Случай в гостинице

Вот вы все говорите — атеизм, материализм… Я и сам во время оно атеистом себя числил. Партбилет, все дела… Партбилет, кстати, сохранился — хотите, покажу?
А только был у меня случай, после которого я понял: что-то все-таки есть.
Я тогда был вторым пилотом на Ан-12. Хороший самолет, надежный: некоторые до сих пор в строю, а им уже лет столько, сколько мне. При советской власти летали мы много и регулярно, возить было чего. Прилетели ближе к полуночи. Аэропорт оживленный, как раз какой-то Як-40 заходит на посадку, народу полно, все освещено хорошо… А нам-то что: прилетели, самолет разгрузили, отоспались — и домой. В те годы с отелями в кучу звездочек напряженка была, зато при каждом аэропорту — гостиница. Удобства на этаже, комнатка маленькая, но на одну ночь нормально.
А надо сказать, что летали мы не одни. Был у нас экипажный талисман — кот Буран. Черненький весь, а грудка белая и носочки белые на лапках. Не кот, а загляденье! Уж на что умный, а ласковый какой! Это, конечно, было не по правилам, мы Бурашку прятали всячески. Так тайком, под форменным пиджаком, я его и в эту гостиницу-то и пронес.
Лежим мы, спим, значит, устали после перелета. И вдруг меня как что подбросило. Бурашка встал — а он у меня в ногах спал — и шипит. Я тоже привстал. Глядь, а он все такой же наёженный и ощетиненный идет куда-то.
Я — за ним. Спал я одетый, в трениках и фуфайке, так что выходить не стыдно было. Да на этаже почему-то никого и не было, один наш номер занят, хотя обычно гостиницы при аэропортах не пустовали. Смотрю, а в конце коридора — дверь.
Знаете, какая у гостиниц типовая планировка? Длинный коридор, в конце — окошко, и там стол дежурного администратора. А тут никого — и дверь. Бурашка встал перед дверью, принюхался да как взвоет! Гнусаво так, протяжно. А потом лапой эту дверь и приоткрыл.
И вошел.
Иду я за ним и диву даюсь. Дверь в крохотное помещение вела, типа кладовки, но пустое. Одна тусклая синюшная лампочка, серые стены — и ничего. А в правой стене — еще одна дверь. И ту Буран открыл и вошел, и я за ним. Смотрю — такое же помещение. Тоже пустое, тоже серое и тоже с дверью. И за той дверью — такой закоулок…
Вот тут-то мне и страшно стало. Так страшно, что волосы дыбом встали. Ну, думаю, сейчас мы с Бураном заблудимся и навсегда тут останемся! Но — была не была! — сунулся я в последнюю дверь и охренел.
Помещение то было таким же, как и все остальные. Но не пустое. Были там двое, я так и не понял, кто из них кто. Стонут, обнялись, руками друг друга тискают Одетые, но низ оголен… ну вы поняли, да? Мне бы уйти сразу, чего людей смущать. И вдруг как накатило! Признаюсь как на духу: стояк был такой, что даже с женой, когда мы только поженились, такого не бывало. Шаг сделал, другой — а оно, сволочь, о штаны трется, аж больно. Зажался я за дверью тихонько, штаны расстегнул и ну надрачивать, и на парочку эту время от времени поглядываю — чтобы, значит, стимулировали…
А они там уже разошлись вовсю. У одного штаны сползли на самые щиколотки, задница голая белеет, а его ногами, значит, обхватили, и руками, и оба аж пританцовывают! Охи, ахи… говорят вроде и членораздельное что — ну, что в таких случаях говорят, но не по-нашему. Я и немецкий знаю, и английский, и языки соцстран в свое время учил — польский там, чешский… ничего даже близко похожего!
И тут я вижу, что ног-то, которыми девица — или второй парень, кто знает, голоса низкие такие были у обоих, — так вот, ног-то одна пара! А рук, что верхнего обнимали, две. Две пары рук. Четыре руки, значит.
Я сперва и не понял ничего. Ну, ноги, ну, руки. И вдруг допер: две пары рук.
От неожиданности я, стыдно сказать, прямо на штаны себе кончил.
Стою, сердце колотится, парочка в соседней комнате стонет и охает, а я понимаю, что надо бы выбираться, так нет же! Дверь, в которую я вошел, закрыта. Я ее подергал-подергал — не открывается. А напротив — вторая. Хотя я точно помнил, что во всех этих кладовках или комнатушках, как их назвать, было по одной двери.
Сцепил я зубы да как загну в тридцать три этажа! Отроду матом не ругался, да и в экипаже у нас не принято было маты гнуть, а тут само вырвалось.
Парочка меня будто и не услыхала, продолжала свое дело, зато лампочка — чпок! И вот я стою и не знаю, что делать, тьма кромешная, за спиной те двое сношаются — я уж понял, что не люди это… И как выбираться прикажете?
И тут об мои ноги кто-то давай тереться, мягко да шелковисто! Слышу: мяу! Это Бурашка, котейка верный, пришел. У меня прямо от сердца отлегло.
Пошел он, а я — за ним. И он еще на ходу оборачивался, глазами сверкал: иду я за ним или нет? Так и вывел меня из того лабиринта.
Наутро мы с мужиками встали, я им рассказал — не все, конечно, сами понимаете, — и повел показать дверь в конце коридора. И что же? В обоих концах — по окну, у одного окна пальма в кадке, у второго — стол дежурного администратора, и тетка сидит…
Ребята, конечно, посмеялись. Зачетно, говорят, ты нас разыграл. Я тоже улыбку выдавил…
С тех пор меня за глаза все Шутником называют.
Мы потом еще долго вместе летали, и Буран с нами. Я иногда потом думал: что это за дверь? Куда вела? Что это за существа были в комнате? Но больше мы в тот город ни разу не прилетали…
А там и Союз распался. И летать мы стали в другие места.
Но когда я выйду на пенсию — клянусь, я съезжу в тот город и найду эту гостиницу. Возьму с собой кота, конечно. Без кота я в ту дверь не сунусь…