Не на небе- на земле

А теперь посмотрим, как относились учёные к правке всего лишь одного стиха в упомянутых уже ранее первых четырех строчках сказки, когда слова «Не на небе – на земле» при пятом издании были заменены на «Против неба – на земле». Как справедливо отметила Л.Н.Михеева, «учёные баталии вокруг этой строки с переменным успехом ведутся уже второе столетие и не утихают по сей день» (1).
В 1976г. текстолог Д.М.Климова написала: «по справедливому замечанию М.К.Азадовского, мало вероятно, чтобы Ершов в 5 изд. подверг правке пушкинский текст … К тому же скорее всего Пушкин прочитал «Конька» уже после публикации…, а переработку текста Ершов начал значительно позднее, уже после смерти Пушкина» (2).
Однако Артур Толстяков не согласился с этим, заявив, что Ершов не придавал большого значения пушкинским заметкам, т.к. он их, по его собственному признанию, будучи «в страшной хандре», сжёг, и поэтому, мол, «сам факт уничтожения Ершовым заметок Пушкина и других писателей позволяет считать, что огромное уважение автора «Конька-горбунка» к Пушкину и другим писателям-друзьям и глубокая благодарность им за бескорыстную помощь могли вовсе не распространяться на то, что казалось ему, современнику и участнику великой эпохи в русской поэзии, не столь важным, например, сохранение пушкинских заметок или его строк в «Коньке-горбунке». Поэтому главный аргумент М.К.Азадовского против утверждения Смирдина о пушкинских строках в сказке – недопустимость исправления пушкинского текста Ершовым – не кажется нам основательным. К тому же строка «против неба – на земле», несомненно, лучше, образнее прежней: «Не на небе – на земле». Наконец, может быть, Ершов восстановил именно пушкинскую строку, исправленную, возможно, цензором в публикации 1834 г.» (3).
Итак, можно понять, как много версий и споров (а они, конечно же, приведены здесь не все!) возникло между учёными в отношении только одного слова правки, появившегося в третьей строчке «Конька». Но кто же прав?
Смотрю глазами следователя и говорю: «А никто!» Почему? Да потому, что Ершов никакого (даже чисто технического) отношения ни к правке третьего стиха «Конька», ни в целом ко всем восемнадцати правкам пятого издания, не имел!
Почему? Да потому, что он о них вообще не знал, о чём прямо свидетельствует его письмо от 4 мая 1863 года, адресованное зятю, известному химику Дмитрию Ивановичу Менделееву, где он написал о Крашенинникове, издавшем «Конька» в пятый раз, следующее: «Нельзя ли пугнуть его цензурным уставом, так как последнее издание его сильно смахивает на контрафакцию» (4). И вот как это комментируют ершоведы: «О чём говорит Ершов, употребив термин «контрафакция» к пятому изданию «Конька-горбунка», уточнить не удалось. Возможно, что изменения по сравнению с четвёртым изданием, внесённые в текст сказки, не были согласованы с автором» (5).
Абсолютно верно, не согласованы! И явились для Ершова полным сюрпризом, заставив его заподозрить книгоиздателя не только в самовольных правках, но и в нарушении цензурного устава 1828 года, где впервые чётко было указано о том, что главной формой контрафакции является незаконная публикация, без согласия автора. Обида и возникшее подозрение и стали основными причинами обращения Ершова к своему зятю.
Но дальше-то самое интересное: несмотря на энергичного Менделеева, который вполне мог, как следует, «пугнуть» Крашенинникова, ничего подобного не произошло. Более того, Ершов вскоре успокоился и правки пятого издания преспокойно перешли во все последующие издания. Но почему же не произошло скандала? Да потому, что, по моему твёрдому мнению, постоянно находившийся в Петербурге Пётр Александрович Плетнёв как всегда быстро и умело разрешил неувязку, сообщив тем или иным способом своему протеже, своему бывшему студенту Ершову в Тобольск, что все 18 правок в пятом издании «Конька» сделаны лично им. Ну, и, я думаю, извинился, что забыл предупредить «автора» об этом.
Но почему я пишу о Плетнёве - «как всегда»? Да потому, что к изданиям «Конька» он имел самое непосредственное отношение. Вот что, например, пишут о первом издании: «Публикация сказки в 1834г. (БдЧ и I изд.) осуществлена по инициативе П.А.Плетнёва, который прочитал её первую часть на одной из своих университетских лекций» (6).
И всё четвёртое издание «Конька» с его многочисленными правками опять же готовил к публикации всё тот же Плетнёв, бывший при жизни Пушкина его «и другом, и издателем, и кассиром» (7). А вот при пятом издании «Конька», как мы видим из письма Ершова зятю, Плетнёв просто-напросто об его «авторе» забыл. По всей вероятности пушкинские правки «Конька» из Петербурга никуда не вывозились, а находились на хранении у Плетнёва в уже переписанном виде. И это логично, поскольку незачем возить их в Тобольск, в котором нет типографии и где они никогда бы изданы не были (что легко подтверждается тем, что в Сибири при жизни Ершова ни одно его произведение никогда не издавалось!). И в связи с этим слова Лациса, что «Плетнёв – та фигура, на которой держится весь сюжет» (8), выглядят достоверно.
Также нельзя исключить и то, что, как утверждал Лацис, «весь замысел исходил от…самого Плетнёва!» (9), хотя оговорюсь, что неистощимая изобретательность Великого Игрока всё же заставляет сомневаться в слове «весь». Но в основном же по поводу Плетнёва Лацис совершенно прав: «В подтверждение особой роли Плетнёва в судьбе «Горбунка» приведем выдержку из позднейшего – 1851 года – письма к нему П.П.Ершова. «Книгопродавец… сделал мне предложение об издании «Конька»….Я писал к нему, чтобы он доставил Вам рукопись и всякое Ваше замечание исполнил бы беспрекословно» (10).
Знаменательно также звучат слова Пушкина из его письма к Плетнёву: «Я всегда находил, что все тобой придуманное мне удавалось» (11), а также слова Плетнёва: «Надобно предположить, что не все произведения литературы, какими только ознаменовалась мысль Пушкина, соединены были в его бумагах… Сколько должно находиться беглых его стихотворений, вдохновенных заметок и других бесценных памятников таланта в руках особ, бывших с ним в дружеских отношениях!» (12)
Нельзя тут не заметить и слов сестры Пушкина – Ольги: «Едва ли кто любил моего брата в такой степени, как Плетнёв… - зато и брат платил Петру Александровичу такими теплыми чувствами, делясь с ним задушевными тайнами наравне со мною, даже больше» (13). Вот это дополнение о тайнах - «даже больше», верно как никогда...
Но вернёмся к моим словам о том, что если как следует покопаться, то за каждой правкой «Конька» всегда можно найти Пушкина, и спросим: а нельзя ли найти Пушкина и в тех спорных четырёх строчках «Конька», с которых он начинался при своём первом издании?
Смотрю глазами следователя и вижу следующее.
1. Звуки «не на не» третьей строки «Конька» вполне созвучны с целым каскадом сходных «не-на-ни» из «Сказки о рыбаке и рыбке»: «А народ-то над ним насмеялся: «Поделом тебе, старый невежа! Впредь тебе, невежа, наука: Не садися не в свои сани!» И если действительно (а мы это чуть позже проверим!) «Конёк» и «Сказка о рыбаке и рыбке» были написаны в одно и то же время, то вряд ли и стоит удивляться одним и тем же созвучиям, которые, будучи в голове Пушкина, одновременно повторялись в разных его произведениях.
2. Далее особое внимание обращаем на рифмовку третьей и четвертой строк «Конька» «земле-селе», которая синхронно заимствована из пушкинского начала сказки об Илье Муромце, относящемуся всё к тому же 1833 году: «В славной Муромской земле, В Карачарове селе Жил-был дьяк с своей дьячихой…».
3. Сравнивая же это пушкинское начало с перекликающимся стихом «Не на небе - на земле», мы замечаем ошибку, недопустимую для «Конька», имеющего подзаголовок «русская сказка», поскольку в зачинах народных сказок такого отрицательного сравнения как «не на небе», нет. Да и по смыслу-то этого сравнения выходит нечто странное, - старик хоть и живёт на земле, но вроде бы мог проживать и на небе... Да при чём же тут небо?! Однако отсюда мы начинаем понимать и причину правки третьей строки «Конька», и неточность слов Артура Толстякова о том, что «строка «против неба – на земле», несомненно, лучше, образнее прежней». Да не «лучше и образней» она стала, а более правильной с точки зрения и смысла, и соответствия русскому сказочному фольклору!
4. Однако в этом фольклоре есть такие два перекликающихся варианта зачина, как «жил-был» и «жили-были», в связи с чем мы и задумаемся, а почему Пушкин выбрал именно: «Жил-был дьяк с своей дьячихой» так же, как и в «Рыбаке и рыбке»: «Жил старик со своею старухой»? О последнем фольклористка Т.В.Зуева пишет так: «Для народной сказки обычен зачин Жили-были старик со старухой. Пушкин незаметно подчёркивает патриархальную подчинённость старухи мужу: Жил старик со своею старухой» (14). Отвечаю: да какой же тут патриархат, если налицо самый что ни на есть жёсткий матриархат! Ведь командирское поведение старухи, постоянно бранящей мужа, абсолютно не соответствует понятию «подчинённость». И это понятно, поскольку в данной семье именно она и является лидером, и при том довольно авторитарным! И поэтому более правильным тут будет вопрос о том, почему Пушкин в своём зачине выбрал именно этот не совсем уместный вариант, выделяющий старика, а не старуху, или их обоих вместе? Ответ же таков: а потому, что это намёк на перекличку с аналогичным зачином сказки об Илье Муромце «жил-был», через который по сходной рифмовке «земле-селе» и существует выход на «Конька», где слова «Жил старик», да ещё и в начале строки, тоже имеются в зачине.
Итак, рука Пушкина в первых четырёх стихах «Конька» вполне усматривается, что лишний раз подтверждает справедливость слов его первого издателя Смирдина о принадлежности их Пушкину и несправедливое отрицание этого факта со стороны профессора М.К.Азадовского. Да и выходит-то, что последний проявил недоверие к словам П.В.Анненкова, несмотря на то, что тот по вопросу авторства Пушкина мог непосредственно общаться со Смирдиным!
Но почему я выделяю данное преимущество Анненкова? Да потому что ко времени издания «Материалов для биографии А.С.Пушкина», ему было уже за сорок лет, и к этому времени он имел уже значительный жизненный опыт, пообщавшись в своей жизни с самыми разными людьми: Герценом, Гоголем, Белинским, Тургеневым и якобы даже с Карлом Марксом! А для того, чтобы убедиться в правдивости того или иного собеседника, поверьте мне, непосредственное общение зачастую имеет громадное значение!
Так, например, вовсе не зря в наш уголовно-процессуальный закон введено такое понятие как «внутреннее убеждение следователя», поскольку тот зачастую не может отразить в сухих протоколах то, что непосредственно видит перед собою и что может повлиять на его убеждение. Ну, как, например, отразить в протоколе то, что подозреваемый при допросе после каждого трудного вопроса следователя долго и внимательно смотрит на своего защитника и, лишь поймав от него какой-то условный сигнал, даёт ответ или вовсе отказывается отвечать. Ведь видно же, что врёт! И видно не только по его поведению, но даже и по одной физиономии. И поэтому, когда такой опытный человек, как Анненков, поверил «свидетельству» Смирдина о пушкинском авторстве первых стихов «Конька», то, я думаю, сделал он это отнюдь не без достаточных на то оснований!
Но нам при всём этом всё же интересно узнать - почему Пушкин вставил в зачин эти не совсем уместные слова «не на небе»? А для этого нам хоть немного, но надо разобраться с сыновьями старика, присмотревшись к которым находим очередную ошибку автора, заключающуюся в неправильном по сравнению с народными сказками делении характеристик трёх братьев. Ведь нет в русском фольклоре деления на три части: «Старший умный был детина, Средний сын и так и сяк, Младший вовсе был дурак», а есть традиционное деление братьев всего лишь на две категории: «Двое умных, а младший дурак». Т.е. перед нами налицо излишек в виде отсутствующей в фольклоре характеристики среднего брата «и так и сяк». Но как разгадать смысл данной ошибки? Откуда это «так и сяк», да ещё и в рифмовке со словом «дурак», да ещё и рядом со словом «умный»?
Отвечаю: весь этот «комплект» до написания «Конька» был собран Пушкиным в его «Онегине»! И притом дважды! В первый раз Пушкин попробовал такую рифмовку вкупе со словом «умней» ещё в 1825 году в черновике XVIII строфы четвёртой главы, когда написал об Онегине: «Его честили так и сяк. Врагов имеет и дурак», но затем убрал слова «умней» и «дурак», оставив в беловике последний стих в виде: «Врагов имеет в мире всяк». А второй раз рифмовка «дурак - так и сяк» вкупе со словами «Онегин был умён» выплыла у него в восьмой главе на листе с оборванными краями черновика 9-й строфы, датируемой с 24 XII 1829г. по 25 IV 1830г. (15). Известный пушкинист Б.Томашевский совершенно справедливо назвал этот набросок «неиспользованным в своём месте» (16). И вот это «неиспользованное» вместе со словом «умный» спустя несколько лет преспокойно выплыло в «Коньке» в виде стихов: «Старший умный был детина, Средний сын и так и сяк, Младший вовсе был дурак».
Поскольку сам Пушкин обозначил временем написания 4-й главы «Онегина» 1825 год, то можно предположить, что рифмовку «так и сяк – дурак» он мог взять из «Горя от ума», с которым ознакомился в январе этого же года. Вот слова Репетилова: «С другими я и так и сяк, С тобою говорю несмело, Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак» (17). Однако в своём «романе в стихах» в обоих случаях данную рифмовку Пушкин пытался применить только к «умному» Онегину, который ничего общего с грибоедовским Репетиловым не имел! Отсюда и предположение, что он опирался на какой-то другой источник. Но какой?
Смотрим, что одновременно с восьмой главой «Онегина» Пушкин написал ещё и своего «Гробовщика» со следующим диалогом: "Каково торгует ваша милость?" спросил Адриян. -- "Э хе хе", отвечал Шульц, "и так и сяк" (18). Слово «торгует», расположенное рядом с «так и сяк», настораживает нас и даёт направление к соответствующему поиску. Тем более, что и Гаврило-то из «Конька» с его «так и сяк» тоже торговал, правда, пшеницей и вместе с братьями. Тут, правда, мне могут сказать, что рифмовка «так и сяк – дурак», возможно, была популярной и поэтому могла быть использована Ершовым. Для того чтобы разобраться в степени вероятности этого, мне пришлось отвлечься на изучение частоты использования рифм к слову «дурак» в пушкинское время, т.е., так сказать, «заняться дурологией». Деталями её загружать читателей я не буду (кто хочет – пусть сам полистает сборники стихов того времени!), но сообщу, что в результате оказалось, что за исключением Грибоедова, использовавшего данную рифмовку всего один раз, большинство поэтов к слову «дурак» любили употреблять прямую рифму «так», а если и другие рифмы, но всё же с окончанием на «ак». Сам же Ершов подобной рифмовкой в своих стихах никогда не пользовался.
И вот только заглянув в допушкинское время, я у писателя XVIII века Я.Б.Княжнина в его стихотворной сказке «Меркурий и Аполлон, согнанные с небес» обнаружил, наконец-то, искомую рифмовку «дурак» - «и так и сяк».
Смотрим сказку Княжнина в отрывках из начала:
Юпитер им за «дурака»
Дал с неба тумака.
Свалились сверху оба боги;
Богам давай бог ноги –
Скитаются два друга по земле.
………………………………
Здесь все живут торговлей;
И кто хоть мало не дурак,
Тот кормится и так и сяк…
………………………………
Нет! Нам, богам,
То будет срам…
Коль надо торговать,
Мы станем промышлять
Товаром благородным,
А именно: умом…(19).
Ну, а если учесть, что последние слова сказаны Аполлоном, о котором Княжнин сказал здесь же, что он «прямой пиита», т.е. поэт, то и более поздние слова этого «пииты» на столичном рынке: «Я ум привёз, вот вся моя продажа!» позволяют нам догадаться, что Аполлон, будучи по своему статусу в античной мифологии богом света и искусств, собирался торговать на рынке произведениями «ума», среди которых возможен и такой товар от искусства, как стихи. И поэтому неудивительно, что в «Коньке» «ум» отдан только старшему брату Даниле, который, как и Аполлон у Княжнина, стал инициатором посещения столичного рынка. Меркурий же, будучи богом торговли и воровства, конечно же, не зря говорит Аполлону: «Здесь все живут торговлей; И кто хоть мало не дурак, Тот кормится и так и сяк»...
В «Коньке» же с Меркурием перекликается брат Гаврило, который с учётом своего вороватого (бог воров!) прототипа довольно быстро соглашается на кражу коней, предложенную старшим братом. Но откуда это имя? А всё от того же Пушкина, а точнее, - из его «Гаврилиады», где «говорит армянское преданье, Что царь небес, не пожалев похвал, В Меркурии архангела избрал...» (20). Именно в этом сравнении и было изначально заложено сближение образа Меркурия, как покровителя вестников богов, с архангелом Гавриилом, ставшим впоследствии у Пушкина в «Арапе» – Гаврилой Афанасьевичем Ржевским, а в «Коньке» - Гаврилой.
Выйдя же на подлинный источник стиха «Средний сын и так и сяк», мы можем уверенно понять и злополучный (но какой прекрасный!) третий стих «Конька»: «Не на небе - на земле». Ведь опираясь на сказку Княжнина, в названии которой уже содержатся такие слова как «согнанные с небес», вполне можно догадаться, что оба божественных друга такие же изгнанники, каким был и Пушкин в течение шести лет своей ссылки. Оба бога тоже своего рода ссыльные, хотя и не в конкретное место, а в целом на землю, откуда в третьем стихе «Конька» и появилось «на земле», противостоящее словам «на небе». И изгнаны они были с неба, прямо, как и Пушкин в 1820-м году из Петербурга! А отсюда и версия о том, что под небом в «Коньке» может подразумеваться Петербург, что, кстати, и подтверждается словами Ивана, который, увидев на небе «терем Царь-девицы», вдруг проговаривается: «Чай, небесная столица» (21).
Но вот что же было до этих слов? А была насмешка над землёй со стороны попавшего на небо Ивана: «Что земля-то! .. Ведь она И черна-то и грязна». Отсюда и вопрос «на засыпку»: и с чего это у автора «Конька» вообще возникла мысль заставить Ивана критически отзываться о земле? Ершоведы, ау! Не можете ответить? Ну, что ж, тогда потянем ниточку мы. Так вот, по зодиакальному гороскопу, который был хорошо известен Пушкину, называвшему, например, графа Хвостова «союзником Водолея, Рака и Козерога» (22), отнюдь не Ершов, а именно он, Пушкин, родившийся в конце мая, был по зодиакальному гороскопу Близнецом. В то же время был и ещё один великий поэт-Близнец, который тоже родился в последнюю декаду мая, но, правда, ещё в 1265-м году. Это - Данте, «Божественную комедию» которого Пушкин даже брал в свои путешествия и о которой писал: «все знания, все поверия, все страсти средних веков были воплощены и преданы, так сказать, осязанию в живописных терцетах Dante» (23). Слова эти (внимание!) были написаны Пушкиным в период с декабря 1833г. по март 1834г., т.е. как раз перед прочтением Плетнёвым «Конька» в университете с представлением «автора» Ершова.
А теперь вернёмся к тексту «Конька» и спросим: а что же ещё можно найти на небе, где распевают «райские птицы», как не сам рай? И поэтому мы берём в «Божественной комедии» её третью часть под названием «Рай», затем находим там автора, который в 22-й песне вознёсся не куда-либо, а именно на восьмое небо рая, т.е. в близкое ему по знаку созвездие Близнецов, читаем после этого слова Беатриче к Данте: «Пока ты не вступил в её чертоги, Вниз посмотри, - какой обширный мир Я под твои уже повергла ноги…» (ст.127-129), после чего и находим слова: «Тогда я дал моим глазам вернуться Сквозь семь небес – и видел этот шар Столь жалким, что не мог не усмехнуться». «Шар» же – это земля, т.е. земной шар. И получается, что Пушкин, спрятавшись в «Коньке» под маской Ивана, использовал ещё и маску Данте, такого же «близнеца», как и он. И где же тут Ершов?
Однако, стоп! Если Данте, глядя на землю с неба, лишь усмехнулся, то Иван-то в адрес земли ещё критически и высказался. И поэтому надо копнуть глубже.
Ну, что ж, если слова «Не на небе - на земле» означают ссылку, начавшуюся для Пушкина весной 1820г., то тогда негативная оценка земли Иваном: «Что земля-то!.. Ведь она И черна-то и грязна» (ст.1751-2) должна бы выплыть в творчестве ссыльного Пушкина или же при последующем описании им того времени. И она есть! «Я барахтаюсь в грязи молдавской», - недовольно пишет Пушкин из Кишинёва (24). «У нас холодно, грязно», - из Одессы осенью 1823г. (25). То же самое («у нас холодно и грязно») повторяет он и в письме из Михайловского в июле 1825-го года (26). В литературных же произведениях особенно сильно выделена у Пушкина одесская грязь: «В году недель пять-шесть Одесса, По воле бурного Зевеса, Потоплена, запружена. В густой грязи погружена», «Я б мог сказать: в Одессе грязной - И тут бы право не солгал» (27), «Несколько раз коляска моя вязла в грязи, достойной грязи одесской» (28). А в декабре 1825-го года в «Графе Нулине» он сетует о том, что «В деревне скучно: грязь, ненастье»
Но вот сюрприз! Осенью 1830-го года он, уже вовсе не ссыльный, вдруг пишет из Болдина, что там «по колено грязь» (29). Что это такое? Отвечаю: блеф! А для того, чтобы понять это, обязательно нужно посмотреть на предыдущие слова письма: «осень чудная, и дождь, и снег, и по колено грязь». Т.е. тут в оценке грязи (да и дождя со снегом) у Пушкина в отличие от периода ссылки или воспоминаний о нём нет отрицательных эмоций. Более того, судя по словам «осень чудная», он даже радуется! А почему? Да потому, что по такой погоде никто из соседей не придёт в гости и не нарушит одиночество, так необходимое ему для его творческой работы. В т.ч. и над «потаёнными произведениями», которые позднее выплывут под именами подставных авторов.
Однако вернёмся к пушкинскому «Гробовщику», в котором слова-сигналы «торгует» и «так и сяк», о которых я говорил выше, конечно же, сближают Шульца с одним из источников его образа, т.е. – с богом торговли Меркурием из стихотворной сказки Княжнина.
Торговлей же, как известно, занимались и братья из «Конька», которые не только «сеяли пшеницу», но и «пшеницу продавали, Деньги счётом получали». Причём продавали они пшеницу на столичном рынке, куда, кстати, у Княжнина и направились торговать «умом» его согнанные с небес герои. Однако если под «умным детиной» Данилой прячется «пиита» Аполлон, предлагавший торговать своим «умом», среди которого могли быть и стихи самого «пииты», то мы вправе предположить, что тут может подразумеваться и та торговля, которую Пушкин называл «стишистою»! Вот слова из его письма: «я богат через мою торговлю стишистую, а не прадедовскими вотчинами, находящимися в руках Сергея Львовича» (30). Т.е. мы догадываемся, что в «Коньке» под маской торгующих крестьян-сельхозпроизводителей прячется «сам Александр Сергеич Пушкин», который, будучи «согнанным с небес», т.е. из Петербурга, «на земле», т.е. в ссылке, занимается своим «делом», поскольку пишет стихи и отправляет их для напечатания в столицу, получая от этого определённый доход («И с набитою сумой Возвращалися домой»). В «Онегине» о своей первой главе, написанной в Одессе и напечатанной в Петербурге в начале 1825-го года, Пушкин в самом её конце пишет: «Иди же к невским берегам, Новорожденное творенье, И заслужи мне славы дань: Кривые толки, шум и брань!»
Однако тут же возникает и вопрос о «злом воре», который вдруг вздумал нанести ущерб бедным крестьянам. Кто он? Подумаем и ответим позже.
А пока укажем на то, на что никто из писавших о правке третьей строчки «Конька» внимания почему-то не обращал. Т.е. - на тот факт, что самого-то слова «против» как такового, т.е. в его чистом виде, во всех стихах Ершова, превышающих объём «Конька» более чем в два раза, вообще нет! Единственный раз, и то в качестве глагола, в стихотворении «Тимковскому» Ершов написал «И козням зла противпоставим». И всё! Не просматривается слово «против» и в его прозе.
Однако это слово из лексикона Пушкина, в чём легко можно убедиться, заглянув в «Словарь языка Пушкина». И поэтому одно из предположений Толстякова, что слово «против» может быть пушкинским, обретает более или менее видимые контуры, а заодно и снимает вопрос о т.н. «неосновательности» аргумента М.К.Азадовского о недопустимости исправления пушкинского текста Ершовым, поскольку Ершов мог править Пушкина, но, отметим особо! …только Пушкиным! И вполне сохраняя при этом весь свой «пиетет» к нему, т.к. одно другому не мешает.
В то же время «мог править» - это ещё не значит, что правил! Для этого, как я уже говорил, и был его университетский куратор П.А.Плетнёв. И всегда в столице, и всегда рядом с издателями, и всегда с доверенностью от Ершова на издание «Конька». Пять из семи прижизненных для Ершова изданий сказки было осуществлено с помощью Плетнёва!
Когда же Плетнёв из-за болезни в 1865 году уже не мог в полной мере следить за шестым изданием «Конька» (в декабре этого года он и умер), то и оно, и тем более, седьмое (уже и вовсе без Плетнёва и с больным Ершовым!) издание «Конька» 1868 года были весьма плохи. Вот что о них пишут ершоведы: «Они изобилуют (в особенности последнее) опечатками и искажениями и при установлении авторской воли не должны приниматься во внимание. Основные отношения с издателями поддерживал, по доверенности больного автора, Д.И.Менделеев» (31). А великому химику Менделееву, как можно догадаться, дела до «Конька» было мало. Ему бы с Периодической системой разобраться да крепость водки установить не больше 40 градусов! И это понятно.
Кстати, раз уж речь коснулась химиков, то позволю себе отвлечься на Юрия Андреевича Жданова, тоже зятя, но не какого-то литератора, а самого И.В.Сталина. Жданов много лет был ректором Ростовского университета, а затем – и директором Северо-Кавказского научного центра. Но, наверное, не все знают, что он также возглавлял в Ростове-на-Дону и местное Общество пушкинистов, участвовал в праздновании юбилеев и дней рождений Пушкина. К нему же я попал в то время, когда меня просто распирало от того, что я нашёл, как мне тогда казалось, весомые доводы того, что автором «Конька» является Пушкин. И вот я ему передал свою рукопись на эту тему. Ю.А.Жданов посмотрел её, полистал, а затем сказал: «Вы знаете, а ведь я по своему основному образованию химик и из-за этого вряд ли смогу оценить вашу работу. Я думаю, что вам лучше обратиться к Забабуровой, моей заместительнице в Обществе пушкинистов». И мягкий тон, и в особенности та искренность, с которой Жданов признался в своей некомпетентности, произвели на меня сильное впечатление. Светлая память этому тактичному и скромному человеку, который всего за несколько минут общения сумел показать себя с самой лучшей стороны!
Но «вернёмся к нашим баранам» и отметим, что Пётр Александрович Плетнёв, которому Ершов писал: «Вы первый ввели «Конька» в свет» (32), успел сделать главное: все пушкинские правки этой сказки он напечатал в 4-м и 5-м изданиях. А уж как ими распорядятся потомки - это их дело. Базу он дал. И я думаю, что хорошую читабельную редакцию «Конька» можно будет собрать. Правда, после данного расследования.
А пока зададимся вопросом: а не повлекло ли устранение хоть и малозаметной, но всё же смысловой неувязки в третьей строчке «Конька» каких-либо последствий? Т.е. не послужило ли само по себе слово «против» причиной изменения текста «Конька»? И если да, то почему это так трудно было отгадать? Отвечаю: а потому, что всё внимание исследователей было сосредоточено только на первых четырёх строчках «Конька» и они вовсе не смотрели на то, что находится рядом. А что же рядом? А рядом – пятая строчка, правка которой (внимание!) производилась одновременно с третьей! И именно пятая строчка с внесенным в неё новым словом «старинушка» и могла стать следствием правки третьей строки. Почему? А потому, что звуки «не на» напрямую перекликались с окончанием «нина» (от слова «крестьянина») из строки пятой, а после введения в третью строчку слова «против» это созвучие согласовываться перестало. А потому вместо крестьянина и было введено слово «старинушка», взятое синхронно из «Капитанской дочки», где оно использовалось в отношении старого Савельича!
А кстати, кто же был в 1961 году, когда В.В.Виноградов издал свою книгу «Проблема авторства и теория стилей», в которой отрицал пушкинское авторство первых строк "Конька", и когда был выпущен последний том «Словаря языка Пушкина», ответственным редактором Главной редакции этого издания? Ну, конечно же, всё тот же академик В.В.Виноградов! Который там, где можно было подколоть "партизана" Н.О.Лернера, помнил о т.н. «словоупотреблении», а вот как дело коснулось четырёх строк «Конька», где Лернер был прав, то посмотреть в издаваемом им же, Виноградовым, словаре употребление слова «против», а потом сверить его употребление у Ершова, как-то не догадался! И вы верите такой «недогадливости»?
Кстати, Институт русского языка АН СССР (ныне – РАН), в котором В.В.Виноградов в своё время немало проработал, после его смерти был назван его именем. Но вот что рассказывают сотрудники этого института: одно время в их институте, возглавляемом тогда В.В.Виноградовым, был телефон, по которому дежурные сотрудники давали справки по толкованию тех или иных слов. И всё было хорошо до тех пор, пока сам Виноградов не решил тоже подежурить, т.к. после его консультаций вдруг пошли звонки возмущённых граждан со словами: «Да что там за дурак сидит у вас на телефоне?! Ничего у него не поймёшь!» А причина была в том, что Виноградов не мог коротко и ясно растолковать по телефону значения слов, пускаясь в рассмотрение многочисленных версий, что, конечно же, было неуместным (41).
Отдельно хочу отметить, что каждый желающий более или менее разобраться в пушкинских мистификациях обязательно должен вступить в игру с Великим Мистификатором, после чего, наподобие его «кота учёного», терпеливо ходить кругами в поисках нужных адресов и отгадок многочисленных головоломок. Но хождение это, конечно же, должно быть не в слепую, а со знанием особых приемов, используемых Пушкиным, один из которых нам сейчас и придется установить. Руку Пушкина или его почерк мы должны уметь угадывать! Ведь и эксперты-почерковеды, имея образцы почерка (а у нас это Полное собрание сочинений Пушкина!!), по самым незаметным завитушкам, наклону букв, манере их написания и т.д., успешно определяют авторов даже и в случаях, когда последние стараются изменить свой почерк.   
Примечания. 
1.Л.Н.Михеева «О «Коньке-горбунке» и его авторе» в журнале «Русская речь», №2, 1990, с.22. 2.П.П.Ершов «Конёк-горбунок. Стихотворения». Л.,1976, с.302. 3.П.П.Ершов «Конёк-горбунок», «Сампо», М, 1997, с.241. 4.«Сузге», Иркутск, 1984, письмо XXXII. 5.Там же. 6.П.П.Ершов «Конёк-горбунок. Стихотворения», Л. «Советский писатель», ББП, 1976, с.302. 7.Л.А. Черейский «Пушкин и его окружение», Л, «Наука», 1988, с.332. 8.«Сампо», с.221. 9.Там же. 10.Там же, с.223. 11.ПСС, письмо 1102 от 11.10.1835г. 12.«Сочинения и переписка П.А.Плетнева», т.III, СПб, 1885, с.241. 13.«Из семейной хроники: А.С.Пушкин», М.,2000, с.193. 14.Т.В.Зуева «Сказки Пушкина», М, «Просвещение», 1989, с.115-6. 15.ПСС VI с.352, 509. 16.Там же. 17.ГОУ, д.IV, явл.4. 18.Г 90.32. 19.«Стихотворная сказка (новелла) XVIII – начала XIX века», БПП, «Советский писатель», Л., 1969, с.215. 20.Гв 138. 21.Правка стиха №1758 в четвёртом издании «Конька». 22.Пс 702.24. 23.Ж1515. 24.Пс 50.25. 25.Пс 62.57. 26.Пс 181.46. 27.ЕО Пут. 13.3,8. 28.ПА 446.17. 29.Пс 528. 30.Пс.354.13, от ноября 1827 года. Выделено мной. С.Ш. 31.П.П.Ершов «Конёк-горбунок. Стихотворения», Л, «Советский писатель», БП, 1976, с.305. 32.Там же, с.303. 33.Л.Н.Михеева «О «Коньке-горбунке» и его авторе» в журнале «Русская речь», №2, 1990, с.22. 34.См., например, «Городок в табакерке», М.,«Правда»,1987, или «Сказки русских писателей», М.,«Правда»,1985, и др. 35.С.Я.Маршак «Воспитание словом», «Советский писатель», М, 1964, с.5-17. 36.Ф.И.Сетин «История русской детской литературы», «Просвещение», М, 1990, с.220. 37.«Песни, собранные писателями», «Наука», М, 1968, с.210, №50. 38.В.Г.Утков «Сказочник П.П.Ершов», Омск, 1950, с.50-51. 38.П-3,с.20. 39.П-3, с.177. 40.В.В.Вересаев «Пушкин в жизни», 1987, «Московский рабочий», с.44. 41.Из беседы ведущего программы «Правила жизни» на телеканале «Культура» Алексея Бегак с сотрудником Института русского языка РАН 28.02.2014г.