Моя встреча с Лио Кастели

Кто такой Лео Кастелли?

Вот что написано в «Нью-Йорк таймс» в некрологе  на смерть этого человека:
«Лео Кастелли, Нью-Йоркский   деятель изобразительного искусства, который сыграл экстраординарную роль в  становлении современной живописи, которому обязаны  всемирным признанием   такие художники, как как Джаспер Джонс, Роберт Раушенберг, Рой Лихтенштейн,  Франк Стелла и другие, умер в субботу  ночью в Нью- Йорке,  в своих апартаментах. Ему было 91 год.

Господин Кастелли появился на сцене мирового искусства, как один из самых влиятельных деятелей,  в средине 20-ого века, в конце пятидесятых, когда абстрактный абстракционизм  достиг своего апогея. В последующие декады он пропагандировал и утвердил  поп-арт, нео-экспрессионизм, минимализм, и другие течения. Он был устроителем персональных  вернисажей  выдающихся американских художников., Он привлёк внимание к Анди Вархолу, Элсворс Келли,   Дональду Джуду, Дану Флавину  Ричарду Серра  и другим.»

Другими словами, Лео Кастелли  был королём, Великим императором мира искусства, или вернее: его волшебником изумрудного города, потому как, искусство, будучи  либеральным и прогрессивным по сути своей, не может признать короля или монарха.
Этот мир должен был быть богемным, анархичным, хаотичным, эксцентричным, не признающий диктатуру, во всяком случае - теоретически. Это должен был быть мир, где фантазия и воображение превалируют над здравым смыслом. 
Лео Кастелли был сделан из того же теста, что и Гийом Аполлинер, с небольшим отличием -  даром зарабатывать на этом деньги,  и очень большие деньги для себя и для художника.
Начиная с 60-ти десятых  имя  каждого  известного художника, так или иначе, были связаны с Лео Кастелли. Мир изобразительного искусства был невообразим без этого человека. В этом мире  преобладали творческие концепции, которые Кастелли создал и «запустил»  в сознание профессионалов и широкой публики.


В резком контрасте с Лео Кастели я  была неизвестной, нищей, и абсолютно не авторитетной. Я была никем. Даже не считала себя серьезным художником – так,  неопытной провинциалкой с непонятными амбициями.  По-правде говоря  -  провинциалкой вдвойне.
Я родилась и была воспитана в России, под прикрытием железного занавеса, который не пропускала информацию о Дали, Шагале,  Лихтенштейне и сотни других.  О сюрреализме, о поп-арте, других модных течениях я слышала краем уха, но не видела. Более того, даже работы русских художников  -   Малевича, Филонова пылились в подвалах русских музеев, хорошо припрятанные от ничего не ведающей публики.  «Suprematism»  было словом с иностранного языка. Оно  отсутствовало в русских толковых словарях.

С другой стороны у меня была возможность посещать одни из лучших музеев мира, расположенные в. Ст. Петербурге и Москве. Я в прямом смысле касалась холстов великих мастеров, (Леонардо да Винчи, Тициана, Рубенса, Рембрандта),  а они эмоционально касались меня.

Моя провинциальность была усиленна фактом эмиграции  вместе с родителями в Израиль.

В начале 70ми десятых  Израиль ещё  не был государством. Израиль был в процессе созидания.  Эмигранты с Ирана, Йемена, Марокко, Венгрии, Болгарии, России привезли с собой национальную кухню, одежду,  культурные традиции. Вернее отсутствие таковых. В Израиле  не было своей школы живописи. В Израиле не было оперного театра, не было цветного телевидения, не было кино. А то, что было,   - так самодеятельность, на любительском уровне. Израиль семидесятых был крошечным,  нищим государством, страной  солдатов и фермеров.

Что же касается изобразительного  искусства всё происходило в другом месте. (в основном в Нью-Йорке), и  меня тянуло в эпицентр.  Мне было ясно, что Израиль не был местом для развития моих артистических способностей и амбиций.
Тогда я собрала свои вещи, несколько картин, которые поместились в ящик, сбитый из старых досок, отправленный  в багажном отделении,  и уехала… 

Летом 1990 года я прибыла в Нью-Йорк.  Следующим утром город моей мечты – фантастическая столица мира то, чем Париж был вначале века, предстал передо мной в золотом тумане Нью-Йоркской гавани. Знаменитая леди приветствовала меня, подняв высоко поднятым  факелом.

Уже в первой недели своего перебивания в Нью-Йорке я стала показывать портфолио своих работ владельцам и кураторам  разных галерей Со-Но. Третья или четвёртая галерея, которая находилась на Вест-Бродвее, сразу предложила мне участие в групповой выставке.  Моя мечта сбылась. Предложение было принято мной с неописуемой радостью.
В 1993 году я уже работала с двумя галереями  Z-Gallery и  Walter Wickaiser Gallery. Мои картины  выставлялись, и время от времени продавались.   Но, как ни странно,  это не доставляло мне ни удовлетворения, ни радости.
Элементарные подсчёты показали, что если в   Нью-Йорке имеются приблизительно 300-400 престижных галерей, и  каждая из них приблизительно выставляет работы десяти – двенадцати живописцев, то число художников, работающих в этом городе исчисляется тысячами.

Число стилей, которые представляли эти художники  были ограничены до 5-7:  абстракционизм, экспрессионизм, поп-арт, модные фотонатурализм и  ещё несколько более экзотических – как кинетическая живопись, или,  вдруг привлёкший внимание – соцреализм.   Это значило, что множество моих коллег работали в идентичном стиле и мало отличались друг от друга.  Я не могла запомнить их  фамилии, потому что не могла  различить их друг от друга.
Кроме того было что-то общее для них всех -  эквивалентность мышления, вымученная оригинальность,  однообразие идей, и самое ужасное, просто, - плагиат. Если идея или тема становилась продаваемыми, как например: витрины Парижских кондитерских и кафе.  Их начали писать многие. Довольно успешный художник посоветовал мне походить по галереям, посмотреть, что коньектурно на данный момент и «печатать» в том же духе

Мне же хотелось  выделяться, поражать уникальностью.  Я бесконечно экспериментировала, меняя техники, тематику, концепцию, эстетику своих полотен.
Из тонких кусков  шёлка, пропитанных разными красками, которые свободно разливались и по ткани, я собирала человеческие фигурки, как puzzles. 
Тем не менее, я не отличалась от других.  Другие, как, Джулиан  Шнайбель, известный Нью-Йоркский художник, бил дорогую посуду, под аплодисменты богатой публики клеил осколки на холст, создавая фигуративные образы. В этой технике он написал портрет Версачи.

Но всё это меня не удовлетворяло.

Если я хотела прославиться, я должна была как-то  привлечь к себе  внимание. Но как?
Может быть снова отрезать ухо? Слишком банально и делалось до меня.
Тогда   какой-нибудь другой орган?  Эта идея была    отклонена до того, что она появилась. Я не выношу кровь, боль и любое издевательство над собственным телом, включая татуировку.
 
А может, подражая  другим  знаменитостям, использовать провокацию общественных норм, выставив на обозрение разлагающиеся туши животных, препарированные лягушки и кролики: или скульптурную композицию из коровьего навоза:  что-то уродливое и вонючие.

Но я давно вышла из этого возраста, когда пачкаются , простите, дерьмом.  Слишком инфантильно.

Следующая идея -  спрятаться под чадрой восточных женщин и пройтись по 5-ой Авеню в знак протеста против притеснения женщин. Или наоборот, прошагать по Бродвею абсолютно нагой в знак  солидарности  с  правами гомосексуалистов  и лесбиянок.

Но и это было не для меня. Я иногда не смогу спекулировать  верой, идеологию, религией,  мировоззрением, чтобы привлечь  внимание к своим работам. Мои работы должны привлекать внимание к себе сами по себе, выражая мои веру, мысли, мировоззрение.  Хотя другие это делали  - Дали, например, художник, которого я обожаю, и человек, которого презираю.  Презираю именно эпатажные штучки. Они ему были не нужны.
 
Остаётся другой способ -  попасть в  престижную  галерею. Это и есть  дорога  к славе,  к признанию, к богатым коллекционерам, элитному обществу,  знаменитым аукционам и к музеям.

Кстати, единственный способ, чтобы картина живущего художника попала в музей, состоит в том, чтобы  один из попечителей музея, его меценатов, подарил эту картину музею.

Я сделала список таких галерей и начала их обзванивать. За качество своей живописи я не волновалась. То, что представляли галереи из моего списка, было не лучше.

И так,  Gagozian Gallery. На другом конце линии мне закрыли трубку после того, что я успела представиться. В  Marlboro Gallery трубку повесили до того.
В галере Форум поинтересовались, в каких  знаменитых  музеях мира можно увидеть мои работы. Я повесила трубку. В “Pace Gallery” сказали, что живущих не показывают. Я пообещала завтра умереть.

Мои попытки  проникнуть напрямик  к куратору галереи или владельцу  тоже не принесли плодов. Я не проходила дальше секретарши.

В конце концов не осталось ни одной галереи, кроме Лео Кастелли. Ему я просто не решалась позвонить. Но терять было нечего. Я набрала заветный номер.
Мне ответил вежливый женский голос. Я попросила к телефону господина Кастели. Она попросила представиться, что я и сделала.
Женщина объяснила мне, что Лео Кастелли не разговаривает с неизвестными художниками, что это, просто, невозможно.
Тут я вошла в роль и расплакалась:
-Что же мне делать? Я специально приехала из Израиля, чтобы поговорить с Кастелли, узнать его мнение о своих работах, послушать его совет.
Женщина на другом конце трубки была явно удивлена.
-Пожалуй, напишите ему письмо. – предложила она, то ли из жалости, то ли для того, чтобы от меня отделаться, то ли из вежливости.  Американцы народ  исключительно вежливый. Это их отличительное качество.

Женщина по имени Сюзан Брендадже, как я позже узнала, была мила и не глупа. При других обстоятельствах мы могли бы стать подругами.

Я написала письмо. Через несколько недель мне перезвонила Сюзан и сообщила, что Лео Кастелли меня примет, но не сейчас, потому что он уезжает в Лондон.  В следующий раз когда я позвонила, или она чтобы сообщить, что Кастелли был болен, потом на отдыхе, потом деловая поездка  и т.д.
Игра в кошки мышки продолжалась почти два года.
Я успела  погрязнуть  в своих делах, в каких-то новых начинаниях, творческих экспериментах экспериментах. Я уже забыла про Лео Кастелли, когда вдруг раздался телефонный звонок. 
 На проводе была Сюзан. Она сказала, что господин Кастелли ожидает меня в следующую субботу в 12-00 в галерее на Вест-Бродвейе. Потом она добавила, что всё, что  я хотела бы  сказать Кастелли, принести в письменном виде.
Меня это не удивило. Я уже встречала кураторов и владельцев галерей, которые хотели видеть только работы, как Айван Карп, в прошлом руководитель галереи того же Лио Кастели. Других же не интересовали  работы, а манифест, артистическое кредо художника.
С этого дня я уселась за компьютер и  не отходила до субботы. Я настрочила Манифест, определяющий концептуальный реализм – стиль, который  я разработала в последние год-два, короткую автобиографию, интерпретации своих работ, которые собиралась показать. Ещё я написала ему письмо, с объяснениями почему я так резко изменила свой стиль. Там же я изложила  своё отношение к поп-арту, который посчитала слишком коммерческим. Объяснила своё отношению к авангарду, который давно исчерпал себя, потеряв свой смысл и назначение, как чего-то неформального, передового. Я не скрыла своего скептического отношения и к другим течениям в современном американском искусстве, за которыми стоял Лео Кастелли. Я, как «пролетариат, которому нечего было терять, кроме собственных цепей», решила не скрывать своих истинных взглядов.

За последние два года много изменилось в моём творчестве и карьере. Я распрощалась с галереями, с которыми начала сотрудничать. Моя творческая философия изменилась и соответственно стиль моих работ. Это не устраивало прежние  галереи.
Техника живописи приобрела особую важность. Для того чтобы отточить её, достигнуть определённого совершенства я взялась за серию натюрмортов, составленных из стеклянной посуды. Хоть они не совсем соответствовали концептуальному  реализму, тем не менее я решила именно их показать Л. Кастелли.
 
В 12-00 я сидела  перед его кабинетом. Через минут 10 оттуда вышел маленький, сухонький старичок и зашаркал в мою сторону. Он действительно выглядел, как волшебник из изумрудного города из старого фильма. Наконец он приблизился ко мне. Согнувшись в три погибели, поцеловал мне руку и мы вместе побрели в его кабинет. Ему было  за 90  и это чувствовалось.

Изначально наш разговор не клеился по простой причине - его слуховой аппарат  был недостаточно эффективным.
Л.Кастелли несколько раз переспрашивал как меня зовут и откуда я; как я попала из России в Израиль.  Мне приходилось кричать.
Израиль его особенно заинтересовал.
Кастелли был  венгерским евреем, и как типичный еврей испытывал определённую долю сантиментов к стране, в которой никогда не был. Но на тему Израиля беседы не получилось. У меня не было об Израиле ничего в письменном виде.

Я  подсунула ему свою  короткую биографию. Он внимательно читал. Его очки оказались более эффективными,  чем слуховой аппарат.

Но маразматиком он не был. Наоборот, человеком,  обладающим острым  умом, делающий мгновенно выводы. Читая моё обращение к нему он несколько раз повторил:  «Ты толкаешь меня на восстание против самого себя? Это самое оригинальное,  что  я бы мог сделать.»
Часто звучало, как рефрен:
 -Too late, too late, ( слишком поздно,  слишком поздно).
Иногда он комментировал фразу или просто улыбался покачивая головой.
Идея «Концептуального Реализма» произвела на него очень хорошее впечатление.
-Ты хочешь  совершить новый виток?
Я прекрасно поняла вопрос и кивнула головой.
Он тоже то ли одобрительно, то ли осудительно покачал головой.
-Я слишком стар. – сказал он.
Да я и сама уже поняла, что он чрезмерно стар, для того чтобы  начать какое-то новый проект.

Пока он читал и вникал в материалы, предоставленные мною, в кабинет заходила Сюзан Брендедже и сообщала, что на линии Лихтенштейн или Шнайбель.
Мне это казалось сюрреалистичным. Я себя чувствовала как в сказке «Принц и нищий». Конечно, в роли нищей была я, все остальные – принцы.
Он сообщил мне конфиденциально:
-Я уже не могу с ними сладить.
Он звучал как учёный, создавший Франкенштейна.  Но это были, просто, жалобы  старого человека.


Он закончил читать и попросил фотографии работ. Я подвинула ему снимки натюрмортов. Он зацепился на одной из них «Натюрморт с синим стеклом».
Сначала как мне показалось, его лицо выражало шок, потом шок перешёл в  изумлёние. Он сказал горько:
-А он ничего не может нарисовать с натуры.
Кого он имел ввиду я не стала расспрашивать. В общем, наша встреча подошла к концу.
Он провёл меня до двери. Вернее, я дошла до двери, поддерживая его.
На выходе он произнёс.
-Я тебе не нужен. Ты и без меня пойдёшь далеко. У тебя есть всё: талант, интеллект, эрудиция, Европейской воспитание, и самое главное хуцпа (наглость). Это слишком много для одного человека.

Спустя несколько месяцев он женился на 33-ёх летней женщине, и вскоре умер.
Я не думаю, что эти события как-то связаны. Люди женятся, и люди умирают.
Его предсказания по поводу моего будущего не  осуществились. Спустя несколько лет у меня обнаружили рак груди. И вся моя жизнь и карьера зашли в тупик .
По настоянию родственников я переехала в Израиль. Писала мало, хотя в 2004 году была награждена Grand Gold Medal  на фестивале изобразительного искусства в Каннах. После чего посыпалась куча предложений выставляться тут, выставляться там, включая Венецианское Биеннале и Парижский салон.
Но в силу состояния здоровья я этим не воспользовалась.
Тем не менее продолжаю пописывать.
Что же касается предсказания -  волшебники обычно не лгут. Или же я другой сказке...