Гомеричество

Кто воспоёт гнев эгидодержащей Афины?
Вряд ли родился аэд, на это способный!
Сотрясая ударами ног крышу подземного мира,
Смертные дружно бегут от синеокой. Богиня,
Медными латами, круглым щитом, шлемом
Ярко блистая, как солнце, восходит на гору
(Не из макушки ли горной ты вышла, скорее,
Чем из макушки громовника Зевса?), оттуда
Видно далёкое море и крыши Пирея,
Виден Олимп, облаками надёжно укрытый,
И пастухи, что отару поспешно сгоняют в пещеру, –
Ждать Диониса, её оскорбившего бога…
Шлем свой богиня снимает. Совиные очи
Девы опухли и смотрят безрадостно-томно.
Часто она языком пересохшие губы тревожит.
Дыханье теснится в груди, словно в клетке
Сбитая птица машет крылом повреждённым.
"Где же ты, Вакх-Дионис, повелитель несчастных
Женщин, что деток своих побросали не евши,
Нравы, приличия, стыд, всё отринули бабы
Ради коварных цветочков твоих Антестерий!
Рвать, как волчицы голодные, мясо сырое зубами,
Перепиваться до оргии, до исступленья,
Чтобы случайного встречного гнать по лугам, как барана
Гонят их сёстры, что в серые шкуры одеты.
Если догонят – его не спасёшь… И насколько
Жребий его благороднее, смерть его легче,
Нежели эта, слепящая душу, пустыня,
Где оказалась я милостью Вакха… о, горе…".
Так восклицая, брела совоокая дева,
Будто во сне, ни полей, ни болот не минуя, упрямо,
Тяжесть брони возглавляя, на радость успевшим
Скрыться от гнева похмельной ткачихи Паллады.
С крыши Олимпа жестокие трезвые боги
Смехом её провожали и путь её длинный,
Трудный, извилистый… Потом облитая щедро,
Остановилась… И вовремя: чресла подставив пастушкам,
(Вдруг забредут – со вчерашнего много их бродит!),
Сам под кустом Дионис спит, как новорождённый,
Горя не зная. К нему загремела богиня,
Щит уронив и копьё на траву, – покатился далёко
Щит, – не найдёшь потом, Алалкомена!
Ей всё равно: разбудив винодержца хмельного,
Сильной рукой оторвав, как лозу, от лежанки,
Да хорошенько встряхнув, вопиет прямо в ухо:
"Ах ты, бесстыжий, пьянчуга, ты, дев совратитель!
Чтобы тебя самого покусали шальные менады!
Чем ты меня опоил накануне, признайся.
Я до сих пор половину себя не вернула,
Ту, где мозги…".
"Разбавляй на две трети, -
Молвит в ответ Дионис, не смутившись нимало. –
Опыт теперь уже есть у тебя – праздник чашек,
Хои сегодня, – так вот, повторить не мешает!".
"Хои… какие уж Хои, - вздыхает богиня, -
Мне бы дожить до захода и моря не выпить…
Кстати, скажи, – может, был ты, когда танцевала
Я при костре с… этим, как его…"
"Паном?".
"Пан это, значит… Ах, то-то… Ну-ну, продолжай же!".
"Именно так – "продолжай же" – ему ты вчера и твердила,
"Не останавливай танец". Ну, он и того… и продолжил…".
"Господи боже... Целительный Зевс Мейлихиос…
То-то, я помню, козла похотливые ноги
Тонколодыжную деву… Дыша виноградной
Смрадной отрыжкой, меня обмочил он всю сзади,
Это поганый обычай козлов перед сово… о, горе!".
"Полно тебе горевать! А давай, лучше выпьем", -
Так говорил безутешной богине хозяин веселья.
Кубок побольше подставил – и мигом наполнил
Ядом прозрачным и чистым, дарующим щедро
Юность – седому, бескрылому – крылья, и новую пару –
Парню и девушке… чем же ты хуже, богиня?
Выпей, и мерзкие думы покинут (на время),
И загорятся глаза… И священная нега
Членов коснётся усталых – и сгинет усталость!
Вот, пастухи уже тащат с вином бурдюки.
Лютни с тимпанами славят твою синеокость.
Кто-то под боком старается – брось ему кость,
Брось и ему, и тому… Наливается соком
Лоно, а волосы дыбом встают на спине у волчицы…
Где вы, вакханки, я с вами! Летите, как птицы.
Нам покорится сегодня носитель оружья.
Негде укрыться ему от безжалостных пленниц.
Алалкомена алкает… Есть в мудрости сладость,
Если её на две трети разбавить вином молодым.
"Что тебе, юный Гермес? Опять не хватило?".
"Да, там у Зевса закончилось, а продолжать…
Там из столицы пришли три такие девицы – Мойры!".
"Так сколько?".
"Дай пять! С первой получки…".
"Да верю… Пришли, если мало
Снова окажется…".
Где-то сова прокричала…
В этих лесах, или в тех…


2015.