Телефон

                Он стоял на полочке в углу, серый, дисковый. Телефон  - в те годы он был редкость, в нашем подъезде он бы  у двух человек, у отца и его коллеги, параллельный на блокираторе.
                Первое осознание его, это наматывание спирального провода на детский пальчик, или проворачивать диск.
Второе осознание это тревога, если он звонит рано утром или поздно ночью, это сигнал, что, что-то произошло. И ты видишь, как меняются лица родителей,  наблюдаешь, и хочется его разгладить  сдуть это выражения лица непривычное, не понятное и пугающее.
                Бабушка  попала под машину. Этот момент помню хорошо, родители клеили обои и сверчок, сверчок на шестом этаже кирпичного дома. И мама тогда сказала, что это к смерти. Они стояли на столе и держали  полосу обоев, и раздался телефонный звонок. И их лица изменились.  Первая смерть в семье. Бабушка жила далеко, это была мать отца, её помню очень плохо. Но знаю,  что, почему то  её боялась. Когда она нам звонила, я как-то подбежала и попросила, чтоб она к нам не приезжала, это мне было три года. Когда она умерла, мне было 6 лет.  Потом ночь, поезд, и черный  кружевной платок на голове.
                Соседи постоянно приходили звонить. Пока я была маленькой, я выходила к ним, они приносили конфеты,  а потом поняла, что это не прилично. Обычно это были встревоженные лица, иногда заплаканные, а иногда счастливые. Счастливые гораздо реже. Они приходили вызвать врача или скорую милицию, пожарную, или позвонить кому то из родственников. Через какое-то время, ты уже был в курсе их жизни, какое-то особенное чутье не позволяло мне задавать вопросы, на которые так хотелось знать ответы.  Когда подорвался муж соседки на площади. Не помню на чем, но мальчишки хвастались, что находили пальцы. А мне было страшно, я боялась, что они сейчас возьмут и вытащат палец из кармана. Тогда была милиция, а потом гроб синий бархатный.
Он проигрался в карты, и их квартиру постоянно обворовывали. Помню, соседка по телефону сказала сестре, что у них украли зонтик, брать было  больше не чего.
                Регулярно звонили сестре и она брала телефон и пряталась с ним в ванной или протягивала его в свою комнату. Через провод постоянно кто-то цеплялся, и розетку вырывали, отец тогда сделал вторую.
 Звонки типа:
- Привет чума!
- Это не чума, это её мама!
Стали нормой.

          Мы с телефоном остались наедине.
Это первая гипогликемическая кома у мамы. Был сентябрь, сестра была в колхозе, а отец в Киеве, брат приезжал, но он уже жил в другом городе. Мы с мамой вдвоем, тогда мы еще не знали, что  у неё диабет.  Она встала с кровати и пошла ставить чайник, и отключилась на полу в коридоре. Она лежала, а я спряталась в комнате и плакала, я решила, что мама умерла.
Я не вызвала скорую, не пошла к соседям,  сидела и плакала на диване - в зеленую полоску.
 
             А потом через какое-то время, она встала, но постоянно опять падала, но я смеялась, я знала, что она поднимется.  Она попросила, чтоб я позвонила на работу и дала мне номер.
Набрав номер я сказала:
- Алло, это работа? Мамы не будет, она заболела.
Мне кажется, что я проговорила и сразу же положила трубку, не помню, чтоб я слышала голос на той стороне.

                Не помню, что было дальше,  сколько прошло времени, дней, часов, потом приехал папа, и мне стало спокойно.

                Отец, был оплотом спокойствия. Он был всем, я любила его слушать. Он мне рассказывал про свое детство, про жизнь. Ему я на работе телефон обрывала, даже сейчас помню его номер. Я была  с ним всегда, насколько это было возможно, на работе, на субботниках, на всех мероприятиях. Говорят, что я была хорошо воспитана и не была шумной. Но меня было очень просто нейтрализовать, с трех лет я умела читать, а с 5 лет уже читала запойно.  Книги у меня забирали, читала я круглосуточно.  Меня пугали сказки Андерсена и Бажова, не то, что бы пугали, они больше тревожили. Особенно «Цветы маленькой Иды. Любила же я Льва Давыдовича, а попозже Анатолия Алексина. Первой моей толстой книгой была Мария Крюгер «Голубая бусинка», а потом Казис Сая «Эй спрячьтесь».
Я не любила Пришвина и Бианки, но любила Брэма.
Тогда телефон был источником обмена информацией. Я звонила в библиотеки и узнавала, вернули  ли желаемую мной книгу.
 Ночной звонок. Умер дедушка. Он был моим единственным, которого я знала и не настоящим. Поэтому поводу я очень переживала, он был отчимом матери. Как же мне резало слух слово отчим. Он пил и наверно бил бабушку. Я помню мы закрылись в доме, а он сидит на улице, а руки у него в крови он разбил окно.
Я к нему подбежала и гладила по лысине.
- Мама, он не пьяный и не вонючий, ты просто не помнишь, он твой настоящий папа!
Деду я тоже звонила регулярно и он мне, он меня очень любили это было взаимно.
А потом мы с бабушкой вместе прятались от похорон, она очень боялась. Но её заставили выйти и попрощаться с ним.
В детстве я ждала телефонных звонков, они могли быть источником чего-то необычного и радостного, предвкушение приключений.
 Это приезд гостей, загородные поездки, приглашения в гости, конечно, родителей, но я шла прицепом.
Помню удивительную актрису, красивая полная женщина с белыми волосами и черными глазами. От ней всегда приятно пахло и она делала необыкновенно вкусный сдобный пирог с луком.
Она говорила: « Что такое маленькая птичка колибри, я большая и красивая птица лебедь.»
Звонок о её смерти поразил сильно, он просто ударил, тогда в  маленькую детскую душу.
Рассматривала фотографии, которые вот вчера, а сегодня этого больше не будет.
 Я начала боятся смерти, а больше всего того, что меня похоронят заживо.
Тогда я услышала историю про девочку в литургическом сне.
А потом начались шахматы. К 10 годам я уже имела третий юношеский разряд.  И мы играли в шахматы по телефону или разбирали партии, или обменивались задачками, как поставить мат в два хода, или двумя офицерами и пешкой, конями. Сестра психовала, что телефон занят, и приходили жаловаться соседи по блокиратору.
 Боялась звонов со школы,  меня замыкало, когда я выходила к доске, просто переставала говорить, очень стеснительная была.  Математика всегда была любимым предметом,  а еще что там надо расписывать  на доске и минимум говорить, сделала её еще  более приоритетной.
Можно сказать , что я была аутичной, или социофобом, я общалась только с людьми которых хорошо знала.  Потом меня переломали, это уже было, когда я закончила университет. И я научилась прятать стеснения за шутками. Близкие знают, что если я шумная веселюсь или шучу, то значит, что  или  я жутко стесняюсь, или нервничаю. Но выработалась привычка, людям рядом со мной должно быть смешно, поэтому серьезна я с близкими людьми, для всех остальных я клоун.
И наверно меня это устраивает, клоуна не воспринимают всерьез, о ни чего не ждут. Те кто перешли за черту и стали «близкими», говорят, что я два разных человека. Мне об этом сложно судить, мне кажется, что я просто немного потише и серьезней.
Любовь, и ты не отходишь от аппарата, постоянно проверяя, а вдруг не работает, а вдруг занят. А потом долгожданный звонок и ты бежишь к нему навстречу.
И фраза: -  Ты знаешь, мне нравится твоя подруга…
А потом он уже обрывает тебе телефон, а ты говоришь, что тебя для него нет, а он плачет, и ты прощаешь. Потому что не умеешь переносить чужих слез и чужой боли. 
Звонки подруг, друзей.
И случайный эпизод, тебя забирает скорая, и ты стоишь на светофоре и видишь, что твоя подруга стоит возле телефона автомата. И ты знаешь, что она набирает твой номер, но ей никто не ответит. И хочется выбежать из скорой.
- Светка, я здесь!
 Но ты только беспомощно наблюдаешь за ней в окно.
Родилась племянница Аллочка, нам сообщили это телефону. Месяца три она у нас была без названия, и весь мир начал крутиться вокруг неё. Я ходила с ней гулять, гладила пеленки. В одной руке коляска, а в другой книга.
Аллочка, брала телефонную трубку и имитировала разговоры взрослых.
- Алло, Тая, колготки купили, да и пластилин.
 Это был период, когда ездили челноками в Польшу и Турцию.  Мы с сестрой закупали вещи и её коляска была завалена всяким хламом. Лобзики, перечницы, держатели для полотенец, все, что можно было купить в магазинах.
 Как то был смешной эпизод. Мы с сестрой и с Аллочкой в коляске, поехали на рынок .
 Родители вернулись из Польши и привезли красивые вещи, по тем временам необычные.
 На ногах у нас шлепки резинки, у сестры белые, а у меня фиолетовые, на мне майка с Микки-Маусом, с бахромой и юбка резинка черная, а на сестре белые шорты и кружевная кофточка.
Мы идем, а на нас все смотрят. Смотрят и провожают взглядом, в начале мы думали показалось, в этой одежде после всего серого и ситцевого, мы чувствовали себя не уютно. Стали обсмотрели друг друга, вроде ничего. Но нас смотрят.
Мы доехали к рынку, и посмотрели на ребенка.
Сидит наша Аллочка под козырьком, в руках у неё огромная кость, которую она с упоением грызет.
Мама отдала вареные кости собакам.
Потом началась эпопея мобильных телефонов. Мой первый мне подарил муж, после ночи загула.
                Теперь, чтоб найти человека не стоит прилагать усилий. Звонок перестал быть чем-то важным, и качество передаваемой информации ухудшилось, информативная концентрация. Разговоры стали пустыми и обесцвеченными. На месте старого телефона стоит  радио-трубка, но больше для мебели, года два я к нему уже не подхожу, потому что мне на него не звонят.
 Номер сменился, остался в прошлом десятилетии, как и люди,  которые на него звонили.