Глава 27. В залах Лувра

В покоях Ее Величества царил полумрак. Зеркальный стол засыпали колье, броши, кольца, браслеты; в центре возвышались иконы, перед которыми и молилась Анна, перебирая четки. «Матерь Божья, защити сына твоего, Людовика XIV, отгороди от зла и сквернословия, не допусти лжи к нему и да помоги пред лицом врага. И пусть будет хлеб насущный всем детям твоим. Аминь». Лик Царицы Небесной в тусклом свете свечи казался помрачневшим.
Королева справилась с яростью, что застлала ей глаза, когда она обнаружила советника подле своего ребенка. Сиделки растворились, а Марк склонился к малышу… Изменник. Предатель. Каторжник. Это клеймо горело на нем столь ярко, что за ним едва ли различались те заслуги, что так упорно подчеркивала Натали. Слух о ее связи с Людовиком (былой, если довериться острому язычку Джейн), потряс Лувр и подорвал доверие к ней. Тем более что Натали покрывала злодея…
Если бы Анна захотела раскрыть истину, ей не составило бы труда определить, что графа подставили, заманив в детскую и предварительно выставив оттуда всех. Но королева хотела ненавидеть советника за близость к Его Величеству, за жесткую политику и натравливание французов на испанцев. А после того как Гастон признался, что Марк – шпион, который вынудил доблестного Этьена идти против Людовика, Анна жаждала одного: скорейшего разоблачения преступника и его казни. И Натали нашлось бы место на эшафоте – хоть Гастон и не желал подставить подругу, ее имя навеки очернила привязанность к чудовищу. А как иначе назвать графа, подкрадывающегося к престолу и готового задушить младенца в колыбельке, только бы сесть на трон? Последнее распоряжение, о котором прослышала Джейн: мушкетеры покидали Париж на целых два дня… что произойдет ночью, когда синие плащи будут вдали и дворец погрузится во мрак?
Установившуюся тишину нарушил глухой удар камня в окно. Гастон. Королева испытывала противоречивые чувства: душа рвалась навстречу любви, но, чем сильнее желала она взлететь, тем крепче сжимали ее оковы обязательств. Быть может, ей достало бы мужества сбежать из Лувра и провести хотя бы день на воле… но отныне дофин удерживал ее во дворце: Анна ни за что на свете не бросит сына и не подвергнет его жизнь опасности. Будущий правитель… ни один слух не должен запятнать его репутацию в глазах завистников - герцогов, каждый из которых с радостью избавится от невинного дитя. Но Ее Величество, как ни пыталась оттолкнуть Гастона, не могла: полгода они избегали друг на друга, вздрагивали, когда кто-то неосторожно произносил запретное имя, по ночам терпели пытку воспоминаний… и в один миг, когда Судьба свела их в зале, так кропотливо строящиеся преграды рухнули.
Мушкетер любовался луной, пока фрейлина, проверенная временем (во дворце не следовало доверять никому, даже своей тени), впустит его через боковой проход. Зодчие потрудились на славу: едва ли не больше коридоров скрывалось, нежели выставлялось напоказ. Так что шпионам и тем, кто не боялся крыс и сырости, плесени и скользких лестниц, предоставлялась уникальная возможность примерить «шапку невидимку»: проникать куда угодно и быть незамеченным. Впрочем, не следовало забывать, что Лувр обладал огромными размерами: плутать во тьме можно было до тех пор, пока голод не поставит на колени, а жажда не задушит.
Анна позволила себе насладиться теплом его рук, горячим дыханием, прохладными губами, оставившими дорожку поцелуев на ее плече, прежде чем отстранилась. Гастон не знал страха, и его храбрость порой переходила в безрассудство. Пылкий, несдержанный, но безумно удачливый, так что из любой истории ему удавалось выйти, так и не вынеся урока. И вот им приходилось поплатиться за неосторожность: королева получила анонимную записку, в которой сообщалось, что Марк хранит в секретере письма, ставящие под угрозу ее честь: одно из посланий мушкетера, позволяющее объявить дофина бастардом. Что-то назревало, это чувствовали придворные, как крысы на тонущем корабле, обеспокоенные и излишне шумные.
- Анна, - прошептал мужчина. Людовик тоже звал жену по имени, но в его голосе всегда проскальзывала нотка недовольства или раздражения: ни разу он не обратился к супруге с нежностью, даже при гостях не забывая подчеркивать, что испанка постоянно ошибается и расстраивает его. Если королева молчала, от нее требовали участия в беседе, стоило ей выразить свое мнение, и в нее направлялись взгляды-иглы, а, пробуй  правительница поддержать мужа, повторяя его слова, ей ставилось в вину, что она не думает самостоятельно.
Фрейлины с ехидством обсуждали слабости Анны. Глухой голос – раньше он был заливистым! – дрожащие руки, печальные глаза – грустить королеве не престало, ведь Людовик преподносит ей все, о чем только смеют мечтать! Когда юная принцесса прибыла в Париж, ей пришлось познакомиться с равнодушием, холодностью и колкостью. Ее обвиняли в бедах, ей приписывали общение с нечистыми силами, призываемыми для вреда французам. Испанка – и это приговор.
- Вы прекрасны, - Гастон твердил ей комплименты, видя, что она, как цветок, без необходимых внимания и заботы, увядает, так и не распустившись. Ее признавали первой красавицей Европы! Стройная осиная талия и властно поднятый подбородок, изящество и внутреннее обаяние, печать милосердия на лице и истинно испанская гордость. – Я видел… сына, - пробормотал мушкетер, аккуратно проводя по ее волосам. Он не испытывал трепета и забывал, что перед ним Ее Величество, когда они оставались наедине и ее голову не украшала диадема, а шею не оплетало тяжелое колье. Ведь Анна была прежде всего женщиной. И любил он ее как женщину, а не как королеву. Заглянув в ее глаза, Гастон забывал весь мир. Не существовало положений, правил и запретов. Только Любовь…
- Я просила вас не приближаться к дофину!
- Ему ничего не угрожает… - так начинали они разговор: Гастон соглашался, что наследник престола не может укачиваться на его неумелых руках, не должен касаться грубой мушкетерской формы и привыкать к кровному отцу, ведь ему предстоит до конца жизни называть  родителем чужого человека. Но проходила неделя, и он грезил ребенком, в каждом младенце улавливая несуществующее сходство с будущим Людовиком XIV.
- Мой брат писал королю… - они лежали в постели, ожидая, когда лучи восходящего солнца прервут их идиллию. – Испания утопает в гражданских протестах… войне конец. И, хоть моя страна проиграла, я счастлива, что прекратят литься слезы и кровь, - как бы ни относились к ней французы, именно они стали «ее народом». Но шаткий мир легко разрушить, а за супругом Анна замечала несдержанность и излишнюю грубость по отношению к государству-противнице как на суше, так и на морских просторах. Да и Англия скорее потворствовала обострению конфликта, нежели стремилась примирить державы. – Людовик пылает ненавистью ко мне. И недавно… кто-то сообщил ему о моих ночных бдениях. Я пытаюсь принести благополучие в наш брак, но в одиночку мне не справиться. А от мужа я едва ли найду отклик. Наши встречи должны прекратиться. Это опасно.
- Я не покину вас...
- Гастон… - Анна положила голову ему на грудь. Не верилось, что за стенами поджидают глухие залы Лувра, где опасностей больше, чем в подворотнях. – Марк знает. У меня нет власти, нет защитников, кроме вас… он приближался к моему сыну, а я не могла помешать ему. И Натали… - стоило признать, девушка имела больше влияния, чем могло показаться: опутала своими чарами и полк, и Марка, и даже Людовика… теперь эта паутина продемонстрировала свою силу сполна: она захотела правды и получила ее, хоть другие поплатились бы за раскрытие шпиона. Захотела сохранить жизнь графу – и благородный Этьен, всегда думающий в первую очередь об Их Величествах, согласился. – Я ищу правосудия. Пусть не для себя: для сына. Они помолвлены… если их Судьбы соединятся перед лицом Господа, расплата постигнет обоих. Вы должны взять Натали под свой контроль. Вы должны заменить ей отца и мать. И я прошу вас… избавиться от Марка. Он не оставит вас. За вами следят… - Гастон ощутил, как еле усмиренный зверь в его душе, стремящийся вонзиться в глотку врага, вскакивает и скалит зубы: он обещал, что не направит клинка против графа, но, если он угрожает ему, то мушкетер будет защищаться.
Советник получил колоссальную власть и могущество, подчиняя людей угрозами (кто не берег семью?), шантажом (грязное белье находилось у каждого), устраивая ловушки и пряча излишне ярых противников в Бастилию. Неужели такая участь уготована Гастону? Марк одержим желанием власти: лишить Людовика друзей, жены и поддержки (распустить полк, обнародовать любовную связь Анны… Натали давно променяла честь на страсть) и свергнуть его. Возможно ли представить такое? Да… народ волнуется, налоги и тяготы войны не поднимают патриотического духа, и смена династии, хоть и станет потрясением, будет принята как горькая пилюля, если графа поддержат испанцы.
- Я разберусь с ним… - пообещал Гастон. Но Анна не могла допустить кровопролития.
- Прошу вас, сдержите свой пыл… ради нашего сына, - она поцеловала его в подбородок. – Нам нужна осмотрительность, а не вспыльчивость. Подумайте, стоит допустить ошибку, и вы натравите Людовика на мушкетеров и больше вам не увидеть ни меня, ни дофина… Обманите графа. Проведите его. Оттолкните от Натали. Я хочу, чтобы вы пронзили его не шпагой, но в сердце.
…
Гастон прогуливался по шумным улицам. Дух Парижа витал в воздухе, отражался в лучах солнца, распускался в бутонах цветов, исходил из ароматных пекарен… мушкетер стал подозрительнее, осторожнее, а потому он быстро отыскал среди беззаботных горожан гвардейцев, которые, впрочем, не слишком прятались. Они выставляли грудь в красном плаще вперед, снисходительно смотрели на прохожих, мерили взглядами тех, кто не сутулился и не ускорял шага перед ними, и заглядывались на дам. Гастон тут же подошел к прилавку, без разбору схватив какую-то зелень: требовалось немедленно покончить с контролем Марка, ослепить врага, воспользоваться его же слабостью…
Натали выбирала ткань для платья. Она не разбиралась в материи и вышивке, а потому прислушивалась к советам Сюзанны, теперь заменяющей сиротке мать. Балы прежде не привлекали девушку, но ей предстояло танцевать с первым советником, на которого устремятся все взоры. Помолвка… Натали не была готова к семейной жизни. Покидание полка мушкетеров не прибавляло уверенности в завтрашнем дне, да и предчувствие… за жарой следует дождь и, чем горячее ласкает светило, тем холоднее будут небесные слезы.
Гастон завидел подругу издали. Он замер, но не из сомнений, а чтоб позволить преследователям подойти ближе. А потом подбежал к Натали и, прежде чем она успела произнести хоть слово, притянул к себе  и поцеловал. Преодолев изумление, девушка уперлась другу в грудь, пытаясь отстраниться, но мушкетер лишь крепче обхватил ее талию.
- За нами следят… - пробормотал он. Представляя, как граф получит известие, что ловелас ходит к его невесте, а не королеве, Гастон зарывался пальцами в русые локоны, отклоняя ее голову назад и углубляя поцелуй.
Натали растерялась. Марк… это имя кольнуло ее в сердце: как смел он нарушить обещание? Ответ нашелся бы быстро, но девушка так и не заметила хищных глаз той, кто с ледяным равнодушием взирала на столь откровенную сцену средь бела дня: Розмари.