На обломках самовластья...

   Чем отличается кино от жизни? Кроме того, что кино можно остановить или перемотать в любую сторону? В кино нет запахов. Правильно. А еще? В кино почти все красивые и умные. Так. В кино быстро и круто   дерутся  и  неестественно долго занимаются сексом. Есть такое.  А самое главное?  В кино... в кино происходит чудо.
Последний фильм, который на большом экране посмотрел  Игорь Романов, назывался «Интерстеллар». Американская дребедень, намекающая на то, что пора подыскивать новый глобус.  Такая мысль у обамовцев уже мелькала в «Облачном атласе». Чего им неймется? Доллар, как был, так и остался долларом. Один в один. Санкций к ним никто не применяет. На работе зарплату не задерживают. Цены не растут. С мамами и отчимами они  квартиры не делят. Машины у них не ломаются и кредиты на них не растут.  Живи себе...
Романов вспомнил «Интерстеллар», подойдя к метро. Воткнувшись в толпу, образовавшуюся у входа на станцию «Приморская». Все с одинаковой силой хотят домой, и остервенело ею давят, напирают, мнут. И озлобленно топчутся на месте. Тела, как бревна, руки, как сучья. На морды лучше не смотреть -  каждый друг другу враг...
Фильмец щегольнул «законом Мерфи»  - Anything that can go wrong will go wrong. Что  по-русски звучит приблизительно так: если какое-нибудь говно может случиться, то оно обязательно произойдет. Во всей своей массе. Применительно к толпе у входа это означало, что на спуск работал один эскалатор, потому что второй «чинят». Начали чинить. Применительно к погоде  «will go wrong»  – это мокрый противный снег в начале ноября.
Таким образом,  дорога  домой с безумной пробкой у турникетов  забрала  у Игоря Романова дополнительные тридцать минут, окончательно его загнобившие. Домой он пришел мрачный и настолько уставший, что отказался от предложенного мамой ужина.
Пришел и лег лицом к стене. И  закрыл глаза.
Чтобы  там, в горьком себе, попытаться найти хоть одну причину для радости. Хоть одну. И даже не для радости, а ... для нуля. Чтобы, как автомат, без эмоций и чувств. Одним аккумулятором или бензином. Пошел, пришел, сел. Встал, ушел. Пришел, замер. До следующего серого завтра.
Минус на минус будет плюс. А вот хрен! Минус на минус – будет два минуса. Жирных, как обои, которые уже давно пора менять. А у него этих минусов не сосчитать.
Денег в наличии две тысячи триста рублей с грошами. Через три дня кончится месячная карточка на метро. Из них, этих 2,300  минус новый проездной  он должен 5. А зарплата, неизвестно когда. А уже десять дней, как должна была быть. Была быть.
Еще у Игоря месяц назад сломалась машина.  Она и так бы в скором времени сломалась от старости, но ей неудачно помогли: Романов  попал в нелепую групповую аварию, и его «девятку» с обеих сторон чуть смяли.  Отчего она  не  только ослепла и поджала зад, но и перестала ездить.
Еще Марина...
Марина три года была «девушкой» Романова, а совсем недавно перестала. Поменяв его на какого-то Волкова. Мотив: лучше быть богатым и некрасивым, чем красивым и бедным. Если не лучше, то надежнее. «Секс не главное»... Как посмотреть. Секс больше, чем физиология. Но где им полноценно заниматься? Иногда Марина приходила к нему...
Жил Игорь в старой квартире на Петроградской – деревянные перегородки стен, треснувшие потолки, ржавые трубы, вонючий подъезд. Летом  во всех углах комары. Городские мутанты. Бесшумные, кусачие, неистребимые гады. Окна его комнаты выходили в тесный и вечно сумрачный внутренний двор, используемый знатоками, как самый короткий путь от улицы Кропоткина до Большой Пушкарской. Под окнами до половины ночи слышалось шарканье и  голоса. По утрам - умноженный  плоскостями слепых фасадов рев и грохот. То с помойки забирали мусорный контейнер.
С ним соседствовали мама и отчим, как бы «сами по себе», но  все же, в квартире  присутствующие и поэтому мешающие. Например,  насладиться одиночеством и внутренней домашней тишиной, когда любой звук производится только тобой, а не кем-то другим. Особенно по выходным. 
Да,  иногда Марина приходила к нему.  И все понимали, зачем. Вторгаясь этим пониманием  в его интимную жизнь. Приходила от случая к случаю. Не столько, сколько хотелось бы, а с оглядкой: а что подумают «они»? Хотя,  на это наплевать. Но и не наплевать: следи за лишним скрипом, вздохом, смешком.  И лишний раз не высунься в ванну... Иногда  они с Мариной снимали отельчик. Был присмотрен один. Сутки полторы тысячи. Теперь на отель даже такой мелочи нет, как нет и Марины. И машины, и тишины...
Все в прошлом. Сколько «прошлого» у человека, когда ему двадцать девять? Судя по резонансу, много. Университет с кафедрой английского, безобидный годик в армии (отчим подсуетился), попытки удачно применить диплом, легкая безработица и четыре года  техническим переводчиком в «Транс ленте». В широком, но мертвом диапазоне - от лекарственных аннотаций до инструкций к камнешлифовальным  станкам.
Иногда хочется плакать от бессилия. Например, купить квартиру. Или сменить работу. Или стать не банальным техническим  переводчиком, а редактором. Заказов все меньше, а материала, как ни странно, больше. Да еще ходят слухи, что могут сократить. Словом, куда ни глянь  - петля. Везде закон Мерфи.
«Интерстеллар» Игорю не понравился. Ни идеей, ни актерами, ни спецэффектами. К космической фантастике он был равнодушен. Ему больше нравились психологические триллеры или банальные боевики. Прицелился, чпокнул, прыгнул в машину и  умчался. Одному двинул в печень, другому проткнул вилкой шею, третьего утопил в унитазе. Цель оправдывает средства – добро должно торжествовать любой ценой... Игорь любил кино. Оно помогало жить.
Но что делать? Что делать?! По карнизу стучали тяжелые сонные капли. Кто-то внизу на ходу кашлянул и громко сплюнул. Проклятый второй этаж.
В дверь царапнул ноготь:
- Игорь... Ты спишь? – тихий, но ждущий ответа  голос.
- Нет.
 В комнату вошла мать.
- В темноте, как шахтер... - вспыхнул верхний свет, - Господи! Ты бы хотя бы  тапки снял! Игорь! Нельзя же так на постели!
- Мама, успокойся. Моя постель, как хочу, так и лежу.
- Да, но белье стираю и глажу я.
Она села рядом. Он подвинулся, но к ней  не повернулся.
- Оставь меня, пожалуйста, со своим бытом. И так от него некуда деться: бытло, бытло, бытло. Кругом одно бытло. И быдло. Дай человеку забыться.
- Ты что, не в духе? – шеи Игоря коснулась сухая ладонь, - Или плохо себя чувствуешь?
- Я себя никак не чувствую. Мама! ...Иди лучше... смотри...
- А я кроме котлет еще блинов напекла. С вареньем. Может, попьешь чайку? Паше понравились. А? А то потом встанешь ночью и будешь греметь посудой. А после чая снова ложись, если устал. С клубничным, между прочим.
- Ну что это такое! Нельзя  побыть в нирване, - он вздохнул и, повернувшись,  сощурился на люстру, -  Только я на кухне буду один. Договорились?
...Романов равнодушно жевал блин и равнодушно листал оставленный матерью журнал. Журнал назывался «Женские хитрости». Был он примитивен и до тошноты желт:  бородатый Данила Козловский, опухший Домогаров, жуткий Кузьмин, рекламирующие шампуни красотки, рецепты, советы и прочая пестрая дрянь. Предпоследняя и последняя, украшенные звездами и кабалистикой   страницы отводились «магии» в виде заклинаний, приворотов и  молитв  на все случаи хитрой женской жизни. «Вернуть любимого», «Заговор, чтобы муж не изменял», «Я подарю тебе корону удачи», «Замуж за богача» и прочая несусветная хрень.
Допив  чай, Романов вытер клубничные пальцы  и уже почти встал.  Но в этот момент взгляд его упал на выделенный витой  рамкой мелкий текст - «Лунный ритуал на деньги».
Презрительно улыбаясь, Романов прочел: «Делать в лунную ночь, желательно  в ясную погоду. Наполните чашку или котелок чистой сырой водой, бросьте в воду серебряную монету. Поставьте чашку так (в доме или квартире – на подоконнике, открыв форточку или окно, или окно на балконе), чтобы свет Луны попадал в воду. Лучше, если Луна отразится в воде. Затем повернитесь к Луне и чашке спиной и сосредоточьтесь. Представив и прочувствовав свою острую нужду в деньгах. Обратите внимание на силу и искренность чувства – шутливое отношение и простое любопытство нужного результата не дадут. Также бесплодные попытки будут в случае вашего желания приумножить имеющиеся в наличии средства. Затем разведите руки ладонями к окну и представьте, как будто вы собираете (втягиваете)  в них лунное серебро. В это время скажите три раза, обращаясь к Луне, как к живому существу:  Прекрасная Луна! Принеси мне богатство, наполни мои руки серебром и золотом. Я смогу взять все, что Ты мне дашь! Аминь! Аминь! Аминь!
Пойдите на улицу и вылейте воду в землю, лучше в клумбу, но  не на асфальт... Монету храните в кошельке...»
Игорь усмехнулся: как все, оказывается, элементарно.  Была бы Луна и «серебряная монета». И тогда не нужно тупеть над инструкциями  и  мучиться по дороге в «Транс ленту»  и обратно. И вставать без пятнадцати  семь. И рассылать, куда можно и куда нельзя свое лживое резюме. И ждать зарплаты... И занимать у матери. И изводить себя придумыванием, где добыть денег. Какой бред!
Он помылся, разделся и лег. Собираясь почить от усыпляющего химического  действия  углеводов и чая.
За стенкой мать и Пашеко смотрели диалоговую передачу. С улицы пытались беспокоить приглушенные закрытой форточкой хаотичные звуки. Фиолетовый  огонек компьютера (Игорь лежал на боку, лицом к мигающей под столом темноте) задавал  некий, не дающий от него отвлечься,  ритм.
Но Романов сумел помехами пренебречь и, поворочавшись, начал дремать. Внезапно внизу в помойный бак посыпались бутылки. Много бутылок, очередью стукающихся о железо бака и выбивающих из него характерный чокающийся  звук плотного  стекла.
Игорь вздрогнул, ругнулся  и понял, что дурманящая сонливость прошла, и в него снова залезла тоска. Мешающая расслабиться и продолжить засыпание.
Мобильник показал 23-42. Оказалось, что он совершенно незаметно провалялся  почти два часа.  Надо что-то делать... Надо обязательно что-то делать! Приказ относился  и к темному будущему, в котором ничего хорошего и радостного не предвиделось, и к темному настоящему, заставшему его между вечером и ночью. Можно что-нибудь посмотреть. Каких-нибудь Коэнов или Гая Ричи. Можно залезть в «Контакт»  (компьютерными играми Романов не баловался) на предмет сообщения от Марины. А вдруг?  Можно пошарить в «Джобсе». Можно...
Ему в голову стукнула озорная мысль. Именно, «озорная», охальная, а не веселая, так как  настроение веселье исключало. Упругий  нервный толчок к безрезультатному действию.  Что-то вроде «а чем черт не шутит?», но без всякого интереса. Наугад, мимоходом, с иронией. Без надежды и магического пиетета.
А что, если попробовать с Луной? Со всей своей дури? Взять и сделать? Просто так. Просто себя потешить. Времени много не займет. Такой шизоидный спектакль... Хуже, чем есть уже не будет. Why not?
Несколько минут Романов чувствовал, как нелепое желание набирает в нем силу и подбирается к двигательным нитям, чтобы за них дернуть.
Он встал, накинул халат и вышел в прихожую. В кошельке «серебряных» монет не оказалось – только потемневшие десятирублевки и три по 50 копеек. К матери Романову заглядывать не хотелось и, надеясь, что она или отчим могут выйти, он постоял перед зеркалом, себя критически разглядывая. Все в нем ему понравилось. Даже щетина, делающая его на несколько лет старше. Расчесанные на прямой  пробор длинные волосы, темные  брови, широкие скулы и несколько  клювообразный нос давали приятный эффект узнаваемости. Игорь узнавал в себе схожесть с Джонни Деппом. По крайней мере, по типажу. Взгляд неподвижный, лицо нейтрально. В складках губ «скорбь». Но глаза... глаза не те, без напора и наглости - затравленные, с выражением тоски и растерянности. Настолько, что самому заметно.
Игорь потрогал похожее на прыщик пятнышко на лбу и зевнул. Секунду поколебавшись, он решил побеспокоить в такое  время мать. 
- Мам, - стукнул он костяшкой пальца.
- Заходи, Игорек – раздался бодрый голос матери, - мы еще не легли.
Отчим, поблескивая плешью, сидел в кресле под торшером и ковырял отверткой  внутренности раскрученного будильника. Мать полулежала на диване и мазала себя кремом. На экране телевизора вокруг стола сгруппировались  одновременно говорящие мужики.
- Добрый вечер, - буркнул Романов отчиму.
- Добрый, - кивнул ему отчим.
- Что? – прервала занятие мать.
- У тебя случайно не найдется пяти копеек?
- Пяти?
- Да. Мне нужна пятикопеечная монетка. Буду и их должен. Дай, если есть.
- Посмотри у меня в сумке. Она в коридоре на стуле. А зачем тебе?
- Хочу измерить ее диаметр.
- Не поняла твоей шутки. Но уже хорошо, что шутишь. Если не найдешь, посмотри мелочь в кармане плаща.
- Спасибо.
 Пятак у матери был. Среди мутных, по виду алюминиевых  рублевых и двухрублевых монет. Зато он – то, что надо! Безупречно блестящий, будто только что отчеканенный, «серебряннее» не придумаешь.
На кухне в шкафу он  отыскал соответствующую цели чашку: большой перевернутый колокол с золотым ободком, на боку которого раскрыл колоннаду объятий Казанский собор. Церковь – это хорошо. Хорошо было и то, что из сувенирной кружки никто никогда не пил: как подарили, так она    без использования и стояла.
- Господи, какая чушь, - прошептал Романов, набирая из-под крана воду.
Взяв «Женские хитрости» и стараясь не плескать, он пошел к себе.
Здесь встало два взаимосвязанных вопроса. Принципиальный и вспомогательный. Первый - где луна? Второй - на какой подоконник поставить кружку?
Луна с позиции  комнаты не читалась. Ни в ясную, ни в облачную погоду. Ни осенью, ни в какой другой сезон. Наличие неба только предполагалось – где-то там, над отвесами глухих линялых стен, зажавших пространство  двора. Где она может висеть?
Романов включил комп и набрал: «Луна над ночным Петербургом». Перебрав (а их оказалось на удивление много) несколько десятков снимков, он определил приблизительное  нахождение луны, приблизительно в это время,  относительно квартала,  дома  и его окон. Выходило, что она должна была висеть в левом верхнем небесном углу на продолжении диагонали комнатной стены. Это значило, кружку нужно поставить на самый заваленный правый подоконник.
Для гарантии прямого лунного влияния Игорь убрал с подоконника все: пыльного плющевого антропоморфного лося, усаженного на стопку словарей, старую клавиатуру,  папки, журналы, провода,  болванку с дисками,  и прочий хлам. Подоконник оказался громадным. Поставив чашку посередине треснувших, когда-то крашеных  досок, он булькнул монеткой и еще раз по журналу прочел  заклинание,  его запоминая.  Потом выключил свет, повернулся спиной к той точке, где могла быть луна и замер. Вспомнив, что надо особым образом развести руки, Романов произвел нужное движение и замер опять, сосредотачиваясь на острой нужде в деньгах.
Это оказалось очень легко. Стоило вспомнить, чего он за последнее время лишился. И о чем больше может не мечтать.
Отпуск в Египте накрылся... Или не в Египте, а  в других теплых краях, где в феврале светит солнце, на пальмах растут кокосы, и можно загорать, любуясь  морской лазурью.
Трехнедельный отпуск по закону Мерфи  Романову полагался с 4 по 25 февраля, в самый удобный период – загорай, купайся и наслаждайся жизнью. Еще летом,  сидя за  рабочим столом и поглядывая в окно на измученный пылью тощий куст сирени, Игорь наметил себе поездку в Хургаду. Высчитав, что поездка обойдется не более тридцати пяти тысяч. Невидимые реальные события  химеру  оставили химерой.
Поездка к сестре на Новый год также отменялась...
У Игоря Романова имелась половинчатая  сестра. Дочка отчима. Теперь она жила в Финляндии. Поселившись в  населенном пункте с трудновыговариваемым  названием. Деревушка находилась недалеко от знаменитого озерами и туризмом Каяани. Ее муж работал на древкомбинате.  Плотный,  серьезный человек с квадратным лицом, смешно и мало говорящий по-русски.  За исключением его все остальное было вполне приемлемо.  Тем более, что на участке Тиму (имя финского шурина) имелся домик для гостей. В него на несколько праздничных дней и собирался Романов. Но Марина ушла к Волкову... Можно было бы с горя поехать и без нее. Но нет визы, и сломалась машина. А это снова деньги. Особенно за ремонт, равный стоимости бензина в оба конца.
А можно было бы ремонтировать не машину, а комнату. Вместо Египта и банановых пальм. Выкинуть старую тахту, древний книжный  шкаф, стертые на седалищах стулья. Натянуть пластмассовый потолок, переклеить обои. Купить на пол ковролин и спрятать под него рассохшиеся волны паркета. Или обновиться самому, купив спортивные ботинки из толстой кожи и непродуваемую удобную куртку. Что-нибудь оригинально норвежское или канадское.
Это если бы не было долга, зарплату бы давали вовремя, не росли бы цены и сумасшедшим образом не пухла бы валюта, вновь ставшая основным эквивалентом всему. Если бы. Бы-бы-бы...
А по большому счету, в многолетнем перспективном масштабе нужно отделяться и жить одному. В новой квартире. С  новой мебелью и сантехникой. И ездить на новом автомобиле с коробкой-автоматом и кондиционером. И заводить свою семью, смело гладя вперед. Смело глядя во все стороны. Жить, а не воевать с жизнью. Не пригибаясь, не прячась в окопы, не притворяясь убитым.
Игорь вздохнул. Темная тесная комната, за спиной темный тесный двор. А над ним Луна.
Она представилась ему  светящимся блином с неровными краями, какой была нарисована в старой детской книжке стихов. Кажется, Корнея Чуковского.
Блин по-бабьи улыбался и добрыми китайскими глазками посматривал сквозь городское марево вниз, в окно к Романову. На очищенный подоконник, белая поверхность которого служила нужным ориентиром. Прямо в кружку, сосредоточив свой рассеянный, полный любящей энергии  взгляд на темной точечке монетки.
Уловив образ, он вздохнул и, отчетливо слыша себя, начал шептать:
- Прекрасная Луна... Прекрасная и добрая... Принеси мне... кхм... богатство... Наполни мои руки серебром и золотом... Я... кхм... смогу взять все, что ты мне дашь...
Ласково улыбающийся блин, изнутри светящийся разбавленной желтизной в черном вакууме воображения был, как живой. Теплый, мягкий, вдыхающий и выдыхающий через толстые губы свежий космический холод.
- Пожалуйста, что тебе стоит? Я смогу взять все, что ты мне дашь... Дай, если можешь... Аминь, аминь, аминь!
Экзальтация спала. Визуализация погасла.
 - Бред, - усмехнулся Игорь и почувствовал, что хочет спать.
Он уже закрылся одеялом и удобно вдавил голову в подушку, но вспомнил, что не вылил воду. «Пойдите на улицу и вылейте воду в землю, лучше в клумбу, но  не на асфальт... Монету храните в кошельке...» Эх, муму!
Выход на улицу исключался. Тем более, что там все было плотно  укатано асфальтом. Романов взял кружку и пошел на кухню. На кухне, частично лишая ее поступающего с улицы света, выращивались фиалки, пристроенные на оконных рамах в  сделанных умелыми руками отчима  гнездах.
Воды хватило на три горшка. Он вытряхнул пятак на ладонь, поставил на прежнее место кружку и тихо пошел по коридору, стараясь не скрипеть перед дверью матери, за которой установилась спящая тишина. Свет в прихожей  включать не хотелось, поэтому кошелек не нашелся, сколько Романов не проверял карманы. Ладно, завтра. Сейчас спать. Хватит сходить с ума.
Монетка легла на край компьютерного стола. Игорь лег в постель, заснув почти мгновенно...
***
А в непонятное ночное время, в самую «глухую» и мертвую  пору, он проснулся...
 Нещадно шпарили батареи, и в комнате было невыносимо душно.  Романову страшно хотелось пить. И с не меньшей силой требовалось посетить уборную.
Через четыре минуты он снова лежал, вдыхая хлынувший из открытой форточки поток  влажной прохлады, и вспоминал  прерванный сон. Они с Мариной где-то сидели, в каком-то странном, многолюдном месте. Похожим на зал ожидания или фойе театра. Марина, касаясь его руки...
В этот момент во двор залетел  звук. Пронзительный и громкий на фоне  абсолютной тишины, охватившей  квартиру, дом, двор и все остальное. С самолетной скоростью нарастающий...
 Где-то совсем рядом, болезненно завизжав, затормозила машина, и громко хлопнула дверца. Тут же взревел мотор, снова визгнули колеса и автомобиль рванул. К его  стихающему реву присоединился новый  моторный рев, еще далекий, но стремительно  и по той  же траектории приближающийся.  Кто-то вбежал во двор, и быстрые  шаги заметались по его неправильному  периметру. Снова, почти напротив арки, натужно затормозила машина. И, как несколько секунд назад, из нее также выпрыгнул человек, через миг  оказавшийся у Игоря  под окнами. Затем раздался злобный крик: «Стой, сука!», и кто-то за кем-то, ругаясь, погнался. «Ушел! – отчетливо донеслось с улицы, - жмите на Пушкарскую! Мы его там поймаем, не уйдет, пидор!» Опять шлепок дверцей, мощный газ и...
По ночам во дворе бывало разное: драки, истеричные любовные разборки, атака на помойку бомжей, кошачьи свадьбы. Игорь поморщился, послал в пространство проклятье, повернулся на бок и натянул на ухо одеяло. Стараясь не представлять, что и почему происходило на улице.
Очень скоро он успокоился и снова спал... А утром перед работой пошел вынести мусор.
Как получилось, что никто на нее не наткнулся,  неизвестно. Может быть, он был первый, кто посетил помойку в половине восьмого утра. Но это вряд ли. Во всяком случае, именно  Романов обратил внимание на  крупную спортивную  сумку, поблескивающую  в пахнущем  мочой мраке.  Фонарный свет, посылаемый  козырьком ближайшего к помойке  подъезда,  желтыми огоньками отражался  на фурнитуре брошенного предмета. Странным было то, что из сумки (она лежала на боку  под  трехногим венским стулом),  торчало горлышко шампанского. Нераспечатанное, привлекательное, обмотанное нетронутой  нежной фольгой.  Рядом в черной луже, отражающей  светящиеся окна, страдал букет хризантем, перевязанный изящной светлой ленточкой...
Что заставило Игоря,  бросив в контейнер пакет с мусором, нагнуться к сумке, неизвестно. Также непонятно, почему он  вытащил тяжелую бутылку. Но миг своими последствиями был благословенен – любопытство потребовало  раскрыть молнию до конца и увидеть... Даже, не увидеть, а поймать мечту-вспышку, оказавшуюся  неправдоподобной и страшной реальностью. Заставившей усомниться в  своих еще сонных ощущениях. Так стало жутко и радостно. В сумке (вроде, темно-зеленая, с золотой нашлепкой на одном из боковых карманов) лежали деньги... В плотном прозрачном полиэтилене упаковки,  оберегающей от развала всю массу,  кажется, были деньги. Аккуратные и ровные пачки каких-то купюр... 500, 100. 500...Неужели деньги?! Неужели «евры»? Нет! ... Да! ...
Все происходило секунды: соблазнился, пошевелил  ногой букет, нагнулся, выдернул шампанское, второй рукой за широкий ремень подтянул сумку и дернул молнию. А там...
Первой реакцией Романова было желание бежать без оглядки на все четыре стороны.  Вместе с ненужным тяжелым шампанским и сумкой. Подальше, чтобы не остановили и не отняли. Как можно скорее. Что есть духу.
Он, совершенно ничего не видя, слепо оглянулся, облизнул холодные губы и замер.  Бешено стучало сердце, и мелко тряслись ослабевшие ноги. Это он отследил. А еще понял, что нужно избавиться от букета и бутылки, связывающие воедино сумку и эти приметы. Приметы  ее здесь  пребывания.  И его, Романова, здесь пребывания и сумки им, Романовым, обнаружения. Потому, что слишком серьезно. Ум Романова спотыкался, но работал: поставив сумку на стул и не спуская с нее глаз,  он поднял грязный букет и бросил его в контейнер. И в него же быстро положил шампанское. И не гнушаясь, завалил их мусором. Поглубже. А потом, еще раз взглянув (500... 100.... 500),  затянув молнию и зажав до боли жесткие ручки-ремни, быстрыми шагами пошел на Большую Пушкарскую. Внушая себе, что его никто  из окон не видел и не видит. Забыв о работе, забыв обо всем, стараясь идти спокойно и прямо. Сдерживая себя от желания, сломя голову бежать. Нестись... Исчезнуть...  Только подальше и скорее. В укромное, безлюдное место. Боясь, что за спиной раздастся крик:
- Стой, сволочь! Куда?! А ну вернись и положи туда, где взял!
Улица уже была заполнена машинами. Она уже ползла. Плотные ряды  автомобилей, маршрутки, полные людей, троллейбус,  пытающийся объехать, стоящую на аварийке «Газель». Спешащие в сторону метро понурые, сосредоточенные на себе пешеходы. Убиральщик в оранжевом жилете, скребущий метлой остановку...
Покружив в поисках удобного места и его не найдя, Романов додумался до самого простого решения – посмотреть сумку в своей «девятке», стоящей на пятачке перед Кропоткинским сквером. Когда он подошел, какая-то девица садилась в противный горбатый  «Ниссан». Эх ты, Царевна-лягушка... Если бы ты знала, что  я несу! Если бы все знали! Но лучше, чтобы не знали...
Сморщенная «девятка» Игоря, помещалась  во втором  ряду. Не заходя на территорию парковки, он встал и сделал вид, что занимается мобильным телефоном. А когда девка на «Ниссане», чуть не задев фонарный  столб, уехала, Романов  бросился к своей машине, чувствуя, что от возбуждения и дрожи уже не может стоять.
Сумку он определил  на заднее сиденье (тонировка) и сам   сел рядом, заткнув на штырьки все дверцы салона. Внезапно поняв, какой его  ноша была увесистой и набитой.
Светало. Все требовалось делать быстро. Поэтому Романов, едва отдышавшись и посидев для успокоения полсекунды с закрытыми глазами,  начал осмотр добычи. Периодически нервно и судорожно  поглядывая по сторонам.
Наружные карманы сумки были пусты. Это хорошо. Хорошо потому, что не было ничего, указывающего на предысторию сюжета. Ни банковских бланков, ни документов, ни записок с именами и телефонами. Ничего...
Внутри... (дыханье Игоря прервалось начавшимся сердечным галопом) внутри брикет денег, плотная глыба денег, разноцветный, запаянный в жесткий  полиэтилен  пугающий размерами объем. Так много, что пока можно не считать, а просто проверить на безопасность... Но и так видно, что не меряно. Что это «евро», «euro»... что на всю жизнь, до самой смерти... Розовые, перетянутые резиночками  пачки пятисоток, желтоватые двухсоток и зеленые сотки. С преобладанием розовых. С их... можно  задохнуться от волнения...   доминантой... Звездочки, арочки, окошечки, «euro»...500, 200, 500, 500, 100...
Вывалив упакованный  массив на сиденье, Романов осмотрел внутренность сумки. Два плоских внутренних карманчика были пусты. Под днищем ничего.
Он вылез из машины. И заметил приближающегося усатого дядьку. Дядька, не взглянув на него, сел в стоящий неподалеку джип, завелся и уехал.
Задняя багажная дверь на замок больше не запиралась. Но куском троса  была намертво, в несколько узлов примотана к помятому бамперу. Можно было бы трос разрезать (в бардачке имелся нож), а можно было бы оставить так. Но... В любом случае свои «но»...   Игорю повезло – между дверцей и кузовом имелась щель, достаточная для того, чтобы присев,  просунуть руку внутрь и, обдирая и выворачивая локоть, нащупать лежащий в багажнике старый брезентовый рюкзак с инструментом.
Кое-как вытряхнув гаечные ключи, пружинки и болты, Романов его  вытащил. Вид рюкзака отлично соответствовал назначению: замасленный, дырявый, грязный.
Уже  снова в машине он дрожащими пальцами разодрал полиэтиленовый пузырь и высыпал на сиденье (сумка нервно брошена на водительское место) банкноты. Получилась гора. Несколько последних пачек упало на пол...
Выстелив рюкзак тем же рваным  полиэтиленом, Игорь стал перекладывать в него деньги. Пытаясь делать это компактно и заодно вести пачкам тройной счет. Но сбился. От нервозности, от расщепления внимания, от того, что не запоминалось и от движений пальцев – каждую пачку он прощупывал и пушил веером. Иногда, когда граждане приходили забирать свои автомобили, он замирал и ждал, слыша в себе мощные сердечные удары.
Сколько  это действие заняло времени, Романов не заметил.  Но когда закончил, остался доволен. И не количеством найденных денег, он уже давно перестал считать, а тем, что «все было чисто».
...Кино учит, как надо жить. Кино помогает в самых сложных раскладах, кино отрабатывает варианты событий. Кино, в известном смысле,  это все...
Подобную ситуацию Романов видел у братьев Коэнов. В «Старикам тут не место». И здесь никому  не место, оно мое! Там тоже, один напоролся, а потом его нашли, потому что в деньгах был заныкан радио-маячок. Они умеют, они знают, они могут... Жучки, маячки, передатчики с мигающими красными глазками малюсеньких лампочек... А в этих пачках нет. Чисто!
Он затянул рюкзак, застегнул его на все ремешки и втиснул между сиденьями. А сверху для натуральности положил на него  пустую бутылку из-под минералки и найденный в бардачке «Атлас автомобильных дорог».
Следующим шагом было избавление от пустой сумки. Романов закрыл машину, как смог скрутил сумку в спираль и, сунув  под мышку, оставил стоянку.
На Каменноостровском  проспекте в  подвальчике «24 часа»   он купил  полиэтиленовый пакет, и через двадцать минут после этого пакет с сумкой внутри был брошен в мусорный бак, замеченный им по пути к метро «Петроградская». Предосторожности никогда не помешают...
В метро  Игорь полностью   ушел в себя. Не реагируя на конкретных людей и не замечая общей толкучки, он думал о причинах и следствиях.  Несомненно, что причиной находки были ночная погоня и беготня  у него под окнами. Следствием события мог быть резкий жизненный поворот, имеющий при этом два варианта. Первый - деньги будут искать, и Романова найдут. Второй - деньги будут искать, но его не вычислят.  Если себя правильно вести. Допускалась теоретическая возможность того, что никаких поисков сумки не будет, но в это не верилось. Как не верилось в то, что начавшаяся история не что иное, как результат совершенного ритуала с Луной. Это сказки, фантастическое совпадение, несерьезный бред.  Но в любом случае, прежде всего осторожность. Как мышь в норе. Как в щели таракан. Глухонемой глупый таракан... Был такой фильм. Вроде, «Большой куш» с Шонном Бином. Там одному  придурку на капот машины упал  чемодан с бабками, и придурок, ополоумев,  со своей подругой начали эти  бабки тратить. Направо и налево. Здесь их тепленькими Шонн Бин и взял. Но с ним  такой номер не пройдет. Он не засветится. Кино научило...
Романов проехал переход со станции на станцию, и пришлось возвращаться.
Если эти еврики, а их страшно подумать сколько, чисто  криминальные, то... то это даже лучше. А если грабанули банк или фирму, то это хуже. Потому что здесь срок за укрытие и соучастие. А соучастников можно набрать вагон. Например, мать. Знала и не донесла. Или отчим. Заметил странность и не сообщил. Но возможно и такое, что это все театр. Реквизит. То есть, деньги фальшивые. Один шанс на миллион, но тем не менее. Поэтому...
- И где же вы, Игорь Александрович, были? – спросила  Малышева (начальница), пристально глядя на Романова, когда он пришел к себе в «Транс ленту», - Мы с вами о чем договаривались? Сегодня в девять утра вы сдаете мне  все сертификаты! Но вот уже  три часа, как я  жду, но,  ни сертификатов, ни вас. Я понимаю, что жизненные обстоятельства могут быть разными. Но неужели вы не могли позвонить?
- Я, Маргарита Николаевна,  проспал. Лег под утро и провалился. Скажу вам честно. Поэтому... поэтому, делайте со мной, что хотите!
- Вот как!  – Малышева побледнела, - Вид у вас действительно сумасшедший. «Под утро»... Меня подробности вашей личной жизни не интересуют. Меня интересует ваша работа. Вы понимаете, что сейчас такая обстановка, когда «извините, проспал» не пройдет?
- Понимаю. Но это первый раз.
- Надеюсь, что последний.  Скажите мне, Игорь Александрович, а...
Романов не слушал... «Вид у вас сумасшедший...» - улика! ... Пришел с опозданием, вид имел странный, взволнованный, как будто пережил некое потрясшее его событие... Если сопоставить даты, то все сходится – деньги находятся у него!
- Вы меня слышите? – Малышева коснулась его  руки.
- Да, Маргарита Николаевна, отлично слышу.
- Тогда, считайте, что я вас официально предупредила.
- Да, конечно...
Рабочий день и без того уже укороченный, пролетел мгновенно. Со стороны Романова не принеся фирме  ни грамма пользы. Да, он сидел  за столом. И шелестел распечатанной страницей переводимого текста. И также заглядывал в нужные словари. Но при этом полностью отсутствовал. Витая мыслями вокруг дома, по квартире, но большей частью около своей «девятки». Представляя, как ее взламывает какой-нибудь дерзкий алкаш или иное безбашенное лицо, ищущее средств на опьянение.
 Или, как к нему в квартиру звонят люди в плащах и начинают коварный разговор с отчимом... А ночью, точнее, в три часа сорок минут вы ничего подозрительного не слышали? Крики, выстрелы? А ваш пасынок не страдает бессонницей? А вы не замечали, в какое время приезжают забирать помойку? А в вашей семье кто выносит мусор? А сегодня он тоже его выносил? Когда? Мы еще к вам, заглянем. Но это, вы понимаете, между нами... даже домашним... Или по его  двору рыскают высокие и крепкие молодцы в кожаных куртках. А двое  у помойки перетряхивают все, что можно перетряхнуть, и один находит в мазутной луже лепестки цветов и  след протектора от кроссовок Романова. А еще один, самый бритый и квадратный  стоит и смотрит на окна. И довольный сплевывает, когда видит открытую форточку в его комнате... Или соседка сверху тихо кружит по комнате и поглядывает на часы, высчитывая время его возвращения. А потом не выдержав, напяливает балахон, беретку и спускается вниз. И проходя мимо помойки, криво улыбается. И исчезает в нежелательном направлении. Или не исчезает, а ждет его. Чтобы встретить на улице, улыбнуться и спросить: «А  что это ты, Игорек, сегодня утром нашел? А?!»
Вариантов много. Каждый при детальном рассмотрении бросает в пот. В каждом засада. И досада. И обида. Особенно обидно будет, если деньги вытащат из машины. Вот кому-то подарок. И не заявишь, что взломали. Не пикнешь. А тот, уже пьяный урод, качаясь, сидит в подвале, окруженный такими же. И они, как дикари,  вертят в черных от грязи руках пачки. И гнусно ржут. Понимая, что это валюта, но не понимая, что с нею делать. А один, оправившись в темном подвальном углу, вытирает новой пятисоткой свой липкий от поноса зад... Или просто идешь себе от метро, и тихо подъезжает машина. Незаметно и сбоку. И раз! на шее петля струны. И внятный  шепот в ухо: « ну разве тебя не учили, что чужое брать нельзя? Даже если оно лежит на виду. Но не ты же положил...» И в глазах темнеет, а на грудь из пореза стекает струйка крови. Все быстрее и гуще...
Работа при таком состоянии Романова идти не могла. Единственное, что он мог делать, так это работу изображать. При этом изнемогая от  желания трахнуть кулаком по столу и заорать: «Как меня все это достало!». Или,  как можно скорее проверить наличие рюкзака, срочно (это даже важнее) посмотреть городские криминальные новости. Или  прекратить болезненно фантазировать. Для чего надо напиться темного крепкого пива. Холодного, вязкого, вкусного... Как меня это все достало...
После работы он попросил у Малышевой разрешение остаться в отделе.
- Я же сегодня опоздал. Ключи сдам на вахту.
- Ну-ну... 
Когда  Малышева, Кноблер и Бондаренко ушли,  Игорь бросился к  компьютеру. Ни в городских, ни в российских криминальных новостях ни о каких  ограблениях не упоминалось. Ни мелких, ни крупных. Ни вчера, ни позавчера, ни неделю назад. Петербургские банки, игорные клубы, сейфы   компаний  были целы. Никто не нападал на инкассаторов. Никто не посягал на организованный  сейфинг.  Никаких  бандитских разборок. В этом отношении тихо. В России, городе, Петроградском районе. Или, что нельзя до конца исключать, это область  секретной информации. Но официально – ноль... Хорошая новость.
Ею Романов остался доволен.
Но ненадолго. Он опять влепился в толпу у метро. И опять его зажали. И снова, чтобы попасть на эскалатор, он отдал пятнадцать минут. И это тогда, когда нужно бежать, а не топтаться на месте. Потому что стемнело. Темнота прячет все...
Но с машиной все оказалось отлично. Никто ей стекол не разбивал и в ней не шарил. Какой  была, такой осталась. Грязной, мятой, никому не нужной.    Теперь она стояла между новым лакированным «Лексусом» и  «Туарегом»,  находясь в их защитной ауре.  До утра можно быть спокойным. Хотя бы до утра...
Он открыл  машину, через атлас  потрогал рюкзак и снова машину закрыл...
 Ему очень хотелось узнать точное количество «евро». Ради самих  «евро» и ради удовольствия перевести их  в рубли с учетом  безумного валютного курса.  Сколько же у него сегодня рублевых тысяч?  И сколько их будет завтра? Насколько больше? Прикол...
Но это  потом. Лучше потом, в другой  обстановке, без нервяка...  А  теперь домой. Узнать, как там дела. Хотя, если бы что-то было, мать обязательно позвонила бы.
Уже за квартал он замедлил шаг. Снова чувствуя в себе неприятное сердцебиение и ощущая текущий под мышками холодный пот. Улица была обыкновенной: ряды припаркованных машин, люди, старик с собакой. У подворотни никто не стоит...  На всякий случай Романов быстрым шагом прошел мимо своего двора, бросив под арку взгляд. Пусто и темно.  Еще раз... Да, темно и пусто...
Приближаясь к  парадной, он  опасливо посмотрел на помойку и  заметил, что контейнер поменяли. Это тоже хорошо.
Войдя в подъезд, он прислушался. Тихо. Из-за дверей доносятся обычные домашние звуки. На площадке между этажами никто не дышит...
- Ты почему сегодня так поздно, Игореша? – спросила мать, выйдя встречать Романова в прихожую.
- Работы много, мама. Очень много.
- А ты очень бледный. Просто скатерть.
- Мама, я устал.
- А чувствуешь себя как?
- Как чувствует себя человек после двенадцатичасового рабочего дня? Даже если он просидел все это время на заднице? Это не то, что у вас на почте бандероли сортировать. Дай мне, пожалуйста, спокойно раздеться.
- Есть будешь?
Тут Романов вспомнил, что целый день ничего не ел. И не хочет.
- Нет. Может быть чаю. Но я сам.
- Сам. Конечно сам. А Пашу сегодня вызвали на станцию. Так, что мы будем сегодня ночью вдвоем.
-Угу...
«Женские хитрости» лежали на подоконнике. Значит, мать была у него в комнате. Опять и вопреки.
... А что если это послала она? Под «нею» подразумевалась Луна. Нет, слишком примитивно. Ну а вдруг?
Игорь налил кипяток, бросил в него пакетик и сам, не зная почему, представил мягкую, тестообразную луну и произнес:
- Если это ты, то спасибо тебе...
В комнате на компьютерном столе он заметил блестящую монетку.
А вдруг, и правду сработала магия? У нее нет законов, она сама закон. Попросил и получил.
Осторожно взяв пятачок, Романов посмотрел на него, понюхал и подбросил. Решка. Значит, она! Какая лажа! Но все-таки он вышел и спрятал монету в кошелек, в маленькое, неизвестно для чего предназначенное отделеньице.
Вернувшись, он включил бра и сел в кресло. Окончательно обессиленный и замученный мыслями.
- Можно? – вошла мать.
Она прошлась по комнате, что-то тронула за его спиной и сказала:
- А к нам сегодня приходили.
- Кто?! – Романов резко повернулся и чуть было не вскочил.
- Ты меня напугал. Эти, как их... «свидетели».
- Свидетели?! – он не выдержал и  поднялся.
- Иеговисты. Две тетки моих лет. Такие настырные! Улыбаются, вежливые,  а на свое напирают будь здоров! Слона потеснят... Еле от них отвязалась. Журналы навязывали и на собрания свои приглашали. Я им и так, и этак. А потом говорю: знаете, я  православная и в церковь хожу.
- Правильно.
- Какой сейчас Иегова, когда такое творится в мире? Со всех сторон обложили своими санкциями. Я думаю, что если бы не Путин, то...
- Мама, извини, пожалуйста, но я очень устал и разговаривать не могу. Даже с тобой. Тем более о политике. Ты об этом с лучше с Пашей. Я спать ложусь. Sleep is the best cure of all. Вот так...
- Молодец! Знаешь, что матери ответить.
Она, унося недовольство, ушла. А Игорь разделся и лег. И закрыл глаза, закрывшись ими от внешнего мира. Слепота сразу сделала его слух чрезвычайно чутким: мать переключила канал, над головой  протопали из угла в угол,  под окнами, смеясь, прошла компания.
Он и не думал, что можно с одинаковой силой испытывать противоположные чувства. Распирающую радость и подавляющий страх. Радость причина страха. Чем она ярче, тем он острее. Она же  не дает от страха избавиться. Страх ею питается. Она и есть страх.
Когда-то Романов смотрел ретро-сериал о НКВД. Как людей по ночам арестовывали. Накрывали и уволакивали. Как все сидели и дрожали в ожидании обыска. Заглушая себя водкой, игрой на рояле, разговорами о правде и надеждой, что пронесет. А потом звонок...
Он представил, что сейчас к ним в квартиру позвонят. Или постучат в дверь. Кто? Молчание... И снова звонок или стук. Кто? Откройте, полиция.
А ведь могут! В любой момент. И не полиция, а жесткие братки. Которым ничего не объяснишь. Или Интерпол по борьбе с наркотиками.
По карнизу забарабанил дождь. Лежать стало невыносимо. Романов быстро встал и подскочил к окну. И спрятавшись за занавеску, выглянул во двор. Моргают лужи, блестит темный навес помойки,  с улицы вползает далекий шум. Никого. Но страшно...
Эта ночь прошла без сна, в схватках оцепенения  от малейшего звука. В жажде и сердцебиении. Практически полностью у  занавески. Но она же (эта отвратительная ночь) и принесла идею. Ряд идей. Под утро выстроенных в план.
Из дома Романов  вышел на полтора часа раньше, когда  мать еще спала. Почти бегом он добрался до стоянки. Издали все выглядело так же, как вчера - «Лексус», его старуха, «Туарег». Вблизи  тоже. Он вынул  рюкзак и, забыв закрыть замок, рванул к метро. Потом передумал и сел на маршрутку. У моста она ненадолго застряла, но запас времени еще имелся.  Поэтому на работу Романов приехал без опоздания. И первым сел за стол, сунув рюкзак  себе в ноги.
Да так, его прощупывая,  и просидел. Без обеда и кофе из автомата.  Лишь на секунду сбегав (брать, не брать?) в туалет, когда стало совсем невмоготу терпеть.  Час, второй, третий... Сидел, упирался ногами в деньги и делал вид, что переводит. Изнемогая от радости и страха. Замечая, что  с деньгами радости было больше. Один раз он запустил руку и пощупал пачки.
Днем позвонила мать. Когда обозначился ее звонок, Романову чуть  не стало плохо. Но оказалось пустяк:
- Ты почему меня не разбудил, когда уходил?
- Сегодня мне нужно было раньше.
- А я проснулась и жду, когда ты выйдешь из комнаты. А тебя, оказывается, и   нет. Только потом поняла, когда увидела, что нет куртки и ботинок.
- Я не мог уйти босиком и в свитере – холодно.
- Как смешно. В воскресенье, между прочим, обещают снег.
- А я сегодня не приеду. И звонить больше не буду. И ты не звони.
- Почему?
- Я сегодня с Мариной встречаюсь.
- А! Тогда передавай Мариночке привет. И пусть приходит в гости. Давно ее у нас не было.
- Ладно. У тебя все нормально?
- Что ты имеешь в виду?
- Ничего. Настроение.
- Спасибо, нормальное.
- У меня тоже. Пока.
А когда мучительное  и пустое время  наконец-то иссякло, когда по случаю пятницы на час раньше слилась Малышева, а чуть позже Бондаренко и Кноблер, Романов поехал на Московский вокзал... Снова верхом, чтобы без турникета. Без привлечения  внимания ментов и прочих возможных контролеров.  Сделал он это правильно, так как один вид людей в форме вызывал приступ паники и манию преследования. Молодой человек, можно вас на минуточку! Что везем? Куда едем? Документики! Пройдемте... Ужас...
Но пятница, дачный день. Хотя и осень. На вокзале к нему никто не подошел. Там такие, как он, были все. Но все равно, страшно...
Страх заметно спал, когда Игорь устроился в вагоне.  Когда электричка тронулась, так и вовсе стало радостно. Но ненадолго. Боязнь и напряжение вернулись  вместе с контролерами. Потом снова стало спокойно и весело. А  на платформе в Пупышево (пункт назначения)  Романов опять сильно напрягся,  и пока  дорожками и тропинками  мертвого садоводства скользил в темноте, тревожно ловил каждый звук... Эй мужик, а ну погоди! Закурить будет? А куда спешишь? А что несешь? Чью-нибудь дачу обнес? Покажи, что в рюкзаке. Держи его, парни...
И лишь заперев на засов дверь дачи, он вздохнул свободно и легко. Первый раз за двое суток.
Но все компенсировалось. Все ушло: страхи, картины разоблачения,  фантазии, физическая усталость, дрожь. Все поглотилось детским восторгом. Утонуло в блаженстве.
Осмотр  производился в маленькой комнате, окошечком на высокий забор. Тщательно разогнав по карнизу занавеску, Романов вышел на улицу и подошел к окну. Снаружи кроме ткани ничего не просматривалось. Ни с боков, ни снизу, ни как либо еще. Отлично!
Опять засов, плюс замок, плюс крючок в коморке...
Можно начинать. Игорь вынул мобильник (калькулятор),  ручку и несколько листов бумаги... Потом сделал несколько глубоких вдохов и сел на пол рядом с рюкзаком...
***
Сумма выходила астрономической. Астрономической в «euro». Без истерики не переводящейся  на рубли. В каждой сотенной пачке насчитывалось сто пятьдесят купюр. В каждой двухсотенной – тоже сто пятьдесят. Пятисотки комплектовались по  сто тридцать и по сто двадцать пять банкнот. Те, что по 130 перетягивались зеленой резинкой, а те, что по 125   пять – красной. Но это он  заметил позже. Сотенных пачек было девятнадцать, двухсоток – двадцать  три и пятисоток шестьдесят  восемь. Итого... Итого безумие. Полный аншлаг. Или абзац. Стресс и ступор. И сомнение в достоверности происходящего. И сомнение в самом себе. И снова холодный  ужас, и снова огонь радостного экстаза.
Проверка и сверка осуществлялась несколько часов. С тщательностью, со  счетом вслух и бесконечным перекладыванием драгоценных цветных бумажек из одних кучек в другие. С занесением промежуточного результата на исписанные вдоль и поперек листы: подчеркивания, жирные кружки, восклицательные знаки и трехзначные числа с нулями. Много-много таких чисел. Уму не понести...
И эта ночь стала для Романова бессонной. Но блаженно бессонной, сказочной. Настолько сказочной, что не до сна. Сон – помеха. К тому же, время летело незаметно: пока он снова все приводил в пачечный рассортированный вид, пока растапливал печурку чтобы согреться, пока мечтал, пока придумывал, куда валюту спрятать. Не до сна.
Но все же, его сморило. Наигравшись, находившись по дому,  налазившись по нему, Игорь полностью выдохся.  Он устал ногами, мозгами, чувствами. Все деньги, за исключением тысячи по сто евро он опять упаковал в полиэтилен и рюкзак. Рюкзак, чтобы его  видом не возобновлять  свистопляску воображения, он пока  убрал в шкаф. А потом решил сделать чай, потому что почувствовал в себе сильный  голод. На его счастье нашлась и заварка, и сахар, и печенье с конфетами и варенье.  И даже бутыль с водой, так что на колонку ходить было  не нужно.
Набив живот, Романов подкинул дровишек, лег и уснул, вместо сна видя сплошную черноту. Спал он долго. Проснулся около трех часов дня. Расслабленный и вялый, но отдохнувший и готовый к дальнейшему.
На дачном чердаке,  на особом сварном помосте покоился здоровенный  бак. Теперь ржавый, паутинистый, обложенный  пустыми пыльными  банками. Когда-то стараниями отчима в доме затевалось отопление. В баке была уходящая под стропила крышка, и Романов об этом знал, так как сам ее смекалистому отчиму подавал. Но снаружи, с позиции наблюдателя казалось, что крышки быть не может – сбоку выделялась внушительная завинчивающаяся пробка. 
Ни один дознаватель, ни один проводящий обыск агент Интерпола, ни один браток никогда не догадались бы проверить бак на предмет его использования в качестве тайника...
Когда Романов возвращался домой и с улыбкой смотрел  на неприглядность глубокой осени, внутри у него в ритме  стука  колес  монотонно повторялось: «Залечь на дно в Брюгге, залечь на дно в Брюгге, залечь на дно в Брюгге...» Все равно, где... Но залечь.
***
Острый психоз прошел. Игорь все меньше и меньше испытывал накаты страха и тревоги. Никто его не искал и не выслеживал. Домой не заваливались, на улице не нападали. Единственное, на что он болезненно и остро реагировал, были телефонные звонки. Их внезапные, несущие грозную неизвестность  позывные.  Но звонили ему мало: мать, приятель Ермаков, приятель Чигринский и один раз Марина.
Разговор с Мариной вызвал у Игоря несколько чувств: ревность, обиду, печаль. Но к этим унизительным  переживаниям прибавилось приятное - превосходство над Мариной и ее Волковым. Гравитация могущества,  сознание недосягаемости.  Знали бы вы... Знала бы ты, кого на что променяла.
После беседы Романов долго представлял, как он назначает Марине свидание и подъезжает к месту встречи на... на  такси. Потом кормит ее кулинарной изысканностью в ресторане отеля «Европейская» и поит самым дорогим вином, найденным в меню. В винной карте. И заказывает в оркестре что-нибудь медленное, печальное и классическое. Но Марину на танец не приглашает, а просто сидит, пьет кофе и смотрит на нее с легким, усталым презрением. Пощипывая бархатную бабочку на шее. А потом усаживает ее в вызванную  машину, оплачивает проезд и, бросая на сиденье букет скорбных роз, произносит: «Привет волку...» 
 Мысли о Марине очень органично вплелись в мысли о деньгах, о которых  Романов думал постоянно. Готовясь к небольшому испытанию. Если не считать  непрекращающейся мозговой работы, можно сказать, что неделя прошла никакая.
В субботу, когда мать с отчимом ушли на рынок, Игорь надел костюм и галстук. И с одной купюрой евро  (остальные были убраны в корпус компьютера)  поехал в Купчино.  А мог бы поехать на Парнас.
Выйдя наверх, Романов сел на трамвай и повез себя, внимательно глядя по сторонам в окно. А увидев банк, он из трамвая вылез. Банк назывался «Балтийский». Когда он вошел внутрь, то удивился своему спокойствию. Но оказалось, что удивление ложно – стоило Игорю  спросить, где меняют валюту, как у него по спине полился пот и задрожали колени.
Встав у кабинки так, чтобы можно было при случае убежать, он сунул на лоток свои сто евро...
Момент пиковый. Девица бесстрастно взяла банкноту и...  пока она подносила ее к коробочке  детектора, пока вертела ею в мертвых лучах фиолета,  Романову показалось, что прошла вечность. Сейчас она скажет «извините», потом  встанет и быстро выйдет из кабины. И будет отсутствовать. Ровно столько, сколько нужно охраннику, чтобы его скрутить. Потом  его запрут, а после за ним приедут хмурые люди... и попросила:
- Паспорт...
Через пять минут, спугнув собаку,  Романов быстро прошел по  двору, сжимая в кулаке пять тысяч пятьсот девяносто рублей. Yes! Yes! Yes! Есссс оф косссс....
В воскресенье он поменял еще триста и  почти до Нового года  финансово замер. Занявшись паспортом, машиной  и Малышевой. Считая бессрочные дни, готовясь к неизвестности и ежась от снега и холодного ветра. Зима...
Работа потеряла смысл. Любая. Тем более в «Транс ленте». Но нужно было оттуда плавно исчезнуть. Без внезапностей и скандалов. Тихо, бесследно и естественно. Способ указала сама начальница, и периодически Романов стал на работу опаздывать. «Просыпать». Добавляя к этому максимальную медлительность в переводе порученной ему «срочной» статьи. Два раза ему сделали замечание, на третий предупредили, на четвертый с ним в «Транс ленте» распрощались...
Свою «девятку» Игорь продал на разборку, на удивление быстро и безболезненно все  оформив  и организовав. Больше она ничьего места не занимала, никого не раздражала и, главное, за ним не  числилась.
Он посетил финское консульство, заполнил необходимые бланки и 19 декабря  получил двухгодичный Шенген.   
Каждый вечер после этого Романов сидел за компьютером: «Какие страны можно посетить  по шенгенской визе», «Отели в Португалии», «Курорты на побережье Франции», «Элитный отдых на океанском побережье» и тому подобные приятные словосочетания.
За декабрь евро поднялся почти на двадцать пунктов. Романов поменял оставшиеся шестьсот евро. А тридцатого числа на такси поехал на дачу. И вернулся домой с рюкзаком.
- Ого, какой страшный и грязный! – заметила мать, зацепив взглядом Романова, которому не удалось просочиться в свою комнату незамеченным, - Что там у тебя?
- Книги и учетные карточки, мама.
- А для чего?
- Для учета... Это не мое. Кирилл просил передать Вадику. Что в рюкзаке, я не знаю.
Вечером того же дня он позвонил сестре.
- А можно я к тебе на пару дней приеду?  В честь Нового года, так сказать.
- Ну что за пионерские вопросы, Гарик? Конечно, приезжай. Он еще спрашивает.
- Ну, я ради приличия и так, мало ли что. Может, Тиму будет возражать.
- Если Тиму будет возражать, я ему перестану делать котлеты по-киевски и жарить цыпленка табака. 
- Ясно. Тогда жди.
- Когда?
- Первого января. Доберусь до вас сам. Привет семье!
31-го с утра Романов подстригся, чтобы больше походить на свою фотографию в загранпаспорте.
Днем он ходил по магазинам и выбирал подарки. Матери Игорь купил платок, духи, часы, и красивый футляр для очков. Отчиму - набор немецких отверток, бутылку виски, и галстук.   Сестре и ее детям - сувенирные мелочи с российским акцентом. Себе же Романов купил несгораемый сверхпрочный армированный чемодан на кодовых замках. 
В Новый год семейно пили шампанское и ели  салат оливье. На десерт баловали себя  ликерами под фрукты: ананас, виноград и мандарины, манго и груши. Фрукты и ликеры также купил Романов.
Мать и отчим смотрели на Лепса и Меладзе. Романов смотрел на мать, стараясь запомнить ее вот такой: веселой, с блестящими молодыми глазами, завитую и пахнущую французской фиалкой...
Часть денег он устроил в дорожном рюкзачке, обернув их футболкой, а затем шарфом. Часть рассовал по карманам. Небольшими порциями соток. Основной массив обернул костюмом и проложил  журналами  «Караван истории», оставшимися еще от сестры...
- Ну.... я поехал.
- С богом! Привет Насте и деткам. И, конечно, Тимуру.
- Не знаю, когда вернусь. Но пробуду там по-максимуму. Когда еще придется... Я буду тебе звонить. Может быть, удастся устроиться у фиников на комбинате. Может быть, где-нибудь еще. Страна у них большая. Я на любую работу согласен.
- Дай-то  бог... Но  твое бюро?! Мало того, что вовремя не платили, так еще и перед самым Новым годом сократили, паразиты. Хорошо, что тебе компенсацию и отпускные полностью выплатили. Хоть в этом были с тобой честны. Но, вообще, наглость. Паразитируют они на таких, как ты.
- Не ругайся.
- Обидно.
- А мне нет. Есть стимул бороться.
- Правильно,  - вставил отчим, пожал Романову руку и сильно  хлопнул по плечу...
***
Отбывал он с площади Восстания. На микроавтобусе «Петербург - Хельсинки». Старт в 20-00.
Выехать первого Игорь решил по двум причинам. Во-первых, последний Новый год с матерью. По крайней мере, на два года. Во-вторых - таможня. Предполагаемая чиновничья  лень, вялость и похмельный синдром. И, возможно,  праздничное снисходительное настроение.
Чемодан лег в багажное отделение, рюкзак взялся в руки. Одет Романов был «обыкновенно»: джинсы, потертая «милитари», кроссовки, свитер. Типичный лузер-путешественник или студент-второгодник. В автобусе ехали три пожилые тетки, два пьяных финна, мужик в черном пальто и очкастый пацан, непрерывно жующий жвачку.
- Вы в сами Хельсинки? – тихо, но отчетливо  спросил мужик в пальто, когда сел рядом с Романовым в автобусе.
- Нет, я дальше.
- Куда, если не секрет?
- На озера, в Каяани, - ответил Романов и похолодел.
- О! Замечательное место. Глубинка... Туризм?
- Что, простите?
- В качестве туриста или целевая поездка?
- К родным.
- О! Иметь родню в Финляндии сейчас круто! – и он, посмотрев на рюкзак Романова,  бесстрастно усмехнулся.
Больше за весь путь тип в пальто не произнес ни слова. Но дорога для Романова превратилась в кипячение на медленном огне.  А когда мужик после поворота на Выборг  набрал номер и кому-то сухо и властно  сказал: «Михайлов, приближаемся. Готовьте встречу!», оставшиеся до границы километры стали адом. Романов  вспотел, учащенно задышал и сжался, готовясь сопротивляться и бежать. Представляя приближающиеся  экзекуции.
 - Господи, пронеси! Луна, помоги мне! Луна, услышь и помоги! Не оставь меня, миленькая... – шептал он губами в темноте.
Но он ошибся. Никто его не встречал.  А странный мужик никакого интереса к нему больше не проявлял. И вся граница была ночной формальностью. Медленной, но абсолютно к Романову равнодушной, безучастной и сонной. Автобус не шмонали, личные вещи не досматривали, чемоданы не просвечивали. Наши отпустили, финики приняли.
За время пересечения кордона острый страх резал Романова  всего дважды. В моменты, когда ему смотрели в глаза, и ставили в паспорте штампы.
- Цель поездки? - спросил широкоплечий  финн за пультом.
- К сестре. Она замужем за вами... – сбился Романов.
Таможенник улыбнулся и звонко хряснул печатью:
- Счастливого пути...
В Хельсинки он потомился  два часа на железнодорожном вокзале и в шесть сорок на поезде мягко понесся (так ему показалось) в Каяани...
 А в восемь вечера он уже сидел за столом и снова пил шампанское. С сестрой, Тиму и его младшим братом Пааво. Племянницы спали.
В Финляндии он пробыл пять дней. Катался на снегоходе, парился в бане и пил темное, густое пиво. На память о празднике Игорь подарил сестре новый  ноутбук «Toshiba».  Легкий, плоский и мощный. Точно такой же, но уже установленный  он приобрел себе.
Из Хельсинки он переплыл (серое скучное дневное море) в Стокгольм. На русское Рождество. Оттуда, из «Scandic Grand Central» отеля он позвонил матери.
- А я -  закончил Романов рассказ о сестре, - нашел работу. Ты не поверишь! Частным переводчиком. То есть, персональным. У одного господина по имени Риппли. Но он швед. Занимается продажей оргтехники. Мы с ним познакомились в баре. По-английски  говорит плохо, но говорит, а вот по-русски  ни  одной правильной буквы. А ему нужно срочно выучить русский.  Представляешь, какое везение?
- А ты не сочиняешь?
- А зачем? Триста евро в месяц. Контракт на полгода. Шанс один из миллиона, а выпал мне. Пожелай удачи.
- Храни тебя бог, Игореша. А ты не придумал? Что-то я...
- А ты не сомневайся. Не сомневайся. А я  буду тебе посылать открытки и эсэмэски. Ты мне не звони, дорого. И, потом,  я сменю номер. Здесь у них другие операторы. Выгодно. Все, целую...
Как следует обтереться он решил на Саманах (Доминикана). Привыкнуть к одиночеству, деньгам, оживить разговорный язык и вообще, сбросить с себя прошлое. Расслабиться, подумать. А заодно покупаться и позагорать.  И, если повезет, познакомиться с женщиной. Можно не молодой, но обязательно незамужней.   Можно не привлекательной, но обязательно подданной, какого-нибудь цивилизованного  государства. Только не Финляндии и не Швеции. С перспективой законного брака и законного банковского счета. Но это с перспективой. А пока привыкать быть богатым одиночкой с тайным чемоданом денег. Расслабленным, но собранным.
(Свой армированный чемодан Романов  оставил  в аэропорту.  В vip-камере хранения.  Увозя в своем рюкзачке чуть меньше четырех  тысяч евро. И в заначке на теле еще восемьсот.  Если спросят – это все его сбережения. Если украдут или отнимут – не жалко...)
... А потом парой или в одиночестве, когда надоест купаться, нырять, кататься на катере и загорать, махнуть в Европу, начав с Парижа. На месяцок: Лувр, Орсе,  Версаль. А после можно на пару недель в Испанию. А потом к пирамидам или в Норвегию. Или на прокат машину и куда угодно, лишь бы дороги были широкие и гладкие...
***
Солнце осторожно и ласково выжимало из Романова десятый пот. Горячие ноги ласково лизал нежный муссон. Белоснежный зонт отвечал ветру легким пощелкиванием своих бахромчатых краев. Шезлонг был удобен и мягок, благодаря особым подушкам и мату, сделанному из пористого, не прилипающего к телу материала. Океан лениво дышал своей необъятной лазурной красотой. Буруны, барашки, кружева. По горизонту полз  белый лайнер. А в лагуне изумрудно светилась неподвижная прозрачность на пять метров в глубину. Как на картинке. Или как в кино.
Народу мало. Почти никого. Песок не истоптан и хранит естественный прибрежный вид. В воде купаются две смуглые красотки. Имена их Романов еще не узнал, но ему показалось, что они из Германии.
Странно, как они здесь умеют делать лед. Уже десять минут он пьет «Голубые Гавайи», а коктейль  еще  полон прозрачных кусков холода.
Романов приподнял очки. Все стало в несколько  раз ярче и светлее. И, как ему показалось, жарче. Он осмотрелся. Слева цивилизация: бар, отель, бассейны, вышка, кокосовые пальмы ... Слева дикая пустота: океан и песок расплавленный воздух над их границей. 
Вдруг с той, дикой стороны появилась точка. Черная и движущаяся. И растущая в этом неприятном движении. И притягивающая внимание своей загадочностью. Через несколько минут оказалось, что это идут люди. Двое... Одетые в черное. При  такой жаре и свете! Прямые и решительные. Движимые обязанностью. Упорно стремящиеся к цели...
 Романову стало неприятно. В нем шевельнулась тревога, вызванная фигурами в черной, траурной или официальной одежде. Эта противная тревога сидит в нем и ждет сигнала, чтобы прыгнуть и укусить. Мускулы напряглись,  и на миг стало холодно... А потом смешно и легко – к отелю тащились два серфингиста в гидрокостюмах. Он и она, держащиеся за руки. Счастливые и усталые... Фу... Здесь все счастливые. А он еще не привык. Но привыкнет. Привыкнет и перестанет вот так. И останется нега...
Шумя сытыми двигателями, и оставляя длинный пенный след,  пронесся голубой трехпалубный катер с рубиновой полосой  на борту. В небе проплыл похожий на обыкновенную чайку альбатрос... Он привыкнет...
Вечером Романов сидел баре, посасывал «Мортель» и, слушая живой блюз (конечно, негры; конечно, в белых смокингах), смотрел на закат. Солнце село и оставило в небе ряд широких полос, начиная с багряной и заканчивая  перламутровой. Океан блестел, готовясь к ночи. Духота сменялась прохладой.
Рядом со  столиком Игоря сели те самые девицы из Германии. Но оказалось, что они не из Германии, потому что говорили по-английски. Одна из них (блондинка с белыми зубами) была слегка пьяна и мило поводила плечами в такт хриплым джазовым звукам.
- Тебе не кажется,  - громко сказала она подруге, кивая в сторону Романова, - что этот высокий молчун кого-то очень напоминает?
- Кажется. Он напоминает Дэппа в его лучшее время.
- Точно! А как ты думаешь, он нас слышит?
- Если не глухой, то слышит.
- А как ты думаешь, он нас понимает?
- Если знает язык, то отлично.
- А почему он может не знать английского языка? Это же дикость.
- А ты спроси у него сама. Видишь, он ждет.
Блондинка, встала, подмигнула подружке и, ломаясь, приблизилась к Романову. Глаза ее  блестели также, как и зубы:
- Простите, а вы не говорите по-английски?
- Да. Я не только говорю по-английски, но и  учусь думать на этом прекрасном языке.
- О! А я так не умею! Я вообще не думаю... – и блондинка засмеялась.
А за нею засмеялся Романов:
- Ваше имя, простите?
Пока налаживался разговор, совсем стемнело.  По периметру  соломенной крыши веранды зажглись неяркие, приятные глазу фонарики.  За их  разноцветной линией начинался  космос -  звездные бесчисленные россыпи, в центре которых  повисла Луна. Неестественно крупная, изнутри светящаяся золотым   фосфорицирующим светом, пустившим по мелкой ряби исчезнувшего океана широкую полосу приглашения...


От автора. Можно было приписать пожелание-рекламу: дескать, учите английский на курсах «EF», читайте и верьте всему написанному в журнале «Женские хитрости» или чаще смотрите кино... Или вывести сентенцию о роли случая в человеческой жизни. Или намекнуть, что мораль хороша только при малых оборотах, а нравственность – вещь относительная... Или коснуться  таких щекотливых для сочинителя тем, как  банальность сюжета, плагиат, неуемность фантазии... А можно было бы...  Но зачем? И так хорошо...