Заговор Чёрной Выдры повесть о восстании Понтиака

                Нора Щепаньская

                Восстание Чёрной Выдры
                Перевод с польского Виктора Агафонова

                Глава 1

   Плотнее увязывая тюк со шкурками, Датунда (Гром) повернувшись к жене, сказал:
– Я привезу соли и пороха, а тебе женщина, иглу из блестящего металла.
– Купи ещё одну – откликнулась его жена Акуан – это будет хорошим подарком для твоей сестры, ведь она скоро станет хозяйкой собственного вигвама*.
   Дети окружили отца, рассматривая его красивую новую одежду, в которую он облачился, собираясь в путь. Малышей было четверо. Их широко раскрытые тёмные глазёнки весело и восхищённо блестели, а замурзанные мордашки лоснились от жира, они только минуту назад закончили есть. Самый  младший ещё продолжал обсасывать большой мосол, размазывая по щекам жир и слюну.
– Мяса должно вам хватить до моего возвращения – пробормотал Датунда, задумчиво хмуря брови.
  Он ещё раз проверил надёжность укладки бобровых шкурок, а когда укладывал их в мешок, услышал тихий вздох жены. Не поднимая головы, Датунда тоже вздохнул:
– Да, было время, когда мы обходились без вещей белого человека. Женщины шили костяными иглами, а охотники и воины отлично обходились луками и стрелами, копьями и каменными томагавками, нужное нам количество пушного зверья мы добывали простыми ловушками, а не железными капканами бледнолицых.
– Но теперь мы любим эти полезные вещи белых…– воскликнула Акуан.
– Да любим, и это плохо. Удобные вещи делают нас слабыми.
   Забросив мешок за плечо, Датунда выпрямился. Он был так высок, что даже теперь, когда перья в его головной повязке, в знак мира были направлены кончиками к земле, он касался макушкой потолка хижины.
   У входа вигвам его поджидали другие мужчины, которые, как и он, собирались сегодня отправиться в поход к  фактории английских купцов. Нет-но-ква старшая дочь Датунды выбежала из вигвама вслед за отцом, догнав, его она, смущаясь, подёргала отца за кожаную бахрому на его легинах*, и, не поднимая глаз, сказала:
– Мне приснилось, что ты привезёшь мне нитку красных бус.
  Стоявшие рядом с Датундой мужчины рассмеялись, а отец легонько дёрнул её за косичку.
– Я говорю правду! – вспыхнула пристыженная девчушка.
   Нет-но-ква вернулась к стоящей у входа в вигвам матери и младшим детишкам. Братья и сёстры как отец дёрнул её за косу, а мужчины громко смеялись, направляясь к реке.
– Нет-но-ква глупая! – рассмеявшись, подражая старшим, сказал средний брат.
  Девочка была отцовской любимицей, и это вызывало ревность младших.
– Нет-но-ква глупая, глупая! - прыгая и смеясь, подхватили за братом малыши.
– Вот увидите, отец привезёт мне красные бусы! Увидите!!!
  Но теперь и мать, схватив за руку, обрушилась на неё:
– Красные бусы? Да знаешь ли, ты, сколько шкурок потребует за них бледнолицый купец?! Отец, должен лишиться разума, чтобы пойти на такую ненужную трату!
   Вырвавшись, девочка, сдерживая слёзы обиды, побежала к реке. Она ещё успела увидеть как её отец, и другие мужчины укладывали свёртки с мехами в свои каноэ* из берёзовой коры, а затем уселись в лодки и отплыли вниз по реке. Хоронясь от взглядов жителей селения, Нет-но-ква пробежала вдоль берега, и, укрывшись в прибрежном кустарнике, ещё какое-то время провожала взглядом всё более уменьшавшиеся лодки, пока они не скрылись за поворотом реки. Солнце припекало, от реки тянуло запахом рыбы и тёплого ила. Девочка вошла в воду и побрела по кромке воды. Теплые речные струи щекотали её икры принесёнными издалека палыми листьями, в прогретых солнцем затончиках серебрились юркие мальки и бурые головастики.
   Нет-но-ква думала об отце, может он все-таки привезёт  столь желаемые ей красные бусики. Она видела такие у младшей жены вождя. Крупные ярко-красные стеклянные шарики, казались каплями крови на шее женщины и на выбеленной замше её платья, расшитого лосиными зубами и раскрашенными иглами дикобраза. Нет-но-ква нарвала было, ягод шиповника, и, нанизав их на тонкую нить из сухожилия, несколько дней, пока одна луна не сменила другую, красовалась перед подружками. Но потом ягоды высохнув, потемнели и съёжились, а самое главное, они всё равно не могли соперничать с настоящими бусами, которые привозили из-за большой воды бледнолицые. Ну, пусть её бусики, не были бы такими длинными и крупными как у жены вождя, лишь бы только они сияли также ярко. Ведь среди тех шкурок, что отец повёз сегодня в факторию бледнолицых, были и шкурки тех зверей, которых добыла она. Никто так не помогал отцу этой зимой на охоте, а капканов и ловушек Нет-но-ква, поставила даже больше чем отец. И в них попадало немало обладателей пушистых шубок. Так неужели ей ничего не положено за это?
   Но нет, отец её любит. Он добрый и справедливый. А каким красивым он был сегодня, когда собирался в путь в новой рубахе из рыжей оленьей кожи, тонкая бахрома на её швах была длиннее, чем у других,  Нет-но-ква помогала матери нарезать кожу на тонкие полоски, и пришивать бахрому и ленты расшитые узорами из игл дикобраза к отцовской рубахе. Её отец, почти на голову был выше всех мужчин их селения, и перья орла в его головном уборе говорили о его подвигах и заслугах перед племенем. Его лицо, натёртое медвежьим жиром, блестело как начищенный медный котёл. Он был похож на гору на закате солнца, на красную от солнечных лучей тучу, а перья, спускавшиеся вместе с потоками длинных чёрных волос на широкие отцовские плечи, казались яркими потоками света, бьющими из-за тучи.
   Да, её отец самый лучший на всём свете, и он обязательно привезёт ей бусы. А за косу он её дёрнул, совсем даже не больно, а для того, чтобы не признаваться перед другими мужчинами, и всеми остальными, что так и сделает. Так-то вот! И тогда, мы ещё посмотрим, кто тут глупый!
   Нет-но-ква, раздвинув гибкие стебли, вошла в камышовые заросли. В этом таинственном зелёном мире, тихо плескалась река, набегая невысокими волнами на берег, стрекоча слюдяными крылышками, порхали разноцветными крылышками стрекозы, лениво квакали лягушки. А из-за деревьев со стороны грядок засаженных маисом, доносились песни работающих женщин, и глухие удары пестов, дробящих в ступах зерно,  но все эти звуки перекрывали веселые крики играющих малышей.
   Через пару солнц, когда отец и мужчины их деревни вернутся из фактории, и привезут купленные у бледнолицых, порох, соль и другие чудесные вещи белых людей, в деревне будет весёлое пиршество. Матушка приготовит мясо с вкусным солёным соусом, напечёт маисовых лепёшек, и может, даже польёт их сладким кленовым сиропом. И тогда, отец начнёт вынимать подарки из своей красиво расшитой узорами сумки, и может быть…
– Пст!...
   «Что это было?!» – Девочка услышала непонятный чужой звук. Совсем неподалёку от неё приглушённый голос, что-то говорил на непонятном языке. И голос этот всё приближался к Нет-Но-Кве со стороны реки, сквозь шелест камыша. Разведя руками зелёную завесу шелестящих стеблей, Нет-Но-Ква, увидела прямо перед собой большое бородатое лицо белого мужчины, и смотрящие на неё в упор злые и безжалостные, как сама смерть, почти бесцветные глаза бледнолицего.
   Нет-Но-Кве, хотелось бежать прочь и кричать от страха, но страшный взгляд ледяных глаз, словно приковал её к месту, лишив возможности не только двигаться, но даже кричать, словно чья-то чужая рука стиснула горло девочки.
   В этот жуткий миг, Нет-Но-Ква, увидела ещё одного белого человека, его фигура надвинулась на неё, заслоняя небо, потом его правая рука сжимающая, какой-то тёмный предмет, взметнулась над головой Нет-Но-Квы, а за тем казалось небо, обрушилось на её голову, и, вспыхнув в последней вспышке боли, погасло солнце.

                ***
   Два… три… четыре… пять…шесть… И ещё раз тоже самое. Джек Торонто, не жалел рома, а вернее того жуткого самогона, который он имел наглость называть ромом.
 – Лей, лей ещё, брат! – Кричал ему со смехом, хозяин фактории Том Гибсон. – Пусть, наши краснокожие друзья пьют, сколько захотят. Я ставлю!
   Переглядываясь друг с другом, они уже могли не скрывать издевательских улыбок, поскольку индейцы, уже как следует, залили глаза «огненной водой», столь щедро наливаемой им торговцами.
   В низкой, сложенной из грубых брёвен избушке было душно и жарко. В камине, распространяя запах баранины и чеснока, клокотал котёл, а под потолком вились клубы табачного дыма, смешиваясь со смрадом алкогольного перегара.
   Делавары, пришедшие в факторию утром обменять добытые ими шкурки пушных зверей на порох, ножи, топоры и соль, в начале, не хотели пить «огненную воду» бледнолицых. Они уже хорошо знали, что такое «огненная вода», и как ослабевает рассудок после того, как воин выпьет её.
– Нет! – Говорили они белым торговцам, угощавшим их ромом. – Мы, не будем пить, пока не закончим торг, ради которого прибыли сюда. Наши головы не глупые.
   Хозяин лавки Гибсон не очень упорствовал, он уже десять лет вёл свою коммерцию среди местных индейских племён, и хорошо знал, как обвести вокруг пальца своих краснокожих клиентов.
   В этот раз индейцев пришло много, и чувствовали они себя уверенно, а персонал фактории состоял всего лишь из четырёх человек. Индейцы разложили на земле перед входом в факторию принесённые меха и шкуры крупных животных.
– Какая сегодня мера? – Спрашивали они у торговцев. Опыт прошлых обманов и хитростей бледнолицых торгашей, заставлял индейцев быть осторожными, и они хотели выяснить всё досконально.
– Мера, хорошая, – успокаивал их Гибсон. – Ещё никогда не было такой выгодной для вас краснокожие братья меры. Наш Великий Белый Отец, больше заботится о вас, чем о своих собственных детях. Мои слова чистая правда.
– А язык твой гнилой! — смеялись индейцы. — Мы уже давно знаем твои лисьи повадки. Твоя натура гнилая насквозь, что такое честность тебе не ведомо.
   Гибсон, натужно улыбался, и даже смеялся вместе с индейцами. Уж больно много их явилось сегодня в его факторию, и купец опасался перечить краснокожим охотникам. Но он знал, что всё равно получит своё, когда эти дикари распродадут принесённые шкуры, и наполнят свои сумки купленными товарами белых людей, когда они будут тешиться, как дети, и захотят обмыть свои покупки.
   Довольные совершёнными покупками, индейцы уже не досаждали ему рассказами о французских купцах, которые на севере в Канаде, и вежливы, и учтивы со своими индейскими клиентами и платят за шкурки больше. Теперь же, совершив выгодный обмен в его фактории, краснокожие, довольно рассматривали приобретённые новенькие топоры и ножи, яркие одеяла и всякую необходимую  хозяйстве мелочь. А молодёжь, уже подталкивала друг - друга локтями и посматривала на полки заставленные бутылками с «огненной водой».
   Джек Торонто, скалился в широчайшей улыбке, приглашая краснокожих отведать блаженства и славных видений, испив из его источника огненных напитков. И так же завлекательно и соблазнительно поблёскивали разнообразные бутыли, расставленные по полкам за импровизированной барной стойкой. Но многие, а особенно женатые краснокожие охотники, припоминая прошлые случаи выпивки, их последствия, и обещания: «Больше никогда не пить огненной воды», – данные себе и жёнам, ещё боролись с соблазном.
   Но, после того, как Гибсон, поставил на стойку первую бутылку, угощая в честь славной сделки, своих «краснокожих братьев», а за ней и другую, индейцы не смогли устоять перед дармовым угощением, и выпили по одному, а потом и по второму и третьему стаканчику «священной воды». А уж потом, хмель затуманил головы краснокожих охотников и воинов, и настойчиво требовал ещё пить, пить и пить. И вот в этот миг, Джек Торонто, сказал:
– А теперь, дармовщина закончилась. Теперь платите!
   Но платить было нечем, все шкурки были уже распроданы, и пришлось пьяненьким индейцам, расплачиваться за выпивку, покупаемую у Джека Торонто, тем, что они уже успели купить у Тома Гибсона. И ложились на барную стойку, ножи и топоры, мешочки с порохом и солью, а суетливый корчмарь, чертил гвоздём на закопчённой стенке камина долговые значки  и записи.
– Всё должно быть справедливо и честь по чести записано, – твердил он индейцам. – А иначе, мы больше не получим «огненной воды» от наших Великих Белых Отцов.
   И Торонто, начинал читать и растолковывать индейцам свои записи:
– Вот, ты, Волк или как там, будет, по-вашему, Мваве, выпил на три унции пороха, а Бен-на – Фазан, выпил аж на десять унций.  – И он, растопырив грязные пальцы, тыкал ими в лица пьяных индейцев.
   Делавары, как пойманные за неприличными играми дети, послушно расставались со своими покупками. И некоторые, опомнившись, буквально бежали из душной лавки, чтобы не утратить, всех товаров, что были куплены за с трудом добытые меха, и что ещё оставалось в торбах и мешках.
   Датунда, выпил не много, он был силён и вынослив. Он любил, тот огонь, что разливался по телу, и заставлял быстрее течь кровь по жилам, но ещё больше он любил полезные вещи белых людей. И сейчас он, был вместе несколькими охотниками, которые, как и он вовремя покинули факторию. Они спешили вернуться в свои селения, к ожидающим их возвращения семьям, к которым, так приятно возвращаться с полными мешками подарков.
   На привалах, подкреплялись пемиканом и, разложив содержимое своих мешков и сумок, разглядывали свои покупки. Разговоры всегда  рано или поздно сходились к бледнолицым, как холодной зимой говорят о морозах, а во время эпидемий, говорят о болезнях и способах их врачевания.
   Краснокожие мужчины, охотники и воины, вспоминали бесконечные обманы и оскорбления истинных хозяев этой земли, чинимые бледнолицыми пришельцами, беззаконный захват земель, вырубку лесов, и хищническое истребление животных их населяющих, перечню преступлений белых захватчиков не было конца. Расползаясь, как лесной пожар, бледнолицые вытесняли со своих исконных земель племена делаваров и ирокезов, шауни и оттавов, а на захваченных землях росли военные форты и торговые фактории, вынуждая индейцев отступать всё дальше на запад, невольно вторгаясь на территории своих соседей, что вызывало новые войны между индейскими племёнами.
– Но их вещи, очень хороши и удобны… – смеялся Ваге-тоте, который купил в фактории Гибсона новое ружьё и два топора. Мой отец говорил, что удобные вещи отбирают у их владельцев силу и разжижают кровь. Я и впрямь не понимаю, что лучше для нас, луки, стрелы и томагавки с каменными и костяными наконечниками, или ружья, порох и пули, и железные ножи и топоры бледнолицых.
– Мы становимся невольниками вещей белых людей, а через их вещи и самих бледнолицых. Мы становимся слабее, потому, что нуждаемся в них, а они в нас не нуждаются, мы им не нужны.
– Но, им же нужны меха и шкуры зверей, которые они у нас покупают! – Резко возразил Вагетота.
   Датунда, пожал плечами.
– Ты, думаешь, что шкуры, которые мы им продаём, нужны бледнолицым, так же, как нам нужны их ружья и порох? Думаешь, они сами не смогут охотиться, если захотят? Их становится всё больше и больше, и скоро может прийти время, когда нашим охотникам будет негде и не на кого охотиться.
 
  Вечером того же дня, возвращающиеся из фактории индецы доплыли до слияния с водами Каяхоги. Берестяные каноэ делаваров, скользили по водной глади озаряемые светом полной луны, и подгоняемые течением реки, в сторону оставленных несколько дней назад родных селений. Тишину ночи, кроме ритмичного плеска вёсел, нарушала монотонная песня гребцов. А впереди, за поворотами реки, скрытые ночной тьмой ждали их спящие в тёплых вигвамах жёны, дети и престарелые родители. Взмахивая вёслами, возвращающиеся домой мужчины пели песню победы, какие всегда поют воины и охотники, возвращаясь к своим семьям с добычей и подарками. О бледнолицых пришельцах они больше не говорили, поскольку их мысли были заняты радостным предвкушением встречи с родными людьми.
   Рассвет, встретил приближающихся к своему селению делаваров, утренним туманом, смешанным с плывущим над водой дымом и отвратительным запахом гари. Но от куда, тянуло этим запахом вызывавшем безотчётные тревогу и даже страх, этим смрадом смерти и разрушения? Датунда, встревоженный дурным предчувствием, начал быстрее грести к берегу, с тревогой гадая о причине происхождения этого дыма.
   Но пристав к берегу и вытаскивая своё каноэ на берег, он уже всё понял. Мёртвая тишина, нависшая над скрытым туманом и дымом берегом, свидетельствовала о том, что в деревне случилось, что-то не доброе. Датунда,  спотыкаясь, побежал, по скрытой в туманно-дымной мгле деревне, и какое-то время метался среди обгорелых остовов вигвамов, пытаясь разыскать своё жилище. Тут и там, он видел изуродованные трупы женщин и детей. На подкашивающихся ногах, как будто он выпил слишком много огненной воды, Датунда бежал, а перед его глазами мелькали образы его детей и жены. Наконец он остановился перед разрушенным вигвамом, и под обломками своего бывшего жилища, Датунда увидел картину, страшнее которой он ещё, за всю свою жизнь не видел: это были мёртвые, окровавленные тела, его жены и детей. Справившись с собой, Датунда с трудом переставляя ставшие, будто ватными ноги, преодолел последние несколько шагов, и упал на колени перед телами, которые, когда-то были его семьёй, его родными, и любимыми людьми. Прикасаясь к ним всем по очереди, Датунда называл их всех по именам. Имена, теперь это было всё, что осталось от его семьи.
   Возле матери лежали тела обоих сыновей и младшей дочурки, и только старшей дочери Нет-Но-Квы, Датунда не видел среди мёртвых тел. Он решил, что Нет-Но-Кву увели с собой бледнолицые уничтожившие селение делаваров. Следы их грубых башмаков и тяжёлых кованных сапог, были видны повсюду, отпечатавшиеся в пыли и пепле сожжённой деревни. То, что не было сожжено, было изломанно и растоптано, как тела детей Датунды. И куда бы он, не посмотрел, или не шёл по остаткам разорённого селения, повсюду он видел такие же обугленные остовы вигвамов и изувеченные тела соплеменников. Как призраки потеряно скитались по пепелищу, сходясь и расходясь, или неподвижно, как скорбные изваяния, стоявшие у остатков своих жилищ воины, вернувшиеся вместе с Датундой из фактории бледнолицых. Подувший с реки ветерок отнёс в сторону завесу туманно-дымовую завесу, и стали видны на деревьях вдоль опушки леса тела повешенных индейцев. Датунда подошёл и к ним, пытаясь разглядеть лица казнённых, чтобы запомнить и знать за кого ещё он должен будет отомстить бледнолицым убийцам.
   И вдруг, Датунда, раздирая ногтями щёки и искривлённые губы, затрясся в приступе истерического смеха. Зачем считать трупы убитых, если в живых остались только те, кто вместе с Датундой ездили торговать с бледнолицыми?
   Глядя в землю, Датунда медленно побрёл к реке. Тропинка, ведущая от реки к деревне, была вся истоптана следами обуви белых людей. Возможно, белые захватили деревню внезапным нападением, а может быть, пришли, коварно прикрываясь знаменем переговоров, с якобы дружескими намерениями. В деревне не осталось никого, кто мог бы рассказать о том, что здесь произошло.
   Справившись с шоком, мужчины, не говоря друг другу ни слова, занялись погребением тел убитых соплеменников. Казалось, они боялись своими голосами потревожить покой мёртвых.
   Когда начало вечереть, Датунда решил уйти с этого пропитанного смертью места. Он забросил за плечо мешок с товарами, купленными в фактории, с теми вещами, которые должны были принести радость его жене и детям. Спустившись к реке, и уложив мешок в каноэ, Датунда, сел на берег возле своей берестяной лодки. Он сидел и смотрел на текущую мимо него воду, не имея сил ещё раз оглянуться, и взглянуть на то место где раньше была их деревня, и его вигвам.
   И в этот миг он услышал стон. Это был тихий и жалобный звук, напоминающий скорее скулёж маленького щенка. Эти жалобные звуки доносились из зарослей камыша у реки. Датунда, вошёл в воду, раздвинул стебли камыша, и увидел…
   Он увидел прямо перед собой среди зелёных стеблей камыша, фигурку девочки всю покрытую засохшей кровью и грязью. И хотя лица ребёнка, Датунда видеть не мог, да и вообще трудно было, что либо разглядеть в этом сжавшимся от боли комочке страдающей человеческой плоти, отцовское сердце, в тот же миг узнало своё дитя.
– Нет-Но-Ква! Доченька… – вскрикнул Датунда.
   И было в этом крике больше боли, чем надежды, не верилось, что этот окровавленный ребёнок может выжить.
– Нет-Но-Ква… Нет-Но-Ква… – всхлипывая повторял Датунда.
   Он вынес вздрагивающее от его прикосновений тело дочери на берег, и осторожно смыл с неё кровь и грязь, а затем снял с себя кожаную рубаху, и завернул в неё тело своей дочери, которая дрожала в приступе начинавшейся горячки. Вся голова Нет-Но-Квы была покрыта коркой запёкшейся крови. Отец быстро и осторожно ощупал дрожащими пальцами голову своего последнего оставшегося в живых ребёнка, и вздохнул с облегчением. Рана на голове девочки была большая, и крови Нет-Но-Ква потеряла много, но кости черепа были целы, и это давало несчастному отцу, небольшую надежду, что хотя бы его старшая дочь выживет.
   Обмыв и очистив рану на голове дочери, Датунда, вынул из кисета, висящего у него на поясе, небольшую берестяную баночку с лечебной мазью, которую каждый охотник и воин делаваров всегда носил с собой, и на охотничьей тропе, и на тропе войны. Это были высушенные лечебные травы, перетёртые с нутряным барсучьим жиром. Смазав раны дочери целебной мазью, Датунда, стал осторожно растирать её руки и стопы ног, и через какое-то время, прислонив ухо к груди девочки, услышал, а скорее почувствовал, что её сердечко бьётся уже ровнее и увереннее. Одновременно с надеждой на то, что дочь может выжить, Датунду охватил панический страх за жизнь, последнего в этом мире родного ему человечка. Словно придя в себя, он оглянулся вокруг, и только теперь понял, что уже почти стемнело. Нет, он не останется на этом месте, где сам воздух пропитан злом и болью, где над пепелищем уничтоженного селения, в дыму сожжённых вигвамов ещё витают духи их убитых жильцов. И эти духи могут унести с собой, едва держащуюся за израненное тело, душу его дочурки Нет-Но-Квы.
   Нужно было уходить отсюда, как можно быстрее и дальше. Подальше от бледнолицых, от их селений и фортов, в тот край, куда уходило спать солнце.
   Датунда осторожно уложил, всё ещё пребывающую в беспамятстве дочку на дно каноэ, и заботливо укрыл её своей рубахой. Оттолкнув лодку от берега, он вскочил в неё на ходу, и широкими мощными гребками послал каноэ по подхватившему утлое судёнышко течению реки Чаяхога к водным просторам озера Эри. Он без устали грёб всю ночь, стараясь как можно дальше отплыть от места, где оставалась их селение разорённое и осквернённое проклятыми бледнолицыми убийцами. По утру, когда взошло солнце, ведомое Датундой каноэ, оказалось на широком озёрном просторе между залитыми солнечным светом водами озера, и бескрайним сиянием неба. Нет-Но-Ква, наконец открыла глаза, и посмотрела на отца мутным ещё ничего не понимающим взглядом.
   И в эту минуту Датунда заплакал. Девочка была ещё слишком слаба, чтобы рассказать о том, что случилось в их селении. Она только смотрела, молча на лицо отца, по которому текли слёзы.
   Датунда отложив весло, схватил мешок, лежащий у него за спиной, и, торопясь и злясь на неподатливый узел, стал развязывать его горловину. Справившись, наконец, с завязкой, он нервно перебирал содержимое мешка, и наконец найдя, все-таки то, что искал, вынул из мешка нитку ярко красных бусин, и протянул их Нет-Но-Кве. Девочка, смотрела на покачивающиеся перед её полными боли и страдания глазами, столь желанные ею совсем недавно, блестящие в утреннем свете бусы. Наконец, она несмело потянулась дрожащей рукой к отцовскому подарку…
   Но в этот момент, с Датундой, что-то случилось. Он уже не думал о дочери, хотя его глаза смотрели на неё. Его мысли вновь обратились к бледнолицым захватчикам. Датунда, друг понял, что возможно в тот самый момент, когда он покупал у белого торговца эти бусы для Нет-Но-Квы, стальные иглы, и красную ткань для жены, соль, порох, и свинец для отливки пуль, другие белые люди, в это же время, убивали его семью, и жгли его вигвам и всё его селение! Нет! Ни он, ни его чудом выжившая в страшной резне дочурка, никогда больше не должны даже прикасаться к вещам белого человека!
   И он резким движением руки, вырвал, у только что взявшей в свои дрожащие ручки дочери, эти проклятые кроваво красные бусы. И тут же, не слушая тихого плача Нет-Но-Квы, отбросил их далеко в сторону от каноэ. А за тем стал по очереди вынимать из мешка купленные в фактории вещи, и бросать их в озёрную воду. Прочь, прочь, любое напоминание о белых людях! Пусть глубокие воды озера Эри, навсегда поглотят их проклятые вещи! Как жаль, что он не может, так же утопить и всех бледнолицых пришельцев!
    Выбросив за борт, все, что купил в фактории, Датунда, обвёл проясняющимся от приступа гнева взглядом, содержимое лодки, и ему на глаза попалось лежащее на дне каноэ ружьё. Взяв ружьё в руки, он сжал его на мгновение в ладонях, рассматривая громовоё железо бледнолицых, словно хотел его лучше запомнить, а потом изо всех швырнул ружьё в воду подальше от каноэ.

продолжение следует...