Помоги мне исполнить мечты. Часть 7. 31, 32 главы

Тридцать один.

Мне не снились кошмары, и я была этому рада — не хотелось, чтобы Майки лишний раз за меня волновался, ему и так хорошенько досталось вчера. Я просыпалась несколько раз и все эти разы не могла позволить себе раскрыть глаза, словно боялась вновь сойти с ума от действительности. Мне очень нравился тот мир, что мне снился, и не хотелось покидать его. Потому я так и лежала с закрытыми глазами, думая обо всём на свете, чувствуя тяжелую, но одновременно легкую руку Майки, пока тот не стал меня будить. «Как же ему тяжело со мной», — подумала я.
Мыслями я была далеко-далеко, но все они были сосредоточены вокруг двух событий: смерти Ив и моей. Не могу принять, что девушка, которая так светилась, умерла; она была надеждой, светом в моей жизни, и, если честно, я и сама не хочу жить без этого света. Мне было больно. Очень больно. Но я понимала — нужно следовать наказам Ив, а значит, пора надевать маску, чтобы скрыть свою боль. А еще я понимала, что нельзя больше затягивать с признанием — мне стало еще хуже, и скоро Майки и сам догадается, что что-то здесь не так.
Он легонько расталкивал меня, стараясь не разозлить, не зная, что я уже давно не сплю, а затем опять опустился на кровать и стал ждать, видя, как я ворочаюсь из стороны в сторону. Повернувшись к нему лицом, я решилась открыть глаза. Блики света играли на волосах и на лице Майки, его глаза были полны нежности и сострадания, а ещё в них было полным-полно любви. И это меня очень умилило. Невольно я улыбнулась и протянула ладонь, чтобы дотронуться до широких скул парня. Когда он смотрит на меня вот так, когда его глаза вздрагивают, так по-детски волнуясь, когда он легонько, уголками губ улыбается, то совсем смахивает на четырнадцати или пятнадцатилетнего мальчишку. И это тоже мне в нём нравится.
— Привет, — произнес он шепотом.
Я дотронулась кончиками пальцев до его щеки — теплая — и растаяла. Все грустные мысли улетучились, остались лишь мы вдвоем и любовь. «Привет», — отозвалась я. И еще некоторое время мы так и лежали, глядя друг на друга, словно видимся в последний раз или же, наоборот, в первый раз в жизни. А затем зашёл Патрик со словами «Эй, голубки, там Фелиция уже рвёт и мечет из-за того, что вы к завтраку не спускаетесь», а затем прибавил шёпотом, когда Майки подошёл к нему, «Ну как, она в норме?», и тот кивнул.
Только сейчас я заметила, что уснула в одежде, не раздеваясь и даже не расстилая кровать, но, тем не менее, кто-то принес мне ещё одно одеяло, дабы укрыть меня, хотя подо мной уже было одно. Если бы меня немного растолкали, то смогли бы вытащить одеяло из-под меня, однако, этого никто не стал делать. Майки, стоя у приоткрытой двери, сказал, чтобы, как буду готова, спускалась вниз. Не знаю, что на меня нашло в этот момент, но мне показалось это мгновение подходящим для правды.
— Майки! — окликнула я его. — Я хотела сказать… — и замолчала. Сжала кулаки. Потупила взгляд. Правда — она горькая. Во рту появился привкус крови из-за того, что я резко и очень сильно закусила щёку.
— Ась? — спросил он, сделав пару шагов назад, потому что уже собирался уходить из комнаты. И вновь его глаза. Этот взгляд, полный тревоги и нежности. Черт возьми, как же ему будет больно!
— Спасибо, — вымолвила я. И всё. На большее я не способна, не сейчас.
— Не за что. — И он спустился на первый этаж.
По-новому заправив мятую постель, чтобы не было ни единой складочки, я подошла к окну. Уже прошел почти месяц после того, как доктор Фитч ещё больше укоротил мне время, которого и так много не было. Допустим, он был прав. Допустим, три сезона — девять месяцев. Тогда мне осталось жить всего-ничего — чуть больше полугода. Но проблема в том, что он сказал не больше, а это значит, что и девяти месяцев я могу не прожить. В любом случае я умру уже в этом году, как бы мне не хотелось пожить подольше. Не стоит тратить время на пустые иллюзии. И еще это значит, что я уж никогда не выполню все пункты в своём списке, потому что одним из пунктов является моё восемнадцатилетие.
Пол марта прошло. Скоро апрель. Где-то начнёт цвести сакура — одно из самых прекрасных растений в мире, по моему мнению. А у нас здесь цветут вишни и персики — своего рода заменители. Кто бы мог подумать, что у Майки из окна открывается такой прекрасный вид на сад вишни вопреки тому, что его дом находится в не очень благоприятном квартале. Хотя, конечно же, есть районы ещё ужаснее, разрушенные, зловонные и заброшенные, — кварталы трущоб.
Внизу меня встретила приятная суета, разгоняющая грустные думы. Сойдя с лестницы, я чуть было не навернулась на разбросанных игрушках Олли, а затем столкнулась со спиной Фо, которая умудрилась меня отчитать за опоздание. «Родители уже съели свои завтраки и отправились на работу, а вы, ленивые балбесы, еще и школьный ленч себе не собрали», — говорила она. Патрик что-то сказал о своей работе, он, похоже, сегодня в ночную смену будет дежурить в магазинчике.
— А мы с Эмили сегодня прогуляем занятия, — поделился со всеми Майки, жуя тост с вареньем. Фелиция, молча, кивнула, вероятно, понимала, что мне следует развеяться. Только вот я была очень удивлена таким заявлением, хотя и была не против прогулять сегодняшний день — совсем не охота сидеть в школе.
— Я тоже не хочу в школу! — заявил Олли.
— А ну-к, вот именно тебе этого нельзя! — Фо дала подзатыльник братцу с улыбкой на лице. — Знаешь, Майки, у нас-то скоро выпускные экзамены, не забывай об этом. — Майки кивнул и угукнул, прекрасно понимая, о чём говорит его сестра. Да, я приношу много-много проблем ему, и если он из-за меня не наберет нужное количество баллов, потому что его голова забита вовсе не учёбой, то я же сама себя простить не смогу.
Даже в такой приятной атмосфере мне совсем не хотелось кушать. Застав себя проглотить один тост с джемом и выпив кружечку ароматного кофе, я облегченно выдохнула. Я чувствовала, что потихоньку начинаю вновь пробуждаться, но не так, как встаю каждый день с кровати, а словно вновь начинаю просыпаться для жизни. Ив больше нет, но наши обещания остались. Вся моя злость на неё испарилась после вчерашнего, когда я смогла высказаться. Да, не стоит держать чувства в себе, иначе тебе же самому будет хуже во сто крат. На душе грусть, но я не одна, как думала раньше.
Да, возможно, люди, которые тебе дороги и которым дорог ты, не могут находиться с тобой все двадцать четыре часа в сутки. Они не всегда могут уделять тебе внимание, они могут не писать долгое время, не звонить или вовсе с тобой не связываться; но если это, действительно, твой человек, то он все равно будет с тобой рядом.
То же самое с Лондон и Майки. Они не могли находиться рядом со мной, когда я нуждалась в них, потому что они сами нуждались в чьей-то помощи. Это так получилось, что именно тогда у них не было возможности поддержать меня, от чего мне было ужасно тяжело, но сейчас они снова будут рядом. Я уверена.
Наконец отойдя от своих чересчур частых и длительных раздумий, я вернулась в настоящее и спросила:
— Так чем мы займемся? — Слишком томительно было его молчание, когда он смотрел на меня с легкой ухмылкой. Он определенно хотел разжечь во мне интерес.
Дом оказался пустым и одиноким, когда его все, кроме нас, покинули. И в тишине я могла расслышать шорох молодых листиков на деревьях, пение птиц, а еще я могла слышать, как глубоко вздыхает Майки.
— Так что? — Я просто сгорала от нетерпения.
Майки встал и подошел ко мне, элегантно подал руку, а я вложила свою ладонь в его и пошла следом за ним. Только сейчас он ответил на мой вопрос, улыбнувшись и сказав «На самом деле, я просто хотел провести с тобой больше времени, и потому расписал весь день». 

Когда мы подошли к торговому центру, я была немного удивлена тем, насколько обычен был его сегодняшний план. Потянув меня за руку, Майки со счастливым выражением лица скользнул меж одного прохода, другого, а я всё следовала за ним и следовала, но парень слишком быстро шел, потому через пару минут таких блужданий моя рука выскользнула из его ладони.
Торговый центр был такой большой, что заблудиться в нем не составит труда. Осмотревшись, я поняла, что оказалась в Икее, в отделе, где продают различную мебель. Шагав из стороны в сторону, осматривала интерьеры комнат: в готическом стиле, в стиле современного рока, модерне и многих других. Стены были сделаны из плотного каркаса и разделяли примеры интерьеров между собой, чтобы они не сливались в одно целое и чтобы покупателям было понятно, что это — один стиль, а следующая огороженная такими стенами комната — совершенно другой. Меня до жути привлек пример комнаты в стиле рок: стены окрашены в темно-синий цвет, справа от меня на ней висела электронная гитара и большая полка для книг и CD, рядом было металлическое кресло и столик, сделанный из черного дерева. На другой стене были развешаны постеры и картины в рамочках, в основном, известных групп «The Beatles», «The Rolling Stones», «Pink Floyd» и других. А с другой стороны к стене была приставлена кровать на втором ярусе, а на первом расположился пуфик и ноутбук. На всю следующую стену расположилось зеркало, и разместился шкаф.
Я подумала, что это прекрасная, удобная и вполне практичная комнатка, раз в таком маленьком пространстве можно одновременно поместить столько вещей. И она сама по себе очень классная. Внезапно появился Майки и плюхнулся в тот самый пуфик, нагло задрав ноги и смеясь.
— Что ты творишь?! — возмутилась я.
— Да мы же сюда для этого и пришли, — ответил он и, приподнявшись, резко потянул меня на себя, отчего я плюхнулась прямо на парня.
И мы засмеялись. Откинув у меня с лица волосы, он аккуратно взял моё лицо в ладони и поцеловал. Легко. Мягко. Нежно. Но у меня в животе все равно приятно заныло.
Если бы кто-нибудь спросил у меня, и чем же мы занимались в икее с Майки, то я бы с радостью ответила, что мы дурачились, словно малые дети. Мы бегали друг с другом наперегонки, шныряли между разными «комнатами», прыгали на кроватях, наряжались в костюмы, что тоже были выставлены для примера, и «устраивали» чаепитие на кухне с пластмассовой посудой. Мы пытались прочесть книги, которые покоились на полках, только вот толка от этого не было — все они были на иностранных языках. А позже мы нашли «комнату» для развлечения, где покачались на веревочных качельках, подрались причудливыми подушками друг с другом, играли в классики. Я ухахатывалась, словно сумасшедшая, когда Майки пытался залезть сначала в детское кресло-яйцо с верхом, способным закрываться, а затем в палатку, сделанную явно для детей трех-четырех лет. Он просто-напросто не помещался в них! Постоянно у него торчали или ноги, или руки, или он залезть-то залезал, а выбраться обратно ему было намного сложнее. Тогда я просто сидела на полу рядом и дразнила его, а он грозился мне отомстить. А еще я смогла поездить на милой божьей коровке, а Майки попрыгал на детском батуте, правда, опять же, он из-за своего возраста и размера несчастного батута чуть ли не улетел.
Я ни на секунду не забывала об Ив, но мне казалось, что, если она знает о том, что сейчас здесь происходит, то, безусловно, улыбается. Ей бы это понравилось. А вот Лондон, скорее всего, посчитала бы это глупой тратой времени. Они такие разные, но обе так дороги мне, ведь у каждой был свой особый подход ко мне.
Затем мы зашли в отдел цветов, и я любовалась различными видами орхидей, фиалок и роз. На самом деле, мне кажется, что живые цветы намного лучше тех, которые срывают для того, чтобы поставить в вазу. Ведь отчасти цветы — это тоже живые существа. А сейчас, после осмысления всех своих жизненных ценностей, я не хочу никого убивать, даже если это будет какая-нибудь мелкая букашка или сорванный цветок.
А следующим нашим шагом была наркомания. Мы перенюхали, наверное, десятки различных ароматизированных свечей и гадали, какой же запах лучше всех, внюхиваясь в них снова, и снова, и снова. Я бы не покидала этот отдел со свечами никогда, но, пожалуй, мы с Майки уже занаркоманились на несколько лет вперед.
В отделе с компьютерной техникой, Майки решил подшутить надо всеми. И каким-то образом через Bluetooth подключил свой телефон к колонкам, а через пару минут по всему залу разразилась песня Rolling-ов. И мы, конечно же, словно совершенно не причем здесь, прошли мимо волнующихся консультантов, которые пытались выключить музыку, а сами же легонько ухмылялись, стараясь удерживать смех. Только покинув данный зал, мы смогли рассмеяться во весь голос.
После мы направились в MacDonald’s, где Майки под предлогом, что мы все ещё дети, выпросил у сотрудников шарик для меня и корону принцесски для себя. И, словно бы по волшебству, в этот час, где в макдаке было полным-полно людей, для нас специально освободился столик в центре зала. И я, как маленькая девочка, с дурацкой улыбкой на лице попивала свой коктейль, пока Майки вел себя, как принцесса Пупырка: строил из себя сверхважную персону и с изящной грацией поедал свой гамбургер.
Сегодня Майки был чересчур гиперактивен, и я это заметила — я всегда замечаю подобные вещи, но я так привыкла к такому странному поведению парня, что смирилась с тем, что для него это нормально. Одно время он может быть крайне дружелюбным, нежным, гиперактивным и порой даже каким-то маниакальным по отношению к каким-нибудь идеям, но всё из-за того, что он безумно хочет это совершить. А другое время он бывает немного грубым, грустным или раздражительным, что, конечно же, не могло не приводить меня в замешательство: уж чересчур резкий контраст между двумя его личностями.
Выйдя на стоянку, где, в основном, останавливались автобусы, а реже машины, Майки огляделся — нашего автобуса еще нет, а может, его уже нет. Решив скоротать время, он начал бродить туда-сюда, а затем его глаза вновь вспыхнули — что-то пришло ему на ум. Он схватил ближайшую тележку, которую оставили предыдущие покупатели после того, как выгрузили свои покупки в багажник своей машины, и подкатил ко мне.
— Запрыгивай, — продиктовал он, улыбаясь.
Ну, разве кто-нибудь сможет устоять против такой улыбки? Держа покрепче свой шарик, я залезла в тележку, поджав под себя колени, и приготовилась. Майки начал двигаться медленно, постепенно ускоряя свою скорость, и через пару мгновений мы уже носились между колоннами. Никогда бы не подумала, что Майки способен так развить свою скорость! Мы неслись так быстро, что корона спадала на лицо парню, и ему приходилось её постоянно поправлять. Тележка дрожала, и мои ноги дрожали ей в такт, а ветер бил в лицо. После пары минут таких катаний Майки запыхался, а корона свалилась с его головы, и он со словами «Фух! Передохнем» остановился, чтобы поднять её.
За всем нашим времяпрепровождением я и не заметила, как незаметно подступил вечер, потому вернулись мы домой к Майки часам к семи. Несколько раз мне звонили родители, спрашивая, всё ли у меня в порядке, а я с теплотой в голосе отвечала им настолько искренне, насколько могла. Ведь, правда, сейчас всё в порядке. Спасибо, Майки.
— Это ещё не всё, — проговорил он, когда мы переступили порог дома, и загадочно улыбнулся. Что же он еще такого придумал?
Меня оглушил звонкий крик и громкий топок детских ножек. Олли, который несся со всех ног к нам, радостно визжал. Мальчик прыгнул к Майки на руки, а парень подхватил его и прижал к себе.
— Привет, привет, — произнесла я и, всклокотав светлую шевелюру на голове парнишки, поцеловала его в лоб. Олли поморщился, а затем довольно улыбнулся. Он уже так привязался ко мне.
Мне велено было ждать, пока все приготовления не закончатся, но я так и не могла понять, о чем это говорит Майки. А затем он, и Патрик, который, кстати, все-таки не работал сегодня, и их отец вместе стали вытаскивать довольно-таки старый и потрепанный диванчик на задний двор. И после что-то еще там делали, но мне уже не было видно, чем именно они занимались, потому, немного уняв свой интерес, я стала помогать Фо и её матери готовить ужин.
Кстати говоря, родители у них очень добрые и милые. Они относятся ко мне так, словно я еще одна их дочь. Возможно, им сообщили, что случилось у меня в жизни, почему я так часто провожу время у них в доме, и они понимают моё положение и относятся терпеливее. Но, по крайней мере, я могу сказать, что они всегда рады меня видеть, к счастью.
Когда мы поужинали все вместе за одним столом, то на душе у меня стало еще теплее. Ах, если бы здесь были все: и Лондон, и Ив, и моя семья, и Трент, о котором, между прочим, я уже давно не слышала никаких вестей, и в школе его почти не видела, а если и встречала, то мельком — там уж не до разговоров.
И тут Майки наконец-то решил открыть передо мной завесу своего сюрприза. Мы — совершенно одни — вышли на задний двор, где уже уместился диванчик, а на нем подушки и несколько одеял, чтобы холодно не было.
— Садись, — велел он мне, и я послушалась.
Закуталась в теплое одеяло, словно в кокон, и стала внимательно следить за Майки. В темноте, по правде, ничего не разберешь, а еще, как назло, в уличном фонаре лампа перегорела. Я лишь видела, как у кудрявого парня в руках что-то засияло; он резко пробежался по кругу и отбежал ко мне. И в небо устремились свистящие цветные заряды, которые взрывались, разукрашивая темноту разноцветными, сияющими брызгами. Я в восторге захлопала в ладоши, а Майки с нежностью смотрел то на меня, то на фейерверки.
Мы еще долгое время вместе лежали под одеялом, вглядываясь в ночную темноту, считая звезды на небе. Когда я замерзала, Майки прихватывал скомканное в ногах дополнительное одеяло и накидывал на нас. Я чувствовала себя огромным полярным медведем под несколькими слоями пуховых одеял.
— Ты всё еще дрожишь, — проговорил Майки.
А я просто хмыкнула. Не могла же я признаться, что замерзла до чертиков, и разрушить атмосферность данного вечера, ведь, я уверена, тогда бы он загнал меня в дом. Но Майки словно бы читал мои мысли, и он понял, что я не хочу уходить с улицы, даже не смотря на стужу, стоящую на улице, и тому, что уже давно за полночь. Он снял с себя свой безразмерный свитер и прильнул ко мне еще ближе, сжимая в объятиях. От него так и пышет жаром. Я не могла удержаться от смешка, потому что ситуация эта меня очень забавила, а затем опустила взгляд, чтобы не выдать раскрасневшиеся щеки. Внизу живота расстилалось приятное, теплое чувство, наполнявшее всё тело, подобно солнечным лучам, прогревающим землю.
Мне хотелось прижаться к нему ближе, обвить шею своими руками и зарыться в волосах; хотелось чувствовать, как он покрывает поцелуями мою шею, спускаясь ниже и ниже; хотелось скользнуть рукой по его разгоряченному торсу, бедрам; мне хотелось лежать с ним вот так, под открытым небом, и смотреть на звезды, считая каждую маленькую и каждую большую вновь появляющуюся звезду (или не звезду вовсе); хотелось говорить обо всем на свете, говорить о чувствах, говорить о весне, о животных, о лесе, о море, о рыбах, открывающих и закрывающих рот, о красных томатах, о кухне, которая в каждой стране разная; мне просто хотелось быть с ним каждый день, каждую ночь, каждый час, минуту, секунду, не выпускать его из объятий, не останавливать поток мыслей ни на секунду, рассказывая о том, что первое взбредет в голову, болтая без умолку; не делать паузы в словах, не делать паузы между предложениями, не ставить запятые в предложениях, не-ставить-пробелы — когда ты влюблен, всё это ни к чему.
У меня в голове был фонтан мыслей, который я просто-напросто не могла остановить, разве что лишь сонливость потихоньку разбавляла их, сливая в одно неразборчивое пятно. Я вновь усмехнулась своим мыслям — никогда не думала, что смогу влюбиться так сильно. Потому я просто-напросто заставила Майки получше укрыться одеялом, раз уж он решил греть меня собственным теплом, ведь смириться с тем, что он может замерзнуть я не могла.
Не знаю, пролежали ли мы так до утра, или, быть может, Майки сразу перенес меня к себе в комнату после того, как я уснула, но, тем не менее, это была одна из лучших ночей в моей жизни.

Весь следующий день мы провели у меня дома, чтобы никто из домашних не волновался за меня. К тому же, на улице внезапно ухудшилась погода, а к полудню небо стало затягиваться тучками — будет дождь.
А дома меня ждал ещё один сюрприз от Майки! Он никак не мог простить себя и решил загладить свою вину маленьким подарком. Со словами «Чтобы тебе больше не было одиноко!» он вручил мне небольшой белый комочек с длинными ушами и красными, как кровь, глазами. Секунды я не совсем понимала, что же происходит, а затем осознала. Мягкий комок чуть жестковатой белой шерсти двигал своим носиком, обнюхивая нового для него человека. Этот подарок для меня был самым удивительным из всех! Никто никогда еще не дарил мне белого кролика! А когда Майки спросил, как я его назову, то я решила, что этому нежному белому, как снег, кролику, который на вид выглядит так невинно, нужно какое-нибудь забавное имя, поэтому я с уверенностью произнесла «Назову-ка его Сатаной!». После мы еще долго смеялись над этим, но решение было принято.
Мы с Майки сидели у подножия дивана, поедая различные вкусности, что были в холодильнике, постоянно подшучивая друг над другом, и смотрели «Игру престолов». Кролик, еще не освоившийся в новой обстановке, довольно спокойно сидел рядом с нами, — он вообще был крайне спокойным — но на всякий случай мы надели на него специальный ошейник, чтобы не убежал. Я частенько запускала свои пальцы в его шерсть, животное вздрагивало, но через некоторое время уже привыкло. Майки приобнял меня за плечи и выдохнул мне в волосы «Ты — моя луна, мои звезды и солнце всей моей жизни». На что я рассмеялась, а парень, почесав затылок, понял, как глупо в данной ситуации звучала эта фраза.
Мои родители нас не беспокоили, они находились где-то на втором этаже и тоже смотрели телевизор, а сестры и вовсе не было дома. Вообще, создавалось ощущение, словно только мы одни с Майки дома.
К вечеру разразился гром, и полил дождь. Кристи, наскоро прибежавшая домой с подработки, сидела на кухне и грелась, попивая горячее какао. Её вымокшая одежда была засунута в сушилку, а мокрые волосы, как и всегда, собраны в небольшой свободный пучок, чтобы не мешались. Сестра была крайне удивлена необычному подарку Майки и тоже усмехнулась, когда услышала имя, которое я ему дала.
Когда в дверь кто-то постучал, я удивилась. Дождь льет как из ведра. Кого могло принести в такую погоду? Мы с Майки переглянулись, а Кристи из кухни выкрикнула: «Мне открыть?». «Нет», — произнесла я и встала, направляясь к двери.
Повернув ключ в засове и открыв дверь, я широко раскрыла глаза. Светлые волосы толстыми слипшимися сосульками свисали на лицо гостя. Вся одежда была промокшая насквозь. А под глазами у гостьи находились жирные разводы от потекшей туши. Само же лицо девушки было красным, опухшим, а в глазах всё ещё были слёзы. Она стояла, приобняв себя за плечи, и грустно смотрела на меня своими большими глазами.
— Л-Лондон? — немного заикаясь, спросила я. Я совсем не ожидала её увидеть в таком состоянии, и это меня жутко обескуражило.
— Эмз, скажи, что это за чувство? — задала вопрос Лондон. — Словно ты падаешь в пропасть, а внезапно появившийся вихрь подхватывает тебя и несет куда-то. Твоё дыхание замирает, и сердце начинает останавливаться.
Я легонько выдохнула. Так и знала, что это когда-нибудь снова её настигнет. И твердо, и уверенно произношу:
— Любовь. Это любовь.
Тогда Лондон не выдерживает и начинает реветь во всё горло, она подходит ко мне, а я её обнимаю и стараюсь убаюкать. На плач Лорен сбежалась вся моя семья. Закрыв дверь, провела Лондон в свою комнату, где стала ей помогать переодеваться в сухую одежду, а та всё еще безутешно рыдала. Сев рядом с подругой, я уложила ей голову себе на колени и начала что-то приговаривать, что-то успокаивающее, а затем спросила:
— Что случилось, Лорен?
Сквозь всхлипы и заплаканный голос сложно было разобрать что-то, но я поняла.
— Трент. Он уехал учиться в Германию. Так велели ему родители, — сказала она.
— Ну и что же? Это же прекрасно, у него впереди хорошее будущее будет, а вы можете по скайпу общаться, — проговорила я.
Тогда Лондон начала мотать головой и лепетать «Нет, нет, нет». И еще один мощный всхлип, а после она сказала то, что повергло меня в парализующий шок.
— Я беременна.

Тридцать два

Я и Майки сидели на кухне. Наверху, в моей комнате, уснула Лондон после долгих рыданий, никто не мог успокоить её, — ни Кристи, ни Мама, ни даже сама я — пока папа ни принес мои пилюли со снотворным и ни заставил её выпить их. Я никак не могла успокоиться, как же это её, дурёху, угораздило так вляпаться? Мешая чай ложечкой, я нервно звякала ею о кружку, даже не обращая внимания на это, — так сильно увлеклась собственными мыслями — а вот Майки заметил это и скривился.

— Эмили, я так облажалась.
— Всё будет хорошо, всё наладится, успокойся, — говорю я.
— Он уехал! А я беременна! Какого черта все наладится?! — Голос Лондон звучит жалостливо, даже несмотря на то, что фраза сама по себе довольно гневная.
А затем истерика её совсем накрывает, и я не могу обойтись без чьей-то помощи. Майки ждал внизу, потому я спустилась к нему, давая шанс остальным членам семьи успокоить девушку. У них это бы точно лучше получилось.

Ещё минута. И ещё. Один малюсенький кусочек сахара уже давно растворился в кружке, но я все равно продолжала настойчиво его размешивать. Меня волновало сразу несколько вопросов. Во-первых, это, конечно же, какой у неё срок и оставит ли она ребенка. А во-вторых, это Трент. Рассказала ли она ему? Если нет, то почему, а если да, то по какой причине он уехал, ведь я бы на его месте, узнав такое, совсем бы об учебе не думала. Я считала, что Трент относительно порядочный парень, по крайней мере, с моральными качествами у него все в порядке. И, в-третьих, знают ли её родители? Пожалуй, это единственные люди, чью реакцию предугадать я не могу.
 С каждым новым мгновением звон ложки отдавался мне все ярче в голове. Нет, только не сейчас! Мало того что у меня и так из-за всех этих мыслей голова болит, так не хватало еще чертово приступа. Майки внимательно наблюдал за мной, словно бы оценивал мою изменяющуюся реакцию.
— Знаешь, — он пожал плечами, — я думаю, что всё к этому и шло с самого начала. Этого и следовало ожидать.
Я кивнула. Он прав. Это было предопределено — они вместе как два пламени, как искры, как молнии, которые сразу же вспыхивают неистовым огнём. Их страсть ни к чему хорошему не привела бы. А уж неосторожность… Что толк теперь разглагольствовать об этом?
Потерев виски пальцами, я вновь принялась за свой уже остывший чай.
— Ты в порядке? Голова разболелась? — разволновался парень. — Где у вас аптечка?
— Да всё в порядке, — внезапно звонко засмеялась я после того, как была удивлена его реакцией, — просто мысли покоя не дают.
Сегодня была одна из самых обеспокоенных ночей. Пожалуй, если бы я составляла список таких вот ночей, то эта ночь стояла бы где-то в начале. Мысли пугали. Мысли копались во мне. Мысли не давали мне уснуть. Почему всегда то, что больше всего волнует нас, что днем мы пытаемся забыть, с чем справиться, всегда всплывает в разуме по ночам? Если бы можно было не думать об этом, забыть или вовсе стереть, то было бы прекрасно, но никак не выходит.
Майки остался на ночь. Он спал у подножья дивана, на матраце, который папа принес откуда-то, охраняя мой сон, ведь я спала на диване — моя кровать уже была занята. За всю ночь мы не обмолвились ни словом, только слушали неровное дыхание друг друга, как оно сбивалось и как выравнивалось — явный признак волнения.
Я слышала, как папа тихо спускался по ступенькам. Его походка никогда не была такой мягкой, можно было лишь гадать, от чего же это, но думаю, это всё из-за изнеможения. Кристи постоянно бродила по дому туда-сюда, то заглядывая на кухню и прихватывая с собой новый полный кофейник, то заглядывая в мою комнату, то просто бродила без цели от угла к углу. Всех нас волновало поведение Лондон, и все хотели бы знать подробности, хотели бы знать о том, как она дальше поступит. Моя мама спала с ней наверху, потому что она понимала отчасти её чувства. Да и к тому же, она мать, она знает, как быть в такой ситуации, знает, как успокоить ребенка, какие слова нужно подобрать.
Всё не могли дождаться утра, которое принесет с собой облегчение и скроет печальный след ночи.

Часов в десять утра я позвонила семье Одэйров, чтобы узнать, как у них дела. Разговоры с ними после смерти Ив мне всегда казались жутко длинными, но одновременно и короткими. Мы могли висеть на телефоне целый час, а сказать за это время всего-ничего. Но это не было признаком, что всё плохо, наоборот, это значило, что мы понимаем друг друга. Молчание было знаком сочувствия. Не знаю зачем, но каждый раз я старалась говорить радостным, жизнерадостным голосом, я рассказывала им о том, что случилось, или просто немного лгала, фантазировала, чтобы порадовать их, я постоянно произносила, что должна сиять также ярко, как Ив, ведь это был её завет.
Я, мама, Кристи, Майки, папа и Сатана позавтракали. Только мы, люди, съели немного шоколадного торта, чтобы поднять настроение, а кролику были выдан корм. После завтрака Майки извинился и поспешил отлучиться по семейным делам. А Лондон спала до самого вечера, хотя, быть может, и не спала вовсе, а лишь притворялась. Но тот самый промежуток времени, пока мы ждали её пробуждения, был мучителен.
И я решила взять всё в свои руки.
— Вставай! — произнесла я и бросила в подругу подушкой.
Лондон повертелась в кровати и, накинув на голову одеяло, отмахнулась. Что ж, раз она не хочет по-хорошему, то будет по-плохому. Я запрыгиваю на кровать и пытаюсь расшевелить подругу, вытаскиваю из под неё одеяло, расталкиваю, стараюсь столкнуть с кровати, но та лишь ещё больше сжимается в комок. Она сжимается и начинает вновь еле слышно рыдать. И тут я понимаю, какая же я дура.
— Лондон, — произношу.
Она не отвечает. Тогда я ложусь рядом с ней и обвиваю её тело руками. Вот так просто. Чувствую, как её трясет от рыданий. Но я не могу ничего сделать.
Я вспоминаю, что почти всегда она меня успокаивала. В первые месяцы после того, как я узнала о болезни. Когда я заходилась в истериках. Когда меня избила Стейси. И когда меня чуть не изнасиловал Брэд. Всегда. Почему я ни разу не могла её утешить? Почему я не могу подобрать слов сейчас?
Лондон плакала, а я все ждала, пока она успокоится. Я не знала, как выразить ей своё сожаление.
Как она будет жизнь без меня? Нет, не так. Как я буду жить без неё там, в пустоте? Или, быть может, где-то ещё, куда после смерти попадают души людей, если они и попадают, конечно. Я не могу представить свою жизнь, свою смерть без неё, без Майки, без моей семьи. Потому, порывшись у себя в воспоминаниях, я нахожу, пожалуй, единственные правильные слова:
— Я, правда, не хочу тебя терять. — Эти слова Лорен говорила мне всегда, когда я начинала заводить разговор о своей кончине. Она всегда их мне произносила.
— Я, правда, не хочу тебя терять… — эхом отозвалась Лондон.
Она развернулась ко мне лицом и стала рассматривать мои черты. У подруги такие несчастные глаза. Заплаканные, красные, опухшие. Я её не узнаю. И дело даже не в том, что она расплакалась, что она снова не накрашена и что она оказалась беременна. А, скорее, в том, что та весёлая Лондон, всегда подбадривающая меня, испарилась. Исчезла та девушка со скептическим взглядом на жизнь «Любви нет», которая вечно повторяла фразу «Смотри не влюбись» и смеялась чувствам в лицо. Пропала. Ушла. Умерла. И всё это из-за того, что она полюбила ещё раз, открылась Тренту.
Все мы кажемся сильными, пока не находим человека, который делает нас слабыми.
Хотя нет, не совсем так. Мы сильные, пока с нами те, кто нас поддерживает: друзья, родные, любимые люди. Но как только кто-нибудь из них нас покидает, мы становимся настолько слабыми, что вряд ли можем устоять на ногах под давлением всех чувств, внезапно обрушившихся на нас. Мы слабеем из-за того, что доверяемся.
А слабость — это не всегда хорошо. Она даёт свои собственные производные: нерешительность, трусость, робость, заниженное самомнение. А ведь все наши беды из-за собственной слабости. Я понимаю это, как никто другой, ведь я слаба; я боюсь признаться Майки во всём, боюсь, что он уйдет, боюсь разбить его свои признанием, боюсь причинить ему такую сильную боль, что он не выдержит. Да и я сама не вынесу. Мне будет больнее во много тысяч раз.
Но Лондон — это совершенно другое. Её слабость — это страх потерять меня, который, к сожалению, неизбежен.
— Расскажи мне, как такое произошло, — прошу я.
— Я не знаю. Болела гриппом и ничего не замечала, то спихивала всё на лекарства, то совсем забывала. Затем поняла, что у меня довольно долгая задержка. Купила тест и… — Она замолкла, сглатывая слюну. Её голос сорвался. Как же её тяжело говорить об этом.
— И? — подытожила я.
— Положительно. Он показал положительный результат. Я долго не верила, приходила в себя, старалась собраться с силами. И я хотела бы рассказать об этом Тренту, но он… сообщил мне о том, что уезжает, возможно, навсегда. И я просто не смогла. А затем я поплелась куда-то, и через время оказалась у твоего порога.
— Ясно. — Только и смогла выдавить я. Больше ничего. Как мне реагировать на всё это?
Мы выдохнули. Вместе. Одновременно.
— И что будем делать? — спросила я.
— Мы? — удивилась она.
— Да, мы. — Мы — семья. Я, она — мы как составляющие этой семьи. Конечно же, «мы», а не просто «она». Лорен не останется одна.
— Я не знаю. — Лондон закрыла лицо ладонями.
— А срок ты уже знаешь?
— Нет. Я ничегошеньки не знаю.
— Значит, больница.
— Больница, — вторила она.
И мы обе поняли всё. Завтра мы пойдем в больницу. Вместе.

Я попыталась растормошить подругу, привести в чувства, и думаю, что хотя бы немного, но вышло. Для начала мы спустились вниз, где я заставила Лондон съесть хотя бы пару кусочков омлета, чтобы у неё были силы. А затем сели у телевизора у меня в комнате, чтобы поболтать. Когда Лондон наконец-то начала улыбаться, я поняла — теперь всё хорошо. Она была чертовски умилена кроликом, что подарил мне Майки. И пока она рассматривала животное, сидящее в клетке на моем письменном столе, я решила, как бы невзначай, спросить то, что меня гложило весь день:
— Лондон, — пауза, — ты уже решила, что будешь делать с ребенком?
— Не знаю. Это сложно. Я не хочу портить себе жизнь, Эм.
Я поняла. Она не собирается его оставлять. Если будет возможность, если ещё не поздно, то она сделает аборт. В любой другой ситуации я бы, наверное, поняла её, но не сейчас. Как она может думать об убийстве чей-то жизни, даже ещё не сформировавшейся, ещё не появившейся на свет, пока её подруга, наоборот, теряет ту самую жизнь? Как бы я хотела родиться заново. Здоровой. Как бы я хотела прожить полноценную жизнь и не быть обрывком чьих-то воспоминаний. Но я так и буду осколками воспоминаний людей. Я буду осколком в их памяти.
И я злюсь. Я чертовски злюсь на неё за то, что она хочет отнять жизнь у своего ребёнка.
Хватаю подушку, которая была у меня под боком, и со всей силы швыряю её в Лондон.
— Эй, ты чего? — возмущается она.
А я хватаю другую подушку, подбегаю к подруге и начинаю колотить её. Сильнее, сильнее. Пойми же, как мне больно! Пойми же, что я не хочу, чтобы ты убивала его! Но, видимо, Лондон принимает это за ещё одну непонятную мою забаву, она тоже подхватывает подушку с пола и начинает отбивать мои удары. Она смеется. А мне настолько больно, что хочется плакать. Почему она не замечает, как я мысленно подаю ей сигналы? Не убивай его! Не убивай своего ребенка!
Когда мы запыхались, то сели на пол. Мне стало легче. Злость вновь отступила куда-то вдаль — я выместила свои чувства в ударах. Иногда я не могу разобраться в себе, точнее в своих эмоциях. Они словно накатывают откуда-то на меня, внезапно, скачкообразно, словно вспышки на солнце. Сейчас я могу быть спокойной, но в следующую секунду могу рвать и метать со злости, еще через секунду уже могу рыдать белугой, а еще через две буду заходиться в безудержном смехе. Что это? Почему весь калейдоскоп эмоций может показаться всего за какие-то несколько мгновений?
Лондон прикасается к медальону, что весит у меня на шее. Открывает — а оттуда в воздух устремляется музыка. Это мелодия напоминает мне о Майки. Почему? Не знаю. Просто всегда, когда она звучит, у меня в голове вспыхивает его образ.
— Удивительная вещь, — произносит Лорен. А затем добавляет: — Расскажи, что произошло за тот промежуток твоей жизни, из которого я выпала?
Рассказать? Что мне ей рассказать? Память словно рассыпается, она не дает мне ухватиться за любое воспоминание — вот такая вот беда. Не могу сконцентрироваться. Теряюсь. Я слишком много волнуюсь. Слишком много думаю. Я кривлюсь.
— Просто расскажи.
И я рассказываю всё, что произошло, в основном, правда, плохие моменты. Но, как ни странно, не роняю ни единой слезы. Лондон выдыхает: «Прости, что меня не было рядом». Я лишь киваю.
Атмосфера немного накаляет, и я решаюсь её разбавить чем-нибудь. А затем мне в голову приходит замечательная идея.
— Держи. — И я протягиваю подруге второй фломастер.
— Чего?
Я встала у стены и жестом показала, чтобы Лондон нашла и себе свободный, чистый кусок стены, не исписанный моими ненормальными фразами или желаниями. Я слишком люблю записывать на стене всё, что чувствую. Но Лондон к этому привыкла, она видела несколько из них, но она не видела мой список. Забавно, знаю.
На стенах громоздилось несколько новых фраз настолько тяжелых, что я не знаю, как только кусок камня может их выдержать. «Не умирай, не сегодня». «В последний день февраля Ив не стало». «Пусть она живет ещё много, много лет». «Зима забрала её с собой». «Привет, душитель-март». Последняя была намеком на мои чувства после смерти Ив, ведь первые дни марта петлёй весели на моей шее — настолько мне было тяжело смириться с её смертью.
— Пиши на стене всё, что ты делала в своей жизни. Безумные поступки. Совершенно ненормальные, — твержу я. — А затем мы сравним наши списки.
— Ока-а-а-й, — протягивает она и начинает что-то чертить.
Я тоже вывожу буквы. Интересно, а когда я умру, мама с папой перекрасят стены? А какая у них будет реакция на всё, что здесь написано? Ещё слово. Ещё один поступок. Ещё один вычеркнутый пункт списка.
— У меня всё, — произносит подруга.
— Сейчас, — твержу я и стараюсь вспомнить еще моменты своей жизни.
Когда мы закончили, то всё должно было распределяться таким образом: она говорит свой один поступок и поясняет его, затем говорю я.
— Пожалуй, самое безумное в моей жизни, — говорит Лондон, — это беременность.
И мы почему-то смеемся. Но почему? Что здесь смешного? Это, скорее, неожиданно, чем безумно. Хотя, может быть, одно другому сродни.
— Прыгала с моста на тарзанке, — говорю я.
— Что? — удивляется Лондон. — Когда успела?!
— Майки подтолкнул.
И мы вновь смеемся. Мы словно подхватили какую-то пушинку смеха. Ещё один поступок от Лондон, один от меня, и мы уже почти что катаемся по полу со смеху из-за ситуаций, при которых они происходили. Так и продолжалось, пока по крупице, по кусочку я не выложила ей все, что произошло со мной с тех пор, когда я решила, что буду наслаждаться жизнью, пока есть возможность, а Лондон — то, что произошло с ней за всё время. Конечно, у Лондон список оказался чуток больше, но она была крайне удивлена, что я почти что догнала её по количеству безумий за такое короткое время. Ну, когда тебе остается жить не очень много, и не такое устроишь, да?
Пусть я и чувствую, что во мне что-то не так, но мне, если честно, не кажется, что я умираю. Просто словно кто-то включает и выключает некоторые кнопки, отвечающие за тошноту, головную боль и эмоции, у меня в голове. А, быть может, мне теперь не кажется, что я умираю? Быть может, я настолько почувствовала вкус жизни, что смерть отступила на задний план? А может, это просто небольшое затишье перед большой бурей.
— Так значит, вы это сделали. И как он, твой первый раз? — поинтересовалась Лондон.
Я пожала плечами.
— Мне показалось, что я влюблена в него. А может, и не показалось.
— Ты его любишь? Говори прямо, ведь мне интересно! — Да, вот она, бесстыжая Лондон, которая ставит свои интересы превыше других. Она снова начала проявляться в этой грустной девушке.
Но я ушла от ответа, сказав, что очень уж устала за весь день. А завтра нам еще в больницу ехать. Нужно как следует выспаться.
Люблю ли я его? Не знаю. Слишком рано судить о чем-то подобном. Но одно я знаю точно, мои чувства к Майки — это не просто привязанность и, скорее всего, даже не просто влюбленность. Это что-то более глубокое и сильное.

Мне снился ребёнок — милый малыш с золотистыми кудрями и глазами точь-в-точь как у Лорен. Всё его личико было усыпано медными веснушками. Кожа молочно-белая. Пухленькие розовые щечки. Я держала её на руках и поднимала выше к небу, играясь. Девочка заливалась звонким смехом, она пускала слюнки, которые я постоянно подтирала слюнявчиков, посасывала свои пальчики, затем переходила на мои пальцы. Девочке безумно нравились мои волосы, потому она постоянно накручивала их себе на маленькую ручку с крошечными пальчиками; мне было больно, когда она со всей силы дергала пряди, но я не подавала виду, а лишь ещё больше улыбалась. 
Когда я проснулась, то у меня в груди щемило ещё больше.

Джеральд вызвался нас довезти до больницы: меня, Лондон и мою маму. Совершенно недавно он смог накопить нужную сумму денег и купить наконец-то себе новый личный транспорт, так как прошлый у него конфисковали, теперь проблем с поездкой из дома в университет совершенно не было, и такое путешествие выходило почти в два раза короче, чем на поезде, электричке или же автобусе.
Хоть маме и на работу сегодня, она все-таки поехала с нами, сказав, что прекрасно успеет вовремя. Папа уже ни свет ни заря ушел на работу. А вот Кристи дома, и она ждет нас с новостями.
— Лондон… — заныла я, когда мы подъехали к больнице. — Прости меня. Можно я… я посижу здесь, в машине, на улице?
— Но почему?
— Я не могу зайти в здание, там всё пахнет ею, — пояснила я.
И правда, Ив слишком долго пролежала в больнице. Совсем скоро, ближе к своей кончине, она совершенно пропахла ею: простынями, лекарствами, едой. И теперь этот запах у меня всегда ассоциируется с ней. Возможно, позже я свыкнусь, но пока что не могу. Прости меня, Лондон.
— Ею? — переспросила Лондон. А потом, закусив губу, кивнула. Вероятно, вспомнила.
Я видела, как она, держась за мою маму, шла к входу в здание. Её всю трясло, и она грызла ногти. А затем они открыли дверь и вошли внутрь.
— У вас что-то серьезное? — поинтересовался Джеральд. И я кивнула.
Мы сидели в машине всё то время, что требовалось. Долгие полтора часа тянулись словно сутки. И с Джеральдом мы не обмолвились больше ни словом; он просматривал веб-страницы в телефоне, я же раскинулась на задних сидениях и смотрела в крышу машины, полностью погруженная в свои мысли. Я думала о девочке из сна, какая же она красивая… Как бы я хотела, чтобы у нас с Майки были точно такие же дети.
— Эй, идут! — окликнул меня Джер, и я тут же поменяла своё положение — села.
Лондон, радостная и почти что счастливая, села на заднее сидение с другой стороны, моя мама — рядом с водителем.
— Шесть недель, — выдохнула Лондон. — Я еще могу это сделать, Эмили!
Кровь хлынула к моим кулакам, и я их сжала. Чему она радуется? Тому, что она убьет только-только зарождающуюся жизнь в себе? Тому, что она будет убийцей? Да, быть может, с точки зрения биологии, это еще не сформировавшийся человек, — всего шесть недель — и это не убийство. Но, с моей точки зрения, это ещё как убийство! Это то же самое, как если бы она убила меня!
— И тебе совсем не страшно? — холодно спрашиваю я. — Не будешь жалеть потом об этом? Знаешь о последствиях?
— Эмили, я же тебе объяснила — я не хочу губить свою жизнь. Если мои родители узнают, я не представляю, что со мной будет. — Она выдохнула. Снова. И снова. Она не радостная, мне так показалось, она волнуется, но определенно она отчасти рада слышать, что ещё может сделать аборт.
— Лорен, хорошенько подумай, пожалуйста.
— Эмили, я не…
И я её обрываю, чувствуя, что не выдержу того, что она хочет мне сказать. Я не могу этого выдержать. Во мне всё кипит, бурлит, вырывается наружу.
— Джер, можно на минутку сесть на твоё место? — спрашиваю я его. — Давно хотела кое-что попробовать.
— Эм-м, да. Я не против, — произносит тот, но я вижу, как он достает ключи, чтобы машина не завелась. Это меня весьма забавит, но я ведь не собиралась устраивать здесь черти что. Я никогда не поставлю чью-то жизнь под угрозу.
Открываю дверцу и сажусь на сидение водителя. Обхватываю руками руль. Достаю телефон и включаю «My Darkest Days – Save yourself». Пару секунд тишины, а затем начинает играть песня. И как только солист выдает свой первый крик, я хватаюсь за руль и начинаю колотить его, словно ненормальная, ногами, руками. Я бью панель ладонями, нажимаю на руль со всей дури, ударяю кулаками. Всего пару секунд. Всё один крик. И я прекращаю.
Открываю дверь и выскакиваю из машины, слышу, что кто-то выкрикивает мне вслед моё имя, но мне плевать. Я бегу, не останавливаясь, не оборачиваясь; бегу, что есть мочи, петляю между улицами, чтобы меня не нашли, и стараюсь удержать в себе всё, что чувствую. Если бы у меня сейчас была возможность, я бы разрушила этот гребанный неправильный мир. У меня внутри разрастается целая буря, перерастая в шторм, в ураган, в смерч, сметающий и рушащий всё на своём пути, а на самом-то деле я просто продолжаю бежать. Я чувствую, что вот-вот упаду, что ноги заплетаются, что у меня больше сил нет сделать ни шагу, что мне в горло кто-то засунул раскаленное железо, мне тяжело дышать, мне больно, но я всё равно бегу, и бегу, и бегу.

Дом тихий и пустой, словно в нём совершенно нет жизни. Да, я дома. Я измождена и чувствую себя отвратительно, но у меня получилось — я сбежала от собственной боли, выбив её из себя физическим изнурением.
Открываю дверь и захожу внутрь. Ноги подкашиваются — нужно скорее добраться до кровати и упасть на неё. Я присаживаюсь на пол, разуваясь, чтобы перевести дух, а после не могу встать. Странная тошнота подкатила к горлу. Силясь, я поднимаюсь на ноги, опираясь о стену, но меня одолевает ещё и головокружение. Всё вокруг ходит ходуном. Всё навалилось на меня одновременно.
Я делаю шаг, но моя болезнь сильнее меня, и, мучаясь от пляшущего перед глазами пространства, я падаю на пол, слишком сильно ударяясь головой. Замелькало красное пятно, и что-то теплое расплылось у меня под щекой.
Кто-то снова переключал кнопки «Вкл./Выкл.».