Как фарфоровые пуговички

Дым стоял столбом, не рассеивался. Стены, с обоями бледно-лимонного цвета в розовую вертикальную полоску с хризантемами, были не видны. Только чувствовались за пеленой, вроде как были. А вроде и нет. Диваны и кресла, тоже полосатые, обтянутые шёлком, тоже вроде как были. На одном их них сидел Иван Петрович, разведя толстые ляжки, обтянутые дорогим сукном. И курил, не выпуская сигару изо рта. Так и сидел, пухлыми пальцами переворачивая, гоняя мельхиоровый ножик по крахмальной скатерти. Ворочая его туда, сюда. И прихлёбывая водку из маленькой конической тонкостенной рюмочки. Такую холодную, что на хрустальном графине выступила испарина. Испарина выступила и на лбу официанта. От подобострастия. Иван Петрович был жутко богат.

Лицо у него было загорелое. Чисто выбритые щёки спускались на воротник кипельно белой сорочки, подпирающей шею. Маленькие глазки прятались в складках век, вроде и нет. У всех остальных были глаза. У мадемуазель Лили, молоденькой девушки лет восемнадцати, открытые и наивные как у котёнка. У официанта, юркого незаметного, почти бестелесного, снующего туда-сюда с подносом, подобострастные и испуганные. Внимательные и осуждающие, обрисованные тонкой полоской жидкой туши, у Митрофановой. Женщины лет сорока при муже, жалком, вечно безденежном. Глаза были, но не было денег.

Скучно.
- Лили, будете играть на раздевание? В три листика. Проиграли, снимаете что-нибудь, а я плачу. Всегда. В любом случае, по праву сильного.
Губы еле шевелятся, чуть-чуть. Только немного приоткрылись веки и приподнялись брови кустиками. Робкая мордочка Лили с подбородком сердечком судорожно кивает, сглатывает и дрожащим голосом:
- Д-да!

Иван Петрович, выиграв первую партию, медленно переводит взгляд на туфлю Лили. Лаковую, с острым носом и на маленьком тонком каблучке. Лили стягивает туфель и остаётся сидеть в чулке. Подбирает пальчики на миниатюрной ножке под себя и закусывает губу. С каждым ходом Лили всё больше сползает на краешек стула и сидит как на жёрдочке птичкой. Вот-вот улетит. Выпили две бутылки вина и опустошили хрустальный графинчик водки. Страсти накаляются. Торопливо, задыхаясь Лили хватается накрашенными коготками за карты.
-Давайте!
Птичий кивок дрожащей головкой.

Когда она осталась в трусиках и лифчике. Через кружево лифа просвечивала грудь и вся кожа пошла красными пятнами. Иван Петрович кладёт на стол пачку купюр. Разравнивает столбик пальцами- сосисками и приподнимает брови. Ждёт. Лили трясущимися руками открывает карты.. Тянется одной рукой расстегнуть застёжку лифчика.. Кружева падают. В полной тишине все пожирают глазами полукружия грудок с маленькими кнопочками розовых сосков.

Вечно забитый, бессловесный муж Митрофановой встаёт, смахивает со стола пачку денег и тащит Лили к выходу. Она упирается, из последних сил цепляется пальцами ног за пушистый ковёр на полу:
-Деньги!
Голос Лили хриплый, придушенный. Придавленный ботинком к полу. Провожает их презрительный взгляд Митрофановой. Слизняк! Когда за ними с грохотом закрывается белая, крашеная масляной краской, деревянная дверь, Иван Петрович наклоняется и аккуратно поднимает с пола хрустящие бумажки. Разглаживает медленно каждую своими пальцами сосисками, складывает в аккуратную пачечку и запихивает в тесный карман. В первый и последний раз все видят его глаза. Они оказываются маленькими как фарфоровые пуговички, серыми и круглыми. Потом он оглядывается вокруг и опять прячется за тяжёлыми набегающими складками век. Концерт закончен!