что вместо теплой семьи он получил умирающую жену и кучу долгов, что он потерял лучших друзей из-за меня… И перед глазами, прежде чем быть стертым, встает последнее воспоминание, последние наши общие дни, пусть и наполненные грустью, безнадежностью и печалью. Хотелось бы мне запомнить их такими, какими я впервые увидела эту компанию, но я радуюсь хотя бы тому, что у меня осталось…

– Пошли к черту! – выругался Мелкий, злобно сверкая глазами то на меня, то на Ника, то на Виктора.
– Успокойся, Мелкий, – начал Ник.
– Почему я должен успокоиться?! – кричал мужчина. – Потому что она с тобой?! Потому что ты подлизался к Виктору и уговорил его отправить тебя с ней?! – он показал на меня рукой. – И ты там ее соблазнил! Почему я должен успокоиться?! Я любил ее не меньше тебя! А то и больше! Ты же идиот! – визжал он, не находя себе места и метаясь по узенькому пяточку.
– Закрой пасть! – кулак Ника ударил точно в нос. Мелкий потерял равновесие, но, наткнувшись спиной на дверь ванной комнаты, смог устоять на ногах. Из носа тут же хлынула кровь, красными бусинками падая на светло-зеленый линолеум нашей квартиры. Я вскрикнула и прикрыла рот ладошкой. Виктор сделал шаг вперед и остановил занесенную для повторного удара руку Ника. Мелкий стоял, крепко зажимая нос рукой и матерился.
– Это все из-за тебя, шлюха! – крикнул мне Мелкий и, отталкивая Виктора от двери, вылетел прочь из квартиры, громко хлопнув дверью.
Я убежала в комнату и зарылась носом в подушку, стараясь сдержать рыдания, подкатывающие к горлу.
Наша жизнь превратилась в сплошной кошмар, в котором ни я, ни Ник не имели права голоса при спорах и ссорах. Почти каждую ночь я засыпала в слезах, уткнувшись в грудь Ника, и стараясь забыть события прошедшего дня.
Мелкий, после того случая, не приходил три дня, на четвертый, ближе к ночи, появился в стельку пьяным, рухнул на диван и захрапел, а по утру собрал свои вещи и ушел навсегда.
Но с его уходом ссоры не прекратились. Казалось, всегда спокойный Макс, находил поводы задеть то Мишку, то Виктора. Мои отчаянные попытки примирить их терпели фиаско и только больше разжигали огонь вражды.
Позднее я узнала не менее шокирующую правду о том, что на самом деле произошло с нашей машиной.
Я сидела, раскачиваясь на диване, и не хотела в это верить.
В августовский вечер, когда дни уже не такие длинные, когда темнеет заметно раньше, чем в прекрасные июньские деньки, Макс изрядно выпил. Будучи самым скрытным и молчаливым из всех, он никогда не делился своими личными проблемами и переживаниями, но именно в тот вечер поговорил обо всем с Виктором. Около двух лет Макс был безответно влюблен в одну особу, которая в довольно жестокой форме отказала ему. Подробностей этих я никогда бы не узнала, не оброни он сам это в пылу ссоры с ребятами, когда обсуждались произошедшие события по очередному кругу.
Изрядно приняв на грудь, Макс прыгнул за руль, громко включил музыку и завел мотор. Виктор отчаянно пытался уговорить друга пересесть на пассажирское сиденье, но тот в ответ дал по газам и помчался сначала по улицам, не обращая внимания на светофоры, а потом вылетел на трассу и, вдавливая педаль газа в пол, летел вперед, не разбирая дороги. Увидев впереди машину, выезжающую с поворота, он испуганно надавил на тормоз, завизжали шины по асфальту, но на такой скорости и на таком расстоянии затормозить вовремя было невозможно. Внедорожник протаранил легковушку и остановился через несколько метров. Виктор тогда сильно ударился головой о приборную доску, тут же выпихнул Макса с водительского кресла и взял всю ответственность на себя. Ничего не понимающий в тот момент Макс, просто лежал на заднем сиденье и отсутствующе смотрел в окно, а Виктор помчался к легковушке, но спасать там было уже некого. Мужчина и женщина, что были в машине, скончались на месте. Виктор все еще надеялся кого-то спасти, смог отпереть изуродованную ударом дверь, но картина, что он увидел в салоне пострадавшего автомобиля, была, наверное, даже страшнее той, что видел Дима, выбираясь из машины своего брата.
Виктору удалось избежать суда. Виноватыми в этой аварии официально были признаны погибшие, выехавшие с прилегающей дороги на запрещающий сигнал светофора. О том, что на самом деле за рулем был пьяный Макс, никто так и не узнал. Но это событие заметно изменило мужчину. Он еще больше замкнулся в себе, зато, когда напивался, нес порой такое, что становилось страшно.
Мишка в скором времени, после ухода Мелкого, не выдержал и тоже исчез в один из дней, и больше я его не видела. Вскоре пропал и Макс, а за ним ушел и Виктор. Обещал встретиться через некоторое время, но так и не пришел, по крайней мере, пока я была жива.

На глазах навернулись слезы. Это последнее воспоминание. Ничего не осталось от нашей жизни, ничего не осталось от того веселья, что было когда-то. Совместная жизнь на одном месте поставила крест на дружеских отношениях, мое появление в этой компании поставило на ней крест.
Я даже не заметила, как Ник вошел в палату и ко мне в руки лег ангел. Дочурка моя заметно подросла. Я улыбнулась ей и получила улыбку в ответ от нее. Я помнила ее, узнавала ее, это было самым большим счастьем для меня в тот момент.
– Какое сегодня число? – прохрипела я.  Язык не ворочался, практически не подчинялся мне.
– Второе февраля, – ответил Ник.
 Я ничего не ответила, лишь грустно улыбнулась и поцеловала Беато в пухленькую щечку.
– Прости меня, – промямлила я, пережевывая каждое слово. – Скоро все это кончится, совсем скоро все кончится. У меня будет к тебе одна просьба… – я сделала продолжительную паузу, потому что язык застыл и не желал подчиняться мне. – Я написала тебе письмо. Прочти его и, умоляю тебя, исполни то, что я там написала. Уверяю тебя, я писала это не в бре…бе..бэ… – я грустно улыбнулась и кивнула ему, в надежде, что он все понял.
– Ты поправишься… – с некой надеждой в голосе и мольбой произнес мужчина, забирая у меня малышку. – Я приду шестого. Увидимся.
Я хотела сказать ему «прощай», я знала – это наша последняя встреча. У меня осталось два дня. Всего каких-то два дня. Вернее, даже меньше. Я хотела так много сказать, но язык онемел, больше я не могла вымолвить ни звука. Я умирала в полной тишине.
Когда дверь палаты закрылась и я осталась один на один с собой, с удушающей тишиной, я тихо заплакала. Я не чувствовала уже ничего, соленые капли падали мне на руки. Я плакала и улыбалась, по крайней мере, мне так казалось.
К вечеру у меня отнялись ноги. Удивительное чувство, когда ты ниже пояса ничего уже не чувствуешь. Тело умирает постепенно. Хотя мне казалось, что я начну умирать с головы.
Кто я такая и что было со мной, я не знаю. Телевизор показывает какую-то юмористическую передачу, слышен смех зала, а  я не понимаю, почему люди смеются и просто смеюсь вместе с ними, чтобы не чувствовать себя не такой.
Кто бы мог подумать, что все именно так и закончится? Я появилась из небытия, и я уйду в небытие. Знаете, что самое приятное? Моя мечта сбылась… Умирая, я увидела всю свою жизнь от начала и до конца. Я испытала все заново.
 Кто придумал, что я должна была поступить именно так, а не иначе? Кто толкнул косточки домино?
 
Глава 13. После моей смерти…

Детям свойственно считать, что мир существует только тогда, когда существуют они, и если они исчезнут, то и мир исчезнет. Но это не так. Даже после нашей смерти мир продолжает существовать, появляются новые люди, появляются новые жизненные истории и все движется дальше, дальше, дальше. Так вот и эта история не заканчивается с моей смертью, а продолжается, продолжает жить в сердцах людей, которые окружали меня, которые так или иначе оказались знакомы со мной.

Беатриса
Я еще никогда не была так одинока, как после нашего побега. На меня смотрит серый потолок моей комнаты. Почему я всегда одна, почему рядом со мной нет того, кто бы меня по-настоящему любил? Дни и ночи слились в единое целое, я уже не ориентируюсь во времени и пространстве. К чему все это было задумано Лисом?
Раздается стук в дверь. Я неохотно поднимаюсь с постели и плетусь открывать. На пороге две мои подруги, уже готовые к завтраку и занятиям. Я улыбаюсь им, встряхиваю рыжие волосы и вру, что мне снился такой чудесный сон с принцем на белом коне. Они завидуют и убегают в свою комнату, потому что я отказываюсь сегодня идти на занятия. Не хочу никого видеть, не хочу ни с кем общаться.
Я больше не могу доверять взрослым, не могу доверять матери. Мне кажется только отец, которого я никогда в своей жизни не видела, смог бы понять меня. Я поставила перед собой определенную цель – я должна найти способ узнать, кто он и где он. Оставалась последняя надежда – отыскать что-то в документах матери.
Я снова ложусь на кровать и смотрю в потолок. И снова стук в дверь поднимает меня. Кричу «открыто» и не поднимаю головы.
– Я же вам сказала, что буду спать, – недовольно бросила я, уверенная, что это девчонки.
– Извини… – слышу я знакомый голос и привстаю. – А, это ты, – выдыхаю я, убирая с лица маску веселья, – заходи, только дверь за собой закрой.
Андрей повинуется, щелкает задвижка и он подходит к моей постели.
– Лера… – неуверенно начинает он. Это имя вдруг режет мне слух.
– Ты можешь попросить Лидию Дмитриевну отвезти меня к бабушке? – он стоит возле моей постели и выжидающе смотрит. Такой по-детски наивный и такой не по годам взрослый. Все мы дети, которым пришлось быстро вырасти. Хотя… Просто хочется чувствовать себя особенными.
– Я ничего не могу, – тихо отвечаю я, опуская глаза. – Я не верю ей больше. Я никому не верю здесь… Именно с ним я могу не скрывать своих истинных чувств, именно с ним, с моим первым настоящим другом за все время, я могу быть такой, какой хочу – смеяться, когда это не к месту и грустить, когда этого хочется.
– Обратись к Лису, думаю, вам удастся еще раз покинуть интернат, – говорю я, а сама отрешенно смотрю на дверь со старым обрезанным календарем с котятами.
– Но… – Андрей хочет сказать что-то еще, но не говорит. – А как же ты? – он садится на кровать, что напротив меня.
– Что я? – отвечаю я вопросом на вопрос, будто не понимаю, о чем он, и сажусь спиной к стене, подобрав под себя ноги.
– Ты же хочешь узнать, кто твой отец?
– Хочу.
И мы молчим. Секунды выщелкиваются пластмассовым будильником в форме котенка, который когда-то подарила мне мать.
Секунды превращаются в минуты,  минуты в часы, а часы в дни… Мы учимся, смеемся, грустим, выполняем домашнюю работу и притворяемся, что все так, как было раньше, но как прежде уже ничего не станет.
Лис просит повременить с какими-либо действиями – рискуем попасться. Я с ним согласна. На школу, как снег на голову, свалилась проверка. Проверяют все: от материального обеспечения, до нашего психологического состояния. Периодически нас снимают с уроков и отправляют на обследование. А впереди олимпиады и каждый учитель хочет, чтобы именно по его предмету мы принимали участие.
Я схожу с ума от этого круговорота событий, происходящего вокруг меня. Слишком много людей суетиться, слишком многим от меня что-то нужно. Постоянные проверки, контрольные, олимпиады.
Я вижу, что Андрей тоже уже не способен ждать и сидеть на месте. Мы обязаны, мы должны поехать туда. И я предпринимаю отчаянную и глупую попытку проникнуть в кабинет матери и найти хотя бы что-то, что могло бы указать на то, кто мой отец.
С одной стороны может показаться, что дети просто  пересмотрели фильмы о шпионах, но это только подогревает наш интерес и наше желание. Ночью с заколкой вместо ключа и небольшим фонариком, раздобытым Лисом, мы идем к кабинету директора, где и должны храниться все документы на учащихся. Я же тоже учащаяся, значит, документы и на меня должны быть.
– Дети играют в шпионов, – хихикнул Лис, аккуратно проникая заколкой в замочную скважину.
– Чур я агент ноль ноль семь! – выкрикнул Литвинов, который, конечно же, напросился с нами.
Мы одновременно шикнули на него. Парень, закрыв руками рот, виновато пожал плечами.
– Где ты этому научился? – шепотом спросил Андрей, когда замок сдался и дверь открылась.
– Улица многому учит, поверь, – ответил Лис, заходя первым и включая фонарик. Яркий свет ударил сначала в пол, а затем забегал по шкафам и мебели.
– Лер, – вдруг заговорил Лис. – А ты уверена, что документы не в электронном виде?
– Должны быть и в бумажном, – спокойно ответила я, заходя за ним и стараясь сориентироваться в практически темной комнате. За мной прошмыгнули Литвинов и Малафеев. Дверь аккуратно закрыли и включили остальные фонарики.
– И что мы ищем? – еще раз спросил Лис, останавливаясь у директорского стола и приседая на него.
– Любое упоминание обо мне, – отвечаю я, проводя лучом света по корешкам папок. Краем уха слышу, как Андрей вытащил одну из папок, положил ее на пол и в свете фонаря, стал разбирать документы.
– Тут даже написана причина отправки в интернат, – сказал он, перебирая бумажки. Лис рылся в ящиках стола, Литвинов просто бродил по кабинету, задевая мебель.
– Оказывается и Чиркова родители в аварии погибли, а он все утверждал, что его родители живы… – грустно выдохнул Андрей, шурша листочками.
– Ну хочется человеку, чтобы они живы оказались, вот и врет направо и налево, – высказался Лис, усаживаясь в директорское кресло.
– Да я просто так. Интересно, про меня что-нибудь написано…
– Сейчас посмотрю, – сказала я, вытаскиваю папку с годом рождения Малафеева.
И мы вместе, сидя на полу, разбирали бумаги, в поисках своих фамилий.
– Леер, – робко начал Андрей, поднимая на меня глаза. – А тебя тут нет.
– Как нет?! – изумилась я, а сердце забилось сильнее. – Ты внимательно смотрел?
– Да, – кивнул парень.
– Вы не думали, что ее там нет, потому что ее не сдали в приют? – бросил Лис, играющийся с крышкой ноутбука – то открывающий, то закрывающий ее.
– Он прав, – сказал Андрей. – По базе-то ты проходишь, значит, просто сюда не добавили.
– Чертовщина какая-то! – разозлилась я.
– Но есть нечто странное… Здесь есть упоминание о Беатрисе Франц, такого же года, дня и месяца рождения, что и ты. Видимо, она должна была учиться с тобой в одном классе.
– Если бы такая была, мы бы точно ее запомнили, у нее редкое имя, – сказал Лис. – А вот дата рождения настораживает… А кто родители?
– Родители Нина Михайловна Франц и Дмитрий Владимирович Простомолотов. Матери нет в живых, а вот про отца все графы пустые, – Андрей внимательно посмотрел на меня.
– Это издевательство! – потеряв осторожность, закричала я, и Лис тут же шикнул на меня.
– У девчонки, с которой я родилась в один день тоже ничего не сказано про отца!
– Да и самой девчонки, в общем-то нет… – выдохнул Андрей.
– Дело ясное, что дело темное, – произнес Лис, вставая с кресла.
– Черт! – я ударила кулаком по полу, выронила фонарик, и тот упал точно возле бумаг, освещая нужную. – А здесь указано, – успокоилась я, – что твоя бабушка в больнице для душевнобольных, а мать отказалась от тебя.
– А мне сказали, что никого не нашли, – спокойно произнес Андрей, сгребая бумаги и убирая их обратно в папку.
– Этот мир построен на лжи, – заметил Лис. – Я неоднократно тебе об этом говорил. А ты не верил. Да и чтобы изменилось, скажи тебе тогда, что она в психушке? Тебе бы стало только хуже.  Пойдемте уже, – Паша хлопнул себя по карманам брюк и направился к двери, Литвинов засеменил за ним. Убрав бумаги и папки на место, мы покинули кабинет директора и тихо, как мышки, под покровом ночи, вернулись в корпус общежития и собрались в комнате ребят.
– Это было весело, – развалившись на своей кровати, выдал Литвинов.
– Ничего веселого я не вижу, – я зло покосилась на него, усаживаясь на подоконник. – Теперь эта девчонка мне покоя не дает. Как узнать, кто она такая? И почему она числится, но ее нет?
Андрей устало опустился на свою кровать и молчал все время, что переговаривались мы с Лисом. Идти поздней осенью в город, да еще и когда в школе постоянные проверки, было слишком рискованно, но нас уже ничего не удерживало.
Перебравшись через забор, мы семенили к автобусной остановке, продираясь через колючие черные ветви деревьев и еле разбирая дорогу в ранее утро пасмурного дня.
В автобусе я заснула, положив голову на плечо Лису. Мне снились окрестности больницы для душевнобольных, старые серые деревья, тянущие свои ветви к людям, решетчатые окна и обшарпанный фасад. Я слышала стоны и крики, смотрела на все будто со стороны, будто откуда-то из воздуха. Скованная черная земля, люди в куртках, из-под которых торчат серые халаты, снуют туда-сюда. К одной из машин подходит мужчина, нажимает на брелок и машина приветственно пищит. Я подлетаю к нему ближе, и мне он кажется до боли знакомым, но я никак не могу вспомнить, где его видела. Земля начинает дрожать, как при землетрясении, и я просыпаюсь от того, что Лис расталкивает меня и говорит, что нам уже скоро выходить. Я протираю глаза и пытаюсь сориентироваться. Это определенно сон из разряда вещих. После них у меня всегда немного кружится голова,  и я практически не ориентируюсь в пространстве.
Меня вытянули из теплого автобуса, и холод тут же окончательно разбудил меня.
Литвинов стучал зубами, кутаясь в куртку и подпрыгивая на каждом шагу, Лис, чтобы согреться, курил, мы с Андреем, шли впереди всех и недовольно потирали руки. До метро осталось всего несколько метров, но холодный ветер не щадил нас, щипал за пальцы, стоило нам вытащить руки из карманов.
Протолкнувшись сквозь толпу непонятно куда спешащих людей, мы забились в конец вагона. Но мы молчали. Каждый думал о своем. А у меня все не шел из головы тот сон и тот мужчина, что в нем был. Я старалась вспомнить, где я его видела, но никак не могла уловить этой ниточки памяти.
Металлический голос объявлял станции, колеса стучали, а люди заходили и выходили, читали, слушали музыку, разговаривали, дремали. Такие разные и такие одинаковые люди.
Лис потянул нас к выходу, затем на эскалатор и в город. И снова холодный воздух, серое бездушное небо и шум машин. Я устала от этого гула, от  этого шума, от поезда, от тряски, моя голова раскалывалась, но я не подавала вида, изредка бросая взгляды на друзей. Литвинов предпринимал робкие попытки заговорить с Андреем, который неохотно ему отвечал и тут же погружался в свои думы. Я пыталась, я хотела понять, что он чувствует, но не могла, потому предпочла остаться в стороне. Лис только и делал что курил, пока мы стояли на остановке, и задумчиво смотрел на пролетавшие мимо машины.
Люди в подошедшем автобусе стояли чуть ли не на ступеньках, так их было много, но пропустить его мы не могли, так что каким-то чудом уместились там, прижатые к поручням. Через пару остановок народу стало заметно меньше. К нашей остановке в автобусе оставались только мы и какая-то молодая пара, которую мы тут же потеряли из виду, как только вышли из автобуса. Времени было около часа дня, а мы только добрались до остановки, а еще предстояло дойти до самой больницы.
Здание больницы было в точности такое же, как я видела во сне. Покрутив головой, я увидела и ту самую машину, к которой должен будет подойти мужчина.
Дернув Лиса за рукав куртки, я отвела его в сторону и указала на черный «Nissan Almera». Паша вопросительно посмотрел на меня, как-то по-особенному, с некой заинтересованностью. От этого взгляда я на секунду потеряла дар речи.
– Лер, что случилось?  – поинтересовался Андрей.
– Секунду, – бросила я ему, и повернулась к Лису: – К этой машине должен будет подойти мужчина, кажется, тот, которого ты ищешь, – серьезно сказала я, отходя в сторону.
– Вот как, – Лис снисходительно улыбнулся, явно не веря ни одному моему слову, но через секунду изменился в лице.
В черном расстегнутом пальто, которое было длиной чуть ниже колен, шел мужчина в направлении машины. Несколько секунд Лис стоял, не веря своим глазам, а потом сорвался с места и помчался к мужчине. Я бросилась за ним. Шапка слетела с моей головы, и рыжие волосы растрепались на холодном ветру. Ничего непонимающие Литвинов и Малафеев помчались за мной.
Наверное, забавно смотрелась эта процессия из решивших поиграть в догонялки на территории психушки детей.
Темноволосый мужчина остановился метрах в двух от машины и с интересом наблюдал за нами. В этот же момент пассажирская дверь открылась, из салона вылез немного полный мужчина среднего роста, в коричневой шапке и серой куртке. Я встретилась с ним глазами, и он замер с неподдельным удивлением на лице, как будто увидел призрака. Отчего я тоже замерла как вкопанная, понимая, что вижу одного из тех мужчин, что помогали нам, когда автобус попал в аварию.
– Ублюдок! – к мужчине в пальто подбежал Лис и замахнулся, чтобы нанести удар.
– Лис, стой! – изо всех сил закричал Малафеев, но в ответ только стайка ворон поднялась в воздух. Кулак Лиса был уже у лица мужчины, который вовремя успел отразить удар и вывернуть руку парню.
– Не трогай его! – позабыв о полном мужчине, я бросилась к Паше.
– Парень, что с тобой? – пробасил мужчина в пальто, заламывая Лису руку за спину.
– Отпусти его! – кричала я, приближаясь к ним. – Немедленно!
– Что вообще происходит? – догнав нас, спросил Литвинов, недоуменно глядя на все происходящее.
– Беатриса! – вскрикнул мужчина в куртке и тут же замолк. Это имя, словно острие ножа, полоснуло по мне. Я мгновенно обернулась и просверлила его взглядом.
– Из-за тебя они погибли! Сукин ты сын! – плевался Павел, стараясь освободить руку.
– Кто? – изумился мужчина в пальто, отпустив паренька.
– Как ты меня назвал? – подходя ближе к мужчине в куртке, спросила я.
– Я обознался? – неуверенно спросил он, бегая глазами по моему лицу. – Но ты так похожа на… – он запнулся. – Да, ты похожа на одну девочку, но ты не она. Я перепутал, прости, – он поспешил сесть в машину и крикнуть своему другу: – Виктор, поехали скорее!
– Нет, ты не обознался, – распахивая дверь машины, говорила я. – Я действительно Беатриса, – на моих губах сверкнула самодовольная улыбка. – А что тебе от меня нужно?
Тем временем, не обращая внимания на беснующегося Пашку, которого пытался успокоить Малафеев, мужчина,  названный Виктором, подошел к машине и замер, смотря на меня.
– Лерка! Какого черта ты творишь?! – прошипел Лис, неспособный более контролировать свои эмоции и набросившийся со спины на Виктора.
– Не надо! Хватит! – вмешался Андрей, подбежавший к машине и схвативший за край куртки Пашу. – Успокойся! Давай поговорим! 
Виктор отбросил Пашку, но тому удалось устоять на ногах.
Андрей встал между ними, развел руки в стороны и старался уследить одновременно за двумя. К Паше сзади подошел Литвинов, но побоялся что-либо сказать, а тем более коснуться. Я стояла у задней двери автомобиля, придерживая ее рукой, чтобы мужчина не мог захлопнуть ее и тем самым лишить меня возможности хоть что-то узнать. Виктор стоял в метре от машины, ближе к капоту и с улыбкой смотрел на ребят.
– Так может вы объясните, что происходит? – спокойно спросил он, смотря то на Андрея, то на Пашу.
– Родители Паши, – начал Андрей, заметно нервничая, – погибли в автокатастрофе, а вы, – он внимательно посмотрел на Виктора. – Были виновником этой аварии, – Малафеев запнулся, не зная, как дальше говорить, но ему и не пришлось. С другой стороны открылась дверь и выросла статная фигура мужчины с седыми волосами, завязанными в хвост.
– Это была единственная авария, в которой мы побывали как виновники, – ответил Виктор. – Так что нет смысла делать удивленное лицо и говорить, что мы понятия не имеем о чем вы. – Он был на удивление серьезен.
Я не могла поверить своим ушам – они не отрицали, они помнили про эту аварию, они сразу согласились.
– Так все-таки ты виноват в этом! – свирепел Лис и был уже готов снова броситься с кулаками, но Литвинов, сделав огромный шаг и схватив за руку, его удержал.
– Нет, не он, – заговорил седоволосый. – Я, – он вышел к нам и с каждым шагом приближался к Лису. Серый плащ развевался и хлопал на ветру.
– Мальчик, – он положил руку на плечо Жени, тот вздрогнул и испуганно посмотрел на мужчину.
– Отойди в сторону.
Литвинов повиновался, сделал неловкий шаг назад и чуть не упал. Мы с Андреем замерли в ожидании.
– А ты, парень, откуда знаешь про эту аварию? – седоволосый пристально смотрел на Лиса. Я боялась, что сейчас он что-нибудь ему сделает, но не могла отойти от машины.
– В этой аварии погибли мои родители, – по слогам, сдерживая бессильную ярость, ответил Паша. – Из-за того ублюдка, – он кивком указал на Виктора. – А менты посчитали, что мои родители были сами виноваты в этом.
– Ты столько лет носил в своем сердце ненависть к нему, как и…
– Не надо мне здесь психоанализа! – Лис сжал пальцы в кулак.
– Ты хочешь мести? – спросил седоволосый.
– Макс, не надо, – вступил Виктор, но седоволосый заставил его замолчать одним только взглядом.
– Я хочу, чтобы этот козел признал свою вину, я хочу, чтобы он знал, каково это – жить без родителей, какими бы они ни были!
– Этот козел никогда не признает, – грустно ухмыльнулся Максим. – Потому что в этом не его вина, а моя, – он опустил тяжелую руку на плечо Паши и долго-долго смотрел тому в глаза. – Это прозвучит как в дешевом фильме, но я понимаю тебя, парень, и не было и дня, чтобы я не сожалел о том, что так произошло. И, поверь мне, я знаю, что такое жить без родителей. Более чем.
Я видела боль на лице Лиса, мне казалось, что он вот-вот расплачется, но сдерживает себя, потому что мы здесь. Его боль, казалось, проходила через меня, я физически ощущала ее, я задыхалась от нее, задыхалась от страха, сжавшего мое сердце. Хотелось проснуться, очнуться от этого кошмара. Зачем мы так далеко зашли?! К чему это все было?!
Морозный воздух накалился от нашего дыхания и наших мыслей.
Лис тяжело дышал, со злобой глядя на седоволосого, а тот прижал ладонь к лицу. Спустя секунду Лис уже развернулся и пошел прочь. Литвинов, дрожа то ли от холода, то ли от страха, подался за ним, но не решался поравняться. Мы  с Андреем застыли в оцепенении.
Виктор спокойно подошел к машине и сел на водительское сиденье. Я встрепенулась и посмотрела на мужчину в коричневой шапке.
– Так… – неуверенно начала я, облизывая сухие губы. – Что тебе от меня нужно? – я бросала взгляд в ту сторону, куда ушли ребята, но тут же переводила его обратно на мужчину. Еще никогда мне не было так страшно и так интересно. Меня переполняли противоречивые чувства, они разрывали меня.
– Как ты узнала? – теряясь, спросил он, внимательно разглядывая мое лицо.
– Секрет,  – ответила я. – Кто ты такой? – я была напряжена до предела. Если он принял меня за некую Беатрису, какова вероятность, что это та самая Беатриса, которая упоминалась в документах? На самом деле вероятность практически нулевая, но что-то в этом есть.
– Ник… Коля… – неуверенно отвечал мужчину. – Я помню тебя еще совсем крошкой, когда Сибу укачивала тебя, а… – у него на глазах навернулись слезы. – И тот случай, когда все боялись, что ты погибнешь в той аварии, ты была как прекрасный ангел, очень похожа на свою мать… – он не сдержался и заплакал.
Я была в шоке.
– Что с моей матерью? – вымолвила я, хотя язык, как и все тело, наотрез отказывался мне подчиняться. Это не та истина, которую я искала. Мои пальцы сильнее сжали дверь, так я старалась устоять на ногах и не поддаться панике.
– Умерла, когда тебе не было и года… – шмыгнул носом Ник. – Она была прекрасной, знаешь, – и он расплылся в мечтательной улыбке. – Ты унаследовала ее глаза, ее губы, – он протянул руку и коснулся моих растрепанных волос. – Ты ангел, ее частичка, ее воплощение. Как жаль, что она не дожила до этого, но…
– Хватит… – сдерживая слезы, остановила я. – Как, как я оказалась дочерью Лиды?
– Беатриса, маленькая, не сердись на меня и на свою маму, это было ее волей, она считала, что так лучше будет для тебя, что со мной ты пропадешь. И она была права… После ее смерти я не был в состоянии что-либо делать… Я не мог, не хотел, я был убит, сломлен и глуп. Я нашел ее письмо, ее завещание и номер телефона. Я не знаю, откуда она узнала про ту женщину, я никогда не видел ее до момента нашей встречи, когда я отдавал ей тебя. Одним главным условием было то, что я никогда не должен приезжать, я не должен говорить тебе (в машину вернулся седоволосый, молча опустился в кресло рядом с водителем, все так же держа руку у лица), кто ты и кто твоя мать. Она хотела вырастить тебя как свою дочь, чтобы ты не была сиротой, чтобы ты была счастливой девочкой… Но ты узнала… – он глубоко вздохнул. – Много чего произошло с твоей мамой, со мной, со всеми нами… Но ты не вини ее или меня за такое решение. Скажи лучше, хорошо ли обращалась с тобой та женщина?
Но я не ответила. Я просто не могла поверить своим ушам. Это просто страшный сон. Утром я проснусь, и все будет нормально. Я проснусь.
– А мой отец? – выдавила я. – Где он?
– Прости… Я не знаю… – мужчина все также смотрел на меня, такими добрыми и преданными глазами. К своему ужасу я припомнила сны, в которых видела эти глаза. Я знаю, хоть и не хочу этого признавать, что он говорит правду. Правду обо мне.
– Знаю только, что он жив, но он не знает о тебе…
– Смешно, – улыбнулась я и сорвалась с места. Я больше не могла это слышать, это выносить. Я не понимала, что происходит и почему так получается. Кто я на самом деле?
Ветки хрустели под ногами, я захлебывалась морозным воздухом, лицо и уши обжигало холодом, но я упорно продолжала бежать, не замечая, как выбегаю на асфальтированную дорогу. Глухой удар. Я чувствую, как тело пронзает боль, я парю в воздухе и падаю на асфальт. А дальше темнота.

Лидия
Голова готова взорваться от количества информации и процессов, которые ей приходится обрабатывать. На столе ноутбук, с тремя открытыми документами по пятьсот с чем-то страниц, вокруг него куча папок с бумагами и где-то здесь я потеряла чашку кофе. Только-только сумела отыскать ее, как зазвонил телефон. Я сняла трубку, приложила ее к уху и, прижав плечом, разбирала место перед собой, чтобы поставить чашку. Официальный тон звонящего навел на мысль, что это очередной журналист, желающий раздуть из мухи слона. Я скучающе призналась, что у аппарата все-таки я и отхлебнула кофе, но стоило мужчине на том конце представиться, как неприятный холодок пробежал по мне. Он говорил страшные вещи. Страшные. Я дослушала до конца, записала адрес на каком-то клочке бумаги и, бросив трубку на стол, вылетела вон из кабинета. Через секунду вернулась за сумкой и пальто. В висках бешено стучало, я практически не видела, куда бегу. На лестнице столкнулась с Марией, медленно поднимающейся на третий этаж и прижимающей к груди какую-то папку с бумагами.
– Куда ты? – прижимаясь к перилам, чтобы я не сшибла ее с ног, спросила Мария. Но я не смогла ничего ответить, бросила на нее испуганный взгляд и поспешила вниз, доставая на ходу из сумки ключи от машины. Они недовольно звякнули и выпали из рук. Я чертыхнулась и наклонилась за ними, что дало время Марии спуститься за мной. Она взяла меня под локоть, словно помогая встать, развернула к себе лицом и потребовала объяснений. Я ответила короткое: «В машине расскажу» и потянула ее за собой, на парковку.
Как только машина завелась, мы рванули с места.
– Осторожнее, – хватаясь за ручку двери, проговорила Мария. Но я не обращала на нее внимания, гнала по трассе на пределе возможностей машины.
– Леру машина сбила, – стараясь не сорваться от противного звучания этих слов, произнесла я. – Ее увезла скорая, она в критическом состоянии, – я крепче сжала руль. – С ней Малафеев, Литвинов и Белов.
Мария помолчала, «переваривая» информацию:
– А как они там оказались? – с неподдельным удивлением спросила она.
– Я бы тоже хотела знать, – я бросила на нее еле заметный взгляд, вывернула руль в сторону и крикнула, высовываясь в окно водителю черной машины «Toyota»: – Идиот!
– Успокойся, Лид, – как-то немного хрипло сказала Мария, смотря на меня.
На самом деле у меня никогда не было лучшей подруги. Школьная Светка не умела хранить секреты и постоянно все разбалтывала девчонке из класса старше. Несмотря на свою тяжелую жизнь, она была редкостной болтушкой и неиссякаемой оптимисткой – это меня в ней и привлекало, но наша дружба окончилась с окончанием школы. Я больше о ней ничего не слышала и никакой весточки не получала, хотя и сама не писала. Не до этого мне было.
С Дуськой, что была со старой группы я рассорилась в пух и прах, когда узнала, что она спала с Лешкой, причем узнала не от нее самой, а от третьих лиц спустя чуть ли не год! Конечно, злиться или обижаться мне не было смысла, но все-таки неприятно – парень, который клялся в любви и якобы лучшая подруга. Противно.
Были подруги и с новой группы, с нового университета, но и эта дружба не прожила и месяца после окончания. На встречи выпускников ни в школу, ни в университет я не являлась, так что трудно сказать, что и с кем  стало. Одно только узнала потом, про Лешку и то не от кого-либо, а из любопытства разложив карты.
Моей первой и единственной настоящей подругой стала Мария, женщина, которая была старше меня, фактически годилась мне в матери, но она никогда не унывала, никогда не злилась и всегда смеялась. Могла только наигранно дуться. Никто бы и не поверил, что это та самая женщина, потерявшая все: и дом, и любимого мужа, и друзей. Женщина, стоявшая на пороге полного отчаяния и безнадежности, готовая свести счеты с жизнью, теперь задорно смеется.
Работа с детьми меняет людей, работа с детьми с отклонениями делает их терпимее, сдержаннее. Мы сами здесь как дети, погрязшие в бумагах и отчетах.
Мария очень во многом мне помогала. И когда мы только открывались, и когда я срывалась практически каждый вечер, уставая от всего этого и от маленькой Леры, сидела с ней, когда у меня уже не оставалось сил и я падала на диван, тут же отключаясь. Помогала мне в минуты дикой хандры, когда мне начинало казаться, что все, что я делаю бессмысленно, и я никому ничего не докажу. Она напоминала мне, что все это делается уже не только для кого-то одного, все это делается для людей, для детей, а это немаловажно.
– Я не хочу потерять ее, – мои  губы задрожали.
– Не потеряешь, – уверенно, почти по-армейски, сказала Мария.
– Черт, – я шмыгнула носом и часто заморгала, чтобы непрошенные и ненужные слезы не мешали вести машину. Я резко затормозила на светофоре, неожиданно переключившемся на красный сигнал. Машина дернулась и замерла.
Я перевела дыхание и огляделась по сторонам. До больницы оставалось совсем чуть-чуть.
– Я не понимаю, как они смогли покинуть территорию школы… – в груди больно кололо, я старалась дышать глубоко и медленно, но это только увеличивало боль. Я впивалась пальцами в руль, практически не смотрела по сторонам, полагаясь только на удачу – только аварии мне сейчас не хватало.
Оставив машину во дворе какого-то дома, я побежала к больнице. Мария семенила за мной, то и дело прося идти медленнее, но сейчас я не обращала на нее внимания.
Прости, моя дорогая Мария, но сейчас я напугана и потеряна, я ни о чем не могу думать, кроме своей маленькой дочурки.
Я влетела в больницу. В регистратуре все никак не могли понять меня, видимо я говорила слишком быстро и, сбиваясь, прыгая со слова на слово, с мысли на мысль, теряла слоги и логическую связь. Мне помогла Мария, она смогла втолковать этой глупой молоденькой девушке, кто мы и что мы от нее хотим. 
К Лере не пускали. От отчаяния я была готова бросаться на стены, но сдерживала себя. Моя малышка сейчас на операционном столе, врачи борются за ее жизнь из-за многочисленных травм, еще неизвестно, сможет ли она после всего этого жить обычной жизнью. Сможет ли она вообще жить.
В коридоре, прижавшись к стене, стоят Литвинов, Малафеев и Белов. Я бросаю на них беглый взгляд и снова гипнотизирую дверь в операционную, будто она сдастся под моим взглядом и станет прозрачной. Мария разговаривает с ребятами, что-то у них спрашивает, те вяло отвечают, потупив взгляд. Она то и дело смотрит на меня, но поймав ответный взгляд, отводит глаза. Собравшись с силами, я подхожу к ним.
– Итак, почему вы оказались около психиатрической лечебницы? – мой голос звучал ровно, практически железно. Я внимательно смотрела на детей, опустивших головы и державших руки за спиной.
– Не слышу ответа, – я сделала шаг вперед, отчего практически вплотную встала к Литвинову. Парень тут же растерялся и глазами искал поддержки у своего друга, но не найдя ее продолжил молчать.
– Как хотите. Я поговорю с вами завтра, с каждым в отдельности. А сейчас поедете с Марией Александровной в школу, – я отошла в сторону и повернулась к Марии, все тем же железным голосом, сказала ей: – Запри их в разных комнатах. Они наказаны. Ужин принеси сама. Чтобы ни книг, ни игрушек, ни телефонов у них не было.
Вздохнув, она кивнула и махнула рукой, чтобы дети шли за ней. Оторвавшись от стены, с которой за эти несколько минут успели срастись, они, не поднимая головы, пошмыгали за консьержкой. Я же осталась здесь, в больнице. Я не могла уехать, мне некуда было ехать.
– Держись, – коротко сказала мне Мария. Я лишь холодно посмотрела на нее и села на кушетку напротив операционной.
Ночь прошла в бессмысленных скитаниях по больнице. Трудно было сказать, насколько успешно прошла операция – Лера находилась в коме и сколько она еще пробудет в этом состоянии, никто сказать не мог. Может быть сутки, а может быть и всю оставшуюся жизнь.
Утром за мной приезжает Мария. На ее лице появляется грустная ухмылка, когда она видит меня – не спавшую всю ночь, заплаканную женщину.
– Я знала, что ты не ушла, – протягивает она ко мне руку и касается плеча. Я вздрагиваю и практически падаю на нее.
– Тебе нужно отдохнуть. Если ты угробишь и свое здоровье… – она задумалась, – в общем, ничего хорошего не будет, – улыбнулась Мария.
– А если она проснется… – язык заплетался, я еле стояла на ногах. Слишком тяжело для меня сейчас. Слишком.
– Здесь Коля, он будет рядом если что, а ты сменишь его, когда выспишься.
И она увела меня прочь из этой больницы, прочь из этого пахнущего безнадежностью и смертью места.
В комнате Марии я провалилась в сон, продлившийся около шести часов. Я резко села на постели и бегала глазами по комнате в поисках телефона, но обнаружила только Марию, читающую газету.
– С пробуждением, – улыбнулась она.
– Из больницы звонили?!
Она отрицательно покачала головой и я поникла. Сколько времени будет продолжаться эта пытка?
Приведя себя в порядок, я поднялась в свой кабинет и вызвала Малафеева. Боязливо постучав в дверь и тая надежду, что я передумаю с ним говорить, он вошел в кабинет и замер ближе к двери, все также держа руки за спиной и опустив голову.
– Я жду, – процедила я. Мой взгляд был пустым и ледяным, потому он избегал смотреть мне в лицо. Там уже был не человек.
– Простите, пожалуйста, Лидия Дмитриевна, – собравшись с силами, сказал Андрей. – Но я очень хотел увидеть свою бабушку, а остальные просто вызвались поехать со мной.
Мне на секунду стало нехорошо.
– С чего ты взял, что бабушка там? – смягчаясь и теряясь, спросила я. Действительно, откуда? Я ему не говорила, Мария тоже не могла, Николя тем более, а остальные и не знали. Никто, черт возьми, не знал!
– Нашел это в записях обо мне… – он запнулся. – Я точно не знаю, как они называются, вон там, – он указал на черный громоздкий шкаф с папками, – мы нашли папку и прочитали…
– Мы? – опешила я.
– Да. Я, Женька, Ле… – Малафеев поднял на меня глаза, –..ра и Паша, – и снова опустил.
– И потому вы решили без разрешения поехать?! – я разозлилась, вскочила из-за стола и, обойдя его, оказалась в непосредственной близости от ребенка. – Мало того, что какого-то черта рылись в моих бумагах, так еще и уехать решили?! Раз смелости хватило залезть, почему не хватило смелости признаться в этом?!
– А почему вам не хватило смелости сказать всем правду? – спокойно спросил он, подняв на меня глаза. – Почему вы все это время врали мне и Лере?
Я замерла. Оцепенела от гнева и ужаса.
– Ты еще ребенок! Я заботилась о тебе, к чему тебе было это знать?!
– И то, что мать вы не смогли найти, вы тоже налгали! Во всем! – Андрей с вызовом смотрел на меня. – В каждом слове, действии, ложь и лицемерие! Лис прав – все взрослые одинаковые! Вы думали, что мне было легче от того, что я не знал, где бабушка?! От того, что думал, будто она меня забыла, выбросила, предала?! Вы думаете, мне было легко?!
 Я сделала шаг назад, губы дрожали, руки тоже.
– И если вы хотели скрыть от Леры, что она не ваша родная дочь, могли бы придумать более правдоподобную байку про ее отца! А не приплетать сюда мужа, умершего задолго до ее рождения!
Эти слова, жестокие, правдивые слова из уст ребенка разрывали меня, разрывали мою душу. Моя дочь умрет, считая меня лгуньей, считая, что я повинна в ее расставании с настоящими родителями.
– Простите… – пропищал Малафеев, смотря на меня.
По моим щекам бежали слезы.
– Я свяжусь с главврачом, – я отошла к столу, тем самым оказалась спиной к ребенку, – узнаю состояние твоей бабушки и постараюсь получить разрешение на твою встречу с ней, – договорила я, делая вид, что ковыряюсь в бумагах. Голос предательски дрожал, я сглатывала слезы. – А теперь иди. Больше не убегайте, пожалуйста, и остальным передай.
Он ничего не ответил, просто молча ушел, тихонько затворив за собой дверь.
Мария застала меня сидящей на полу в собственном кабинете, в окружении выпотрошенных папок.
– Андрюшка сказал мне, что ты не в лучшем состоянии сейчас, – проскальзывая в кабинет и тихонько затворяя за собой дверь, сказала она. Я почувствовала запах ее духов, такой немного терпкий.
– Ты уверена, что стоит пытаться связаться с больницей? Не думаю, что так легко получить разрешение, – Мария наклонилась, чтобы собрать разбросанные мною бумаги. Я улыбнулась, заметив, что на ней разные тапки.
– Сейчас там главврач один мой знакомый с университета. Думаю, это будет не сложно, да я и… – я вытерла глаза и убрала волосы с лица, – виновата перед ним, перед всеми, – я шмыгнула носом.
– Ты правильно сделала, что не рассказала ему, не кори себя, – ее горячая рука коснулась моей.
– Лера тоже все знает.
Теперь она замерла, не веря своим ушам.
– Они пробрались в кабинет и…
– Но в документах не указано, что Беатриса и Валерия одна и та же личность, из одних бумаг, она узнать не могла. Ох, – кряхтя, Мария приземлилась рядом со мной и вытянула ноги, видимо, тоже заметила, что в разных тапках, многозначительно вздохнула и выдала то, что заставило меня взорваться от хохота: – Хорошо хоть не оба левые.
– Я не знаю, – успокоившись, я откинулась на спину и уставилась в потолок. – Абсолютно ничего не знаю.
– Тебе легче?
– Нет, но я должна думать о том, что будет дальше и как теперь все это разгрести. Сначала разберусь с Малафеевым. Потом опять попадем под прицел фотокамер журналистов. Они не упустят такого случая, – я тяжело вздохнула. – Я тебе не говорила, но у нас очень большие проблемы в связи со смертью Валерия. Все дошло вплоть до того, что говорят, будто на самом деле у нас вовсе не какая не специальная школа, а самая обычная, только с проживанием, что мы только зазря тратим бюджетные деньги, что штат психологов у нас на самом деле состоит из мертвых душ. Многие родители поспешили забрать своих детей… А теперь еще это… Ученики могут свободно покидать стены интерната. Нас закроют, – на моих губах появилась грустная улыбка. – А может и черт с ним.
Мария вопросительно посмотрела на меня. Я приподнялась на локтях и, смотря ей в глаза, продолжила:
– Нет, а что? Сколько можно? Нас постоянно проверяют, постоянно что-то не так, что-то не нравится, денег ни на что не хватает. Пусть закрывают, раскидывают детей по другим интернатам, пусть. Или пусть увольняют меня, пусть ставят другого человека, пусть он придумывает программу обучения и воспитания этих детей, пусть лично разбирается с каждым, со всеми анкетами, тестами, пусть подбирает новых сотрудников. Я устала, слишком устала…
– Это не ты. Все наладится. Обязательно наладится.
 
Мне удалось уговорить старого друга.
Рано утром я и Андрей выехали с территории интерната и направились к больнице для душевнобольных. Периодически я бросала взгляд в зеркало заднего вида, чтобы увидеть, чем занимается Малафеев. Он сидел, прислонившись головой к стеклу, и дремал, а мне в голову неумолимо лезли мысли о том, что чувствовала, о чем думала Лера, когда узнала правду и, главное, от кого она ее узнала.
– Андрей, – позвала я, бросая взгляд  в зеркало. Парень встрепенулся и сел ровно.
– Откуда Лера узнала правду? В бумагах этого нет.
– Мы не нашли ее папки, зато нашли девочку, с точно такой же датой рождения. А позже, когда мы были у больницы, один из мужчин назвал ее Беатрисой, Лера заинтересовалась и завязался разговор, в ходе которого он все и рассказал, – Андрей говорил сухо и старательно опуская подробности.  Но я поняла о ком он. Прекрасно поняла.
Двенадцать лет назад со мной связался мужчина. Он сказал, что узнал обо мне от жены, попросил встречи, уверив, что это очень важно и очень серьезно. Когда я приехала, то увидела его с ребенком на руках. Совсем крохой. И года малышке не было. Мужчина, немного полный, заросший щетиной и в потертых джинсах, пригласил меня в  квартиру, достаточно уютную, но холодную, с завешенными зеркалами и окнами. Тогда мне стало неловко. Я топталась в коридоре, требуя от него скорейшего разъяснения, а он все не начинал. Нес какую-то чушь про музыкантов, любимую женщину, ребенка. Пригласив меня на чай (на который я очень неохотно согласилась), спросил, знаю ли я некую Сибу. Несколько секунд я сидела ничего не понимания, лишь потом на меня снизошло озаренье. Я вспомнила ее. Он показал мне письмо, скорее не письмо, а завещание, где она просила своего любимого, прекрасно понимая, что он не способен будет позаботиться о дочери, отдать ее мне. Для меня, женщины, у которой не было детей и, по-видимому, не предвиделось, это было подарком небес. Я приняла волю той милой женщины с тяжелой судьбой. Я помню ее глаза, ее недоверие ко мне, а потом какую-то преданность и грусть. Она тоже знала, прекрасно знала, на что идет и что ее судьба предрешена. Держа на руках крошку Беатрису, я вспомнила лицо ее матери и обстоятельства нашей первой встречи. Зачем ее бабушка так поступила с ней, к чему нарекла такой судьбой, к чему позволила умереть и дать малышке осиротеть?
Я согласилась взять ребенка. Он заполнил необходимые бумаги, хотя в этом не было необходимости. Ребенок считался сиротой, так как мать умерла, а отец его не признает. Мне удалось определить ее в только что открытый интернат, но я взяла на себя груз ответственности. Я решила сделать эту девочку своей. Пусть мне не позволяли ее удочерить и пусть она числилась как Беатриса Франц, для всех она все равно была Лерой, маленькой Лерой, моей дочкой, которую все так любили и которой все восхищались.
С тем мужчиной была договоренность – он никогда не появится в жизни теперь уже моей дочери и никогда не расскажет ей, что на самом деле она сирота. Я не хотела, чтобы она была сиротой. Ни к чему ребенку испытывать это. Но он нарушил свое слово. Он рассказал.
Я крепко сжала руль и резко свернула, отчего Андрей ударился головой о стекло.
Если бы он не рассказал, если бы…
Мы приехали. Я заглушила мотор, отстегнула ремень безопасности и вышла из машины. Друг встретил нас и проводил в нужный кабинет.
– Ребенка одного отпускать туда не советую. Пойди с ним, – говорил он мне, пока мы шли по зеленым коридорам больницы. Краем глаза я видела, как озирается Андрей, с каким интересом смотрит на больных, бродящих тут в белых рубахах.
– Только не факт, что вам удастся с ней поговорить. Она не разговаривает около года. До этого предпринимала попытки побега и суицида. Сейчас тихая и мирная, хотя бы потому, что мы держим ее на транквилизаторах, – он усмехнулся и остановился у одной из железных дверей. Коридор, в котором мы находились, выкрашен серой краской, которая уже облезала с кое-где осыпавшейся штукатуркой, если поднять голову и посмотреть на потолок, можно увидеть желтые разводы.
Подходя к железной двери с небольшим окошечком, я еще не знала, какая правда откроется мне. Звякнули ключи, мужчина поднес один из них к замочной скважине, прижал дверь плечом и, вставив ключ, повернул его ровно три раза. Отодвинулся в сторону и потянул тяжелую дверь на себя.
Андрей с интересом и страхом наблюдал за каждым его действием. Отчего я уже не раз успела пожалеть, что затеяла все это.
Стоит ли верить в случайности? Или эти случайности все же закономерны? Окажись на месте главврача любой другой человек, путь сюда нам был бы закрыт, а сейчас, в порядке исключения, мы стоим здесь, в сером коридоре, пропахшем плесенью и медикаментами, и ждем, когда отворится дверь.
Я, человек, учившийся на психолога, прекрасно представляю себе психически неуравновешенных людей и то, как они могут себя вести и какую опасность представлять для себя и других, но не сломает ли психику ребенка увидеть родного человека в таком состоянии? Мне остается лишь утешать себя мыслью, что ничего страшного не произойдет.
Я не ожидала от паренька такой смелости. Даже не оглянувшись на меня, он зашел в обитую матрацами комнату, слегка озаренную светом от ламп дневного света, располагающихся под потолком. Я прошла следом и опешила. На железной скамье, за столом, сидела пожилая женщина с растрепанными седыми волосами, в грязно-серой рубашке до колен и отсутствующе смотрела на дверь. Что-то мне показалось в ней до боли знакомым, но что, я никак не могла вспомнить.
Дверь за нами закрыли, сказав напоследок, чтобы я стучала, если что-то случится.
Пожилая женщина подняла на нас глаза совершенно ясные, абсолютно чистые, но до безумия грустные. Я поежилась.
– Баба? – боязливо спросил Андрей, делая шаг вперед. Я протянула руку, чтобы остановить его, но одним только взглядом женщина заставила меня замереть.
– Я не психопатка. И не сумасшедшая, – медленно, но достаточно внятно проговорила она, вставая из-за стола. – Я безумно рада, что с тобой все хорошо, – она подошла к внуку и крепко обняла его.
– Баба! – воскликнул он, прижимаясь к ее груди.
И тут я вспомнила, где видела ее, но никак не хотела признавать этот факт. Этого просто не может быть! Просто не может быть!
Я отступила назад, прислонилась спиной к мягкой двери и закрыла глаза, стараясь отгородиться от пришедших в голову мыслей.
– Я так счастлива, что ты пришел, что ты цел, мой маленький, золотой мой… – она целовала ребенка, крепко прижимая к себе и изредка бросая на меня обеспокоенные взгляды. Ее слипшиеся седые волосы падали на лицо.
– Кажется, я знаю тебя, – смотря точно в мои глаза, проговорила женщина.
Я не могла поверить. Это абсолютно и никак не вязалось с тем, что говорил мой друг, ее врач. Передо мной абсолютно нормальная, адекватная женщина, с немного заторможенной реакцией из-за лекарств.
– Валентина Николаевна? – у меня самой язык заплетался, комната немного кружилась и сжималась. Как я раньше не догадалась? Почему не проверила? Почему не искала? Если бы я тогда…
– Почему вы здесь? – я заикалась. Сама от себя не ожидала такой потерянности и прострации, но это слишком для меня. Только не сейчас, только не так, только не она.
Андрей удивленно посмотрел на меня, ища ответы на вопросы, возникающие в его голове.
– Сначала ответьте, кто вы и почему мой ребенок с вами? – строго спросила она.
– Я… Я… – мысли, путающиеся и прыгающие друг на друга в моей голове, совершенно не желали преобразовываться в слова. Я запиналась и терялась. Снова и снова.
– Баба, это Лидия Дмитриевна, – ответил за меня Андрей, видя мое состояние. – Директор школы-интернета, в котором я сейчас живу с того самого дня… – он посмотрел бабушке в глаза. – Как мама выгнала меня.
Мне даже страшно представить, что он испытывал в тот момент, но то, что испытывала я, было куда страшнее, непонятнее, запутаннее.
– Лидия? – переспросила Валентина Николаевна, смотря на меня. Я поняла, я почувствовала, что она узнала меня, но говорить ничего не стала.
Наше время истекло, и врач деликатно намекнул, что нам пора прощаться.
Когда мы оказались на свежем воздухе, вопреки всему тому, что я должна была делать в этот момент, я просто стояла, смотря в белое небо.
– Лидия Дмитриевна, – позвал меня воспитанник, и я отвлеклась от своих дум.
– Что-то не так? – спокойный, немного грустный взгляд Малафеева заставил поежиться и поспешить в машину. Я не могла с ним говорить, не сейчас.
Обратно мы ехали медленно,  я никак не могла заставить себя сфокусироваться на дороге, в голову лезли воспоминания, вылезали из каждой щели, из-за каждого угла. Я уже не могла дождаться, когда эта чертова петляющая дорога закончится и среди голых черных деревьев появится каменный забор с колючей проволокой наверху.
Мы въехали в ворота, но облегчения мне это не принесло. Возле парадного входа пританцовывали трое мужчин, один из которых был с камерой. Я тяжело вздохнула и, даже не закрыв машину, поплелась к ним. Ноги стали тяжелыми, неподъемными, я еле их переставляла.
– Лидия Дмитриевна! – подлетел ко мне один, на вид года двадцать три, не больше, молоко на губах не обсохло, а с такой самодовольной и критичной ухмылкой, что меня передернуло от ненависти к нему, вспыхнувшей во мне тот час.
– Как учащимся удалось покинуть здание интерната? Оно ведь охраняется? И такой забор! – он прыгал вокруг меня словно ребенок, выпрашивающий конфеты, и постоянно тыкал мне в лицо своим микрофоном. Позади него, лениво переступая с ноги на ногу, топтался другой, более грузный, с камерой.
– Как вы прокомментируете такую халатность педагогов и воспитателей? – не отставал он, пока я не выругалась и не скрылась за дверями главного входа, наказав вахтерам не пускать этих людей.
Я быстро поднялась в свой кабинет и опустилась в мягкое кресло. В голове противно стучало и гремело то ли от ветра, то ли от холода, то ли от моих собственных мыслей, не дающих покоя. Я сидела, потирая пальцами виски и прищурившись, смотрела в окно.
– Кофе заказывали? – дверь кабинета распахнулась и в него вплыла Мария с подносом в руках, затворила дверь ногой и пристроила поднос на столе, чуть раздвинув бумаги.
– Ты читаешь мысли, – болезненно улыбнулась я. – Я очень хочу кофе, – и я потянулась за чашкой.
Она тоже взяла чашку и присев на мой стол, сделала пару больших глотков.
– По твоему виду можно заключить, что встреча была не самая лучшая, – она посмотрела на меня исподлобья, с интересом и огоньком. Завитушки из светлых волос на голове слегка развалились в разные стороны, что предавало ей комичности.
– Я ожидала чего угодно, понимаешь, – звякнула чашка, когда я опустила ее на блюдце и вытянула из вазы одну из конфет. – Но никак не того, что бабушкой Малафеева окажется мать Саши.
– Мать Саши? – причмокивая, переспросила Мария, силясь вспомнить, когда я о нем упоминала. – Твоя первая любовь?
Я кивнула и развернула конфету.
– Ничего себе! И ты не узнала у нее, где Саша?
– Нет. Как я могла, там же был Андрей, было бы странно при нем ее расспрашивать, – выдохнула я, закидывая конфету в рот.
– Ну а… С головой-то у нее как? – немного неуверенно спросила Мария.
– Не поверишь – прекрасно.
– То есть? – она удивленно хлопала глазами, все еще держа чашку с недопитым кофе на уровне груди.
– То и есть. Она нормальна, адекватна, не выражает агрессии, беспамятства. И меня, кажется, узнала. Это полностью противоречит тому, что рассказал мне о ней Рома, – я запила приторную сладость конфеты и снова отставила чашку. – Я собираюсь наведаться туда завтра, уже без Малафеева и снова поговорить с ней. Надеюсь, Рома позволит мне это.
–  Я поеду с тобой.
– Нет. Не стоит. Оставайся здесь. Мой зам не справиться с этим наплывом бумаг и журналистов. Мне так жаль несчастную Наташеньку, на которую я все это свалила, но у меня сейчас нет времени с этим разбираться. А ты лучше завтра навести Леру в больнице. Я приеду туда сразу после посещения Валентины Николаевны, если буду в состоянии.
– Вот именно, что если будешь в состоянии. Я не могу тебя отпустить одну. Это уже слишком для тебя.
– Ничего не слишком, – отмахнулась я.
Я знаю, что она мне не поверила, да и сама я себе уже не верила. Я не могла ни есть, ни спать, под глазами появились страшные черные круги, которые приходилось маскировать большим слоем тонального крема и пудры. А теперь еще и это. Кто бы мог подумать, что я о Саше смогу узнать именно сейчас и кто бы мог подумать, что Андрей его… сын?

В десять утра я уже была на месте. В этот день пошел снег, противный, мелкий и колючий. А так хотелось того мягкого, пушистого снега, под которым мы с ним гуляли.
Я прошла в больницу, Рома снова провел меня теми же коридорами, пытаясь узнать, зачем же мне снова встречаться с этой женщиной и чего я хочу добиться. Я отмахнулась, что это из-за одного из воспитанников, и он принял это за чистую монету. Нет, быть может, я бы тоже поверила, но сейчас не была способна правильно анализировать и прогнозировать свои действия или поступки.
– Я вообще удивлен, что она с тобой разговаривала, – весело заговорил со мной главврач, вертя на указательном пальце связку ключей. – Год ни с кем не общалась и противилась принимать лекарства, а тут, по твоим словам, выдала вполне связную речь и внука узнала. Может это ей поможет на поправку пойти…
– А как она тут… Черт! – я зацепилась за ступеньку и чуть не рухнула, но Рома вовремя подхватил меня.
– Аккуратнее, – улыбнулся он, все еще придерживая меня. – Ты усталая, что-то случилось?
– Не столь важно. Так как она здесь оказалась?
– Дай вспомнить, – главврач остановился посередине коридора и задумчиво посмотрел в потолок. – Года три-четыре тому назад. У нее была страшная истерика, из-за которой она чуть не покончила с собой, потом еще какие-то срывы, она представляла опасность для невестки и та ее к нам направила. Честно говоря, плохо знаю, потому что я ей не занимался, и на тот момент еще главврачом не был. Меня только два года назад назначили.
За разговором мы подошли к железной двери, в конце коридора. Ключи звякнули в руках мужчины, он выбрал нужный, продолжая что-то мне рассказывать про свое назначение, отворил дверь и впустил меня внутрь.
– Вытащите меня отсюда, – как только дверь за мной захлопнулась, произнесла пожилая женщина, пристально и с тоской глядя на меня.
– Прежде, чем я смогу вам хоть чем-то помочь, вы должны мне все рассказать, – я села на железный стул, приваренный к полу, находящийся точно напротив нее и положила руки на стол, скрепив пальцы замочком.
– Надеюсь, я не создаю впечатление сумасшедшей, хотя за то время, что я здесь провела ей стать довольно просто, хотя бы учитывая, сколькими лекарствами нас тут пичкают. И не докажешь, что ты нормальный. Предвосхищая, ваши вопросы и примерно представляя, что вам могли рассказать, я скажу, что я никогда не пыталась покончить с собой, а тем более кого-то убить.
Я молча ее слушала, изредка кивая головой.
– Я рассказывала это психиатру, который занимался моим лечением, но он мне не поверил, посчитав, что это все мои выдумки, не знаю, насколько мне поверите вы, но у меня нет иного выбора, если я буду молчать, вероятность того, что я снова увижу моего мальчика, ничтожно мала. И я все никак не могу вспомнить, откуда знаю ваше лицо, – она отбросила прядь седых волос назад, села прямо и внимательно следя за моей реакцией (которую мне теперь придется контролировать), продолжила: – Сразу оговорюсь, что рассказываю я все это так логично и точно, потому что не одну сотню раз рассказывала это самой себе, чтобы не забыть, чтобы не поверить в то, что я действительно сумасшедшая, чтобы не поверить в навязанную мне истину, в навязанную мне правду о моей жизни. Сама по себе я знакома с психологией, потому и предполагала, какие подводные камни меня могут здесь ждать, но никак не ожидала, что все будет настолько тяжело. Я расскажу вам с самого начала, с начала моей тяжелой жизни. Я неудачно вышла замуж. Этот брак был навязан родителями и не принес ничего, кроме разочарования и боли. Поверьте, у меня есть повод сойти с ума, но я не могу этого сделать, пока я знаю, что Андрей жив, что я должна быть с ним рядом, я буду жить, иначе ни в чем нет смысла… – она перевела дыхание. – У нас с моим мужем родился чудесный сын, спасший меня от безумной тоски и боли, которую мне приносила эта жизнь. Мой муж и так не отличался особой добротой, а как только начал пить, побои и унижение стали постоянным, каждодневным событием нашей жизни. Он зарабатывал достаточно денег, чтобы содержать нас, но я все равно вышла на работу, как только Саше исполнилось три года. (я сидела замерев, не веря, не желая верить тому, что слышу). Но с каждым годом это становилось все страшнее и страшнее, мои руки, спина, ноги, были покрыты синяками, которые не успевали пройти, как появлялись новые. Когда Саша подрос, – на ее лице появилась грустная улыбка скорби, – он стал защищать меня от отца, что превращало ссоры в дикие скандалы. Мне приходилось запираться с сыном в ванной и ждать, пока они оба остынут, иначе, боюсь, мой муж мог бы убить нас. Но однажды все это перешло роковую черту. Он взялся за нож. И тогда мы решили с Сашей бежать, бежать немедленно, прочь из этого чертового дома, менять фамилию и жить спокойно. Оглядываясь назад, я задаю себе вопрос, почему сразу этого не сделала? Чего боялась? Я понимаю, как нелегко было Саше в то время, когда ему пришлось расстаться со своими друзьями, не объясняя им, почему и куда он уезжает, ничего им не рассказывая. (Я прикусила язык, чтобы не застонать). Простите, я не слишком быстро говорю?
Я отрицательно помотала головой.
– Хорошо. А то около года мне пришлось молчать, так было проще и теперь, боюсь, не забыла ли я человеческой речи. Саша поступил в техникум, получил специальность и там познакомился с девочкой, которая была сиротой. Честно признаться мне она абсолютно не нравилась, но чем-то смогла завлечь Сашу и оставить его подле себя, когда заявила, что беременна. Здесь, – она опустила голову и крепко сжала глаза, – здесь снова моя вина,  я уверила его, что нужно на ней жениться.  Но брак с ней с первых же дней трещал по швам. Жили мы в однокомнатной квартирке, втроем, и страшно было представить, что будет, когда родиться ребенок. И тогда Саша, как и его отец, начал выпивать, пропадать где-то с друзьями, не приходить ночевать. Я волновалась, но всякий раз возвращаясь он уверял, что это был последний раз. С деньгами у нас стало туго, ему задерживали зарплату чуть ли не полгода, мне платили гроши, а невестка работать не желала, да и куда ей было, в ее-то положении. Лишь потом я узнала, что с теми самыми друзьями он проводил время в казино и там оставлял всю зарплату, там же оставил и наши сбережения и там же влез в долги… А дальше тяжело. До сих пор не хочу верить в это, не хочу, – она подняла на меня полные от слез глаза. – Мне сказали, что он застрелился. Прямо там, в казино.
Я приложила ладонь ко рту, сдерживая крик. Этого не может быть! Это, это страшный сон! Сейчас, сейчас же я проснусь и все будет хорошо! Я не должна была этого знать, не должна! Господи, почему все так?
Но я заставила себя проглотить эту истерику, заставила себя убрать руку и продолжить слушать с невозмутимым лицом, хотя в груди все кипело, но я еще не осознавала насколько все это сложно, насколько все это тяжело.
Валентина Николаевна шмыгнула носом, глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.
– Хоронили в закрытом гробу, даже попрощаться не дали. Я не хочу в это верить и это признавать. А дальше начался Ад. Как оказалось, до этого он еще им не был, до этого у меня был стимул, был смысл что-то тянуть, а потом уже нет, но угрозы невестки убить еще не рожденного ребенка – единственное, что осталось от Саши, его частичку, заставили меня подняться, заставили меня бороться дальше, для лучшего будущего своего внука. Условие моего проживания с ним были просты: я должна за все платить, я должна содержать их обоих, а она будет гулять и крутить с мужиками. Но ради ребенка я терпела, терпела ее насмешки и ее придирки, терпела ее выходки, примирялась с ее жестоким обращением с ребенком. Тогда, тем чертовым осенним днем, когда меня не было, эта… – она покосилась на меня, – невестка выгнала его из дома. Я не могла поверить своим ушам, своим глазам, я бросилась его искать, но она остановила меня. Тогда да, тогда я вышла из себя, тогда я кричала, и даже била ее, что она умудрилась записать… И… Я… Меня признали психически ненормальной, когда я просто боролась за своего ребенка! – она схватила меня за руку. – Понимаете? Я просто хотела, чтобы хотя бы мой внук был счастлив! Что это за проклятье? Почему он должен был столько времени расти, думая, что его предали, что за ним не пришли?! Почему же вы не стали искать меня раньше? Я бы вам все объяснила. Я вижу, вижу по вашим глазам, что вы верите мне, – по ее щекам бежали слезы, она уже не могла спокойно сидеть и спокойно рассказывать, она крепко сжимала мое запястье и плакала, плакала, плакала. Почему не плакала я, трудно сказать. Тогда осознание всего не дошло до меня. Оно придет позже, но придет, обязательно придет, чтобы уничтожить меня.
Я не помню, как вышла оттуда, как попрощалась с Ромой, как завела машину и как доехала до интерната. Где я, черт возьми, взяла веревку я тоже не помню. Очнулась я, стоя на каком-то трехногом табурете, с петлей в руках, и концом веревки, закрепленным на люстре, под потолком.
Все, что я делала, абсолютно бессмысленно и абсолютно не нужно. Он никогда не узнает, потому что его нет, а с ним ушло все, с ним и моей дочерью, которая, даже если очнется, мамой меня никогда не назовет, этот проклятый интернат либо закроют либо передадут в другие руки, что с ним станет я знаю, да и хочу ли я знать, что с ним станет?! Какая теперь разница?!
Руки, словно налиты свинцом, так тяжело их поднимать и так легко опускать, затягивая на шее петлю. Кто из нас сумасшедший?
А теперь остался всего один шаг, один шаг в бездну, и я делаю его…

Андрей
Я сидел в своей комнате, наблюдая, как Женька учит химию, на которой я никак не мог сосредоточиться. Лис лежал на своей постели и слушал плеер. Я был рад за него, все-таки с того нашего побега он повеселел. Все-таки Лера была права и его месть не несла в себе особого смысла, но что-то значила для него, что-то важное. Иногда мне кажется, что он был лишь катализатором наших действий, что он нужен был лишь для того, чтобы заставить нас действовать. Ведь без него я никогда бы не узнал о бабке, без него я никогда бы не поговорил с ней.
В тот момент, когда мы только вошли в комнату и я увидел эту пугающую женщину, мне хотелось убежать, но я столько раз прокручивал в своей голове встречу, так хотел, чтобы она произошла не для того, чтобы сейчас отступить, чтобы сделать шаг назад и вернуться в пучину неведенья.
Я был несказанно рад тому, что все это время она помнила обо мне, как помнил о ней я, и все слова Леры и Лиса, что никому нельзя доверять, особенно взрослым, отошли назад. Я верил ей, верил, что если бы не какие-то обстоятельства, она пришла бы за мной, обязательно пришла бы.
В мои мысли вторглась музыка, стоящая на звонке мобильного телефона Лиса, который он, конечно же, не слышал, из-за наушников. Я бросил в него подушку и недовольно покосился. Лис вытащил из уха наушник и, вопросительно посмотрев на меня, потянулся за телефоном. Не менее удивленно посмотрел на дисплей и ответил на вызов. Я сполз с кровати, чтобы вернуть подушку, но Лис в этот же момент протянул мне трубку, выдав многозначное:
– Тебя.
Я неуверенно взял из его рук телефон и приложил к уху.
– Слушаю, – с некоторым непониманием, сказал я.
– Живо скажи Машутке, чтобы бегом шла к Лидии Дмитриевне, – послышался сбивчивый девчачий голос. Лера тяжело дышала, будто от долгого бега.
– Ты… Как ты? – не имея возможности сдержать радость, спросил я, чуть ли не подпрыгнув до потолка, когда понял, что слышу такой знакомый голос.
– Живо, я сказала! – приказным тоном повторила она и бросила трубку.
Я вернул телефон Лису и помчался на первый этаж к Марии Александровне, надеясь, что она окажется на месте и мне не придется разыскивать ее по всему общежитию, а то и всему интернату.
Я перепрыгивал ступеньки, хватаясь за перила, чтобы не упасть, мчался по коридору со всех ног, минуя спокойно стоящих или идущих ребят. Лера бы не стала звонить, не будь это чем-то срочным и важным. Я постучал в дверь ее комнаты, крепко закрыл глаза и умолял ее оказаться на месте.
– Войдите, – послышалось мелодично из-за двери.
– Мария Александровна! – влетел я, весь взмыленный и босиком.
– Пожар? – с некоторой иронией, спросила консьержка, но как только я продолжил, посерьезнела.
– Звонила Лера, просила передать, чтобы вы немедленно шли к Лидии Дмитриевне.
– Спасибо! – на ходу выключая свет, бросила она и выбежала из комнаты, даже не прикрыв дверь.
Переведя дыхания и проводив взглядом Машутку, я закрыл дверь ее комнаты и поплелся наверх, снедаемый грустными мыслями о том, что Лера ничего не сказала о себе, а мы все-таки…
– Ты так быстро убежал, – выдал запыхавшийся Женька, оказавшийся возле меня неизвестно откуда.
– А ты чего тут? – растерялся я, медленно, еле-еле переставляя ноги, двигаясь к лестнице.
– Думал, случилось что, ты так быстро убежал, ничего не сказав, волновался, типа… – хихикнул он и почесал затылок.
– Да надо было, – отмахнулся я, стараясь дать понять, что не настроен на беседы и поспешил скрыться где-то на втором этаже, затеряться в запутанных рекреациях бывшей больницы для душевнобольных. Когда-то они точно также бродили здесь, бубнили свои бессвязные речи и бились головой о стены. Сейчас, после пожара, а потом реконструкции, трудно сказать, что здесь когда-то было нечто подобное, лишь решетки на окнах, да каменный забор с колючей проволокой, намекает на темноту этого места.
Наверное, это и есть быть взрослым, когда вместо того, чтобы плакать и проситься к маме, ты спокойно ведешь себя, продолжаешь заниматься тем, чем нужно заниматься, можешь улыбнуться, когда этого требует ситуация и провести время с друзьями, хотя внутри так хочется прижаться к кому-то родному, чтобы, как в детстве, обняли и сказали, что никто не обидит, что все хорошо. Но не в моем случае.
Я брожу по коридору, стараясь быть незамеченным, погруженный в свои думы.
Бессмысленность действий. Зачем Лис искал того, из-за кого, по его мнению, погибли родители? И что он приобрел в результате? Успокоение? Что ж, если так, то я только рад за него. Лера искала сведения о своем отце, зачем ей было это нужно? Не лучше ли было жить в полном неведенье? И какой толк принесли ее поиски? Мы лишь узнали о том, что ее настоящей матери нет в живых, а про отца ничего не слышно было в течение стольких лет и вряд ли когда-либо он появится и она все-таки узнает его. Зачем? Чтобы довести себя, чтобы уничтожить себя? Мы так ищем правды, истины, порой не представляя, какой она окажется на самом деле, не будучи готовыми ее открыть. А истина, истина уничтожает, не приносит облегчения. И сейчас, сейчас я должен извиниться перед Лидией Дмитриевной за то, что наговорил ей тогда, еще до поездки к бабке. Она сделала все правильно, что ничего не рассказала. Это не изменило бы ровным счетом ничего. Когда-то у меня была надежда снова жить с ней, увидеть мать, но теперь я прекрасно понимаю, что это невозможно. А как жить человеку без надежды, без веры? Зачем я вообще появился на этот свет? К чему?
– Ты чего такой потерянный? – Лис опустил на мое плечо свою тяжелую руку и развернул к себе лицом.
– Ничего, – отмахнулся я, убирая его руку и отходя в сторону. – Я просто хочу…
– Побыть один? – улыбнулся парень.
– Да, – я смотрел в пол.
– Лерка звонила. Просила зайти к директрисе. А один я не пойду, – хмыкнул Лис. – Это вообще не мое дело, понимаешь?
Я поднял на него глаза и кивнул.
– А лучше Женьку поймай и с ним сходи, он с тобой хоть на край света, – с этими словами он развернулся и вышел на лестницу. Я тяжело вздохнул и поплелся в комнату за курткой.
Когда я вошел в комнату, там уже была Мария Александровна и с пристрастием выспрашивала у ничего не понимающего Женьки, где я и Лис.
– А вот и вы, красавчики мои! – довольно потирая руки, сказала она, глядя на нас с Лисом, оказавшихся в одно и тоже время у комнаты.
– Валерия хочет вас обоих видеть, – увидев молящий взгляд Женьки, вздохнула и добавила: – Ну и тебя возьмем.
Литвинов обрадовался, слетел с постели, отбросив учебник, и тут же нацепил куртку и теплые кроссовки.
Лис как всегда накинул свою кожаную куртку, гремящую мелочью в карманах и цепями.
Видимо, Лера хотела, чтобы все мы приехали, только с какой целью – оставалось загадкой. Спустившись вниз и увидев Лидию Дмитриевну, я на секунду потерял дар речи и умение ориентироваться в пространстве. Настолько потерянных и обреченных людей я еще не видел. А Машутка весело суетилась вокруг, забираясь на переднее сиденье и пристегивая ремень, при этом она сумела в нем запутаться и каким-то образом связать себе руки. Лис помог ей выпутаться, пока мы с Женькой тихо смеялись, прижавшись друг к другу на заднем сиденье. Я бросил беглый взгляд на Лидию Дмитриевну, но выражение ее лица ничуть не изменилось, отчего я сник.
Когда Лис покончил с ремнем и объяснил надувшейся от обиды то ли на ремень безопасности, то ли еще на что Машутке, как правильно им пользоваться, мы резко тронулись с места, от чего Женька ударился головой о мое плечо.
– Скажи то, что думаешь, – почти шепотом, перетянувшись через сидящего посередине Женьку, сказал мне Лис. Я вздрогнул и недоуменно посмотрел на него.
– Да у тебя все на лице написано. Скажи.
Теперь я смотрел на него растерянно, чуть приоткрыв рот, собираясь сказать, что я понятия не имею как правильно все это сформулировать. Но Лис настоял на своем, и я подал робкий голос, тут же сорвавшийся в писк:
– Лидия Дмитриевна.
Женька, то ли не услышал, то ли не понял нашего перешептывания, с интересом посмотрел на меня и что-то спросил в ухо, но из-за биения собственного сердца я не расслышал его.
– Лидия Дмитриевна, – позвал я еще раз, чуть набираясь смелости. Лис безмолвно сидел, прислонив голову к стеклу и вглядываясь в лес.
– Что? – будто металлическим голосом, беспристрастно спросила она.
– Она… Лера вас любит и вы для нее единственная мать, – и я замер, ожидая ответа. Лис коротко одобряюще кивнул и вставил в уши наушники, явно не желая более слушать того, что будет происходить в машине.
– Не надо, – обернулась к нам Машутка и шепотом это произнесла. – Сидите молча.
Я совсем поник. Женька крутил головой, смотря то на меня, то на Лиса, а потом тоже замер и всю дорогу просидел не шелохнувшись.
Трудно объяснить состояние, когда ты понимаешь, что человеку плохо, но в силу своего возраста, по мнению взрослых, понимать этого еще не должен, и понятия не имеешь, как правильно выразить это понимание.
Весь оставшийся путь мне казалось, что я зря это сказал, что это было лишним и никому не нужным, но успокаивал себя мыслью, что это идея Лиса и, если что, я все смогу свалить на него.
Мы вышли из машины, я видел, как Лис шарит по карманам в поисках сигарет, найдя их, только хочет закурить, как сталкивается взглядом с Лидией Дмитриевной и тут же прячет пачку.
В больнице нам выдают халаты и мы поднимаемся на второй этаж, в палату, где лежит Лера.
Я беру Женьку за руку с мнимой целью, чтобы он не потерялся в коридорах, но на самом деле это просто придает мне уверенности, особенно после выходки в машине.
Мы молча входим в палату. Лера сидит на постели и смотрит в окно, которое от нее по правую сторону.
– Малафеев, ко мне! – даже не оборачиваясь, чтобы взглянуть на нас, произносит «больная» приказным тоном. Я неуверенно отпускаю Женькину руку и делаю шаг вперед и тут же получаю подушкой в лицо.
– За что? – спрашиваю я, находясь в полной растерянности.
– Я даже спиной чувствую, что вы будто к покойнику пришли! А ты, – она резко поворачивает голову и сверлит меня взглядом. – Мог бы хотя бы шоколадку принести!
Трудно объяснить то, что происходило в этот момент в палате. После ее приказа, Женька остался стоять как вкопанный у двери, Лис чуть левее от него и на шаг ближе к нам, Мария Александровна и Лидия Дмитриевна стояли точно позади меня.
– П-прости, – выдавливаю я и нагибаюсь, чтобы поднять подушку.
– Лерка в своем репертуаре, – улыбается Лис, делая шаг вперед. – Как ты?
– Отлично, только еще месяц точно тут проваляюсь, пока косточки не срастутся, – Валерия широко улыбается и чуть наклоняет голову.
Небо и Земля с тем, что мы видели возле психиатрической лечебницы.
– А вы, – она внимательно смотрит на Лидию Дмитриевну и Машутку. – Прекратите держать нас за неразумных детей. Лица попроще и улыбнулись, обе.
Но они, по-видимому, в таком шоке, что ничего сделать не могут. Я бы и сам был бы в шоке, наверное, будь я взрослым и не привыкни к таким переменам настроения у Лерки. Вот она, настоящая, живая, веселая, задорная, бесцеремонная Лерка.
– Я не собираюсь шептаться с каждым. Вы все для меня семья, ну… – она смерила взглядом Женьку. – Кроме тебя, Одуванчик.
– Могу выйти, – обиделся он.
– Буду признательна, – съязвила девчонка.
– Блин, – и опустив голову, Литвинов вышел в коридор.
– Я думаю все мы: я, Лис и Малафеев – должны извиниться перед тобой, мама, – Валерия посерьезнела, – и перед вами, Машу… Мария Александровна, – кашлянула она. – Из-за своей жажды правды мы принесли вам большие хлопоты и добавили неприятностей интернату.
– Я согласен с ней, – тут же вставил я, крепко сжимая в руках поднятую подушку. – Простите нас, пожалуйста. Мы прекрасно понимаем, что вы более чем правильно поступали, не рассказывая нам ничего.
– Э… – Машутка видимо хотела что-то сказать, но передумала и снова застыла как изваяние.
– Ну и я приношу свои извинения, – немного неуклюже произнес Лис, изредка поднимая на взрослых глаза.
– Особенно ты, мам, – Валерия внимательно посмотрела на Лидию Дмитриевну, – тебе от меня вечные неприятности. Но это не значит, что я тебя не люблю, скорее наоборот даже. Ну и ни для кого не секрет из присутствующих здесь, что я на самом деле некая Беатриса, но мне плевать на это, если честно. Я была и останусь Леркой, вашей Леркой. И мать у меня одна, и другой мне не надо. Но все-таки я бы хотела позже узнать некоторые подробности из жизни своих биологических родителей.
Мы с Лисом переглянулись. Я видел в его глазах бескрайнее удивление от того, что такая маленькая девочка, которая еще совсем недавно играла в куклы, сейчас говорит такие слова. Все-таки все это заметно изменило нас.
Лера говорила еще много всего. Меня из палаты за рукав вытянул Лис, тоже он проделал и с Машуткой, еле сдерживающей слезы. Что дальше происходило между Лерой и Лидией Дмитриевной я сказать не могу. Мы стояли в коридоре, прислонившись к стенам, Женька слонялся из стороны в сторону, чем изрядно злил Машутку.
– Угомонись, маятник! – рыкнула она, сложив руки на груди и отойдя к окну.
– Это конец? – посмотрел я на Лиса.
– О чем ты? – он вытащил один наушник из уха и вопросительно посмотрел на меня.
– Сам не знаю… Но чувство какое-то… Знаешь…
– Как будто напряженный фильм досмотрел?
– Ага, – кивнул я. – Именно такое.

Эпилог
С момента смерти моей праправнучки Нины Михайловны Франц, которую я нарекла как Сибу, минуло 17 долгих лет. Ее дочь Беатриса, названная в честь меня, отданная по завещанию самой Сибу, Лидии Дмитриевне Карпухиной, спустя 13 лет узнала о своих корнях и, когда была выписана из больницы, даже попыталась разыскать своего отца, так горячо любимого ее матерью. Но узнав, что у него есть семья, двое прекрасных детишек, передумала его навещать. Это не было волей ее приемной мамы, это было волей самой Беатрисы. Когда девочке исполнилось 14, она получила паспорт на имя Беатрисы Дмитриевны Франц. Но новоиспеченная Беато никогда не называла Лидию Дмитриевну иначе как «мама».
Но все же, обо всем по порядку:
Подавленная горем Лида, не могла найти себе места, но оставлять пост директора интерната наотрез отказалась и через суд добилась снятия обвинений в смерти одного из учащихся. Но к тому времени в законе произошли изменения, потому интернат перестал финансироваться из бюджета и был полностью переведем на внутреннее финансирование, что обрекло его на довольно трудные три года. Но общими усилиями педагогического состава, а главное Марии Александровны и Лидии Дмитриевны, удалось стабилизировать финансовое положение интерната и войти в тройку лучших образовательно-воспитательных учреждений для детей с особыми потребностями. Одновременно с этим Лидии Дмитриевне удалось убедить своего друга, главврача психиатрической лечебницы, провести повторную диагностику бабушки Андрея, выявившую, что она полностью психически здорова.
Окончив школу, Паша поступил на юридический факультет в один из престижных московских ВУЗов. Закончивший  в один год с ним Литвинов Женька, продолжил свое обучение в одном из медицинских колледжей, как и мечтал, после чего поступил в медицинский институт, в котором в свое время училась Лидия Дмитриевна. Она была несказанно горда пареньком.
Лера, желая продолжить дело матери, поступила в педагогический университет, чтобы в будущем стать учителем математики. Андрей, закончивший школу на год раньше, поступил в тот же ВУЗ, что и Паша, и на ту же специальность.
Машутка, то есть Мария Александровна, продолжала работать консьержкой в общежитии, присматривая за порядком и проводя веселые вечера в компании новых воспитанников, но, никогда не забывая самую веселую и безбашенную компанию, которую когда-либо она знала.
Лучшие друзья Сибу, которые на момент ее смерти оказались в страшной ссоре, помирились через полтора года и вновь продолжили свои странствия по стране, исполняя веселые и грустные песни. Периодически они приезжали проведать Беатрису, которая ничуть не смущалась перед компанией взрослых мужчин и могла задорно шутить с ними, точно также, как и ее мать. Подружились они и с директором интерната, периодически наведываясь в гости, и устраивая посиделки с костром и гитарой для воспитанников.
Светка, школьная подруга Лидии, удачно вышла замуж и прожила довольно скучную, но спокойную жизнь со своим мужем и тремя детьми. 
Мать Андрея на момент окончания им школы скончалась от алкогольного отравления, но, поскольку он никак не контактировал с ней, он об этом так и не узнал.
Николай Сергеевич, брат Лидии Дмитриевны, женился на довольно полной тридцатилетней даме с ребенком, в которой души не чаял, а она пекла ему вкусные булочки, потому все друзья безумно полюбили наведываться к ним в гости, чтобы отведать домашней выпечки.
Мечта Валентины Николаевны наконец исполнилась. В тихой квартирке она жила вместе с внуком и никто не мешал им.

Простите, вы еще не забыли обо мне? Я еще тут. Я – Беатриса Старшая, если можно так выразиться, в простонародье Бабушка Призрак. Вам, наверное, очень интересно, как мне удалось так подстроить события? А ответ очень прост – я просто выбрала правильную костяшку. Я верила своей маленькой Сибу, верила, что она сделает правильный выбор, что не отступит назад, когда кому-то плохо. Такова вся наша семья и Сибу не исключение, как бы она ни пыталась убежать от себя, ей это не удалось. И я верила в свою ученицу, в мою самую сильную ученицу, сумевшую продолжить мое дело и обучить ему еще одного человека, затянув и его в круговорот событий. Но многое здесь было мне неподвластным. Жизнь – очень сложное переплетение судеб и самостоятельных решений человека.  Наша история закончена, теперь все переходит в руки молодежи.
А моя история… Моя история до безумия проста – я полюбила Ангела. И, быть может, когда-нибудь я решусь рассказать о том, кто столкнул косточки в моей душе.

Конец