Брошенный. Ги де Мопассан

- Решительно я считаю тебя сумасшедшей, мой дорогой друг, если ты прогуливаешься в деревне по такой погоде. Последние 2 месяца у тебя какие-то своеобразные идеи. Ты ведёшь меня волей-неволей на берег моря, хотя на протяжении 45 лет, что мы женаты, у тебя никогда не было таких фантазий. Ты выбираешь Фекамп, грустный город, и тебя захватывает сила локомотива – тебя, кто раньше и с места не сдвинулась бы! – и ты хочешь прогуляться по полям в самый жаркий день года. Скажи д’Апревалю, чтобы он сопроводил тебя, потому что он готов к любым капризам. Что же касается меня, я возвращаюсь к сиесте.
Мадам де Кадур повернулась к своему старому другу:
- Идёте со мной, д’Апреваль?
Он поклонился, улыбаясь, с галантностью прошлого века:
- Я иду туда, куда идёте вы.
- Прекрасно, идите, поймайте солнечный удар, - заявил мсье де Кадур. И он вернулся в Отель де Бэн, чтобы растянуться пару часиков на кровати.
Едва они остались одни, старая женщина и её спутник пустились в путь. Она сказала тихо, сжимая его руку:
- Наконец-то!
Он пробормотал:
- Вы сумасшедшая. Говорю вам, вы – сумасшедшая. Подумайте, чем вы рискуете. Если этот человек…
Она подпрыгнула:
- О! Анри, не говорите «этот человек» о нём.
Он продолжил резко:
- Хорошо! Если наш сын начнёт что-то подозревать, вы попались – мы попались. Вы хорошо обходились 40 лет без того, чтобы видеть его. Что с вВами теперь?
Они шли по дороге, которая вела от моря к городу. Они повернули направо, чтобы подняться на берег Этрета. Белая дорога вилась под палящим солнцем.
Они шли по жаре медленно, маленькими шагами. Она взяла своего компаньона под руку и смотрела прямо перед собой напряжённым взглядом. Она спросила:
- Так вы никогда больше его не видели?
- Никогда!
- Возможно ли это?
- Моя дорогая, не будем начинать заново эту вечную дискуссию. У меня есть жена и дети, как и у вас – муж.
Она не ответила. Она думала о далёкой юности, о прошлом, таком грустном.
Она вышла замуж, как выходят замуж молоденькие девушки. Она не знала своего жениха, дипломата, и позднее жила с ним, как все женщины в мире.
Но один молодой человек, мсье д’Апреваль, тоже женатый, страстно полюбил её, и когда мсье де Кадур надолго отбыл в Индию в политическую командировку, она уступила.
Могла бы она сопротивляться? Отказать ему? Могла ли бы она найти силы не уступить, ведь она тоже его любила? Нет, нет! Это было бы слишком жестоко! Она слишком сильно страдала бы! Как жизнь зла и хитра! Возможно ли избежать подобных поражений, избежать роковой судьбы? Если вы – женщина, одинокая, покинутая, лишённая нежности, без детей, возможно ли постоянно бежать от страсти, которая поднимается в вас, как вы бежали бы от солнечного света, необходимого для жизни, в глухую ночь до самой смерти?
Как ей вспомнились сейчас все подробности, поцелуи, улыбки, то, как он останавливался перед дверью, входя, чтобы посмотреть на неё! Какие счастливые дни, её единственные прекрасные дни, которые так быстро закончились!
Затем она заметила, что беременна! Какой удар!
О! Это путешествие на юг, это длинное путешествие, страдания, бесконечные страхи, уединённая жизнь в маленьком шале на берегу Средиземного моря в глубине сада, из которого она не осмеливалась выходить!
Как ей вспомнились долгие дни, которые она проводила под апельсиновым деревом, подняв глаза к красным фруктам, которые круглились в зелёной листве! Как ей хотелось выйти оттуда, пройти до моря, чей свежий бриз доносился через стену, чьи волны она слышала на пляже, о чьей огромной поверхности, освещённой солнцем, она мечтала, с белыми парусами и горой на горизонте! Но она не осмеливалась выйти за дверь. Если бы её узнали, такую бесформенную, когда её стыд поднялся до тяжёлого живота!
И дни ожидания, последние мучительные дни! Постоянная готовность! Угрожающие страдания! Затем – ужасная ночь! Сколько несчастий она выдержала.
Какая это была ночь! Как она стонала и кричала! Она до сих пор видела перед собой бледное лицо своего любовника, который каждую минуту целовал ей руку, чисто выбритое лицо врача, белый чепчик акушерки.
И какую дрожь она почувствовала в сердце, услышав слабое хныканые ребёнка, его мяуканье, эти первые усилия человеческого голоса!
И следующий день! Следующий день! Единственный день её жизни, когда она видела и обнимала своего сына, так как потом она его больше не видела!
С тех пор она прожила долгую жизнь, пустое существование, наполненное мыслью об этом ребёнке! Она не могла поверить, что он вышел из неё, был её сыном! Его забрали, увезли, спрятали. Она знали лишь то, что его воспитали нормандские крестьяне, что он тоже стал крестьянином и был женат, удачно женат и получил хорошее состояние от отца, чьего имени не знал.
Сколько раз за эти 40 лет она хотела поехать повидать его, обнять! Она не представляла себе, что он вырос! Она мечтала лишь о том зародыше, которого держала 1 день в своих руках и прижимала к своему помятому боку.
Сколько раз она говорила своему любовнику: «Я больше не могу, я хочу его увидеть, я хочу уехать».
Он всегда останавливал её. Она не умела сдерживаться, владеть собой; тот догадывался, объяснял. Она была в отчаянии.
- Как он там? – спрашивала она.
- Я не знаю. Я тоже его не видел.
- Возможно ли это? Иметь сына и не знать его. Бояться его, отказаться от него, как от чего-то стыдного! – Это было ужасно.

*
Они шли по длинной дороге, утомлённые палящим солнцем, поднимаясь на бесконечный берег. Она заговорила вновь:
- Разве это – не наказание? У меня никогда не было других детей. Нет, я больше не могла сопротивляться желанию увидеть его. Это желание преследует меня 40 лет. Вам, мужчинам, этого не понять. Подумайте, что я уже близка к смерти. И ни разу его не видела!.. не видела, возможно ли это? Как я смогла ждать так долго? Я думала о нём всю жизнь. Какое ужасное существование я вела. Не было ни одного утра, когда я проснулась бы без мысли о нём, о моём ребёнке. Как он там? О! Какой виноватой я чувствую себя! Нужно ли бояться света в таких случаях? Мне нужно было всё бросить и забрать его, воспитывать его, любить его. Я определённо была бы более счастлива. Я не осмелилась. Я была труслива. Как я страдала! О! Эти несчастные брошенные создания, как они должны ненавидеть своих матерей!
Она внезапно остановилась, её душили рыдания. Вся долина была пустынна и нема под утомительной жарой. Лишь кузнечики испускали свой стрёкот в жёлтой траве по обе стороны дороги.
- Присядем на минутку, - сказал он.
Она позволила подвести себя к краю обрыва и рухнула на землю, спрятав лицо в ладонях. Её седые волосы, завитые в локоны по обе стороны лица, развились. Она плакала, раздираемая глубоким горем.
Он стоял напротив неё, обеспокоенный, не зная, что сказать. Он пробормотал:
- Ну же… мужайтесь.
Она поднялась:
- Да, я буду сильной.
И, вытерев глаза, опять пустилась в путь неровным шагом старого человека.
Вскоре дорога углубилась в купу деревьев, скрывавших несколько домов. Теперь они различали регулярные вибрирующие удары молота кузнеца на наковальне.
Они увидели, как справа остановилась телега перед низким домиком. Двое мужчин под навесом подковывали коня.
Мсье д’Апреваль приблизился:
- Ферма Пьера Бенедикта? – крикнул он.
Один из мужчин ответил:
- Идите по левой дороге мимо маленького кафе, потом – всё время прямо. Она – третья после фермы Поре. Там сосенка растёт. Не ошибётесь.
Они повернули налево. Теперь она шла совсем медленно, её ноги ослабели, сердце колотилось с такой силой, что она задыхалась.
- Боже мой! О Боже мой!
Ужасное волнение сжимало ей горло и заставляло качаться, словно её ударили под коленки.
Нервный мсье д’Апреваль, немного бледный, внезапно сказал ей:
- Если вы заранее не возьмёте себя в руки, то выдадите себя. Постарайтесь успокоиться.
Она пролепетала:
- Разве я могу? Мой ребёнок! Когда я думаю, что сейчас увижу своего ребёнка!
Они шли по одной из тех деревенских дорог, которые вьются между дворов ферм, скрытые двумя рядами буков по краям.
Внезапно они оказались перед деревянным забором, укрытым молодой сосной.
- Это здесь, - сказал он.
Она остановилась как вкопанная и посмотрела.
Двор, обсаженный яблонями, был большим и простирался до маленького домика, крытого соломой. Напротив находились конюшня, рига, сарай, курятник. Под шиферной крышей стояли транспортные средства: тележка, тачка, кабриолет. 4 коровы щипали зелёную траву под деревьями. Чёрные куры бродили по загону.
Никакого шума. Дверь в дом была открыта. Но никого не было видно.
Они вошли во двор. Сразу же им навстречу выскочила чёрная собака и начала яростно лаять.
У стены дома, когда они подошли, они увидели 4 улея, также крытых соломой.
Мсье д’Апреваль крикнул:
- Есть здесь кто-нибудь?
Появился ребёнок: девочка лет 10, одетая в льняную рубашку и юбку, с голыми и грязными ногами, с робким и недоверчивым видом. Она осталась стоять в рамке двери, словно защищая вход:
- Что вам надо? – спросила она.
- Твой отец дома?
- Нет.
- Где он?
- Не знаю.
- А твоя мама?
- Ушла по делам.
- Она скоро вернётся?
- Не знаю.
Внезапно старая женщина, словно боясь, что её уведут силой, произнесла проникновенным голосом:
- Я не уйду, не увидев его.
- Мы его подождём, дорогая.
Повернувшись, они увидели крестьянку, которая подходила к дому, неся 2 ведра из белого железа, которые казались тяжёлыми и на которых иногда играло белое солнце.
Она хромала на правую ногу, её грудь была спрятана под коричневой одеждой, омытой дождями, выжженной солнцем, у неё был вид бедной служанки, несчастной и грязной.
- Вот мама, - сказал ребёнок.
Оказавшись перед домом, женщина посмотрела на незнакомцев подозрительным взглядом, затем зашла к себе, словно не видела их.
Она казалась старой, с морщинистым, жёлтым, обветренным лицом – деревянным лицом деревенских жителей.
Мсье д’Апреваль окликнул её:
- Мадам, не продадите ли вы нам 2 стакана молока?
Она пробурчала, вновь появляясь в дверях уже без вёдер:
- Я не прадаю малако.
- Мы очень хотим пить. Мадам – пожилая женщина, она очень устала. Не можете ли вы дать нам чего-нибудь попить?
Крестьянка смотрела на них испытывающе и подозрительно.
Наконец, она приняла решение:
- Раз уж вы здесь, я вам дам папить, - сказала она и исчезла в доме. Затем появилась девочка, несущая 2 стула, которые она поставила под яблоней, и вскоре вышла мать с двумя чашками пенистого молока, которые отдала в руки посетителей. Она осталась стоять перед ними, чтобы следить за ними и предугадать их намерения.
- Вы из Фекампа? – спросила она.
Мсье д’Апреваль ответил:
- Да, мы проводим лето в Фекампе.
Затем, после паузы, он спросил:
- Вы можете продавать нам кур каждую неделю?
Крестьянка помолчала, затем ответила:
- Ну да. Вам надо маладых?
- Да, цыплят.
- И сколько вы заплатите?
Д’Апреваль не знал, что ответить, и повернулся к своей спутнице:
- Сколько вы платите за птицу, моя дорогая, за молодую птицу?
Она пролепетала с глазами, полными слёз:
- 4 франка и 4 с половиной.
Фермерша посмотрела на неё искоса с удивлением, затем спросила:
- Эта дама бальна? Пачему она плачет?
Он не знал, что ответить, и начал запинаться:
- Нет… нет… но она… она потеряла часы в дороге, очень красивые часы, и это её огорчило. Если кто-нибудь их найдёт, скажите нам.
Мамаша Бенедикт ничего не ответила, считая это подозрительным. Вдруг она произнесла:
- Вот мой муж! – Она единственная видела, как он вошёл, так как стояла лицом к забору.
Д’Апреваль подпрыгнул, мадам де Кадур чуть не упала, резко повернувшись на стуле.
Мужчина был здесь, в 10 шагах. Он вёл за собой корову на верёвке и тяжело дышал.
Он произнёс, не обращая внимания на посетителей:
- Чёрт возьми! Какая кляча!
Он прошёл к стойлу и исчез. Слёзы пожилой женщины внезапно остановились, она оцепенела от испуга, без слов, без мысли: «Мой сын, это – мой сын!»
Д’Апреваль, которого поразила та же самая мысль, спросил с сомнением:
- Это – мсье Бенедикт?
Фермерша недоверчиво спросила:
- Кто вам сказал его имя?
Он ответил:
- Кузнец на большой дороге.
Затем все замолчали, глядя на двери стойла. Они казались чёрной дырой в стене здания. Ничего не было видно, но слышался слабый шум, движения и шаги, приглушённые соломой, которая лежала на земле.
Он вновь показался на пороге, вытирая лоб, и пошёл в дом большими шагами.
Он прошёл мимо посетителей, не замечая их, и сказал жене:
- Принеси мне кружку сидра, пить хачу.
Затем он вошёл в дом. Фермерша бросилась к погребу, оставив парижан одних.
Мадам де Кадур растерянно лепетала:
- Уйдём, Анри, давай уйдём.
Д’Апреваль взял её под руку, поднял, поддерживая её изо всех сил, так как чувствовал, что она вот-вот упадёт, и повёл прочь, положив 5 франков на стул.
Едва они вышли за забор, она начала рыдать, сотрясаемая горем и бормоча:
- О! О! Вот что вы с ним сделали…
Он был очень бледен и сухо ответил:
- Я сделал то, что мог. Его ферма стоит 80000 франков. Не все дети буржуа так обеспечены.
Они вернулись медленно, не произнося ни слова. Она всё время плакала. Слезы вытекали у неё из глаз без остановки и текли по щекам.
Когда они вернулись в Фекамп, слёзы остановились, наконец.
Мсье де Кадур ждал их к ужину. Увидев их, он рассмеялся и крикнул:
- Прекрасно, моя жена перегрелась на солнце. Очаровательно. Честное слово, мне кажется, что с недавнего времени она потеряла голову!
Они не отвечали. Муж спросил, потирая руки:
- Вы хоть хорошо прогулялись?
Д’Апреваль ответил:
- Прекрасно, дорогой, просто прекрасно.

(Переведено 15 апреля 2015)