Колечко

     В камышах было особенно темно. И страшно. Уже смолкали птицы, природа готовилась ко сну. Вокруг ни души.  Длинные копья рогоза покачивались на ветру и шелестели продолговатыми  листьями, и это  не давало  сойти с ума.
     Поправив платок, девушка привстала, пытаясь разглядеть что-нибудь в полумраке. Да она и не готова была что-нибудь увидеть, скорее это было порывом внутреннего напряжения: одна, в темноте… Мало ли…
     «Что скажет папа?» - Горько подумала она. – «Уже бы и домой можно вернуться».
     Но возвращение домой было намного страшнее, чем это пугающее одиночество в придорожных зарослях. Она свернулась клубочком и задремала.
     Была Настена мала ростом, бледна, худа и неказиста. И когда возраст ей пришел заневеститься, она больше походила на мальчишку-малолетку, чем на претендентку в жены, какими были ее дородные румяные подружки.
     Время шло, к другим присылали сватов, игрались свадьбы. Ее бывшие подружки обзаводились детьми, полнели, становились степенными и важными, и только Настя ходила в девках, уже  не мечтая обрести свою семью.
     - Да ты,  дочка, не расстраивайся, - говаривал отец, - значит,  не пришло твое время, у каждого оно свое. Посиди еще маленько, пока не бросай меня. Успеешь. –  А сам мечтал о внуках.
     У Настены не было матери, так давно, что она ее и не помнила,  выросла наполовину сиротой. Отец не смог забыть свою суженую, овдовев,  жениться не захотел. Работал он в колхозе кузнецом. Жил зажиточно, все село шло к нему по мелким кузнечным делам, любая бы за него пошла. Но дочка была его единственной радостью. Характер он имел суровый, а рядом с ней  как будто сердцем светлел.
     Настя  росла, а Архип, так звали кузнеца, все больше становился угрюмым, понимал, что рано или поздно придется им расстаться.
     Чем бы это кончилось, если бы не случай. Прислали к Архипу из соседнего колхоза паренька для обучения кузнечному делу, высокого, крепкого, как раз для кузнечного дела. Парень оказался веселым, говорливым, и на гармошке сыграть и шутку отпустить, во всем мастак, ну, такой, какие девчатам нравятся.
     Вот Настя и влюбилась. Понятно, что чувствуя свою ущербность, она  ни на что не надеялась, но сердцу не прикажешь.
     И вот, наконец, в их дом постучались сваты, приехали из другого района, прослышав, что здесь засиделась великовозрастная девица. Жених был вдовый и искал хорошую добрую мать своим осиротевшим детям.
     Насте бы порадоваться, что хоть кому-то она сгодилась, но сердечко ее взбунтовалось, ну никак не хотелось ей предавать свою тихую мечту. Вышла она из дома под каким-то предлогом в самый разгар сватовства и побежала,  куда глаза глядят. Бежала долго, пока не  оказалась за околицей. А когда остановилась, то решила спрятаться и пересидеть, пока сваты не уедут.
     Утром, едва небо начало светлеть, Настя побрела домой. Пробиралась она огородами, перед тем, как войти в дом, долго заглядывала в окна.
     - Вернулась? – Услышала она позади себя строгий отцовский бас.
     Девушка потупилась. Отец был сердит, как никогда:
     - Я тебя что, неволю? Мне можно было сказать, что не хочешь? Никогда мне еще не было так перед людьми стыдно, до глубокой ночи прождали.
     Архип грузно поднялся с завалинки, на которой просидел всю ночь, и вошел в дом, бросив дверь нараспашку.
     Во двор Настена вышла только  вечером. А на улицу выйти боялась совсем. В доме кончилась вода, грязная посуда за весь день горкой высилась на столе. Но у колодца ее поджидали кумушки, моментально узнав о происшествии. И Насте, естественно, никак не хотелось с ними встречаться.
     Она сидела на лавочке у себя во дворе, рядом с ней стояли пустые ведра, а она все никак не могла решиться выйти за калитку.
     - Добрый вечер, - послышался ей знакомый голос, который показался ей музыкой. – Водички принести?
     И ловким движением Юраська подхватил пустые ведра, не дожидаясь от растерявшей девушки ответа.
     - Я к дядьке Архипу пришел, где он? – Спросил паренек Настю, ставя перед ней полные ведра.
     - Так он в кузне, - наконец обрела голос девушка.
     - Да? – Притворно удивился Юраська, присаживаясь рядом с ней. – Я здесь подожду, можно?
     - Ну, как, учишься? - Спросила Настя для того, чтобы хоть что-нибудь говорить.
     - Учусь. Смотри, что я выковал. 
     Юраська вытащил из кармана тряпицу и развернул ее. Внутри нее было колечко. Медное, маленькое. Оно было желтенькое и точь в точь  золотое.
     - Ах! – Вырвалось у Насти.
     - Нравится? Это тебе, надень, впору ли?
     На бледном лице девушки проступил румянец.
     Свадьбу не играли. Просто расписались,  и Юраська переехал к ним в дом. Местные кумушки, начав,  сплетничать по поводу Настиного отказа единственному жениху, позатыкали рты.
      Архип, наконец, дождался внуков. Посыпались они, всем на радость, как грибы после дождя. Их было уже четверо, когда кузнец покинул этот мир, поставив местную медицину в тупик,  которая так и не смогла определить  причину  его смерти.
     Напоследок,  кузнец взял слово с Насти и Юраськи, что они обязательно повенчаются.
     Прошло совсем немного времени,  и началась война. Юраську призвали  почти сразу. А через месяц ночью в окошко тихонько постучали. Заспанная Настя прильнула к стеклу и увидела мужа.
      - Мы тут недалеко, километрах в десяти стоим. – Шепотом рассказывал Юраська, боясь разбудить детей. – Я вот и прибежал повидаться.  Говорят, что утром большой бой будет, не знаю, останусь ли жив, может быть,  в последний раз видимся.
     Настя, беззвучно рыдая,  повесилась на шею мужа.
     - Не выстоим, уходите. Берите только одежду, да еще корову, без нее никак.
     Утром начался бой. Селяне замерли, прислушиваясь к грохочущей канонаде. Растерянные и испуганные, они не знали, что им делать, оставаться или собирать пожитки.
     Настя плакала и молилась. Бой не прекращался ни ночью, ни днем. Наконец, все стихло, и стало известно, что немцы прошли.
     Собрав только самое нужное,  Настя впрягла корову в телегу. В нее посадила маленьких, а старшие вместе с ней отправились пешком. По всей дороге сплошным потоком двигались люди и животные. Атмосфера подавленности сопровождала этот длинный обоз человеческого горя.
     Через два дня они приехали, наконец, на край Донбасса, в городок, где жила Настина бабка и немцы еще не прошли.  Бабка встретила их на дороге.
     - Чего ты сюда приперлась? – Недружелюбно сказала она. – Что, места ближе не нашла? И куда я такую ораву дену?
    Но, не переставая ворчать, всех накормила и разместила в  малюсенькой хатке.
     На другой день Настя пошла на угольную шахту искать работу. Шахты еще работали, но большинство мужчин ушли на фронт, их заменили женщины.
     - Мне в забое люди нужны! – Прокричал начальник, - ты на себя посмотри, какой из тебя шахтер? Ты же кирку не поднимешь!
     Женщина молчала, только жалобно смотрела и не уходила. Ей очень нужна была работа.
     - Хорошо, - сдался под ее взглядом начальник, - коногоном будешь.
     В те времена, когда техники почти не было, в шахту опускали лошадей, которых предварительно ослепляли. Бедные животные не только больше никогда не видели белого света, но и физически были словно погребены заживо, их никогда не поднимали на поверхность до самого их конца. В темных туннелях они перевозили уголь, а человек, который ими управлял, назывался коногоном.
     Домой она пришла веселая, но бабка не разделила ее радости:
     - Уморит тебя шахта, детей сиротами оставишь и на меня, старую, кинешь. Вот мне обуза на старости лет!  Ты хоть жилье попроси, может,  успеешь получить, все ж польза будет.
     Слепая лошадь выбилась из сил, как Настя ни старалась, лошадь не двинулась с места, потом грузно опустилась и закрыла глаза.
     - Миленькая, вставай! – Сквозь слезы кричала женщина. Она плюхнулась  на колени перед умирающим животным, окуная в угольную пыль и без того грязную юбку.
     - Все, - сказала подошедшая лампочница, - не поднимется, нужно кровь пустить, чтоб  на мясо, понимаешь? Сейчас кого-нибудь позову.
     Животное еще дышало, тяжело, с хрипами. Настя выла, не считая нужным сдерживаться. Она не только жалела лошадь, она жалела себя, почувствовав, внезапно, на глубине, под давящим угольным сводом, что счастливая жизнь ее кончилась, и теперь, как слепая лошадь, она обречена тянуть свою непосильную ношу, которую нельзя бросить, но и вытянуть будет почти невероятно.
      Машинально она тронула колечко, которое не снимала многие годы, и которое постоянно напоминало ей о любимом. Где он, что с ним?  Настя не знала. Она не получила от него ни единого письма.
     Домой она принесла кусок конины, который достался ей при дележке. Даже самому маленькому, Васе дали вареный кусочек, предварительно завернув его в лоскут ткани, соорудив,  таким образом,  соску.
     Но война догнала их и здесь. Пришли немцы и выгнали Настю с детьми и бабушку из дома в сарай.
     - Где молоко? – Кричал переводчик, пиная сапогами пустые горшки. – Сметана, масло? Ты все спрятала? – Он размахивал пистолетом перед лицом.
     Переводчик говорил на чистейшем русском языке, но носил немецкую форму, был ли он русским эмигрантом или приблудился к немцам во время войны, никто не знал, но был он злым, как цепной пес, похоже, выслуживался перед хозяевами.
     - Откуда, пан? – Плакала Настя?
     - Ты думаешь, что я дурак? Корова же есть!
     - Так она же не телилась, какое у нее молоко? Кружку надаиваю, ребеночку даю, он у меня совсем слабенький, болезный.
     - А при чем  здесь  телилась-нетелилась? – Переводчик выпучил глаза, - молоко давай!
     Настя пошла в сарай, куда их выгнали из хаты немцы,  и вынесла алюминиевую кружку с молоком.
     - Возьми, пан, - протянула она ее разъяренному переводчику.
     Но его эта кружка взбесила совсем,  и он стукнул по ней так, что молоко вылилось в лицо Настене. Она не посмела ни крикнуть, ни зарыдать, только слезы, катившиеся по лицу,  смешивались с молоком и капали на землю.
     Маленький Васечка болел. Если он кричал, то его хорошенькое ангельское личико синело,  и он начинал задыхаться. Его баловали потому, что ни при каких обстоятельствах старались его не огорчать, чтобы не закричал. Но он и так угасал.
     Маленькие детские ручки били по теплой мыльной воде, поднимая в воздух хрустальные брызги. Это радовало Васечку, повизгивающего от удовольствия. Настя намыливала тряпочку куском хозяйственного мыла. 
     - Матка, матка, - услышала она голос немца-повара, который наблюдал с улыбкой за купанием малыша. Он что-то сказал по-немецки и протянул ей упакованный кусок душистого мыла.
     - Нет, пан, не надо, - испугалась Настя, а вдруг ее накажут за то, что взяла что-нибудь у немца, или скажут, что украла? Тогда немец развернул мыло и начал его тереть по своей руке, показывая, что оно безвредно. Но женщина только наклонила голову и не подняла ее, пока он не ушел.
      Из-за угла хаты внезапно возникла фигура переводчика, с пистолетом в раках.
     - Ты что здесь устроила? – Закричал он, - Здесь офицеры ходят, а ты развела…
     - Мы же за углом, нас не видно…
     - Я же увидел!
     Испугавшись, Васечка закричал. Настя метнулась к сыну.
     - Ты куда, сука? Я с тобой разговариваю!
     Женщина прижимала к себе голенького мокрого ребенка, ее сердце стучало, пугая Васечку еще больше. Он начал задыхаться. В другое время она бы постаралась его успокоить.
     Переводчик будто не видел приступа больного ребенка, он все кричал, размахивая пистолетом.
     - Тише, тише, - шептала Настя, поглаживая маленькую мокрую спинку.
     - Это ты мне?!
     Васечку похоронили в саду.
     Как только выбили немцев, Настя засобиралась домой.
     - Все равно работы теперь нет, может письмо наш папка напишет, где он нас найдет? – Сказала Настена, прощаясь с бабушкой.
     - Смотри сама, а то оставайся, времена вон какие, вместе бы держаться надо.
     Но письма не было. И похоронки тоже. Значит,  была надежда, и Настя ждала.
     - А когда папка придет? – Спрашивали дети.
     - Когда война кончится, тогда и придет, - отвечала она.
     Но война все не уходила, пришла вторая оккупация, потом немцы снова ушла и пришли наши, а война не кончалась. Настя ходила по дворам, нанималась в работники. Кому глину намесить, кому навоз убрать. А пришла весна – начали нанимать огороды копать. Земля  оттаивала, а в огородах - сплошные могилы и немцев и своих.  Нога нет-нет да и провалится прямо в гниющие останки.  Многие боялись копать сами, нанимали.   
     Летом  Настя с подружкой собралась в город вещи менять. Детям работы надавала, чтобы не баловство времени не было. Пришли на станцию. Стоянка у поезда две минуты, а народу собралось просто тьма.
     - Как же все успеют сесть на поезд? – Удивилась Настя.
     - А все и не успеют, знаешь поговорку: «Кто успел, тот и съел»? – Засмеялась подруга. – Ну, все, идет, побежали!
     Поезд уже трогался, Настя вцепилась в поручни, нащупываю ногами ступеньку. Все, кажется,  нашла. Поезд набирал обороты, еще некоторые бежали, пытаясь заскочить, но многие уже стали расходиться с перрона. Мужчина, бежавший рядом с их вагоном, схватился за поручни, но места для ног совсем не было, тогда он схватил маленькую Настю за руку, столкнул с поезда, а сам  вскочил на подножку.
     Сквозь щелки глаз просочился свет. Вокруг было белым бело. И больше ничего. Настя снова закрыла глаза.
     - Приходит в себя, - услышала она женский голос.
     - Как же узнать, кто она? Кому-то сообщить нужно…
     - Может, сирота, вон какая щуплая.
     - Если так определять, то сейчас мы все сироты.
     - Может быть мать или бабка, отец, наверное, на фронте.
     - Смотрите, у нее колечко на правой руке, так она замужем? Сколько же ей лет?
     Разговор Настя слышала, но как бы издалека, она понимала, что речь идет о ней, но смысл доходил до нее медленно. Она снова открыла глаза и увидела над собой склоненные женские лица в белых платочках на фоне белого потолка.
     - Как тебя зовут, где ты живешь? – Спросила пожилая женщина. И этот вопрос поставил Настю в тупик. Она ничего не помнила, даже своего имени. От удивления у нее расширились глаза, ей очень нужно было что-то вспомнить, но что?
     - Понятно, - вздохнула женщина, - ничего дочка, вспомнишь обязательно, только не сразу. Полежи пока.
     Настя шевельнулась, чтобы приподняться, но боль во всем теле была настолько пронзительной, что она чуть снова не потеряла сознание.
     - Тише-тише, ты что… Тебя наш доктор чуть ли не по кускам собрал, спасибо, что жива.
     Только теперь Настена увидела, что тело ее все перемотано бинтами… ей нужно было вспомнить что-то очень важное, но что?
     Наконец, наступил день, когда старенький доктор разрешил снять бинты.
     - Можешь подвигать рукой, - сказал он.
     Женщина послушно согнула руку. На безымянном пальце мелькнуло потускневшее кольцо.
     - Дети! – Наконец, вспомнила она. – Они же не знают, где я!
     - Доченька, у тебя и детки есть? – Спросила пожилая медсестра.
     - Четверо! – Вырвалось у Насти, - нет, уже трое.
     Медсестра сочувственно погладила ее по плечу.
     Доктор позвонил в правление колхоза и попросил прислать за Настей телегу. Подруга вызвалась ее забрать.
     Она долго плакала, стоя на коленях у Настиной кровати, рассказывая, что все посчитали ее погибшей. Как поддерживали оставшихся одних  детей.
     - Прости меня, подружка, зачем я потащила тебя на этот проклятый поезд?!
     Выздоровление приходило медленно, кроме переломов, у Насти что-то повредилось в животе, каждый шаг давался с трудом, но молодость и жажда жизни брали свое. Старший сын пошел работать в колхоз, правда,  работник из него еще толком не вырос, но семью начал кормить.
     Война была на исходе, люди оживали, хозяйство понемногу начали восстанавливать. С фронта начали приходить мужчины. Сначала инвалиды, контуженные, а потом и здоровые. Правда, ждали уже не всех, и не только те, кому, что пришла похоронка.
     Настина подруга, Аленка, тоже не получала с фронта писем, однажды они перестали приходить и все, никаких вестей. Долго впустую выскакивала она к почтальону, пока не приняла она к себе однорукого солдатика, который не захотел возвращаться на родину, где потерял всю свою семью.
     Однажды директор колхоза вызвал Настю в правление и начал с ней трудный разговор:
     - Как здоровье, Архиповна? А дети здоровы? – Начал он издалека. – Ленька твой молодец, хоть и мал, а некоторым взрослым пример может показать, хороший из него работник выйдет, вот вырастет, надо бы его на кузнеца выучить, как думаешь?
     - Хорошее дело, согласилась Настя, - но ты же меня не за этим позвал, до кузнеца Леньке еще расти да расти, говори, зачем позвал.
     - Характер у тебя, Настя, Архиповский, - засмеялся директор. – От мужа твоего,  так и нет писем?
     Настена напряглась:
     - Нет, - покачала она головой.
     - А живете на что?
     - Думаю, что скоро смогу на работу выйти.
     - Да какой из тебя работник, - махнул директор рукой, - работу, конечно,  мы тебе подберем… Пособие тебе назначили на детей, за Юру, значит.
     - Так он же не погиб!
     - Ну,  так ведь и живым не объявился. Уже сколько лет прошло! Ты же понимаешь, что уже не придет?
     - Не понимаю, - выпрямила Настя спину вставая, да так, что осанка стала такой, как у прежней Насти, до болезни. – Придет, ждала столько лет, подожду еще немного. Война скоро кончится.
     Директор вздохнул, вот этого он и боялся:
     - Ты не для себя, для детей оформи, ведь голодаете. – Сказал он вслед уходившей Насте.
     - Колечко-то надень на другую руку, - учила ее Аленка, а то мужики подумают, что ты замужем и подойти не захотят. А их сейчас так мало осталось.
     - А я и есть замужем, - огрызнулась Настя. – И прекрати эти разговоры.
     - Зря ты так, тебе замуж выходить надо, а ты хоть и здоровьем слаба, зато какая красавица стала! Тебе твоих лет и не дашь.  Я вот нашла себе, хоть и с одной рукой, зато мужичок, и в хозяйстве очень даже ничего.
     - Шла бы ты домой, - тихо сказала Настя.   Аленку, как ветром сдуло.
     Долго Аленка боялась попасться Насте на глаза. Но тут случилось такое происшествие…! Вернулся с войны Аленкин муж, Николай. Был где-то в плену. Прибежала она к Настене, вся в слезах, за ее рыданиями не сразу можно было разобрать, что же произошло. А когда Настя поняла, в чем тут дело, то замолчала, поджав губы.
     - Они там дома, за столом сидят, ждут, когда я им ответ дам, а я не знаю…
     В конце концов,  Аленка осталась со своим одноруким, с ним она уже несколько лет прожила, а со своим родным перед самой войной расписалась. А дружба после этого случая Аленки с Настей совсем разладилась.
     Война кончилась, все, кто могли  придти с войны уже пришли. Ленька учился на кузнеца, младшие учились в школе. Настя работала в колхозе бухгалтером, называли ее теперь Анастасией Архиповной.
     Как-то, возвращаясь с работы домой, она увидела на лавочке у калитки мужскую фигуру. Сердце ее так и встрепенулось, она даже остановилась, не в силах поверить своему счастью.
     - Здравствуй, Архиповна, - встал ей навстречу мужчина. И Настя узнала в нем бывшего Аленкиного мужа, Николая.
     У Насти дрожали руки, когда она наливала в чашки чай. Слезы едва не заливали глаза.
     - Я вот, что пришел, - Николай поставил на стол бутылку, - не сердись, если вдруг обижу. Ох и ладная ты женщина, Настя, смотрю на тебя и сердце замирает… Ты одна и я один…  Вот и подумал я, может сойдемся, детишек поднять помогу, да и у меня семья появится, очень уж мне одиноко… - сказал и посмотрел на нее виновато. Но увидев ее мокрые от слез глаза, пропали все слова. Настя смотрела сквозь него и теребила на правой руке медное потускневшее колечко.
     Николай оглянулся в ту сторону, куда смотрела она и увидел на стене портрет, единственное, что осталось у Насти от ее Юраськи, да еще дети.
     Тихонько поднялся со своего стула Николай и неслышно вышел из хаты, опустив голову.