Воспоминание о 50-х годах ХХ века, продолжение

Наталья  Редько (Барнаш)
г. Новосибирск

            Я родилась  в городе Новосибирске в 1947 году и до пяти лет жила  на улице Островского.  Помню как меня,  совсем еще маленькую девочку, укутанную в шаль, моя бабушка везла на санках по сильному морозу к соседям по улице на Новогоднюю елку.  На  елке были огни - обычные  электрические лампы  накаливания синего и красного цвета, и мне они казались огромными. Всем деткам дали подарки –  круглые конфетки "Орион"  завернутые в газетный кулечек, такой маленький,  что он поместился в моей детской руке.
            На  улицах я видела изувеченных войной мужчин, но их увечья помню их с трудом.  Остался только  страх где-то внутри меня от увиденного и боль детского  сочувствия. Детьми мы летом с упоением   бегали по лужам после дождя, зимой прыгали с крыш сараев в снег  и мокрые до подмышек бежали сушиться  домой. Когда подросли, катались по улице на лыжах, которые одевали прямо на валенки.  Веревками к ним же приматывали  коньки ,  значительно  позже  появились   коньки на ботинках, и это было настоящее счастье –  катание под музыку на стадионе в «полуканадах» на ботинках ! А по радио неслось на весь каток: « Марина, Марина, Марина…» и казалось вот еще немного и я полечу.   Мы ставили спектакли на улице, а наши благодарные зрители  - родители сидели на принесенных ими табуретках.   Мальчишки бегали по улице и пели   « А барая,  а-а-а-а» после  просмотра модного тогда индийского фильма «Бродяга».  А позже, когда мы с  соседскими ребятами пошли учиться  в школу, у нас на улице была Тимуровская команда. Сейчас мало кто их помнит. И мы помогали бабушкам копать огород, таскать дрова, носить тяжелые сумки…
             Когда  умер  Сталин, мне было шесть лет,  и  этот пасмурный  день я запомнила очень хорошо. В соседском доме было много народу,  и все слушали радио и плакали. Вот с этим состоянием невосполнимого горя и  траура я пришла домой, мамы не было, а бабушка почему-то не плакала, и мне показалось это возмутительным. Лишь через много - много лет я узнала - почему бабушка не плакала. Ее муж,  а мой дед,  Абраменко Леонтий Андреевич,  1895  года рождения до  ареста был бригадиром  колхоза Красная Нива, проживал  в селе Барлак  Мошковского района  НСО. Он   арестован 2 ноября 1937 года по  обвинению в контрреволюционной агитации, осужден  тройкой УНКВД  по НСО и 13  ноября 1937 года  по ст. 58.10.11 и 17.58.10 УК РСФСР приговорен   к высшей мере наказания – расстрел. Приговор приведен в исполнение 19 ноября 1937 года. Был реабилитирован  31 марта 1959 года за «отсутствием состава преступления".  Эти строки из официального документа, который был выдан  в ФСБ г.  Новосибирска  моей маме только  в    девяностые годы.     А в те далекие тридцатые  годы она,   будучи  совсем молодой,  не могла удержаться ни в одном техникуме. Маму  исключали, когда узнавали, что ее отец – враг народа.       А  сын врага народа,   родной  брат  моей мамы - Абраменко Николай,  1918 года рождения,  ушел  на фронт, когда началась война,  обещал вернуться домой  и  не вернулся.  Последнее письмо, которое  отослали  ему  на фронт моя бабушка  и  мама,  вернулось  обратно, и на нем командир написал карандашом: « Ваш сын и брат погиб геройски в бою с немецкими захватчиками при форсировании Днепра. Вечная память и слава ему».  И подпись командира…. Этот  клочок бумаги желтый,   истлевший от времени и  военная фотография Николая хранились у мамы, а  теперь они в моих руках  и я редко смотрю на письмо,  потому, что,  даже не закрывая глаз,  я вижу, как плачет над ним моя бабушка Агафья.   А   с возрастом все тяжелее и тяжелее вспоминать это.
          Позже,  мы переехали на  переулок  Волочаевский – это за садом Дзержинского. Тогда это была городская окраина, частный сектор. Мои родители строили  там,  как и многие  другие семьи,  большой дом.  Из одного окна вдалеке был виден лес, из другого на возвышении стояла тюрьма,  и ребятишки  таинственным голосом иногда рассказывали какие-то истории про нее, услышанные от взрослых. А потом   рядом построили кинотеатр с  громким названием Родина, и мы бегали  туда смотреть фильмы.   Первое время было трудно жить в недостроенном доме. Помню законопаченные бревна внутри, холод, лес, который сушился прямо в доме, мешки с пожитками  и маленькая буржуйка посреди большой комнаты, а на ней большая чугунная сковорода  жареной картошки на комбижире.  Постепенно обжились. С соседями жили дружно, помогали друг другу, все были между собой ближе родственников. Родители обзавелись домашним хозяйством:  свинья, куры, утки. Мама была домохозяйкой и по ночам шила платья на заказ, отчим работал на Чкаловском заводе. Телевизора еще не было и мы в свободное время заворожено буквально прилипали ушами к радио и слушали детские сказки и передачи, и  в  звуках этих было  что-то волшебное, по крайней  мере,  наше воображение работало на всю катушку. 
          Мой отчим о войне  не рассказывал. Только один раз проговорился,  что все не так  было, как  в фильмах показывают,  и что он, тогда еще совсем молодой, после боя убегал в лес, зажимал голову руками  и выл от отчаяния и горя и страха.  Наверно,   война его  надломила. Он выпивал,   иногда   был   жесток    с мамой и со мной, потом отходил, просил прощения, а потом все повторялось   снова. Но пройдя всю Европу во время войны, он увидел много полезного для себя и новый дом  с хозяйственными постройками  сделал как на  Западе. Очень хозяйственный и аккуратный был человек.  Изменился он очень в лучшую сторону  уже после перенесенного инфаркта, когда после  многих  лет  моя мама с ним разошлась. И на моей памяти это пока единственный человек, который успел так кардинально поменять свои взгляды  на прожитую  жизнь и  имел смелость честно признаться в этом.  Он  умер в 1991 году, не дожив до 66 лет несколько дней.
В первый класс восьмилетней школы 45 на проспекте Дзержинского   я пришла в  1954 году.    В одной половине здания тогда была школа, во  второй какое-то отделение НКВД.  Рядом  в бараках жили их служащие. Те тополя, что посадили мы, ученики за школой,  растут  там,  и по сей день.
          Как-то в нашу школу пришли  участники войны, рассказывали о том,  как участвовали в сражениях  и,   смущаясь,  пытались придать бравурность своим рассказам.  А после выступления   мы,  дети,  возвращались домой. Рядом шла девочка  под руку со своим отцом в военной форме, одним из выступавших.  Он был  высок, красив и у него не было одной руки.  Девочка с такой гордостью смотрела на своего отца, что нам всем хотелось быть на ее месте.   А я представляла себе своего отца. По вполне понятным причинам ревности отчима к прошлому моей мамы  у меня не осталось даже  фотографии папы, но мама успокаивает меня и  говорит: « посмотри на себя в зеркало, внешность характер и даже взгляд его». Мой отец Барнаш Михаил Федорович,  уроженец станицы Иппатово Ставропольского края, тоже прошел всю войну, был танкистом, и я  своей цепкой детской памятью очень хорошо помню его, несмотря на то, что была очень мала, ведь  родители  разошлись, когда мне было-то всего два года. Его  фамилию я носила до самого замужества.
             Однажды,  в те же 50-е годы,  возле  Оперного театра   я видела встречу участников Великой Отечественной Войны. Среди них было много женщин. Мне очень врезались в память    их молодые, красивые и жизнерадостные лица!     И вот это непередаваемое  пьянящее состояние победы и  счастья жизни,  исходящее от них  я часто вспоминаю  и сейчас.
        Прошли пятидесятые ... Те молодые лица участников Великой Отечественной  войны  давно уже постарели,  и  большинства  из них нет сейчас, но они были, они воевали, они научили нас труду и любви к Родине. У каждого из них была своя жизнь, своя неповторимая судьба и  память о них теперь живет  в  наших сердцах. Она   будет жить,   пока мы живы, и это наша дань огромного  уважения к НИМ.