Рассказы симпосиарха

Говорить тосты – великое искусство, имеющее многовековую традицию. Особенно в этом преуспели древние греки на симпозиумах.
При чем здесь симпозиумы, спросите вы? Дело в том, что симпозиумами (или, точнее, симпосиями) тогда назывались дружеские мужские пирушки, сопровождавшиеся буйным весельем и немалыми возлияниями. Ведь греки даже не подозревали, что они древние, и поэтому гуляли от души и все называли своими именами.
Теперь, в наш век неискренности, симпозиумами называют сборы ученых мужей для обсуждения каких-либо проблем. Но, если посмотреть более пристально – это те же симпосии, и суть их та же!
Так вот, древние греки знали толк в собраниях такого рода, и если в государственном устройстве они допускали элементы демократии, то в таком серьезном деле, как симпосии – никогда! Из числа присутствующих избирался симпосиарх, который наделялся почти абсолютной властью на время застолья. Он устанавливал соотношение воды и вина, количество кубков, которое разрешалось (и предписывалось) выпить присутствующим, следил за выполнением ритуалов и имел право удалить любого за нарушение правил из-за стола, давал и лишал слова, карал и миловал, выбирал темы для дальнейшей беседы…
Обо всем этом увлеченно рассказывал нам начальник клуба полка лейтенант Ненашев. Выпускник Львовского политического училища, певец, танцор и балагур, он как никто другой подходил на роль тамады – или, как мы только что узнали, на роль симпосиарха. Его авторитет в этой сфере деятельности был непререкаем. К тому же среди младшего звена политработников он был единственным обладателем просторного отдельного кабинета, в котором время от времени собирался его «ближний круг».

* * *
 
Стол был накрыт с армейской аскетичностью: несколько банок говяжьей тушенки, водка, хлеб, лук и… баночки от диафильмов.
Стоп! Баночки? От диафильмов??
Совершим еще один небольшой экскурс в историю!
Фильмоскоп – немудреный проекционный прибор, чрезвычайно широко распространенный во второй половине двадцатого века. Простота использования и доступность этого чуда техники позволяло почти любую комнату превратить в зрительный зал. В фильмоскоп вставлялась пленка с изображениями, надписями, рисунками, которые проектировались в затемненном помещении на экран, роль которого часто исполняла прикрепленная к стене белая простыня.
Изначально, главными действующими лицами диафильмов были герои сказок. Не одно поколение советских детей с удовольствием проводило время у экранов-простыней, наблюдая за приключениями любимых героев в тридевятом царстве…
Вскоре, как средство наглядности, фильмоскоп появляется в школьных классах, студенческих аудиториях, и, конечно, в Вооруженных Силах (в случае с армией героями диафильмов, естественно, становятся отличники боевой и политической подготовки, живущие строго по уставу).
Технические средства обучения и воспитания, к коим относился фильмоскоп, считались важным инструментом партийно-политической работы и использовались в войсках довольно широко. В клубе части имелась так называемая диафильмотека (в народе – «этажерка»), где хранились металлические и пластмассовые баночки с диафильмами. На каждой баночке красовалась цветная этикетка с названием диафильма. Названия фильмов были лаконичны и пафосны.
Уже вряд ли кто-то вспомнит, какой новатор первым догадался использовать баночки из-под пленок как рюмки, а названия диафильмов как тосты. Но застолья с использованием этой «материальной части» проходили весьма весело и живо. Баночки, в силу своего совсем небольшого объема, делали процесс длительным, а некоторая амбивалентность названий и рождающиеся из них тосты придавали мероприятию легкий флер диссидентства, что еще больше раззадоривало участников партийно-политического симпосия.
 «Партия сказала: надо! – комсомол ответил: есть!», «Наш девиз – эффективность, качество, темпы». «Живи по уставу – завоюешь честь и славу!». «Пятилетку – в четыре года!». «Мировой империализм – угроза человечеству». «Ни одного отстающего рядом!». И, конечно же, «Трезвость – норма жизни!» – все эти расхожие идеологические штампы в качестве тостов приобретали свежее звучание.

* * *

Застолье было в самом разгаре. Симпосиарх виртуозно руководил процессом, градус веселья повышался. Рассказ начальника клуба о том, что не далее как вчера крысы съели портрет Генерального секретаря ЦК КПСС, нарисованный полковым художником Николаем Крючковым, вызвал бурю эмоций.
– А я предупреждал, что в клубе полно крыс и других насекомых! –голосом начальника штаба полка Ненашев подытожил рассказ, чем вызвал новый прилив веселья.
Когда смех ненадолго утих, прозвучал традиционный тост: за милых дам.
– «Слава советским женщинам – активным строителям коммунизма!» – прочитал на своей баночке от диафильма замполит  роты Сергей Соболев.
Офицеры встали и, отставив локти, выпили за отсутствующих за столом (ведь не положено лицам женского пола появляться на симпосиях!), но присутствующих в сердце каждого женщин.
Затем разговор зашел о предстоящей проверке, о том, как трудно работать с личным составом.
– Лучше иметь в своем подчинении пять ржавых сейфов, чем двух отличников боевой и политической подготовки! – с жаром поддержал Ненашев.
За столом неожиданно наступила тишина.
Удивленные взгляды замполитов боевых подразделений, имевших под своим началом почти по сотне солдат и сержантов, были обращены на начальника клуба.
– А у тебя сколько подчиненных? – с плохо скрываемой иронией спросил Соболев.
– Сколько, сколько… Сто процентов художественной интеллигенции полка – художник и киномеханик!
Переждав очередной взрыв смеха, начальник клуба продолжил:
– А что, вы думаете мне легче, чем вам?! Во все века руководить интеллигенцией было делом трудным и неблагодарным. Российские императоры успешно справлялись с многомиллионным крестьянством, огромной армией, рабочим людом, а за тонкой прослойкой интеллигенции не доглядели. Вот и мне приходится несладко…
Так, как бы невзначай поставив себя в ряд монарших особ, начал свой рассказ начальник клуба.

* * *

– Как-то, – рассказывал Ненашев, – делал Николай Крючков, мой художник, гипсовые барельефы героев для панно на стеле, отображающей боевой путь нашей части. И киномеханик, тщеславный, как почти все деятели кино, упросил Крючкова сделать его бюст.
Николай долго отнекивался, говорил о сложности технологии, о необходимости сделать точный слепок лица изображаемого, о необходимости большого количества медицинского гипса и времени, которого, как всегда, не хватало.
Но тщеславие – сильный побудительный мотив. Откуда это чувство у парня из рязанской глубинки? Дело в том, что киномеханик Сергей Худяков в прошлом году поступал не куда-нибудь, а во ВГИК. Две недели, проведенные в Москве в общежитии и коридорах прославленного кинематографического вуза, перевернули его жизнь. С тайным душевным трепетом он внимал разговорам абитуриентов, рассуждавших  об основных тенденциях мирового киноискусства, о  путях развития итальянского неореализма, о том, что наши  режиссеры не способны идти в ногу со временем… В разговорах этих то и дело, как будто вскользь, звучали имена, известные всей стране. А когда, будучи не в силах сдержать своего изумления и восхищения, Сергей спросил: «А вы и Бондарчука живьем видели?!» – на него посмотрели… нет, не с презрением – с жалостью!
С той минуты решил, что он должен, во что бы то ни стало войти в этот, казалось уже не такой далекий, манящий мир кино. И хотя он провалился на первом же экзамене, это только усилило это желание. Позже, несколько раз видел он сон, как стены его киноаппаратной, подобно скорлупе, вдруг взрываются, являя миру нового титана «важнейшего из искусств»!
Вечером Худяков притащил целый мешок медицинского гипса и взятый напрокат в полковой бане оцинкованный тазик с двумя ручками по бокам.
– Для того чтобы сделать бюст, – пояснял Крючков, – необходимо снять маску. Да я вижу, что ты и так без маски… Сделать слепок с лица, говорю! Для этого нужно в гипсовый раствор опустить лицо, подождать пока раствор схватится, отделить лицо от отвердевшей массы, сохранившей точный отпечаток лица. Все предельно просто. Для того, чтобы человек, желающий увековечить свой образ мог дышать какое-то время, мы будем использовать оболочку электрического провода.
В знак благодарности Худяков принес небольшую бутылку разведенного спирта, выменянную за значки в зенитной батарее.
– Для творческого вдохновения! – чокаясь баночками из-под диафильмов, провозгласили друзья.
И вот тазик с раствором гипса поставлен на стол. Худяков снял гимнастерку, зажал в зубах виниловую трубку и, зажмурив глаза, решительно опустил лицо в белую пасту…
Шло время. Несколько раз скульптор пробовал степень отвердения раствора, который схватывался как-то неохотно. Киномеханик переносил процедуру стоически, стоял неподвижно (а иначе слепок не получится четким!), посапывал дыхательной трубочкой и на вопрос о самочувствии резко вскидывал правую руку с поднятым вверх большим пальцем.
Наконец, убедившись, что раствор затвердел, и выждав для верности еще минуту-другую, Крючков скомандовал:
– Готово! Поднимай голову!
Изрядно уставший стоять в столь неудобной позе, Худяков поспешил выпрямиться. Но таз, наполненный застывшим тяжелым раствором, незначительно оторвавшись от поверхности стола, с грохотом опустился «в исходное положение», увлекая за собой горе-натурщика.
Как ни старался Худяков  освободиться из гипсового плена, ему это не удавалось: таз с отвердевшим раствором неотрывно следовал за его лицом. Он пробовал поднять голову рывком, пытался крутить таз в разные стороны, упирался руками в ручки банного тазика – все тщетно!
Глядя на вишневые от напряжения уши и шею киномеханика, Николай начал подозревать, что им была допущена какая-то ошибка. В Суриковском институте, где он учился, рассказывали о том, как изготавливаются прижизненные и (о Боже!) посмертные маски человеческих лиц. Но тонкости этого процесса не отложились в памяти.
А не вспомнил Крючков самой малости – перед контактом с гипсовым раствором лицо модели густо смазывали жиром, желательно – гусиным!
Дело приобретало нешуточный характер. Тоненькая трубочка, конечно, обеспечивала необходимое количество воздуха для организма – но для организма лишь в спокойном состоянии! А вот в состоянии крайнего возбуждения и больших физических нагрузок – увы! Из той самой трубочки периодически летели брызги и доносился хрипловатый свист, не предвещающий  хорошего конца затеянного друзьями творческого процесса.
Неожиданно Худяков выпрямился (откуда только взялись силы?!), широко раскинул руки в стороны и медленно, как бы играя в жмурки, развернулся и стал двигаться по комнате с явным намерением схватить кого-то. И хотя все его отверстия, предназначенные природой для извлечения звуков были наглухо заделаны гипсом, каким-то немыслимым образом он издавал грозный, сродни звериному, громкий рык. Внутренний голос подсказывал Крючкову, что если крепкие руки рязанского киномеханика поймают его, то вряд ли уже отпустят. Стало окончательно понятно, что Худяков с банным тазом на лице, весившим не  менее пуда, затеял эту зловещую игру не из баловства.
Николай медленно, чтобы не обнаружить себя лишним звуком, отступал вглубь помещения. Он проклинал себя за интеллигентную мягкотелость, за то, что так опрометчиво согласился изваять бюст будущего известного кинематографиста. Да и никогда не любил он скульптуру –всегда отдавал предпочтение живописи!
Вдруг вспомнилось высказывание Родена:
«Скульптуру сделать просто – надо взять глыбу и отсечь от нее все лишнее».
Крючков бросил взгляд на надвигающуюся на него глыбу, и художественное чутье подсказало ему, что «лишним» здесь является таз с гипсом! Крючков нащупал на стеллаже что-то тяжелое и, зажмурившись,  наотмашь резко ударил прямо в центр приближающегося к нему оцинкованного овала.
В воцарившейся тишине через мгновение послышались гулкие удары кусков осыпающегося гипса о пол, затем последовал душераздирающий крик, а еще через секунду раздался грохот упавшего жестяного таза. Николай открыл глаза и увидел перед собой красное, перепачканное гипсом, мокрое от пота орущее лицо Худякова, почему-то напрочь лишенное бровей и ресниц. Неправдоподобно круглые глаза вместе с остатками ужаса излучали радость долгожданной встречи новорожденного с этим миром!
В это время распахнулась входная дверь и в проеме возникла грузная фигура начальника штаба полка. И его взору предстала картина, совершенно не похожая на «воины гвардейского полка с полным напряжением сил готовятся к сдаче итоговой проверки».
В помещении разгром. Везде разбросаны куски штукатурки. Полуголая фигура очумевшего киномеханика с пунцовым лицом. Испуганно жмущийся к стене полковой художник Крючков с небольшим чугунным бюстом Карла Маркса в руке. Весьма неожиданные, эти фрагменты реальности моментально сложились в сознании начальника штаба в единую картину, как только нос его учуял легкий запах алкоголя!..
Вся логика событий и суровое лицо начальника штаба полка не оставляли сомнений, что полковую художественную интеллигенцию впереди ждут нелегкие времена!

* * *

Ненашев закончил свое вдохновенное повествование, и участники «симпосия» устроили ему настоящую овацию. Тут же была найдена баночка с надписью «Роль искусства в воспитании воинов» со всеми «вытекающими»…
Поймавший кураж симпосиарх не заставил себя долго ждать и повел новый рассказ из жизни «очага культуры».

* * *

– Недавно в клубе части шла генеральная репетиция художественной самодеятельности полка. Концерт художественной самодеятельности должен был стать эмоционально-эстетическим протуберанцем духовного потенциала коллектива воинской части, жизнеутверждающей точкой, а скорее – восклицательным знаком всей инспекторской проверки. В концерте принимали участие и военнослужащие и члены их семей. Начинали готовиться задолго до проверки…
Что собой представляет клуб воинской части? Это зрительный зал, мест на четыреста, оборудованный киноаппаратурой, со сценой и  бордовым занавесом плюшево-бархатного вида. Два канонических лика – Карла Маркса и Владимира Ильича Ленина обрамляют сцену, являясь гарантами идеологической выдержанности всего того, что происходит и будет происходить в храме культуры. Строго и внимательно, с чуть заметным прищуром, смотрят они в зрительный зал.
Но эта строгость и внимательность были, скорее, напускными – сродни спокойствию или даже безразличию сфинкса, взгляд которого не одно столетие был обращен к песчаному однообразию африканской пустыни. В отличие от молодевших портретов современных партийных руководителей, в изображениях столпов коммунистической веры категорически не допускались и  малейшие отступления от канонических изображений. Даже Богоматерь в иконописи изображалась немного по-разному, и мы знаем Владимирскую, Иверскую, Толгскую иконы Богородицы. А Маркс был всегда Маркс.  Просто Маркс. Карл Маркс. Поэтому скульптурные портреты  эти были, скорее, банальными элементами интерьера, не вызывавшими у привыкших к ним с детства людей каких-либо эмоций.
Репетиция длилась почти три часа, и все порядком устали. Дети, уже не обращая внимание на нарочито строгие окрики мамаш, носились по сцене и зрительному залу, прыгали через ряды кресел. Женщины, сбившись в небольшие группки, неторопливо беседовали на повседневные темы, продолжая с напускным равнодушием  рассматривать  прически, макияж и одежду друг друга.
Внезапно дверь зрительного зала распахнулась. В зал, сопровождаемый свитой, состоящей из полкового начальства, вошел начальник политотдела дивизии полковник Лавров. Окинув беглым взглядом женщин, он хорошо поставленным баритоном произнес:
– Да, теперь я вижу, что у офицеров и прапорщиков вашего полка замечательный эстетический вкус!
По мере того, как смысл этой заготовленной заранее фразы доходил до сознания присутствующих в зале дам, их миловидные лица озарялись смущенными улыбками.
Полковник подошел к группе мальчуганов, стоявшей у сцены.
– Смотрите, какие богатыри! – рокотал бархатный баритон. – Замечательная смена защитников подрастает!
Он по-отечески потрепал волосы вихрастого паренька лет двенадцати. – Как зовут?
– Дима Курьянов, – ответил детский голос.
Это был сын майора Курьянова, замполита одного из лучших подразделений гвардейского полка – артиллерийского дивизиона.
– Как учишься? – спросил начальник политотдела.
– На хорошо и отлично!
– Какой молодец! – торжественно произнес Лавров. На волевом лице замполита артдивизиона расцвела сдержанная улыбка. Более открытая, счастливая улыбка гордости засияла на лице невысокой обаятельной женщины, стоявшей чуть поодаль. Вся свита дивизионного политического начальника одобрительно кивала.
– Скажи, пожалуйста, Дима, ты знаешь, кто это? – указывая на портреты Маркса и Ленина, обрамлявшие сцену, спросил Лавров.
– Конечно! – звонко и радостно прозвучал голосок в наступившей торжественной тишине.
– Это дедушка Ленин и … дяденька Будулай!
…Сегодня сей факт вызовет улыбку с легким ироническим оттенком. Но в то время спутать основоположника научного коммунизма с персонажем фильма «Цыган» было непозволительно даже малолетнему ребенку.
Затянувшаяся пауза была наполнена напряженной тишиной. Майор Курьянов при всей своей гренадерской стати внезапно сравнялся в росте со стоящими рядом офицерами.
На лице невысокой обаятельной женщины улыбка быстро уступала место выражению растерянности и даже страха. А Дима Курьянов, ожидающий заслуженной похвалы от важного начальника, молча недоумевал, почему все вдруг замолчали…

* * *

Расходились участники партийно-политического симпосия за полночь. Утром замполитам рот предстояло бежать пятикилометровый кросс во главе своих подразделений, а начальнику клуба – воспитывать всю художественную интеллигенцию гвардейского мотострелкового полка.


Связаться с автором Вы можете по e-mail: avladnsk@yandex.ru