Александр. Ги де Мопассан

В тот день Александр, в 4 часа по своему обычаю, привёз к двери маленького дома супругов Марамбаль трехколесное кресло паралитика. Там он прогуливал до 6 часов (по предписанию врача) свою старую немощную хозяйку.
Поставив это лёгкое кресло на ступеньку, как раз на то место, откуда смог бы легко поднять толстую даму, он вошёл в дом и услышал рассерженный голос, хриплый голос старого солдата, который отпускал ругательства: это был голос хозяина, бывшего капитана инфантерии в отставке, Жозефа Марамбаля.
Затем послышался звук дверей, захлопываемых с силой, звук отброшенных стульев, звук взволнованных шагов, затем наступила тишина, и через несколько мгновений Александр вновь появился на улице, изо всех сил поддерживая мадам Марабаль, измученную сходом по лестнице. Когда она не без труда устроилась в инвалидном кресле, Александр прошёл назад, взялся за ручку, с помощью которой нужно было толкать коляску, и они покатили по дороге к берегу реки.
Они таким образом пересекали город каждый день, их с уважением приветствовали со всех сторон, и эти приветствия относились к слуге, возможно, в той же степени, что и к хозяйке, так как хотя её любили и уважали все вокруг, но он, старый служака с белой бородой патриарха, шёл, как образцовый слуга.
Июльское солнце нещадно жгло улицу, затопляя низкие домики своим грустным светом. Собаки спали на тротуарах в тени домов, и Александр, немного задыхаясь, ускорял шаг, чтобы быстрее дойти до улицы, которая вела к воде.
Мадам Марабаль уже дремала под своим белым зонтиком, чей кончик иногда колол в бесстрастное лицо мужчины.
Когда они доехали до Липовой аллеи, она проснулась в тени деревьев и сказала снисходительным тоном:
«Едьте медленнее, мой бедный мальчик, Вы загоните себя по такой жаре».
Она не думала, эта славная дама, в своём наивном эгоизме, что если она теперь хотела ехать медленнее, это было потому, что они только что прикатили под сень листвы.
Рядом с этой дорогой, которую куполом обрамляли старые липы, текла Наветта за ивовой  изгородью. Бульканье волн, плеск о камни, внезапные течения пели свою песню и наполняли воздух влажностью всё время этой прогулки.
После того, как мадам Марамбаль долго вдыхала прекрасный влажный воздух, она прошептала:
«Лучше поедем. Он сегодня встал не в лучшем расположении духа».
Александр ответил:
«О да, мадам».
В течение 35 лет он служил в этом доме, сначала как ординарец офицера, затем – как простой лакей, который не хотел покидать своих хозяев, и вот уже 6 лет, как каждый вечер он катил свою хозяйку по узким дорогам города.
Эта долгая преданная служба, эти ежедневные прогулки привели к тому, что между старой дамой и слугой установилась некоторая фамильярность, любящая - с её стороны и почтительная – с его.
Они говорили о делах дома, как равные. Их главной темой бесед и беспокойства был дурной нрав капитана, отравленный долгой карьерой, которая началась блестяще, затем протекала без повышений и закончилась бесславно.
Мадам Марамбаль продолжила:
«Он встал не в лучшем расположении духа. Это случается с ним слишком часто с тех пор, как он оставил службу».
И Александр со вздохом закончил мысль хозяйки:
«О! Мадам может сказать, что это случается каждый день, и что это случалось и раньше, когда он служил».
«Это правда. Но у него больше не было шанса. Он начал с проявления отваги, за которое его наградили в 20 лет, но с 20 до 40 он не поднялся выше капитана, хотя в начале карьеры рассчитывал, что будет полковником, когда выйдет на пенсию».
«Мадам могла бы сказать, что это – его собственная вина. Если бы он не был всегда мягок, как плеть, начальники любили бы его и продвинули бы по службе. Быть жёстким – это тоже ни к чему, нужно просто нравиться людям».
«Если он так обращается с нами, это и наша вина тоже, потому что нам нравится оставаться с ним, но по отношению к другим – другое дело».
Мадам Марамбаль задумалась. О, на протяжении долгих лет она таким образом размышляла о грубостях мужа, чьё предложение руки и сердца когда-то приняла – это было так давно! – потому что он был красивым офицером, молодым, нарядным, и его ждало блестящее будущее, как все говорили. Как жизнь иногда смеётся над нами!
Она прошептала:
«Остановимся на минутку, мой бедный Александр. Отдохните на своей скамейке».
Это была деревянная, полусгнившая скамья, вкопанная на повороте аллеи для воскресных прогуливающихся. Каждый раз, когда они подъезжали к этому месту, Александр имел привычку передохнуть несколько минут на этом сидении.
Он сел и взялся руками за свою веерообразную бороду привычным и гордым жестом. Он сжал её, затем скользнул в ней пальцами до конца, достав до живота, словно для того, чтобы констатировать длину своей растительности.
Мадам Марамбаль продолжала:
«Я вышла за него замуж. То, что я терплю его несправедливость – естественно и справедливо, но чего я не понимаю, это почему и вы терпите их, мой славный Александр!»
Он сделал слабое движение плечами и сказал только:
«О! я… мадам».
Она добавила:
«В самом деле. Я часто думала об этом. Вы были его ординарцем, когда мы поженились, и не могли не поддерживать его. Но почему вы остались с нами, когда вам так мало платили и так плохо обращались с вами, тогда как вы могли бы жить как все, своим домом, жениться, иметь детей, создать семью?»
Он повторил:
«О, мадам, со мной всё по-другому».
Затем он замолчал, но подёргивал бороду, словно звонил в колокол, который звучал в нём, словно хотел вырвать её, и вращал глазами в сильном смущении.
Мадам Марамбаль следила за его мыслью:
«Вы не крестьянин. Вы получили образование…»
Он гордо перебил:
«Я учился на землемера, мадам».
«Тогда почему вы остались с нами и испортили себе жизнь?»
Он пробормотал:
«Так вышло! Так вышло! Ошибка моей природы».
«Как это?»
«А так: когда я привязываюсь, я привязываюсь, и всё тут».
Она начала смеяться:
«Послушайте, вы не заставите меня поверить в то, что добрый нрав Марамбаля привязал вас к нему на всю жизнь».
Он поёрзал на скамье, очевидно растерянный, и пробурчал в свои длинные усы:
«Я не из-за него остался, а из-за вас!»
Старая дама, у которой было очень нежное лицо и белоснежная чёлка надо лбом, которую она тщательно завивала каждый день и которая блестела, как крылья лебедя, сделала движение в своём кресле и посмотрела на слугу удивлёнными глазами.
«Из-за меня, мой бедный Александр? Как так?»
Он начал смотреть в пространство, затем – в сторону, затем – вдаль, отвернувшись, как это делают робкие люди, когда выдают стыдные секреты. Затем он заявил с храбростью служаки, которому приказывают идти в атаку:
«А так. В первый раз, когда я принёс мадемуазель письмо от лейтенанта, и мадемуазель дала мне 20 су и улыбнулась мне, тогда моя судьба была решена».
Она настаивала, она плохо поняла.
«Объяснитесь».
Тогда он высказался с решимостью преступника, который признаётся в преступлении и идёт на казнь:
«У меня появились чувства к мадам. Вот так!»
Она ничего не ответила, перестала смотреть на него, опустила голову и задумалась. Она была добра, прямолинейна, полна нежности, разума и чувствительности.
Она размышляла секунду над этой огромной преданностью бедного создания, которое отказалось от всего, чтобы жить рядом с ней, и молчала. Ей захотелось плакать.
Затем её выражение лица стало немного серьёзным, но не рассерженным:
«Вернёмся», - сказала она.
Он встал, прошёл за кресло и начал его катить.
Когда они приближались к деревне, они заметили на дороге капитана Марамбаля, который подходил к ним.
Когда они встретились, он сказал жене с видимым желанием рассердиться:
«Что у нас на ужин?»
«Цыплёнок и фасоль».
Он вспылил:
«Цыплёнок, опять цыплёнок, всегда цыплёнок, чёрт возьми! С меня хватит твоих цыплят. Ты даже не думаешь о том, что каждый день кормишь меня одним и тем же».
Она покорно ответила:
«Но ты же знаешь, дорогой, что тебе прописывает доктор. Это лучше всего для твоего желудка. Если бы у тебя не было больного желудка, ты ел бы то, что сейчас я не осмеливаюсь тебе давать».
Тогда он встал рядом с Александром.
«Если у меня больной желудок, в этом виновато это животное. Вот уже 35 лет он пичкает меня своей стряпнёй».
Мадам Марамбаль повернула голову чуть ли не на 180 градусов, чтобы посмотреть на старого слугу. Их глаза встретились, и они сказали друг другу взглядом: «Спасибо».

2 сентября 1889
(Переведено 16 апреля 2015)