Моделист

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль – и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.
                Шарль Бодлер

1

Он был обычным, как принято говорить, нормальным ребёнком. Счастливое детство 60-х, когда основным правилом для всех было – быть как все.

Ясли, детский сад, где он впервые узнал, что «водиться» приходится не только с теми, с кем хочется, но и с такими, от которых лучше держаться подальше.
Знание это закрепилось в начальных классах средней школы №3.

 Учителя же школы, «сея разумное, доброе, вечное», с воодушевлением выпалывали любую поросль неординарности в своих подопечных, не вписывающуюся в рамки спущенных «сверху» методичек и пособий по взращиванию «человека новой формации».
Начиналось всё с обязательного приёма в октябрята.

К слову сказать, класс, где он учился, принимали в октябрята в Ленинских горках, в помещении, служившем ранее кухней, в которой челядь Вождя мирового пролетариата в свободное от исполнения своих обязанностей время «гоняла чаи», и точила лясы на предмет победы мировой революции.

Приём в пионеры, общественные нагрузки, сбор металлолома и макулатуры, выпуск стенгазеты и всякое разное, торившее дорогу к следующему важному шагу для каждого пионера – вступление в ВЛКСМ.
 
В общем, всё как у всех.
Звали его в то время Вадик  (по счастью, увлечение  именами  Вилорик,  Искра, Джонрид и  прочими  «идиотизмами»  уже почти прошло).

Родители Вадика были людьми образованными, что несколько пренебрежительно именовались тогда интеллигентной прослойкой.

 Папа, Олег Борисович Погодин в своё время окончил Ленинградский гидро-метериологический институт (ЛГМИ). Мама, Елизавета Владимировна отучилась на финансово-экономическом факультете ЛФЭИ.

Познакомились преддипломник  Олег и третьекурсница Лиза на дне открытых дверей одного из ленинградских ВУЗов. Повстречались приличествующее время, и поженились.
После окончания института Лизу распределили в небольшой подмосковный город, где совсем недавно был запущен в эксплуатацию крупный и очень важный для народного хозяйства завод.

Возражения и неудовольствия со стороны Олега никоим образом не проявились – он собирался в свою первую полярную экспедицию.
 На заводе Лизу приняли на должность бухгалтера, и стала она Елизаветой Владимировной.

 Через полтора года появился на свет Вадик, а ещё спустя полгода Елизавета Владимировна получила от завода крохотную двухкомнатную квартирку, в про-стонародье именуемую «хрущёба ухрущённой планировки» (производная от фамилии тогдашнего правителя, хотя идея строительства подобных строений принадлежала Ле Корбюзье).

Вадик по причине малолетства не мог помнить всех «прелестей» проживания в съёмной комнате в коммунальной квартире, а посему в более сознательном возрасте воспринимал собственную отдельную комнату, как нечто само собой разумеющееся, хотя не многие из его сверстников могли похвастаться тем же.

Рос он, как было упомянуто выше, нормальным ребёнком. Переболел стандартным набором детских болезней, в меру капризничал, не слушался, бедокурил, но при этом, благодаря Елизавете Владимировне ещё  до школы выучился бегло читать и кое-как писать. Любовь к чтению также привила ему  Елизавета Владимировна. Правда, после прочтения «Виннипуха», «Карлсона», «Волшебника изумрудного города» и т. п. Вадик пристрастился к чтению книг принадлежавших папе – Олегу Борисовичу.

Он взахлёб читал о путешественниках, первопроходцах, моряках и полярниках.
Особенно нравились Вадику истории о великих морских экспедициях, о кораблях в них участвовавших. Мама дипломатично не вмешивалась в подбор книг для чтения, рассудительно полагая: «Читает ребёнок, ну и хорошо».

Несколько ранее, когда Вадик ещё возился в песочнице, Елизавета Владимировна с удовлетворением отметила, что сын растёт, выражаясь высокопарным «штилем», созидателем. И скорее всего она была права.

 Действительно. Стоит несколько минут понаблюдать за малышнёй, ковыряющейся в песке, с большой долей вероятности можно определить кто из них в будущем созидатель, а кто наоборот разрушитель. Одни старательно пыхтят, делая из песка «куличики», нагружают игрушечные самосвалы «под завязку». А другие? Другие с радостным ожесточением растаптывают эти самые «куличики», пинками переворачивают гружёные песком самосвалы. Что ж, всё ясно. Впрочем, наверное, не следует подобные наблюдения принимать за аксиому. Тем не менее, мама Вадика зафиксировала их на будущее. Пригодятся.

Шло время. Папа Вадика, Олег Борисович, в промежутках между дрейфами на льдинах, арктическими и антарктическими экспедициями изредка приезжал в отпуск.

 Высокий, широкоплечий, жилистый,  с густой светло-русой бородой и копной ещё более светлых, слегка вьющихся волос, он врывался в их маленькую квартирку, от его присутствия казавшуюся ещё меньше, как снежный вихрь.

Не раздеваясь, он вваливался в комнату, взглядом находил жену, бросался к ней, стискивал в медвежьих объятьях и быстро-быстро покрывал её лицо поцелуями. Потом, не отпуская, отстранялся, пристально вглядывался в неё с блуждающей радостной улыбкой узнавания.

Очень осторожно, словно боясь, что та исчезнет, отпускал жену, резко пово-рачивался в сторону Вадика стоявшего разинув рот, наклонялся, широко расставив руки и со «звериным» рёвом хватал за бока, раз, за разом аккуратно подбрасывая его к невысокому потолку, и вопрошая, приговаривал густым с хрипотцой- голосом: «Это какой же богатырь здесь растёт?».

 В такие моменты Вадька чувствовал себя самым счастливым мальчишкой на свете.
Потом наступало время подарков. Папа виделся Вадику ярлом викингов, про которых читал в книжке, вернувшимся из дальнего набега с богатой добычей.     Отец всегда привозил интересные и необычные вещи.

В этот раз он привез маме серёжки из чешуи рыбы со смешным названием пируруку и браслет из колец кокоса, а Вадику болас. Папа объяснил, что это такое охотничье метательное орудие у индейцев.

В доме было много всяких сувениров привезённых отцом из своих поездок.   На полу в большой комнате лежала огромная шкура белого медведя, стены украшали рога северного оленя, алеутский лук со стрелами в колчане, настоящий шаманский бубен – ярар. Между ними в рамках фотографии северных оленей, королевских пингвинов, белых медведей, китов. На серванте красовался большущий моржовый клык с тонкой резьбой изображающей сцену охоты. Сам сервант был забит мелкими поделками из камня, кости, оленьего меха, дерева.    Мама смеялась: «Вот уедешь, мы с Вадиком здесь музей откроем. Экскурсантов за деньги будем приводить», - а глаза при этом у неё почему-то были грустные.

В один из своих приездов папа привёз табурет, сделанный из кости и поставил его на кухне.
 
За ужином он показал на него маме и что-то прошептал ей на ухо. Мама за-хлебнулась смехом, и шутя, но ощутимо, ударила папу по плечу. Вадик спросил её, почему она смеётся, а папа тоже рассмеялся и сказал, что расскажет, когда Вадик подрастёт.

Очень редко, когда отец приезжал летом, мама брала на заводе отпуск за свой счёт, и они всей семьёй улетали на юг. Там Вадик впервые увидел настоящее море и самые настоящие корабли, и твёрдо решил, что станет моряком. Будет бороздить океаны, открывать неизведанные земли…

А потом папин отпуск кончался. Они возвращались домой, в Подмосковье, а отец улетал на Север. Иногда в Одессу или Ленинград, если командировка была в Антарктиду.

Прощаясь с отцом, Вадик громко плакал, а когда подрос только угрюмо сопел, оттопырив нижнюю губу. Мама не плакала никогда. Её отец – Владимир Николаевич Балашов служил командиром подводной лодки на Балтийском Дважды Краснознамённом флоте. Всю свою жизнь Лиза и её мама Екатерина Фёдоровна  в повседневных хлопотах, решении мелких, и не очень бытовых проблем ждали главного – возвращения отца из похода. А теперь вот муж…

Вадик успешно перешёл в шестой класс, и Елизавета Владимировна вспомнила о склонности сына к «созиданию». Мальчик уже подрос, и чтобы его не прибрала к рукам дворовая гоп компания, его срочно требовалось чем-то занять.

В то время для детей желающих, или по желанию родителей, с пользой проводить свой досуг существовало множество спортивных секций, кружков рукоделия, рисования, авиа и судомоделизма и т. д. И заметьте, за символическую плату, а то и даром.
После очередного родительского собрания Елизавета Владимировна подошла к классному руководителю Вадика, и попросила список всех секций и кружков в городе, что та незамедлительно и сделала.

Придя домой, Елизавета Владимировна заглянула в комнату сына. Вадик сидел за письменным столом, и увлечённо читал какой-то толстенный фолиант, явно не из школьной программы.

- Отвлекись на минуту, - попросила она.

- А!? Чего?

- Ознакомься, – она положила поверх фолианта листок со списком кружков.

Вадик с явной неохотой заглянул в список. Елизавета Владимировна не хотела неволить сына в выборе, хотя в душе надеялась, что он не выберет спортивную секцию. Она справедливо полагала, что Вадику уроков физкультуры в школе вполне достаточно – сын пошёл в отца. Рослый, не по годам, широкоплечий.

Вадик тем временем без особого интереса просматривал список, пока не наткнулся на строку «студия судомоделизма».

- Вот, – он ткнул пальцем в выбранную строчку.

Елизавета Владимировна проследила за пальцем сына, и мысленно перевела дух. Всё само собой устроилось так, как ей и хотелось.

Занятия в студии начинались в шесть часов вечера. Вадик, наотрез отказавшись от кортежа в лице Елизаветы Владимировны, сам нашёл студию, располагавшуюся в полуподвальном помещении жилого дома недалеко от центра города.

Войдя в полутемный подъезд он, оглядевшись, заметил несколько ступенек ведущих вниз к двери с аккуратной табличкой, на которой значилось: «Студия судомоделизма «БРИГАНТИНА»».

 Шумно выдохнув, Вадик толкнул дверь, и вошёл внутрь. По дороге сюда он представлял себе, как всё будет выглядеть, но увиденное превзошло самые смелые  его фантазии. Сколько всевозможных кораблей, яхт катеров! Вадик даже в настоящем морском порту, куда отец водил его на экскурсию не видел столько судов.

От  гулко забившегося сердца к голове прилила кровь, по телу пробежали колючие мурашки.

«Вот оно! Это моё», -  искрой вспыхнуло в голове.
 
В нос ударил запах столярного клея, сухой древесины, ткани.  И как будто бы на мгновение Вадик услышал запах моря. Он не мог ошибиться. Да он с раннего детства помнил этот волнующий привкус йода, соли и ещё чего-то едва уловимого.
 
- Ну что? Так и будешь на якоре стоять?
 
Наваждение улетучилось, и Вадик увидел стоящего напротив него невысокого толстяка с густыми тёмными волосами, с заметной сединой на висках, носом картошкой и усами щёточкой тоже прореженных белым. Мужчина с беззлобной улыбкой цепко разглядывал Вадика. Так, наверное, столяр Джузеппе рассматривал знаменитое полено:  «Выйдет из него что-нибудь толковое, или на дрова?».

 На толстяке была самая настоящая тельняшка, уж Вадик-то знал – у его папы точно такая же была, синий рабочий комбинезон без рукавов и самые обычные  домашние шлёпанцы в клетку. И ещё он кого-то очень сильно напоминал, только Вадик от волнения не мог вспомнить кого.

Мужчина, как выяснилось через минуту, был преподавателем в этой студии. Выражаясь его языком, он прочно бросил якорь в этой гавани, и в море больше выходить не собирается. Вадику он сразу понравился.

Позже Вадик узнал, что Николай Иванович, так звали преподавателя, долгое время работал боцманом на судах Черноморского морского пароходства, там же увлёкся судомоделизмом. Несколько лет назад по состоянию здоровья он списался с флота, и переехал с женой сюда, к её матери, у которой был свой дом и небольшой земельный участок в ближайшей от города деревне.

Но не привык Николай Иванович лодыря гонять, вот и надумал он организовать в городе детский судомодельный кружок. А что? Ребята при деле, и балбесничать меньше будут. Глядишь, и увлекутся морем, загодя привяжутся к нему, а уж он-то заинтересует, научит. Это ничего, что кораблики маленькие. Вся снасть на них своё всамделишное имя имеет. И настоящие морские узлы как вязать пацанам покажет. Да что там узлы! Мало ли чему может научить молодую поросль старый морской волк. Всё для пользы дела.

 Ан нет. Уж в какие только кабинеты он не стучался, по каким только коридорам башмаки не стаптывал. До самого 1-го секретаря райкома дошёл. Всё без толку, хоть головой об стену бейся. Решил написать друзьям-черноморцам, так, мол, и так – выручайте братцы!

Вскоре приходит Николаю Ивановичу заказное письмо с флота: мол, не табань Иваныч, учи молодняк морскому делу настоящим образом. А в конверте ещё один конверт. Только адресован он тому самому 1-му секретарю. Николай Иванович к нему. Вот, говорит, письмо на ваше имя от черноморцев. А письмо немного немало самое что ни на есть  официальное. От партийной организации: «Черноморское морское пароходство берёт шефство над детским судомодельным кружком. Куда станки и инструменты отправлять?».

Ну, тут все местные партейцы забегали, запрыгали как воши на сковородке. Конечно, это вам не  боцман – отставной козы барабанщик. Это ЦЕЛОЕ ПАРОХОДСТВО!

Быстренько нашли это вот помещеньеце. Отремонтировали, взяли на баланс, какую - никакую зарплату преподавателю положили, и обозвали не кружком, а студией под красивым названием «БРИГАНТИНА»».

Эту историю Николай Иванович, посмеиваясь, как-то рассказал Вадику, когда тот уже стал заниматься в студии.
    
Прошло несколько лет. Вадик по прежнему ходил в студию. К окончанию школы, он уже самостоятельно изготавливал самые мелкие детали для выставочных моделей Николая Ивановича (руки у старика с годами потеряли прежнюю чуткость), да так, что тот только головой покачивал.

С некоторых пор, несмотря на возражения Вадика, на табличке «Автор» рядом со своей фамилией он ставил его фамилию, чем Вадим втайне очень гордился.

К десятому классу Вадику пришлось распрощаться с мечтою о профессии моряка. Чтение книг с фонариком под одеялом в раннем детстве, а позже постоянная работа с мелкими деталями моделей в студии значительно подпортило его зрение. Выпускные экзамены Вадим сдавал уже в очках.

С потерей своей мечты, как нередко бывает в юности, он уверился, что жизнь его потеряла всякий смысл, предался меланхолии, забросил студию. Но умудрённый богатым жизненным опытом Николай Иванович сумел-таки растормошить парня.
Как-то раз, бесцельно болтаясь  по городу, Вадим очнулся от своих невесёлых мыслей у дверей «БРИГАНТИНЫ».

Механически открыв дверь, как делал до этого тысячи раз, вошёл в знакомый до мелочей «кубрик» (так всегда называл помещение студии Николай Иванович). Кроме преподавателя здесь никого не было. Вадим тускло поздоровался, и привалившись спиной к стеллажу с готовыми моделями, как бы продолжая начатый разговор уныло спросил:

- Что делать-то, Иваныч?

- Что делать, что делать… - Ворчливо передразнил Вадима Николай Иванович, – нюни не распускать для начала! Ну не случилось. Не ты первый, не ты последний. Возьми себя в руки, тем более они у тебя, откуда нужно растут. Голова опять же на месте. Думаю я, тебе к нам, в Одессу, в институт инженеров морского флота поступать надо. Опять же море рядом. Отучишься, не модели – настоящие корабли строить будешь!

В ночь после разговора с преподавателем Вадим так и не смог заснуть, обдумывая- предложение Иваныча. А на утро, не выспавшийся, но заметно воспрявший духом, помчался в библиотеку, надеясь найти там информацию об  интересующем его институте.
 
Узнав о решении Вадима, мама, очень за него переживавшая, тоже взбодрилась. Она была безмерно благодарна Николаю Ивановичу за дельный совет, о  чём не преминула ему сообщить, навестив его в студии.


2

Вадим без особого труда сдал экзамены в Одесский  институт инженеров морского флота, который двадцатью одним годом ранее закончил известный сатирик Михаил Жванецкий.

В новом коллективе тесных отношений Вадим ни с кем заводить особо не стремился. Свободное от занятий время он предпочитал проводить за книгами. Не забыл он и о своём давнем увлечении судомоделизмом. Руководитель курса обратил внимание на «хобби» студента-первокурсника, посчитав это делом нужным и полезным, особенно для будущего корабела, и устроил его участие в конкурсе судомоделистов. Вадим, сам того не ожидая, занял на конкурсе третье место.

Он заканчивал первый семестр второго курса, когда советское руководство приняло решение о введении в Афганистан ограниченного воинского контингента в помощь афганскому народу в братоубийственной войне.

Каникулы после окончания второго курса пришлись на XXII Летние Олимпийские игры в Москве. Правда, Вадим, спортом особо никогда не интересовавшийся, это грандиозное для страны событие (несмотря на то, что Олимпиаду бойкотировали более пятидесяти стран из-за войны в Афганистане) воспринял довольно равнодушно. Валялся дома на диване с очередной книгой о покорителях просторов Мирового океана, смотрел телевизор. Иногда, уступая напору немногочисленных приятелей, выбирался в ближайшую пивную. Часто наведывался в «БРИГАНТИНУ» к Иванычу, делал кое-какие детали к модели, которую собирал в институте.

 Елизавета Владимировна не могла нарадоваться на сына – заметно выросший, раздавшийся в плечах с гривой светлых, как у отца, слегка вьющихся волос. Выходя с ним в город за покупками, или просто прогуляться она часто замечала заинтересованные, оценивающие взгляды девушек, по одной или стайками попадавшихся им на встречу. Однажды, как бы невзначай, она спросила сына:

- Вадик, а у тебя девушка есть? Ну, там, в Одессе.

- Нет.

- А почему? – Даже как-то обидевшись за сына, спросила Елизавета Владимировна.

- Хлопотно. -  Вадим, как и отец, многословием не отличался.

Больше разговоров на эту тему она с сыном не заводила. Подкармливала его разными вкусностями, которые он молниеносно не глядя, проглатывал,  не отрываясь от чтения очередной книги.

Срывая по утрам очередной пронумерованный листок календаря висевшего на стене в кухне, она с грустью осознавала неизбежность скорого расставания, тоскливого одиночества в пустой квартире. Муж со своими вечными экспедициями тоже не баловал Елизавету Владимировну частыми приездами. «Собаку что ли, завести, или кошку?» - Думала она, в очередной раз, провожая мужа или сына. Но мысли так и не материализовавшись, тонули в болоте повседневности.

Закончились каникулы. Вадим, уже в коридоре, скупо поцеловав Елизавету Владимировну, уехал учиться, не подозревая, что через две недели он будет стоять в этом же коридоре раздавленный, не понимающий ужаса всего произошедшего, крепко прижимая к груди в голос рыдающую мать.

Обжигающие холодом, отнимающие силу в ногах бездушные, несмотря  на бессмысленные, не читаемые слова соболезнования, казённые строки – « Уважаемая Елизавета Владимировна. С прискорбием сообщаем Вам, что Ваш муж Погодин Олег Борисович погиб во время дрейфа на льдине в районе архипелага Новая Земля. Глубоко сочувствуем Вашему горю. Имярек».

Пустой гроб хоронили на городском кладбище. Не в себе, от так неожиданно  свалившегося на них горя, жена и сын не в состоянии были принять чудовищную реальность происходящего.

Елизавета Владимировна так и не оправилась от потрясения. Заговаривалась, ходила по квартире неприбранная, с блуждающим взглядом.

 Вадим, чувствуя себя не многим лучше, но отдавая себе отчёт в том, что он теперь глава семьи и от его решения зависит судьба матери, должен был незамедлительно что-то предпринять. Он позвонил деду в Ленинград, и предупредил, что везёт её к ним. Старики не были на похоронах зятя так, как Владимиру Николаевичу недавно сделали несложную, но исключающую всякие длительные передвижения операцию.
Вадим привёз маму в ленинградскую родительскую квартиру, и передал её с рук на руки Екатерине Фёдоровне.

Теперь, когда мама находилась под  участливой заботой стариков,  нужно было разобраться в себе. С гибелью отца что-то навсегда надломилось в нём, он это чувствовал. Чтобы продолжать жить дальше, необходимо было как-то примириться с этой непреходящей болью преждевременной потери, как смиряются с потерей зрения, слуха, конечностей. Вспомнился тот давний разговор с Иванычем, когда казалось, что жизнь не состоялась, потеряла будущее. Какой же малозначительной представлялась сейчас та его детская беда перед лицом непоправимого, настоящего горя. Тогда Николай Иванович подсказал выход. Теперь Вадим должен найти его сам. Прежде всего, необходимо твёрдо осознать, что отца больше нет. Это особенно трудно, когда ты не видел мёртвым любимого человека, не попрощался с его телом. Значит первое, что нужно сделать, это узнать как можно больше о его гибели, представить его смерть, мысленно побывать рядом с ним в его последние  минуты жизни, как бы больно ни было. Не распускаться, не дать горю отравить душу безысходностью, безразличием к будущему.

Через пару дней, удостоверившись, что  мама понемногу приходит в себя, Вадим улетел в Одессу. Ещё в полёте он написал письмо в организацию, где работал отец, с просьбой выслать ему всю информацию о гибели отца, попытавшись на бумаге внятно изложить, почему это для него так важно.

Чтобы отогнать мучившие его мысли, он с головой ушёл в учёбу. Засиживал-ся далеко за полночь над моделью сухогруза для кабинета ректора. По утрам, пока сокурсники ещё спали, изматывал себя длительными забегами. Часто звонил матери в Ленинград – она осталась жить у родителей. Вадим понимал, что долго он так не выдержит, но другого способа притупить боль, иссушающую его изнутри, не видел.

Где-то, через месяц, ему пришла объёмистая посылка. Прочитав адрес отправителя, Вадим, с трудом справившись с подступившим головокружением, дрожащими руками вскрыл посылочный ящик.
 
Он высыпал его содержимое на стол – большой свёрток, повидимому, с одеждой, несколько книг, пачка фотографий и толстый бумажный пакет, крест-накрест перетянутый бечёвкой.

Вадим опустился на стул, потянулся к пакету. Развязал бечёвку, и достал стопку каких-то бумаг.

Сослуживцы отца серьёзно отнеслись к просьбе Вадима. Среди них была морская карта пролива Карские Ворота, на которой кружком было отмечено место, где предположительно погиб отец. Несколько печатных листов с подробным описанием цели экспедиции, ксерокопия отчёта о работе поисково-спасательного отряда, составленного сухим канцелярским языком, опись содержимого посылки и тетрадный листок заполненный текстом написанным мелким скачущим почерком. Вадим сначала бегло, а затем, вчитываясь в каждое слово, вновь и вновь перечитывал написанное.
Полярники писали, что любили его отца, уважали его, как руководителя экспедиции, о его неоценимом вкладе в исследовании Арктики, о том, как они искренне скорбят о его утрате. В конце письма говорилось о причине гибели экспедиции:  «В проливе на дрейфующую льдину двинулся огромный вал торосов. Полярники ничего не успели предпринять. Погибли все участники дрейфа».

Ни тел, ни остатков снаряжения спасатели так и не обнаружили. На обратной стороне листа было с десяток подписей и посткриптум, с предложением любой посильной помощи. Вадим отложил листок, закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он не знал, сколько так просидел, но судя по часам, не менее получаса. Внутри него как бы ослабила натяжение какая-то пружина. Нет. Боль не ушла, она стала  осмысленной, конечной, как точка в конце текста. Отца больше нет. Нет, и никогда больше не будет. Вадим решил, что никогда не покажет эти бумаги ни матери, ни деду с бабушкой. Пусть тяжесть этого знания лежит только на его плечах. Он это вынесет. Теперь Вадим был в этом уверен.

Он продолжал учиться. Много читал. Строил уже четвёртую модель, правда, не судна, а плавучего дока, как учебное пособие для занятий по просьбе руководителя факультета. Не забросил он и утренние пробежки.

Вадим учился на четвёртом курсе, когда умер Брежнев.
Началась правительственная чехарда –  Андропов, Черненко, Горбачёв.
Окончание института пришлось на начало так называемой «перестройки», «нового мы;шления», «ускорения», и прочей безалкогольной вакханалии, что конечном итоге привело к развалу огромной страны.


3

Распределение в ВУЗах отменили в 1991 году.
Вадим окончил институт на несколько лет раньше.
В отличие от сокурсников, которых до обморока пугала перспектива оказаться после распределения где-нибудь в районном центре «Закудыкино», он сам попросился на Север.
 
В Одессе его ничего не держало. Два-три приятеля, да пара ничего не значивших для него интрижек, погоды не делали.
 
Его просьбу, понятно, удовлетворили, и он благополучно «распределился» в город Архангельск на судоремонтный завод «Красная кузница».

Прежде всего, Вадим съездил в Подмосковье, чтобы сдать квартиру внаём. Мать к тому времени окончательно переехала к постаревшим родителям.

По приезду, он перенёс в маленькую комнату некоторые вещи и все привезённые отцом сувениры. Врезал в дверь комнаты замок. Он не хотел, чтобы к вещам, помнившим отца, прикасались чужие руки.

Сдав квартиру, он через восемь часов на «Красной Стреле» прибыл в Ленинград. 
Погостив пару недель у родных, Вадим, по его собственному выражению «свободный как страус в полёте», отбыл к месту распределения с Ладожского ж/д вокзала.
Причина столь скорого отъезда лежала на поверхности. Мать, оправившись после смерти отца, готовилась повторно выйти замуж. Вадим, по причине ещё не изжитого юношеского эгоизма, не мог простить ей этого «предательства».

У него случился крайне неприятный разговор с Елизаветой Владимировной, который послужил охлаждению их отношений на долгие годы. Много позже он, уже умудрённый житейским опытом, сожалел об этом, но никто из них так и не сделал первого шага к примирению, слишком долго каждый из них жил своей жизнью.
 
В плацкартном вагоне, где за ним согласно билету числилась верхняя койка, готовились к отъезду еще три пассажира, которых из-за непривычного выговора, он посчитал «аборигенами Севера».

Мужики, явно чем-то расстроенные, перебрасывались короткими фразами. Не дожидаясь отправления поезда,  они разложили на столике нехитрую снедь, выставили бутылку водки. Один из них «сгонял» к проводнице и вернулся с четырьмя стаканами. Старший, кряжистый, с вьющимися светлыми волосами и пронзительными серыми глазами, сноровисто разлил водку. Протянул стакан Вадиму, коротко белозубо улыбнулся, словно лучик из-за тучи мелькнул:

 - За вкус не берусь, а горяченько да мокренько будет. Мужики негромко рассмеялись, и по-свойски «чёкнулись» со слегка опешившим Вадимом. Тот, боясь опростоволоситься перед взрослыми мужчинами,  резко выдохнув, выпил, захрустел кем-то заботливо подсунутым в руку огурцом.

- Как звать-то? – спросил рыжеватый, с ребяческими веснушками на лице парень чуть старше Вадима.

Вадим назвался.

- Пётр Анисимыч, Лексей Иваныч, Пал Игнатич, – показывая кивком, представил спутников рыжеватый, – а меня Николаем кличут. Он назвался без отчества, признавая Вадима за равного, чем того, уже слегка захмелевшего, очень к себе расположил.

Достали вторую бутылку водки.
Вадим, всё ещё немного смущаясь, поднялся, порылся в спортивной сумке. Достал оттуда увесистый пакет с «комдедовским пайком», и высыпал его содержимое на стол.
- Много едали, а такого не видали! – покачав головой, негромко проговорил Павел Игнатьевич, мужчина лет сорока с седыми висками и усами, поглядывая на бутерброды с сервелатом, дырчатым сыром, бужениной, «СА-ВИ-АР»,- прочитал он по слогам, повертев в руках банку с чёрной икрой.
 
Выпили под «барскую» закуску. Пошёл разговор.
Вадим, осоловевший с непривычки, участия в нём не принимал, но слушал внимательно.

 Северяне, как оказалось, ехали с заработков, «рубили» какому-то хмырю баню. Сработали быстро. А хозяин заартачился – не хочет оговоренные деньги платить и всё тут. Спорили, рядили – ни в какую. Ну, Анисимыч и осерчал, за топор взялся. Хозяин с испугу заверещал чего-то и в дом, а Анисимыч к бане.  Тут Вадим уже начинавший дремать под мягкий говор артельных, чего-то прослу-шал. Понял только, что Пётр Анисимович куда-то там топором ударил, плечом поднаддал, баня-то и «раскатилась», развалилась, значит.

Хозяин из дому на шум выглянул, а Анисимыч ему: «Парься на здоровье, да архангельских мужиков помни». С тем и уехали…

 Что было дальше, Вадим не помнил. Он проснулся, на своей полке с трудом припоминая события вчерашнего дня.

 На прибранном, после вчерашнего, столе уютно парили чаем стаканы в мельхиоровых подстаканниках, лежала распечатанная пачка печенья. По центру стола стояла тарелочка с аккуратно нарезанным лимоном из «комдедовского пайка». По сторонам стола сидели его вчерашние знакомцы – умытые, выбритые, бодрые. Словно и не пили, и не ложились далеко за полночь.

– О! Проснулся,  - кивнул на Вадима Николай.

 – Утречко доброе,- мелькнул улыбкой Пётр Анисимович, – беги, умывайся, чайку с лимончиком попьём. Помогает, - подмигнул он.

 Под чаёк артельные расспросили Вадима, за какой надобностью он едет в Архангельск, надолго ли, есть ли здесь родственники или знакомые. Узнав, что он инженер-судостроитель, сюда едет по распределению, уважительно покивали.
 За разговорами подъехали к Архангельску. Вагонный народ засуетился, начал доставать вещи.

Попрощавшись с попутчиками, и получив подробную инструкцию, как добраться до Соломбалы, острова, на котором располагался судоремонтный завод, Вадим, подхватив спортивную сумку, вышел через здание вокзала в город.

Архангельск разительно отличался от суетливой, нарядной Одессы, как выходные туфли отличаются от домашних тапочек, таких привычных и уютных.

Со временем Вадим полюбил этот вытянувшийся  почти на шестьдесят километров вдоль Северной Двины город, его летние, не в пример более белые и короткие, нежели питерские ночи. Привык к морозам, многоснежью и метелям. К рано встающей реке, на которой зимовали вмёрзшие в лёд суда, напоминая затерявшиеся в степи хутора, к которым вели отмеченные вешками тропинки, к середине зимы превращающиеся в глубокие, выше пояса, траншеи.

Осенью ему нравился запах прелых листьев и опилок, - мужики, разбившись на пары, двуручными пилами пилили привезённые стволы деревьев на чурбаки, заготавливая дрова на долгую зиму, когда неяркое северное солнце клонилось к закату, а от недальней воды тянуло прохладой и речным духом. Было удивительно тихо, и немного грустно по ушедшему короткому лету.

На заводе Вадим Погодин как-то сразу пришёлся «ко двору». Начальству по-нравился этот серьёзный, «без ветра в голове», неулыбчивый парень, особенно, когда узнали, что он сам попросился «куда-нибудь на Север». «Этот будет работать!» - решили они, и не ошиблись.

Правда, карьерный рост Погодина не интересовал. Он, добросовестно и толково исполняя свои обязанности, сразу после окончания смены, не показывая досады, когда приходилось «авралить», мчался в студию, или добирался до выделенной от завода однокомнатной квартиры, готовил нехитрый ужин, а потом предавался любимому занятию.

Имея доступ к построечным чертежам, Вадим загорелся идеей сделать мо-дели всех головных судов пароходства.

Бо;льшую часть заработка он тратил на инструменты и книги.

Довольно просторную комнату он перегородил на две части. В меньшей, без окон, он оборудовал мастерскую, гордостью которой был настольный токарный станок «made in Switzerland», работающий почти бесшумно, который он по случаю приобрёл за баснословные для него деньги.

Во всю стену жилой комнаты, от пола до потолка, располагались собственноручно изготовленные им стеллажи. Между полок со множеством книг, были встроены застеклённые, подсвеченные витрины, за которыми красовались мастерски выполненные модели лесовозов.

Редкие гости заворожено смотрели на прописавшиеся в этой квартире суда, которые они часто видели на рейде, или у причалов  Двины, а некоторые даже работали на них.

Освоившись на заводе, Погодин без труда убедил профком в полезности для ребятни судомодельной студии.

Ему подыскали подходящее помещение. Работники завода на добровольных началах помогли с ремонтом. В студию завезли станки, инструменты, необходимую мебель.
Расчёт Вадима оказался верен. От детей корабелов и моряков отбоя не было.
Открытие студии, под колоритным названием «Поморский коч», «профкомовские» организовали по высшему разряду. Были речи, алая лента, цветы, принесённые родителями, и подаренные смущающемуся Вадиму, под немного фальшивые, но от души выдуваемые ноты самодеятельного духового оркестра.

Через год Погодину удалось уговорить руководство завода перевести его, даже с понижением оклада, в профком, на должность преподавателя в студию судомоделизма, бывшую на балансе завода, мотивируя свой перевод большим количеством детей, желающих у него заниматься, что требовало перехода студии в двухсменный режим работы.

Начальство, скрепя сердце, согласилось. Тогда выражение «Дети наше будущее» не было, как сейчас, пустым сотрясением воздуха делягами от политики, или одним из способов лишний раз «попиариться».

Для Вадима наступили счастливые времена. Он, наконец-то ни на что не отвлекаясь, занялся любимым делом.

 Он отлично ладил с детьми. Помимо занятий в студии, иногда устраивал им экскурсии в краеведческий музей, в «Малые Корелы», раз даже уговорил «профкомовских» раскошелиться на  двухдневный круиз на Соловецкие острова на т/х «Татария».

Стоит ли говорить, что ребята были в восторге от поездки.
Вадим и сам радовался, как мальчишка. Он никогда, даже живя в Одессе, так «далеко и надолго» не выходил в море.

На Соловках они побывали в ботаническом саду, на шлюпках ходили по каналам и озёрам, побродили в стенах ещё не действовавшего тогда монастыря, постояли у памятника Соловецким юнгам, одним из которых был в последующем известный писатель Валентин Пикуль.

Вадим во время экскурсии с трудом сдерживал смех. Из двух экскурсоводов которые их поочерёдно сопровождали, один заметно заикался, а другой не вы-говаривал едва не половину букв. Хорошо, что ребята, увлечённые их рассказа-ми, этого не замечали.

Еще его повеселило объявление на дверях местного «сельпо», с содержанием которого он ознакомился, возвращаясь на теплоход. На неровно оборванном клочке серой обёрточной бумаги печатными буквами, рукой, не ведавшей уроков каллиграфии, был начертан текст:

«ВНИМАНИЕ!
ПРОДАЖА ОДЕКОЛОНА
ОСУЩЕСТЛЯЕТЬСЯ
С 14.00».

«Вот они, гримасы антиалкогольной компании», - ещё подумал тогда Вадим, - «Глупая была затея, нужно было инициаторам этого мероприятия книг побольше читать, что ли, глядишь, и поумнее бы стали.

Как лаконично и доходчиво Бернард Шоу высказался на сей счёт: «Алкоголь – это наркоз, под которым происходит операция под названием  Жизнь»».

Вадим часто размышлял над тем, как ему повезло: «С удовольствием уходить утром на работу, а потом с не меньшим удовольствием возвращаться домой… Это ли не счастье? Сколько людей, вынужденных  в поте лица добывать хлеб свой насущный, могут похвастаться тем, что занимаются любимым делом? А ведь большую часть жизни, до заслуженной пенсии, они вынуждены проводить на работе.

«Все профессии нужны, все профессии важны!». Никто и не оспаривает это утверждение, в стихотворной форме изложенное Маршаком…

Но все ли виды деятельности приносят радость, или хотя бы удовлетворение? Что-то сомнительно»».

Ему вспомнился давний анекдот про сантехника:

«К мастеру своего дела «прикрепили» стажёра-практиканта ПТУшника. По вызову они прибыли на аварию, необходимо было перекрыть вентиль в колодце, доверху заполненном фекалиями.

Сантехник говорит стажёру: «Ну, ныряй. Практикуйся!». На что стажёр отвечает: «НИ-ЗА-ЧТО!».
 
Со словами «Эх, ты!» сантехник ныряет в колодец. Через некоторое время он показывается на поверхности, и требует подать ему разводной ключ. Практикант подаёт. Когда стажёр уже начинает беспокоиться за мастера, тот выныривает из колодца со словами: «Учись, студент! А то так и будешь всю жизнь ключи подавать!».

Ну, и что? Этот бедолага в восторге от своей работы? Она архиважна в современном густонаселённом мире, с его мегаполисами и домами-муравейниками. Возможно, он даже осознаёт свою необходимость, но вряд ли он в восторге от своей работы, и уж тем более гордится ей».

А вот Вадим любил свою работу, своих учеников, свою студию.

Он был так занят, что не находил времени для того, чтобы устроить свою личную жизнь, довольствуясь непродолжительными, ни к чему не обязывающими связями.
Но всё хорошее, как и плохое, когда-нибудь заканчивается.
На страну обрушились девяностые…

Одной из первых сняли с баланса студию Погодина.
Его тогда не было в городе, он ездил на похороны своего единственного деда (отец воспитывался в детдоме).

 Сердце старика отозвалось на развал Союза инфарктом, а последующая политическая вакханалия в стране свела Владимира Константиновича в могилу.
 
На похоронах Вадим наконец-то познакомился со своим «отчимом».
 
Вадим не виделся с матерью восемь лет. Его приятно поразило то, как хорошо она выглядела для своего возраста. Она сохранила фигуру, стильно одевалась, этакая business lady из зарубежного фильма.

Общее горе послужило некоторому, пока ещё осторожному сближению. Деликатность и видимое участие в матери её нового мужа немало этому способствовали.

По возвращении в Архангельск, узнав, что дело, которому он посвятил несколько лет своей жизни уничтожено одним росчерком пера какого-то бюрократа, Вадим пришел в отчаянье. Его наивная попытка достучаться до городского руководства с треском провалилась.
 
«Браткам» понравилось помещение, и они открыли там бильярдную, в которую кроме них самих, мало кто отваживался заходить. Порвав спьяну сукно на столах, и переломав о чугунные головы друг друга кии, братки продали бывшую детскую студию под кафе, которое тоже долго не просуществовало по причине непомерных поборов со стороны всевозможных чинуш, и этих же самых «братков».

Судоремонтный завод захирел, пароходство начали «пилить» на части. Многие из судов, принадлежавших теперь мелким частным компаниям, почасту стояли арестованными в иностранных портах за неуплату за стоянку у причала, топливо, лоцмана, и т.д, и т.п.

Началась вакханалия дикого капитализма.
Погодин, обнаружив в себе коммерческую жилку, о наличии которой даже не предполагал,  с болью в сердце,  «влёт» продал все свои модели за очень приличные деньги, помотавшись по офисам новоявленных судовладельцев.

Разобрав перегородку в квартире, он сколотил из неё ящики, упаковал в них станок, внушительную библиотеку, и отправил домой, в Подмосковье, до востребования.
Месяцем раньше Вадим позвонил квартирантам, назвав срок, к которому те должны были съехать.
 
Квартиру, потерявшую своё очарование без «лесовозов» и нарядных корешков книг, он продал вместе с немудрёной мебелью.

 Купив билет на поезд до Москвы, Вадим с кем лично, а с кем-то по телефону попрощался с сослуживцами и приятелями, постоял на набережной Двины, на память, глубоко вдыхая речной запах.

Архангельск навсегда запомнится ему как город, где он прожил, пожалуй, самые безоблачные годы своей жизни. 


4

В плацкартном вагоне поезда Вадиму досталось боковое место возле ватер-клозета.
Его соседом по неудачному месту оказался дочерна загорелый, коротко стриженый мужчина, лет сорока. Он сидел, положив сцепленные в замок кисти рук на столик, и смотрел в окно. Вадиму сразу бросился в глаза белеющий  неровный шрам на крепкой шее с цепочкой в виде шариков, теряющейся в вырезе чёрной футболки.

Погодин поздоровался, закинул чемодан и сумку на верхнюю полку. Сел на свободное место напротив попутчика.
Поезд тронулся.

- Дрянь места, но уж больно домой хочется, - первым заговорил сосед.

- В командировке были, или в отпуске? – включился в беседу Вадим, намекая на загар.

- В командировке. Меня Сергей зовут, - протянул руку визави.
-Вадим.

По вагону прошла проводница, собирая билеты.

- Пьёшь? – Сергей испытующе посмотрел на Вадима отливающими стальным блеском глазами.

- Выпиваю иногда…

- Пошли, - сосед выудил из-под столика полиэтиленовый пакет, частично принявший очертания предмета исключающего любые, кроме одной, догадки о его содержимом.

Они вышли в тамбур. За окном мелькали частные дома окраины, с небогатыми огородиками, переезды, с полосатыми шлагбаумами и застывшими за ними вереницами машин.
Сергей достал из пакета бутылку водки и пластиковые стаканчики.
Выпили. Захрустели разломленным пополам выуженным из того же пакета яблоком.

- Чем занимаешься? – спросил Сергей закуривая.

Вадим тоже закурил:

- Сейчас ничем, а раньше судомодельный кружок вёл. А ты?

- Военный. На Ближнем Востоке служил.

- М-м, - Вадим понимающе покивал головой, - расскажешь, или военная тайна?

- Да какие сейчас, на…, тайны! Всё продали гниды… Вот попомни моё слово, нам всё это б… ещё ох, как аукнется! - Сергей разлил водку по стаканчикам, не дожидаясь Вадима, зло выпил.

Из его рассказа Погодин узнал, что гвардии подполковник ВДВ Сергей Овчинников, воевал в Афганистане. После вывода войск был направлен военспецом в одну ближневосточную страну, которую «сдали» наши «козлы». Что теперь хочет послать всё на…, и выращивать розы-мимозы под Ялтой, где жена получила в наследство домик у моря, и чтоб ни одна… А эти все чтоб… Ну и так далее.

Позже они купили у проводницы ещё бутылку водки, а потом ещё…

После второй бутылки Вадим окончательно потерял нить разговора, помнил только, что часто ходили курить в тамбур, и как он поддакивал говорившему о наболевшем, кипящему от негодования не пьянеющему Сергею.

Нашёл он себя в сидячем положении, уткнувшим голову в скрещенные на столике руки. Подняв чугунную голову, он огляделся. Было светло, вагонный народ сновал в туалет на утренние процедуры, собирал вещи. Его визави спал, опустив на грудь голову с серебряным  ёжиком волос.

Узнав у проходившей мимо проводницы, что они подъезжают, он растолкал Сергея.
Вчера, когда Вадим ещё был в состоянии давать отчёт своим поступкам, узнав, что Сергей, оформляя документы на увольнение из армии, какое-то время должен пробыть в Москве, и понятия не имеет, где устроиться, предложил тому погостить у него. Овчинников, готовившийся провести несколько суток чуть ли не на вокзале, в благодарность,  под расслабляющим воздействием алкоголя, поклялся Вадиму в вечной дружбе.

По приезду, оставив вещи в камере хранения, они прошлись по ближайшим магазинам с полупустыми прилавками, в поисках, не требующих серьёзных кулинарных способностей в приготовлении, продуктов.

Затарившись, и прикупив из-под полы несколько бутылок водки по спекулятивной цене, они на пригородной электричке поехали к Вадиму.

Через час с небольшим, скрасив поездку распитием одной из приобретённых бутылок, они приехали в небольшой подмосковный город, где тридцать лет назад появился на свет маленький Вадик.

5

Пройдя с километр по знакомым, почти не изменившимся за восемь лет улицам, Вадим привёл Сергея к утопавшей в зелени хрущёвке.

Они поднялись на третий этаж. Вадим позвонил в одну из квартир, дверь открыла маленькая опрятная старушка.

- Здравствуйте Александра Ивановна! – Вадим расплылся в улыбке.

Старушка некоторое время неуверенно всматривалась в его лицо, затем глаза её оживились узнаванием:

- Вадик! Возмужал-то как. Насилу узнала.

- Вам ключи оставляли?

- Да-да… -  Александра Ивановна, оставив дверь открытой,  торопливо засеменила вглубь квартиры.
 
На площадку вальяжно вышел большой рыжий кот «дворянской» породы. Он индифферентно мазнул по людям крыжовинами глаз, на секунду заинтересовавшись ботинками Сергея.
 
Вадим присел на корточки, потрепал кота по загривку:

- Ну, здорово, Тимофей. Вырос-то как!
 
Кот, проигнорировав амикошонство, развернулся, и прошествовал в квартиру. Вернулась  Александра Ивановна, принесла ключи:

- Надолго вернулся-то?

Вадим взял ключи с сухонькой ладони старушки:

- Надо полагать, навсегда… Спасибо,  Александра Ивановна.

Вадим вспомнил разговор с матерью перед своим отъездом, после похорон деда.
Мать, ещё робея перед возмужавшим вдали от неё сыном, до щемящей боли с годами всё больше походившим на отца, осторожно, подбирая слова, предложила ему переехать в Ленинград, то есть, в Санкт-Петербург.

Елизавета Владимировна говорила, что бабушка хорошо держится, но ей будет одиноко в большой квартире (мать жила у мужа), что жильё во второй столице ни в какое сравнение не идёт с «хрущёбой» в Подмосковье, что Вадим без труда найдёт здесь работу по специальности.
Тогда он не стал объяснять матери почему он не хочет жить в Питере, отго-ворившись пословицей: «Где родился, там и сгодился».
 
Как в нескольких словах можно было дать понять ей, коренной ленинградке (петербурженке), что этот город можно не любить?
 
Нет, Вадим восхищался архитектурой, стремительностью проспектов и изгибами каналов, перечёркнутых линиями мостов и строптивой Невой, не всегда сдерживаемой гранитными берегами…

Его воображение будоражило от мысли, что через всего лишь привычно-небрежное прикосновение к металлу перил Аничкова моста,  можно было приобщиться к величию истории всё ещё огромной страны, несмотря на недавний позорный «развод» с бывшими своими республиками, а ныне в большинстве своём опереточными «независимыми» государствами.

Как убедить дочь потомственного военного моряка, что вмёрзшие в двинский лёд суда ему ближе и роднее, чем легендарная «Аврора», стоящая на вечном приколе? Что для него от приходящих в Архангельск после долгой зимы лесовозов более волнующе, отчётливее веет дальними морями и странами, чем от балтийских сухогрузов и «пассажиров».

С Архангельском не сложилось, но и безвестный, один из многих, подмосковный городок, в котором он родился и вырос, ему дороже Северной Пальмиры.

Открыв дверь, Вадим, пропустив гостя вперёд, протиснулся в крохотную прихожую  квартиры, несмотря на устоявшиеся за много лет запахи чужой жизни, он ощутил себя вновь обретшим свой  дом.
 
Опустив вещи на пол, Вадим прошёл в комнату.

Жильцы, съезжая, сделали уборку, расставили оставленную им мебель на прежние места. Стены были оклеены, и наверное уже не в первый раз, за восемь-то лет, приятными глазу обоями. Комната выглядела вполне жилой.
 
- Не царские хоромы… - в комнату просочился Сергей.

- Даже не «вокзальные», - для порядка обиделся Вадим.

- Да ладно, не рефлексируй. Мне за армейскую жизнь и не в таких палатах доводилось жить, - не приведи Господь! - «сгладил» невольную бестактность Сергей.
 Потом он достал из армейского баула полотенце, смену белья, и поставив Вадима в известность, что идёт смывать «верблюжий дух», удалился в ванную.

Распахнув настежь окно и балконную дверь, Вадим принялся распаковывать вещи.
К моменту возвращения отмытого до блеска Сергея, он подключил холодильник, закинул в него продукты, поставил кипятить чайник.

- Ну, и где тут у нас, после баньки? – Овчинников, потирая ладони, уселся у стола на допотопный табурет.

Вадим достал из холодильника бутылку водки, комнатной температуры, банку кильки в томате, положив перед Сергеем консервный нож, нарезал хлеб, и достал из навесного шкафчика стопки.
Вторую допивали уже в комнате, под телевизор.

- Не, ну ты посмотри на них! – слегка осоловевший от выпитого, Сергей кивнул на экран.

Вадим послушно посмотрел. По телевизору шёл какой-то концерт. Шеренга ирландских девушек в коротких юбочках, лихо отплясывали джигу:

- Ну, и?...

- Что «ну, и…»! Ты когда-нибудь видел столько стройных ног и лошадиных физиономий одновременно? А отплясывают знатно, по-военному, - Сергей одобрительно покивал головой.

Подобное времяпровождение длилось около недели.
Утром, как ни в чём ни бывало, подполковник Овчинников отмытый и побритый, в извлечённой из недр армейского баула, и безупречно отглаженной форме уезжал в Москву.

Вадим же, непривычный к подобным водочным марафонам, бесцельно послонявшись по квартире, тащился в пивную, дабы поправить пошатнувшееся от каждодневных возлияний здоровье.

В пивной, несмотря на будний день, было шумно. Разномастные компашки, сгрудившись между столиков, прихлёбывали из кружек щедро приправленное водой пиво.

Пару дней назад Погодин стал свидетелем курьёзного случая.
Страждущий по пиву народ возбуждённо роился у почему-то закрытой пивной. Из разговоров мужчин и немногочисленных, непрезентабельного вида девиц, он уловил суть проблемы, - привезли пиво, перекачивают в ёмкости, потому и закрыто.

Где-то, через полчаса, с момента прихода Вадима, опорожненная «бочка» уехала. Народ потянулся ко входу. Из приоткрытой двери высунулась нагловатая физиономия продавца:

- Мужики! Пиво свежак! Решайте сами, - разбавлять, или не доливать…

«Вече» единогласно проорало: «Не доливать!», и ломанулось внутрь.

Позже, когда счастливцы первыми пробившиеся к стойке, среди которых случайно оказался и Вадим, смаковали неразбавленное пиво, он «подслушал» диалог соседей по столику.

Два интеллигентного вида, но явно не вписавшихся в нарождающийся свободный рынок индивидуума, не злоупотребляя ненормативной лексикой, вели неспешную беседу.
 
- При коммунистах такого безобразия не было. ОБХСС быстро бы порядок в этом гадючнике навёл, - худощавый мужчина лет сорока, с седыми висками, отёр с губ пивную пену.

- Где ты безобразие увидел? Тебе, электорату, вполне демократический выбор предложили: «Разбавлять, или не доливать», а ты ещё рыло воротишь, - пышноусый крепыш весело подмигнул Вадиму.

- При коммунистах порядок был, всё ворьё по струнке ходило, да в подворотнях пряталось. Партия, она везде… - упорствовал в убеждениях приятель усатого. Тот, наслаждаясь «праведным гневом» адепта компартии, всё же поспешил прервать, обещавший надолго затянуться монолог:

- Ладно, пей, про  решающую роль КПСС в крещении Руси и организацию ос-вободительного движения против татаро-монгольского ига, ты мне потом расскажешь…
По дороге домой Вадим, без особой надежды заглядывал в «Универсам», в надежде разжиться чем-нибудь съестным. На этот раз повезло. Отстояв минут двадцать в очереди, он стал счастливым обладателем двух бело-красных коробок пельменей.
Если бы не обязательные каждодневные выпивоны, присутствие Сергея его нисколько не напрягало. Напротив, за это время они, если и не подружились, то приятелями точно стали. Вадиму нравился этот уверенный в себе человек, со своеобразным армейским чувством юмора.

- Слышь, Вадь, а ты что-нибудь покрупнее, чем модельки строить можешь? – спросил как-то в одно из «застолий» Сергей, хрустя дефицитным маринованным огурчиком.

- А что надо?

- Да «домушку» построить надо. Давно собирался. Материал завёз, всё руки не доходили. Ты, как я помню, в ближайшее время на работу устраиваться не собираешься?

- Да нет, вроде… - Вадим ещё не понял, чего задумал приятель.

- Вот, и ладненько. Через месяц ко мне приедешь, поможешь. Стол, дом, море – гарантирую. Я там кое-чего подкуплю, ну с жёнушкой то да сё… сам понимаешь, почитай год не виделись, а там… Ну, как предложение? До моря пять минут крабьего ходу. Вино своё, фрукты!

Прельщать было излишне. Вадим уже согласился. Можно сказать с Крайнего Севера, и в Ялту! Красота.

На том и порешили.

Пришло время прощаться. По выражению Сергея, тот «дожал-таки штабных г…едов, и уволился вчистую».
 
Сергей оставил Вадиму свой адрес, взял его, обещал позвонить, или дать те-леграмму, когда нужно будет выезжать.

Погодин остался один, самое время начинать приводить квартиру в порядок.


6

Михаил Жванецкий, окончивший в своё время тот же институт, что и Погодин, некогда озвучил наблюдение: «Ремонт нельзя закончить, его можно только прекратить!», но прежде ремонт нужно было начать.

Вадим, определив для себя приоритеты, начал обустраивать свой дом с оборудования мастерской. Он покрасил стены водоэмульсионной краской, положил на пол фанеру, покрыв её плотным линолеумом, разместил на стенах полки и шкафчики.

В завершение работы, Вадим установил рабочий стол, и утвердил в мастерской гордость своего инструментария – швейцарский токарный станок.
 
Освободившись от пут принудительного оболванивания сознания непомерным количеством алкоголя, в лице отбывшего по месту жительства Сергея, Вадим, ведущий в основном затворнический образ жизни, вернулся к ставшим привычкой размышлениям на чем-то привлекшую его в данный момент тему.

Прерывая работу по оборудованию мастерской, он выходил в другую комнату к включённому для фона телевизору, выпивал стакан пива из трёхлитровой банки, которую наполнял живительным напитком всё в той же пивной, закуривал сигарету, и отдыхая от трудов праведных, таращился в экран, не вникая особо в суть происходящего.
Правда, в этот раз увиденное привлекло его внимание. Шёл гайдаевский фильм по мотивам пьесы Булгакова «Иван Васильевич меняет профессию».

Вадим с детства помнил эту комедию, видел её не единожды, и знал её сюжет наизусть.

Есть такие фильмы с завидной судьбой, которые раз полюбившись зрителям, неизменно вызывая положительные эмоции, заставляют смотреть их от начала до конца бесчисленное количество раз. Да вот, к примеру, «Ирония судьбы, или с лёгким паром» Рязанова, на долгие годы ставший традиционным фильмом новогодних праздников.

Вадим застал момент, когда хор группы гудочников и гусляров затянул ораторию о итальянском самодержце: «…То не сильные громы грянули, сюда едет собака римский царь. Собака!…». Тут Яковлев, в роли Бунша переодетого в царские «шмотки», неоднократно вскакивает с места, и возмущённо вопрошает: «Какая это собака?!».
«Действительно, причём здесь собака?», - мысли Вадима, набирая обороты, двинулись в непроизвольно выбранном направлении:

«Люди часто прибегают к сравнению не симпатичных им представителей человеческого рода с животными: осёл, баран, овца, гамадрил, козёл, и т. д.
Но какое отношение, ко всем этим представителям фауны, с приписываемыми им негативными чертами характера, имеет собака?

Чем это бесконечно преданное человеку животное, им не угодило?
Довольно часто фраза о собачьей преданности, и ей подобные, произносится с пренебрежением, даже брезгливостью: «Предан ему, как собака», «Её цепной пёс», et cetera.

А что собственно плохого в безоглядной преданности? Глупо?
Разумеется, разбегающиеся при первом выстреле телохранители выглядят более разумными и практичными, чем их коллега прикрывший собой хозяина, - своя рубаха ближе к телу.

Бесспорно, разумно уйти от человека не в состоянии удовлетворять материальные запросы партнёра, по какой бы то ни было причине, включая потерю трудоспособности «кормильцем», и найти себе более успешного спонсора. Сдаться на милость превосходящим силам противника, выгодно продать честь и совесть, - категории нематериальные, а посему выражения в денежном эквиваленте не имеющие.

Ну и чем, мыслящие подобными категориями индивиды привлекательней пресловутой собаки, которую спас от голодной смерти, поделившись с ней последним куском хлеба бомж, и за что та благодарна своему спасителю до конца своей собачьей жизни, не продаст за сытный кусок и тёплую конуру, и безоглядно встанет на его защиту?
Как-то дико, нецивилизованно?

Продавать и предавать на каждом шагу, конечно же, цивилизованней, вот только совесть, собака, мешает.

Может в связи с этим бездумно, по случаю и без, цитируется афоризм: «Лучше быть мёртвым львом, чем живой собакой!».

 А кто-нибудь хоть раз задумывался, чем ленивая, эгоистичная, дохлая кошка лучше преданного пса?

 Нужно понимать в другом контексте? В каком?
Кто может аргументировано обвинить собаку в подлости, предательстве, жлобстве?
Собака с незапамятных времён считала человека своим другом, и была другом ему. А лев? Человек для него в лучшем случае враг, а в худшем, - еда.

Получается, другими словами, лучше быть трупом человеконенавистника-людоеда, чем живым, преданным и любящим другом.

 Бред какой-то», - Погодин затушил сигарету в пепельнице, глотнул пива, и вернулся к «своим баранам», то есть к работе.

Он уже закончил ремонт на кухне, в которой ему работники одного из мебельных предприятий, плодившихся тогда в Подмосковье, как грибы, установи-ли угловой кухонный гарнитур, изготовленный на заказ, когда ему пришла телеграмма из Ялты: «Вылетай ближайшим рейсом тчк жду тчк Сергей».

Вадим «враз» прекратив ремонт на неопределённый срок, начал собираться в Крым, куда много лет назад его, по-детски бесконечно счастливого, возили отец и мама. Время, когда ему казалось, что он вечен, а состояние неизбывной радости бытия непреходяще.

7

В Симферополе Вадим вернулся в уже прожитый в Подмосковье июль.

- Эх! Прокачу! – встретил его слоганом застрельщика частного автоизвоза Каземира Козлевича Сергей, и отобрав чемодан, потащил к «волге-универсалу» фермерского вида, без декоративных дисков на колёсах, со снятыми задними сиденьями, и робко тянущейся к свету поросли ржавчины на дверцах и «крыльях».

- Вас обманули! Это не «лорен-дитрих», это немногим лучше, - «обрадовал» товарища Вадим, увидев гордость советского автопрома, - не развалится?

- Никак нет! Машина зверь, руля слушает, - бодро отрапортовал Овчинников.
Вадим наслаждался поездкой.
 
В пол уха слушая Сергея, подробно излагавшего план предстоящих работ он, пониже сползши с сиденья, чтобы увеличить обзор, смотрел по сторонам, изредка кивая головой, или издавая «невнятно-согласные» звуки.

Справа тянулись отвесные Петровские скалы, слева Салгир.
Проехали Петровскую слободку. Заметив промелькнувший справа каменный столб с табличкой, Погодин удивился тому, что вспомнил его. Когда ему было восемь лет, он с родителями ехал этой дорогой на такси, тоже «волге», но как в фильме «Берегись автомобиля!», и отец, показав на столб, рассказал, что он установлен в 1826 году в память постройки шоссе, по которому они сейчас едут.
 
Интересная, всё-таки вещь, память. Иногда она способна вытолкнуть из своих глубин на поверхность такую информацию, об обладании которой её владелец  даже не подозревал. Помни люди всё то, о чём они когда-то прочитали, или услышали за свою жизнь, пожалуй, каждый мог бы считаться энциклопедистом.

Сергей сказал, что отсюда до Алушты пятьдесят километров.

Вдали завиднелась гора Чатырдаг.
Километров через десять-одиннадцать они въехали на Ангарский перевал. Чатырдаг уже не впереди, а справа, слева гора Демерджи, а впереди… Море!

Вадима захлестнула волна однородных в своём позитиве эмоций и воспоминаний, от которых затруднилось дыхание, и не больно защемило сердце.

Шоссе крутыми изгибами потекло вниз в русле из деревьев и кустарника.
Широко раздувая ноздри, как лошадь вдыхающая запах овса,  Вадим в открытое окно ловил непередаваемый словами аромат воздуха Крыма, запахи уже недальнего моря, нагретой щедрым солнцем зелени.

Проехали Кутузовский фонтан, на этом месте Кутузов в 1774 году был ранен в глаз, об этом Погодин знал так же из рассказа отца.
 
Вот и Алушта. Шоссе вышло к самому морю. Вадим чуть не по пояс высунулся из окна.
Сергей, наконец-то поняв, что всё время поездки он мог рассказывать о том, как они будут возводить на его участке копию Вавилонской башни, и не услышать по этому поводу ни одного вопроса, по-доброму усмехнулся, и замолчал.
 
Дорога начала уходить вправо, поднимаясь в горы.

После перевала Вадим узнал запомнившийся с детства силуэт Аюдаг, Медведь-горы.
Мыс Плака, с готическим замком и кипарисовой рощей, крутые повороты шоссе, и внизу слева Артек, Суук-Су. После моста через балку начинается спуск в Гурзуф. Кругом виноградники, до самого Ай-Даниля.

Проехали деревню Никита с Никитским ботаническим садом, отсюда уже была видна Ялта.

Не заезжая в город, Сергей съехал с шоссе, и повёз Вадима дорогой в сторону моря, и уходящей вправо.
 
Проехав какой-то посёлок, они свернули на грунтовую дорогу, и через некоторое время «волга», скрежетнув своими железными внутренностями, остановилась у ворот сваренных из металлического профиля, и забранных панцирной сеткой.

- Приехали. Выгружайся, - Сергей вышел из машины, и с хрустом потянулся.
 
По дорожке, выложенной кирпичом, они пошли в сторону полутороэтажного каменного дома с ломаной крышей, увитого хмелем.

- Солидно, - уважительно покачал головой гость.

-А то… - хозяин не скрывал удовольствия от реакции Вадима.

Навстречу им вышла светловолосая женщина, чем-то неуловимо напоминающая актрису Федосееву-Шукшину.

- Вот. Это Вадим, а это моя царица Тамара, - познакомил их Сергей.

Переодевшись в отведённой ему комнате в потёртые джинсы, футболку, надев резиновые шлёпанцы на босу ногу, и умывшись с дороги, Вадим вышел к столу, накрытому в саду, под крышей из винограда.

За обедом, рассказав по просьбе Тамары кое-что о себе, «попробовав» с Сергеем двухлитровую банку домашнего вина и поблагодарив хозяйку за угощение, Вадим попросил Сергея отвести его на море.

Пройдя несколько участков с прячущимися в зелени садов домами, они спустились к берегу сплошь покрытому мелкой серой галькой. Маленькие ленивые волны, пенясь, с тихим шорохом накатывали на кромку пляжа. Катящееся к закату солнце, остужало в море расплавленную платину.

Они присели на планширь одной из вытащенных на берег лодок, закурили.
 
-Красота-а… - протянул Вадим.

- Мгм-му, - только вот принадлежит эта красота, почему-то хохлам, - не поддержал его восторга Сергей. Я бы этого козла, сам знаешь какого, лично бы в этом самом море утопил!
    
- Я сам до сих пор в шоке. С детства сюда с родителями приезжал. И вдруг на тебе… заграница! – тоже посетовал Вадим.

- Курица не птица, хохляндия не заграница, - Овчинников презрительно сплюнул.

Утром он привёл Вадима на место предстоящего строительства.

- Вот, - показал Сергей обозначенный бечёвкой участок, расчищенный от растительности.

 Дальше, у забора, лежали стройматериалы, накрытые полиэтиленовой плёнкой, прижатой кирпичами.

Неделю они рыли траншею под фундамент, делали опалубку, вязали арматуру.
Выходные Вадим провёл на пляже, загорая, и купаясь в море.

В понедельник приехал «миксер», и они залили опалубку бетоном. Сергей объявил выходной:

- Ну, Вадька, самую мутоту мы закончили! Надо это дело отметить.

На следующий день Овчинников показал план будущего строения.

Погодин, с детства имеющий дело с построечными чертежами, только крякнул. Попросив лист бумаги и карандаш, он за полчаса, не отступая от сути идеи, профессионально набросал чертёж, почти полностью перепланировав внутреннее расположение помещений. Сергей только глазами хлопал.

- Голова! – похвалил он Вадима, я бы до такого ни в жизнь не додумался.

- Это тебе не укрепрайоны строить, - посчитав похвалу недостаточной, съязвил Вадим.

Дальше дело пошло веселее. Работать с деревом Вадиму нравилось. Как-то само собой получилось, что «начальником строительства» стал он, а Овчинников перешёл в разряд подсобного рабочего, беспрекословно выполняя распоряжения «массы Вадима».
За три недели они подняли каркас, поставили оконные рамы, покрыли шифером крышу, настелили пол.

На перекур Вадим не ленился, если находился внизу, подниматься на второй этаж, чтобы посмотреть на море.
 
Приходила понаблюдать за их работой Тамара, довольно покачивая головой:

- Ай, да молодцы…
 
К началу дождей они успели обшить постройку вагонкой, вставить в рамы стёкла, провести электричество. Дом получился на загляденье.

- Да ко мне как в «Hilton Hotels» отдыхающие места бронировать будут! – ра-довался Сергей.

К ноябрю в основном закончили внутреннюю отделку, осталось кое-что по мелочи.
Вадим засобирался домой:

- Остальное сам доделаешь, чтобы зимой было чем-то, кроме возлияний заниматься.
- Ну, спасибо тебе, дружище! – Сергей от «чуйств-с», ощутимо  приложил Вадима по плечу, - приезжай в любое время, будем рады.

- Обязательно приеду, даже не сомневайся, - пообещал Вадим, потирая ушибленное плечо.

8

В начале ноября Погодин прилетел в промозглую, готовящуюся к долгой и нудной зиме Москву.

Кляня себя словами не совместимыми с понятием о нормативной лексике за то, что не озаботился взять тёплые вещи он, по приезду домой, первым делом залез в горячую ванную.

Именно тогда, отмокая в тёплой воде, и вспоминая такое недавнее приветливое море, он впервые понял, где бы он хотел прожить всё последующее, отведённое ему в этой жизни время. Не на экзотических островах, о которых он читал, не в карнавально-ярком тропическом раю, где люди ходят в белых штанах, и говорят на португальском языке, а в родном, русском Крыму, где русская история, русские обычаи, русская речь…

«Чёрт! Крым теперь украинский», - Вадим в сердцах ударил по воде рукой, брызги разлетелись по крошечной ванной комнате. Ну не мог он понять и принять этот вопиюще несправедливый факт, - «Ничего, когда-нибудь всё равно всё встанет на свои законные места. Вот тогда и…».

Не расслабляясь, Погодин продолжил благоустраивать своё жилище. На плодящихся, как кролики строительных рынках появились материалы, о которых лет десять назад приходилось только мечтать.

Вадим нанял двух «западенцев», откуда-то из-под Ивано-Франковска, которые снесли ему стену между туалетом и ванной комнатой, поставили новую сантехнику, на удивление хорошо положили кафельную плитку, разобрали полы в гостиной и коридоре, и сделали стяжку.

Расплатившись с работниками, Погодин сам положил ламинат, сменил межкомнатные двери.

Квартиру в Архангельске и коллекцию моделей он продал за доллары, курс которых продолжал уверенно расти, так что на данный момент, проблем с деньгами у него не было.

Вадиму установили сделанный на заказ шкаф-купе, куда он наконец-то убрал валяющиеся по квартире вещи. В «последнем рывке» он, выбросив всю старую мебель, купил новые диван-кровать, кресла, журнальный столик, телевизор и видеоплейер. Одну из стен Вадим специально ничем не занимал, это место для будущих моделей.
Украсив жилище всевозможными экзотическими сувенирами, некогда привезёнными отцом из бесчисленных командировок, и положив на пол по счастью не съеденную молью шкуру белого медведя, Вадим решил взять тайм-аут от осточертевшей уже «бытовухи».

Город готовился к встрече Нового Года.
Погодин бесцельно бродил по заснеженным улицам, вдыхая бодрящий мо-розный воздух, мельком поглядывая в нарядные витрины попадающихся по дороге магазинов, попутно размышляя о том, чем же ему всё-таки придётся  заняться, когда деньги кончатся, а с ними и свободная жизнь, которую они обеспечивают.
 
«Вот могут ли эти разноцветные бумажки стать самоцелью? Для кого-то – да, но это уже тема для обсуждения с психиатром. Ещё индейцы племени Кри когда-то с первобытной, ещё не вытравленной цивилизацией непосредственностью подметили: «Деньги нельзя есть».

Для некоторой категории людей большие деньги, это синоним власти, что довольно спорно. Деньги и власть это не одно и тоже, хотя и не могут существовать друг без друга, это своего рода сиамские близнецы, которые жизнеспособны только в тандеме. Без власти деньги могут отнять, здесь не поможет никакая нанятая охрана. Без серьёзных моральных обязательств никто не будет укладываться трупами в штабеля, ради защиты чьего бы то ни было состояния, дураки нынче не в почёте. Власть без денег – «хлопцы разбегутся в разные стороны». Над кем тогда властвовать?

Более приемлема версия, что деньги это свобода, пусть даже и относительная. Можно не работать на «дядю», жить в своё удовольствие, сохраняя в по-рядке нервы и здоровье.

Другой вопрос, что следует определиться, сколько человеку нужно денег  «для полного счастья». Конкретика в духе Шуры Балаганова в таком серьёзном вопросе неуместна.

Наверное, оптимальный вариант, когда человек не зависит от денег, а они, в свою очередь, не зависят от него. Другими словами, не нужно тратить силы и время для сохранения и преумножения своего капитала, но и без проблем потакать своим прихотям в разумных пределах, то есть не привлекать к своей персоне внимания, как криминалитета, так и следственных органов…», - Погодин, занятый рассуждениями на самую популярную, пожалуй, у цивилизованной части человечества тему, не сразу заметил бросившуюся ему навстречу долговязую фигуру.

- Вадька! Погодин! Ты что ли? – радостной дурниной заорала фигура, оказавшаяся другом детства Сашкой Усвятцевым, - В отпуске? На праздники?

Вадим, испытывая запоздалое чувство вины, оттого, что по возвращению не удосужился зайти к товарищу, и недоумевая по поводу того, как такое могло случиться, рассеянно протянул:

- Да я это… совсем приехал…

- Так это ж здорово! Такое дело надо отметить. Пойдём «кувыркнём» за возвращение блудного сына в родные пенаты. Тут недалеко новый пивной бар открылся…

Вадим не смог отказать приятелю, искренне воспринявшему его приезд, как знаковое событие.

После череды «кувырков», Сашка потащил слегка разомлевшего друга в гости.
Поплутав по улицам, празднично мигающим гирляндами разноцветных огней они, прихватив по дороге пару бутылок коньяка, пришли в район новостроек, за время отсутствия Вадима выросшим на пустыре, ранее называемом местными острословами «Полем чудес в стране дураков».

По дороге Сашка рассказал, что идут они к семье художников Кондаковых, у которых перманентно «зависает» всяческий творческий народец. Своего рода клуб интересных друг другу людей, не погрязших в добывании бабла и политической вакханалии, царящей в несущейся семимильными шагами куда угодно, только не в «прекрасное далёко» стране.

Зайдя в подъезд одной из высоток, они на лифте поднялись на восьмой этаж.
Сашка позвонил в дверь, а Вадим уставился на весёлую, мастерски вырезанную из дерева физиономию гнома, выглядывающего из-за удерживаемой им таблички с номером квартиры.

Им открыл невысокий человек лет сорока, в аккуратной светло-русой бородке.
Квартира была переоборудована под студию. Стены от середины до самого потолка были увешаны картинами и резными панно. Кухня была обозначена подиумом, выложенным плиткой и деревянной, от стены к стене полкой, устав-ленной коллекцией разномастной стеклотары дореволюционного периода.

У одного из трёх окон стоял мольберт с закреплённым на нём холстом, накрытым куском полотна. В противоположном углу примостился верстак. На верстаке, усыпанном стружкой, стояла заготовка, контурами напоминающая большой гриб. У одной из стен стоял огромный старинный сундук, окованный железными полосами. По остальным стенам стояли кушетки убранные покрывалами ручной работы. Ближе к кухонному сектору стоял длинный деревянный стол с резными лавками по сторонам, над столом висела некогда керосиновая лампа под абажуром, кем-то умело переделанная в электрическую.

За столом сидели несколько мужчин и женщин разного возраста.

Вадима представили «кумпанству», предложили выпить за знакомство.

Потом компания продолжила, видимо, подходящий к концу спор о русском авангардизме.
 
- А я считаю, что «чёрный квадрат» гениальное творение! - заявила худощавая брюнеткой в стильных очках.

Толя, хозяин квартиры, посмотрел на неё, как учитель взирает на школьницу, настаивающую на том, что страусы перелётные птицы, живущие в Антарктиде:

- Аллочка! Квадрат Малевича критики выделили из множества авангардистских работ как наиболее характерный пример, сам по себе никакой художественной ценности не имеющий.

- Да? А почему же тогда критика приняла «квадрат» на «ура»? – упорствовала Алла.

Какая критика! Либеральная? Да этой публике хоть фекалиями холст измажь, лишь бы креативненько было. А вот Александр Бенуа, действительно серьёзный знаток, высказался по поводу этого «шедевра» вполне определённо: «Это и есть та икона, которую господа футуристы ставят взамен Мадонны».

- А что вы об этом думаете? – спросила хозяйка дома Нина, вовлекая помал-кивающего во время спора Вадима в общий разговор.

Вадим, отвыкший от общения с аудиторией более трёх человек, а за столом сидело семеро, всё же решил не ударить лицом в грязь, и довольно внятно изложил своё видение предмета спора:

- Однажды Бернард Шоу в ответ на упрёк, что сам он де, не написав ни одной картины, так резко критикует чью-то работу, ответил: «Но могу же я говорить о качестве омлета, хотя я в жизни не снёс ни одного яйца?».
 
Я тоже не искусствовед, а судостроитель и рассуждаю, разумеется, с  позиций  мне более близких и понятных. Поэтому вопреки высказанному здесь мнению о гениальности «чёрного квадрата», уж извините меня за дерзость, - Вадим обозначил поклон в сторону дамы в очках, имени которой он не запомнил, - я имею свою точку зрения. Если рассматривать эволюцию русской живописи от «Троицы» Андрея Рублёва  до «совершенства» квадрата Малевича, то для меня это несомненно регресс, это всё равно, что расхваливать преимущества ходовых качеств даже не лодки-долблёнки, а случайно упавшего в воду бревна перед ходовыми качествами судна, построенного по новейшим технологиям, – Вадим, вытягивая из пачки сигарету, усмехнулся, - Позвольте я изложу свою, правда, ни коим образом не претендующую на истинность, теорию истории создания этого «шедевра».
 
- Сделайте одолжение, - кивнул заросший до глаз густой бородой, и с вьющимися, собранными в «хвост» волосами парень сурового вида, всё это время державшего на коленях гитару.

Погодин церемонно кивнул:

-Ну так вот… Пили как-то в мастерской Малевича его друзья-художники. Малевич переусердствовал, да и заснул. Выпили мужики на посошок, и засобирались – неудобно как-то без хозяина пить. А ведь только разохотились. Обида их взяла. Уходя один из художников на свежезагрунтованном холсте чёрной краской размашисто, в две строки написал: « Малевич, ты – козёл!». Проснувшись по утру Малевич рыская по мастерской в поисках опохмелки, наткнулся на «дружеское послание». Вспоминая друзей по матушке, мастер нетвёрдой рукой, той же чёрной краской замазал надпись… Вот, как-то так… – Вадим затушил докуренную сигарету в пепельнице, потянулся за наполненной рюмкой.

- Вот взгляд технической интеллигенции на всякие авангардистские заморочки! – резюмировал Толя, тоже берясь за стопку.

- Ладно, Бог с ними, с авангардистами. Юра, а ты, чего-нибудь новое сочинил? - обратилась Нина к бородачу с гитарой.

Тот, как будто только этого вопроса весь вечер и ждал.

 Чуть хрипловатым, неплохо поставленным голосом, аккомпанируя себе на гитаре, он запел.
 
Вадим, уже заметно захмелевший, в текст не вникал, но по надрыву было понятно, что это что-то протестное, но одна фраза из песни ему запомнилась, «В тридцать три один был распят, а другой только слез с печи…».

Расходились далеко за полночь.
Провожая гостей, хозяева, прощаясь с Вадимом, предложили:

- Вы к нам заходите, когда пожелаете, у нас по-простому…

С того времени Вадим стал частым гостем в этом доме, и другом этой семьи на  время, до того, как те не уехали жить в Финляндию.

Новый год Вадим встречал у Кондаковых. В довольно просторной студии народу набилось, что семечек в тыкве. Много говорили, пели, пили.

Проснулся Погодин в незнакомой квартире, в чужой постели.

Он безрезультатно пытался припомнить, как он здесь оказался, когда в комнату вошла очень даже симпатичная, хотя и слегка помятая девица в шёлковом кимоно. В руках она держала стеклянный поднос со стаканчиком с прозрачной жидкостью, с нацепленным на его край кружком солёного огурца.

Домой Вадим вернулся через сутки.
Люда, так звали девушку, без всяких экивоков выставила его за дверь. «Прекрасная жестокость» оправдывалась тем, что скоро должны вернуться родите-ли, а сама она должна выспаться, потому что «с ранья», должна садиться за руль, и мчаться в Питер, к своему «суслику-кошельку», который вожделеет на ней жениться, и увести на ПМЖ в любую, по её выбору страну.

На следующий день Вадим наконец-то собрался проведать своего наставни-ка Николая Ивановича. Последний раз он виделся с ним три года назад, на шес-тидесяти пятилетие. Студию судомоделизма «БРИГАНТИНА», к тому времени уже закрыли. Модели кораблей Иваныч уже не строил, зрение не позволяло, занимался огородом. Не мог старик без дела.

Марья Ильинична, выпив рюмку коньяка, и посидев немного для приличия, ушла, сославшись на домашние заботы. Мужчины остались вдвоём.

- Говоришь, твою студию тоже прихлопнули? Вот ведь гады чего делают! - Иваныч ударил по колену тяжёлой, с пятнами старческой «гречки» рукой, - что делать будешь?

- Для них, - Погодин кивнул куда-то вверх, - ничего.

- А жить на что?

- Да есть пока деньги, а там видно будет, - Вадим разлил коньяк по рюмкам.
- А не затоскуешь? – старик кивнул на бутылку.

- Не-а, я инструменты привёз, станок. Нам бы в «БРИГАНТИНУ» в своё время такой… Начну работать, пока есть такая возможность. Есть у меня задумка одна.

- Вот это правильно. Подожди-ка, - Иваныч кряхтя поднялся со стула, и чуть покачиваясь, вышел комнаты.

Вернулся он с видавшим виды, с детства знакомым Вадиму обтянутым дермантином чемоданом, с металлическими уголками, и полустёршимися, когда-то яркими наклейками:

- Вот, владей! – старик поставил тяжело звякнувший чемодан на пол.

- Да ты что, Иваныч! Для спеца этому инструменту цены нет! – опешил Вадим.

- Потому и отдаю, что ты цену ему знаешь. Бери-бери, - видя нерешительность бывшего ученика, подбодрил Иваныч.

Посидели ещё, неспешно, как два мастера, поговорили о Вадимовой задумке.

Когда прощались, Вадим, всё ещё смущаясь «царским» подарком, обещал обращаться к старому наставнику за советом.

- Иди уж! – отмахнулся Николай Иванович, - без меня всё знаешь. А заходить заходи…

9

Закончились праздничные «каникулы». Вадим, последние три дня воздержавшись от возлияний, провалялся на диване « под телевизор».

Почувствовав, что пришёл в норму, он приступил к делу.

В этот раз Погодин взялся за серьёзную работу.
 
У него появилась возможность воплотить в жизнь свою давнюю мечту, построить модель линейного корабля первого ранга «Великий князь Константин»,  одного из трёх совершеннейших военных кораблей своего времени. Головным в этой серии был «Двенадцать Апостолов», который спустили на воду в 1841 году. За ним в 1847, «Париж», и «Великий князь Константин» в 1850 году.
 
Эти замечательные корабли построил русский корабельный инженер Степан Иванович Чернявский.

Самая точная модель «Двенадцати Апостолов», изготовленная одновременно с кораблём, сгорела в Севастополе в 1942 году, но сохранились её фотографии. Вадим собирался использовать их в своей работе над «Великим князем Константином».

Зачем такие сложности? Фотографии одного, а строить другой…

Во-первых, это интересней, нежели делать реплику. Во-вторых, у кораблей, как и у людей, есть своя биография. Линкор «Великий князь Константин» участвовал в знаменитом Синопском сражении, а «Двенадцати Апостолов»,- нет.

Каждая модель корабля, это частица истории. Чем больше значимых событий связано с кораблём, тем больше интерес к модели.
 
В сражении в гавани города Синоп, в Турции,  «Великий князь Константин» уже через двадцать минут взорвал фрегат «Навек-Бахри», и вступил в бой с фрегатом «Несими-Зефер» и 20-пушечным корветом «Неджми-Фешан». Бортовыми залпами он перебил якорные цепи сначала «Несими-Зефер», а вскоре и «Неджми-Фешан», выведя их из боя, после чего ветер выбросил корабли на берег.

За четыре часа Синопского сражения линкор «Великий князь Константин» сделал около двух с половиной тысяч выстрелов, потерял восемь человек убитыми и двадцать шесть раненными. Корабль получил  тридцать пробоин и повреждения всех мачт.

28 августа 1855 года корабль был затоплен на Севастопольском рейде, при оставлении города гарнизоном. Будучи из-за своих больших размеров очень тяжёлым,  он глубоко погрузился в ил. После войны, когда начались работы по расчистке фарватера, поднять его не удалось, и линкор был взорван.
 
С головным кораблём этой серии, запечатлённым на многих полотнах известнейшего мариниста И.К. Айвазовского, с одной из картин не обошлось без курьёза.

Великолепная работа мастера, изображающая «Двенадцать Апостолов» в бурном море, в картинной галерее висела под названием «Корабль «Императрица Мария» во время шторма». Ладно бы перепутали с «Парижем», или «Великим князем Константином», они однотипные, но принять двухдечную «Марию» за трёхдечные «Апостолы»…
 
Вадим несколько лет собирал исторические документы с описанием этого линкора, копии построечных чертежей, литографии, гравюры, фотографии сгоревшей модели «Двенадцати Апостолов».

Необходимые материалы для работы у Вадима были, какие он выслал сюда из Архангельска вместе со станком, какие-то подобрал уже здесь. Он даже не поленился привести из Крыма увесистое кипарисовое брёвнышко.

Когда продрогший до костей, с чемоданом в одной руке, и обвязанным бечёвкой поленом в другой, он вприпрыжку бежал домой, обогнав по дороге двух мужичков навеселе, услышал за спиной:

«Гля! Мужик дровами, наверное, квартиру отапливает!», «Не, он Буратину делать будет… Папа Карло, блин».

Вадиму тогда почему-то на ум пришёл разговор ради разговора двух гоголевских мужиков из «Мёртвых душ»:  «…что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» ... «Доедет», - отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?»…

Сначала Вадим выточил, из склеенных наподобие ящика выдержанных липовых досок, часть корпуса ниже ватерлинии, проверяя правильность обводов с помощью изготовленных заранее шаблонов, врезал киль. Попыхтеть пришлось не один день, в масштабе 1:50, корпус модели был метр пятьдесят шесть в длину.

Оклеив готовую часть медными пластинами, Вадим закрепил её на специальном стапеле.

Теперь работа предстояла более кропотливая.
День за днём, неделя за неделей, корабль приобретал всё более чёткие очертания.
Иногда Погодин, увлечённый работой, всё же заставлял себя оторваться от любимого занятия хотя бы по необходимости, пополнить запасы продуктов в холодильнике, подышать свежим воздухом.

На женский праздник восьмое марта, с «джентльменским набором», - спиртным, букетом цветов и коробкой конфет, Вадим отправился к Кондаковым.

Сам он к празднованию этой даты относился с большой долей скепсиса. О событиях связанных с этим днём у него, не вникавшим в эту тему из-за отсутствия даже малейшего интереса, были весьма скудные познания. Кажется восьмого марта 1908 года в Нью-Йорке, сколотившие какую-то партию женщины, устроили «Марлезонский балет» с лозунгами, требованиями и прочими женскими штучками. Ещё к этому знаменательному событию каким-то боком приклеились имена двух оголтелых жриц феминизма, видимо по причине отчаянной некрасивости, Клары Цеткин и Розы Люксембург.

У Кондаковых, как обычно, по официально означенным праздникам, дым стоял коромыслом.
 
Вадима, как опоздавшего, хотя он понятия не имел о проходящем здесь мероприятии, заставили выпить штрафную, и произнести тост в честь присутствующих дам.
Погодин, не готовый к тематическому спичу, вынужден был сымпровизировать:

- Милые женщины! Я категорически против этого фальшивого, жалкого, в рамках своей ограниченной календарности, строго дозированного во времени, дня осознания вами своей исключительности и приоритетной значимости в этом биполярном мире. Вам, как четвергу рыбный день, как Золушке время пребывания на балу, отвели, не спросясь, свой срок!
 
Я хочу выпить за то, чтобы круглый год, каждый его день, стал бы для вас незабываемым, непреходящим праздником.
 
Опешившие было от первой части тоста гости, кое-как вникнув в суть сказанного, оживились, стали чокаться.

- Впечатлён. Это от души, - Сашка Усвятцев отвёл Вадима в сторону, - вот если бы ты до кучи закончил неувядаемым: «Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству! Ура товарищи!», было бы просто потрясающе. Горжусь.

- Да пошёл ты… - Погодин и сам понимал, что нагородил нечто неудобоваримое, но, что сказано, то… не воробей.

До майских праздников Вадим плодотворно работал. На токарном станке он выточил сто двадцать пушек, заготовки мачт и рей, вооружившись увеличительным стеклом на подставке, принялся за мелкие детали.

В мае он позволил себе расслабиться, ходил с компанией на шашлыки, «прогуливался» с Сашкой по пиву.

Работу над моделью Вадим не прекращал, но трудился без прежнего энтузиазма. Тем не менее, к началу июля, на столе стоял практически полностью готовый корпус, открашенный в чёрно белый цвет. Из открытых пушечных портов грозно выступали стволы орудий, готовые к бою, четыре якоря, по два на борт, были закреплены в походном положении. Пожалуй, это была лучшая из его работ.

Единственное, что его смущало, так это декор и носовая фигура в виде коро-нованного двуглавого орла, но всё разрешилось самым наилучшим образом.

Как-то раз, встретившись на улице  с Толей Кондаковым, Вадим наконец-то пригласил того посмотреть на готовый корпус модели. Анатолий, узнав об увлечении Вадима, давно напрашивался в гости, но всё как-то не случалось.

Набрав пива, на улице который день стояла изнуряющая жара, они пошли к Вадиму на квартиру.

По остолбеневшему Кондакову, Вадим понял,  что о судомоделизме тот имеет крайне смутное понятие.

Выйдя из оцепенения, Толя, чуть не упираясь в модель носом, закружил во-круг стола. Он нависал над палубой, заглядывал в окна кормовой надстройки, в пушечные порты, якорные клюзы, напомная Вадиму о бескорыстном, нелёгком труде служебных собак, выявляющих хитроумно запрятанные злоумышленниками наркотики.

Потом Толик засыпал  его вопросами.  Вадим поделился с ним своими проблемами, показав фотографии, эскизы и рисунки декора.

- А можно я сделаю? – Анатолий смотрел на Вадима так, как, наверное, все вместе взятые мальчишки, непременно желающие принять участие в побелке забора, смотрели на Тома Сойера.

- Буду обязан… А ты из чего резать будешь? Я-то из кипариса хотел.

- Ну, я думал из яблони, или самшита попробовать. Из кипариса лучше всего, но у меня, к сожалению, его нет, - посетовал Володя.

- Зато у меня есть, - Вадим вытащил из-под стола обрезок ствола, - ещё с то-бой поделюсь. Но учти, потом нужно будет сусальным золотом покрывать.
 
Пока пили пиво, Вадим сделал копию участка носовой кницы, и показал товарищу, как на ней должна крепиться фигура орла.

Через две недели, когда он уже установил фок мачту со стоячим такелажем и  реями с убранными парусами, пришёл Толя. Он попросил чистый лист бумаги,  достал из принесённой им небольшой коробки двуглавого орла, элементы декора,  набор букв, и разложил всё это на листе.
 
Пришёл черёд «столбенеть» Вадиму, изделия были выполнены настолько ювелирно, что он даже всхрюкнул от удовольствия. Он не сомневался в мастерстве Кондакова, он видел образцы его творчества, восхищался ими, но вещи, привязанные к его работе, заставили взглянуть на уровень мастерства товарища с другим, уже не отстранённым восприятием.

Он осторожно установил фигуру орла на книце модели, полюбовался:

- Ну, ты даёшь!

- Не даю, а делаю, - поправил Толя Вадима, удовлетворённый его реакцией, - можно я сам золотом покрою?

- Конечно можно, - Вадим пододвинул к столу стул, достал из шкафа книжечку  размером девять на девять сантиметров с тончайшими листками золота.

- Надо это дело обмыть. Ты как? – для порядка спросил он.

- Сначала сделаю…

На пару они установили сияющего золотом орла, один положил тонкий слой клея на кницу, другой водрузил орла на место. Получилось замечательно.

10

В конце июля Погодин, неожиданно для себя, соорудив над незаконченной моделью парусника что-то вроде шатра из полиэтиленовой плёнки и реек, для защиты от пыли, предварительно созвонившись с Сергеем, сорвался в Крым.

На этот раз Сергей не смог его встретить, и Вадим поехал на троллейбусе.
Ощущения были те же. Накатывающая лёгкой волной, в преддверии чего-то непременно хорошего, радость.

Овчинников поселил Вадима в своём доме, «коммерческая» постройка была забита под завязку, о чём Сергей не преминул радостно сообщить, как только они обменялись рукопожатиями и похлопываниями по плечам.

- Вовремя приехал. Беседку поможешь построить для постояльцев. Не бои;сь, копать много не придётся, на столбики поставим, - поведал Сергей Вадиму о его ближайших перспективах.

Они сидели за тем же столом, что и год назад, за двухлитровой банкой вина.
Сергей, узнав, что кардинальных изменений в жизни товарища не произошло, поделился своими достижениями и планами:

- Всё, как я тебе и говорил. Те, кто у меня в июне комнаты снимали, на следующий год места застолбили. Они-то и попросили беседку построить, перекусить там, на свежем воздухе, вечером посидеть. Осенью машину сменю. В общем, Вадя, всё у меня хорошо, и даже лучше.

- Здорово! – искренне порадовался за друга Вадим, - наливай!

Овчинников разлил остатки вина из банки:

-Сейчас ещё принесу…

Посидели ещё.

- Да, собаку хочу завести, чтобы не только с Томкой собачиться, - Сергей заметно захмелел.

- Волкодава? Добро сторожить, - Вадим, напротив, чувствовал себя замечательно.

- Зачем волкодава? Я сам, как волкодав! Так, для души. Я и породу уже выбрал - секондхенд.

- ???
- Не, зенненхунд.

Стемнело. Тамара увела поднабравшегося муженька спать, а Вадим пошёл к морю.
На берегу было пустынно и тихо, было слышно, как лёгкая волна шевелит гальку пляжа. Полная луна выложила серебром дорожку к горизонту.

Вадим подошёл к самой кромке воды, и уселся на мелкие, ещё тёплые камешки, закурил.

За спиной послышался глухой шорох гальки под чьими-то шагами. Вадим обернулся.
- Здравствуйте, сигареткой не угостите? – к нему подошла девушка тинейджер в светлых шортах и чёрной футболке.

- А тебе не рановато? – засомневался Вадим.

- А вы что, председатель общества борьбы с подростковым курением? - вопросом на вопрос ответила девчонка.

Вадим, пожав плечами, протянул девице пачку. Та, выудив сигарету, уселась рядом, прикурила от дешёвой зажигалки:

- У кого остановились?

- У Сергея… Овчинникова.

- А, у «Рембо», - кивнула девчонка.

- Кого? – не понял он.

- Ну, мы Сергея здесь так называем. Классный мужик. А вы…

- Какой я мужик? – поперхнулся дымом Вадим.

- Да нет, - засмеялась девица, - в смысле как вас зовут.

- Вадим.

- А меня Таня, - представилась девушка, - я местная, за три дома от Сергея живу.

- Итак, она звалась Татьяной… Очень приятно. А чего это ты по ночам здесь бродишь? Или у местных девушек это какой-то культ?

- Да какой культ! С Максом гуляла, так он лапать стал. Я ему врезала, и ушла…  Ушлёпок, - девушка злым щелчком отправила окурок в плавание.

- Кто?

- Ну не вы же… Макс конечно. Вы остаётесь? – Таня поднялась на ноги.

- Да нет, пойду, - Вадим тоже встал.

- Пошли, нам  по пути.

Они молча  зашагали по неширокой дороге меж призрачных в лунном свете деревьев, тянущихся к ним из-за заборов причудливо изогнутыми ветвями.

- Ну, пока, мне туда, - Таня небрежно махнула рукой в глубину тёмной улицы, когда они подошли к дому Сергея.

- Может тебя проводить? – предложил Вадим.

- Меня? Это я вас провожала, - повернувшись к нему спиной она, не оборачиваясь, в знак прощания, подняла  руку вверх, и прибавив шаг, скрылась в темноте.

Некоторое время, провожая её взглядом, он видел светлое пятно её шорт, потом и оно исчезло. «Новое поколение выбирает «Кэмел»», - Вадим, открыв калитку, по ступенькам поднялся во двор.

Под крышей из виноградной лозы уютно горел свет. Толстые мотыльки, треща крылышками, бились о плафон, в тишине ночи на голоса стрекотали цикады.

За столом сидел пришедший в себя Сергей:

- Ну, слава Богу! Явился. А то я уже собрался идти тебя искать.

- Очухался, Рембо? – уселся за стол Вадим.

- Это Танька, оторва, меня так окрестила. Моя с её матерью дружит, может чего про меня Томка и растрепала, а малая; услышала. А ты-то от кого узнал?

- От Тани и узнал. На пляже познакомились.

- На малолеток потянуло? – нехорошо прищурился Овчинников.

- Да ты о чём? Она сама ко мне подошла,- взвился Вадим.

- Ладно, ладно. Это я так. А Танька хоть куда девка вырастет! Поселковые пацаны за ней косяками ходят, приезжие издалека облизываются, потому как, запросто от местных схлопотать можно. – Сергей достал из-под стола банку.

Выпили.

- За год, что меня не было, что-то совсем в Крыму неладно стало. Хохлы, зас…цы, воду мутят, - поделился Овчинников своими наблюдениями.

- А в чём проблема? – Вадим достал сигареты, закурил.

- В чём проблема, говоришь… А в том, Вадик, что Россия ведёт себя с Украиной, как муж лошара: «Столько лет с женой вместе живём, куда она от меня денется!». А вот возьмёт, и денется. Их президент Кучма, будь он не ладен, гнилую политику ведёт. На русских бочку катит. Украина, по его мнению, вроде как к России никакого отношения и не имеет. Та ещё гнида… Учителей, западенцев сюда понавезли. Они детям в школах такое втюхивают, уши вянут. Если так дальше дело пойдёт, лет через десять-пятнадцать эти «училы» такое поколение вырастят, - наплачемся. Попомни моё слово.

- Что, всё так серьёзно? – озаботился Вадим.

- Серьёзней не бывает. Выпьем, - Сергей разлил вино по стаканам. - И что меня бесит, взяли моду говорить «у нас в Украине».  Я им разъясняю, что  говорить «в Украине», это всё равно, что говорить  «в унитазе», вместо «на унитазе». Так рыла воротят, падлы…

На следующий день Вадим проспал до обеда. Сергей «расщедрился»:

- Вот что, «курортник», пару дней позагорай, пока я всё подготовлю, потом работать начнём, а как беседку построим, так хоть до заморозков загорай.

- Серёж, да дай ты парню отдохнуть, вцепился, как клещ, - вступилась за Вадима Тамара.

- Отдохнуть от чего? Он же тунеядец, пускай работает, - наиграно строго от-резал Сергей.

Второй день Вадим млел на пляже. Он только подумал о том, что пора бы пойти искупаться, как на разогретую солнцем спину плеснули, показавшейся ледяной, водой. Даже мурашки по телу пробежали. Вадим подскочил, и перевернувшись, приподнялся, оперевшись на руки. Перед ним стояла стройная длинноногая девчонка в чёрной майке поверх купальника.

- А я всё смотрела, вы, не вы. А потом думаю, если кто другой, не убьёт же он меня, за то, что я его водой облила, - Таня присела рядом.

- Утончённое чувство юмора, плеснуть водой на ничего не подозревающего человека, - буркнул Вадим.

- Я может вас взбодрить хотела, а то лежит, как тюлень, растёкся на солнце, так и сгореть можно…

- В таком случае буду трактовать твоё мелкое хулиганство, как проявление трогательной заботы, - Погодин, потянувшись за сигаретами, посмотрел на девушку.

Сергей был прав, девчонка была на удивление хороша. Мягко очерченный овал лица, точёный нос, с едва заметной россыпью ещё детских веснушек, красивые линии губ и бровей, слегка вьющиеся светлые волосы, с выгоревшими до соломенного цвета прядями. Вот только глаза… один серый, а другой зелёный.

- Учишься? – спросил Вадим, чтобы скрыть смущение от насмешливого взгляда девчонки.

- Сейчас каникулы, не будьте занудой, - наморщила нос Таня.

- Не буду, - легко согласился Вадим.

- А вы откуда к нам приехали? – она посмотрела на него своими странными глазами.

- Из Подмосковья, а до этого долго жил на Крайнем Севере.

- А я никогда не была в Москве. Она красивая?

- Она разная. Съездишь, посмотришь.

- Приглашаете? – Таня хитро прищурила зелёный глаз.

- Хваткая ты девица, Татьяна! – покачал головой Вадим.

- Не я, жизнь такая.

Они ещё долго разговаривали ни о чём, Вадим несколько раз ходил поплавать в море, Таня оставалась на берегу.

На следующий день с утра пораньше, Сергей принёс Вадиму лист бумаги и карандаш:

- У тебя лучше получится.

- Что получится, - не понял тот.

- «Кунгуру», блин… беседка, конечно. Просыпайся, давай.

- Может после завтрака?

- Да пока там Тамара соберёт… Художник должен быть голодным, ну или хотя бы работать натощак.

- Интересно, кто тебе такую глупость сказал, в глаза бы ему посмотреть. Говори, чего тебе надобно, старче.

Выслушав пожелания, Вадим отрисовал своё видение «объекта».

Придирчиво рассмотрев рисунок, Сергей утвердительно кивнул:

- Годится. Пошли завтракать, а то там Томка уже заждалась.

- Ты же сказал… - Вадим не договорил, поражённый коварством друга.

Овчинников обзавёлся «бошевскими» цепной и дисковой электропилами, рубанком, что превратило работу в удовольствие. На четвёртый день каркас беседки был уже готов.
Когда они сидели на стопке проложенных для просушки половых досок, и «пробовали» вино из банки, к ним подошла Таня:

- Тётя Тамара сказала, что вы здесь, - Здрасти, дядя Серёж!

- Привет, егоза, зачем пожаловала?

- Да я собственно, не к вам… Я вас жду, жду, а вы тут какой-то курятник строить затеяли, - кокетничая, обратилась она к Вадиму.
 
- Но-но, - обиделся на «курятник» Сергей, - и вообще, не по себе сук рубишь, Танька! Тебе что, среди ровесников кавалеров не хватает?

- Вадим не кавалер, а друг, - менторским тоном поправила Сергея Таня, - разницу, надеюсь, улавливаете?

- Что? Вот я тебе… - Сергей сделал вид, что поднимается.

Танька притворно взвизгнула, и отбежала на безопасное расстояние:

- Ладно, не буду вам мешать, стройте свою птицефабрику.

Она скрылась среди вишнёвых деревьев.

- Вадька! Да она на тебя глаз положила. Вот, коза! Ты точно с ней не крутишь? – подозрительно посмотрел Сергей на Вадима.

- Чего ты несёшь! – разозлился тот, - нашёл Гумберта…

- Кого?

-Проехали.

- Ладно, Вадь, не обижайся. Танька для меня, как дочь. Я за ней присматриваю. Отец-то её рыбаком был, лет пять, как в море сгинул, вот я и вразумляю, по мере возможности.

- Да я ничего, просто не по адресу…

К началу следующей недели они закончили беседку, сколотили длинный стол, из отструганных досок и две лавки. Вечером довольные постояльцы устроили там посиделки.

- Ну, всё! Можешь теперь, сколько хочешь бездельничать, заслужил! Участок только перегородим, чтоб они, - Овчинников кивнул в сторону веселящихся отдыхающих, - за вишнями ко мне не шастали.

- Поспели вишни, в саду у дяди Вани… - обречённо продекламировал Вадим.

Забор из панцирной сетки поставили за три дня.

На следующее утро Вадим, окрылённый уверениями Сергея, что тот его больше палец о палец не заставит ударить, отправился на море.

Через час, среди поглощающих ультрафиолет тел, его нашла Таня.

- Ну, достроили свою голубятню? – капризным голосом спросила она, расстилая покрывало рядом с Вадимом.

- Не голубятню, а беседку.

- Мне зе;лено, что вы там нагородили. А дядя Серёжа тоже молодец, устроил вам «каникулы Бонифация».

-Тань, не доминируй, а… Пойдём лучше искупаемся, - предложил Погодин.

- Идите, я здесь посижу.

- Тань, ты что, плавать не умеешь? – осенило Вадима.

- Ну, если первый взрослый по плаванию вас не впечатляет, то не умею, - со-строила она постную гримаску.
 
До сентября они часто проводили время вместе.

Поселковые, перенеся безоговорочное доверие, которое они испытывали к Овчинникову, действительно отчасти заменившему Тане отца, на Погодина, к их встречам относились снисходительно. Танькины ухажёры, правда, зубами по-скрипывали, но она, вертевшая ими, как ей вздумается, пригрозила навечным отлучением от права общения со своей персоной, если кто-нибудь хотя бы косо на него (Вадима) посмотрит. Об этом она сама ему рассказала.

- А то бы они давно тебе насыпали, - повысила планку своей значимости Татьяна.
Они ездили в Ялту, катались на прогулочном катере и на лодке, которую Таня брала у знакомых рыбаков.

Вадиму было интересно с этой девчонкой. У неё был живой ум, и острый язычок. На многие вещи она имела своё, собственное суждение, порой неординарное. Он рассказывал ей о Москве, о северном сиянии, о деревянных тротуарах Архангельска и хуторами вмёрзших в двинский лёд судах . Татьяна была благодарной слушательницей, а полученную информацию, впитывала как ученическая промокашка. Хотя, что она могла знать о промокашках?

В сентябре у неё начались занятия, и они стали видеться реже.

В начале октября Погодин уехал домой. Таня в это время была в Севастополе, на соревнованиях по плаванию.

11

Дома он со свежими силами занялся постройкой модели. К декабрю корабль был готов. Вадим изготовил парадную подставку с бронзовой табличкой, на которой в гравировальной мастерской вырезали название с дореволюционной орфографией:
«В;ликiй князь Константинъ».

Перед новым годом  Вадим пригласил на фуршет Толю с женой, Сашу Усвятцева и нескольких, из наиболее часто посещающих студию Кондаковых, знакомых.

Презентация модели прошла на «ура». Вадима засыпали похвалами, чему он, стараясь не показывать вида, был очень рад.

Новый Год он встречал там же, почти в том же составе, что и прошлый.
Четвёртого числа в его дверь позвонила Люда…

- И как там твой «суслик»? – спросил Вадим, когда они наконец-то решили чего-нибудь перекусить, выпить кофе, и просто выпить.
 
- Морально готовится к серьёзному шагу в своей жизни, - с набитым ртом попыталась внятно выговорить Людмила, - пока другую машину подарил. Послезавтра на Багамы улетаем, на неделю.

- Что-то он больно долго готовится, - засомневался Вадим.

- А как ты думал, жена не рукавица, с белой ручки не стряхнёшь, да за пояс не заткнёшь, - Люда просалютовала рюмкой с коньяком, и по-мужски выпила, закусила кружком лимона, - особенно такую, как я.

- Это да-а… - протянул Вадим.

- Ты на что намекаешь? Я девушка порядочная. Может ты у меня лебединая песня. Вот составят его адвокаты брачный контракт, после свадьбы по чужим койкам не напрыгаешься, запросто в последней норке на голое тело из дома вылететь можно! А сейчас у меня девичник в твоём лице.

- В таком случае, лебедь белая, прошу в «койку»…

В конце февраля позвонила мать, робко пригласила на свой юбилей, напомнила, видимо, опасаясь услышать отказ, о соскучившейся старенькой бабушке. Вадим обещал приехать.

«Это что, маме уже шестьдесят лет? Так. Пора заканчивать со всеми своими детскими обидами, и налаживать с матерью отношения. Вон как время-то бежит!».
 
С выбором подарка шатаний из крайности в крайность у Вадима, как часто бывает в таких случаях, не случилось. Он заказал Толе Кондакову реплику одной его работы: забавный маленький медвежонок неуклюже пытается залезть в кадку, в которую по желанию можно было насыпать, конфет, орехов, ну и всяко разно.

За день до чествования юбилярши, Погодин на «Красной стреле» прибыл на Московский вокзал Санкт-Петербурга.
 
У вокзала взял такси, назвал адрес:

- Новочеркасский, 26.

- Водитель вырулил на Гончарную улицу, через Миргородскую на Невский, по мосту на Заневский проспект, повернул налево на Новочеркасский, первый поворот направо, и во двор… Приехали.

Вадим расплатился, вышел из машины.

Дверь открыла бабушка, Екатерина Фёдоровна, мать умышленно сгустила краски, бабуля в свои семьдесят девять выглядела бодрячком.

Юбилей матери отмечали в «Швабском домике», поближе к бабушкиному дому. Всего приглашённых, вместе с Вадимом и бабушкой, набралось человек семь, всем в районе шестидесяти. Гости уместились в закутке под подобием крыши, опирающейся на выкрашенные в коричневый цвет столбы, рассевшись по деревянным диванчикам и стульям. «Как у Серёги в беседке», - подумал Вадим.

Он в пол уха послушал поздравления мужа и гостей, и внимательно бабушку,     произнёс дежурную, но от души, соответствующую случаю речь, а потом тихо надирался от скуки.

На следующий день справили шестидесятилетие матери дома у бабушки, в семейном кругу. Вадим вручил прослезившейся Елизавете Владимировне подарок. Лед взаимных обид окончательно треснул.

В Питере он задержался на неделю.
Погода к прогулкам по городу не располагала, поэтому Вадим ограничился посещением выставок и музеев второй столицы. Обязательные Эрмитаж и Рус-ский музей, музей Арктики и Антарктики (в память об отце). «Галопом по европам» по двум-трём выставкам, и на «десерт» свой любимый Центральный военно-морской музей. Последний раз он был здесь перед отъездом в Архангельск, десять лет назад.

Он не торопясь ходил по залам, подолгу простаивая у моделей кораблей выполненных современными и давними мастерами, и ловя себя на нескромной мысли, что за эти года он не только достиг уровня тех специалистов, к которому стремился, но и превзошёл большинство из них в мастерстве.

Один из залов был закрыт на оформление тематической выставки, посвящённой стосорокалетию окончания Крымской войны 1853 -1856 годов, о чём гласило объявление, прикреплённое к двери.

Погодин решительно потянул за массивную дверную ручку, и вошёл внутрь…
Позже, когда он пытался разобраться в том, что же его всё-таки подвигло, послужило толчком к действию после того, как он прочитал объявление, ничего, кроме полумистического «наитие», в голову не приходило.

 «Наверное любого, хоть раз в жизни посетило  подобное ощущение», - размышлял он, - «анализ, опыт и знания не имеют к этому никакого отношения, напротив, даже мешают. Логика здесь не работает, тут либо следуешь этому посылу, либо нет.
Вот кто-нибудь из тех, кто в последний момент сдал билет на самолёт, поезд, или теплоход, которые потом потерпели катастрофу, может внятно изложить причину своего поступка? А чем объясняют своё решение игроки, поставившие всё, до копейки, на одну цифру или карту, и выигравшие?».

… Внутри помещения сновали какие-то люди, стояли всевозможные ящики, коробки, витрины и стенды.

- Извините, здравствуйте. А кто здесь главный? – обратился Вадим к идущему на выход парню в синей спецовке.

- Там, в конце зала, в галстуке, - парень кивнул куда-то вглубь помещения.

 - Спасибо, - поблагодарил Вадим. «Надо полагать, что помимо этого не обя-зательного аксессуара, на нём всё же есть ещё что-то из одежды», - предположил он, и лавируя между разнокалиберной тары, направился на поиски «главного в галстуке».

«Главного», Погодин нашёл задумчиво склонившимся над каким-то планом, или схемой на большом листе бумаги, разложенном на столе, и напоминавшего в этот момент главнокомандующего перед решающей баталией.
 
Кроме галстука на нём были голубая сорочка, добротный тёмно-серый пид-жак с отливом, чёрные брюки и чёрные туфли.

- Добрый день. Могу я с вами поговорить? – подошёл к столу Вадим.

- Чему обязан? – неохотно оторвался от созерцания «карты» «главнокомандующий». По виду ему было заметно за шестьдесят. У него было породистое, располагающее к себе лицо, с живыми умными глазами.

- Я так понял, что вы организуете выставку о Крымской войне, - не совсем удачно начал Погодин.

- Вы верно поняли. И… - движением подбородка подбодрил его «главный».

Вадим, услышав в его «и» готовность к диалогу, в нескольких словах изложил суть своей идеи:

- Я хочу  предложить вам выставить модель «Великого князя Константина»,  я недавно её построил. Это линейный корабль…

- Первого ранга, головной в серии «Двенадцать Апостолов», после него на воду спустили «Париж» и, собственно, «Великий князь Константин»,  - продолжил «главный».

- Да. – Вадим, поняв, что разговаривает с человеком знающим, а не просто администратором, уже уверенней продолжил:

- Масштаб один к пятидесяти, паруса уложены на реях, пушечные порты открыты. Достоверность… процентов 80-90. Качество… Не побоюсь быть нескромным, повыше многих будет, - он неопределённо кивнул головой куда-то назад, - мне ничего не нужно, сам его привезу, просто…

- Хотите его показать, - закончил за Погодина «главный», - Вас, дорогой мой человек, мне сам Бог послал! Меня зовут Андрей Карлович Зейлер, историк. Я автор и организатор этой выставки, - представился он, протягивая руку.

Погодин назвался, отвечая на рукопожатие.

- Идите сюда, Андрей Карлович пригласил Вадима к плану зала. – Смотрите. Вот здесь, я планирую поместить информацию о Синопском сражении, и ваш «Константин», без преувеличения сказать, герой битвы, будет как нельзя кстати. Ваша модель по корпусу около полутора метров будет?

- Метр пятьдесят шесть. От нока бушприта до нока бизань-гика – два два-дцать восемь.

- Двухметровую тумбу я найду… - на секунду задумался Андрей Карлович, пылить здесь с неделю будут. Так что, жду вас числа этак двадцатого.

Попрощавшись с родными, Погодин уехал домой, нужно было заказать контейнер для модели, найти перевозчика.

В дороге он размышлял над тем, к каким неожиданным последствиям привёл, казалось бы, обычный поход в музей, продумывал варианты конструкции контейнера, прикидывал, во сколько ему обойдётся транспортировка. Последнее, правда, его мало интересовало. Сколько бы это ни стоило, возможность выставить свою модель в главном морском музее страны, пусть на время, денежного эквивалента не имела.

Погодин надеялся участием в выставке заявить о себе. А кто, в глубине души, хотя бы немного не тщеславен?

В последних числах марта, около десяти вечера Вадим с водителем, загрузили контейнер с парусником в фургон «газель», отечественный автомобиль, появившийся на дорогах страны не более двух лет назад, и тронулись в путь.

Уже утром следующего дня фургон стоял у служебного входа Центрального военно-морского музея.

Андрей Карлович встретил Погодина, как старого знакомого:

- Нуте-с, батенька, явите своё творение.

Рабочие внесли контейнер с моделью, и поставили на указанное Зейлером место, рядом с двухметровой длины тумбой красного дерева.

Вадим показал, как вскрыть собранный из дощатых панелей ящик, сам снял крепившие подставку корабля ко дну контейнера приспособления.

Рабочие, по его просьбе,  поставили модель кормой ко входу.

- Примета такая, - объяснил он причину своего каприза.
 
Все, кто находился в зале, подошли посмотреть на корабль.

- Руками только, пожалуйста, не трогайте! – Озаботился Вадим своим детищем.
 
- Не волнуйтесь, Вадим Олегович, народ музейный, с пониманием, - успокоил его Андрей Карлович, - а работа действительно великолепная, право слово. Да, а что это ещё за примета?

- Носом к двери – добро из дома, к двери кормой прибыток в дом, - оторвав наконец взгляд от окруживших парусник людей, просветил он Андрея Карловича.

Вадим ежедневно, как на работу, приходил помогать с оформлением стендов, витрин, развешивал с рабочими по стенам портреты полководцев и флотоводцев, картины с батальными сценами, военные карты.
 
 За дни, оставшиеся до открытия выставки, у них с «главным» сложились ровные, даже приятельские отношения. Андрей Карлович, оказался не просто историком, каковым представился, а профессором, доктором исторических наук. Он рассказывал Вадиму о малоизвестных фактах Крымской войны, а тот, в свою очередь, на примере модели, об особенностях ведения морского боя, об устройстве корабля, объяснял профессору назначение снастей и механизмов.

Профессор пригласил Вадима на открытие выставки не как гостя, а в качестве участника. По распоряжению Андрея Карловича, на тумбе была установлена табличка следующего содержания:

«Модель  120-ти пушечного линейного корабля 1 ранга
«ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ КОНСТАНТИН»
Предоставлена специально для тематической выставки посвящённой стосорокалетию окончания Крымской войны 1853 -1856 гг. автором
ПОГОДИНЫМ В. О.»

Посетителей на открытие собралось довольно много. Вадим ревниво следил за интересом экскурсантов к своей модели, которая была окружена хромированными стойками с бордовыми бархатными канатами, оберегавшими её от любопытных рук.
Удовлетворённый вниманием к своей модели, Погодин перестал ходить в музей каждый день кряду. Оставив Андрею Карловичу номер своего телефона, он большую часть времени проводил у бабушки на квартире, что-то там ремонтируя, подклеивая и подкрашивая, пару раз ездил в гости к матери.
 
Через неделю позвонил «главный», и в свойственной ему манере поинтересовался: «Не соблаговолит ли дражайший Вадим Олегович уделить время интересующемуся его моделью иностранцу завтра, в час пополудни».

Заинтригованный Вадим не только «соблаговолил», но и примчался за час до назначенного срока.

Андрея Карловича он нашёл в его крохотном кабинетике.
Чуть не с порога  он стал было расспрашивать об иностранце, но не привыкший к суете Андрей Карлович, заставил его выпить чаю, поведал о более, чем удовлетворительной посещаемости выставки, и только потом перешёл к интересующему Вадима вопросу.

По словам «главного» выходило, что иноземец тот, англичанин, представитель какой-то крупной компании, неплохо говорит по-русски. Англичанин настоял на встрече с «sponsor of an exhibition», то есть с Андреем Карловичем, нахваливал модель в превосходных выражениях, и «слезно просил» устроить встречу с автором, мистером Погодиным.

- Полагаю, что сей англичанин, предложит вам, Вадим Олегович, продать ему вашу модель, - подытожил Андрей Карлович.
 
Немного помолчав, он заговорил, словно продолжая давний, важный для него разговор:

 - Как это ни прискорбно, но война «просвещённого Запада» с «варварской Московией» не закончена, она никогда и не прекращалась.

 Не сокрушив Россию силой оружия, эти господа решили уничтожить её изнутри. Как на Руси говаривали: «Не мытьём, так катаньем»…

Подобно насекомым-паразитам, их эмиссары и вскормленные ими «Иваны родства не помнящие», подтачивают основы нашей державы, бьют по всем архиважным для сохранения страны, о процветании речи уже не идёт, позициям: духовности, патриотизму, национальному самосознанию, воспитанию молодёжи, и изрядно в этом преуспели. Поверьте, я знаю, о чём говорю.

 Иногда я читаю лекции в университете. От невежества нынешнего студенчества, волосы встают дыбом! Это уже сейчас. А если и дальше всё будет идти в том же ключе? Что мы получим через десять-пятнадцать лет? Манкуртов, готовых за пресловутые «демократические западные ценности» за понюшку табака распродать по крупицам собранную их предками страну?

Вадим, вы посмотрите на людей, пришедших во власть, да в иные времена им портянки не доверили бы сторожить, а они государством управляют! Вор на воре сидит, и вором погоняет. Временщики. Бироновщина по сравнению с эти-ми гиенами - детская забава.

Тащат всё, что плохо лежит, продают за границу уникальные вещи. Страна богатая, не убудет. А вот и убудет!

Вот и этот, «почитатель» ваш, шляется тут, всё лучшее по дешёвке скупает, и вывозит из страны. Я бы его в три шеи прогнал, если бы это лично меня касалось. Ведь я, каюсь, не переговорив с вами, к директору ходил, показывал ему ваш линкор, уговаривал купить для музея. Так он мне заявил, что у него на «игрушки» денег нет.
 
Игрушка! Да на примере подобных этой «игрушках», не одно поколение Граждан воспитывалось. Истории героических кораблей, их модели, со своими пушками, мачтами и флагами детворе, несомненно, интереснее, чем скучные учебники, они пробуждают любопытство, с их помощью можно привить детям гордость за свою страну, свою историю, чувство патриотизма.

Не зря же «Аврору» на вечный прикол поставили, ведь с той же целью – с младых ногтей воспитывать патриотизм, давать верные ориентиры людям. А что сейчас? Ни идеологии, ни духовности, одна жажда наживы… Вы уж извините меня, старика, что-то я разошёлся, невмоготу смотреть на всё что вокруг творится. Да и купец ваш сейчас придёт, - посмотрел на часы Андрей Карлович.

- А почему вы так уверены, что он хочет купить модель? – не без изрядной доли скепсиса спросил Вадим.

- Нет, джентльмен из Англии просто хочет выразить своё восхищение мастерством русского «Левши», - в тон ему ответил профессор.

Погодин неуверенно пожал плечами.

- Возможно, мой вопрос смутит вас… Чисто гипотетически, могли бы вы подарить модель музею? Можете не отвечать, если не хотите, - Андрей Карлович выжидающе посмотрел на Вадима.

Тот, мазнув профессора взглядом, принял вызов:

- Вы меня не смутили, и я вам отвечу. Я бы, не задумываясь, передал модель в дар музею, и для меня было бы честью, если такой музей как ваш, принял бы от меня подарок, но не сейчас, и не вашему директору, для которого это всего лишь «игрушка». И простите, я не верю, что за «дармовщиной» здесь будет уход лучше, чем обеспечит этот, как вы выразились, «купец», который выложит за нёё круглую сумму. Я давно «не юноша бледный, с взором горящим», и знаю, сколько за рубежом стоит работа такого уровня, так что, если он действительно хочет купить модель, много он на мне не наварит.

Ещё одна причина, по которой я её не отдам, это то, что мне не хочется, чтобы подаренная музею работа, оказалась на даче у какого-нибудь набоба, или высокопоставленного мурла, для которых вершина дела рук человеческих, резиновая баба из «сексшопа», а судя по вашим словам, такое в наше время, вполне возможно.
 
- Увы, ничего не имею вам возразить. Пойдёмте, он должно быть уже пришёл, - Андрей Карлович поднялся со стула.

Ничего английского, как показалось Вадиму, в ожидавшем их у модели корабля человеке, не было.

«Можно подумать, что я эксперт по англичанам», - одёрнул себя Погодин.
Профессор оказался прав. Англичанин изъявил желание купить линкор, предложив поначалу смехотворную цену.
 
 Вадим вежливо напомнил гостю, что тот не в Папуа-Новая Гвинея, а он, Погодин, не папуас, и даже (о, не удивляйтесь!) почитывает иногда английские и американские журналы по судомоделизму. Что он вообще не горит желанием продавать модель, и если тот не перестанет «fool around», и не назовёт реальную стартовую цену, то…
Англичанин слегка скис, но желание заполучить линкор, повидимому, было велико, и он назначил сумму, которая поначалу повергла Погодина в лёгкий шок. Он быстро взял себя в руки, и поторговавшись для виду, согласился.

Вадим подозвал деликатно отошедшего в сторонку Андрея Карловича, не без интереса наблюдавшего за ходом сделки, и они все вместе обсудили процедуру вывоза модели из музея.

После перевода англичанином денег на его валютный счёт, и оформления всех документов связанных с куплей-продажей, Погодин, заказал столик в недавно открытом ресторане «Старая таможня».

Он пригласил Руэри, так звали англичанина, который оказался шотландцем из Глазго и Андрея Карловича на званый ужин по случаю взаимовыгодной сделки.

Шотландец оказался компанейским парнем, они обменялись с Вадимом номерами телефонов и адресами. Уже нетрезвого Погодина, правда, несколько озадачила просьба Руэри дать ему ещё и адрес электронной почты, но он обещал разбиться в лепёшку, и достать, этот чёртов адрес, если он тому так нужен.

Поздно вечером, как самый вменяемый, Вадим на такси развёз сотрапезников по местам обитания.

До окончания выставки Погодин остался в Питере, несколько раз они, созвонившись с Руэри, вместе обедали.

В день, когда выставку начали демонтировать, Вадим помог рабочим закрепить модель, и собрать контейнер, попрощался с шотландцем,  Андреем Карловичем, и тем же вечером уехал домой.

12

Погодин пребывал в скверном настроении. Казалось бы, он должен быть доволен выгодной сделкой, но его не покидало чувство, будто он оставил посторонним людям любимую собаку, которую растил со щенков.

Глядя на бесконечную ленту проносящегося мимо просыпающегося от зимней спячки заоконья, он вспоминал недавний разговор с Андреем Карловичем.

Вадим, как и многие в то время пребывал в апатичной полудрёме, меж тем, что в стране всё было ох, как неладно.

На Кавказе второй год шла война. Бездарный, если не преступный, президент, «под рюмочку» спустивший Крым и ещё сотни тысяч гектаров российских земель, продолжал «царствовать» на Руси, Николки Железного Колпака, чтобы усовестить его словами: «Борис, ты не прав!» не нашлось, хотя юродивых в стране было, хоть пруд пруди, а народ…  а что народ? Народ безмолвствовал.

Дома, в словно осиротевшей без корабля квартире, было уныло, как на именинах гробовщика.

Начинать строить новую модель, не было ни малейшего настроения. С кем- либо общаться, тоже.

 Узнав, что он вернулся, к нему в гости напросился Сашка Усвятцев,- три дня «гудели». Сашка был, что называется, свободным художником. Он ремонтировал телевизоры, видеомагнитофоны, приёмники, фены, утюги, и прочее подобное, и уже «принюхивался» ко всё активнее осваиваемым населением персональным компьютерам. Трудовой стаж ему зарабатывала маменька, которую он устроил консьержкой в элитный дом по своей трудовой книжке.

На четвёртый день, Погодин, институциируя прежние нормы гостеприимства, спровадил Сашку домой.

Чтобы не соблазниться заманчивой перспективой поправить здоровье пи-вом, Вадим затеял генеральную уборку.

Он мыл распахнутые настежь окна, впустив в свой дом, томившийся всю зиму взаперти апрель, наполнивший квартиру солнечным светом, весенним пьянящим воздухом, принёсшим с собой неясные, но радужные надежды на неопределённое что-то, пылесосил медвежью шкуру, собирал в мусорный мешок шуршащие и позвякивающие свидетельства трёхдневной вакханалии.

С  ещё прятавшимися по лесам сугробами, стаял апрель, отгремел военными маршами май.

Погодин, большую часть этого времени провалялся на диване с «Военным кораблестроением» доктора Эверса, 1935 года издания, насчитывавшим более полутысячи страниц.

Несколько раз он наведывался к Кондаковым.
Привычные посиделки, за те четыре месяца, что Вадим не был в их доме, утратили своё былое очарование. Наверное, это было следствием неожиданного самоубийства хриплоголосого барда Юры, спасовавшего перед страданиями от неразделённой любви, и «возвращения» на историческую родину Аллы, дамы в стильных очках, нашедшей в себе еврейские корни. Возможно этому способствовало само семейство, также вынашивающее витавшую тогда во многих умах идею фикс: «надо валить из этой страны».
 
Некогда увлекательные беседы сводились к этой набившей оскомину теме, сопровождаясь слюноотделением – «у них там…» и заплевательским – «а у нас здесь…». Погодину всё это сравнительное нытьё до чёртиков надоело, он рассказал поредевшей, и уже неинтересной компании поучительный анекдот на тему разницы между туризмом и иммиграцией, и вернулся к меланхоличному штудированию доктора Эверса.

Выручил его от нахлынувшей на него тоски звонок профессора Зейлера.

Андрей Карлович, в присущей ему манере витиевато и пространно излагать суть вопроса, прежде всего, попросил Вадима не удивляться его предложению, которое поначалу может показаться странным, и попробовать найти в нём крупицы позитива.
Он предложил Вадиму в качестве ассистента отправиться с ним в составе ар-хеологической экспедиции на север Кольского полуострова, где совсем недавно было обнаружено славянское поселение тысячелетней давности.

Выбор, павший на Вадима, по словам профессора, не случайность. Памятуя из их разговоров, о вольном образе жизни Погодина и его относительной финансовой независимости, имеющего пусть и опосредованное, но всё же отношение, к истории…

-  Андрей Карлович! Я всё понял, - решил Погодин помочь профессору выбраться из словесного леса, в котором тот уже готов был заблудиться. – Вам нужен толковый помощник, который на добровольных началах согласится провести лето в Заполярье, так как никого из штатных сотрудников не прельстила подобная перспектива.

- Вадим Олегович! Вы, ради Бога, не подумайте… - Погодин снова не дал профессору закончить:

- Считайте, что я ничего не подумал. Я согласен. Когда едем?...
«Ох уж эта наша пресловутая российская интеллигенция! Вечно ей хочется, чтобы её кто-нибудь через грязь на своём горбу перенёс, но при этом, непременно сделал это красиво, никак в той грязи не изгваздавшись», - думал Погодин, собирая вещи.

13

В Питер Погодин приехал заранее, решив пользуясь случаем навестить родных.

Ещё загодя договорившись с профессором, он в назначенный срок встретился с ним на Ладожском вокзале, откуда они должны были направиться в Мурманск, а оттуда на полуостров Рыбачий.

Так получилось, что от Мурманска добираться на место им пришлось морем. К такому повороту событий профессор был явно не готов.

Андрея Карловича, знакомого с водным транспортом исключительно посредством речных трамвайчиков, катающих туристов по питерским каналам, морское судно, представленное в виде старого спасателя, привело в лёгкий шок.

- Мы что, должны на этом плыть? – растеряно спросил он, разглядывая оранжевую, в бурых подтёках ржавчины, надстройку покачивающегося у причала катера.

- А что вас собственно не устраивает? – уточнил Погодин.

- Ну…

- Вы думали, вам подадут что-то вроде финского или шведского парома, с рестораном и музыкальным салоном?

- Что-то в этом роде,- признался Андрей Карлович.

Утром ушли рейсом на Кекурский мыс, на северную оконечность полуострова Рыбачий.
Уже через час, после того, как из Кольского залива вышли в Баренцево море, у профессора начались проблемы.

Они сидели в предоставленной им капитаном каюте. Андрей Карлович объяснял Вадиму его обязанности на раскопках, и вдруг замолк на полуслове. Испуганно вытаращив глаза он, подскочил с койки, и пробкой вылетел за дверь.

«Началось», - констатировал приступ у патрона морской болезни Погодин, и поднялся на палубу.

Большие океанские чайки, сидели на воде, покачиваясь на длинной зыби, неяркое северное солнце окрасило море в серо-зелёный цвет.

«И это ещё качать не начало. Бедолага», - пожалел Вадим профессора.

«Занятная штука, морская болезнь», - размышлял он, глядя на тянущиеся по левому борту каменистые, с редкими пятнами мха и лишайника, горы, - «да в общем-то, и не болезнь это вовсе. Вестибулярный аппарат просто слабый. Человек может быть здоров, как бык, а во время качки превращается в беспомощного младенца в то время, как доходяга, в чём только душа держится, бодро скачет по судну.
Моряки, как правило, морской болезнью не страдают, хотя бывают и исключения. Адмирал Нельсон, например».

Поездка, от которой Погодин получал истинное удовольствие, обернулась для профессора форменным наказанием.

Когда на траверзе показался мыс Лоут, качать начало по-настоящему. На Андрея Карловича смотреть было больно. Профессор, с принявшим цвет моря осунувшимся лицом, на котором в скорбном недоумении покрасневших глаз читался немой вопрос: «За что?», вызывал у Вадима искреннее сочувствие.

Как только Андрей Карлович обрёл под ногами твёрдую почву, он на какое-то время замер, затем уставился на Вадима, и грозя пальцем, чеканя слова, заявил:

-Никогда. Вы слышите, Вадим Олегович? Никогда. Под страхом казней египетских… Никто не заставит меня подняться на борт этой плавучей пыточной… Я пешком. Сквозь таёжные дебри …

- Андрей Карлович! Побойтесь Бога, где вы здесь «таёжные дебри» узрели? – Погодин кивнул подбородком в сторону редкой тундровой поросли и недалёких голых скал.

Археологи прибыли раньше, в последних числах мая, к началу полярного дня. Они разбили палаточный лагерь, обозначили место раскопок, уже сняли слой грунта на «штык», и сделали «зачистку».

Обязанности у Вадима оказались необременительными, он даже начал подозревать, что ассистент нужен был профессору не более чем для придания своей персоне большей значимости.

Пока Андрей Карлович что-то ежедневно обсуждал с начальником экспедиции, тоже профессором, Погодин, предоставленный сам себе, бродил по окрестностям.

Найдя небольшое озерцо, и испросив у одного археолога складную удочку, Вадим повадился ходить на рыбалку.
 
Имея поверхностные знания об археологии он, тем не менее, давал себе отчёт, что особого веселья здесь ожидать не стоит, а посему ещё в Питере закупил полную сумку «фляжек» коньяка «Кронверк», дабы скрашивать живительным напитком скуку «командировки» и унылость пейзажа.

К середине июля археологи откопали две полуземлянки. Восторгу копателей не было предела. Они устроили по этому поводу праздничный «условный вечер» у костра, до конца июля, вечерами и ночами здесь и не пахнет, светло круглые сутки. Погодин, как порядочный человек, выставил пару «фляжек» из своих стремительно тающих запасов.
 
Иногда, в охотку, Вадим помогал археологам. Когда он случайно наткнулся на какой-то черепок, торчащий из земли, и благоразумно позвал специалистов, его вежливо оттеснили, понатыкали вешек и как сапёры мину, начали аккуратно его обкапывать, поминутно делая фотографии с разных ракурсов, словно снимали звезду экрана.
Потом находки пошли косяком. Откопали ещё две землянки. В одной из них нашли почти целый горшок с серебряными, бронзовыми и медными украшениями. У слабонервных, как-то обошлось без обмороков.

Некоторые изделия отличались довольно тонкой работой, но попадались и вещи грубые, особенно среди колец. Погодин сделал предположение, что такие кольца относятся к более раннему периоду, на что Андрей Карлович выдвинул свою гипотезу. Он рассказал, что у некоторых, уж совсем древних славянских родов встречался один обычай, своего рода гадание.

Ещё до свадьбы, предполагаемые женихи наугад, без примерки, собственноручно изготавливали кольца, и дарили их своим избранницам. Девушки, принимая подарок, выказывали парням свою благосклонность, и носили «жениховы кольца» до свадьбы, тем самым давая понять другим претендентам, что они свой выбор сделали, или же отказывались от подарка, ожидая другого предложения.

Гадание же, заключалось в следующем: если кольцо впору, с мужем в ладу жизнь будет. Велико – от мужниных измен наплачешься, ну а коли колечко еле-еле на палец налезло, под суровым мужем промаешься.

- Так что, дражайший Вадим Олегович, скорее всего дело тут не в «раннем периоде» и не в искусности поделки, а в размере. Но это только теория, - закончил профессор.

Попрощавшись с археологами, остающимися до конца августа, если позволит погода, Погодин с Андреем Карловичем, закончив дела, к неописуемой радости последнего (не по морю!), на двухмостовом уазике «батоне» чуть меньше чем за три часа добрались до Мурманска.

Вадим проводил профессора на поезд до Питера, а сам улетел в Москву самолётом, прихватить побольше тёплых деньков, погреться. На Рыбачьем температура воздуха редко поднималась выше четырнадцати градусов.

14

Дома, в почтовом ящике, его дожидался заграничный конверт с аккуратно наклеенными марками с профилем молодой королевы Елизаветы на серо-голубом фоне.

«Это от Руэри, от кого же ещё? Не от королевы же?», - рассматривал конверт Погодин, поднимаясь по лестнице.

Письмо было написано на русском языке, с простительными иностранцу ошибками.
Руэри писал, что очень удачно продал линкор, что работу мr. Вадима высоко оценили специалисты, и что уже есть заказ на «Golden Hind». Если мr. Вадим согласен, то пусть ответит, ему будут высланы  excellent English drawings.

«Ну вот и занятие нашлось», - Погодин удовлетворённо хлопнул, и энергично потёр ладоши.

Через месяц он рассматривал действительно отличные чертежи, гравюры, рисунки, фотографии моделей выполненных другими авторами.

Он договорился с Толей Кондаковым об изготовлении декора, правда уже за деньги (желательно в валюте), семейство не отказалось от идей иммиграции, и приступил к работе.

Погодин с удовольствием, редко на что-либо отвлекаясь, строил «Золотую лань», галеон, второй после маггелановой «Виктории» совершивший кругосветное плавание под командованием сэра Френсиса Дрейка.

Занятная деталь, в Германии в городе Оффенбурге, памятник знаменитому мореплавателю поставлен не за морские подвиги, которые не обошлись без корсарства, а за… картошку, которую Дрейк привёз в Европу.

Модель Руэри заказал масштабом 1:25, так как галеон в длину не превышал и сорока метров. Это значительно добавило деталировки.

Работу Погодин закончил только к середине следующего лета.
Руэри примчался по первому зову, «Ты свистни – тебя не заставлю я ждать…», писал в восемнадцатом веке его выдающийся соплеменник, правда по другому поводу.

Погодин, опасаясь, что его пока единственный источник благосостояния затеряется в «диких лесах» Подмосковья, встретил шотландца в аэропорту.

Руэри «облизал» взглядом «Золотую лань», и не принимая никаких возражений, всучил Вадиму новый заказ, театрально зажимая ладонями уши, отказываясь выслушивать  все эти fiddlesticks об отдыхе, отпуске и какой-то там передышке (кстати, что это? Пе-ре-ды-шка).

- Вадим, ты не понимаешь! Ты знаешь, что такое Lloyd;s?- делал «круглые глаза» шотландец.

- Руэри, угомонись. Я знаю, что такое Ллойд. Это одна из крупнейших страховых компаний в мировом торговом флоте, и не только. Её основатель Эдвард Ллойд, ловкий предприниматель, вроде тебя, держал в XVII веке кофейню на Тауэр-стрит в Лондоне. Он придумал верный способ для привлечения клиенту-ры в своё заведение. Ллойд стал вывешивать на стене листки с информацией о времени отхода и прибытия судов, ценах на те, или иные товары, размеры страховых премий, и прочее. С желающих ознакомиться с содержанием этих листков он брал по пенсу. Из «кофейщиков» он вышел в страховщики, выпускал газету «Ллойд ньюс».

После его смерти частные страховщики объединились в синдикат под названием «Кофейный дом Ллойда». Сегодня это, пожалуй, самая известная страховая компания в мире.

В тридцатых годах девятнадцатого века под именем Ллойда появилась ещё одна организация - «Ллойдовский Регистр британского и иностранного судоходства».
У вас, в королевстве, очень сильны традиции. С 1774 года существует некая книга, она называется «Книга потерь Ллойда». В неё заносятся все застрахованые Ллойдом суда, которые затонули. Записи по сей день делаются гусиными перьями.

В конце XIX века судовой колокол, поднятый с затонувшего фрегата «Лютина» повесили в главном зале Ллойда, с того времени, при хороших новостях бьют в этот колокол два раза, а при плохих – один. Это вкратце.

Руэри слушал Погодина с открытым ртом. Некоторое время он переваривал полученную информацию, а затем, голосом человека узнавшего о чём-то невероятном, изрёк:

- И при таких-то деньгах эти скупердяи до сих пор пишут птичьими перьями? Oh my God! И эти люди (англичане) упрекают нас, шотландцев, в жадности! Немыслимо.

Проводив Руэри, Погодин всё же позволил себе «оторваться» недельку в од-ном из подмосковных пансионатов с одной давно расположенной к нему дамой, и только потом приступил к работе.

О обвальном падении рубля  он узнал от Сашки Усвятцева, наведавшегося к нему перед новым годом, и замогильным голосом сообщившим, что доллар вырос почти в четыре раза.

- Почти шесть тысяч за доллар! Совсем охренели! Что делать-то, б… - сокрушался Сашка, напомнив Погодину Гену Козодоева из фильма «Бриллиантовая рука»: «Шеф, всё пропало, все пропало! Гипс снимают, клиент уезжает…».

Задумавшись, «А во что мне-то выльется эта напасть?», Вадим не сразу поверил, что в рублях он «поднялся» в те же четыре раза, свои сбережения он хранил в валюте дома, в специально оборудованном ещё во время ремонта тайнике. Не то, чтобы он не доверял банкам, просто те деньги, что ему в первый раз Руэри перевёл на счёт, Погодин снял, собравшись покупать машину, но сделка сорвалась, и он спрятал их в тайник. А деньги за «Лань», шотландец по его просьбе сам получил в банке по дороге из аэропорта. Так что, просто повезло.

Новый год он скромно отметил у Сашки. Семейство Кондаковых, еще полгода назад, продав студию, уехало на ПМЖ В Финляндию.

Дефолт, деноминация рубля, для Погодина прошли мутным фоном кропотливой работы над сложной моделью парохода середины XIX века, которую он, с частыми перерывами, сильно уставали глаза, закончил только к ноябрю.

Сдав работу Руэри, и взяв длительный «тайм-аут», несмотря на мольбы настырного шотландца, он совершил самую большую ошибку в своей жизни. Он женился…

15

Много позже, после развода, он попытался понять, что же подвигло его, не-смотря на довольно свободный образ жизни, более чем серьёзно относящегося к институту брака, жениться на, можно сказать, «первой встречной».
 
Дефицит общения? Кризис среднего возраста?
 
Поразмышляв, он пришёл к выводу, что ничего из этого не могло стать толчком к совершению подобного шага.

Что касается общения, то он никогда не страдал от одиночества.  Особенности характера, помноженные на специфику увлечения всей его сознательной жизни, которое он преобратил в профессию, предполагающую сосредоточенность, усидчивость и отсутствие посторонних раздражителей, сделали его, если и не нелюдимом, то человеком вполне самодостаточным.

О существовании такого понятия, как кризис среднего возраста, он узнал из какой-то научно-популярной телепередачи, и тщательно покопавшись в себе, наличия такового не обнаружил.

Отношения с противоположным полом так же не были его пунктиком. Он легко сходился с женщинами, и легко расходился.

О продолжении, говоря высокопарным «штилем», рода, династии, он никогда всерьёз не задумывался.
 
Он не был представителем родовитой знати. Герба, замка, земель, и готовых в любой момент переметнуться к другому сюзерену вассалов, у него попросту не было, чтобы передать их под руку законного наследника.

Однажды Вадима до белого каления довёл сосед, настырно предлагавший ему выпить за появление на свет внука, наследника. Он так и выразился – «наследника».
 
Тогда Погодин работал над одной очень сложной деталью для «Лани», даже телефонный шнур из розетки выдернул, чтобы случайно не помешали, а тут звонок в дверь.
 
Он поздравил соседа, вежливо отказался от приглашения, и вернулся к работе.

Через час снова звонок. Тот же сосед, с тем же предложением, только более пьяный, чем при первом его приходе.

Вот тут, обычно выдержанного Вадима прорвало:

- Послушай, Мужик! Ты что, всерьёз полагаешь, что рождение твоего внука событие, которое хоть кого-нибудь интересует в этом мире кроме тебя и твоей родни? Ты хоть знаешь, сколько младенцев рождается на Земле каждую секунду ? Трое! За полторы минуты, что мы с тобой разговариваем, родилось двести семьдесят малышей, которые для меня ничем не хуже и не лучше твоего внука. Мне за них всех пить, здоровья не хватит. Ты кто? Шофёр? А внук твой? Будущий Никола Тесла, может Дмитрий Менделеев? В таком случае, обещаю, застрелюсь у тебя на глазах, если его через двадцать лет покажут по телевизору, или пропишут в газете где-нибудь, помимо криминальной хроники.

Вадим, выпустив пар, захлопнул дверь перед носом обалдевшего соседа.

Тот, конечно, оскорбился, даже здороваться перестал.
Почему Погодин вспомнил этот случай? Да потому, что он тогда даже не предполагал, что обидел осчастливившегося деда. Вадим сказал то, что думал и о своих возможных детях и внуках.

 Дети нужны и интересны, до поры до времени, только близким людям, и если ребёнок с годами не становится кем-то и в чём-то выдающимся, ему придётся смириться с именно таковым положением вещей.
 
Не будучи уверенным в том, что его потомство осчастливит человечество, Вадим полагал, что мир ничего не потеряет без просто очередного Погодина.
 
Как ни печально, но ни дефицит общения, ни пресловутый кризис среднего возраста, ни желание обзавестись потомством, а исключительно дурацкий бзик, превратил семь последующих лет его жизни в бесконечную череду выяснения отношений, взаимных обид, попыток чего-то доказать, затем, усталое безразличие, и как итог, неизбежные вопросы: А кому, и зачем всё это было нужно?

Любовь? Любовь это каждодневная работа двоих над совершенствованием себя друг для друга, а не просто, «вот и встретились два одиночества…».

Познакомил их с Мариной Усвятцев, они  учились когда-то в одном институте. Погодин выходил из магазина, в котором обычно закупал продукты на неделю, когда Сашка его окрикнул. Он обернулся на голос. Усвятцев, одетый в демократичные джинсы, кроссовки и спортивную куртку, выглядел более, чем скромно на фоне дамы в длинном кожаном,  явно не из дешёвых, плаще, изящных сапогах на высоких тонких каблуках, с каштановыми волосами, уложенными в сложную причёску.
 
Сашка представил ей Вадима, и предложил посидеть в каком-нибудь кафе, Погодин отказался, сославшись на занятость.

- Не очень-то у вас «галантирейно» получается. Мы же не мешки с картошкой таскать приглашаем, а отдохнуть, пообщаться, - капризно надула губки Сашкина спутница, и тут Вадим заметил, что она уже где-то прилично «отдохнула».
 
Погодин нашёл компромиссный вариант.  Они закупили спиртного в магазине, из которого пятью минутами раньше он вышел, и отправились к нему домой.

Общения, как такового не получилось. Марине хватило пары рюмок, чтобы маловразумительно озвучив несколько путаных мыслей, откинуться на спинку дивана, и уснуть.

- И ты еще с ней в кафе хотел посидеть? – не удержавшись от ехидства, уточнил Вадим у Усвятцева.

- Да она вроде нормальная была, - неуверенно пожал плечами Сашка, потянувшись за стопкой. – Выпьем!

Через час Усвятцев засобирался домой:

- Всё. Я пошёл, а то меня Ларка убьёт, если поздно приду.

- Она тебя так и так убьёт, - успокоил, друга Вадим, хорошо зная Ларису.
Сашка, поднявшись с кресла, обречённо махнул рукой, и нетвёрдой походкой направился в коридор.

- Эй! А спутницу-то свою забирать будешь? – забеспокоился Погодин.

- Проспится, сама уйдёт, - пообещал Усвятцев.

Проводив друга, Вадим вернулся в комнату.

За время его отсутствия Марина забралась на диван с ногами, и повернувшись лицом к стене, негромко похрапывала.

Погодин, накрыв её пледом, включил телевизор, и усевшись в кресло, стал смотреть какую-то передачу, позволяя себе время от времени приложиться к рюмочке.

Около полуночи он прилёг на край дивана, и не очень деликатно, спиной и той частью, откуда у некоторых растёт хвост, оттеснил Марину, освобождая для себя место.

Проснулся Вадим оттого, что его настойчиво ощупывала чья-то рука…

Марина стала частой гостьей у него дома, поначалу незаметно осуществляя «тихую экспансию». Зубная щётка, какие-то баночки и флакончики  в ванной комнате.
Несколько пар обуви в прихожей, платья в шкафу. Ненавязчивый стук в дверь «мастерской», поднос с домашней выпечкой и горячим кофе, вкусные обеды и ужины по выходным, неподдельный, казалось, интерес к его работе.

Окончательный переезд в его квартиру, Скромная свадьба, два года семейного счастья, три года относительно ровных отношений, и…

«Ты меня соблазнил (???), обрёк меня на унылое прозябание среди твоих дурацких корабликов… Ты ничего не хочешь изменить в своей и моей жизни к лучшему… Эгоист! Меня достали твои пьянки с этим твоим алкашом Усвятцевым… Эти ежегодные поездки в Крым, как будто других мест, где можно провести отпуск, для тебя не существует!
- Для меня не существует. А ты можешь катиться куда угодно, хоть на Лысую гору, на профессиональный слёт! - Погодин уходил в «мастерскую».

 «Дом продал, купил ворота. Буду запираться», -  невесело шутил он, закрывая дверь на защёлку.

«Что в конце концов происходит?», - думал он, бездумно перебирая инструменты на столе, - «Мне никогда не была свойственна виктимность, а сейчас, как бы я себя не повёл, всегда вызываю к себе только ещё большую агрессию».

Погодин доставал из шкафа, где он хранил морилки, растворитель и клей, бутылку коньяка со смытой этикеткой, делал приличный глоток.

«Ну вот как тут не поверить классику?», - Вадим садился на рабочий крутящийся стул, закуривал, - «Предупреждал ведь Грибоедов о  женской натуре: «Рассудительность их сходит в недостойную расчетливость, а так называемая   чистота нравов, - в нетерпимость и ханжество». Да тут и без откровений мэтра всё ясно…».

Последним, что поставило крест на их летящих в пропасть отношениях, стал один случай.
 
Поскандалив в третий на этой неделе раз, Погодин, хлопнув в сердцах дверью, ушел.

Он долго бродил по осенним улицам, наступая на мечущиеся по асфальту в свете фонарей путанные, как его мысли, тени ветвей деревьев, сбросивших листья, качаемых промозглым ветром. Замёрзнув, он неохотно вернулся домой, прошёл в мастерскую…

На полу, завалившись на борт, лежала модель шхуны. Бушприт сломан, носовая фигура, которую вырезал на заказ, и прислал из Финляндии Толя Кондаков, разбилась в щепки.

Вадим, с незнакомой доселе дрожью в пальцах осторожно, как раненую птицу, поднял шхуну, положил на стол, собрал осколки фигуры и обломившиеся от удара об пол детали…

Марина курила на кухне. Увидев его лицо, она, поперхнувшись дымом, сквозь кашель пыталась что-то сказать.

Зажав в кулаке ворот халата вместе с волосами, Погодин выволок её в прихожую, открыл дверь, и вышвырнул на лестничную площадку.

Сорвав с вешалки какие-то вещи, он сгрёб с пола обувь, и так же выбросил наружу.
Марина, стоящая босиком под дверью, в попытке заговорить, только открывала и закрывала рот, контуженная не предполагаемым в нём,  до этого дня, гневом.

- Увижу тебя здесь ещё раз, - убью… - хриплым шёпотом пообещал Вадим, и захлопнул дверь.

Ночь он пил, заснув только под утро. Около полудня его разбудил настойчивый звонок в дверь.

Чертыхаясь, Погодин поплёлся в прихожую.
На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял Сашка Усвятцев.

Посмотрев на его кислую физиономию, Вадим вспомнил события вчерашнего вечера:

- Парламентёров не принимаю, - попытался он закрыть дверь.

Юркий Сашка всё-таки изловчился просочиться в квартиру.

- Ну и хрен с тобой! – ещё не протрезвевший Вадим, махнув рукой, вернулся в комнату, с размаху плюхнулся в кресло.
Сашка присел на краешек дивана:

- Не, ну ты неправ, старик… Вот и Лара говорит…

Вадим не дал ему закончить. Он ухватил приятеля за грудки, и притянул к себе, дыша на него крепким перегаром:

- Да мне похе… , что там твоя Лара лопочет! Ты чего припёрся? Пить будешь?
Сашка, килограммов на сорок легче Вадима, и на пол головы ниже, чувствовал себя под тяжелым взглядом товарища не уютно.

- Б-буду, - неуверенно согласился он, понимая, что позволил себя вогнать в патовую ситуацию.

Какое-то время Погодин осторожно, словно боясь сорвать тонкую корочку, и обнажить кровоточащую рану, мысленно ощупывал себя.

Ничего. Совсем. Ни раны, ни даже «корочки». Усталая досада. Невыгодный долгий рейс с трюмами забитыми сомнительного качества товаром, бесславно окончившийся выброшенным на берег кораблём и потерей, как оказалось, копеечного груза.
Впрочем, кое-что полезное он за это время приобрёл. Марина работала сис-темным администратором в одной московской компании, и за время их совместной жизни научила Погодина уверенно пользоваться компьютером, на который он раньше смотрел с не меньшей опаской, чем Пятница на ружьё Робинзона.

Разводился Вадим «заочно», поручив Сашке Усвятцеву проследить за вывозом из квартиры принадлежащих Марине вещей, среди которых был и компьютер.

Вопросом покупки собственного ПК он и озадачился в первую очередь, уверенно ложась на немного подзабытый, но знакомый курс на холостяцкую жизнь.

16

Новый, 2006 год Погодин собирался встречать в гордом одиночестве.
Сашка по секрету сообщил ему, что Лариса пригласила Марину, надеясь вернуть заблудшего мужа подруги в лоно семьи.

Поблагодарив товарища за ценную информацию, Погодин про себя посетовал: «С врагами, Бог даст, я как-нибудь разберусь. Кто бы уберёг от заботы жён друзей», и сообщил Усвятцеву новость, что ещё вчера, к сожалению, улетел на праздники в Питер.

- Я так и думал, значит не судьба, - подытожил Сашка.

Сервировав стол на одну персону, Вадим, не посчитавшийся с затратами на деликатесы и элитные напитки, решил проводить старый год.

Помимо его личной «семейной драмы», уходящий год ознаменовался ещё рядом не менее значимых событий.  Березовский продал «Независимую газету», Владимир Путин и Герхард Шрёдер подписали договор о строительстве  Северо-Европейского газопровода по дну Балтийского моря.  Стратегическая ракета «Булава» стартовала с находившейся в подводном положении в акватории Белого моря стратегической атомной подводной лодки «Дмитрий Дон-ской». Через 30 минут боеголовка ракеты долетела до Камчатки и поразила цель на полигоне Кура. Международное рейтинговое агентство Standard & Poor's повысило рейтинги России. Несомненно, много ещё чего произошло, но в памяти осело только это.

Погодин уже поднёс рюмку коньяка к губам, когда в дверь позвонили.

«Если Сашка с Ларой притащили Марину…», - он не успел закончить мысль, заранее заводясь…
 
На пороге стоял сосед, с которым они когда-то поссорились из-за внука, но позже помирились.

- Олегыч, не обижай! Пойдём, выпьем. Со своей поругался, умотала куда-то.

Придумать убедительную причину отказа у Вадима не получилось, пришлось идти.

Сосед провёл его на кухню. На столе стояла пластиковая литровая бутылка без опознавательных знаков, стопки. На плите булькал туристический котелок, судя по запаху, заполнившему помещение, с гречневой кашей.

- Водка хорошая, не палёная, кивнул сосед на бутылку, кашу вон, сварил, - он взялся за горячую крышку, коротко выматерился, ухватился пальцами за мочку уха.
Погодин с грустью подумал о французском коньяке, бутербродах с ветчиной и зернистой икрой, обречённо вздохнул, присаживаясь на обитую дермантином табуретку.

Сосед наполнил стопки:

- С подступающим.

Выпили. Погодин с трудом проглотил отдающую пластмассой, прошедшую наждаком по гортани жидкость.

- Я ведь не всегда шофёром был, - начал обязательный разговор сосед, в ГАИ раньше работал. Совсем другая жизнь была…

- Ещё бы, - не удержался от сарказма Вадим, - ГАИ ведь только иногда  железный кулак порядка. Большее время, это мягкая пушистая лапа.

- Вот и ты туда же… Не любишь милицию? – обиделся сосед.

- Я тебе больше скажу. Россия, пожалуй, единственная страна в мире, где даже законопослушные граждане негативно, мягко выражаясь, относятся к милиции, а не только всевозможный уголовный элемент.

« Менты – козлы» - это всесословное определение представителей правоох-ранительных органов, поверь мне на слово, его можно услышать не только в « обезьяннике», оно органично вписывается и в беседу на так называемых «свет-ских тусовках».

Сосед пристально посмотрел на Погодина:

- Никак тебя не пойму. Вроде нормальный мужик, а говоришь, как по писан-ному. Будь попроще, и люди к тебе потянутся.

- На Руси испокон веков считали, что простота, хуже воровства, - поморщился Вадим, - и не стоит купировать афоризмы, они от этого теряют первоначальный смысл. Будь проще в общении с людьми…, а не будь простофилей.
«Нормального разговора по трезву не получится, придётся пить», - тоскливо констатировал Вадим.

Новый Год они справили у него. «Посибаритствовать» не получилось. Глоток любого из напитков сопровождался привкусом пластмассы.
 
Проснувшись, он с трудом припомнил события сегодняшней ночи.
Работал телевизор, на экране Андрей Миронов прощался со своими многочисленными подружками.

Вадим облегчённо выдохнул, не обнаружив соседа в квартире.

После праздников с ним связался Руэри, они оговорили сроки изготовления и стоимость очередного заказа.

После сорока, время понеслось, как пресловутая «тройка почтова;я», года замелькали чёрно-белыми верстовыми столбами, отличающимися друг от друга только цифрами на табличках, Погодин только успевал отсчитывать.
 
Он много работал, научился сам вырезать фигурки и декор к моделям, много читал, готовил к изданию книгу по судомоделизму.

«Бурных» романов не заводил, дул на воду со всей возможной тщательностью, ограничивался непродолжительными необременительными связями.

Были, конечно, и заметные события. После одной из поездок в Крым, он привёз домой толстого неуклюжего щенка. Сергей всё-таки завёл «секондхенда», и сосватал Вадиму понесённого от того первого кутёнка из помёта.

На пятидесятилетие Погодин сделал себе подарок, купил новёхонький «мисубиси-паджеро».
 
Права он получил ещё в Архангельске, когда ему от завода выделили моск-вич-«каблучок», для нужд студии. По приезду домой, в Подмосковье, доверенность на свой «форд» ему оформил Сашка Усвятцев. После нескольких незначительных аварий, и вылетающих в копеечку ремонтов, тот без особой нужды за руль не садился, а заставить ездить Ларису, у него не получалось. На все его по-пытки приобщить её к «цивилизации», она очень похоже отвечала словами царицы из известного мультфильма: «Да что я, одичала что ли! Ещё сронит».

Погодин начал серьёзно задумываться о переезде куда-нибудь «в деревню, в глушь, в Саратов». Самому на природу захотелось, да и Марти;ну, так он назвал пса, в городе было лихо. Зенненхунд собака сельская.
Планы Вадима изменились совершенно неожиданно.

17

В конце ноября Вадим сначала с некоторым недоумением, а потом уже с явным негодованием, следил за событиями на Украине. Традиционный для хохлов майдан перерос в массовые беспорядки, а затем в форменный путч, что бы там не верещали украинские и западные СМИ. Сама по себе Украина его мало волновала, ничего, что бы его связывало с этой бывшей союзной республикой, у него не было.

Его интересовала судьба с детства зацепившего за живое Крыма, русского до боли Севастополя, историю которого он знал не хуже своей биографии, где не было места заблудшим русским, «иванам да марьям, родства не помнящим», променявшим великую страну с общей историей, на сумасшедшие измышления всяких, михновских, донцовых и грушевских. Он переживал за Сергея с Тамарой, за поселковых, с которыми перезнакомился за столько лет дружбы с Овчинниковыми.

Погодин пытался дозвониться до Сергея, но абонент был либо недоступен, либо было занято.

В начале марта Овчинников позвонил сам, сказал, что организовал народную дружину из поселковых, «свидомитов» мочить, если рыпаться начнут.

- Вадька! У нас тут такое… Будет Крым наш, будет! – весело орал он в трубку.

Погодин даже не стал тратить время на раздумья. Побросав в дорожную сумку кое-какие вещи, перекрыв газ, воду, и позвав Мартина, спустился к машине.
 
Через восточные области, похоже, окончательно сбрендившей Украины, Вадим гнал, почти не отдыхая, и уже через сутки был на месте.

Встретила его расстроенная Тамара.
 
- А где Сергей? – не видя друга, забеспокоился Вадим.

- В Ялту поехал. Уж седьмой десяток старому, всё никак не навоюется. Патрулирует там чего-то.

- А когда вернётся?

- Сегодня к вечеру обещался быть, а приедет ли, я уж и не знаю, - вздохнула Тамара.

Вадим, отказавшись от обеда, отправился в «свою» комнату.

Не выспавшийся, уставший с дороги, Погодин уснул сразу, как только принял горизонтальное положение.

Около одиннадцати вечера его разбудил Сергей.

- А ведь я знал, что ты приедешь! Сколько раз мы об этом с тобой говорили. Уверен был, заявится чертяка, не упустит такого случая, - Сергей ощутимо хлопнул Погодина по ноге, - вставай, там Тамара накрыла, вина попробуем.

В посёлке было тихо. Они с утра до вечера сидели у телевизора. У Овчинникова стояла «тарелка», и он, переключая каналы, искал новостные передачи, российские и украинские. Иногда ему звонили, и он куда-то уходил, оставляя Погодина дома, «за старшего».

13 марта Овчинникову позвонил его приятель из Ялты, тоже отставник, попросил приехать со своими ребятами, для обеспечения порядка. Дружинники есть, но помощь не помешает, в городе планируются массовые мероприятия, посвящённые возвращению Крыма в состав России.

Сергей с Вадимом посадили в машины добровольцев из поселковой самообороны, собак, и двинули в Ялту.

На площади Ленина проходил митинг. Выступающие говорили о неразрывной связи полуострова с Россией, что Крым это не «це Украина». Потом начался концерт.

Погодин с Мартином на поводке находился за границей основного скопления людей, в районе фонтана напротив «Юбилейного». Ему поручили выявлять вызывающие подозрение группы и одиночных граждан, докладывать о них старшему из дружинников.

Всё было спокойно, пока у фонтана не стала скапливаться толпа молодых людей. Вадим переключил на них своё внимание. Ребята нервничали, и выражения их лиц ну никак не вписывались в атмосферу праздника, царящую на площади. Собравшиеся начали разворачивать какие-то транспаранты, «жовто-блакитные прапора».
 
Вадим позвонил Сергею…
Через несколько минут тот, с Максом на поводке, сопровождаемый крепки-ми ребятами из самообороны и довольно большой группой пророссийски настроенных граждан с флагами России и Крыма, подошёл к толпе «свидомых» украинцев, и командным голосом, перекрывающим разноголосый гул рявкнул:

- А ну, шантрапа, брысь отсюда!

Те в свою очередь нестройным хором затянули «отходную» «Ще не вмерла…», когда же они дурными голосами заорали «Слава Украине! Героям слава!», терпение у ялтинцев лопнуло. «Щеневмерликов» быстро вытеснили со ступенек фонтана. Особо активным намяли бока.

Погодин заметил группу иностранных репортёров, судя по аббревиатуре ZDF на кофрах, немцев.

«Сейчас наснимают, а потом подадут под другим соусом… Давай ка шуганём немчуру», - он наклонился к Мартину, добродушно виляющему хвостом, и указав на оператора, шепнул псу в ухо: «Чужой».
 
Команда есть команда. Мартин, ощетинившись, и заливаясь хриплым лаем, потянул хозяина в сторону немцев.

Один из репортёров неосмотрительно сделал резкое движение, пытаясь отогнать собаку. Мартину это не понравилось, и он уже без притворства рыкнув, кляцнул нешуточными зубами в опасной близости от детородного органа журналюги. Немцы ретировались. Одна девица из их группы показала Вадиму средний палец. Погодин изобразив гнев, сделал вид, что спускает собаку с поводка, громко произнеся при этом международное слово «Фас!». Мартин, уже вошедший в роль злобного волкодава,  рванул с места, едва не уронив Вадима, удерживавшего поводок.

Судя по выражению, появившемуся на лице репортёрши, ей срочно потребовалась смена нижнего белья.

«Это вам за вашего фюрера», - мстительно подумал Погодин. Ну недолюбливал он немцев, не верил  в искренность раскаяния немецкой нации. Победи Германия в той войне, отреклись бы они от Гитлера, от фашизма. Перестали бы от мала до велика «зиговать» своему вождю, как показывала кинохроника того времени, когда войска вермахта парадным маршем проходили по столицам завоёванных ими стран?
 
Тем временем потасовка сошла на нет, шокирующих кадров для немецких СМИ не получилось.

А потом прошел референдум о статусе Крыма. Вечером в Ялте горожане устроили салют, играл духовой оркестр, повсюду развевались российские триколоры.

Погодин верил и не верил в случившееся. Все двадцать три года он подспудно ждал, и неясно надеялся на что-то, даже не давая себе в этом отчёт. И вот, случилось. Его Крым, Крым счастливого, безоблачного детства, вернулся. Вернулся, в чём Вадим был абсолютно уверен, навсегда.

Когда страсти улеглись, Погодин всё ещё гостил у Овчинниковых, его мечта поселиться в Крыму была как никогда близка к осуществлению.
 
Некоторые украинцы, принявшие в штыки присоединение Крыма к России, и понимая, что их протест вряд ли найдёт здесь серьёзную поддержку, стали выставлять квартиры и дома на продажу. Каждый день, за редким исключением, Погодин выезжал осматривать предлагаемые участки, пока не нашёл то, что ему было нужно. Дом был старый, требовал серьёзного ремонта, но участок с многолетним фруктовым садом, в менее пятидесяти метрах от моря, повлиял на окончательный выбор Вадима. Цена была более, чем приемлемая.

Сергей без лишних вопросов занял Погодину нужную сумму денег.
 
Вадим расплатился с продавцами, явно растерянной в виду столь быстрых перемен украинской парой, оформил документы на собственность.

Украинцы вывезли из дома всё, что не было надёжно приколочено.
«Хорошо, хоть сад не выкопали», - Погодин даже крякнул, войдя в дом по приезду.
Если совсем честно, то домик был так себе, две комнаты и кухня, но стоял на крепком фундаменте, его переделкой он планировал заняться позже. Самое главное, чуть ниже участка, плескалось, накатывая на узкую полоску пляжа, море.

Не без сожаления, Погодин вырубил под корень несколько деревьев, чтобы открыть обзор. Прежние хозяева были местные, и им было, наверное, всё равно, видно море, или нет, но не Вадиму.

«Я переехал сюда, чтобы каждый день видеть море не выходя из дома», - как мантру повторял он, в какой-то панической спешке, словно совершая кощунственное действо, срубая последнее, отделяющее его от возможности видеть горизонт алычовое дерево.
Дальше всё было проще, без сосущего под ложечкой чувства вины за содеянное.
 
Первое, что он сделал, это построил просторную открытую веранду, примыкающую к дому.

Теперь Вадим часто садился на ступени, поставив рядом с собой заменяющую пепельницу банку из-под консервов, и часами смотрел на море. Почти всегда компанию ему составлял Мартин. Он ложился рядом с ним, вывалив из пас-ти розовую лопатку языка, и щурил от удовольствия глаза, когда Погодин почёсывал его по лобастой голове, приговаривая:

- Смотри, Мартышкин, море, горы, простор! Это не в душной квартире сидеть. Чего тебе ещё надо, собака?
 
Но, похоже, псу, как и самому Вадиму, ничего больше было не нужно.

Украина планомерно сходила с ума, поэтому Погодин поехал домой через Краснодар, оставив обиженно скулящего Мартина на попечение Сергея, чтобы пёс не занимал места в машине, так как, собирался вывести как можно больше вещей.
По приезду Погодин, первым делом встретился с Сашкой Усвятцевым, поручив тому сдать квартиру, устроил отвальную в одном из местных кафе, пригласив помимо Сашки двух приятелей по посиделкам у Кондаковых.

В ближайшие выходные, с помощью всё той же компании, прикладывающейся между «ходками» к наскоро организованному «фуршету», Вадим загрузил машину, предварительно сложив задние сиденья, что называется, под за-вязку.

- Ну, всё мужики, спасибо за работу. Догуливайте, - он передал Сашке ключи от квартиры, - остаёшься за старшего.

- В гости-то хоть пригласишь? – Сашка, уже будучи в лёгкой «плепорции»,  состроил скорбную гримасу.

- Непременно, как только обустроюсь.

18

Погодин вышел из прохладного офиса «Мегаполис-Ялта», на улице Соханя с наконец-то оформленными, согласно российскому законодательству, документами на владение домом и участком. По-стариковски тягуче охнув,  он грузно опустился на лавочку в тени акации, закурил, погрузившись в приятные мысли о благоустройстве, теперь уже точно своего, дома, вздрогнул от неожиданности, чуть не выронив сигарету из рук, когда услышал рядом с собой голос:
 
- Ну, здравствуй! Не узнаёшь?

 Задумавшись, он не заметил, как рядом присела красивая женщина «бальзаковского возраста». Выныривая в реальность из паутины досужих размышлений, он услышал свой рассеянный голос:

 - Нет. Надеюсь, вы не моя дочь?
 
Увидев на лице женщины слегка обиженное выражение, мысленно поморщился, подумав: «Неплохое начало для разговора».

- Дурак ты, Вадим… Я Таня, соседка Сергея «Рембо». Правда что ли не узнаёшь?

- Таня? Нет не узнаю…  А помнить помню, - искренне обрадовался Погодин, вглядываясь в лицо женщины, - а веснушки где? И…

- Веснушки кончились, а глаза… это линзы. А вот я тебя сразу узнала, правда, не поверила по началу…

- Надо было водой облить, - перебил её Вадим.

Татьяна рассмеялась, вспомнив эпизод из их далёкого и недолгого знакомства.
Вот сейчас он её узнал. Есть в каждом человеке что-то такое, чего время изменить не в силах, будь то какой-то характерный жест, манера изъяснятся, класть в чашку песок из сахарницы, или особый смех.

Услышав звук её смеха, Погодин, как по волшебству, перенёсся в прошлое, на восемнадцать лет назад. Солнце, играющее яркими, до боли в глазах, бликами на поверхности бирюзового моря, рыбацкая лодка, и озорной смех девчонки, со странными, разноцветными глазами.
 
- А я тут дом купил! – сказал он первое, что пришло ему в голову, точнее, из неё не выходило.

- В Ялте? – оживилась Татьяна.

- Нет, на другой стороне от вас.

- А я уже двенадцать лет здесь живу, работаю. Вот, на обед иду… дочку покормить надо, а то опять со своим компьютером поесть забудет… - она коротко взглянула на него.

- Давай подвезу. Я на машине, - Погодин поймал себя на мысли, что не хочет вот так, взять и отпустить её, пусть на короткий миг, но так ощутимо, ярко, вер-нувшую его в счастливые в той невозвратности времена.

Они подъехали к старому, довоенной постройки трёхэтажному зданию, наполовину скрытому разросшимися в палисаднике деревьями.

- Пойдём, кофе тебя угощу, посмотришь, как мы живём, - Татьяна кивнула в сторону подъезда.

Погодину никак не удавалось перестроить своё прежнее отношение к ней. Их встреча произошла так неожиданно, через много лет, и узнав в этой красивой, уверенной в себе женщине ту, бесшабашную, острую на язык девчонку, он и воспринимал её таковою, хотя это был уже другой человек, со своей жизнью, о которой он ничего не знал, и даже уже со своим собственным ребёнком. Всё это не укладывалось у него в голове. Он путался в мыслях, не понимая, как себя с ней вести. По дороге Вадим даже раз назвал её на  «вы», на что она только фыркнула, и посоветовала ему обращаться к ней «по-простому», по имени отчеству.

Дверь в квартиру на третьем этаже им открыла светловолосая, светлоглазая девочка, лет десяти-одиннадцати.

- Познакомься, это Вадим… - Таня вопросительно посмотрела на него.

Вадим не сразу догадался, что от него требуется:

О-Олегович… Вадим Олегович.

Девочка оценивающе на него посмотрела, и по-взрослому протянула руку:

- Даша.

- Очень приятно, - Погодин осторожно пожал маленькую ладошку.

- Проходи, я скоро, - Татьяна легонько подтолкнула его к приоткрытой стеклянной, забранной в переплёт двери.
 
Вадим прошёл в довольно просторную комнату с большим окном, затенённым густыми кронами деревьев. В основном старая, добротная мебель, шкаф с застеклёнными дверцами, за которыми пестрели корешки книг, шифоньер, диван-кровать, со множеством декоративных подушек, низкий журнальный столик, в углу, уже современный компьютерный стол с чернеющим в нише монитором и надстройкой, заставленной учебниками вперемешку с игрушками, стул на колёсиках. У стены напротив кушетка, застеленная клетчатым пледом. под окном, на TV тумбе, большой плоский телевизор.

  Краем глаза Погодин, заметив какое-то лёгкое шевеление, оглянулся. На диване, взобравшись на верх одной из подушек спала, сладко посапывая, маленькая собачка.

«Такую жизнь, собачьей не назовёшь…», - отстранённо подумал Вадим.

В комнату вошла Татьяна, поставила на столик поднос с кофейником, чашками и вазочкой с печеньем.

- Чего стоишь? Садись, - Таня, уже усевшись на диван, похлопала ладошкой рядом с собой.

- Да там вон…

- Дуськи что ли испугался? – хмыкнула она.

- У меня самого собака, настоящая, - «оскорбился» Вадим.

Собачка проснулась, зыркнула на Погодина бусинками глаз, и соскочив с дивана, выбежала из комнаты.

Вадим присел рядом с Татьяной:

- А где муж?

- Да нет никакого мужа, и никогда не было, - Таня разлила по чашкам кофе.

- Что так?

- Такого как ты искала, не случилось… - она подняла на него странные, раз-ноцветные глаза. С годами разница стала ещё заметнее.

Вот с детства она умела его смутить, - Вадим потупился.

- Глаза от линз устали, - сказала она с извиняющимися нотками в голосе, не-правильно, повидимому, его поняв.

- А вообще, что с тобой было за это время? – спросил он.

- Тебе как, конспективно, или по дням рассказать? – съехидничала Таня.

Погодин крякнул с досады от своей глупости. Последний раз они общались, когда она была, по сути, ещё ребёнком.

- Тогда давай как-нибудь встретимся, если ты не против, конечно, - предложил он.

- Не «как-нибудь», а сегодня же, чего тянуть? Встретишь меня после работы, - приняла решение Татьяна.

Вадим, подвёз Таню к какому-то учреждению рядом с центром, выехал из города, свернул на грунтовую дорогу, и через пятнадцать минут оказался на месте.

У новых кованых ворот его встретил, заливаясь радостным лаем Мартин, виляя готовым оторваться от усердия хвостом.

Покормив пса, и повалявшись у телевизора до нужного времени, Погодин стал собираться.

Он надел чёрную сорочку, чёрные брюки и летние выходные туфли, достал из шкафа кремового цвета пиджак, который полтора года назад купил в Лондоне, куда ездил по приглашению Руэри на презентацию одной из своих моделей.

Повязав фуляр, подошёл к зеркалу. Всмотревшись в своё отражение, плюнул:
«Петух гамбургский, селадон». Стянув с шеи платок, скомкал его, и бросил на диван.

Уже в городе Погодин купил три розы, памятуя мудрых японцев, «Мало цветов, много вкуса», положил букет на заднее сиденье.

Подъехав к зданию, где работала Таня, он нашёл место для парковки, и стал ждать.
Опустив стекло, Вадим закурил. Настроение портилось с каждой минутой. Даже намёка на романтическое свидание не возникало. Весёлое щебетание птиц за окном он брюзгливо охарактеризовал словами Ильфа и Петрова из «Золотого телёнка»: «В траве пищала мелкая птичья сволочь».
 
 Погодин вышел из машины, погрузившись в липкие, как выплюнутая на асфальт и  растаявшая на солнце жевательная резинка невесёлые мысли: «Вот че-го я сюда припёрся? О чём я буду с ней говорить, чувствую себя ослом… Уехать отсюда к Сёргею, посидеть в саду, под крышей из винограда, вина «попробовать»…».

Она опять застала его врасплох. Вадим, приняв решение, уже сделал несколько шагов к машине, когда его окликнули по имени. Он обернулся. Татьяна стояла в паре метров от него, и откровенно его рассматривала.

- Нарядный…, как жених на торте, - вынесла она «вердикт».
 
Погодин был готов испариться, телепортироваться на необитаемый остров от испытываемой им неловкости.

- Куда поедем? – спросила Таня, после того, как он захлопнув за ней дверь, обошёл машину, и уселся на водительское сиденье.

- Отвезу тебя домой. Извини, но у меня срочное дело, - наконец он нашёл верный тон.

Татьяна даже не пыталась скрыть разочарование:

- Как жалко…

Вадим ничего не ответил.

Всю дорогу они молчали. Погодин злился на себя на Таню, за то, что она вольно, или невольно заставила его почувствовать себя дураком.

Татьяна, незаметно для себя покусывала губу, интуитивно понимая, что именно она послужила катализатором изменившегося настроения Вадима, искала причину такого его поведения.
 
Он остановил машину у знакомого подъезда.

- Мы ещё встретимся? - неуверенно спросила она перед тем, как захлопнуть дверцу.

- Всего хорошего тебе, Таня, - Погодин проехал вперёд, намереваясь обогнуть её дом с противоположной стороны. В зеркале заднего вида мелькнула удаляющаяся фигурка, застывшая на тротуаре.

К Сергею Вадим не поехал. Гадкое чувство, будто незаслуженно обидел ребёнка, не отпускало.

Приехав домой, он потрепал по загривку встречавшего его Мартина, и поднялся в дом. Переодевшись, недолго поразмышлял, стоя посреди комнаты, затем прошёл на кухню.

- А… - махнул он рукой, словно принимая опрометчивое решение, прихватил из шкафчика бутылку коньяка, и вышёл на веранду.

Через пару дней, осознание своей неправоты и откуда-то взявшегося гнетущего чувства вины, сошли на нет, оставив лёгкий осадок недовольства собой.
 
Скоро повседневные дела и заботы вернули прежнюю уверенность в себе и хорошее настроение.
 
Неделю спустя, субботним утром, возвращаясь с Мартином после прогулки, Погодин увидел прохаживающуюся у ворот своего дома… Татьяну. Услышав шорох его шагов по гравию, она обернулась.

Делать нечего. Взяв собаку на поводок, он пошёл ей навстречу.

- Я хочу, чтобы ты объяснился! – вместо приветствия выпалила Таня.

Вадим оторопел от такого натиска:

- В чём объяснился?

- Ну не в любви же, - криво усмехнулась она.

- Таня, я не понимаю…

- Да всё ты понимаешь! Сбежал, испугался, что ущербная мать «одноночка» по старой памяти присосаться хочет? – в её глазах стояли злые слёзы.

Его как кипятком ошпарило: «Я что? В своём благополучном мирке совсем зачерствел, мохом зарос. Ах, в неловкое положение меня поставили, заставили комплексовать. Что люди подумают…  Да когда меня вообще интересовало, кто и что обо мне думает! Может девочке помощь какая нужна, обратиться больше не к кому…».

Это убийственное, в своей неприглядности откровение, больно царапнув где-то глубоко внутри, заставив пошевелиться обленившуюся душу, утвердилось в голове, заглушив все прочие мысли.

Вадим потянулся к Тане, прижал её к себе:

- Ну, прости ты меня, дурака старого…

Потом они сидели на веранде, и пили кофе.

Из рассказа Татьяны он узнал, что после школы она два года плавала за рес-публиканскую сборную, потом поступила в только что открытый в Севастополе Черноморский филиал МГУ на иняз. Первый учебный год проучилась в Москве. Окончив университет, работала в Симферополе,  там повстречала одного человека, который задурил ей голову, скрывая, что женат. Татьяна с ним порвала, как только об этом узнала, но было уже поздно, она забеременела. Сбежала со стыда домой. Через год родилась Дашка. Потом умерла мама. Таня, продав дом, перебралась с дочкой в Ялту. Друзей она здесь так и не завела, поэтому и обрадовалась, когда увидела Вадима, сидящего на лавочке.

Погодин нанял бригаду украинцев, сбежавших от начавшейся на Украине войны. По его проекту, они перестроили дом, превратив «мазанку» в стильный полутороэтажный коттедж с гаражом и мастерской, под асимметричной черепичной крышей.

На выходные к нему приезжали Таня с Дашей, которым он выделил комнату на втором этаже с видом на море.

В апреле позвонил Руэри, обговорил с Вадимом условия постройки модели лихтеровоза, сказал, что необходимые чертежи вышлют сами заказчики.
 
Погодин поинтересовался, в курсе ли мистер Руэри, что тот нарушает наложенные Евросоюзом на Россию санкции, ведя дела с жителем Крыма.

Руэри в ответ разразился длинной тирадой, из содержания которой Вадим узнал, что именно наложил Руэри на санкции, Евросоюз, и что bastard Кемерон ответит за участие в фальсификации результатов референдума в Шотландии.

В последних числах апреля Погодин получил на почте большой увесистый конверт.


19
 
Вадим сидел на веранде, и наблюдал за Дашкой, бегавшей за Мартином, который дурачась, с лаем гонялся по пляжу за ещё сонными чайками, лёгкий бриз, приятно касаясь лица, играл шторой распахнутого настежь окна.
 
Прибой, мягко накатывая на берег, лениво отползал, оставляя на гальке пуч-ки изумрудно-блестящих водорослей и клочья белой пены. Утренняя дымка размывала, прятала линию горизонта, стирая грань между  морем и небом. Море, раскинувшись бирюзовым полотном, мерно дышало, ожидая, когда проснувшееся солнце высыплет  на его поверхность пригоршни золотого света.

На столе, прижатый тяжелой стеклянной пепельницей, лежал продолговатый фирменный конверт из плотной бумаги. Под аккуратно наклеенными марками, на чёрном прямоугольнике белели буквы «LLOYD;S».

Конверт принесли вчера. Вадим уже знал, что в нём, поэтому и оставил его не распечатанным до утра. Ему хотелось, чтобы новая, большая и интересная работа, а значит и по-своему новая жизнь, началась с приходом нового дня.

Докурив сигарету, Вадим взял со стола старинный складной матросский нож, потянулся за конвертом…

Капризная память подкинула Вадиму строку из автобиографической книги Юрия Олеши «Ни дня без строчки», которая поразила его тогда просто и понятно донесённой формулой бытия: «В конце концов неважно, чего я достиг в жизни, важно, что я каждую минуту жил».