Старый солдат

               


                АЛЬБИНА
                ШУКШИНА - ПРОСМИЦКАЯ

                Р А С С К А З из сборника "Мы жили в СССР"
               
                С Т А Р Ы Й  С О Л Д А Т.


                Посвящается замечательному человеку
                терпеливого поколения.

               
                – 1 –
               
     Как только спала августовская жара, и косые лучи вечернего солнца врезались в беленую стену деревянного дома со стороны огорода, дед усаживался на низенькую лавочку. Вытягивал покалеченную левую ногу, которая не сгибалась в колене из-за ранения в бедро.  Скрестив смуглые жилистые  руки на худой груди,  щурил черные круглые глаза, и не мигая некоторое время, глядел куда-то в пространство.
От прозрачного деревенского воздуха  душа отдыхала, впитывая полной грудью нежный пьянящий аромат, что тянулся от поспевшей малины, смешиваясь со свежестью,  не  созревшей смородины.
     Тем временем, взрослые дети и малые внуки, которые сходились к нему под вечер, тут же усаживались вокруг и поджидали новый его рассказ.
     Дед говорил медленно и внушительно. Слушая, дети мысленно словно шагали рядом, с родным добрым человеком. В те годы  он был  молод, с крепким  коренастым телом. На голове смоляные блестящие кудри.  Быстрые лукавые цыганские глаза  на смуглом лице.  По жизни он шагал весело и легко.
     Внуки, конечно, не знали, как  дед в те  годы, с задорной искоркой умел лихо отплясывать русскую чечетку. Даже был первым комсомольцем на деревне. Они многого не знали. Не могли прочувствовать  всю  тяжесть его жизни, которая выпала на долю этого терпеливого поколения.
        А когда ему было тридцать лет,  началась Великая Отечественная война. В последние дни, перед отправкой на фронт, двое старших детей впервые увидели его суровое, с печальным взглядом, лицо.
        Давно уже отгремели военные годы, но память о пережитом не давала покоя. Опустив посеребренную голову, чему-то загадочно улыбнувшись, дед тихо начал рассказ:
         – Я уже говорил, что на фронт пошел добровольцем  с первого дня войны. Из нашего небольшого южно уральского городка эшелоном прибыли в бурлящий Ленинград. К нам добавили еще, таких же новобранцев, как и мы.  Нас отправили поездом дальше. Не доезжая до одного осажденного города, наш состав остановился. Издали мы видели, как город горел. Огонь безжалостно лизал остатки развалин, превращая все в пепел.      Наши войска покидали горящий город. Нам был дан приказ высадиться из вагонов, чтобы  пешим ходом отступать вместе со всеми.
        Без сна и отдыха несколько дней мы двигались по болотистой местности. Шли все дальше и дальше. Но куда?
       Наконец, потянулись зеленые сочные луга. Теперь, все чаще встречались перестрелки. Отбивались от немцев и снова утомительный путь под палящим летним солнцем. Отдыхали редко.
       Где-то за полдень, перед нами раскинулось  огромное хлебное поле. Золотому морю, высокой крепкой пшеницы, не было конца. Мы продолжали идти.               
       Когда спала жара, на горизонте появилась небольшая деревушка. Я, как санинструктор, шел с санитарами вслед за обозами. Там лежали медикаменты, снаряжения и, измученные тряской, первые раненые.
           – Повязки поправить  бы надо, – обратилась, к   командиру обоза, молоденькая санитарка в мужской военной форме и белой косынке с красным крестом.
           – Надо немного подождать. Получили распоряжение. Привал будет в деревне, – ответил он, и широко шагая, прошёл дальше.
          Однако обозу приказали остановиться  за густым леском. Через зеленые кусты просматривалась молчаливая деревенская улица. Несколько наших солдат, держа автоматы в полной готовности, уже приближались к крайним покосившимся домишкам. Навстречу, со звонким лаем, выскочили две собачонки. Но из крестьян никто не появился. Разведчики прочесали каждый дом. Убедившись, что деревня пуста, скрылись далеко за околицей. Но, вернувшись, через некоторое время, доложили, что по дороге, с обратной стороны что-то, громыхая, приближается к деревне. Тут же поступила команда спрятать обозы глубже в лес. Остальным залечь в высокой пшенице.
         Скоро сумерки опустились на землю. Мы поняли, что наше командование решило запустить немцев в деревню. И, дождавшись полного размещения, атаковать противника. Пригвоздившись к земле, мы стали ждать распоряжение. В  страшном ожидании время, казалось, отстукивало очень медленно.
        – Скорее бы стемнело, – думал каждый из нас.
          Как только небо сгустило черные краски, и по земле поползла сырая прохлада, округа заполнилась страшным гулом. В тишину ворвались вражеские самолеты. Ниже шли «мессеры», выше «Ю-87» и «Ю-88», а совсем высоко кружился, как ястреб, корректировщик. Скоро услышали нарастающие звуки летящих снарядов.
         – Обнаружили что ли? – послышался чей-то голос из темноты.
         – Не… не похоже. Видимо для профилактики, чтобы пехота могла спокойно войти в деревню, – ответил другой.
         Не успели прозвучать голоса, как от взрыва  огромные комья земли свалились нам на головы.
         – Ну-у-у! Мать чесная! Лупит, паразит, – выругался кто-то позади
         Дав короткий обстрел с воздуха, самолеты двинулись дальше, держа  курс на восток.
         – Есть раненные?! – спросил я  санитара, который только что появился рядом под густым орешником. И не дождавшись ответа, добавил: – Пойдем, браток. Надо проверить.
         Пока добирались до пшеничного поля, санитар не переставал бубнить:
          – Спасибо туману. Ишь, как стелется по пшенице. Немец, видно, не приглядывался, куда бросал бомбы. Зачем ему? Самоуверенный, черт его побери. Жмет прямиком к своей цели. Давай! Давай спеши! Там и останешься вовеки веков, – помолчав, он добавил: – Аминь.
           Я слушал ворчание санитара Васильева и не переставал вглядываться в широкую ленту улицы, что разрезала деревню.
          – Теперь надо ждать сюрприза с того конца, – шепнул я почти под ухо своему спутнику.
Сказанное подтвердилось. Мы увидели силуэты камуфлированных самоходок. Одна, другая. Затем танк. Весь транспорт набит фашистами. С шумом они ворвались в притихшее село. Некоторое время вражеские солдаты оставались на местах. Только три, четыре фашиста с автоматами кинулись прощупывать дома. Убедившись в безопасности, дали сигнал на выгрузку. Что-то долго таскали, суетились, громко кричали. Уверенно, как хозяева, устраивались на ночлег.
         Дождавшись полной тишины и спокойствия, наши, что залегли ближе к деревне, получили приказ снять вражеских постовых.
         Молча, стараясь без звука, по-пластунски, прыжками и перебежками они быстро приближались к домам. В окнах ярко горел свет. Иногда доносились пьяные голоса немецкой речи. Наши ребята замирали в ожидании. Мы с Васильевым, тоже ползли по направлению к деревне. И когда появлялся какой-нибудь шорох, притаившись, прижимались к земле. Прислушивались то ли к опасности, то ли к биению своего сердца, которое так сильно стучало, словно, по земле отдавалось по округе.
          Впереди себя я заметил человека. В нем узнал доктора. Все врачи оставались у обозов, а этот шел в предстоящее пекло.
           – Васильев, ты не знаешь, почему Львовский с нами? – шёпотом спросил я  санитара.
           – Слышал, … он как-то сказал, что прежде нужно порох понюхать, а потом стать настоящим врачом. Какое наше дело? Главное, я уяснил, мы раненых перевязанных должны таскать к нему.  Он будет проверять и передавать в обоз.
            На наш разговор врач оглянулся. Через серую темноту, я увидел совсем юное лицо мальчишки. Он махнул рукой, и мы умолкли. Изредка я поднимал голову, вглядываясь, что твориться впереди. Пока было тихо.
           Но, вдруг, случилось непредвиденное. Осторожность нарушил пронзительный собачий лай. Со стороны домов раздалась пулеметная очередь. Теперь была дорога каждая минута. Морская пехота поднялась во весь рост. На ходу, сбрасывая бушлаты, и оставаясь в полосатых тельняшках, они с громким криком «Ура!!» двинулись на деревню. Враги не ожидали такой встречи, метались дворами, как загнанные псы.
           Мы, санитары, бежали следом. Подбирая раненых, уносили к бригаде Львовского.
           Страшнее всего нас поджидало другое. Никто не мог предположить, что на шум из соседней деревни, фашистам прибудет подкрепление. Ну и началось! Кромешный ад! Пули свистели где-то  рядом. От взрывов больно звенело в ушах. Засыпало землей. Я бегал, как сумасшедший. По лицу градом катил соленый пот. Мне, казалось, что стонут не только солдаты, стонала израненная в ночи земля.
          Изнемогая от усталости, еле-еле передвигая ноги, я снова тащил на горбу огромного морячка. И каждый раз, когда подбрасывал на спину тяжелое тело, он скрежетал зубами, но не издавал звука.
          – Стони, дружок. Стони, будет легче. В таком кошмаре тебя все равно никто не услышит.
         Изогнувшись под своей ношей, я уперся головой во что-то металлическое.
– Что за черт? – и отпрянул назад.
 Опустил осторожно раненного на землю, вгляделся в густую тьму. Передо мной вырос вражеский танк, с раскуроченной гусеницей.
– И тебе пришел конец! Отвоевал, проклятый, – со злостью проскрипел я, и, взяв свою тяжелую ношу, двинулся дальше.
           Перестрелка начала стихать глубоко за полночь. Выстрелы становились все реже и реже. И скоро совсем прекратились. Фашистов из деревни выбили, но знали, что этот бой был не последним.
           Оставшиеся в живых снова возвратились в пшеницу. Мы с Васильевым в темноте уложили уже перевязанных раненных на телеги и  отправились под кусты орешника.
            За  холмиком, в шагах тридцати, кто-то застонал. Слабый голос призывал на помощь. Прислушались. Жалобный звук то затихал, то вновь вырывался из души.
              Наш, – шепнул я Васильеву и хотел ползти.
             – Стой! Давеча видел там немцев. Они по воронкам прятались. Эти сволочи, так языка ловят.
             – А не ошибаешься? Вдруг там наш?
             Из - за бугра зов повторился, я не выдержал. Прыгая от овражка к бугорку, приближался к цели. Бессознательное бормотание было где-то рядом.
            – Наш, – обрадовался я, услышав русскую брань.
Одним прыжком был у распластавшегося тела. Привычным движением ощупал. Солдат был ранен в спину и, потерял много крови. Он подал слабый звук.
 – Молчи, браток, свои, – предупредил  я раненного.
 Вдруг, слева, наугад прокатилась пулеметная очередь. Пули просвистели над головой, и ушли в сторону.
– Правду сказал Васильев. Немцы не все драпали. Разбежались, как крысы по щелям, – подумал я про себя.
         С горем пополам, волоком таща тело, добрался до кустов. В темноте кто-то грубо    ругался. По голосу узнал напарника.
          – Что случилось?
          –  Перевязывай. В руку угодило. К тебе хотел ползти…
          – Как же не своевременно  тебя ранило, – и перевязывая, спросил: – Васильев, как думаешь, всех вытащили?
          – Кто его знает…. Темнота. Месяц взойдет, можно проверить.
          – Что-то доктора Львовского не слышно. Не видел?
          – Нет его. Погиб.  Угодило прямо в голову.
          – Как?! Погиб! Не может быть! Он же сидел в глубокой воронке.
          – Осколком.
          – Ай, ай, ай! Как жаль-то. Совсем парнишка... безусый. Студент, наверное, был. Зачем только с нами пошел? Жаль, – не переставал сожалеючи, качать головой.
          – Тихо, вы, мужики. Потрудились хорошо…. Отдыхайте. Завтра опять трудный день, –  повелительно кто-то прицыкнул в темноте.
           На взъерошенной земле наступила тишина. Скоро небо очистилось от пыли и гари. Даже разбежались и серые облака. Появились серебристые звезды. С пшеничного поля доносилось звонкое перебрехивание кузнечиков. Изредка выводила трель испуганная птица.
          
                -2-

         – «Что день грядущий нам готовит?» – прошептал Васильев.
           Ему не спалось. Видно, рана давала о себе знать. Растянувшись рядом, я тоже не мог заснуть. Опрокинутое ясное небо напомнило мою деревню. Трудную, но бурную юность. Казалось, было вчера. Так же лежали вдвоем, с братом, на душистом сене, в поле, после ручного кошения. Смотрели в небо и мечтали. Строили красивые планы. Мысленно путешествовали по России. Но вместо прекрасного будущего, жизнь  развела нас по дорогам войны.
            – Где ты теперь, братик? На каком фронте воюешь? – подумал я.
            – Белов, тебя Цыганком кличут. Ты кто по национальности? – перебил воспоминания сосед.
            – Русский, – и помолчав, добавил: – Говорили, что в нашем роду был прапрадед из цыганского рода. Видно, сильна их кровь. До сих пор, кто-то из детей рождаются черными. И сынишка мой, весь в меня.
            – А-а-а,  –  протянул он: – У меня тоже есть потомство. Дочка. Только родилась она без меня. Жена  пишет, вылитая в меня.
             – Выходит, не видел. Жаль.
             – Ты ранен. Теперь домой отпишут после госпиталя.
             – Белов, а кто были твои родители?
             –  Деревенские мы. Мать крестьянка. Отец был сельским учителем.
             – Почему был?
             – Он умер, – и помолчав, добавил: – В нашей семье было пятеро детей. Конечно, чтобы прокормить, содержали две коровы и несколько голов баранов. Началось раскулачивание. Нас посчитали кулаками. Хотели отобрать скотину. Отец расстроился. Пришел со школы, лег отдохнуть и больше не проснулся. Совсем молодой был. Наша мать осталась одна, с нами.
             – Раскулачили?
             – Нет. Посчитали ошибкой. Что толку. Отца-то не стало.
             – А у меня отец был священником. В эти страшные годы, его тоже убили. Но перед смертью над ним издевались. Отрезали уши и нос и водили по городу, на показ. Он умер от потери крови.
             – А дети? Их не признали врагами народа?
             – Нас сослали в глухую сибирскую деревню.
             Мы, с Васильевым, проговорили до туманного холодного рассвета. Не успело, на востоке зардеется небо, как на краю деревни снова разгорелся бой. Где-то рядом в воздух взметнулись столбы земли и обрушились на наши головы. Заметались и вздыбились лошади. Беспорядочно забегали люди. Все вокруг заполнилось ревом и страшным гулом.
            – Санинструктора ко мне! Белова ко мне! – пригибаясь, басом вопил офицер.
            – Я здесь. Слушаю вас глав военврач.
            – Коммунист?
            – Так точно.
            – Вместе с врачом Орловой забирайте обозы с ранеными и давайте, лесом, в обратный путь. Ищите медсанбат. Держите курс на восток. Мы попробуем задержать фашистов.
            – Коммунист! Обоз на твоей совести! – криком давал наставление офицер. На вид средних лет, коренастого телосложения. И подойдя ближе, тихо добавил: – Сам понимаешь, … ответственная будет женщина- врач. Она за раненных, а ты за остальное…. И за безопасность отвечаешь тоже ты. Ясно, солдат?!
            – Так точно! Ясно! – отрапортовал под козырек я, вытянувшись в струнку.
            – Не тянись. Подстрелят. – И по его закопченному лицу скользнула вымученная улыбка: – Ну! Давай! В путь! Прощай, браток. Не подведи.
                -3-      

     Тяжелораненых решили нести вручную на носилках. Остальных погрузили на подводы. Те, кто мог двигаться и держать оружие, пошли пешком следом. Всю процессию замыкали крепкие солдаты.
             – Васильев, давай на первую ведущую подводу.
             Но тут, неожиданно, откуда-то врезалась автоматная очередь. Я упал в высокую траву. Последовал взрыв, и огромные комья земли застлали округу. Впереди себя я увидел Васильева.
           – Ложись! – крикнул ему.
          Оглушительный повторный взрыв остановил бегущего. Он сделал неловкое усилие двинуться, ноги его подкосились в коленях, и рухнул на землю. Я кинулся к упавшему санитару:
           – Васильев! – И приподнял его голову. Она безжизненно повисла на моей руке. Быстро расстегнул гимнастерку. Из груди, в области сердца, сочилась кровь: – Мой, дружок. Как же это ты? – И сняв со своей головы пилотку, прикрыл его бледное молодое лицо.
            Спешно обоз снялся с места и двинулся в путь по бездорожью, по кочкам и буграм. Скоро перед нами простерлись топкие болота. Выбирая твердую почву, двигались вперед. Уставшие и грязные мы ждали вечерних сумерек. Наконец, от деревьев легли длинные тени, и на землю опустилась прохлада. Привал сделали у речушки, которая мирно несла свои светлые воды. Санитары тут же принялись поправлять повязки раненым. Несколько человек пошли искать брод.
            Моим напарником теперь стал веселый молодой, богатырского роста, Жунусов. Родом из Караганды.
            – Ты, случайно, не из шахтеров?
            – Так точно, «Цыганок»! – отрапортовал помощник.
            – Я Белов. А цыганок – шутка.
            – Извините. Не знал, – и солдат смутился.
            – Да чего уж там, … – спускаясь ближе к воде, проговорил я. И поглядывая вперед, добавил: – Если перейти речку и поляну, там снова лес. Стемнеет, перенесем раненых вручную…
             Не успел я договорить, как напарник дернул меня к себе за пышный куст.
 – Ты что!? – возмутился, было, я.
           – Тиши. Люди. Голоса. Кажется, по ту сторону реки, немцы.
          Действительно, ниже по течению, в кустарниковой ложбине, шли два человека. Их головы то показывались, то исчезали. Когда подошли ближе к воде, мы смогли хорошо рассмотреть. Это были немцы.
          – Вот гады. Разгуливают, как у себя дома.
          –  Эх! Сбить бы, – со злостью в голосе, прошептал сосед.
          – Нельзя. Не имеем права принимать бой. Сам знаешь, какие у нас вояки. Да и нам неизвестно. Сколько их?
         – Кинаус….
         – Ты чего материшься?
         – А вы откуда знаете?
         – До войны как-то в Узбекистане жил. Балакаю немного по ихнему. А ваш казахский, как видно, схожий.
         Я умолк, обдумывая дальнейшее действие.
        – Решено. Ждем темноты. Нужно быть предельно осторожными. Немцы, где-то близко. Ползи к обозам и предупреди, чтобы не высовывались. И притихли, как мышки. Я прослежу за немцами.
           Задуманный план удалось успешно осуществить. К рассвету наш караван был далеко от реки. Теперь впереди шла разведка из нескольких крепких парней. За ними медленно, длинной цепочкой передвигались мы. Тяжело  раненых пришлось переложить на повозки, а санитары взяли в руки автоматы. Они охраняли обозы с обеих сторон.
         Чтобы не сбиться с правильного курса, колонна придерживалась вдоль проезжей дороги. Но открыто выходить к ней боялись. Узнавали по тяжелому громыханию. Двигались молча. И только хруст сухих веток, скрип колес, да чваканье болотистой жижи раздавались по лесу. Привалы были редкими.         
         – Жунусов, что-то разведка молчит. Надо переждать. Да и люди порядком устали.
         Не успел я дать команду на передышку, как где-то справа заговорил пулемет. Потом последовал взрыв. Мы замерли. Ждем. По дороге поползло что-то тяжелое с лязганьем и рычанием. Грохот не останавливался. Опять разорвался снаряд.
          Взяв несколько человек, пригибаясь к земле и прячась за развесистыми кустами, мы стали пробираться к дороге. На открытой зеленой поляне, по другую сторону широкого шоссе мы увидели танк, с яркой красной звездой. Пламя охватило его бока. Люк был закрыт. Рядом стояла немецкая самоходка, превращенная в металлолом. Возле, на земле, убитые фашисты.
         Не долго раздумывая, из укрытия выскочила наша маленькая хрупкая санитарка. Быстро перебежала дорогу и кинулась к танку. В один миг, она была уже наверху. Нервно подергав тяжелую крышку и почувствовав, что не поддается, оглянулась назад.
        – Нюрка, подожди! Я сейчас! ... 
        Следом  бежал молоденький солдат. Скоро,  был рядом с девушкой. Люк был открыт. Санитарка нырнула в дым, который клубом валил из черного отверстия.
          С тремя обгорелыми танкистами, мы вернулись к обозам. Прибыла и разведка, которая доложила, что у дороги двигаться опасно. Пришлось снова уходить в глубь леса.
                -4-               
               
      Дед перестал рассказывать. Пригладил растрепавшиеся ветром седые волосы. Закурил папиросу, выпуская изо рта сизые клубы дыма.
         Дети и внуки в ожидании молча поглядывали на него. Только один, черноглазый, шустрый и самый меньший из внуков, неугомонно ерзал на месте.
         – Деда. Дед! Ну! Дальше-то?
         – Чего пристал? Что ты деду покурить-то не даешь! – успокаивал постарше, развалившись на траве у ног рассказчика.
         – Не спеши! И не галди! – вмешался его отец, удавшаяся копия цыганской породы, о которой хвалился когда-то дед своему напарнику Васильеву.
         – Дальше? Но что, дальше-то? Блуждали с обозами несколько дней. Куда ни ткнемся, всюду немцы. Казалось, что попали в кольцо врага. Но подстерегала и другая беда. Медикаменты были на исходе. Продовольствие тоже, заметно таило. Грязные, уставшие, не спавшие несколько ночей, мы потеряли надежду, что когда-нибудь наткнемся на медсанбат. Но, к нашему счастью, в одно из тяжелых утренних рассветов, разведка сообщила: 
        – Братцы! Мы спасены! Нашли!
        – Что нашли? – ели, ворочая языком, переспросил я.
        – Не что. А кого нашли! – кричал молоденький солдат с повозки.
        – А тебе-то, откуда знать?
         Но раненый показал рукой на взволнованных разведчиков, бегущих вдоль колонны и сообщающих о радостной новости. Теперь кричали все:
        – Наших нашли! Мы спасены!
       Уставшие люди ликовали. Они, словно, воспаряли, забыв изнуряющую голодную дорогу. Обляпанные грязью, запыленные, не узнаваемые, теперь ожили, прыгали и радовались, словно закончилась война. Но война-то только начиналась. И таких дорог будет не мало на нашем пути. Они еще все впереди.
       – А где Жунусов? – обратился я к солдату, который шел позади.
       – Я вас слушаю.
       Оглянувшись, и задержав взгляд на его лице, я тоже рассмеялся. Его было трудно узнать. Оно стало еще чернее и скривилось от усталости.
       – Чего смеетесь, санинструктор? Страшный?
       – Извини, брат. Я не лучше тебя. Всех нас порядком потрепала дорога. Ничего дорогой. Сейчас мы в баньку сходим. Главное прибыли и всех раненых доставили живыми.

       Старый дед снова умолк. Обведя взглядом присутствующих, он чему-то улыбнулся:
        – На сегодня хватит. Оставим рассказ на следующий день. Договорились?
          – Деда, а ты орден «Ленина» за это получил? – допытывался средний внук, что лежал на траве.
          – Орден не получают. Им награждаются. Награждают перед строем, дивизией.
          – Расскажи, за что тебя наградили?
          – Нет, внучок, ни за этот путь. Орденом наградили в январе 1942 года. А я вам рассказывал про сорок первый. Но об ордене в следующий раз. А сейчас пора в дом. Бабка с ужином заждалась.  Потом, вам еще отправляться по домам. Уже поздно. Детям пора спать. Завтра много дел. Надо и взрослым отдыхать.
          Опустела скамейка, и место, где сидели домочадцы. Притаился огородный участок, с овощами. От вечерней серости потемнели кусты смородины и малины. Погрустнели низкорослые яблоньки. Тишина окутала округу, прислушиваясь, как еще долго копошилась жизнь за толстыми деревянными стенами дома. За кольчатым забором обезлюдела деревенская улица. И только одинокий лай собаки иногда оглашал влажный вечерний воздух. Звуки замолкали, и опять наступала тишина.
                -5-
                – Вторая часть. –

           Каждое утро, с первыми лучами солнца, дед выходил на свой участок в шесть соток. Вытянув больную ногу, усаживался на любимую лавочку. Некоторое время курил, с удовольствием выпуская сизый дым  сквозь пухлые темные губы.
               
           Почувствовав кормильца, к нему слеталась стая диких голубей, которые жили в этом доме на чердаке. Хозяева менялись, а беспризорные птицы оставались. Постепенно привыкали к новым жильцам, даже подпускали к себе и брали корм из рук. Дед знал голубей каждого в отдельности. Определял пары, у которых были уже новые птенцы. Сильно переживал, когда заметил, что у одного хохлатого самца пропала самка, и голубь тосковал, превратившись в «мокрую курицу». Дед старался его кормить больше других, но тот отказывался есть.
         – Не волнуйся, брат, время излечит твои раны. Ничего. Ничего. Найдешь себе другую подругу.
        Остальные голуби, насытившись, усаживались на край бочки, воркуя, долго пили воду.
        Некоторое время дед следил за поведением птиц, потом его мысли уплывали куда-то в прошлое. Скрестив жилистые, со смуглой кожей, руки на сухой груди, он смотрел в одну точку. Его, когда-то смоленые кудри, превратились в пепельный цвет, и теперь не вились, как прежде. Душа этого человека давно угасла. Жизнь неистово кувыркала по дорогам неустроенности. Возвратившись, домой с фронта больной и израненный, не мог найти работу. Кому нужен такой человек? Пенсия по инвалидности была на столько мизерная, что хватало только на курево. Вначале жили в российском городе, потом переехали в Казахстан. И везде одинаково.  Такая жизнь разучила его верить во что-то справедливое. И семья, из шести человек, всегда переносила нужду. Безработный, он оказался в роли домохозяйки, а жена главою семьи, носительницей денег. Она работала учителем в две смены. Давно смерился бывший «огненный» человек с унижениями. Жил тихо и мирно. Ни от кого ничего не требуя. Привык и к упрекам жены, за то, что не может добиться  квартиру для большой семьи.
          – В городе всего два героя войны. Да ты с орденом «Ленина». Может быть, сходишь в военкомат, попросишь квартиру. Надоело жить в неблагоустроенной коммуналке. В одной комнатке шесть человек. Днем-то все разбегаются, а ночью ходишь по головам. Кровати поставить некуда. Как раз, в новом микрорайоне сдается новый дом. Сходи, отец.
          – Что толку ходить? Ты же знаешь, что ответили в прошлый раз. Они сказали «Ждите».
          – Сколько ждать-то? Уже дети взрослые, а мы все ждем. Надо уезжать из этого города.
           Шли годы. Стали уже разлетаться и дети. Старшая приемная дочь вышла замуж. Женился  довоенный сын. Остались два  послевоенных молодца. Скоро и они  ушли служить в Армию. И остались пенсионеры одни в своей коммуналке. А тут и внуки появились. У дочери двое, да у сына трое сыновей. Опять старики стали не одинокими. И коммуналка вновь ожила детскими голосами. Только вот беда. Очередь на получение отдельной квартиры, так и не подходила.
            В поисках лучшей жизни дочь с семьей переезжает в Сибирский райцентр. Обстроившись, она пригласила родителей в гости. Приехали, посмотрели, понравилось, и решили старики тоже перебраться в красивые таежные места. А тут, случайно подвернулся дешевый домик. Заняли деньги у родных и купили. В шестьдесят один год, дед стал обладателем своей маленькой, но уютной усадьбы. Решили жить за счет огорода, а пенсии откладывать, чтобы расплатиться с долгами.
         Покупая дом, соседи жаловались, что по какой-то  непонятной причине, в нем жильцы не задерживаются. Новые хозяева были не суеверными. На предупреждение не посмотрели. Лучшего счастья они не видели, и эта покупка их радовала.
        – Ну…, мать, наконец-то мы с тобой разбежимся по разным спальням. Правда они крохотные, но нам хватит. Входит кровать и столик, и то хорошо. Что нам еще надобно? Зато есть зала. Гостей есть, где встречать. Крохотная кухонька. Кушать будем в большой комнате. Зато  есть крытый двор. Есть где хранить дрова. Не будут мокнуть под дождем и не завалит зимой снегом. Даже есть своя баня. Настоящая деревенская. Топится по черному. Париться будем. Ну, мать! Заживем мы с тобой на славу. Даже сарайчик есть. Кур разведем. Свои яйца будут, – от всей души радовался дед. И помолчав, добавил: – Твою пенсию, в восемьдесят рублей, да мои сорок, мы будем копить.
               
     За свою трудную жизнь дед научился молчать.  Не выражал своё недовольство вслух. Даже не роптал, когда ему перестали платить за орден «Ленина». Правда, копейки, но для него эти деньги, что-то значили. С годами  военкомат  прекратил поздравлять его и с днем «Победы». Но зато, переезжая на новое место жительство, дед не стал вставать на партийный учет.  Теперь он обычный беспартийный гражданин своей великой Родины.
          – Ничего отец, как-нибудь проживем за счет огорода, – успокаивала старая грузная женщина: – Я устроюсь опять на работу. Пока есть силы, поработаю. Возьму, правда, один класс. Два не потяну. Старею. Как всегда, на тебе будет домашнее хозяйство, а за мной деньги.               
      Прошло тридцать лет, как закончилась война, но рана на ноге  не давала деду покоя.  Два раза ложился  еще в Казахстане, в госпиталь «Инвалидов Отечественной войны», чтобы вылечили, но все безрезультатно.
           И теперь, когда приобрели свой домик с земельным участком, ему приходилось всю работу проделывать, ползком, волоча за собой ногу. Ему было трудно, но он терпеливо молчал. Не валялся в постели, не раскисал. Даже мыл полы, стирал, готовил обеды. Трудился, сколько хватало сил. Не желал быть нахлебником у жены.
            Земельный участок заставлял его  вставать  утречком рано. Но прежде чем браться за дела, он  кормил голубей.
           Вот и сегодня, первая работа сделана. Сидя на лавочке, он ждал, когда  выплывет солнечный диск над лесным горизонтом. Первые скользящие лучи  хорошо высвечивали на огороде, где  ботва, а где  сорняк. Любуясь зеленым ухоженным участком, дед радовался своим достижением.
                -6-               
                – Часть третья- –
       
         Быстротечно человеческое время. Не  успеешь оглянуться, как за летом промелькнула осень. На смену подкатила снежная холодная зима. Потянулись долгие однообразные скучные дни. И только весело потрескивали сухие дровишки в галанке, выбрасывая из открытой дверки золотистые искорки.
         – Мать, мне кажется, нам не хватит дров. Надо бы уголька подкупить.
         – Если надо, значит надо. Поговори с соседями, может быть, есть у кого лишний.
         – Я так и сделал. Есть уже наметка. Правда, далековато возить. И в гору. Особенно плохо у нашего дома. Большой бугор.
         – Может быть, подводу нанять?
         – Ну, что ты! Я сам на санях перевезу. Куда мне торопиться. Потихонечку перетаскаю.
         – Давай детей попросим помочь. Зять да сын помогут.
         – Не надо. У них своих забот хватает, – решил дед. 
          На следующий день впрягся в работу. Воз за возом, тянул сани в гору по заснеженной дороге. А трудно было приговаривал:
          – Давай! Давай! Милый дружок, в войну не то бывало.
          И сверлило в памяти одно воспоминание, которое не мог  забыть всю свою жизнь. Этот бой снился ему почти каждую ночь. Особенно в те моменты жизни, когда душила обида за себя и тех, кто остался  навсегда на том поле. По сей день, он слышал, как свистели пули под самым ухом. Не переставая, рвались снаряды, высоко взрыхляя снег с землею и обрушиваясь лавиной на голову. От бесконечного гула хотелось глубже зарыться в холодное месиво, смешанное с  человеческой кровью. Казалось, не хватит сил пережить этот ужас.
           – Ничего. Мы все перенесли. Мы все сможем, – повторял дед вслух, когда сани не желали двигаться вперед.
           Веревка на плече трещала, и вот-вот порвется и тяжелый груз с углем скатится вниз. И опять…все сначала.
           – Давай! Давай! Тяни. Ты можешь! – подбадривал он сам себя.
          А в глазах стоял бой. В то время он служил  в частях связи. По цепочке передали, что Белова вызывают к командиру. Ползком добрался до заснеженного блиндажа и нырнул в дверь. При его появлении  командир некоторое время молчал, словно раздумывая, с чего начать:
          – Связист?
          – Так точно!
          – Отлично. Скажу откровенно. Задание очень сложное. Мной посланные связисты… несколько человек… не вернулись. Сложили головы, как истинные защитники Родины. Необходимо во что бы то ни стало наладить связь. – И  подойдя к смотровой щели, подозвал его: – Смотри. Видишь речушку? Лед разбомбили. Обхода нет. Придется речку переходить вброд. Сегодня не так уж холодно. Всего 20 градусов мороза. Зато без ветра. Понимаю. Трудно. Но война требует. Время не ждет. Документы и партийный билет оставь. Для согрева возьми фляжку со спиртом. Выполняйте приказ.
          – Есть, товарищ командир!
         И пополз солдат через снежные бугры и взрыхленные застывшие кочки. Где-то пригибаясь перебежками, прыгал от воронки к воронке. Так добрался до обрыва. Затем скатился к самой реке. Зловеще, со льдом, плескалась вода. Над рекой стелился  молочный туман.
          – Как быть? Раздеться или нет?
          Быстро раздевшись до гола. Сверкая голым задом и подняв над головой скрученную одежду, телефонный ранец и автомат, медленно начал погружаться в ледяную кашу. Тело тут же сковало холодом. Острые льдины бились в поджатый живот. Вдруг, где-то рядом просвистела пуля.
          – Кажись, засекли, сволочи, – проговорил он вслух.
          Пришлось погружаться в жгучую воду по самое горло. Тело ныло от холода. Казалось, застывала вся внутренность. Ноги сводило судорогой. Но он не переставал  повторять:
          – Только бы не подстрелили.
          С правой стороны река изгибалась. Вместе с льдинами его уносило за поворот. Снайпер перестал щекотать нервы. Однако он  боялся высовываться.  И только голова с вещами  продолжала плыть над водой, будто, на льдине движется непонятный темный комок. Ему повезло. Река оказалась не широкой и не очень глубокой. Помог и туман. Оторвавшись от преследования пуль, теперь можно выходить из воды. Однако, для осторожности, прислушался. Пошевелил своим свертком. Выстрелы не последовали. И убедившись, что в безопасности, щелкая зубами, положил вещи на льдину, которая крепко прилипла к берегу. Развернул одежду. Старался одеваться  сидя. Чтобы согреться,  из фляжки отпил спирт. Но тело продолжало судорожно дергаться от холода. Не раздумывая, протер спиртом грудь, особенно  в области сердца и руки. Не пожалел потратить  и на ноги. Постепенно пришел в себя. И когда оделся полностью, проглотив несколько глотков спирта, стало совсем  легко.  Горело  внутри и снаружи.
         – Один рубеж пройден. Теперь бы добраться до оборванных проводов,– решил он и, ползком, оглядываясь по сторонам, взобрался на заснеженный обрыв.
                -7-         

      Выйдя на открытое пространство, связист понял, что находится на таком месте, где его видно со всех сторон. Впереди лежали трупы  собратьев по оружию. Один из них обледенел в одежде. Другие повторили переход реки таким же способом, как и он. Убитых солдат оказалось больше, чем он  предполагал. Теперь перед ним стояла цель, понять, где караулит снайпер? Подполз к первому убитому. Быстро ощупал. Нашел рану. Она была с правой стороны. Взвалив тщедушное тело на себя, стараясь прикрывать свой бок, в который может получить пулю. Он медленно пополз. Догадка оправдалась. Пули тут же изрешетили мертвого «спасителя». В голове сверлила одна мысль, чтобы не подстрелили.
            Наконец, цель была благополучно достигнута. Наладив связь, тем же способом и тем же путем отправился в обратный смертельный путь. И каждый пройденный дюйм, он благодарил мертвого парня, которому не суждено было выполнить приказ и главное, остаться в живых. Но он спасал теперь последнего, простого парня из деревни. Убитый не будет знать, что останется в памяти до конца  дней, и тот будет благодарить его за спасение.
            После окончания боя, январским утром, сорок второго года, перед всем строем вручили  связисту Александру Белову за выполненную работу -  медаль "За Отвагу". Только в душе солдат разделил эту заслугу между всеми, кто остался лежать там, за рекой, на снегу. И особенно эта заслуга принадлежала тому, кто не по своей воле, своим застывшим телом  спас его от смерти. Мертвый, незримой силой, помог остаться солдату в живых. Деду было в ту пору всего тридцать один год.
         Смертельные рубежи остались давно позади.
         И сейчас, ровно через тридцать один год, тоже январским  днем, он вновь тянул, упираясь в снег раненной ногой, только уже другую, непосильную лямку с санями. Скользил в гору и вспоминал своего «спасителя». 
        Вечером, уставший, он рано лег в постель. Но заснуть не мог. Ныла рана и болела душа. И как-то по-особому щемило сердце. Скорее сковывала тупая боль. Это состояние он расценивал от усталости. Но почему-то присутствовало какое-то непонятное предчувствие. От бессонницы бес конца впадал в воспоминание о войне.
        Особенно нахлынул тот момент, когда войска были уже у стен Берлина. Путь лежал через сопку. Но там, в блиндаже, залег вражеский пулеметчик и не давал отряду пройти. Посланные солдаты на ликвидацию пулеметчика, оставались безуспешными. Кто уходил, больше не возвращался. И вновь досталась работа Белову. И здесь была одержана победа. За доблестные заслуги перед строем  объявили о награждении его  «Красной звездой». Но орден предстояло получить в штабе. На следующий день он отправляется в штаб, который располагался в блиндаже. Не успел  дойти до  него, как, в туда  попал снаряд.  Штаб разлетелся в разные стороны. Белова тяжело ранило в ногу. Перелом бедра. Его отправили в госпиталь. Об ордене не хотелось думать.  После госпиталя комиссовали домой.
                -8-      

      Старый солдат не жалел о том, что не получил награду. Главное, остался живым.
           – Деда, если бы ты имел и этот орден, то был бы Герой войны? Нам в школе так сказал военком, – спросил  один из внуков.
           – Главное не награда. Надо быть просто настоящим Человеком.
          
          Перевозка угля сильно  надломила здоровье деда. Три ночи он не мог сомкнуть глаз. И все три ночи по потолку раздавался непонятный стук. Кто-то бил, как молотом. Вначале, он думал, что  ветром  раскачивает  дверку, которая прикрывает вход на крышу. Залез, проверил. Она, как была прибита с осени, так и оставалась на месте. Тревожный стук продолжался каждую ночь.
            – Мать, ты спишь? – спросил  дед жену из своей спальни.
            – Нет. Не сплю, – отозвался властный женский голос.
            – Ты слышишь?
            – Слышу. Не глухая. Ну и что? Опять придумал какую-то фигню? Не городи ерунды. Предрассудки. Голуби прыгают. Стоит обращать внимание. Спи. И мне дай спать.
         Целую неделю, каждую ночь, продолжались стуки в потолке.
         Но однажды, утром, дед не мог подняться с постели. Сердечная боль сковала грудь. Вызвали «Скорую помощь». Только деревенские врачи не всегда торопились к больному. При том, к старому человеку. Дед сильно закашлялся и затих. Пока приехала «скорая», его сердце больше не билось.
        Старый солдат не успел рассказать детям и внукам за какой подвиг  получил орден "ЛЕНИНА". Только позже они узнали его героический труд. Дед в то время находился в санитарном отряде. Шли страшные бои с противником. Он получил задание вывести раненых солдат дальше от поля боя. Приказ был выполнен. Было спасено около ста раненых солдат, вместе с их оружием. За это командование 163 полка наградило БЕЛОВА Александра Федотовича (рожд.1 марта 1911 года) великой наградой орденом "Ленина".
       Так ушел из жизни в мир иной человек, который прожил честную трудную жизнь. 
        Он скончался 5 февраля 1973 года. Не дотянул до 1 марта, когда ему бы исполнилось 62 года.            
       Успокоился старый солдат. И хранит его сон голубая металлическая оградка. Весной  напевает свои угрюмые песни одинокая береза.
       Сбылись слова из песни, которую любил петь дед: «И могила травою зарастет»

                Посвящается второму отцу:
                (Стих взят из моего сборника
                "Зеркало судьбы)


                Не кровным мне отцом он был
                Но как родную дочь любил.
                Косички в детстве заплетал,
                Кусок последний отдавал.
               
                Был ранен в ногу, все страдал,
                Судьбу не клял и не ругал.
                Виной всему была война,
                Сорок четвертая весна.
               
                Ребенком я тогда не знала,
                Судьба сиротство предписала.
                Особый был мне дан венец,
                Второй не кровный был отец.

                По вечерам, прейдя к отцу,
                Мы обращались, как к творцу,
                Просили сказку рассказать,
                Её красивей сочинять.

                Отец любил и трех сынов.
                Сказанья плел для крепких снов.
                Под эти звуки засыпали
                И в мир прекрасный уплывали.

                Минули детские года,
                Но, словно было, все вчера.
                Опустел наш Отчий дом.
                Отца не стало больше в нем.
                30.10.1976г.
               
Рассказ написан- 9 мая 1973 года.
(Посвящается замечательному
человеку, второму отцу)