Беглец. И примет меня Европа

БЕГЛЕЦ. (И примет меня Европа)

Задремал, завернувшись в рваное одеяло.
Потрескивал холодильник, но капли дождя уже не барабанили по стеклу.
На пустыре залаяли псы.
Перевернулся на живот и ладонями зажал уши.
Фанерка, на которой лежал, застонала и прогнулась.
В надрывном лае и в горячих толчках крови разобрал крадущиеся и тяжелые  шаги.
Пришли  и затаились около бронированных дверей.
Выгорит будка, но двери останутся.
Поэтому бесполезно прятаться, достал бутылку и капнул на ладонь. Потом втер запах в щеки и брызнул на одежду.
Кожа вспухла и воспалилась, глаза загноились, веки и подглазья покраснели. А еще взъерошил и растрепал волосы.
Мысленно перекрестился, дверь скрипуче отворилась.
Покачнулся и едва не упал на пороге.
Так положено, так научили: не отличаться от местных жителей.
- Принесли? – икнув, допросил гонцов.
Будто   послал их за очередной бутылкой, или их соплеменников, все азиаты на одно лицо.
Чтобы лучше различить, напрасно вгляделся из-под ладони.
Запыхались, и   уронили груз; показалось, что чавкнуло болото, заглатывая добычу.
Когда днем позвонили и рассказали о происшествии, то не  разобрал за шумом и потрескиванием. Такие у нас телефонисты,  толком не умеют наладить связь. Но на всякий случай пообещал пропустить врачей и полицию, им положено. Кажется, погиб один из пришлых.
На ночь запер ворота, а теперь поплелся их открывать; наверное, не  смогли прорваться центральной проходной, а у меня протоптана тропинка к магазину.
- Ничего не видел, меня это не интересует, тем более, не проговорюсь, - отказался от соучастия.
И отравил их смрадным водочным духом, правоверные не переносят этот запах.
Один из них – пухлый и подавленный – отшатнулся и молитвенно сложил ладони, я едва различил в полутьме.
И неосторожно добил его почитанием восточного этикета.
- Надо лицом к Мекке, и на молитвенный коврик, и так  пять  раз в день.
- Пьяный сарыбаш! – невнятно выругался его товарищ. Голос был хриплый и простуженный.
Учуял запах, но что я и надеялся.
- Тоже хочется? – подзадорил его
- Во имя Аллаха милостивого, милосердного! – взмолился пухлый.
- Сегодня можно, нужно! – решил хрипатый.
Видимо, оба давно жили с нами, говорили почти без акцента.
- Хвала Аллаху, господу миров милостивому, милосердному. Царю в день суда!
Не вслушался в суру, но показалось, что навалилась монгольская орда, остро запахло конским потом.
- Разве не вас послал в магазин? – повторил я.
- Рушпан! – снова выругался хрипатый.
- А вы что принесли? – неосторожно спросил я. Под рогожей угадывались контуры человеческого тела.
- Тебе мы поклоняемся и просим помочь! – откликнулся пухлый.
А я услышал гортанные выкрики восточных завоевателей.
До сих пор лежат в  развалинах наши города. И рождаются дети с уплощенными лицами и раскосыми глазами.
Растоптанная и униженная Россия.
Исполин, пытающийся забыть былое.
Нам не дано забыть, уже не на лошадях,  на поездах, машинах и самолетах устремляются  к нам. И глухими ночами минуют некогда богатырские заставы. И откупаются, если их отлавливают.
Мне здесь не выжить, надо укрыться в Европе. Но придти не с пустыми руками, иначе разрешат лишь прислуживать в общественной уборной, а неопровержимо доказать нашу азиатскую порочность. Тогда  примут с распростертыми объятиями.
И необходимо поторопиться. Иначе другие, более ловкие и расторопные займут лучше места.
Поэтому, когда днем сообщили, что кто-то отравился, не услышал за грохотом других побоищ.
Говорят, мы побеждали во всех войнах. Может быть, но предварительно орды захватчиков, прокатывались по нашим городам и селам.
Батогами и плеткой вбивали в нас рабское послушание.
И только в Европе можно стать свободным человеком.
- Пейте, как можно больше пейте,  хоть в этом сравняйтесь с нами! – выкрикнул в лицо хрипатому.
- Нерусь! – добил его.
- Веди нас по дороге прямой! – позвал товарища пухлый.
Пошатываясь – отрадное опьянение, наконец, навалилось, - поплелся открывать ворота. Створки неохотно поддались.
Ничего не умеют, одному бы взвалить груз на плечо, а другой пусть придерживает за ноги. Вместо этого несли на руках и передвигались неловко, боком.
Невдалеке строили эстакаду, обрезки труб обломки балок, бетонные блоки сваливали на пустыре.
Скоро вся страна превратится в свалку. И если вдали почудится зелень, то переломаешь ноги, пытаясь добраться до нее. А когда доберешься, то увидишь лишь пожухлые ржавые листья, пустые бутылки да вспоротые консервные банки.
Пустырь облюбовали одичалые псы.
И учуяв пришельцев, затаились по  норам.
Если преждевременно вспугнут добычу, то не разживутся угощением.
Больше не надо придумывать и притворяться, попытался сдернуть маску. Она приросла к коже, слизнул с губ соль,  запах крови перебил запах сивухи.
Насытился этой малостью.
Светало, сложил ладони колечком и вгляделся.
Завалили труп камнями и побрели, поддерживая друг друга
Хадж, так, кажется, принято у мусульман, но далеко идти, и не замолить убийство.
Один беглец был похож на сдувшийся проколотый пузырь, другой на каждом шагу складывался перочинным ножом и наваливался на плечо провожатого.
Псы осторожно выползли из  нор и оскалились.
Но не завыли на луну – она еще была видна бледным ущербным диском, - давно отказались от вредной привычки. Ненароком можно привлечь победным воем.
В нашей жизни каждый сражается  за себя.
Вот предводитель отвалил входной камень. И оттолкнул торопливого щенка. Тот не зализал раны, не до этого, припозднившемуся ничего не достанется.
Вот вздыбилась когтистая лапа.
Запомнил до мельчайших подробностей, хотя зажмурился и закрыл лицо ладонями.
Библейское  видение.
Женщины приняли невесомое тело.
Яростное южное солнце беспощадно ударило. Свет этот выдавил слезы.
В слезах возрадуемся с ними.
Вскоре  Он вознесется к Отцу Небесному.
А мы останемся.
Я остался, и непереносима мука.
Так  хоронят на Востоке: бросают труп на пустыре.
Воронье выклюет глаза, шакалы раздробят кости. Вгрызутся гробовые черви.
А если тело столкнут в воду,  на пиршество сбегутся раки и рыбы. Укрепятся клешни, увеличится улов корюшки.
Не столкнули, псы сцепились в смертельной схватке.
Надвинулись оскаленные, окровавленные морды.
Трупным запахом пропиталась одежда.
Содрал ее и отступил в  каморку.
Потом зачерпнул из баночки и втер в кожу.
Целительный крем, что выпускают у нас. У женщин разглаживаются морщины, пухнут губы, лихорадочно блестят глаза.
И тогда призывают они со страниц журнала.
Водители  иногда привозят. Журналы эти раздают на людных перекрестках.
Втер крем и вгляделся.
Замазал морщины и сколы на  снимках, но различил  под слоем краски.
Пеньки, из которых еще сочится кровь.
Деревья вырубили, вода ушла на нижние горизонты, траву вытоптали, пустырь завалили мусором.
Ядовитое снадобье, из которого изготовляли мазь, иногда выхлестывало из баков.
И тогда задыхались горожане.
Пытались отвлечься и забыться в привычных упражнениях.
А я в одиночку оборонялся в своей крепости. И не с кем утешиться.
Уподобиться псам, дорвавшимся до лакомства.
Отыскал  номер в журнале и позвонил.
Выбрал самую потасканную и побитую жизнью девицу.
Сполна отыграюсь за гибельную  ночь.
Еще больше часа до прихода первых работников, хватит и нескольких минут.
Достойно встречу ее, заранее разделся и зачерпнул из баночки. Но так и не избавился от гнилостного, трупного запаха.
Только  с любимой можно избавиться и возродиться.
Позвал ее через годы и расстояние.
Она тоже измаялась  и откликнулась.
И не от слез покраснели глаза – ветер безжалостно ударил. А если запрокинуть голову, не заметно, как обвисает грудь. И иногда еще удается втянуть живот, и на лоне не истерся волос, и не вены уродливо оплели ноги, но ошибся негодный художник. И не ороговели пальцы, а на пятках не выросли шпоры.
Разобрал ее шаги, кажется,  прихрамывала и подволакивала больную ногу.
Завернулся в одеяло и вышел отогнать зверей.
Они насытились и лениво расползлись.
И можно швырнуть камень или разбросать отравленную приманку,  все равно не одолеть нечисть.
Мы приспособились к отраве.
- Ну? – подбоченясь, поздоровалась хромоножка.
В журнале выбрал раздел для людей с больной фантазией.
Волосы у девицы свалялись, кожа на лице посерела и пошла трещинами, синяк под глазом отливал желтизной. Изжеванное платье, наверное, тоже пропиталось  ядом.
- Давай по быстрому, спать  охота, - прохрипела она.
Еще один эпизод в моей обличительной записке, не с голыми  руками уйду в Европу.
Наверняка тоже из срединных русских земель, по которым прошли  завоеватели.
В узких прорезях – веки распухли от пьянства и побоев – едва проглядывали глаза,  раздались скулы.
Угадывалась значительная примесь азиатской крови.
- Нагляделся? – усмехнулась она. – Веди меня, - ошибочно повторила слова из вводной суры.
- Веди нас дорогой прямой, - поправил я.
- Прямой? – удивилась женщина.
Надвинулась истоптанным и греховным телом.
- Вот тряпка, ведро, - отшатнулся и показал орудия.
- А ты что думала! Кто-то и пол должен мыть! – приказал ей.
На всякий случай приготовил плеть,  охотно бы исполосовал спину.
Звериным  чутьем избежала наказания.
Как псы на пустыре: провинившись, подобострастно подползают на брюхе.
Азия, что поглотила нас.
У нее широкие скулы, плоское лицо, раскосые глаза, уговорил себя.
И основное доказательство  рабской сущности: под угрозой насилия выскребает чужую грязь.
Подоткнула подол, ноги обнажились, поспешно отвернулся, опять подвело воображение: ноги по девичьи стройные, кожа белая и непорочная.
Кораном и сурами пытали меня, отбился Библией и посланиями.
- Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а  любви не  имею…, - вспомнил Павла.
Отвернулся, переодеваясь.
- Нет мне в том никакой пользы, - повторил за ним.
Опять, ничего не получилось.
Но они еще пожалеют о своей опрометчивости.
Не с пустыми руками переметнусь на Запад.
И напрасно будут  умолять  и жаждать.
В обличительном досье прибавилось еще одно неопровержимое доказательство.
…………. Г.В. Апрель 2015