Апельсины

   Больничная палата была пуста. Жалюзи поскрипывали, пропуская свежий воздух от приоткрытого окна. Пахло хлоркой. Из-за дверей доносились голоса врачей и больных. Этажом ниже надрывно плакал ребенок. Решительным шагом я пересек пространство отделяющее меня от кровати, не смотря на подушку, нагнулся, открыл тумбочку. В ней лежали лекарства, аккуратно сложенное полотенце и в самом углу - пакет с апельсинами. Схватив все я выскочил в коридор и помчался к лифту.
   Сев в машину я тут же отбросил отвоеванные страхом, всколыхнуть память, вещи на заднее сиденья, оставив на сиденье рядом только пакет с оранжевыми фруктами. Они уже подгнили, покрылись пятнами зеленой плесени, окруженной бледным пушком. Никакого запаха, сквозь розовый целлофан не пробивался никакой запах. Должно быть сладковато-приторный. Крепко обхватил руль, вцепился в него, словно в капитанский штурвал, выехал из закрытой парковки и полетел улицами Города, забывая о светофорах, других машинах и людях, испуганно шарахавшихся в стороны, вжимающихся в каменные стены, ругающих нерадивого, бледного водителя, с расширенными глазами мчащегося в никуда.
   В тот год аргентинский апельсин стоил около двадцати долларов за килограмм. Выросший в солнечной стране он путешествовал в темных трюмах, еще зеленоватый, кислый и неприглядный фрукт. Его грузили черные руки, разгружали светлые. На всех пунктах досмотра воровали. Потом сортировали. Развозили на ржавых фургончиках по городу и продавали. Радовали пенсионеров, детей, выдавливали сок, пили по утрам, подавали к рому.
   Пять, среднего размера, апельсинов. Крепкий мужчина в синей кепке с улыбкой подает мне кулек. Не отвечаю на улыбку, расплачиваюсь, бросаю их в салон, быстро уезжаю. Витамины, так принято. Неприхотливо. Любила она эти оранжевые фонарики, чистить их кропотливо, шкурку выбрасывала в ведро, потом аккуратно нарезала на ломтики и неторопливо ела, даже вкушала, смеясь и рассказывая, как кошка свалила фикус на выходных или о том, что ее обрызгал автобус, пока разглядывала небо в поисках туч, похожих - на что? - на кашалотов, слонов, замки, жирафов.
   Затянутая в бинты она улыбалась мне глазами. Попискивали механизмы, зеленые линии струились Андами на мониторах, а вечерами на ее подоконник прилетала птица. Мне приходилось прогонять ее, стуча в стекло, однако та неизменно возвращалась каждый вечер и желтым оком вглядывалась в сумрак палаты. Я приезжал на работу в белом халате, начальство смущенно указывало мне на это. Не раздражался, устало брел в подсобку и бережно укладывал его в пакет.
  Дни просачивались водой из крана и шлепались о раковину, разлетаясь брызгами сна. Утром, просыпаясь не отдохнувшим, измученным, в поту, от очередного кошмара. Хватал телефон, всматривался в него, боясь пропущенного звонка, смс-ки. В последний раз меня уже не хватило ни на что. Только вернулся с работы, дал кошке покушать, выпил чашку чая. Включил телевизор и заснул около него, в домашних тапочках и джинсах. Проснулся поздно, телефон глухо звонил из какой-то бездны, оказалось, что вывалился из кармана и застрял между мной и подлокотником кресла. Около двадцати пропущенных вызовов, с дюжину сообщений. Открыл первое, наугад, от школьного друга, текст: "Искренне соболезнуем Твоей утрате. Держись".
   Машина не заводилась. Выла собака у дворника в кочегарке. Мелкий снег пускался из серых небес. Пересилил нежелание механизма ехать. Домчался в молчании к госпиталю. Бросил автомобиль возле главного прохода и помчался безликими пролетами к нужной палате. Врачи толпились возле ее постели. Подняли головы. Увидев мое лицо, один из них, бородатый, с лицом мудреца, прошептал: "Сейчас грохнется".
   Откачали меня в соседней палате, умудренная санитарка сидела рядом, тревожно вглядываясь в мои глаза, пыталась угадать реакцию. Успокоилась, заговорила проникновенно, их, наверное, так учат говорить. Осторожно подбирала слова, дескать безболезненно, глубокой ночью, быстро. В моей голове взорвалось слово: "и надежно?". Она замолчала, сжала мою руку и выдохнула: "Крепитесь". Это слово будет преследовать меня еще полтора года, всплывая то на работе, то на улице, то электронным сообщением на экране.
   Открыв машину я замер, оранжевым апельсином горел на перекрестке светофор, вспомнил о фруктах, зашуршал кульком, сжав его в руках пошел к лотку, на зеленом брезенте был нарисован ананас. Торговал тот же мужчина. Сжав губы я сунул ему в руки пакет и выплюнул: "Не пригодились". Недоуменно взглянув на меня он попытался что-то сказать, я развернулся и побрел к машине, мимо бежали люди, асфальт взялся ледовой корочкой, на обочине, в тусклом снегу, оборванным материком морковного цвета, въелась в серо-белое пространство кожура от мандарина.