В ожидании светлого будущего. 7. Школьные годы...

В  ОЖИДАНИИ  СВЕТЛОГО  БУДУЩЕГО

Повесть

Глава 7. Школьные годы – чудесные?


                Школьные годы чудесные,
                С дружбою, с книгою, с песнею,
                Как они быстро летят!
                Их не воротишь назад.
                Разве они пролетят без следа?
                Нет, не забудет никто никогда
                Школьные годы!

     Была в те далёкие годы такая протяжная, печальная детская песня, не вполне понятная самим детям. Чего уж там чудесного в школе, если каждый день надо делать уроки и сидеть за партой молча и не шевелясь? Поскорее бы вырасти и стать самостоятельным!

     Каникулы – это понятно, это всегда большая радость. С другой стороны, если бы не было школы, то и каникул бы не было. А если сравнить относительно беззаботное детство с порой невыносимыми трудностями взрослой жизни, то многим людям школьные годы покажутся счастливым временем. Так что какая-то доля правды в этой песне есть.


     Школа, где училась Вера, находилась недалеко от дома, на той же улице, десять минут ходьбы, если не спешить. Девочка с первого класса ходила одна – прямо, не сворачивая, по проезжей части, как ходили все жители их тихой окраины. Дорога, хоть и не асфальтированная, была более-менее ровной, а дореволюционные тротуары уже пришли в негодность – каменные плиты раскрошились или поднялись над выпирающими корнями старых деревьев.    

     Школьные годы Веры прошли без особых достижений и впечатлений, но училась она, можно сказать, неплохо и даже была хорошисткой – учителя жалели прилежную ученицу из бедной семьи. Она всегда приходила в класс в отутюженном платье с чистым воротничком – мать заботилась, чтобы её красавица-дочка выглядела не хуже благополучных одноклассниц.

     Уроки Вера старалась делать сама – как могла, а если ей было что-то непонятно, она, не стесняясь, оставалась в школе на дополнительные занятия. Дома объяснить ей было некому, поэтому нерешённая задача откладывалась на завтра, а утром Вера приходила пораньше и у кого-нибудь списывала её.

     Это не считалось чем-то зазорным. Кому-то алгебра даётся легко, а кому-то нет. Если отличник хочет жить спокойно, то на просьбу "Дай списать!" он должен без лишних слов достать тетрадь.

     Так делали и другие дети, у которых не было старших братьев или сестёр. Их родители, окончившие в довоенное или трудное послевоенное время семь или восемь классов, вряд ли помнили, как надо решать задачи.

     Однако и у малограмотных родителей дети могли учиться хорошо и даже поступали в институты. Всё зависит от способностей и от желания: хочет ли человек выбраться к свету, к более интересной и наполненной жизни из бедной, живущей по старинке семьи. Ну и, конечно, от везения. Бывает, что среда держит очень цепко и не отпускает человека в другую жизнь.


     Дети в их классе собрались самые разные – и тихие, и шумные, и даже хулиганы, и лентяи, учившиеся в прямом смысле из-под палки. Школа такая – почти на окраине, и туда приходят дети с ещё более дальних окраин, какие раньше были деревнями. Там обычно живут люди, которые работают в городе, а хозяйство ведут, как обычные крестьяне. А кто-то переселился в город из настоящей деревни. Словом, народ простой, к наукам равнодушный, что довольно часто передаётся по наследству.

     Их детям приходилось ходить в школу издалека, спускаясь с горы и снова поднимаясь в гору, но в детстве это нетрудно – только на пользу. А вот учились многие с большим трудом, потому что никто им не помогал, даже уроки не заставляли делать – некому было. Днём родители на работе, а вечером проверять тетрадки у них руки не доходили. А если когда и проверяли, то лишь бы убедиться, что ребёнок в них что-то пишет, – разве они могли разобраться в этих формулах и уравнениях?

     – Вовка, ты уроки-то сделал? – спрашивала мать убегающего на улицу сына.

     – Сделал, мам! Нам на завтра только один задали, – отвечал Вовка, поспешно скрываясь за дверью.

     Он почти не врал: письменный урок был один, а устные не считались. На перемене можно посмотреть учебники – на всякий случай, а вообще-то его недавно спрашивали.

     Деревенские люди, став горожанами, старались жить по-городскому. Надо было одеваться почище и помоднее, то есть сменить фуфайки на пальто, валенки на ботинки и сапоги, платки на шапки; купить мебель, как у всех соседей, постелить новые дорожки, посадить огород и всё-таки обзавестись какой-нибудь живностью. С одной стороны – привычка к сельскому труду, с другой – необходимость: на одну зарплату особо не разбежишься.

     Всё эти занятия не требовали образования, и казалось, что так можно жить и детям – по старинке. Работа, дом, куры, поросята – разве для этого надо учиться десять лет? Да и не всем это было по силам: как можно учиться, если ни химия, ни физика так и не повернулись к незадачливому школьнику передом? Поэтому более слабые ученики после восьми классов шли на завод, а если родители были очень уж честолюбивыми, то настаивали на ПТУ или медучилище, чтобы дети получили какую-нибудь профессию и впридачу среднее образование.

     Они знали, что соседский сын, окончив ПТУ, уехал в Москву, устроился по лимиту на завод и живёт припеваючи, ждёт государственную квартиру, ест "Докторскую" колбасу и апельсины. А вдруг их детям тоже повезёт, и они устроятся в жизни, станут мастерами или бригадирами и будут жить в домах с горячей водой? Что ни говори, а образованному человеку легче пробиться – конечно, если захочет.

     – Сашка-то Трубицын в отпуск приехал с женой. Оба в джинсах, мать говорит, по сто рублей брали у спекулянтов. Зарабатывают, значит, хорошо, если на такую роскошь денег хватает. Будешь стараться, глядишь, и ты в люди выбьешься, – поучала мать нерадивое чадо.

     – Сашка десять классов закончил, а наш хоть бы в восьмом на второй год не остался, – ворчал отец. – Ему не джинсы, а спецовку надо – авось она бесплатная.

     О джинсах в городе уже знали, но они были недостижимой мечтой. А пока франтоватые парни могли пошить в ателье брюки клёш и шёлковую рубаху цветами. Девушки носили мини-юбки, на которые шло совсем немного ткани, и облегающие кофточки "лапша". В школе уже перестали бороться за унылую форму, и класс пестрел привезёнными из Москвы обновками. Модно было то, что доступно, поэтому мечты о красоте сбывались довольно часто.


     Вера по сравнению со многими одноклассниками оказалась не только прилежной, но и понятливой девочкой, к тому же настоящей горожанкой, у которой даже дедушки и бабушки всю жизнь прожили в городе. Жаль только, что в своём небогатом детском окружении она была самой бедной. И дом у них был очень бедный.

     Когда её брат, окончив школу, неожиданно женился, Вера ещё училась в десятом классе, и родители выделили ей половину угловой комнаты с тремя окнами, чтобы она могла спокойно делать уроки. А в другой половине, с одним окном – так уж получилось, по-другому перегородку поставить было невозможно, – обосновалась молодая семья.

     Конечно, ребёнок, родившийся уже в сентябре, по ночам подавал голос, и Вера просыпалась, но ничего не поделаешь. У неё была, можно сказать, лучшая комната в этом бедламе. Остальные жильцы – отец, мать, младший брат и дед – ютились в проходной комнате, тоже поделённой пополам.

     Таким образом, через дедов «будуар» ходили все остальные жильцы, а окон у него вообще не было. А что делать? Никуда не денешься, многие люди до сих пор так живут. Деду, кажется, было всё равно – он никогда не жаловался и не ругался, только лишь время от времени безуспешно пытался призвать к порядку свою безалаберную родню.

     Но голос у него от старости стал тихим, и внимания на деда никто не обращал – кивнут, да и забудут.

     – Вера, скажи матери, пусть плитку электрическую купит. На керосинке не дождёшься, да и занята она всё время. Мою плитку сломали, а она почти новая была. И кастрюлю Галька берёт, а потом не моет, – жаловался дед.

     – Ладно, дед, скажу, – отвечала Вера. – Плитку, может, Валерка починит.

     Она была более уважительной, отзывалась на дедовы просьбы, и он её за это любил. Это дед велел отцу выделить Вере лучший уголок в доме – пусть внучка учится.


     Если бы их дом был обычным одноэтажным жилым домом, как все другие дома на их улице, то в двух комнатах восьми человекам было бы очень тесно. Но в этом старинном кирпичном здании до революции размещалась церковная школа. А сама церковь – настоящая, большая, пятиглавая, с величественной колокольней и замысловатыми крыльцами по бокам – стояла напротив дома, чуть наискосок.

     Церковь была красивая, несмотря на то, что с ней когда-то пытались расправиться – в то дикое время, когда всё было дозволено. Выбитые кирпичи на колокольне, откуда сняли большой колокол, долгие годы – почти столетие – безмолвно напоминали о расправе большевиков над православной церковью и священнослужителями.*

     Кресты на куполах и колокольне, как ни странно, не сняли – наверное, из них ничего полезного для страны сделать было нельзя. Они стояли ещё долго, пока не проржавели и не разрушились купола. Всё рассыпалось и исчезло – кресты, истлевшее железо и деревянные основы.

     Когда церковь закрыли, школа при ней тоже перестала работать, и её разделили на три квартиры. Счастливчики, получившие бесплатное государственное жильё, пристроили себе с разных сторон коридорчики и кухни и стали жить хоть и без удобств, но зато в просторных квадратных комнатах, то есть лучше многих соседей, ютившихся в старинных деревянных домиках, иногда почти игрушечных, с низкими потолками и тесными комнатками.


     Кто из семьи глухонемых и когда именно получил это жильё? Может быть, дед в галифе? Вполне возможно – за какие-нибудь заслуги перед властью, ещё в двадцатые годы. А может, ему дали квартиру позже, как фронтовику. А был ли дед на войне? Сам он ничего не рассказывал. И домой он приходил только спать. Только когда совсем ослаб, лежал на своей железной кровати и молчал.

     Вера, родившаяся в этом доме, раньше не задумывалась над тем, как жила их семья раньше, кем были её предки в этом старинном купеческом городе. А потом и спросить было не у кого, да и не к чему: она ушла из этого перенаселённого гнезда ещё в двадцать лет, а после пожара и долгого ремонта там поселились чужие люди. Это было сначала обидно для Веры, а потом история старинного дома и молчаливого деда как-то отодвинулась и потускнела.

     Дед работал всю жизнь, даже в старости. И отец работал. Но тогда почему в доме было так неуютно и бедно, и куда делся платяной шкаф и какие-нибудь тумбочки и этажерки, – ведь раньше у них, наверное, имелось и что-то ещё из мебели, кроме кроватей? У других людей всегда были шкафы, комоды, ковры на стенах.

     А может, имущество разделили между другими сыновьями деда, когда они женились? Или обиженная бабушка, уезжая от деда к сыну, увезла своё приданое? Теперь ответить на этот вопрос некому, а тогда непритязательных детей Василия и Лиды совсем не интересовало, почему они жили так бедно. Жили – да и всё.


* * * * * * * * * * * *
* Письмо В. И. Ленина, направленное руководящим органам Политбюро, ОГПУ, Наркомата юстиции и Ревтрибунала от 19 марта 1923 года:

«Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Источник: https://ru.wikipedia.org/wiki/Красный_террор


Продолжение:

http://www.proza.ru/2014/02/12/1596