Герой

Глава 1. Федор
         Назойливая муха битый час кружила вокруг чашки чая, который пытался отпить Арсений.
        Откуда она взялась, и когда – никто не знал. Путров флегматично отгонял надоедливое насекомое, но оно всякий раз возвращалось. В результате, Арсений перестал обращать внимание на муху, а спокойно пил медовый чай, макая в него сухарики. В конце концов, у него всего один перерыв, более  возможности за день не то, что перекусить или утолить жажду, но и присесть не будет. 
       Арсений был психиатром-стажером. Спустя полгода после войны, пройдя ускоренные курсы медицины и психиатрии. Путров еще в школе углубленно изучал естественные науки, успешно сдавал экзамены. Поэтому доктора с большой радостью приняли вчерашнего не-до-выпускника, ибо в послевоенное время рабочие руки особенно нарасхват. А уж по психическим болезням сейчас специалисты были сверхценны. Слегка странноватый, но умный юноша быстро пришелся кстати. Всего за два месяца был переведен из санитара в полноценного доктора. Психиатра.
      Арсению было все равно, кого лечить. Он прошел войну, видел смерти, отлично представлял, как непросто будет пережить это обеим сторонам конфликта, поэтому не хотел больше делить сограждан на «своих» и «чужих». Деятельный нрав по-прежнему был при нем, как и в бытность школьного старосты, но где-то глубоко. Никоим образом Сеня не рвался лезть на рожон. Больше не спорил. Да и вообще много не думал.
    У него появилось дело. Вовсе не из благородных целей он принял его, а лишь бы чем-то занять мысли. Арсению удивительно легко давалась теория психиатрии, он быстро разобрался в крупных трактатах, разнообразных учениях и научился применять на практике. Природная интуиция помогала вдвойне.
    Но в целом, ему было все равно. А хладнокровность при работе с психически больными пациентами – очень даже в плюс.
   Коллеги уважали Путрова за сдержанность и высокий профессионализм, развитый не по годам. А Арсений просто зарывался в книгах по психиатрии, в диагнозах, анамнезах и бесконечных отчетах.   
    Однажды к нему в отделение поступил он – лично Путрову хорошо знакомый ровесник. Странно, но до сих пор пациенты были либо незнакомы Арсению, либо очень отдаленно. При их-то маленьком городе и количестве участников войны. Тем не менее, ему как-то везло, большая часть больных попадалась постарше, не из его круга. Удавалось сохранять трезвый ум.
     Но когда Путров зашел в палату и увидел Его, под ложечкой неприятно засосало. Это с ним Арсений жил в Сопротивлении почти целый год.  На его счастье, он не был Путрову столь близок, но все равно был очень явным, бурным напоминанием всего того кошмара, что довелось пережить школьникам в тяжелейшее время, приведшее к еще большему ужасу. И типа победе Света над Тьмой.
      В такую победу Арсению никак не верилось. Да, военные действия прекратились, сограждане перестали враждовать. Но стало ли… светло?
     Лично ему казалось, что перед ним по-прежнему мрак и всеобъемлющая неопределенность.
      Старые чувства всколыхнулись, раны заявили о себе, сердце забилось сильнее, стоило только увидеть этого парня на старой, скрипучей кровати.
       Федора, мать его, Калина.
      До жути исхудалого, с исцарапанным лицом – особенно глубокими были следы у глаз. Глаза его вообще заплыли. Федор выглядел намного хуже, чем после недосыпов и бомбежек. Калин был бледной тенью. В его взгляде застыла она.
    Бездна. Темная-темная, безграничная. Затягивающая и безжалостная.
    И вот это было по-настоящему страшным. Видеть пустые глаза приятеля. И знать, отчего они такие.
   Впрочем, детали еще предстояло выяснить.
   Арсений взял себя в руки и прошел, наконец, в палату, а не остался стоять столбом на пороге. Он пристроился на стуле напротив кровати Федора, достал карточку пациента. Калин поднял на него безразличный взгляд.
    - Федор, у вас бессонница, - прочел Путров. – Сколько дней?
    - Шесть, - глухо отозвался Федор. От былого весельчака с громким зычным голосом словно ничего и не осталось. Калин растерянно, заторможено моргал. Похоже, не узнавал Арсения. Или пребывал в постоянной полудреме.
    - Дела обстоят неважно, - покачал головой Путров, внимательно глядя ему в глаза. Он пытался зацепиться за нечто живое. Но пока видел только красные зрачки. – Кошмары? Видения? Что именно беспокоит?
   -  М-м? – неопределенно мотнул головой Калин. Он словно только что очнулся и явно пропустил вопрос. Более того, его взгляд удивительным образом оживился. – Сеня, ты?
     - Я, - облегченно выдохнул Путров, мягко улыбаясь. – И часто ты отключаешься?
     - Да постоянно, - посетовал Федор. – Мне видятся взрывы. Иногда я их слышу, - он улыбнулся слегка безумной улыбкой.
      - Это определенные взрывы? – осторожно уточнил Арсений.
      - Да. С первой перестрелки, - горько усмехнулся Калин. – Так и бьются в моей пустой голове. Я не понимаю, почему. Никого из близких я не терял, но неустанно схожу с ума. Помоги мне, приятель.
       - Федя, скажи мне, ты устроился куда-нибудь работать? Невеста у тебя есть?
       - Я пробовал поработать в магазине, но потом началась эта фигня. Сперва редкими вспышками, - Федор опустил глаза и протер рукой взмокший лоб. – Потом постоянными головными болями. И нет, постоянной девушкой я не обзавелся. Живу с мамой.
       - Выходит, одинок?
       - Выходит, да, - хмыкнул Калин. – А кто сейчас не одинок? Горе все переживают по отдельности. Никто из наших друзей вроде не женился, понимаешь?
       - Пока не до свадеб, хоть и прошло больше полугода, - кивнул Путров. – Но мы мало знаем о других, согласись.
      - Мало.
     Федор кивнул, и глаза его снова угасли. Он погрузился в иное состояние.
     Арсений уложил приятеля поудобнее, но сперва влил ему успокоительного.
     Через некоторое время доктор пришел к пациенту снова. Путров напоил Калину снотворными. Федор хоть и лежал с закрытыми глазами, но дыхание его было прерывистым. От любого шага или шороха он вздрагивал, распахивал веки, а потом вновь закрывал.
       Но было ясно, что и в эту ночь Федор не заснет.
      - Человек может не спать до одиннадцати суток, - задумчиво протянул Арсений, мешая мед в чашке с чаем. Он сидел в ординаторской, вечером, перед уходом домой. На съемной квартире Путров практически никогда не кушал и редко пил чай.
     Может, потому, что там не было раздражающей, но вместе с тем такой необходимой мухи, кружащей без конца?
      Наутро Арсений прибыл в больницу раньше всех, как, впрочем, и всегда. Но сегодня у него был дополнительный стимул: Федор. Трудно было помочь ему вот так однозначно, но диагноз был знаком Путрову. Именно потому и нелегко. Конечно, как и с любым другим пограничным состоянием, но в случае с хронической бессонницей роль сознания самого пациента во многом превышала роль лекарств.
       В палате у Калина было светло. Занавеска полупрозрачная, хорошо пропускала солнечные лучи. Но их тепла, похоже, не хватало. Да и как могло согреть зимнее солнце? Впрочем, на счастье пациентов, в палатах погода никак не проявлялась: холода никогда не ощущалось. Топили исправно.
        Арсений был без понятия, куда на самом деле выходили окна на этой стороне – он совершенно не помнил окружающего больницу пейзажа. Путров знал, безусловно, где находится клиника, о ближайшем парке, но каких-то деталей не стремился рассмотреть. Он хорошо изучил, например, трещинки на асфальте – ровно с того места, откуда начинал свой путь из дома и до входа в клинику.
        Палата Федора была светлой и теплой.
       Калин недвижно лежал на кровать, пустой взгляд его был обращен к потолку. Путров вместо привычного равнодушия испытал сожаление за приятеля. Федор был куда более достоин мирной, спокойной жизни, но выходило, что он несчастнее него, никчемного Арсения. Неприметного, невзрачного, по которому и скучать будут немногие.
       А обаятельного, заводного, компанейского и абсолютно лишенного страха Федора жаль вдвойне. Таким не положено страдать и болеть. Только ходить на подвиги. Калин и сходил.
       Арсений устроился напротив бледного юноши, со шрамами на лице. Ему восемнадцать. Но выглядит особый пациент на все тридцать. И напоминает какого-нибудь оборотня или зомби из ужастика, нежели реального молодого человека.   
       Путров видел их, этих бедолаг.
       - Вот, что, Федор, - сразу перешел к делу Арсений. От звука своего имени Калин дернулся, едва повернув к нему голову. Но конечности его не пошевелились. - В твоем расстройстве нет ничего страшного. Все зависит от тебя. Найди тот момент, когда взрыв тебя впервые напугал.
      Федор нахмурился. Путров напоил его бодрящим и укрепляющим. Бадьян, экстракт мелиссы – ничего мощнее в таких случаях просто нет.
      - Было много дыма, огня, криков, - сухо проговорил Калин, с трудом шевеля губами. - Я не знаю, Сеня, там царила какофония звуков, - через каждое слово он сглатывал, но Путров терпеливо ждал.
      - Постарайся извлечь самый яркий. Если ты не найдешь причину, тебе не устранить болезнь. И никому не устранить.
      - И я сдохну, да? – осклабился Федор.
      - Ты – не животное, чтобы подыхать, Федя, - качнул головой Арсений. – Напряги память, у тебя мало шансов, но ты обязан попробовать.
       - Ради чего?
      Вопрос оказался неожиданным. Арсений не нашелся, что сказать. Он не знал о жизни приятеля почти ничего.
       - Друзей? Мамы? – предположил доктор.
       - У меня серая жизнь, иногда разбавляемая веселенькими приступами, - улыбнулся Калин. – Разве я нужен им таким? Кто полюбит меня?
       В его тоне и улыбке прослеживались нотки начинающейся истерики. Если Федор сорвется – потеряет уйму ценного времени.
       - Ты – герой ополчения. Вот почему, - просто рассудил Путров. 
       - Вялый мотив, - хихикнул Федор.
       Но, похоже, это на него подействовало. Калин перестал силиться, чтобы улыбнуться. Его лицо было бесстрастным, но по глазам стало ясно, что он размышляет.
        - Мы с Ромой сцепились с одним. Похоже, когда-то он был наш, матерился, во всяком случае, вполне ясно, – Федор безумно сверкнул глазами. На улыбку у него не хватило сил, но лицо его заметно перекосило. Арсений дотронулся до его руки. Холодной, невероятно холодной руки. – Некоторые уверяли меня, что на той стороне есть приличные люди. Такие же, мол, жертвы, что и мы. Есть, наверное, но я не припомню ни одного, кто бы сдался или просил помощи. Они верили тем, кто их отправил воевать, а не нам, своим собратьям. Так что кто из нас жертва… 
       - Взрыв, Федь. Что там было? Конкретно, - отчеканил Путров. Таких рассуждений о значении войны он успел наслушаться вдоволь. Каждый пациент жаловался, имел свою точку зрения. А ему, Арсению, настолько все осточертело, истории переставали затрагивать, поэтому в очередной раз погружаться в чью-то теорию не было никаких сил. 
       - Мы бежали, чтобы помочь двум девочкам с соседнего двора – они не успели эвакуироваться, спрятаться, их зажал другой враг. А наш с Ромкой выступил из-за колонны, неожиданно. На нашу удачу, безоружный. Но нереально сильный врукопашную. Мы бились жестко. Но солдат был хорош. Естественно, куда двум придуркам – вчерашним школьникам – против профессионала? Наши с Ромой слаженные действия почти ничего не стоили, но то ли крик одной из девочек, то ли выжидание вывели меня из себя. Я выкинул самодельную взрывчатку, подорвав три колонны рядом с нами, отбросив куда-то прочь солдата. Ромка тоже упал, но не поранился. Я, чудом устоявший, повернулся к девочке, но… Хищная улыбка незнакомого врага, лицо которого частично закрывала половина маски, была свидетельством того, что я опоздал. Окончательно.
         Федор выговорился и умолк, отвернув голову.
          - Если это то самое воспоминание, ты заснешь, - проговорил Арсений ровным, успокаивающим тоном. – Выпей снотворного.
          Путров протянул ему бутылек. Федя на время повернулся, со смирением выпил все.
         - Отдыхай, - прошептал Арсений, отпуская руку приятеля и подымаясь.
       Доктор поправил рабочий халат, неслышно ступая. Перед уходом он оглянулся: по щеке Федора катилась слеза. Арсений почувствовал надежду, но все же не обольщался. Любое улучшение чаще всего означало скорую смерть, а не выздоровление.
       Весь день Путров был занят осмотром других больных, заполнением кучи бумаг – их всегда было больше, чем реальной пользы людям за сутки. Однажды бюрократия вообще съест врача или поработит его – такие мысли блуждали в голове у Арсения, в последнее время все чаще.
       Потому что именно документы не дали ему зайти к Федору раньше, чем за десять минут до окончания его смены. Завтра он и вовсе не работал. Но дал себе слово, что, если приятель не поправится, то стоит прийти.
        Войдя к пациенту, Арсений глубоко вздохнул. Федор так и лежал, пяля глаза в потолок. Непохоже было, что пилюля для сна подействовало хоть на минуту. Калин стал лишь несчастнее, удрученнее и даже осунулся сильнее. Жизнь потихоньку выкачивала из него силы…
        - Меня тошнит, - хрипло произнес Калин, когда Арсений тенью прошел к стулу. – Я не могу встать.
         - Федя, вспоминай, - сказал Путров.
         -  Я не хочу. Устал.
         - Тебе иначе не справиться.
        - Знаю! – выкрикнул Федор, глядя на психиатра с полным отчаяньем. – Не заставляй. После. Уже поздно, иди домой.
        -  Я останусь, пока ты не вспомнишь. 
        - Не дури, док. Нам не нужно двое лунатиков, - слабо усмехнулся Калин бескровными губами. – Я немного отдохну… попробую. Приходи утром.   

***
       Наутро Сеня пожалел, что послушался своего особого пациента. Федор обнаружился на полу у кровати. Судя по его отстраненному виду, он не замечал перемены. Путров подбежал к приятелю, торопливо затаскивая его на кровать - Калин весил мало, проблем не возникло. Доктор мысленно проклял медсестер, которые не уследили, и собирался отчитать виновницу. Активная, ко всему неравнодушная его часть, та, что дремала, вдруг встрепенулась. Но Арсений знал, что это временно. Не пойдет он никого ругать. Сейчас важнее было привести в чувства Калина.
       Как оказалось, Федор все-таки заметил разницу между полом и кроватью. Он быстро поморгал глазами, пальцами судорожно цеплял одеяло. Взгляд его панически метался. Арсений стянул с пустой соседней кровати свободное одеяло и накрыл им пациента. Не пациента, а приятеля.
      Калин чуть успокоился.
         - Я не заметил, как упал, - тихо сказал он. – Наверное, я все-таки дремал.
         - Долго?
         - Было темно, - ответил Федор. – Но я не помню точно, что происходило.
         - Взрывы тебе больше не мерещатся?
         - Вообще-то, нет. Я их слышу. Реже, почти не вижу, но иногда приходится закрывать уши, - проговорил Федор.
         Путров уставился в карточку Калина, внимательно читая историю болезни. Он знал ее, но просто не мог собраться с мыслями, поэтому буравил одну и ту же строчку упрямым взглядом: «Слуховые галлюцинации, бессонница. Восемь дней без видимых улучшений».
          Определенно фраза смотрелась словно приговор.
           Это безумно бесило и сбивало.  Путрову не хотелось терять пациента. Только не Федора. Тот случай, где его роль – минимальна. Но, может, следовало посмотреть и с другого угла?
          Ведь так учил их Калин: рассматривать проблему с разных сторон. Странно, конечно, звучит «учил», но в тех спартанских условиях он и Ромка действительно учили ровесников. Выживать. И сами тянулись друг за другом.
          Путрову выпал шанс стать ему проводником. Достойно отплатить.
          - Нам надо вернуться к началу, Федор, - сказал Арсений, откладывая бумаги и наклоняясь корпусом вперед, ставя локти на колени. – Что-то выбило тебя раньше, чем стычка с солдатом. Понимаешь, тогда все мы были на адреналине, не могли полностью осознать свой шок. Поэтому он вернулся к тебе некоторое время спустя, чтобы ты в полной мере прожил его. Так иногда случается. Но стресс несвоевременен – и он всегда труднее переживается, чем сразу, по ситуации.
         - Потому я не помню, с чего все пошло? – с трудом, но понял его Федор.
         - Да. События, лица, взрывы – смешались воедино. Так что давай по деталям. С момента, как объявили о начале нападения. Где, с кем ты находился?
        - В школе. Последние занятия перед выпуском… Мы немного затерялись в толпе с Ромой, поэтому я находился рядом с Димой, - поморщился Калин, припоминая. – Впереди стояла Марья Викторовна – ее величественную, уверенную спину я отлично запомнил.
         - Что она сказала вам с Димой?
          Путров не имел представления, где был Калин. Они не встретились и не пересеклись тогда ни разу, а уже после … ему было не до Федора. Ведь и он, и Дима-то остались живы.
      - Она спросила, знаем ли мы, где скрыться, и кто бы мог помочь малышам убежать. На секунду в ее глазах промелькнула тень сомнения. Учительница обвела взглядом зал, видимо, в поисках более взрослых бойцов. Но старше нас в видимых пределах попросту не нашлось. А мы и сами вышли вперед, вызвавшись. Она пожелала нам удачи, велела прихватить, как можно больше детей, мы торопливо побежали: Дима – за первоклашками, я – за Ромкой, уже потом к нему.
        - У вас были запасы взрывчатки? – уточнил Арсений из чистого любопытства. Федя и Рома славились своими экспериментами и зачастую действительно таскали в школу разные приколы. Никто и не предполагал, что им это так пригодится.
        - Ну конечно, были, - мягко улыбнулся Федор.
        Внезапно он закашлялся. Путров не сразу подключился, но все же сориентировался, протянув Федору стакан воды, что стоял у него на тумбочке. Кушал Калин, к слову, плохо. Но вот пить – водичку регулярно пополняли медсестры.
          - Хорошо, Федя, ты молодец, - поддержал его Арсений. – Чем больше деталей – тем лучше. 
         На лбу Калина проступил пот. Путров приободрился.
         - Умчались защищать младших.
         - Что потом? Добрались до убежища? А когда произошла стычка с солдатом?
         - Да, добрались. Она произошла позднее, мы постоянно выбирались на вылазки, помогали жителям. Больше ничего такого не упомню, - недоуменно проговорил Федор.
        Но ничего далее на ум ему так и не пришло. Он пытался «нащупать» нужное воспоминание, но по-прежнему ошибался, признавая это сам.
       В конце концов, Калина вырубило. Он резко умолк, немигающим взглядом уставившись в стену. Зажмурился, скривил губы и зажал уши. Арсений тихо вышел, подавляя горестный вздох.
       Психиатр сходил в ординаторскую, попил чаю. Встретил нескольких коллег, но не слышал и половины того, что ему говорят. Арсению нужно было отвлечься, передохнуть, но он, напротив, погрузился в ситуацию с головой. Глаза, обращенные на него с отчаяньем и надеждой, не давали Путрову на секунду забыться. Правда, решение так и не шло, а время поджимало.
     Жужжащая почти под носом муха, будто признавшая в нем родственника, а потому и избравшего в качестве «любимчика», неожиданно придала Арсению уверенности и вернула трезвости рассуждениям.
       Арсений поднялся и быстро зашагал назад к палате.   
     Федор пребывал все в том же медитативном состоянии. Только, в отличие от медитации, тут спокойствием и не пахло. Наоборот, подвешенным, волнующим и тревожным состоянием. Путров сел к нему на кровать и крепко сжал ладони Калина в своих, теплых. Он не был уверен, что подействует. Разумеется, его наставник сейчас укорил бы Арсения. А экзаменаторы поставили бы «двойку» и посмеялись. Потому что следовало применить гипноз – попытка-не пытка, а попробовать воспользоваться действенным методом стоило. Путров слабо владел практикой, но начинать когда-то стоило.
          - Я сосчитаю до трех, ты закроешь глаза, отпустишь себя и свое сознание, - монотонным голосом с расстановкой произнес Арсений. Федор шевельнулся. Веки его расслабились, будучи закрытыми, плечи перестали подрагивать, а руки плавно опустились на колени. – Раз. Два. Три.
       С определенными паузами выдал Путров. Он убедился, что Калин в спокойном состоянии, продолжил:
     -  Федор, рассказывай, что было.
      Калин раскрыл рот. На удивление Арсения, и вправду заговорил. Причем достаточно адекватно, почти без передышек. Но и не открывая глаз. Путров не повторял попытки взяться за руки – ему хватало просто отслеживать реакции Федора.
    И того… что все получалось.
     - Мы с Ромой у моста. Я устанавливаю взрывчатку, он – сторожит. Я закрепляю бомбу. Все идет хорошо, слажено. Где-то рядом еще ребята, они нас подбадривают, страхуют, но не вмешиваются. Я доделываю свою работу. Улыбаюсь, довольный. Рома убегает, когда солдаты на посту нас замечают.
      А потом взрывы. Много дыма, гари… Уши мгновенно закладывает. Я со злорадством наблюдаю, как враги падают в нашу ловушку, один за одним. Горжусь, что взрывчатка – моих рук дело! Разрушать я всегда любил и умел больше, чем созидать.
     Один из оборванцев достигает почти самого края, когда и Рома, и я уже в относительной безопасности. Этот оказывается проворным. Но и его сражает последняя бомба. Я вижу на его лице оскал, отдающий обреченностью, не сломленный дух, нет. Горящие безумством глаза. Ни тени испуга. Ни вскрика. Враг срывается и летит вниз, в глубокую бездну.
       А ведь он – человек, - мелькает мысль. Непрошенная, лишняя на войне мысль! Неправильная! Точно знаю, сам себя настраивал, но эмоции накатили.
        И тут улыбка сползает с моего лица. Отзвук бомбы настолько оглушителен, что абсолютно заполоняет мое сознание.
       Я теряю связь с реальностью.
      Выпадаю.
      Передо мной только горящие глаза несгибаемого хищника.
    
       Федор остановился. Арсений обратно вывел его из гипноза, сделав отсчет. Калин распахнул удивленные глаза. Наполненные смыслом, не пустые.
        - Я как заново себя ощущаю, - протянул Федор, слабо улыбаясь.
        - Ну если ты и сейчас не уснешь, я применю крайние методы, - хмыкнул Путров, протягивая ему таблетки для сна.
         Калин разом осушил флакончик. Он откинулся обратно на подушку. Показал Путрову большой палец и уже через минуту отрубился. Арсений проверил пульс: все в норме. Уже во сне Федор сладко улыбался и самостоятельно перевернулся на бок.
         Ничего счастливее Арсений не испытывал со времен безмятежного детства, которое было, казалось, в другой жизни.
         Федька будет жить.
Олеся


         Было начало весны. Природа медленно оживала, снег сменился дождем. Осадки, к слову, было частыми - небо словно бунтовало после долгого затяжного сна.
А в клинике ничего существенно не поменялось. Те же врачи, медсестры, санитары - словом, крайне редко обновляемый персонал. Пациенты с вечными жалобами или, напротив, упорно не признающиеся в своей болезни. Нескончаемый поток и круговорот больных.
        Даже у Арсения в отделении все стало обыденным. Многие диагнозы уже были заранее понятны и известны. Знакомые периодически попадались, но большинство все же либо переводилось в более «нормальные» отделения, либо и вовсе отпускались домой через несколько дней.
            Как говорится, ложная тревога.
           С пограничными состояниями такое случалось.
             Но бывали, конечно, и сложные случаи, когда после диагностики Путровым пациенты отправлялись в отделение для душевно больных.
Куда сам он осознанно предпочитал не заглядывать.
        Однажды, кстати, Арсений столкнулся с Димой из одного класса с Калиным - его родители как раз лежали в том самом отделении. Перекинувшись парой фраз, скорее из вежливости и природной скромности Димы, чем из его личного желания пообщаться, Путров предпочел не лезть к нему с откровенными разговорами.
Лишний раз тревожить человека, а то и внушать ему ложные надежды - так нельзя.
     Поэтому если Арсению и случалось встречать Диму в коридоре, то он лишь понимающе кивал ему. Пожалуй, тот был даже благодарен за это.
          Дни для Арсения не отличались один от другого. О весне он узнал по календарю и лужам у крыльца клиники. А еще где-то на периферии сознания пели птички - Путров не пытался найти их взглядом, поэтому не знал наверняка, не слуховые ли то галлюцинации. Дома его никто не ждал. Друзей у Арсения не было. Родители жили далеко - они были единственными, кого Путров навещал. Но большую часть будних и праздничных дней он предпочитал проводить на работе.
         Среди суеты, вороха бумаг и ворчливых больных.
           Держа перед собой планшет для записей о новой пациентке, Арсений вошел в палату. Несмотря на то, что мест в палатах было два, таких особых больных редко держали вдвоем. Была опасность, что они навредят друг другу, ведь не сразу можно было понять, какого рода состояние у пациента. В иных случаях, напротив, полезно было селить их не по одному. Обычно же мест хватало всем, даже если положить каждого по одиночке.
         Но эту девушку изначально определили в палату одну. Согласно анамнезу, она страдала неврозом. Особых данных о ней больше не имелось. Кроме имени.
Олеся Ниненко.
       Путров устроился на место врача - на стул. Пододвинулся ближе к кровати, где лежала пациентка. Арсений продолжал изучать бумаги.
          - Ниненко? Не могу понять, вы замужем или нет? – насупился Путров, только сейчас бросив мимолетный взгляд на больную.
           - А вас это так заботит? – ухмыльнулась Ниненко.
           - Это не очень важная деталь, но все-таки, - хладнокровно добавил Арсений, смерив ее строгим взглядом.
      - Два месяца как я помолвлена с ублюдочным Лимоновым, - выплюнула Олеся, скривившись, будто от одной только фамилии она ощущала кислый вкус. – Считайте, что не замужем.
            - Что у вас за нервное расстройство? В чем проявляется?
             - Недоразумение, - закатила глаза Ниненко-Лимонова. - Я объясняла той дуре, что мне в другое отделение, но она воспротивилась и со злобы зашвырнула меня к вам. Меня кто-то отравил - точно вам говорю, - заговорщицки зашептала она. - Прямо в кружку яд подлили, на светском приеме или после него. В собственном доме!
              - В полицию обращались? - с деланным равнодушием уточнил Арсений.
              - Ха! Зачем мне обращаться к недоумкам? - искренне изумилась она. - Да там еще и блаженный Лисницкий. Нет, мне неважно, кто отравитель. Вылечите меня - я разберусь.
              - Сколько времени прошло?
              - Как я отравилась? Не знаю, с неделю. Только начала замечать.
Ниненко внезапно закашлялась. Нехорошим, выворачивающим наизнанку кашлем. Не отхаркивающим, а буквально душащим. Ее сильно трясло, а глаза Олеси смеялись. Путров уже успел вызвать дежурную медсестру, молодая девушка принесла ему нужную микстуру. Арсений влил ее в рот пациентке, и кашель прекратился. Ужаснувшаяся медсестра поспешно удалилась с разрешения врача. Который был младше ее.
               - Я умираю? – хрипло спросила Олеся.
             Лишь сейчас Арсений пригляделся к ней. Длинные черные волосы Ниненко скатались, а после приступа и вовсе слиплись. Она напоминала злую колдунью из детских сказок. Улыбалась вон так же плотоядно. Губы Олеси отдавали синевой. Лицо было бледным, под глазами залегли тени. Но, даже несмотря на болезненную худобу и кашель, Арсений не мог сказать, что Ниненко безнадежна. Однако и о полном выздоровлении речь не шла. Видимые признаки твердили о проблемах.
Возможно, и о яде. Но что-то подсказывало ему, что трансформация какая-то подозрительно замедленная, даже если яд рассчитан на долгосрочное действие.
Однозначного мнения у него не имелось.
         Девушка фыркнула, словно прочувствовав его колебания в ответе. Голос вдруг стал уверенным:
                - Говори напрямик, парень.
                - Есть признаки отравления, действительно, - резонно сказал Арсений. – Но все покажут только анализы крови.
               - А что подсказывает профессиональное чутье?
              - Я – специалист по пограничным состояниям. То, что вы именно в этом отделении – уже знак, - хмыкнул Путров.
             - Ха! Брехня все это. Пусть меня переведут. Эй! – Олеся закричала, требуя ее отпустить.
          Арсений с трудом угомонил ее, схватив девушку за руки и силой прижав их к телу Ниненко. Через минуту бесполезный ор прекратился. Путров помассировал свои виски.
           - Успокойся, Ниненко, мы на этапе диагностики. Все нормально.
           - Мы знакомы, верно? Пятая школа, да? Ты не дружок Лисницкого? – Олеся злобно сощурилась.
          - Нет, я из другой параллели, - буркнул Арсений.
          - Отлично, а то у меня на них аллергия, - хохотнула она. - А почему именно клиника? На альтруиста ты не похож. И в отравлениях не смыслишь, как мы выяснили.
          - Я работаю по призванию, - заученно выдал Путров. - Если мое лечение не устроит, всегда можете поменять врача - ваше право.
         - Эй, не торопись, - остановила его Олеся. - Ладно, ты мне нравишься. Пусть будет по-твоему, док. У меня взяли уже кровь, а говоришь ты вполне уверенно. Без соплей.
        - Не привык цацкаться, - проворчал Арсений, намереваясь уходить.
       - Ты потерял там кого-то, - она сузила глаза, проницательно глядя на Путрова. – Иначе ни за что не приперся бы в эту вонючую клинику, да еще в данное отделение. Пошел бы в частную практику. Но не сюда, - качнула Олеся головой, продолжая пронзать Арсения взглядом.
         - Именно здесь практика – ценна, - он сглотнул, но холодный тон сохранил.
         - Нет, Арсений Путров, это не причина, - он вздрогнул, так как не называл своего имени, будучи уверенным, что Ниненко его не вспомнит. Так и было. Вроде. - Ты благополучный парень, неглупый. Я знаю, что ты ходил на спецкурс по биологии и медицине, Миша изредка упоминал о тебе.
           - Вот это прямо-таки я польщен, - язвительно сказал Путров, не удержавшись. «Золотой мальчик» Миша, которого имела ввиду Олеся, его всегда раздражал. Легкое презрение чувствовалось к нему тогда и сейчас. В отличие от Ниненко. К ней были смешанные эмоции.
          В любом случае и Миша, и Ниненко первыми убрались из города, задолго до нападения, и видеть ее тут было странно.
          - Мишка – та еще зараза, знаю, - показательно фыркнула Олеся. – Но он никогда бы не стал травить меня, - сощурилась девушка, отведя взгляд. – Так кого ты потерял, Путров? – слишком внезапно она снова обратилась к Арсению. Он растерянно хлопал глазами.
           - Друга, - глухо прошептал он.
          - Не буду я пытать тебя, - отмахнулась вдруг Олеся. – Я не помню твоих друзей. Как и тебя.
           - Мне не нужны ни твоя жалость, ни твои воспоминания, - резко отозвался Путров, хмурясь. Он встал и отстранился.
           - Поди сюда, - прищурившись, полуприказным тоном сказала Ниненко, внимательно глядя на него. Путров вскинул брови. – Ну же.
           Олеся обольстительно улыбнулась. Арсений инстинктивно сделал несколько шагов к ней, как к пациентке, которой нужна помощь. Но Ниненко резко вспорхнула на ноги и быстро перехватила его за запястье, заставив прижаться к ней. Настолько близко, неожиданно, что он даже не понял, каким образом ее шершавые губы оказались на его. Олеся жадно целовала обветренные губы Арсения, который совершенно не шевелился и никак не реагировал. Он словно окаменел, не понимая самого себя. Ведь надо было что-то сделать?
         Оттолкнуть.
         Мягко отстраниться, как того требует этика врача и пациента.
         Обычного, безликого пациента.
          Но у этой нездоровой девушки было имя.
Слишком хорошо знакомое, чтобы притворяться, будто он не знает ее.
         У его пациентки было Лицо.
        Что же Арсений чувствовал к Ниненко?
      После войны он думал, что неприязнь, как минимум. Привычка такая – ненавидеть чужих. Что, впрочем, не отражалось на ведении больных, если те оказывались вдруг другими представителями. Их было немного, но попадались. Война всех уравняла в данном случае.
     Однако ощущая терпкий, вязкий вкус шершавых губ, Путров осознал, что не чувствует к Олесе ровным счетом ничего.
      Именно поэтому поцелуй не задел в нем ни единой струны души.
Сердце не дрогнуло.
       Как оно не реагировало, впрочем, ни на какую девушку вот уже полгода. Душа Арсения будто задремала. Именно поэтому он столь хладнокровно лечил от психических расстройств. Но причины своих проблем Путров назвать не мог. Не знал.
       - Что ж ты, черствый такой? – едко спросила Олеся, наконец, отодвигаясь от него, усаживаясь обратно на кровать. Она, облизывая губу, смотрела на Арсения с долей пошлости, разврата. Нечто в теле Путрова почти отозвалось на умелое, слегка грубое соблазнение, но Ниненко вдруг прекратила. Лицо ее сменилось равнодушно-надменной маской. – По крайней мере, я не заразна. И ты не лжешь.
        - Как ты это поняла?
       - Ты бы не позволил мне распускать свои слюни, - усмехнулась Олеся и нахмурилась. – Кто мог меня отравить? – она задумалась. Арсений молча, не мигая, ждал. – Лимонов, - ее глаза расширились от возбужденной догадки. – Точно он!
         - Твой муж?
         - Да пошел он, муженек! – огрызнулась Олеся. – Свинья он, а не муж. Му-дак. Зря мы устроили балаган с женитьбой. Другом Борька был куда лучше, - сердилась Ниненко. – Не шлялся по кабакам, изменяя мне направо и налево.
         - Есть основания полагать, что это он тебя отравил? Серьезные обвинения, Олеся.
         - Плевать мне на серьезность, Суд, Лимонова и сраный яд, которым он меня напичкал. Говоришь, нужны результаты анализов? Так дождись их и приходи. Нечего мне голову морочить, - внезапно заявила Ниненко, деловито складывая руки на груди и отворачиваясь к окну, высоко задрав подбородок.
         Арсений пожал плечами и удалился.
***
       - У тебя паранойя, Олеся, - сходу заявил Арсений, входя в палату к Ниненко через три дня.
        Он не навещал больную не из зловещих побуждений. Анализ крови в первый же день показал отсутствие яда. Поэтому Путров не переживал, что пациентка умрет. По крайней мере, не от того, чего можно было опасаться.
     Сперва другие больные отняли время, потом заслуженный выходной и, наконец, с диагнозом стало для него все более-менее ясно. Арсений пришел прояснить детали и определиться, прикидывается Олеся, или у нее действительно все запущено.
       Он уже знал, что приступы кашля возникали у нее только при упоминании Лимонова - ее как переклинивало, Ниненко не могла остановиться. Такая реакция, безусловно, была ненормальной, но надежды на ее излечение все же имелись. Если нет - самое место Олеси на другом этаже.
       Как она и хотела. Правда, не в отделении, где проводят терапию.
         - Это у тебя паранойя, - фыркнула девушка, морщась. - Я не псих.
       Гордячка преспокойно, закинув ногу на ногу, возлежала на кровати, листая журнальчик. Возле нее на тумбе лежало надкусанное яблоко. Что ж, может, Путров и поспешил с диагнозом.
         - Докажи, - бросил ей Арсений. Ниненко вскинула брови, отложив макулатуру. Накрашенная, с причесанными и почти чистыми волосами. С посиневшими губами, но уже почти здоровая. - Что там у вас с Лимоновым? Вы крепко дружили в школе?
      - А, это ты о моем убийце? ЧУдно, что ты решил поговорить о нем, - у Олеси перекосило лицо от гнева. Ее начинала бить дрожь. - Мы дружили. Но какая разница, если этот гад все равно отравил меня?
       - Кто был лучшим другом - Лимонов или Сорокин? - терпеливо продолжал нажимать Путров.
      - С Лимоновым мы общались с детства. Родители водили нас друг к другу в гости, - чуть угомонилась Ниненко. - Естественно, что этот придурок был мне ближе. Но к старшим классам Сорокин от него уже не отставал.
       - Ты встречалась с Мишей?
        - Что? Нет, - она рассмеялась. - Он плакался мне в тяжелые моменты. И я ему иногда. С Лимоновым откровенничать было невыносимо - перед тобой словно живая скала. Вроде кивает, а толку - ноль.
       - А с Борей, выходит, встречались?
       Ниненко растеряла все свое хорошее настроение. Она оскалилась при звуке имени своего мужа, вся сжалась, озлобилась. Арсений уже собирался бежать за микстурой от кашля, но не пришлось. Олеся угомонилась сама.
        - Несколько раз случалось. Для него все было игрой. Для меня - наверное, тоже, - признала Олеся. - Хороший опыт. Мы же при этом верили, что встретим настоящую любовь - идиоты! - хохотнула Ниненко и помрачнела. - Он и встретил. Кукольную блондиночку. Я осталась не у дел. Но в десятом классе вряд ли осознаешь в полной мере, что жизнь кончена, правда? Ты же понимаешь меня, Путров, чего я тебе рассказываю. Это ж Лисницкому, да некоторым придуркам вроде моего Мишки не терпелось воевать, влезать во взрослые разборки... Остальным хотелось жить и любить - как всяким подросткам. Лимонов любил. Я - страдала. Не из-за него, конечно, вот уж мерзости, - Ниненко скривилась. - Ну а потом жесткий режим, война. Стало не до иллюзий или права выбора. В эпицентре был мой друг, Миша. И папа... Так что у меня была своя битва, где Лимонов утешал Барби, а мне было неоткуда ждать поддержки.
Затем вдруг мелкая дала ему отворот-поворот. Наши папаши потерпели крах, их детям надо было срочно вступать в браки. Лимонов логично и предложил это место мне. Я сдуру согласилась. Он продолжать шастать к сучке - а то и не только к ней - а я как полоумная влюбилась. И перестала смеяться вместе с ним над недостатками его пассий. Мне больше не было безразлично.
        Я люблю эту скотину, а он мне яду...
       Ниненко, вопреки ожиданиям Арсения, не расплакалась. Она только смотрела на него странным взглядом и не выражала никаких эмоций. Молчала. Плечи Олеси подрагивали. Складывалось впечатление, что она-таки плачет. Но беззвучно. И правда, по ее щеке скатилась слеза. Одинокая, какая-то сюрреальная.
Путрову стало ее жаль - снова это эмоциональное, что дремало, пробудилось в нем, нарушив все свои границы.
        - Он не давал тебе яда, Ниненко, - нарушил тягостное молчание Арсений. - И никто не давал. В крови не обнаружен.
          - Выветрился? - слабо улыбнулась Олеся, нервно хихикая.
          - Такого не бывает, - покачал головой Путров. - У вас был прием? Много там было людей? - спросил он, лишь бы отвлечь ее и не допустить нового приступа. Кашель осложнял ситуацию.
          - Человек десять, - пожала плечами Ниненко, явно ткнув наугад.
        Он удивился. Обычно хозяева знали, сколько к ним придет гостей.
        - Ваши друзья?
        - У нас нет друзей, - поспешно сказала она. - Странно ты действуешь на меня, Путров. Я никогда и ни с кем так много не трепалась, тем более правдиво.
         - Надо ведь когда-то начинать, - усмехнулся Арсений.
        - Ты - хороший док, - без обиняков выдала Ниненко, склонив голову набок. - Значит, говоришь, не подливал Лимонов мне яду?
        - Исключено.
       - И он не желает мне смерти? - сузила глаза Олеся.
       - Не берусь обещать, - пожал плечами Арсений. Как психиатр, он должен был дать иной ответ. Но Путров привык к прямолинейности. Или тогда уж умалчиванию.
        - Молодец, - фыркнула Олеся. - Кто же дает такие прогнозы? Но паранойи у меня нет, запомни.
        - Как скажешь, - не возражал Арсений.
  - А что тогда? - с любопытством задала вопрос Ниненко.
       - Любовь? - следовал ее логике он.
       - Я сама убью недоделанного Дон Жуана, - проговорила она с чувством.
      - Самое время сказать ему о своих чувствах - вряд ли Лимонов вообще подозревает о них, - резонно заметил Арсений.
    - Скажу, - отозвалась Олеся, вздергивая подбородок. - Вот назло тебе и скажу.
      Путров вскинул брови, не найдя в ее фразе логики. Ведь он и не спорил. И не бросал ей вызов. А говорил, как есть. Но, опять же, пациент всегда прав.
Даже, если он ненормален.
       - Когда меня отпустят? - с готовностью спросила девушка, вернув себе гордый, настойчивый вид.
       - Через неделю, Ниненко - не раньше.
      - Но...
      - Положено лечение - значит, положено. А потом гуляй со своим Лимоновым до следующего инцидента - с твоей или его стороны, - заявил доктор.
      Ниненко удивленно моргнула. Затем ухмыльнулась и вернулась к чтению журнала.
      Он отметил, какие длинные у Олеси ногти. Выкрашены в зеленый цвет. Он хмыкнул: кто-то не меняется, несмотря на свои расстройства.
Путров сделал запись в ее карточке: «Паранойя, начальная, легкая стадия. Лечение на семь дней». И прописал Ниненко несколько микстур и таблеток для стабилизации психического состояния. Уравновешенности, спокойствия.
     На всякий случай.
      Чтобы не допустить случайного убийства одного малоприятного смуглого парня, до которого ему, Арсению Путрову, не было никакого дела. Но как врачу Путрову - пожалуй, следовало именно так и поступить, позаботиться, так сказать, о здоровье ближнего.
 
Константин

       Время тянулось медленно, как солнце к закату. Зима не желала уходить, но весна поддавливала, активно наступая на пятки.
      Не успел Арсений отойти от Ниненко, как его поджидал новый сюрприз.
      К нему в отделение под строжайшей секретностью, лично сотрудником полиции, доставили самого Константина Лисницкого. Инкогнито, под запретом переводить его куда-либо. И с твердым намерением излечить Героя всеми доступными способами. К Путрову собирался подключиться лично главный врач, но, только услышав диагноз, перекрестился (будучи неверующим!) и пожелал удачи. Намекнув, что отсутствие результата за неделю или отклонение в негативную сторону отразится на карьере Арсения напрямую.
    Иными словами, или вылечить Лисницкого, или вылететь из клиники. А то и лишиться лицензии.
    Путрова не страшило ни то, ни другое. Его пугал сам Герой.
    Состояние вчерашнего Победителя.
    Так вышло, что Костя Лисницкий тоже был из школы, где учился Арсений, в одном классе с любителем взрывчаток и обвалов – Федей Калиным. Пока Федор, его друг Рома и Димка играли в разведчиков, Лисницкий с приятелем Колей устроили настоящий демарш врагу. Они укрылись, как и все, в безопасном месте, носу не выказывали, не просились к взрослым ополченцам (среди которых был и отец Кости) взять их с собой на противостояние. Ничего такого. Просто тихо разработали план мероприятия, ночью, в предрассветный час, самостоятельно выбрались к стоянке врага и совершили настоящий переполох, выкрав у тех оружие. Лисницкий умудрился проколоть им шины грузовиков, и оба убрались безнаказанными!
      Оборона их конкретного городка вряд ли была центральной и вообще что-либо дала. Официальной войны ведь объявлено так и не было. Как и ее окончания. Просто солдаты покинули мирную территорию, прекратив бомбить неугодных сограждан. Но кого-то, вроде Федьки, город, конечно, не забыл – их наградили, раздали почетных званий, премий. А Костю Лисницкого приняли служить в полицию. Без службы в армии, без окончания учебного заведения. Он, однако, все же поступил в военную академию, но в полиции уже состоял в звании младшего лейтенанта.
        В общем, Лисницкий стал чуть ли не местным героем номер один, достоянием общественности и большой гордостью.   
        Правда, для самого героя вся эта суматоха вокруг него, шумиха и ажиотаж, давление сказывались крайне негативно. Сеня слишком хорошо представлял, как тяжело Косте.
       Почти год как прошла война, но Арсений знал, что отсроченная реакция – самая коварная.
      В случае с Костей было заранее понятно, что хорошего ждать не придется. Но врач рассудил: попытка не пытка. В день поступления пациента он спокойно проследовал в его – охраняемую – палату, присел на привычный стул, каких, одинаково жестких, в каждой комнате клиники было не счесть. Белые, железные – все как на подбор. Чуть съехав на нем к краю, чтобы спине было удобнее, Арсений внимательно посмотрел на Лисницкого.
     Молодой лейтенант был довольно скромен. Худощавый, угловатый, еще совсем не созревший для взрослой жизни юноша всем видом, конечно, стремился казаться старше и серьезнее, чем был. Вряд ли Лисницкий производил весомое впечатление на сослуживцев, но они были вынуждены с ним считаться. Костя свесил ноги с кровати – он все еще был одет в рабочую форму, а не больничный халат или пижаму. Сложил руки на коленях, внимательно приготовился слушать. Он был сосредоточен. Арсений несколько удивился: ни тени скепсиса с его стороны. Узнал ли его, пацана с параллели, самый знаменитый одиннадцатиклассник? Если да, то неужели так доверял?
    - Здравствуй, Костя.
   - Приветствую, Арсений, - вежливо кивнул Лисницкий.
   - Ты знаешь, что с тобой? – осторожно поинтересовался Сеня, боясь обидеть героя.
   - Знаю, - тяжело вздохнул Костя. – И даже рад, что мы знакомы. Мне действительно нужна помощь, я устал.
   - Проблема в том, что я не работал с острым психозом и шизофренией, - напрямую сказал Арсений.
    Костя выдержал его взгляд – а сомнений в обратном и не было.
     - У меня отделение пограничных состояний.
     - Вот, что, Арсений: делай все, что посчитаешь нужным. Посоветуйся с коллегами, если надо что-то раздобыть – обращайся к моим, - Константин кивнул в сторону двери, за которой стояла охрана. – Если тебе понадобится расписка, что я не против твоих методов лечения, не буду предъявлять претензий, и ты не гарантируешь положительный результат… - я дам тебе и такую бумагу.
     - Эм… не думаю, что она понадобится… - обомлел от такой откровенности Арсений.
     - А я напишу, - все же настоял Лисницкий. – Не первый день в героях, - иронично хмыкнул он.
    Путров неуверенно протянул ему бумагу и ручку. Костя лихо накатал документ, оставил роспись.
    - Теперь о болезни, - решительно продолжал он. – Я не знаю, когда начнутся приступы и видения. Но я не помню себя в такие моменты. Просто однажды я швырялся мебелью в Колину жену, не вовремя навестившую меня… Ее словам я не мог не поверить.
    - Что ж, будем ждать. И работать.
      - Спасибо, что не отказываешься, Арсений. Я помню твою смелость, - признал Костя.
     Подобные слова от самого Лисницкого послужили для Путрова мощным пинком и отличным стимулом: бояться действительно нечего. Пора взяться за настоящее дело, пусть оно было не вполне в его компетенции. С другой стороны, Костя был в сознании, умел себя контролировать, а значит, в отделение для буйных ему рано.
     - Собственно говоря, Костя, настойка тимьяна, бадьяна и валерьяна – все, что я могу дать тебе на этом этапе. Но если приступы окажутся бесконтрольными, понадобятся более серьезные препараты и вмешательство.
      - Я надеюсь на тебя в полной мере.
   Путров вспомнил, что пора бы навестить и других больных. У него в распоряжении было десять пациентов, среди них даже несколько симулянтов. В любом случае внимание требовалось каждому.
     - Я зайду после обеда, хорошо?
     - Да, конечно, - не возражал Константин.
  Путров проводил его внимательным взглядом и вышел.
Бытийная рутина утянула Арсения, однако всего на полтора часа. Дежурная медсестра отыскала его в палате у другого пациента, вынудив прервать записи жалоб недовольного старичка.
      Вбежав в палату Лисницкого, Путров оторопел в проеме двери, совершенно неготовый к подобному. Двое санитаров, стоя чуть поодаль, связали веревками и бинтами запястья Косте и, видимо, думали проделать тоже самое с ногами. Руки его были заведены за спину. Несмотря на путы, всем своим существом он рвался вперед. Тяжело было видеть, как разрывающийся изнутри Лисницкий не имел возможности шевелиться, застыв в нелепой позе движения. Губы его были плотно сжаты, он периодически скалился. А глаза… глаза были налиты кровью.
     Костя рычал не хуже зверя.
     - Выдайте мне этих тварей! – закричал Лисницкий.
    - Он бормочет и бормочет про убийства, - качнул головой санитар. – Жаждет крови.
    - Что будем делать? – растерянно спросил второй.
    - Плавно уложите его в постель. Свяжем его, чтобы он не поранился и не прибил других.
      Санитары беспрекословно выполнили поручения доктора. Медлить было нельзя. Уложив Костю, подоткнув ему одеяло, Арсений влил ему в рот убойную дозу успокоительного, поставили укол. Только после этого он увидел, как взгляд Лисницкого медленно меняется, остывает, а после и засыпает. Путров выдохнул: а ведь приступ точно не последний. А опыта ему в таких вещах приходилось набираться по ходу…
Но помочь Косте, как давеча Федору, - дело еще большей чести.
       Следующие три дня приступов удавалось избегать. Лисницкий был адекватным, мирным, к нему даже разрешили прийти его невесте, а также напарнику по службе, другу Коле. Обычно Путров запрещал всяческие визиты в своем отделении, ибо это было чревато как ухудшением состояния больного, так и нападениями с его стороны. Не всегда ведь было ясно, кто так довел бедолагу: война, работа или родная сестра, например... Но в случае с КостейАрсений и сам желал для него компании: как-никак жизнь в четырех стенах никому не покажется веселой, а уж в первопричинах его болезни явно значились не друзья и возлюбленная. Полицейские пеклись над тем, кто оставался Избранным скорее по наитию и на всякий случай, чем по надобности, но и они сдались под натиском не менее важных персон, чем сам Лисницкий.
        Доктор искренне радовался за подопечного, у которого не проявлялись признаки бреда или галлюцинаций. Костя хорошо кушал, вменяемо общался, спал без сновидений. Арсений заглядывал к нему самым первым в начале смены и самым последним - в конце. Задавал несколько стандартных вопросов и удовлетворенно выходил. Из палаты, правда, Константина выпускать он не спешил. Лисницкий задавал ему резонный вопрос «почему», в ответ Путров убедительно плел про буйства других пациентов, запреты на то из полиции... Это не сильно помогло, поэтому Арсений упомянул еще и про повышенный интерес к Косте, а лишнее волнение и стресс Герою определенно ни к чему. С горем-пополам лейтенант был добровольно заперт при отсутствии видимой опасности, но психиатр попросту страховался.
      Потому как даже если тебе кажется, что ты здоров, найдется парочка умников, кто подскажет диагноз и для тебя.
     Арсений не был из тех, кто нарочно тянул с выпиской пациентов, он ждал рецидива.
    И гром грянул. В прямом и переносном смысле.
    На улице разразилась гроза, дождь лил неустанно, омрачая небо. В такую погоду у помешанных случались особые вспышки активности и буйства. Потому Путров вышел не в свою смену, и, пока его коллега занимался большей частью пациентов (их было немного), сам он захватил с собой все необходимые флакончики и, чуть не разбив их, торопливо вбежал в палату к Константину, минуя смурную охрану в форменных одеждах.
     На первый взгляд, с Лисницким ничего странного не происходило. Он сидел на кровати, подогнув одну ногу под себя, и зачарованно смотрел в окно. Неудивительно, что дежурная медсестра спокойно оставила ему поднос с едой и ушла - завтрак Кости так и покоился на тумбочке нетронутый. Но с ним не все было в порядке, о чем свидетельствовало хотя бы то, что он и не вздрогнул на шаги Арсения. Путров медленно прошел и сел напротив: действительно, Константин и взгляда своего не сместил. Он будто бы дремал с открытыми глазами, вот только губы его беззвучно шевелились.
Арсений взмок: приплыли. Костя безумствовал тихо. И вел сейчас с кем-то диалог. Врач погасил настольную лампу, чтобы придать комнате полумрак. Свет мог пагубно сказаться на пациенте, когда тот в таком состоянии. Утро было ранним, да и дождь, неистово барабанящий в стекла, способствовали этому полумраку, создавая мягкую, окутывающую атмосферу, но и не пугающую. Путров осторожно дотронулся до колена Героя, и Костя отмер, резко сфокусировав глубокий, взволнованный взгляд на Арсении.
       - Полковник? И вы пришли? - озадачился Костя.
      Путров наморщил лоб, пытаясь сообразить, о ком он говорит.
     - Понимаю ваше молчание... - истолковал паузу по-своему Лисницкий, опуская от неловкости взгляд. - Я знаю, что был несправедлив и очень не прозорлив по отношению к вам. Из-за меня вас убили... Могу представить, насколько двойственное у вас было ко мне отношение. Я, дурак, видел только одну сторону и был не в состоянии разглядеть истину. Ради всего святого, простите...
     Арсений слушал откровения Кости без оглушительного удивления, но судорожно старался понять, о каком полковнике шла речь.
     Тем временем, Костя, на чьем лице отражались страдания и скорбь, выжидательно смотрел на Арсения. Точнее, на лже-полковника. Требовалось немедленно заговорить, иначе можно упустить образ, возникший у Лисницкого, а ведь проблема сама по себе не рассосется.
      - Я не сержусь на... - начал Арсений и поколебался с секунду, - вас, Лисницкий.
       - Но почему? - удивился Костя. Однако то, что его «глюк» ответил, уже послужило поводом для оживления самого Лисницокого.
  Зацепиться Путрову удалось. Но легче по-прежнему не стало.
    - Потому что вы сделали то, что смогли, - подумав, проговорил Арсений, выбрав наиболее обтекаемую формулировку. И это, о чудо, подействовало на Костю успокаивающе.
      - Значит, вы не злитесь, полковник? Но... зачем же тогда пришли?
     Костя напоминал Путрову того напуганного, растерянного мальчишку, каким Лисницкий был в младших классах. Настороженно и пугливо смотрел сейчас Костя на Арсения, который и сам слегка тушевался. Лишь бы не напортачить!
       - Вы часто думали обо мне, Лисницкий, и это нарушает мой покой. Не терзайтесь понапрасну.
      С какой-то невероятной детской непосредственностью Костя расплылся в улыбке.
      - Простите, - пролепетал он, застеснявшись. - А вы... там встретились с моей мамой?
     Арсений округлил глаза. Он чуть не ляпнул «да», но вовремя притормозил. Он не знал, что мама Кости погибла, при каких обстоятельствах, и как тот полковник мог быть связан с ней.
      - Извините, если докучаю вам, - поспешно добавил Лисницкий, стушевавшись, когда молчание Путрова затянулось.
      - Позвольте же мне исчезнуть.
       Костя, загадочно улыбаясь, закивал.
      Арсений внимательно смотрел на Лисницкого. Мыслями тот и правда унесся куда-то.
      - Костя? - осторожно позвал он пациента
      - Женя… - протянул Лисницкий, блуждая взглядом и останавливаясь на Арсении.
    Путров был поражен, но Костя, похоже, снова принял его за другого человека. Спустя всего лишь две минуты после первого глюка...
О Жене Арсений, к счастью, немного, но слышал.
     Дядю Женю убили едва ли не на глазах у Кости, уже после того подвига.
      - Мы не доследили за тобой. Я не сумел, - качал головой Лисницкий. В его глазах... блестела влага. У Арсения защемило в сердце: было невыносимо наблюдать за мукой юноши, пережившего немало потерь, но теперь вынужденного представать перед обществом в качестве символа стойкости и мужества.
     - Костя, ты не виноват, - искренне прошептал он.
     - Нет, я смалодушничал, не смог даже отомстить за твою смерть!
     - Он и так получил по заслугам, - ответил Арсений, предполагая, что и убийцу могли вполне пристрелить.
    - Одно лишь утешение… - мрачно проговорил Костя, закрывая лицо ладонью. – Женя… там… - он вновь посмотрел на Арсения с надеждой, мольбой, - тебе хорошо?
     - Конечно, мне хорошо, - как можно скорее сказал Арсений, лишь бы успокоить беднягу. - И я хочу, чтобы было хорошо и тебе. Продолжай жить, мальчик, а я... и твоя мама всегда будем рядом.
      - Спасибо, крестный, - растроганно протянул Константин, со светлой грустью посмотрев на Путрова так, словно прощался.
      Не с ним, разумеется, а с дядей Женей.
   Это утешило Арсения, поскольку поток видений у Лисницкого вдруг прекратился. Герой спокойно улегся в кровати, отвернувшись. Врач побоялся дотрагиваться до него снова, но было важно убедиться, что действительно все прекратилось. Арсений подошел и плавно дотянулся до плеча Кости.
  Тот резко повернулся, напугав Путрова. Но Лисницкий и сам был удивлен.
     - Арсений? Мне сказали, что ты сегодня не работаешь, - пробормотал Костя сонным голосом.
     Едва ли он успел действительно поспать хоть минуту, но бредовое состояние в некотором смысле сродни дреме - это было хорошо известно Арсению, поэтому он не удивился метаморфозам в голосе лейтенанта. Впрочем, и следов от недавних мучений, страданий и глубоких, тяжелых переживаний тоже совершенно не осталось. Перед психиатром вновь был уверенный, слегка обеспокоенный Константин, готовый к новым подвигам. В том числе и к борьбе со своей болезнью.
     - Я пришел к тебе из-за грома, - Путров кивнул в сторону окна.
     - Надо же, я не слышал грома, - вскинул брови Лисницкий, подымаясь на локтях, чтобы увидеть, как за окном бушует стихия. - Я в порядке, не стоило тебе волноваться.
    - Я вижу, - кивнул Арсений, твердо решив не рассказывать о галлюцинациях приятеля - иногда важнее не упоминать правды. - Ты и в самом деле близок к выписке.
     - Лекарства так хорошо подействовали? - удивился Лисницкий, не вполне доверяя.
    - И лекарства, и ты сам. Ты отлично борешься, - признал Арсений, не лукавя. - По-прежнему рвешься к спасению?
     - Мне навязали это рвение, - хмыкнул Лисницкий. Неясно, говорил ли он это с иронией или сарказмом.
    - Я подержу тебя для профилактики, хорошо? Попьешь лекарств, отдохнешь перед службой.
     - Я, признаться, в нетерпении поскорее вернуться, - улыбнулся Костя. - Но неужели все мои видения так просто отступили? Трудно поверить. Меня мучили жуткие головные боли, хоть я и не помню, из-за чего.
     - Просто расслабься, Костя. Хватит с тебя боли, - сердечно проговорил Арсений.
      Лисницкий в благодарность пожал руку врачу. Путров обнадеживающе улыбнулся ему и вышел, оставив на тумбочке с завтраком еще и флаконы.
Без подписей, к слову. Дабы не расстраивать Константина.
Шизофрения, вне сомнений, не могла излечиться так быстро. В нем почти наверняка остались еще какие-то страхи и переживания за кого-то из близких, но, похоже, болезнь получила отсрочку.
     Очередную.
     Косте удалось отогнать от себя два образа, преследующих его.
Но не факт, что их больше нет.
     Арсений шагал по освещенному коридору клиники, рассеяно посматривая на пациентов, встречающихся по пути - он уже вышел из своего закрытого отделения. Те с уважением здоровались или просто кивали психиатру. Путров про себя усмехнулся: несмотря на секретность, само собой, что каждый в клинике знал о том, что тут проходит лечение Сам Константин Лисницкий. И занимается им никто иной, как Арсений Путров.
Врач, не представляющий ранее ни для кого особого интереса. О нем его собственные больные предпочитали или не вспоминать, или делать вид, что незнакомы - слишком специфические болезни приводили их к нему. Но сейчас с Арсением явно горели желанием пообщаться чуть ли не все.
     Вчерашний школьник со странным выбором отрасли медицины спустя год работы приобрел, наконец, свое имя.
     Может быть, кто-то даже вздумает взять у него автограф или попросит передать что-нибудь достопочтенному Герою. А Путров и передаст, если то не повредит Косте. Но сам ничего подписывать или тем более разбалтывать не станет. Слава и интерес к нему проходящий - Арсений не питал никаких иллюзий на свой счет. И очень скоро он снова станет для большинства пациентов не своего отделения просто безликим психиатром.
Безымянным юнцом.

 Человек в клетчатой рубашке
Но не пугайся, если вдруг
Ты услышишь ночью странный звук -
Все в порядке, просто у меня открылись старые раны.
Майк Науменко "Старые раны" (известна в исполнении К. Кинчева).

     В последнее время у Арсения болела голова. Он связывал это с высоким давлением из-за погоды. Она действительно демонстрировала свой переменчивый нрав: то мокрый снег, то проливной дождь, то гром, то ясное небо. Творилось нечто невообразимое и неподвластное никакому прогнозу. Весна не приносила Путрову радости. Да и все эти обострения... отнюдь не были пустым звуком. Пациенты, как с ума посходили, приваливали к нему толпами, половину из которых Арсений отпускал уже ко второй половине дня за неимением симптомов. Психиатр чувствовал себя опустошенным. Хладнокровие давало трещину.
    В один из дней Путров так умотался, не успевая даже перекусить, что к концу смены завалился на кровать в пустой палате. Попросил не тревожить и дать ему полчасика тишины и покоя. Коллеги спокойно отнеслись к его просьбе, заперли дверь, а молодая санитарочка пообещала, что никто и не узнает, если Арсений вдруг тут заночует. Ей было жалко осунувшегося доктора, а завтра ему все равно не на дежурство. Путров и согласился. Получив горячего чаю и плюшек, с удовольствием расположился на кровати, уплетая выпечку и запивая уже в полудреме.
    Он не знал, сколько прошло времени. Но открыл глаза, когда на улице давно стемнело, да и в коридоре нигде не светились ни лампы, ни блики луны. В клинике, похоже, стояла полнейшая тишина. Но что тогда разбудило Арсения? Он удивленно протер глаза и сел.
   Хм...
   Опустил ноги, надеясь хотя бы на ощупь отыскать рабочие тапочки, но тщетно. А босиком по кафелю ступать не комильфо. Путров помассировал виски, когда внезапно перед глазами все поплыло. По стене поползли пугающие тени, костлявые длинные пальцы, он увидел и лицо, уродливое, с острыми зубами. Тишина зазвенела в ушах, Арсений попытался закрыть глаза, но веки не поддавались. Путров собирался поднести руки к лицу, однако с ужасом обнаружил, что они закованы в невидимые браслеты!
    Что происходит?!
    Хотелось завопить, но и рот его не слушался! Арсений готов был заплакать от страха - по-другому выразить чувства не получалось, но тень отступила. Все еще тяжелые от железа руки упрямо тянули вниз. Ноги стали ватными. У Путрова не осталось шанса подняться. Он, околдованный, сидел, не шевелясь, и слушал. Слышал, как в коридоре, у поста медсестры тикают часы. Стрелки на них тоже замерли - доктор готов был поручиться, что слух его не обманывает. Время застыло вместе с ним, Арсений отчаянно громко дышал, чтобы хотя бы легкие не предавали его. Гулкий стук сердца отдавался в его ушах. Было не страшно. Было жутко. 
    Оцепенение не желало проходить.
    Внезапно на улице разбушевался ветер, хотя ничто не указывало на резкую перемену погоды. Стихия будто смеялась над Арсением, буйствуя, меняясь, дразнясь. Сам он не мог поделать ничего, оставаясь во власти неведомой силы.
    Неожиданно на кровати напротив, что была пустой, кто-то пошевелился. Путров вздрогнул всем телом, но так и не сумел полностью отмереть. Краска сошла с его лица, когда человек поднялся. В больничной пижаме, со спутанными волосами - всем обликом он напоминал простого пациента.
    Незнакомец босыми ногами скользил по полу к стене - той, где недавно орудовала зловещая тень. Туда падал лунный свет, и потому он остановился там. Мужчина повернулся к Арсению передом. Злорадная ухмылка озаряла его лицо, которое можно было бы назвать красивым, если бы не куча мелких шрамов, как от веточек. Из-за вороха волос со спины мужчину явно можно было принять за женщину. Больничная пижама прямо на глазах поменялась: кофту сменил элегантный клетчатый жакет, штаны – брюки-клеш. Пахнуло духами. Незнакомец скалил зубы, нагло изучая взглядом Арсения, который окончательно потерял связь с реальностью. Он ничего не понимал. Желания разобраться уже тоже не было.
    Уйти. Не видеть маньяков и кровожадных теней. 
    Дайте хотя бы закрыться подушкой.
    Но никто не слышит мысленных молитв, которые Путров, атеист поневоле, уже произносит, как умеет.
    Человек делает шаг вперед. На нем тяжелые ботинки, звук отдается в голове у Арсения, словно набат. Он зажмуривается и морщится - и ему это удается.
    - Ты кто такой? - очевидно, правила немного сменились, и у Путрова получилось заговорить. Прошептать.
    - Имя мое тебе это ни о чем не скажет, - смешливо спросил мучитель. - Можешь называть меня м-м-м... Энтони? Или просто Антошей.
    У Арсения внутри все похолодело, волосы встали на затылке: Энтони... Тот, из-за кого он страдал бессонницей первый после победы месяц. Но он уже и позабыл.
    - Мы с ним в некотором смысле родственные души, - продолжал страшный человек. - Случайные жертвы, знаешь, - он повертел в пальцах пуговку жакета. - Я вообще должен был находиться подальше от маньяков-властолюбцев со своими широкими планами. Мне нельзя было оставаться в городе. Я вдоволь наворовал у своих же, ну а что, пропадать добру? У меня было все схвачено. Договорился в порту с моряком. Тот обещался взять с собой на свою посудину. Ну, я пришел, а ни оборванца, ни его треклятой посудины. Зато свора милейшего Лори. Вот и припекли меня к тому, чему я обучен не был. Мародерству, убийствам.      
    Клетчатый все болтал и болтал. Нес какую-то чушь о себе, ворах, своей несчастной семье и сиротской судьбе.
    Арсений слушал его вполуха. Ему плохо были знакомы упоминаемые чокнутым имена и события, да и не хотел он вникать в биографию странного типа. А тот все вещал и вещал, как будто только и ждал шанса потрепаться. Путров поморщился, утомившись, но, как только перестал слушать, вдруг почувствовал, что его мутит. Арсений с изумлением уставился на умолкшего клетчатого, соблазнительно улыбающегося ему, облизывающему губу. Этот гад словно травил Путрова! Неясно как, но симптомы психиатру были хорошо известны! Голова закружилась, в глазах вновь помутнело, чертов визитер кровожадно расхохотался, махнул рукой - на прощание.
    Человек растворился в воздухе, громко лопнул. Ба-бах!
    Путров подавился в немом крике. Но опомниться ему не дали.
    Пространство сузилось, стены заслонили одна другую. Комната бешено вращалась. Но все это - вокруг Арсения. Он же оставался недвижим.
    Проклятье.
    Нескончаемый круговорот комнаты, смеющийся клетчатый человек, его безумная, но завораживающая улыбка, тонкие губы, пленяющий аромат... И мертвые, мертвые глаза. Которые летят-летят в глубокую бездну, и никаких криков. Только полузадушенный хрип. И ветки. Ветки почему-то царапают лицо. Не визитеру, а ему, Арсению. Он пальцами щупал свои щеки, с ужасом понимая, что царапали они вполне ощутимо физически.
    Огромная муха сменила губительного манерного сумасшедшего. Два больших сетчатых глаза смотрели на Арсения в упор, вызывая у него липкий страх и легкое удушье. Муха не моргала. Она разносилась до гигантских размеров, стращая своими глазами, в которых отражались его, Путрова, остекленевшие от ужаса. Жужжание сводило его с ума. Арсений был близок к агонии и пене изо рта.
    Его колотило.
    Но вдруг. Внезапно мучения прекратились. Резко посветлело, Путров зажмурился, чтобы не ослепнуть от ярких солнечных лучей, прорвавшихся в палату. Арсений обнаружил, что может пошевелить рукой, потом и ногой. Заглянул под кровать и нашел тапочки. Весь взмокший поднялся, подошел к маленькому зеркалу на стене и ошалел: в черных волосах проявилась толстая седая прядь. Правда, никаких шрамов. Лишь мелкие следы от... ногтей? Арсений глянул себе на руки: действительно, ногти чуть ли не въелись в кожу. Что же он, сам себя расцарапал?
    Оставаться более в стенах Путров не мог. Он пулей выскочил в коридор навстречу изумленной уборщице.
    - Куда ж вы, шесть утра... - пробормотала женщина, отряхиваясь. 
    Арсений ее не слушал. Он бежал в ординаторскую. Засев за стол, Путров накропал заявление об уходе. Но случайно допустил ошибку, подписавшись не «Арсений Путров», а «Антон Г...». Злостно свернув бумагу, Арсений торопливо написал новое заявление. Взял испорченное и прицелился в муху, мирно восседающую на его кружке. Конечно. Наглая морда.
   Выпустить проклятую муху наружу. Или прибить. Чтоб не мозолила больше глаза.
   И умчаться подальше от дурдома. Куда угодно. Да хоть к той паранойяльной... Кажется, она-таки развелась. Как там ее? Олеся Ниненко.
   Точно. К ней.