Друг Пасьянс. Ги де Мопассан

- Ты знаешь, что сталось с Лереми?
- Он – капитан 6-го драгунского.
- А Пэнсон?
- Супрефект.
- А Раколле?
- Умер.
Мы поискали другие имена, которые напоминали нам молодые лица в кепи с золотым галуном. Некоторое время спустя мы нашли нескольких товарищей: бородатых, лысых, женатых, с детьми, и из-за этих встреч у нас была неприятная дрожь по телу, показывающая, как коротка жизнь, как все проходит, как все меняется.
Мой друг спросил:
- А Пасьянс, толстый Пасьянс?
Я чуть не взвыл:
- О нём ты должен послушать историю. 4-5 лет назад я был с инспекцией в Лиможе и ждал часа ужина. Я сидел за чашкой кофе и страшно скучал. Торговцы приходили по двое, трое, четверо, брали абсент или вермут, громко говорили о своих делах и о делах других, громко смеялись или понижали голос, чтобы поговорить о личных вещах.
Я спрашивал себя: «Что я буду делать после ужина?» И я думал о долгом вечере в этом провинциальном городе, о медленной прогулке по незнакомым улицам, об утомительной грусти, которая высвобождается в одиноком путнике из людей, которые проходят мимо, из формы провинциального сюртука, шляпы и брюк, из местных привычек и выговора, о всепроникающей грусти, которая исходит и из домов, из магазинов и экипажей, из обычных шумов, к которым ты не привык, изводящая грусть, которая заставляет вас понемногу ускорять шаг, словно вы находитесь в опасном краю, которая давит на вас, заставляет думать о гостинице, о мерзкой гостинице, чья комната хранит 1000 запахов, где прогибается кровать и чей умывальный таз хранит прилипший волос в пыли, покрывающей его.
Я думал обо всём этом, глядя на горящий газ, и чувствовал, как моя тоска усиливается с удлиняющимися тенями. Что я буду делать после ужина? Я был один, совсем один, в плачевном одиночестве.
Какой-то толстяк сел за соседний столик и скомандовал громогласным голосом:
- Официант, мою настойку!
Слово «мою» прозвучало во фразе, как пушечный выстрел. Я сразу же понял, что всё в жизни принадлежало ему, что у него был «его» характер, «его» аппетит, «его» брюки, «его» неважно что, абсолютно и полно. Затем он огляделся вокруг с довольным видом. Ему принесли настойку, и он окликнул:
- Мою газету!
Я спросил себя: «Какая же будет газета?» Название, без сомнения, откроет мне его взгляды, его теории, его принципы, его пристрастия и заблуждения.
Официант принёс «Время». Я был удивлён. Почему «Время», серьёзная газета-доктрина? Я подумал: «Это мудрый человек, с серьёзными взглядами, с устойчивыми привычками, хороший буржуа».
Он водрузил на свой нос очки в золотой оправе, откинулся и, прежде чем начать читать, бросил ещё один взгляд вокруг. Он заметил меня и сразу же так уставился на меня, что я смутился. Я даже собирался спросить его о причине такого внимания, как он закричал мне со своего места:
- Клянусь своей трубкой, это Гонтран Лардуа.
Я ответил:
- Да, мсье, вы не ошиблись.
Тогда он резко поднялся и подошёл, протянув ко мне ладони:
- А, старина! Как поживаешь?
Я был очень смущён, так как не узнавал его. Я пролепетал:
- Но… прекрасно… а вы?
Он расхохотался:
- Спорим, ты меня не узнал?
- Нет, совершенно… Но мне кажется…
Он хлопнул меня по плечу:
- Брось, кроме шуток. Я – Пасьянс, Робер Пасьянс, твой приятель, твой товарищ.
Я его узнал. Да, Робер Пасьянс, мой товарищ по коллежу. Я пожал руку, которую он протягивал мне:
- А ты как поживаешь?
- Лучше не бывает.
Он триумфально улыбнулся и спросил:
- Что ты делаешь в этом городе?
Я объяснил, что я – инспектор финансов в командировке.
Он продолжил, глядя на мой орден:
- Так значит, ты преуспел?
Я ответил:
- Не жалуюсь. А ты?
- Я – очень хорошо.
- Чем ты занимаешься?
- Торговлей.
- Ты зарабатываешь деньги?
- Большие. Я очень богат. Но приходи ко мне обедать, завтра в полдень, улица Ко-Ки-Шант, 17. Увидишь, где я живу.
Казалось, он заколебался на секунду, затем спросил:
- Ты всё такой же хороший парень, что и прежде?
- Но… надеюсь!
- Не женат, не так ли?
- Нет.
- Тем лучше. И по-прежнему любишь повеселиться и поесть картошки?
Я начал находить его банальным. Тем не менее, я ответил:
- Ну да.
- И любишь красивых девочек?
- Люблю.
Он довольно рассмеялся:
- Тем лучше, тем лучше. Помнишь нашу первую шутку в Бордо, когда мы поужинали в кабачке у Рупи? Какое веселье, а?
Я действительно помнил это, и воспоминание развеселило меня. В моей памяти всплыли другие факты, затем – ещё, и мы говорили:
- А помнишь, как мы закрыли классного наставника в погребе папаши Латока?
Он смеялся, стучал пальцем по столу:
- Да… да… да… а помнишь физиономию учителя географии, мсье Марэна, когда он рассказывал о главных вулканах мира, а мы запустили петарду в карту?
Внезапно я спросил его:
- А ты-то женат?
Он воскликнул:
- Уже 10 лет, мой дорогой, и у меня 4 детей, удивительных карапузов. Но ты увидишь их вместе с матерью.
Мы говорили громко: соседи с удивлением оборачивались на нас.
Внезапно мой друг посмотрел на свои часы, огромные, как тыква, и вскрикнул:
- Разрази меня гром, мне нужно уходить: сегодня вечером я не свободен.
Он встал, взял меня за обе руки, потряс их, словно хотел вырвать из плеч, и произнёс:
- Значит, договорились? До завтра!
- До завтра.

*
Я провёл утро у главного казначея. Он хотел оставить меня на обед, но я сказал, что встречаюсь с другом. Он проводил меня до двери. Я спросил его:
- Вы знаете, где улица Ко-Ки-Шант?
- Да, это в 5 минутах отсюда. Так как я не занят, я вас провожу.
И мы отправились в путь.
Я быстро дошёл до назначенной улицы. Она была широкой, красивой и находилась на границе города и полей. Я смотрел на номера домов и заметил №17. Он был похож на гостиницу с садом. Фасад, украшенный фресками в итальянском стиле, показался мне дурного вкуса. Виднелись богини, склонившиеся над урнами, другие прикрывали свои прелести облачками. Два каменных амура поддерживали табличку с номером дома.
Я сказал казначею:
- Я искал этот дом.
И я протянул ему руку на прощание. Он сделал внезапный своеобразный жест, но ничего не сказал и пожал мою руку.
Я позвонил. Открыла служанка. Я сказал:
- Мне нужен мсье Пасьянс.
Она ответила:
- Вы с ним самим желаете говорить?
- Ну да.
Вестибюль тоже был украшен картинами местных художников. Поли и Виржинии целовались под пальмами в розовом свете. Ужасный фонарь восточного колорита свешивался с потолка. Несколько дверей были скрыты под кричащими обоями.
Но особенно сильно меня поразил запах. Это был удушливый аромат, напоминающий рисовую пудру и погребную плесень, неопределённый запах в тяжёлой атмосфере, как в бане. Я поднялся за служанкой по мраморной лестнице, которую покрывал восточный ковёр, и оказался в помпезной гостиной.
Оставшись один, я огляделся.
Комната была богато меблирована, но с претензией выскочки. Гравюры прошлого века (впрочем, довольно неплохие) изображали полуголых дам с высокими напудренными причёсками, удивлёнными галантными кавалерами в интересных позах. Другая дама, лежащая в огромной кровати, играла с собачкой, спрятанной в простынях, другая сопротивлялась своему любовнику, чья рука пробиралась под её юбки. Один рисунок изображал 4 ноги, а тела были скрыты под занавеской. Большая комната, уставленная мягкими диванами, была пропитана тем же слабым невыносимым запахом, который я почувствовал внизу. Что-то подозрительное излучали стены, ткани, роскошь – всё.
Я подошёл к окну, чтобы посмотреть на сад.Он был очень большим, тенистым, великолепным. Широкая дорога огибала газон, где бил фонтан, вилась под деревьями и выходила из-под них дальше. Внезапно там, в глубине, между двумя высокими кустами появились 3 женщины. Они шли медленно, под руку, одетые в белые пеньюары, отделанные кружевом. Две из них были блондинки, третья – брюнетка. Они скрылись под деревьями. Я стоял неподвижно, очарованный этим коротким явлением, которое всколыхнуло во мне весь мир поэзии. Они едва виднелись в свете дня, среди листвы, в глубине парка. Мне вдруг показалось, что дамы прошлого века пришли в беседку, эти красивые дамы, чьи галантные гравюры на стенах напоминали о лёгкой любви. И я задумался о счастливых временах, цветущих, чувственных и нежных, чьи нравы были такими мягкими, а губы – легкими…
Густой голос заставил меня подпрыгнуть. Вошёл Пасьянс и, сияя, протянул мне руки.
Он посмотрел на меня со скрытным видом, который принимают, когда хотят признаться в любовных секретах, и широким круговым жестом Наполеона показал на свою роскошную гостиную, на парк, на трёх женщин, которые вновь проходили в глубине, затем сказал триумфаторским тоном, полным гордости:
- Не скажешь, что я начинал с нуля… у меня ничего не было, кроме жены и свояченицы.

4 сентября 1883
(Переведено 17 апреля 2015)