Аменорея?

Темный нехоженый лес с чуть-чуть видными просветами между деревьев и ветвей. Тишина. Ни шороха. Ни малейшего движения. Заметно бледнеет небо на дальнем фоне за неясными границами лесных угодий, постепенно нарастает какафония звуков, и вместе с ней врывается в лесную тишину какая-то еще неясная музыка далёких словно бы охотничьих рожков. Моментально среди древ начинается таинственное  движение ночных теней.

Постепенно на передний план выступают лесные чудища, напоминающие искореженных временем леших.  Можно подумать, что  старые, тронутые гниением, потерявшие крону стволы с вековою корою получили неожиданную свободу и могут оторваться от своих безжизненных корней. Нежить вначале неуверенно, потом всё больше смелея, группируется небольшими когортами.  Чувствуется, что сигнальные рожки не только спровоцировали проснуться дуплистых стариканов, но и внесли смутное чувство тревоги в их привычное дремотное состояние,  и смятение елико  пробуждения не уменьшается,  напротив, постепенно нарастает  по мере того, как энергетический заряд духа передаётся от одного истукана к другому.

Разноголосица посторонних звуков, так бесцеремонно ворвавшихся в тишину леса, усиливается. Неожиданно за спинами нежити среди чащобы  в самой сущности живых деревьев  проступают нерукотворные смутные очертания  мужских  лиц,  сродственных   духам  могучих древ. Удивительные, словно бы из другого мира, лики становятся всё более заметными на фоне встающей на востоке, за их спинами,  зари.

Постепенно прекрасные очеловеченные деревья, рост которых выше  исковерканных обрубков-леших,  натоляются  силой,  позволяющей оттеснить сухостой.  Как только лешаки покидают свои места, перемещаясь на лесную поляну, лешие замирают в волнении, боясь помешать исполинам, диссонирующим с неподвижной стеной леса.

Выдвинувшиеся могучие деревья соединяются в центре в единую громаду, которая согласуясь с  нарастанием звуков сигнальных рожков, приветствующих денницу, приходит в то же волнение, что и безжизненные чурбаны до них. Кажется, вот-вот разразится буря, которой будет под силу  с конем вырвать как прошлогоднюю траву даже их,  величественных лесных богов.

Накал страсти в природе и музыке мало-помалу достигает своего апогея, и можно углядеть, как тени оживших на наших глазах деревьев получают как бы самостоятельную фантомную сущность. Вот  уже бугристые очертания новоявленных субстанций проникают сквозь стволы первообразов  на передний план картины мира, подхватываются шквалами ветра ,  и начинается невиданная мистерия призраков, то вздымающихся, то припадающих в отчаянье к земле. Мгла, играя нечеловеческим воображением, окутывает лесные дебри восстающим из глубин земли маревом воронова крыла.

Таким образом, пред нами из пепельно-черных клубов возникает птах, рождённый сознанием в самых недрах слияния музыки и фантазии слушателя. Неправдоподобно гигантский вран  проделывает несколько кругов окольцовывая  сгрудившихся  титанов, затем, спускаясь по спирали всё ниже, он замирает, спрятав склоненную голову в сложенные крылья, у самого подножья дубравы. И будто бы усмиренные невиданной птицей опускаются на землю, сливаясь с нею,  только что неистовавшие на наших глазах  воздушные массы лесных Дэвов.

Рожки, сопровождавшие полет ворона, переходят на всё более громкое звучание, словно аритмичная феерия аккордов  встает над лесом вместе с пока невидимым солнцем. По мере того, как наливается рассветом природа, среди лешаков и леших сначала робко, потом всё более смелея от музыки,  проскальзывают увеличиваясь числом стройные, уже покрытые чуть заметными клейкими зелеными листочками, молоденькие деревца.  Петляя  между лесными собратьями, гибкие и легкие девушки,  можно подумать,  плетут  замысловатые узоры то ли кружев, то ли паутины.

Постепенно в узелках затейливых узоров возникают красноватые грибницы мухоморов, набирающие энергию из воды, земли и воздуха. В этой части музыкальное произведение дает возможность ощутить еще несогласованные между собой после  зимней спячки пробуждающиеся силы естества.

Чтобы не повредить рождение тонких нитей грибниц  дере’вушки замирают на месте. Вот тогда, только того и ждали,  осмелев, среди красных грибниц пробуждаются черные, более шарообразные и атласные. Расширяясь в объёме, ядра  грибов образуют плотную   без зазоров, единую поверхность, напоминающую хроматоскоп.

Нарастающий музыкальный гимн пробуждающемуся миру , по всем верованиям спровоцировал-таки  живительные соки, которые из самых недр земли  выдвигают  росток. Побег, как струна,  растет вширь и ввысь, будто бы подчиняясь неведомой несказанной силе глебы. Вот он уже сравнялся по высоте с покореженными верхушками леших, теперь с раскидистыми кронами лешаков,  вверх-вверх – призывает вытягивая новорожденного из земли музыка. 

Тем временем ворон, будто завидуя, подражает  неудержимому росту лесного отпрыска,  черной тенью восходя  за его зеленовато-черным контуром.  Несколько аккордов – и вот уже отросток, а с ним  и превратившийся в несокрушимую темную скалу ворон, поднимаются над вершинами самых высоких древ. Прямо над обоими краснеет заря, медленно  превращаясь  в тонкий золотой ореол, который  как бы касается стебля . Это прикосновение  небесного сияния усиливает картину возрождения:  стебель набухает  и начинает  раскрываться.

Верхняя оболочка,  образованная  длинными,  заходящими друг на друга листьями,   немного приспускается  вниз, обнажая  утолщенный конец цветоноса. Тут же  невесть откуда возникшие вороны подхватывают  в клювы краешки узких овальных листьев, и, раскручивая по спирали форму опускают  неестественно большие лепестки на красно-черную мозаику грибниц у корня  побега, напоминающего в обнаженном виде исполинский болотный аир.

Лишь только чашечка опустилась к корешку  ствола, снизу  под ней будто сияние начинают  разрастаться сплохи. Свет все больше усиливается,  и словно боясь его коснуться вороны, оставляют  чашелистики в покое,  создавая вместе с музыкой  ритуальный хоровод вокруг лесного чуда.

Красные тела грибниц начинают меркнуть, как бы отдавая полученную до этого  мощь детищу в центре поляны. Вот уже весь круг у подножья потерял красноту и сделался черным, и тут же  будто круги от брошенного в воду камня по черноголовками пошли концентрические волны радости.

Кружившие над этим импровизированным мистическим озером энергии птицы, постепенно насытились  переливами, исходившими от грибниц, и тогда из их глаз тонкие, пронзающие темень изумрудные лучи образовали колючую огненную забаву, которая мало-помалу разбудила и зрачки самого врана, воссиявшие глубоким, всё таким же  таким же изумрудным цветом.

А тем временем восходившее солнце расплескивало  свой ореол  все шире по горизонту. Его рубиновые лучи, столь же пронзительно-тонкие как и внизу у птахов, как бы поддавшись искушению, начали воспроизводить нижнюю  изумрудную картину, но уже  в кровавом цвете регулов весны.

Фрагмент 00-12.00  - Стравинский «Весна Священная»