Внуки Сварога Любовь волчицы продолжение

Молодой сон сладок и крепок, но ещё затемно, казалось всего пару минут проспавшие воины, были разбужены грохотавшей горшками, и сварливым свистящим шёпотом командовавшей снохами, старухой старостихой.
- И чего это старухам, вечно с самого ранья неймётся?! – Сладко потягиваясь, проворчал Вьюн.
- Только разоспишься, только присниться тебе самая сласть, так какая-нибудь карга старая начинает горшками грохотать!
- Вставай, вставай, вояка! Или заспал всё? Мы же нынче на охоту идём.   Велеслав толкнул в бок, норовившего снова завернуться в нагретый сном, и такой уютный плащ Вьюна.
- Вестимо, какие сласти тебе снятся! – Поддержал предводителя, зевающий во весь рот Мачуга.
- А тебе, орясина дубовая, такого и во сне не видать! – слегка раздражённо вскинулся Вьюн. Но тут же, легко вскочил, и, как будто неспавши совсем, подпрыгивая босыми пятками по холодному полу, подскочил к суетящимся у печи хозяйкам.
- А чем, нас, хозяюшки добрые, с утреца попотчуют? – спросил он елейным голосом, принюхиваясь, и через спины женщин заглядывая в парующие горшки.
- Вот брюхо ненасытное! Такой малой, а больше меня ест и не растёт, видать не в коня корм, и куда у него только помещается? – почти умильно глядел на приятеля Мачуга.
- У него топка внутри, жарче нашего горит, вот всё быстрей и сгорает, и нового подкрепления требует, – так же улыбнулся, глядя на Вьюна, Велеслав.
- Сам, ты Мачуга, конь буланый! – беззлобно огрызнулся Вьюн.
- Ну-ка, будет лаяться! – натянув на ноги сапоги и притопнув пару раз, приказал своим гридням Велеслав.
- За мной, браточки, разомнём косточки!
    И не дожидаясь их, он выскочил на двор. Там, Велеслав, а вслед за ним и присоединившиеся к своему предводителю гридни, наскоро обтёрлись снегом, и, на несколько мгновений застыли, раскинув в стороны руки, и запрокинув головы смотря в иссиня чёрную, густо усыпанную сверкающими и переливающимися звёздами морозную бесконечность предутреннего неба.
- Боженьки, мои, красота-то, какая! – С блаженным восторгом, глубоко вдохнул прозрачный, и словно звенящий от мороза воздух, а затем, задержав его, наслаждаясь в лёгких, выдохнул заклубившийся на морозе пар Вьюн.
- Да, высок и прекрасен Сварогов шатёр! – Поддержал восторг Вьюна Велеслав.
    А разделявший, чувства товарищей, но не всегда умеющий выразить свои мысли в словах, Мачуга, только вздохнул глубоко, окутавшись облаком пара, а затем, набравши в широченные ладони большую пригоршню снега, вывалил её на спину Вьюну.
   По бабьи взвизгнув от неожиданности, Вьюн отскочил в сторону, и ответил коварному приятелю таким же снежным зарядом, и тут же скрылся за широкой спиной их предводителя.  С минуту, Велеслав, оказавшись, меж двух обсыпающих друг друга снегом гридней, стоял, смеясь в центре поднятой хохочущими юношами снежной круговерти. А потом, замолчав, прикрикнул, на не в меру увлёкшихся игрой приятелей:
- Да, уймитесь же, вы, наконец, что люди о нас подумают!
   Получив ещё по снежному заряду с обеих сторон, Велеслав, ухватил за шею сначала Вьюна, а потом, не без труда обхватив массивный загривок Мачуги, притянул их к себе, и смеясь, потащил в избу. Там они, наскоро одевшись, вместе с хозяевами помолились у божницы, и, перекусив слегка, стали снаряжаться на охоту. Одевши под шубы панцири, и вооружившись, почти как на битву, Раскрасневшиеся в предвкушении славного приключения, молодые воины, наконец, сопровождаемые сыновьями старосты, пошли к месту общего сбора. Хруско шагая по пушистому от крепкого морозца снегу, они с молодым восторгом дышали этим живящим и бодрящим морозным воздухом, и всё никак, не могли надышаться. Поглядывая в начинающее сереть небо, на котором поочерёдно гасли как огоньки в небесных окошках звёзды. Вьюн мечтательно вздохнул:
- Красотища-то, какая, братцы, живи, да радуйся! Люблю я, братушки, вы мои, морозные ночи. Они такие прозрачные, кажется, что звёзд, чуть не вдвое больше, чем летом! И чего это старики, такие скучные? Всё бы им ворчать! Как можно скучать под таким-то, небом?
 - Не хотят они на это самое небо, да ещё нам молодым завидуют, вот и ворчат, да скучают. – Рассудительно как всегда ответил ему, философ Мачуга.
- А я бы, хотел на небо слетать, да к богам с боженятами в окошки заглянуть! – Продолжал мечтать Вьюн. – Как там у них на небе, так ли как у нас на земле, или иначе как?
- Слетаешь ещё, не торопись, все там будем. – Скептично прогудел Мачуга.
- Экий, ты, скучный, как дед старый, Мачуга, дубинушка, ты, моя! Я же так, слетать хочу, что бы назад вернуться, да тебе же вот бескрылому всё рассказать, поведать про тайны небесные и земные!
   Велеслав, шёл, молча, наслаждаясь этим сулящим весёлый и насыщенный день, морозным утром. Он тихо улыбался, слушая вечные споры своих неразлучных с ним с детства приятелей. А сыновья старосты, оба уже не молодые, обременённые семьями и нелёгким крестьянским житьём бородатые мужики, только недоумённо переглядывались, слушая не понятный им разговор этих молодых и беззаботных дружинников.
   Слышала бы эти речи, наслаждающихся её морозом людей, сама Зима Царица! Порадовали бы они её, или ещё больше расстроили? Да ведь не в том суть, что злили, или забавляли повелительницу великого холода люди, Главное, что они её не боялись, а некоторые, даже как оказывалось, любили! А вот этой-то любви Зима боялась больше всего, любовь, своим жаром, заставляла отступать Царицу Зиму, и искать укрытия на далёком севере.
    Со всех концов селища, сбредались, кто поодиночке, кто группками мужики, неся с собой немудрёные, но добротные, местной Микулиной ковки охотничьи рогатины, у каждого за опояской торчал наточенный топор, или тупой колун, у многих были и простенькие самодельные охотничьи луки, и берестяные колчаны со стрелами. 
   Когда все собравшиеся на охоту селяне сошлись к околице, приковылял и старый Белун. На восточном краю неба всё расширяющейся и сияющей красным огнём полосой, разгоралась, предвещая ясный, но ветреный день, заря. К синим теням на снегу, прибавились розовые с каждой минутой, наливающиеся всё более насыщенным багрянцем тона.
- Вишь, как снег, будто кровью наливается! – Воскликнул кто-то из молодых парней державшихся немного в сторонке от взрослых мужчин.
- Значит, будет наша охота удачной, пустим волчинам кровушку! – Нарочито весёлым голосом, оглядывая собравшихся, по громче сказал молодёжный заводила Жихарь.
- Ты, свою-то кровушку не расплещи по лесу, охотничек. – Как всегда недовольно прогундел, ёжившийся, от утреннего морозца Гуня.
- Во-во, не лезь по перёд Гуни, Жихарка! Он, вам, молодёжи, ещё покажет, как зверя лютого на рогатину брать. Только позади тоже не становись, а то могёт, ветрами духмяными сдуть, когда Гуня на бирюков кинется! – Криво улыбнулся Микула, и все дружно загоготали, и над храбрящимися парнями, и над зло, ощерившимся на кузнеца Гуней.
- Ну, будя зубоскалить! Воздадим хвалу Солнышку Ясному, предпоследний ноне день светит нам старый Хорс Дажьбог, завтра покинет он нас на заре вечерней, а ночью возродится Колядой младенчиком!
- Эх, поколядуем завтра на славу! – Снова не удержался неугомонный Жихарь.
   Старейшина, не сказав ничего, только зыркнул строго из-под лохматых седых бровей. Затем, обратившись лицом к востоку, Белун, и вслед за ним все остальные охотники, молитвой встретили приход стареющего, растратившего последние силы в борьбе с царицей Зимой, Хорса Дажьбога.
- О, Трисветлое Солнце, наше! Всеблагой, Хорс Дажьбог!
  предпоследний день ныне, Ты, даришь нам свет свой.
  Благостен и мирен уход, твой, Владыка Небесный!
  Даруй нам Боже Ясный, удачу в делах наших земных.
  Молитвой смиренной провожаем мы уход, твой,
  И радостной песней восславим воскресение огня твоего небесного,
  Рождение, Коляды солнца юного!!!
  Вознеся молитву солнцу, Велеслав с товарищами, и селяне, наконец, закинув за спины не нужные пока снегоступы, спустились на речной лёд, и пошагали к заснеженной стене леса. Ходко с весёлым хрустом пересекли охотники замёрзшую реку, и, выйдя на противоположный берег, приладили к ногам широкие охотничьи лыжи. Велеслав, главенство, которого все приняли как нечто само собой разумеющееся, повернулся к жаждавшему поквитаться с волками кузнецу.
- Ну, Микула, ступай теперь вперёд, показывай дорогу.
   Молча, кивнув головой, сельский коваль решительно затопал снегоступами по снежной целине, и уже в скорости нашёл, слегка припорошённый ночным снежком, свой с сынишкой вчерашний след. За пробивающим лыжню кузнецом устремились, расширяя тропу, остальные охотники. Подшучивая друг над другом, и в особенности над трусоватым скептиком Гуней, мужчины, всё больше углублялись в лес. Прошла пара часов, и многие из добровольных охотников уже начали жалеть о своём благом порыве, притомились мужики по снегам глубоким ноги бить. Подрастеряв охотничий задор, они проголодались на морозце, и доставая на ходу из-за пазух узелки с прихваченной из дома снедью, жевали. Вьюн насмешливо поглядывал на угрюмо жующих, и заметно уставших селян.
- Не надолго хватило-то охотничков сиволапых. Глядико, бредут еле ноги переставляют, а скажи им сейчас, что бы к селищу поворачивали, так, небось, как зайцы длинноухие поскачут!
- А я, сейчас, тоже на зубок перехватил бы, чего-нибудь. – Вздохнул Мачуга.
- Ничего порастряси жирок-то, Мачуга. – Улыбнулся Велеслав. – Тебе, это только на пользу пойдёт, а то скоро вместо коня тебе, тура лесного под седло пристраивать придётся.
- А, что и пристрою! – Охотно поддержал шутку Велеслава Мачуга. – Как поскачу в битву на буйволище рогатом, какой ворог устоит передо мной!
- Да уж, с тебя станется! – Засмеялся Вьюн, - Как увидят вороги, что медведь с дубиной на корове на них скачет, так все и разбегутся. И дорогу к нам забудут! И внукам, да правнукам путь на Росскую землю закажут! Там на Руси – скажут они, живёт страшный Буря богатырь, коровий сын, медвежий внук! Кого богатырь дубиной не побьёт, того его корова, копытами затопчет, да навозом заляпает!!!
- Да хоть бы и так, главное, чтобы не лезли, те вороги на землю нашу, а там, с перепугу, или со смеху, какая разница! – Смеялся вместе со всеми добродушный богатырь.
- Да, кстати о медведях, не в лесу будь они помянуты - слегка подмигнув Велеславу, невинно продолжил Вьюн.
- Интересно, что за историю про бера косолапого и жену пастуха недотёпы хотел вчера вечером рассказать тот мужик, да староста помешал?
- Ты, уж вовсе забылся, Вьюнок! В чащобе лесной топтыгина его именем настоящем поминаешь! – строго взглянул на не в меру развеселившегося кмета Велеслав.
- Да ладно, косолапые сейчас спят крепко, авось не услышат, - сделав всё же обережный знак, снова подмигнул Велеславу Вьюн. 
- Не знаю, что за история приключилась с жинкой того пастуха, а мне один бортник старый, что борти с мёдом приносил батюшке, такую притчу рассказывал…
 Решил всё-таки поддержать розыгрыш Велеслав.
- Ну, ну…,  - нарочито наивно округлил глаза Вьюн.
 Мачуга, делая вид, что не слушает своих спутников, сосредоточенно скрипел своими снегоступами.
- А дело было так, в стародавние времена, когда звери ещё могли говорить по человечьи. Пошла одна молодка в лес по грибы, да по ягоды. Вот, подоткнула она подол повыше, чтобы росой его не замочить, и забралась в густой малинник ягоды собирать. Только слышит, кто-то сопит у неё за спиной. Оборотилась бабёнка, а позади топтыгин стоит, принюхивается. Попятилась она от страха, да за валежину запнулась, и грохнулась на спину. Лежит, ногами к верху, пошевелиться боится, подол, до самого пупа задрался, и вся малиной обсыпалась. А косолапый-то, видать в первой с женщиной, а может, и вовсе с человеком встретился, вот и стал он молодку ту, обнюхивать, да малину с её живота слизывать. А ей, и страшно, и щекотно так, что аж в жар бросает. Одначе видит она, что топтыгин незлой осмелела и говорит медведю:
- Ты, что же это Потап косолапый наделал?! Вишь, как разодрал меня всю! Уходила я, в лес целёхонька, а вернусь с дырой, что я маменьке с папашей скажу?!
   Поглядел медведь и впрямь, прореха меж ног у молодки виднеется. И сквозь неё вроде даже нутро видать! Испугался косолапый, что красу её порушил. А деваха, в раж вошла, и возмещения порухи своей требует, чтобы ей медведь малины, да бортей с мёдом в селище принёс! Убежал топтыгин в самую чащу, а на другой день и впрямь колоду с мёдом девахи той отец на пороге их землянки нашёл. С той поры все бабы и девки, встретив ненароком медведя в лесу, подолы задирают, да красу свою ему кажут, а медведи, памятуя, что с их сродником лохматым было, от той красы бабьей, как от огня бегут!
- Так вот, почему наш Мачуга в шкуру медвежью рядится! – закатился смехом Вьюн. - Небось, ждёт, что и его молодайки, за топтыгина приняв, подолы на голову задирать будут!
- Тьфу!!! – в сердцах сплюнул, как мак покрасневший Мачуга. - Срамно даже слушать вас! А от тебя, Ярославич, я такого не ожидал, стыд-то какой!
 Тут пришла пора покраснеть слегка Велеславу. А бесстыжий Вьюн, чуть не покатом катался от смеха, приседая и захлёбываясь.
   В это время, Микула и шедшие за ним следом мужики вышли на ту самую поляну, где накануне кузнец сразился с волками. Выйдя на середину утоптанной поляны, Микула остановился, оглядываясь, и разводя руками, слегка поворачивался, словно говоря: «Ну вот, люди добрые, сами посмотрите, не врал я вам». А подтянувшиеся селяне, с опасливым восторгом рассматривали место не бывалого побоища, всё сплошь истоптанное волчьими и человеческими следами, и испятнанное темнеющими сквозь тонкий слой выпавшего ночью снежка, бурыми плямами застывшей крови.
- Да, досталось тебе, Микула!
- Только посмотрите, следы-то волчьи, какие здоровущие! Редкие зверюги, на тебя, наскочили! И как только, ты, жив остался?
   Подошёл и Велеслав со своими кметами. Осмотрев волчьи следы, и приложив к ним ладонь с растопыренными пальцами, Вьюн, поджав губы, почтительно покачал головой, и снизу вверх, взглянув на Велеслава, сказал:
- Коваль-то, не в рубашке, а видать, в целом тулупе родился! Я таких больших следов волчьих, ещё никогда не видел. Знатные, должны быть бирюки, с такими-то лапищами, это, какого же роста они вымахали? Да такой шкурой целого коня накрыть можно! Будет, что князю с княгинею в подарок преподнести. Только бы теперь выследить их, да заполевать!
- Ага, - улыбнулся Мачуга, - или они нас. Кому только они наши шкуры преподнесут, лешаку местному, или самому Волчьему Пастырю?
   На Велеслава, вид поляны, и размер волчьих следов, тоже произвели должное впечатление, и ему не терпелось встретиться с этими необычными волками. Весь в предвкушении схватки с новым серьёзным противником, он поторопил Вьюна.
- Так, что же, ты? Давай, самое время показать какой ты следопыт.
- Уж это, мы быстро спроворим! По снегу, да по кровавому следу, тут слепым надо быть, чтобы не вытропить бирюков. 
  И в самом деле, от поляны, дальше в глубь лесной заснеженной чащи, вели чёткие цепочки следов, и некоторые сопровождались пятнами расплывшейся по снегу крови.
- Да, коваль хорошую трёпку волчищам задал! Только бы, он не сильно шкуры им попортил.
- Брось, ты, Вьюн, в самом-то деле! Что, ты, не поймавши зверя, всё о шкуре его печешься? Удачу спугнёшь! – прикрикнул на вёрткого гридня Велеслав.
   Рассыпавшись цепью по лесу, охотники начали облаву. Вопя что есть мочи, и грохоча трещотками, мужики, как утки переваливаясь с бока на бок ковыляли на широких снегоступах по глубокому снегу. От поднятого ими дикого шума, вспархивали с деревьев и разлетались кто куда птицы, от красных как яблоки, рассыпанные по снегу снегирей, и сине-жёлтых синиц. До переодевшихся на зиму в белые перья куропаток и тяжёлых на подъём глухарей и тетеревов, чьи почти чёрные перья, радужно отливали на солнце, сапфировой синевой, и изумрудной зеленью. Разбегались в облаках снежной пыли зайцы, косули, и гордые олени, не спеша, трусил, высоко вздымая голенастые ноги, и недовольно оглядываясь, лесной великан сохатый лось.
- Да что же, они так разорались! Ведь весь лес распугают! Они же, не загонщики, и там нет других охотников, что бы встретить поднятое с лёжки зверьё. Такой гвалт подняли, тут, не то, что волка, а мыши лесной не заполюем! – возмущался Вьюн.
- А мне сдаётся, что не шибко мужички хотят с бирюками встретиться, вот, и галдят так, от великой храбрости своей мужицкой - скептично ухмыльнулся Велеслав.
   А Мачуга разочарованно проворчал:
- Зря только поднялись в такую рань, да ноги по сугробам ломали.
- Одно слово смерды - вонючки, что они в благородном деле охоты понимать могут! – Начал яриться Вьюн. Но тут его, да и всех других охотников, привлёк крик:
- Смотрите! Смотрите! Вон они!
   Велеслав с гриднями поспешили на голос, и выбежали на широкий лесной распадок лишь изредка утыканный небольшими деревцами в снежных одёжках, да невысоким почти полностью заваленным снегом кустарником. И здесь, они, наконец-то увидели тех, ради встречи с кем они уже третий час брели по снежной целине. С другой стороны прогалины, не стараясь скрыться в чаще, а напротив, прямо на охотников, поднимая облака снежной пыли, мчались волки. И вели волчью стаю, судя по всему, те самые здоровущие бирюки, с которыми вчера бился Микула, и чьи огромные следы, несколько минут назад с восторгом изучал Вьюн. Роста они были, и впрямь для волков непомерного, с доброго телёнка, и шкуры на них были славные, густой и длинный почти белый мех, серебрясь волнами, вился, распушаясь от возбуждения атаки, и скорости волчьего бега. Рассекая снежную целину сугробов и вздымая целые сверкающие буруны рыхлого снега волчищи, как боевые струги взлетали и опадали в бурных снежных волнах. 
   Да это были те волки, что напали на кузнеца, вот только ни одного следа вчерашнего боя, на их великолепных шубах не было заметно. Зато кузнец, после встречи с ними, был весь в лубяных повязках.
   Мысль об этом непонятном явлении, вспышкой молнии блеснула в голове Велеслава, а руки его, сами привычно и умело выхватили из-за спины лук, а из рукавицы, сохраняемую в тепле, чтобы не перемёрзла тетиву. Накинув петлю тетивы, на один конец лука, он быстро перевернул его, и уперев в пятку правой ноги, левым коленом, слегка подсев, легко согнул тугое боевое орудие, набросил вторую петлю тетивы на его противоположный рог. Левая рука ещё перехватывала лук за его центр, а правая уже извлекала из колчана стрелу с широким стальным жалом наконечника. Делая всё это, Велеслав не спускал глаз с несущегося прямо на него вожака стаи. И вот, стрела легла на тетиву, руки Велеслава поднялись, и начали, опускаясь расходиться в стороны, левая, сгибала лук на встречу волку, а правая натягивала тетиву на себя, пока оперение стрелы не коснулось правого уха. Велеслав, на мгновенье замер, бегущий на него волк, взмыл в очередном прыжке, отпускаемая тетива звонко щёлкнула, и стрела понеслась на встречу волку. И попала она как раз туда, куда её и послали, то есть между мощных волчьих лопаток, в тот момент, когда волк опустился передними ногами на снег. Вот только никакого эффекта на волка эта смертоносная посланница не произвела, он, будто и не заметил глубоко вонзившейся в него стрелы, разве только слегка передёрнул плечами, меж которых едва торчал конец стрелы, и на нём, будто украшение оперение из полосатых ястребиных перьев. А волчище всё так же, буквально летел над сугробами к Велеславу. Вторая выпущенная почти в упор стрела, глубоко вонзилась в широкую волчью грудь, но лишь слегка замедлила его стремительный бег к добыче. Да именно к добыче! И добычей этой, должны были стать люди, так самонадеянно и шумно вторгшиеся на чужую территорию.
   Бросив быстрый взгляд по сторонам, Велеслав убедился, что стрелы других охотников, особенно выпущенные в шестёрку вожаков, ведущую за собой всю остальную стаю, так же не причинили им, никакого сколь либо заметного ущерба.  Пара-тройка более мелких волков валялись сражённые стрелами, да ещё парочка скуля и подвывая, вертелась пытаясь зубами дотянуться до пронзивших их тела стрел, и только один из шестёрки крупных вожаков, этих диковинных зверей, получив стрелу под переднюю ногу, слегка захромал. Но в тот же миг, извернувшись, вырвал зубами мешавшую бежать стрелу, и через несколько мгновений уже набросился на стрелявшего в него охотника. 
- А ведь это волки на нас охотятся, а не мы на волков! И стрелы, этих огромных тварей не берут! Прав был кузнец, перевертни это! Оборотни - вовкулаки!!!
   Мысли эти, не одному Велеславу пришли в голову, и хотя несколько волков, из тех, что были поменьше, уже, визжа, кувыркались в снегу, пятная его белизну своей кровью, со всех сторон неслись панические выкрики:
- Да их же стрелы не берут!
- Оборотни это!!
- Перуне Владыка, оборони нас!!!
- Вовкулаки это! Спасайтесь, мужики!!!
   Сельские охотники бросились, кто куда, горохом рассыпавшись по заснеженному распадку. Одни, что оказались по крепче духом, ещё пытались отбиваться, кто как мог, от наседавших на них волков. А других, неуклюже, скачущих по сугробам в широких снегоступах, волки догоняли, и повалив на снег, с остервенением рвали их толстые полушубки, в жажде поскорей добраться до живого тела, и отведать горячей плоти и крови этих горе охотников.   
   Однако наблюдать за всем этим разгромом, Велеславу было некогда, на него самого, уже летел в смертоносном прыжке, украшенный двумя его стрелами, огромный волчище. На короткое, как вспышка молнии  перуницы мгновение, глаза волка, и человека встретились, и Велеслав, отчётливо разглядел, что под серебристой звериной шерстью светились человеческие глаза! И не было в этих глазах злобы, а только охотничий азарт, и непоколебимая уверенность в собственном превосходстве, и своей неизбежной победе. Гипнотизирующий взгляд этого неуязвимого зверя, на несколько мгновений, словно парализовал душу Велеслава, и его волю:
- Вот и всё, это конец! – Отстранённо мелькнула спокойная мысль.
   Но выручило Велеслава его, действующее само по себе, тренированное тело воина. Левая рука, отбросила не нужный в этот миг лук, а правая, всё ещё сжимавшая очередную вынутую из колчана стрелу, вылетела вперёд на встречу, опускавшемуся на Велеслава волку. Пройдя между вытянутых вперёд, мощных с растопыренными когтями волчьих лап, зажатая в кулаке витязя стрела, ударила волка стальным жалом своего наконечника, под нижнюю челюсть распахнутой в торжествующем рёве пасти. Пробив насквозь нижнюю челюсть и язык, наконечник, глубоко вонзился волку в верхнее нёбо. Оставив стрелу в волчьей пасти, тело воина, кувырком вперёд, ушло под пролетавшего над ним волка. И только когда Велеслав, оказался позади, упавшего на снег, рычащего, и пытающегося лапами сломать стрелу зверя, его тело и мысли, вновь обрели единство. Вырвав из ножен меч, Велеслав, взмахнул им, намереваясь надвое развалить зверюгу, который волчком кружился, орошая снег вокруг себя хлещущей из пробитой пасти кровью. Но тут, мелькнула серая тень, и на стальном наруче правой руки, занесшей над волчищей меч, со скрежетом сомкнулись зубы другого спасающего своего вожака волка. Звериные клыки, не смогли пронзить сталь прикрывавшего предплечье доспеха, но сила удара по руке, и инерция волчьего прыжка, вновь повергли Велеслава на снег. Стальной захват мощных волчьих челюстей, причинял сильную давящую боль, и напрочь сковывал движения правой руки. Однако, извернувшись Велеслав, смог левой рукой вынуть из-за голенища сапога, узкий, как бритва острый засапожный нож, и несколько раз вонзить его в волчий бок. А когда, раненый зверь слегка обмяк и ослабил хватку сжимавших правую руку челюстей, Велеслав, вырвал её из волчьей пасти, и пригвоздил истекающего кровью волка к снегу.
   А вокруг Велеслава, прикончившего, наконец, своего первого волка, в этой странной охоте, не похожей ни на одну из тех, в которых ему доводилось участвовать прежде, а перешедшей в битву между людьми и зверями, продолжался разгром человеческого войска. Нестойкие в бою, да собственно, не на бой и собиравшиеся селяне, в лучшем случае, кое-как отмахивались от волков, кто топором, кто рогатиной. А другие мужики, и таких было большинство, уже даже не пытались бежать, а настигнутые серыми лесными воинами, нелепыми клубками, как ежи без колючек катались по снегу, закрывая от волков головы, и надеясь только на толщину и прочность своих грубых домашней выделки тулупов. Но и тулупы эти были на многих мужиках, уже изодранны в клочья, и кровь людская обагрила утоптанный охотниками и их жертвами снег. Вот только, охотники и дичь давно поменялись местами. Один только кузнец Микула, крушил волчьи хребты и головы своим кузнечным молотом. Да сражавшиеся спина к спине, великан Мачуга, мозжащий всех и вся, кто попадался под удары его Перуновой дубины, и бившийся о двуручь, с слегка изогнутым степняцким мечом в правой руке, и боевым топориком на длинной рукояти в левой, Вьюн. Оказывали достойное сопротивление волчьему воинству, и его явно не простым предводителям.
 И если большинству волков, которые нападали на умело и деловито отбивавшихся от их наскоков гридней, достаточно было получить добрый удар дубины, или полосующий вздыбленные волчьи шкуры удар кривого меча, что бы они, визжа и обливаясь кровью, обращались в бегство. То их словно зачарованным вожакам, меч и топор Вьюна, не наносили явного ущерба, и только, на несколько мгновений заставляли отступить, чтобы собраться для следующего прыжка. Единственное оружие, под чьи удары они старались не попадать, была выращенная Перуновыми волхвами, Мачугина дубина. Её кабаньих клыков, и особенно стеклянисто поблёскивавших острых жал Перуновой стрелы, волчьи вожаки явно побаивались, чувствуя видимо их сакральную мощь. И когда, один, а вслед за ним и другой из этих необычных волков, всё-таки попали под её удары, они, как и другие волки, буквально отлетели от Мачуги и Вьюна, будто ветром подхваченные, и уж более не пытались нападать на эту пару слаженно сражающихся воинов.
- Вот, попали, так попали мы, братишечка, как курята в ощип! – получив короткую передышку, тяжело дыша, прохрипел Вьюн.
- Это точно, Вьюнок. Пошли мы за волчьими шкурами, да как бы свои, в лесу не оставить! – Отдуваясь, как после долгого бега, выдохнул, уже слегка притомившийся махать своей тяжёлой дубиной, Мачуга.
   Утерев лицо от залившей его волчьей крови, Велеслав оглянулся вокруг. В считанные мгновенья, обозрев место яростной схватки, и оценив, довольно безрадостное для охотников нежданно превратившихся в добычу положение, Велеслав, от которого в этом небывалом бою уже мало что зависело, решил пробиваться к своим гридням, и вместе с ними биться до конца, каким бы он ни был. Пытаясь подбодрить мужиков, он крикнул, что было мочи:
- Держись дружней, мужики! Микула вчера один был, и то отбился! Не уж-то, мы все вместе оплошаем, перед зверьём лесным?!
- Надысь, и волков, небось, поменьше было! – прогундосил, выбираясь из сугроба неподалёку, оборванный, но без единой царапины Гуня.
 Услышав, знакомый, но в этот миг, совсем не раздражавший его голос, Велеслав, невесело улыбнулся:
- Ты-то, почем знаешь, сколько их вчера было?
- Так Микула, сказывал… - начал было оправдываться Гуня, и вдруг, вскрикнул:
- Берегись, боярин, сзади!!!
   Инстинктивно вжав голову в плечи, и присев, услышав предостерегающий крик, Велеслав, ощутил сильнейший толчок в спину, и боль в волосах, будто кто-то пытался совать их с головы вместе с кожей, затылок, будто кипятком обварили, по лицу и плечам Велеслава полилась горячая кровь.
   Это – всего  на несколько мгновений опрометчиво забытый Велеславом волчий вожак, избавившись наконец, от пробившей его пасть стрелы, сзади набросился на своего обидчика. Зверюга, как орех разгрыз бы голову Велеслава, но вовремя предупреждённый витязь, присел, и волчьи клыки, схватили только шапку, прихватив вместе с ней и волосы, а залившая витязя кровь хлестала из разодранной стрелой волчьей пасти. Не удержавшись на спине упавшего, на колени воина, волк, кувыркнувшись по снегу, ловко вскочил на ноги. Выплюнув вместе с шапкой Велеслава, изрядный комок быстро сворачивавшейся крови, он на миг замер перед прыжком, ощерив окровавленную пасть, и теперь в его человеческих глазах, вместо охотничьего задора, горела, только звериная злоба, и желание в клочья разорвать врага. Эта ярость и подвела бездумно бросившегося на Велеслава волка. Привставший на одно колено витязь, легко поднырнул под летящего на него волка, и держа меч двумя руками, полоснул по мохнатому волчьему брюху. А когда, теряющий внутренности из рассечённого во всю длину брюха волк, корчась, рухнул на снег, Велеслав, широким замахом, с разворота, снес ему его большую лохматую голову. Упав на залитый кровью снег, отрубленная волчья голова, покатилась, брызжа кровью, и остановившись с задранной к небу пастью, вдруг громко и тоскливо взвыла. Замерев, Велеслав с ужасом смотрел на эту слишком большую для обычного зверя обезглавленную тушу. И на огромную волчью голову, которая, даже будучи отделенной, от тела, продолжала выть. А невольно видевший всю схватку, и её жуткий конец, Гуня, снова полез закапываться в сугроб. 
   Но самым неожиданным было то, что этот тоскливый вой подхватили все волки, и, прекратив нападать на людей, в считанные мгновения, продолжая жалобно выть, скрылись в лесу.
   Обрадованные нежданно свалившейся на них победой, а для многих, и избавлением от неминуемой смерти, мужики, принялись победно вопить, и обниматься. К Велеславу, подбежали возбуждённые небывалой битвой Мачуга и Вьюн.
- Ну, как ты, Ярославич?! Вот так денёк выдался, ничего себе развеялись охотой! Пошли по шерсть, да чуть сами, стриженными не остались. – Затараторил неуёмный Вьюн. А сердобольный Мачуга, увидев кровь на волосах и лице Велеслава, рванулся к своему командиру.
- Да ты никак ранен, Ярославич?!
  Осторожно проведя по слипшимся от крови волосам, Велеслав, слегка поморщился. И брезгливо посмотрев на перепачканную волчьей кровью ладонь, наклонившись, обтёр её об снег.
- Похоже, Боги миловали, кровь эта не моя, а волчья. Сиганул, тут один, на меня сзади, да на свою же погибель. Однако же за малым делом, он мне голову не откусил! Пасть у бирюка скажу я вам, была по боле медвежьей…
- Да, вот уж, зверюги, так зверюги, в первый раз я таких встретил! А хитры-то в бою как люди! Однако ж завалил таки, ты, одного из этих волчьих предводителей. Славная добыча, бой такой нежданный приняли, будет всё-таки, что князю в дар преподнести! – С несколько нервозной весёлостью, продолжал тараторить Вьюн. И вынув из-за голенища засапожник, как по оселку, дважды провёл клинком по ладони.
- Дайка, я раздену этого красавца, шуба ему, уже не понадобится. Ну, где он…
   Вьюн, заглядывая, через плечо Велеслава, двинулся, было к поверженному Велеславом волку, но, не договорив, замер на полуслове. А Велеслав, увидел, как карие миндалины Вьюновых глаз, вперившись во что-то за его спиной, стали округляться и вылезать из орбит.
- Ты, что, Вьюнок? Никак, самого царя подземного Вия Нияна увидал? – Недоумённо улыбаясь, спросил, Велеслав гридня, беззвучно шевелящего губами, и указывающего клинком ножа, ему за спину. Мачуга, отодвигая онемевшего приятеля, решительно шагнул вперёд, и тоже замер, изумлённо раскрыв рот. А бедолага Гуня, только-только, наполовину вылезший из своего снежного укрытия, как давеча в избе старосты, при виде внезапно явившегося кузнеца, так и теперь, словно от мух отмахиваясь, размахивал руками, чурался и пятился, в уже почти ставший ему домом родным сугроб.
- Да, что с вами, со всеми?! – Всплеснул руками Велеслав. Он, наконец, оглянулся, и понял, что так сильно подействовало на его видавших виды гридней.
  Позади него, в кроваво-снежном месиве, вместо мёртвого волка, лежало обезглавленное человеческое тело, а немного в стороне, там, куда откатилась волчья голова, раскрыв рот с оскаленными зубами, уставилась неподвижными глазами в небо бородатая мужская голова. И мускулистое обнажённое тело, и большая, с всклокоченными, залипшими запёкшейся кровью длинными волосами и бородой голова, принадлежали при жизни, крупному и уже немолодому мужчине.
  Мужики, подтягиваясь к своим предводителям,  шумно обсуждали пережитой страх, и похвалялись, реальными и вымышленными подвигами. Но подойдя ближе к Велеславу, все они, как по команде смолкали. Подошёл, наконец, и заботливо вытирающий тряпицей свою кувалду кузнец. Раздвигая молчавших уставившись в одну точку мужиков, Микула спросил:
- Что, застыли, как истуканы? Какая тут у вас диковина?
  Пришёл теперь и его черёд удивляться. Но, кузнец, не долго пребывал в недоумении. После своего вчерашнего столкновения с этой стаей, да и из-за некоторых деталей сегодняшней охоты превратившейся в сражение, он словно ожидал, чего-то подобного. Опустив кувалду, Микула, сняв шапку, устало вытер ею вспотевший лоб. И ни кому конкретно не обращаясь, спокойно сказал:
- Говорил же я, вам, что это вовкулаки, не верили мне. А теперь стоите рты разинувши.
- Да, дядя, великие чудеса в ваших лесах водятся! – сказал кузнецу, пришедший в себя Велеслав.
- Однако, - он обратился уже ко всем столпившимся вокруг него мужикам: - Поглазели, на чудо чудное, а теперь, собирайте раненых, и пора домой возвращаться. День сегодняшний, самый короткий в году, не хватало нам ещё заночевать в этом лесу расчудесном.
  Поплевав на все четыре стороны, и пробормотав наскоро обережные заговоры, мужики, и впрямь, топливо засобирались в обратный путь. А осторожный Гуня, достал из-за пазухи мешочек с драгоценной солью, и выгребая сероватые кристаллики дрожащими от страха и жадности заскорузлыми пальцами, разбросал вокруг поверженного оборотня несколько щепоток. Самые домовитые селяне, с истинной крестьянской прижимистостью – не пропадать же добру, быстро сняли шкуры с нескольких убитых волков. Они, конечно сначала опасливо потыкали рогатинами в начавшие быстро коченеть волчьи туши, но убедившись, что эти волки обычные и ни во что превращаться не собираются, быстрёхонько управились раздев-ободрав своих недавних противников. А Микула с Вьюном, обошли поляну, осматривая раны, и перевязывая изодранных волчьими зубами односельчан.  На счастье, никто из селян не погиб, а троих изрядно искусанных волками неудалых охотников, уложили на сооружённые из молоденьких сосенок волокуши, и ходко, будто и не было долгого похода и изнуряющей схватки с волками, мужики отправились к своим родным очагам.
   Бросив последний взгляд, на убитого им оборотня, Велеслав, брезгливо передёрнул плечами, и нащупав под одеждой обереги, не оглядываясь пошёл вслед за всеми. Последним роковую поляну покинул, повозившись возле мёртвого тела оборотня кузнец. По мере отдаления от места побоища, по колонне спешащих к дому охотников, пошёл всё усиливаясь говорок, мужики обсуждали жуткую небывальщину, участниками которой им всем пришлось стать. С тревогой, прикидывали они так и эдак, что теперь ждёт их, и всю Белунову Падь. Но, не обошлось, как это всегда бывает после охоты или сражения, и без шуток и подначек. Больше всего, опять же доставалось, просидевшему, почти всю схватку зарывшись в сугроб Гунне. Догнав односельчан, Микула, проходя мимо него, нарочито понюхал воздух, и похлопав Гуню по изодранному, но меньше, чем у других мужиков тулупу, весело сказал:
- Вишь, Гуня, тебя бирюки почти не тронули. Говорил же я, что они навоза не едят!
   Все мужики, дружно засмеялись. Но, за втянувшего в плечи голову Гуню, вступился, подошедший к ним Велеслав:
 - Ты, Микула, Гуню не обижай! Если бы не он, не быть бы мне сегодня живу. И в бою, и на охоте, у каждого, своя роль, и Гуня, со своей, сегодня славно справился. Спасибо тебе, Гуня, не знаю, к сожалению, как тебя по батюшке величать, земной поклон тебе, что упредил меня вовремя. Тот миг, что ты, мне дал, дорогого стоит!
   Гуня, от неожиданной похвалы, и учтивых, благодарственных слов молодого боярина, аж раздулся весь. Он, торжествуя, гордо обвёл глазами притихших односельчан, и в тоже время слегка смущаясь, ответил Велеславу:
- Да, что уж там, ратное дело известно, на взаимной выручке держится, мы же, в одном строю сражались.
  Немного ревнуя, к заслуженной мужиком похвале их командира, Вьюн, проходя мимо Гуни, надвинул ему шапку на глаза.
- Ишь, дядя, ты уже, из землеробов, в дружинники княжеские сиганул! Думаешь, ратный хлеб, легче крестьянского?
- Не гордись, званьем воинским, Вьюн! – Оборвал гридня Велеслав, - Сколь, не тяжёл ратный хлебушек, а сперва, его землероб вырастить должен. Да, потом своим трудовым, каждый колосок полить! Так-то вот. И, мы люди ратные, помнить должны, что, мы кровью и жизнями своими, а крестьяне землепашцы потом трудовым, все вместе, даже не князю нашему светлому, а земле родной – матери нашей общей служим!
   Мужики, согласно закивали своими бородатыми головами.
- Верное дело говоришь, боярин.
- Хоть и молод, ты, ещё, однако помудрее многих советников княжеских будешь.
- Жаль только, не все, ох, не все, кто к князю близок, так жизнь понимают. Однако, поторапливаться надо, гляньте-ка, как завьюживать начинает! – подвёл итог разговора Микула. И, помахав рукой отставшим мужикам, крикнул:
- Эй, вы, там! Чего ползёте, как три дня не евши?! Поднажми пятками на лыжи, мужички, а то, если не бирюки, так метель завируха нас, в этой чаще упокоит!
- Ишь, как задула губастая! – проворчал, поднимая ворот тулупа Мачуга. – Хоть бы, догадались в селище к нашему приходу баньку истопить.
- Да, банька, после охоты сегодняшней кровавой, нам не помешает. Кровищу-то с себя смыть, а то, на мне уже всё пиком-колом от неё стоит! – ёжась от ветра и отвращения, - сказал Велеслав.
   А метель, и впрямь, начавшись лёгким ветерком поднявшим серебряную снежную пыль с сугробов, и верхушек деревьев, разыгрывалась не на шутку. Несколько минут, лес был словно охвачен холодным пожаром, укрытые снегом деревья, как будто дымились сверкающим белым дымом – срываемого с них ветром снежного одеяния. А потом, обвалом повалил, густой и крупный снег. Одно было хорошо, что ветер дул в спину, словно старалась Метелица Курева поскорее изгнать из леса этих неугомонных людишек, опять испортивших всю красоту и покой владений её Великой Матери - царицы Зимы Морены.

                ***
   В полной темноте, подгоняемые хлёсткими снежными зарядами, добрались охотники до Белуновой Пади. В селище никто не спал, и все, не говоря уже о семьях ушедших в лес охотников, не знали, что и думать, и как всегда, первыми приходили в головы томящихся в неизвестности людей, самые мрачные мысли.
  Акулина жена кузнеца, и несколько других женщин, то и дело выходили к околице, с тревогой вглядываясь в слепящую снежную круговерть. Опасаясь накликать беду, они, скрывали свои страхи, а на словах, бранили припозднившихся в лесу мужей.
  Но вот, наконец, в белых волнах метели, на речном льду замаячили тёмные фигурки возвращавшихся охотников, и женщины, выкликая имена мужей, бросились им навстречу. Найдя среди устало бредущих мужчин своих мужей, селянки сначала бросались им на шею, а потом, подхватив их под руку, ворча, как на заигравшихся детей, торопливо тащили по домам. Те, немногие, кого не встретили жёны, подсмеивались над уводимыми под женским конвоем односельчанами, но в душе, завидовали им, и тому беспокойству, с которым ждали их любящие жёны.
- А моя-то, и не почешется, хоть бы я и вовсе не вернулся! – невесело подумал, кое-кто из них. И доставив раненых по домам, мрачные охотники побрели к своим избам.
   Ведя под руки искусанного волками младшего сына старейшины, вернулись к приютившему их крову и Велеслав с гриднями и старшим сыном Белуна. Сдав раненого на руки разохавшихся женщин, Велеслав и Мачуга с Вьюном, немедля отправились в столь желанную после трудного дня, жарко натопленную баню.
   Сбросив заскорузлую от теперь уже непонятно, чьей – волчьей или человеческой крови одежду, Велеслав, вылив на себя два ушата подогретой хозяевами воды, блаженно растянулся на деревянном полке. Вьюн же с Мачугой, поддав на раскалённую каменку парочку ковшей кваса, в заполнивших баню душистых облаках пара, окатив, друг дружку водой, принялись по очереди хлестать своего предводителя распаренными дубовыми вениками. Постанывая от удовольствия, Велеслав, то играл натруженными за день мышцами, то совершенно расслаблялся, отдавая горячему пару всю накопившуюся в теле усталость. А затем, вскочив с полки, словно и не было долгого похода по заснеженному лесу, и тяжёлой схватки с волками и их зачарованным предводителем, Велеслав, схватил в каждую руку по новому венику, и вращая ими словно двумя клинками, начал охаживать распаренными ветвями своих верных гридней. Мачуга и Вьюн, притворно взвизгивали, и закрываясь руками, шутливо просили пощады. Наконец, напарившись вдоволь, вся тройка, в облаках горячего пара выскочила в бушующую на дворе снежную завируху, и с разбегу, словно в воду нырнули в наваленные у плетня свежие сугробы. Ухая, словно сычи, облепленные снегом воины, вернулись в баню, и ещё поддав пару, расселись на полках.
- Хорошо-то как, слов нет! – Потянулся всем своим богатырским телом Мачуга.
- Да, банька хороша, а вот всё остальное, не так уж хорошо, - озабоченно вздохнул Велеслав.
-Угу, сходили на волков поохотиться, а оказалось – вовкулаков  раздраконили. Хороши дела, ничего не скажешь! – согласился с Велеславом Вьюн.
– Однако, наше дело сторона, мужички, сами это дело начали, вот пусть теперь сами и расхлёбывают. А мы, и так в этом селище лишку задержались!
- Ты, что Вьюнок, никак струхнул?! Испугался перевертней? – Удивлённо посмотрел на приятеля Мачуга.
- И ничего я не испугался! – Вспыхнул задетый Вьюн. – А маленько опасаюсь. Сами знаете, не было такого, чтобы я, какому-нибудь врагу, спину показал! Но то люди, а это, не то колдуны, не то вообще нежить какая-то!
- Вот и докажи, что ты витязь настоящий, достойный в дружине княжеской службу нести! Видел же, что и перевертню, меч богатырский окорот даёт.
- Вот это точно! – Рассмеялся Мачуга. – Аккурат на голову, ты, Ярославич его укоротил!
- Значит так, и порешим, останемся здесь, и биться будем за Белунову Падь, как свой дом, и за селян здешних, как за самого князя Радомира! Если мы не сможем это селеще невеликое защитить, то и князю в дружине такие вояки ненужны! – Подвёл черту под разговором Велеслав.
- Давайте заканчивать париться, а то ещё хозяевам, мыться надо, и так мы с банькой припозднились. Забыли, что ли, не любит Банный Хозяин, что бы более трёх смен за раз в его бане парилось, а за полночь мыться и подавно не уместно, сюда все чуры домовые с домовятами своими мыться-париться пожалуют.
- Да ничего, поспеют и хозяева попариться, они свои, могут все разом мыться, и с жёнами, и с детворой. А жаль, что нет тут молодок весёлых, косточки молодецкие поразмять.
- Вот уж точно, кто, про что, а вшивый, про баню! Только о глупостях всяких и думаешь. Этаким охальством, Банника, рассердить не боишься! – Продолжал укорять приятеля Мачуга.
- Какие же это глупости? – шутливо возмутился Вьюн. – Самое, что ни на есть, сурьёзное житейское дело.
- Житейское говоришь дело? – Пряча улыбку, решил поддеть пройдоху Вьюна Велеслав.
 – А вот помнится мне, Светозар - волхв наш старый, рассказывал, как пошли, как-то раз один гридень с девкой дворовой после кочетов полуночных в баню париться, да ещё и слюбиться им там приспичило. А на утро в бане только кожи их с головы, до пят ободранные нашли. А самих этих охальников, и след простыл. Слышали только, будто ночью в бане, кто-то шумел, да кричал страшно! Обварил их Банный Хозяин, а потом и ободрал, как овечек, за такое дело житейское!
- Ну, так-то после полуночи! – замялся Вьюн. – и что-то, я не припомню, чтобы Светозар такое рассказывал.
- Как же, припомнишь, ты, небось, в тот самый час,  какую-нибудь дурёху очередную на дело молодое – житейское уламывал! – рассмеялись Велеслав с Мачугой. Подхватил было, их смех и Вьюн, но в это время, казалось, уже почти остывшая вода в шайке, вдруг забила живым ключом, и брызнула кипящими каплями Вьюну и Мачуге на голые ноги. Ойкнув, гридни, опасливо оглянулись, и молча, но весьма торопливо стали собираться из бани.    
   Когда напарившиеся гости, и сменившие их в бане хозяева, уже все вместе садились вечерять, в баню к Банному Хозяину, пожаловали на пряный квасной парок Белунов домовой с домовихой и домовятами, овинник с гуменником, и конюшенный хозяин. Банник встретил гостей дорогих, в своём обычном облике – весь облепленный влажными листьями с банных веников, даже в его длинной до пола бороде, сильно смахивающей на лыковое мочало, и на красного сукна шапке заломленной на волосатое ухо, были берёзовые и дубовые листья. Пока старшие домовые и дворовые, чинно рассаживались по полкам, а их мелкие детишки, уже плескались в шайке, как утята в пруду,  Банный Хозяин, щедро поделился с гостями, оставленным ему людьми угощением – большой обильно посоленной краюхой ржаного хлеба, да крынкой холодного с морозца, настоянного на вишнёвых листьях кваса. Закусив и напарившись, домашние и дворовые нежити, принялись обсуждать последние деревенские новости. Домовой старейшины, так же, как его хозяин, чувствовал свою ответственность, не только за своё подворье, но и за всё селище. Однако помочь своим хозяевам в таком небывалом деле, заботливые русские лары и пенаты, мало, чем могли. И горько сетовали по этому поводу.
- Оно конечно, если только вовкулаки, сунутся на подворье, я им жару задам! – сверкая горящими праведным гневом глазками, храбрился Дворовой – маленький, не выше курицы мохнатенький мужичок, с всклокоченной и торчащей во все стороны бородёнкой.
- Да и я, для супостатов лесных, кипятка заготовлю! – поддержал его Банник.
- Только навряд ли, Чуры нашего селища, их в село-то, к самым домам пропустят! – чинно поглаживая длинную, вдвое больше его самого, седую бороду, взял слово домовой старостиного подворья.
- Мне ещё давеча, главный Чур Белун Старой, в честь которого, селище наше названо, предрекал, что быть беде великой. Но грозит, сказал он, та беда, не домам, а их хозяевам. Я надысь ночью, придушил, было малость для острастки, и упреждения его тёзку – нашего старейшину Белуна. А старый хрен, только зевнул спросонья, и прошамкал: «К худу, чи, к добру?» Я ему, страшным голосом, как пугач лупатый – проухал: «К ХУДУ! К ХУДУ!!!» А он, показал кукиш в темноту, укрыл меня матерком таким, что при детворе не повторишь, зевнул ещё раз, да так, что чуть меня в свой беззубый рот не затянул, и опять прошамкал: «Куда ношь, туда, и шон!» Повернулся на другой бок, пустил перуна громогласного, да и захрапел, загрохотал со всех концов пуще прежнего. Вот, и заботься о них, предупреждай о беде!
- И с чего это, люди, нам всегда кукиш показывают?! – Возмутился самый молодой из домашних нежитей Конюшенный. – Стараешься, для них, стараешься, а они тебе, чуть-что, дулю в нос суют! Вот ещё раз хозяйский сын, мне кукиш покажет, так я все гривы и хвосты их лошадям перепутаю, и не чистить, а всю ночь гонять их буду!
- Молодой, ты, ещё, и не знаешь, что люди считают кукиш знаком Рода Прародителя Великого! Так, что они не обидеть тебя хотят, а как раз, наоборот, поприветствовать – захихикал старый Домовой.
- А слыхали бы, вы, какие страхи, сегодня, молодые гости в бане рассказывали. – Вступил в разговор Банник. И ещё больше сгущая краски, рассказал раскрывшим от удивления рты слушателям, историю ободранных ночных купальщиков.
- Вот страсти-то, какие на белом свете бывают! – Закончил он с пафосом свой рассказ. – Было дело, я тоже, как-то обварил кипяточком заезжего тиуна княжеского. Но, уж больно он, наглел, оброк княжеский, в свою пользу завышая! Вот, я его, и поучил маленько. Но, чтобы с живых людей кожи обдирать, такого я ещё не слыхал!
- Может, наврали гости-то? – Пожал плечиками Гуменник. – Люди, любят про нас всякую небывальщину сочинять.
- Может, правду баяли, а может, и нет. Их городских, что людей, что нашего брата доможила - нежитя, не разберёшь. Да только, если, правда, было, такое злодейство непотребное, то тут, без ревности не обошлось. Видать тот анный хозяин, приревновал молодку к её хахалю, вот и сотворил такое непотребство. – Задумчиво расчёсывая свою бороду корявыми пальцами с длинными коготками, сказал старый домовик.
- Помните, как пару лет назад, проезжали через наше селище переселенцы - беженцы со степного пограничья? Так мне, один из переселявшихся со своими хозяевами доможилами домовиков, такую историю рассказывал.
  Будто жила в их селище, ещё до того, как его степняки дымом пустили, одна вдова молодая. Собственно, и вдовой-то она была, что называется соломенной, пропал её муж в степи, толи срубили его степные разбойники, толи в полон, угнали, а только пропал мужик, и ни слуху, ни духу. Год – другой, живёт молодка одна, и не вдова, и не мужняя жена, детей-то они с мужем народить, ещё не успели. А бабёночка она была справная, многие мужики на неё заглядывались, но она блюла себя, и никакого баловства не допускала. И повадился её доставать домогательствами своими сосед их, мужик богатый и вдовый, трёх жён уже к Вию Нияну в его царство подземное, трудом непосильным спровадивший. Выходи, да выходи за него замуж, а не хочешь замуж, давай так будем жить! Он мол, богатства накопил, озолотит её, лишь бы она, честь свою и красу молодую ему отдала. Отбивалась от него молодка, отбивалась, да как-то не стерпела, и говорит: «Лучше, я с домовиком своим жить буду, чем с тобой, боровом старым, да лысым!» И услыхал, те её слова в сердцах сказанные, домовик ейный. Да в ту же ночь, не откладывая, шасть к ней под одеяло, и припал грузом тяжким на её грудь молодую. Бабёнка ни вдохнуть, ни выдохнуть не может, только и смогла спросить: «К худу, или, к добру?». А домовик ей: «К добру, к добру, хозяюшка! Ты, мол, при людно во весь голос, обещалась жить со мною, как с мужем, так давай исполняй обещанное!» Молодайка, и так, и этак, его упрашивала, а мохнатого дедуню, так разобрало, что он, и себя самого позабыл, а не то, что нашему брату с людьми любиться строго-настрого божескими законами запрещено. Так и с сильничал хозяйку свою, домовик шелапутный! Да и повадился с тех пор, что ни ночь, в хозяйскую постель шастать.
- И охота, тебе, при мальцах, сраматищу такую рассказывать! – зло ткнула острым локтём, Домовика его жена. И строго повернулась к ушату, из которого, поблёскивали глазёнки, и торчали, любопытно подрагивая мохнатые ушки дворовой мелкоты.
– А, вы, что уши наставили?! Ну-ка прочь за печку ступайте!
- Ничего, пусть слушают, да на ус мотают, что бывает, когда, люди да доможилы-нежити, божьи установления нарушают – осадил жену Домовой. Та, в сердцах плюнула ему на лежавшую, на полке бороду, и недовольно отвернулась. Однако, было видно как её длинные, как у зайчихи уши, торчащие из всклокоченной пакли волос, развернулись в сторону мужа, и также как все с интересом ждут продолжения рассказа.
 – Ну не томи, что дальше-то было, торопили рассказчика остальные слушатели. Но он, сначала приложился к корчаге с квасом, потом солидно прокашлялся, снова разгладил усы и бороду, и когда ожидание слушателей достигло высшей точки накала, наконец-то продолжил рассказ:
- Так вот, молодайка, по первой поре, всяко от него отбиваться пыталась, а потом, вроде как смирилась, а может, и привыкла. Одной-то бабе, да ещё молодой, тяжко жить, а домовик, стал так по хозяйству стараться, что ей самой, почитай ничего и делать не надо. Вся работа домашняя, сама собой делается, да и хозяйство, как на дрожжах прирастать стало. Даже селяне, замечать стали, что соседка, без труда богатеет, а сама стала, ещё краше, белая да гладкая, как барыня-боярыня. Пошёл по селищу слушок, что она ворожбой, да ведовством чёрным промышляет, однако трогать её побаивались до поры. Только тот самый ближний сосед её, всё ходил недовольный, а как-то раз, подобрался ночью под окошко её, да и подслушал, как она с домовиком тешится. Стукнул он, сгоряча кулаком в оконце, так, что пузырь бычий, которым оно,  затянуто было выскочил. Да и закричал: «Ах, вот, ты, какая скромница! Люди для тебя плохи! Милей тебе с нежитью тешишься! Вот я завтра всему селищу поведаю, какая, ты, есть шлёндра бесстыжая!!!» И потопал к своему дому. А только, когда пришёл сосед домой, и собрался спать ложиться, поднялся у него в курятнике переполох. Вот думает он, небось, лисовин, али хорёк в курятнике хозяйничает. Схватил кочергу, да на двор бегом, только на крыльцо высокое выскочил, тут ему и подкатился кто-то мохнатым клубком под ноги. Оступился сосед, и полетел кубарем с крыльца, да так не ловко упал, что язык себе напрочь откусил, и руку правую, да ногу левую сломал, так до свету и провалялся на дворе, пока его утром пастух, собиравший стадо не подобрал, да в дом не оттащил. Стали его селяне спрашивать, кто его так отделал, а он только плачет, да мычит как бугай, которого на заклание ведут. Так ничего от обиженного соседа люди и не вызнали.
- Ишь, ловко его домовик обработал! – захихикал Гуменник, - Однако,  что же его собственный Хозяин дворовой позволил чужаку в своём хозяйстве бедокурить?
   Прерванный этим смешком и неуместным замечанием рассказчик, строго зыркнул на невежу, и нарочито громко прокашлявшись, продолжил:
- Уж почти год прошёл, как стала молодайка та, с Домовым своим жить. И не известно, как долго это продолжалось бы, и чем бы кончилось, но в один из дней, ближе к вечеру, растворилась дверь настежь. И оказался перед оторопевшей бабёнкой её муж, живой – живёхонький. Его горемычного, вишь и впрямь степняки, по дороге в город в полон взяли, да и продали в землю чужедальнюю. Одначе, мужик тот хват оказался, из плена убёг, и домой на Русь наладился, долго он пробирался землями чужими, и вот наконец-то вернулся в родную хату. Думал найти хозяйство своё в запустении, а жену молодую в скорби да бедности, ан нет! Стоит его хата свеже выбеленная, всё хозяйство в порядке исправном, даже плетень нигде не покосился, а жену и не узнать, сидит перед ним истая барыня раскрасавица, только испугана маленько. Стоит мужик, что только думать не знает. А жена его опамятовалась, и бросилась к нему на грудь. Уж она его, и целовала, и обнимала, баньку истопила, да намыла, напарила гостя дорогого нежданного, накормила-напоила, и в постель супружескую уложила. Да вот шибко всё это Домовику не по нутру пришлось! Он уже, полным хозяином и мужем себя считал, а тут такая оказия! Вот день прошёл, другой, у мужика из полона возвернувшегося и жены его счастливой, почитай всё селище в гостях перебывало, об его мытарствах в землях чужих выспрашивая. Только онемевший, да охромевший сосед косорукий,  хату их стороной обходил. И по ночам бывало горшки, да прочая утварь с полок падала и билась вдребезги, а главное, стоило возвратившемуся мужу уснуть, как стесняло его дыхание, будто душил его кто-то во сне.
- Видать пасюки да мыши расплодились, - решил мужик, да и принёс в дом котищу здоровенного, чтобы тот дал крысам да мышам окорот. Да только, в туже ночь, поймал Домовой того кота на чердаке и давай лупцевать бедную животину. Кот орёт не своим голосом, домовик рычит зверем лютым, а хозяин с хозяйкой, до света на полатях, поджавши ноги, просидели, от горшков, да тарелок, по всей хате летавших, подушками закрываясь. Вот светать стало, и кочет, солнышко, восходящее пением своим громким поприветствовал, перестали горшки по дому летать, да особо уже и летать было нечему, всю посуду переколотил осерчавший на хозяйкину измену Домовой. Хозяин с хозяйкою, из-под подушек, да одеял выбрались, и сторожко так, на крылечко выглянули, только петух их на плетне встрепенулся и шею вытянул, чтобы ещё раз пропеть, как к нему, будто вихрь пылевой подлетел, и в раз певуну пернатому голову набок своротил! А потом, тот же вихрь, к курятнику направился, и пошёл там стук, да гром! Куры, кудахчут, кто-то невидимый урчит, да рычит, перья летят из дверей сорванных! Не утерпела тут хозяйка, схватила ухват, да в курятник бросилась! Поднялся там переполох пуще прежнего, а потом – вылетел вихрь из курятника, закружил по двору, вырвал из колоды топор с вечера хозяином там позабытый, да и швырнул его прямо в него, на крыльце истуканом стоящего. За малым делом, тот топор, мужику голову с плеч не снёс, да только мужик, присел от страха, топор над его головой в стену и врезался. А хозяйка, из курятника, вся растрёпанная выбралась, да держаком от ухвата поломанного, как хватит по вихрю! Завыло, и заскавчало, что-то словно собака побитая, подхватился вихрь, и улетел со двора.
    Прибрались, как смогли, хозяин с хозяйкой в своём порушенном хозяйстве, и почти целую седмицу спокойно прожили. А только, хватились как-то соседи их, что не видали ни мужика, ни жены его уже несколько дней. Пришли к их хате, стучались, стучались, не открывает ни кто, а из хаты тяжёлым духом смертным тянет. Двери вышибли, и нашли мёртвых, и мужа, и жену его непутёвую, а в печи, вьюшка перекрыта. Вот все и решили, что они печь на ночь топили, да забыли вьюшку открыть, и угорели насмерть. А когда, стали покойников, к погребению готовить, открылось, что молодка-то, на сносях была. Стали гадать, кто же отцом ребёночку не рождённому может быть, уж, точно не муж её, только что из дальних краёв возвратившийся. Ничего путного не придумали, и решили, что к покойнице, змей огненный по ночам прилетал, отсюда де, и богатство её. А раз так, то порешили, придать и мужа, и жену, огненному погребению, прямо вместе с их домом. Вот, уложили их на полати, дом заперли, обложив его дровами и соломой, да и запалили с четырёх сторон, а когда разгорелся огонь, вдруг снова прилетел вихрь пылевой, и к хате пылающей, через двор пустой двинулся. И говорили многие, что выскочил из того вихря клубок пушистый, и с плачем жалобным в огонь кинулся. Взвился тут огонь под самые облака с воем и рёвом, и в считанные минуты от всего дома одни угольки остались.
   А потом, месяц, не успел рожки поменять, как налетели на то селище степняки кочевники, и пустили его дымом по ветру. Селян, кого насмерть посекли, кого в полон угнали, а те, кто спаслись, подались вместе со своими дворовыми, да домашними доможилами, в наши края, подальше от места проклятого, да от порубежья беспокойного.
- Вот, говорил я, что от печей этих, да прочих новинок, одна беда! – Проворчал в наступившей тишине Банник.
- Да, не от печей, а от глупости хоть людской, хоть нашего брата, все беды!!! Обведя притихших доможилов строгим взглядом, веско сказал старый Домовой.
- Так что же, их домовик обиженный уморил? А потом и сам, не перенеся горя, в огонь бросился бедолага! – не то спрашивая, не то утверждая очевидное, в сердцах воскликнул, расчувствовавшийся Конюшенный Хозяин.
- Все вы, мужики, блудодеи, от вас все беды! – утирая, набежавшие на глаза слёзы, пушистым кончиком длинного уха, всхлипнула дородная Домовиха.
- А всё же, интересно, каково это, с жёнками людскими? – воровато бегая глазами, ни к кому конкретно не обращаясь, как бы про себя пробормотал Конюшенный.
 - У Гуменника спроси, - хмыкнул Банник. – Он у нас великий знаток по девичьей части. Зря, что ли они к нему на гумно, что ни год, каждую коляду шастают!
- А зачем? – Удивился молодой Конюшенный, с интересом, и завистью глядя на Гуменника.
- Да он, им, девкам судьбу вишь предсказывает, какая из них в будущем году замуж выйдет, и какой муж будет добрый, да справный, или злой, и бедный.
- Ух, ты! И как же, это бывает?
- Да вот так, приходят девчата к гумну, и, задравши подол, к окошку ветряному, задом становятся, а уж Гуменник наш решает, к кому, какой жених присватается. Погладит дурёху мягкой лапкой по заду заголённому, счастье ей. А коли жёсткой щетиной, или, пуще того когтями царапнёт, достанется девахе, муж самый распоследний, и лентяй, и к пойлу хмельному пристрастный, да ещё и бить её бедолагу горемычную будет.
- Вот это, да! – у Конюшенного, даже дух захватило. – Да как же, ты, узнаешь, кому, какую долю Макошь определила?! – Удивлённо, спросил он, у важно надувшего мохнатые щёки Гуменника.
- Это, брат, тайна великая! Мне Доля с Недолей – дочери Макоши, пряхи небесные, тайны судеб людских открывают, – таинственно понизив голос, почти прошептал Гуменник.
- Тоже мне, тайна великая – где Кощей, своё яйцо прячет! – Не выдержав, рассмеялся Банник. – Слушай его больше! Он, ещё и не такие чудеса, тебе, расскажет! До чего же, вы, молодые до небылиц охочие. Подумай-рассуди, кому же, как не нам доможилам, все тайны людские знать? А Гуменник, и подавно, весь год подслушивает, о чём люди во время работы разговаривают. Вот и примечает, у кого к кому, тяга есть, какой парень, на какую деваху заглядывается, а потом, и нагадывает им судьбу. Вот и мудрость вся, а ты, и уши-то развесил. Эх, ты, тютя!
   Все бывшие в бане нежити дружно рассмеялись, и только уязвлённый Конюшенный, обиженно надул, свои и без того немалые губы.
- Тебе, дядька Банник, хорошо, ты, человеческих жёнок, почитай каждую седмицу нагими зришь, они тебе, небось, уже и надоели, да и у Гуменника, хоть раз в году, да утеха есть. А моя доля неудалая, целый век, одни лошадиные зады холить, да лелеять!
- Что это, ты дружок, никак на молодку какую-то глаз положил? – Подозрительно покосился на Конюшенного старый Домовой.
- Да, что, ты, дедушка, нет такой молодки, а подвернись случай, уж я бы, своего не упустил! – Не сдержавшись, выдал свой настрой наивный Конюшенный.
- Ты, с чьего это голоса поёшь, чернобожник негодный?! – Вспыхнул старик Домовой. – Или не знаешь, до чего доводит блуд беззаконный! И без того беда на пороге, да ещё неуки безалаберные вроде тебя, усугубить её хотят! Слыхал, что бывает, когда, наш брат, да люди, законы божеские нарушают! Хочешь всё селище погубить!!! Я вам, для чего, полночи по ушам вашим мохнатым ездил?! Для науки! А, вы, вон, как всё поняли?! За что, Боги то селище и всех его жителей покарали, кого без крова оставили, и бродягами неприкаянными сделали, кого позволили в полон степным разбойникам угнать, а кого, и вовсе под степняцкие мечи кривые подставили?! Да за то, что, почитай всё селище, знало, или догадывалось, что дело нечисто, и помалкивали все, а знающий о безобразии, и не мешающий ему, сам безобразником становится! И молодка та, с которой всё началось, сперва, ляпнула слово необдуманное, чем домовика своего в искус непотребный ввергла, а дело известное, что неосторожное слово, особливо женское – силу страшную имеет. Да и после того, как непутёвый домовик её с сильничал, не обратилась к Богам за защитой, а стерпелась с безобразием, да ещё и корысть свою с того поимела. Вот, все и получили, то, что заслужили!
 - Всё, кончай посиделки, расходитесь по своим углам! – Прикрикнул он на всё притихшее собрание. – Спать пора, а не лясы точить, а то, вы, ещё не до того договоритесь!
   Пригорюнившись, расстроенные доможилы, стали разбредаться из бани, и только Гуменник вспомнив, что нынче как раз канун Коляды, а значит, не сегодня, так завтра, к нему снова пожалуют молодые гадалки, предвкушая забаву, плотоядно облизнулся. Уж этой малой радости у него никто не отнимет, это его законная, хотя и не очень Вышними Богами одобряемая забава и утеха.

                ***
   В непроглядной тьме самой длинной в году ночи, плясали снежные вихри. Дети Царицы Зимы праздновали победу над умершим старым солнцем, они раскачивали, принуждая танцевать вместе с собой,  страдальчески скрипевшие под тяжёлыми ударами холодного ветра деревья.
   К торжествующему вою пурги, и надсадному плачу скрипящих деревьев, примешивался, смертельно тоскливый волчий вой. Жутким, вынимающим душу звериным плачем, провожало лесное воинство своих убитых людьми собратьев. Тремя расширяющимися кругами, вокруг окоченевших останков волков и их обезглавленного предводителя, задравши головы к небу, сидели, сплошь облепленные снегом звери.
  А в центре, над самым телом мёртвого оборотня, уже укрытого пургой снежным саваном, стояли, скорбно склонившись, пять человек – четверо мужчин, и одна девушка. Порывы морозного ветра нещадно трепали их одежды и забитые снегом, смёрзшиеся волосы на обнажённых головах. С ног до головы, покрытые снегом, они казались надгробными изваяниями, или идолами, какой-то неведомой в здешних местах религии. Застывшие, но не от холода, а от неизбывного горя, они не замечали, ни замёрзших на гладких девичьих, и на мужских, заросших до самых глаз бородами щеках слёз, ни набившегося в одежду и намёрзшего на ресницах и бородах снега. В горестном оцепенении, не слышали они, ни плача своих четвероногих соратников, ни завываний пурги. Казалось целую вечность, продолжалась их скорбная вахта. Но вот, эти ледяные изваяния не сговариваясь, подняли свои застывшие руки и лица к невидимым за снежными вихрями небесам, и глаза их под белыми от снега ресницами, вспыхнули, пронзающим тьму светом, а из перекошенных страданием ртов взметнулся перекрывший всё беснование бури, леденящий души  ЗВЕРИНЫЙ ВОЙ!!!

продолжение следует...