Волк Серый, гл. 11

Глава 11

     Внезапно что-то пошло не так в татарском войске, и кошевой это сразу же заметил. Две тысячи отделились от основного войска, и пошли наметом по направлению к балке. Вослед за ними устремилась еще одна тысяча, снявшаяся с правого фланга…

     - Где Керим? – сквозь зубы процедил Сирко. – Быстро его сюда!

     Трофим крикнул джурам, и скоро ногаец уже карабкался по перекладинам лестницы.

     - Посмотри туда! – Сирко протянул Кериму подзорную трубу. – Что ты видишь?

     - Дыва передовая тысяча разворачивается в лаву, - сказал Керим. – За ними идеть тысяча едисанских ногаев. Это те, что согласились идти на Сечь…

     - Судя по их действиям, они вовсе не отдыхать идут в Гремучую, так? – грозно спросил атаман. – Отвечай!

     - Я ведь не юртджи! – спокойно ответил Керим. – Это юртджи получала приказа от паши и исполняла их, а я не допущенная к их секретам. Я вижу только то, что вижу. Да, эти воина идут в балка, чтобы прочесать иво. Это ведь ясно и тебе, бачка!

     - Что могло изменить решение паши? – уже спокойнее спросил Сирко. – Почему он остановил войско?

     Керим хитро прищурил и без того узкие глаза…

     - Однако схватки равных, бачка, тута уже ни будить! – сказал он. – Воина и твоя, и паша одинаково сильная и опытная, у них одинаковая кони и одинаковая оружия, но один ишла из удачная поход, с балшая ясырь и балшая добыча,  и яво веселила удача последняя дыней, а в душе другая кровоточила рана, нанесенная татарская сабля. Перьвым победа сулила ханская благодарность, балшая жалование, воинская отличия и возвращение в родная юрты, а вторая – новая беда, сымерт и полон, - пожаром горела Сечь, и Днепра текла, полный кровя… Паша останавила войско потому, шта баялася… Баялася, шта хитрая, как стыпной лисица Сирка ждала иво в этот балшая балка, чтобы разбивала наголова! И тогда вся удач из поход на Чигирин прапала! Огнем сгарела! Понимала меня, бачка? Моя так думала! Запускай тысячи в глубына балка и бей стрела и сабель! Тиха бей, штабы паша ни зынала, что тута случалася!

     - Трофим, быстро приказ куренным: запустить бусурмена в глубь Гремучей и выбить стрелами! Чтобы ни один не ушел!

     И вновь быстрые ноги джур замелькали среди деревьев, унося приказ кошевого куренным атаманам.

      В теснине балки, на единственном шляху, скованном с двух сторон вековыми дубами и вязами, какой шел сквозь все ее пространство, татарам пришлось свернуть лаву и вытянуться в тонкую линию по два-три всадника в ряд. И как только последний ряд едисанских ногайцев втянулся в балку, в воздухе засвистели стрелы, застучали удары сабель и секир о брони…

     Степняки, умеющие лихо сражаться в степи, оказались в лесу в непривычных, чуждых для себя условиях. Тех, кто выжил после обстрела лучников, крючьями сдергивали с лошадей и на земле убивали топорами и кистенями… Скоро все было кончено…

     Кара-Мухамед терпеливо ждал… Шло время, и солнце уже начало склоняться к закату, окрашивая в краски сражения верхушки деревьев, густо покрывающих Гремучую, а ни один нукер из посланных в балку тысяч не возвращался.

     - Юсуп! – паша занервничал. – Отправь в балку десяток харабарчи! Путь посмотрят, что там и как!

     - Не стоит! – угрюмо пробасил Никматулла. – Уже и так ясно, что они все убиты. Сирко ждал их там, и хорошо подготовил встречу… Ты послал нукеров на верную смерть!

     - А не ты ли, Никматулла, убеждал меня не так давно, что у Сирка нет воинов, что и сам он при смерти?! Что? Кто оказался прав?! – голос паши сорвался на крик.

     - Я сказал тебе только то, что у Сирка не может быть больше двух-трех тысяч воинов! – голос Никматуллы не изменился – он звучал все так же глухо и бесстрастно. – И ни словом больше! Но я не говорил тебе посылать в балку столько же наших воинов, сколько есть у Сирко. Я предлагал тебе идти на переправу всеми нашими силами… Ты не услышал меня…

     Никматулла приходился Кара-Мухамеду двоюродным братом, и был он старше паши на десять лет. Никматулла прошел все войны, которые вело ханство с немирными соседями, и был гораздо опытнее своего брата. Но Кара-Мухамед унаследовал титул от отца, а Никматулла, как и его отец прежде, оставался на вторых ролях… Более того, спесивый братец не удостоил его даже должности юртджи, назначив своим телохранителем… Поэтому, никаких братских отношений между ними никогда не было. И щадить самолюбие паши Никматулла не собирался.

     - А если бы вошли одним туменом, оставив второй в степи для прикрытия и резерва, никакой Сирко не смог бы одолеть нашу силу! – Никматулла отвернулся…

     Он не стал уточнять, что десять тысяч человек в небольшой, в общем-то, балке представляли бы собой прекрасную мишень, и потери были бы просто огромными… Никматулла удовлетворен был уже тем, что посрамил брата.

     Ни юртджи, ни гланый харабарчи не вступали в разговор братьев, зная крутой нрав паши и мстительность Никматуллы, который никогда не забывал и не прощал обид. А его головорезы-гвардейцы были готовы на все, ради своего начальника…

     - И что ты посоветуешь мне сейчас, братец?! – скривив губы в ехидной усмешке, спросил паша.

      - Ты военачальник, тебе и решать! – скупо цедя слова, ответил Никматулла. – Я не могу тебе советовать. Ты ведь все равно сделаешь по-своему!

     Кара-Мухамед смолчал, хотя его душила ярость. В этом походе от самого Перекопа и до Чигирина словно чья-то всемогущая рука стелила ему дорожку удачи. Может быть, то была награда судьбы за долгие унижения, лишения и горести, перенесенные во дворце султана в Стамбуле? Что ж, он был терпелив и стоек в своих несчастьях. Рожденный ханом, скитался, как нищий дервиш, питаясь подачками и еще при этом дрожа за собственную жизнь. Получая войско и должность наместника Крыма из рук бездарного правителя, всякий раз переживая унижения и страх, как тигр, бросался в битвы и, разгромленный, бежал, словно сайгак, чуя затылком дыхание настигающего волка. И вот, наконец, нынешний день – удачный поход, великий ясырь и обоз, полный золота, рухляди и всяческого добра…

     Он понял, что удача вскружила ему голову, что еще утром он имел власть, не шаткую власть нищего правителя, а реальную, подкрепленную оглушительной победой и золотом в обозе. И вот теперь, поставив на кон все, он близок к поражению, как никогда ранее. Тупое, почти паническое состояние охватило его душу, и он с трудом сдержался, чтобы не взвыть по-волчьи…

     Кара-Мухамед с трудом совладал с собой и, кивнув головой Никматулле, произнес:

     - Отъедем в сторонку!

     Они одновременно тронули поводья, и кони неспешно отнесли братьев на несколько шагов в сторону от свиты.

     - Я прошу твоего совета, Никматулла! – сказал паша, подавив гнев. – Ты же понимаешь, что в нынешних условиях я не могу допустить поражения. Что мне делать?

     - Во-первых, оставить даже мысли о том, чтобы идти на Сечь! – сказал Никматулла все тем же бесцветным голосом. – Там ждет тебя бесславное поражение. Во-вторых, дать нукерам и янычарам отдохнуть в степи, а с восходом солнца идти на переправу. Мы знаем, что Сирко устроил засаду в балке, но уйти теперь без позора ты не можешь! Нам придется принять бой, понести потери, но прорваться на нашу строну реки и увести ясырь и обоз.

     - Но, быть может, нам все-таки уклониться от боя и уйти через Кизикермен? – паника снова накатывала на пашу мутной волной.

     - Нет! – покачал головой Никматулла. – Люди измотаны долгим переходом, а ты хочешь вернуть их на Кизикерменский шлях, вновь проделав путь в пятьдесят-шестьдесят верст… И это сейчас, когда родные улусы так близко! Янычары предпочтут сразиться в балке с казаками, чем снова идти через степь под палящим солнцем. Нет!

     - Хорошо! Я принимаю твой совет! – Кара-Мухамед развернул коня и поскакал к свите…
    
     Была глубокая душная ночь. Луна скрылась за тучами, не стало видно и звезд. Турецкий стан затих. Лишь слышно было, как переминаются с ноги на ногу кони возле шатров да перекликаются часовые.

     Кара-Мухамед спал, разметавшись на мокрых от пота подушках, отбросив на ковер шелковое покрывало, расшитое павлинами. Вдруг совсем рядом с его шатром послышались громкие хлопки, и даже сквозь плотную ткань шатра пробились яркие вспышки. Всполошились и дико заржали перепуганные кони, из шатров, ничего не понимая, стали выбегать полусонные люди. Повсюду заметались языки пламени, дергались тени, бряцало бесполезное в темноте оружие, а между шатрами продолжали звучать взрывы, и все новые и новые вспышки ослепляли людей и обезумевших лошадей.

     - Что это?! - осипшим голосом спросил Кара-Музамед возникшего из темноты Никматуллу.

     - Одна часть канифоли, одна часть серы, шесть частей селитры,  растворенные в льняном или лавровом масле, - спокойно ответил начальник стражи. - Запорожцы заливают этой смесью глиняные трубки, разделенные переборками на пять-шесть камер. Вот они и взрываются поочередно, подпрыгивая и разбрызгивая огонь...
 
     - Я не рецепт "адской смеси" у тебя выпытываю! - закричал в гневе паша. - Я хочу знать, что это, и как э т о попало в мой стан?!

     - Запорожцы называют эти штуки "шутихами", - все так же спокойно ответил Никматулла. - А как они попали сюда? Ответ я думаю, ясен. Казаки подобрались совсем близко к нашим шатрам и забросали их "шутихами". Если тебя интересует, где в это время были наши часовые, отвечаю: все находились на своих постах. Но у казаков есть такие воины - пластуны - это не наши харабарчи, а разведчики, которых ты не увидишь, даже если будешь стоять рядом с ними.

     Кара-Мухамед резко развернулся и, откинув полог шатра, шагнул вовнутрь...

     Нукеры до рассвета тушили пожары и успокаивали разбушевавшихся лошадей, напуганных резкими взрывами и ослепительными вспышками "шутих".

     Паша после переполоха, устроенного казаками, так и не смог уснуть...


Продолжение следует -