Пушкин-Плюшкин

Был ли Пушкин скуп? Вопрос непростой, но поскольку «всё познаётся в сравнении», то и давайте сравним Пушкина с таким щедрым, по мнению Юрия Дружникова, его современником как Байрон. Именно за счёт этого английского поэта Дружников и постарался принизить Пушкина следующими словами: «Байрон, который, в отличие от русского поэта, сперва отправил на помощь грекам за свой счёт два корабля, а затем появился в Греции сам… Байрон участвовал в революции в Италии, затем в Греции, отдав на это всё своё состояние, а Пушкин (при всех его благих намерениях) продувал своё состояние в карты» (1).
Понятно, что Байрон был кумиром молодости Пушкина и поэтому как в поведении самого Пушкина, так и в образах его героев можно найти немало перекличек с Байроном и его героями. Но вот что любопытно, если копнуть поглубже жизнь обоих поэтов, то по мере этого углубления высвечивается честность Пушкина во всех денежных вопросах и нечестность в этих же вопросах богатого английского лорда Байрона. Это только писательские эмоции Андре Моруа, а отнюдь не его скудноватые способности научного исследователя, могли подтолкнуть его на многие красивые фразы в написанной ещё в 1930-е годы биографии Байрона, которой, судя по всему, и пользовался Дружников-Альперович.
Так, Моруа патетически восклицает: «Если бы понадобилось, он был готов истратить всё состояние на дело освобождения греков» (2). Однако когда за биографию Байрона берётся лауреат Главной награды правительства Канады в серии (внимание!) нехудожественной литературы, профессор университета в Торонто Филлис Гросскурт, то уж тут она, как исследователь-биограф, во многом опровергает писателя-биографа Моруа! И не только путём дополнительно привлечённых документов, но и своей объективностью (разбор опускаю, читайте эту книгу сами).
А ведь от своих произведений Байрон получал значительные деньги, хвастался доходом, который «равен тому, что получает президент Соединённых Штатов», жил роскошно, покупая яхты и разъезжая по Европе в карете Бакстера, скопированной с кареты Наполеона. И при всём этом отказывался платить своим кредиторам как из полученных гонораров, так и из больших доходов от продажи своей недвижимости! ... Как юрист, я, конечно же, замечу, что, если должник имеет возможность рассчитаться с кредиторами, но намеренно не делает этого, то иначе как мошенничеством его действия и не назовёшь.
Пушкин же, в отличие от Байрона, если было возможно, всегда старался погасить свои долги. Правда, и удрать от кредиторов за границу, как это сделал разведённый с женой Байрон, он не мог – то власти не пускали, то жена и дети удерживали! А то и сам в какое-то время не хотел.
Но если у Байрона можно проследить т.н. «генетические истоки» его скупости, уводящие к матери, то не пошел ли частично и Пушкин по характеру в своего весьма скупого отца, о котором муж его сестры Ольги писал: «Тесть скуп до крайности»? (6). Да и если мы заглянем в записную книжку Пушкина, где он отмечал свои ежедневные расходы: «8 марта 1836 года… на извозчика 40 копеек и на булку 6 копеек; 18 марта – на извозчика 40 копеек и на яблоко 5 копеек; 30 марта – на извозчика 45 копеек и на свечи 25 копеек» (7), то и вправду можем подумать, что он был скуп и в своей личной жизни. Однако если не полениться и посмотреть сколь много денег он одновременно тратил на приобретение книг (758 рублей в месяц на книги против 39 рублей на вышеуказанные мелкие расходы), то тут уж ни о какой скупости речи и быть не может. Современник Пушкина записал его слова о деньгах: «Люблю играть этой мелочью…, но беречь её не люблю…, поиграю и пускаю в ход, ходячая монета» (8).
После изысканий, которыми не хочу обременять читателей, я в конце концов пришёл к твёрдому выводу, что наиболее точными словами о т.н. «скупости» Пушкина являются следующие слова его друга П.В.Нащокина: «Пушкин был великодушен, щедр на деньги. Бедному он не подавал меньше 25 рублей. Но он как будто старался быть скупее и любил показывать, будто он скуп» (9).
Прошу особо обратить внимание на слова «как будто старался» и «любил показывать», поскольку они лишний раз характеризуют Пушкина как Игрока, обладавшего определенным актёрским дарованием и использовавшего его для того, чтобы порой поморочить голову окружающим. В т.ч. и по вопросу скупости. Но это в жизни.
А вот в делах творческих Пушкин, конечно же, был настоящим Плюшкиным, стараясь нигде и ничего не потерять. Если же в целом внимательно присматриваться к творчеству Пушкина, то вполне можно заметить, что он очень часто применяет некую повышенную бережливость к словам, образам, темам и т.д., которые он использует или пытается использовать, дублируя их в разных своих произведениях. Причём делает это он настолько скрупулезно, что этот его метод мне пришлось назвать методом творческой бережливости (МТБ), а если проще, то методом - «Пушкин-Плюшкин».
И хоть сам по себе образ Плюшкина никакой симпатии у меня не вызывает, но подобное сочетание слов очень уж кратко, созвучно, да и неплохо отражает суть пушкинской бережливости, порой переходящей прямо-таки в настоящую скупость. Вот пример: «Пушкин ценил подготовительные этюды больших художников, которые называются у поэтов вариантами, оставшимися в рукописи. Бартенев приводит шутку Пушкина, которая очень хорошо показывает это: «Жуковский, когда приходилось ему исправлять стихи свои, уже перебелённые, чтобы не марать рукописи, наклеивал на исправленном месте полосу бумаги с новыми стихами. Однажды, когда такая наклейка была сорвана, Пушкин поднял ее и сказал: «Что Жуковский бросает, то нам ещё пригодится» (10). «Пушкин предельно экономный (а в «маленьких трагедиях» - экономный сверхпредельно)», - справедливо отмечает исследователь Ст.Рассадин (11).
Одной из важных форм проявления Пушкиным метода творческой бережливости является принцип параллелизма, т.е. дублирования отдельных слов, образов, тем и т.д. в разных своих произведениях. Пушкинисты часто называют такое дублирование «повторами», «перекличками» и т.д. Если же дублирование происходит у Пушкина в одно время, то тут уж сам по себе возникает принцип синхронности, являющийся в свою очередь составной частью принципа параллелизма. Начинать же исследования желательно с принципа синхронности, так сказать, с ближнего круга, и прежде всего смотреть перемещение слов, образов, тем и т.д. в произведениях с близкими датами написания. Затем можно переходить к более общему принципу параллелизма и искать то же самое в произведениях с более отдаленными датами. И, наконец, переходить к ещё более общему, когда пойдёт поиск давних неиспользованных Пушкиным слов, тем, образов и т.д., в т.ч. и из источников, которыми он пользовался при создании других произведений.
Очень часто при правках своих произведений или при черновой работе отбрасываемые Пушкиным слова не исчезают бесследно, а переносятся им в какое-либо другое место. И поэтому каждый раз, когда мы слышим о каких-либо словах, фразах, образах, отрывках и т.д., что, мол, «Пушкин их отбросил», мы обязательно должны спросить: «А далеко ли?» А затем пытаться найти следы этих «отбросов» в каком бы неожиданном месте они не оказались.
Так, при правках «Конька» автором были «отброшены» слова: «армяк», «грош», «супостат», «басурман» (последнее из ст.2098 - «Бесурманской разной бранью»), после чего все они благополучно появились (где бы вы думали?) …в «Капитанской дочке»! В обратном же направлении, т.е. из «Капитанской дочки», также синхронно в «Конек» перешли слова: «живот» (в ст.392 - «Некорыстный наш живот»), «лубочные картинки» (в виде слова «лубки» в ст.111 – «Я куплю тебе лубков»), «татарин» (ст.956) и «холоп» (ст.1012 и 1348). Последнее слово, правда, зародилось у Пушкина ещё 8 июня 1834 года, т.е. через четыре дня после получения цензурного разрешения на полное издание «Конька». Именно тогда Пушкин писал жене о властях, что: «Теперь они смотрят на меня как на холопа». После же правок словом «холоп» царь из «Конька» стал называть Ивана. Слово же «стремянный» было просто заимствовано из «Конька» (тут уже не синхронность, а параллелизм) в ту же «Капитанскую дочку».
Интересен поиск принципа синхронности со словом «сума», которое появилось после правок в 15-м стихе «Конька» и которое мы поначалу не можем найти у Пушкина в 1835-36 г.г., т.к. последнее по времени использование этого слова наблюдается в стихотворении «Не дай мне бог сойти с ума», которое обычно печатается среди произведений 1833 года. Но правильна ли датировка этого стихотворения? Нет! Исследования Я.Л.Левкович показали, что это стихотворение должно датироваться не 1833 годом, а ноябрем 1835 года! (12). Кстати, название этого стихотворения уже само по себе может служить, хоть и несколько забавным, но всё-таки подтверждением метода «Пушкин-Плюшкин», поскольку представляет собой переделку стиха из «Онегина» «Не дай мне бог сойтись на бале»! Отбросил Александр Сергеевич всего два последних слова и одну букву, добавил одно слово, и вот вам новый стих! Экономия - дальше некуда!
Но вернёмся к слову «сума» и попробуем всё-таки синхронизировать его с 1836 годом. Ищем-ищем, и вот оно, - записано рукой Пушкина в 21-й строке народной песни «Ах, вы, выходы, выходы»:
А род-племя у молодца
Сума и с патронами…(13).
Эту песню из сборника песен Новикова в июне-июле 1836 года как раз и выбрал Пушкин для того, чтобы перевести её на французский язык для приехавшего в Петербург писателя Лёве-Веймара. Т.е. слово «сума» в 1836 году всё же было использовано Пушкиным как источник для перевода.
Многим известно выражение «Чёрт прячется в деталях». То же самое можно сказать и о Пушкине, который может прятаться в таких мелких деталях, в которых его сразу и не заметишь. Так, ранее в главе «Правки» я уже указывал на правку стиха №2028 из «Конька», когда путём добавления такой «мелочи», как весьма короткого слова «бы», стих стал звучать более правильно: «Совершил бы твой приказ». Но откуда это «бы»? А опять всё из того же 1836 года, когда Пушкин в своей статье «Песнь о полку Игореве» пишет об аналогичной ошибке именно с этим словом. Вот его слова: «Глагол бяшетъ подтверждает замечание моё: он употреблён в прошедшем времени (с неправильностью в склонении, коему примеры встречаются в летописях) и предполагает усл.<овную> частицу – Неприлично было бы. Вопрос же требовал бы настоящего или будущего» (14). Т.е. и здесь мы видим, как вполне синхронно и в соответствии с мыслями Пушкина об ошибке с частицей «бы» подобная ошибка исправляется и в «Коньке»!
Когда же в «Коньке» после правок появляется «Вот и стал тот чёрт скакать» (ст.219), то «Пушкин–Плюшкин» приводит нас к правкам «Медного Всадника» 1836 года, где в стихе №421 у него вдруг появляется то, что заставило известного пушкиниста Н.В.Измайлова написать: «получилось такое, по существу искажённое и не очень понятное, чтение: О, мощный баловень судьбы! Не так ли ты скакал над бездной…». Измайлову непонятно, но нам-то, я думаю, ясно хотя бы то, откуда могли возникнуть в 1836 году у Пушкина отдельные слова и созвучия. Хотя знать только это, конечно, мало, поскольку хочется подняться и на более высокий уровень, т.е. понять смысл пушкинских перемещений, дублирований, перекличек и т.д. Но это уж разговор отдельный.
А теперь обратимся вновь к т.н. пушкинским «отбросам», один из которых я всё же не могу не прокомментировать – такой уж он смешной и удивительный. Речь идёт о бывшем до правок в «Коньке» слове «дуля» (ст.780), когда спальник думает об Иване: «И под нос такую дулю Поднесу я дураку…». И всё это: и «дуля», и «нос», и «поднесу» было при правке из «Конька» отброшено. Но далеко ли? Нет, конечно. Всего лишь в дневник Пушкина, где о феврале 1835 года он пишет следующее: «На балах был раза три; уезжал с них рано. Придворными сплетнями мало занят. Шиш потомству…» (15). Ну, тут уж, на первый взгляд, и мне, и вам, дорогие читатели, может быть, даже и обидно, что нам с вами (а мы тоже своего рода потомки!) и вдруг преподносится «шиш»! Пусть даже и от самого «Солнца русской поэзии»…
Право, нам можно и возмутиться, как, например, возмутился В.В.Вересаев в нашумевшей в своё время статье «В двух планах», где он привёл сначала пушкинскую эпиграмму на картинку из «Невского альманаха» («Пупок чернеет сквозь рубашку»), а затем написал: «Я не представляю себе человека, сколько-нибудь любящего Пушкина и его поэзию, который бы рассмеялся, прочитав эту эпиграмму. Как-никак тут задевается не только плохая картинка, но и сама Татьяна – один из самых прекрасных и целомудренных женских образов в нашей литературе…» (16). (Забегая вперёд, не могу не сказать, что я, например, в отличие от Вересаева очень легко могу представить себе такого человека, который бы рассмеялся, прочитав пушкинскую эпиграмму, поскольку им и являюсь. Но, правда, с одной оговоркой, что я не просто «любящий Пушкина и его поэзию», а ещё и знающий их гораздо в большей степени, чем тот же Вересаев. А знание - сила!).
Однако оставим пока в покое Татьяну, ведь она всего лишь образ, а в «Дневнике» Пушкина задеваются вполне живые люди, которым он преподносит свой «шиш». Грубо как-то получается… Однако это грубо только для тех, кто не понимает тайного смысла этого «шиша». Но в чём же этот смысл и как его разгадать? А вот для этого-то нам и нужно выделить смысловые слова-сигналы: «шиш» и «придворные сплетни», которые, как мы уже успели заметить (с помощью МТБ), имеют аналогию в «Коньке», поскольку напрямую связаны со спальником, этим придворным сплетником и доносчиком, грозившимся преподнести свой «шиш», т.е. «дулю», Ивану. А затем - правильно понять слово «потомству», как обращение Пушкина к будущим его исследователям, которым он преподносит свой «шиш» не как обиду, а как очередную свою загадку. Почему очередную? Да потому, что тут же, чуть выше в своём дневнике, Пушкин выдает другие аналогичные «замечания для потомства» (обратите внимание – именно «для потомства»!), в которых указывает, что какой-то Бобринский - «полуумный старик, щеголяющий в шутовском своем мундире, в сопровождении двух калек-сыновей, одетых скоморохами». Вот Бобринский – это, я думаю, уже загадка посерьёзней и сразу её не разгадать. А пока мне остаётся лишь сказать «спасибо» Александру Сергеевичу за его «шиш», позволивший понять, что синхронно перенести «дулю» из «Конька» в «Дневник» мог лишь тот, кто этого «Конька» и правил! Слова же «Придворными сплетнями мало занят» с одной стороны, отстраняют Пушкина от спальника в «Коньке», а с другой стороны, заставляют задуматься об этом спальнике, поскольку порождают приводящий именно к нему вопрос: а кто же это много занят «придворными сплетнями» и где?
Другой разновидностью пушкинского «плюшкинизма» являются давно знакомые учёным переделки одних произведений в другие. Так, например, не раз бывало, когда стихи, посвященные одной женщине, Пушкин впоследствии по разным причинам переделывал в стихи для другой. Т.е. делал примерно (подчёркиваю, примерно!) то же самое, что и забавный француз Трике из «Онегина», преподнёсший Татьяне Лариной куплет с переделанным им женским именем. Заметим это.
Значительную часть стихов своего незаконченного «Езерского», как известно, Пушкин перенёс в «Медного Всадника», а также в «Родословную моего героя». Н.Я.Эйдельман пишет: «…прежняя поэма «Езерский» становится частью строительного материала для нового сочинения» (17).
Для наглядности же давайте, например, обратим внимание на правку в «Коньке» стиха №174 «Ни за черную, слышь, бабку», появившуюся вместо стиха «Ни за царскую палату». Согласно методу «Пушкин-Плюшкин» в произведениях Пушкина обязательно должен быть аналог этой правки. И действительно эта «бабка» (а речь идёт в данном случае об игральной кости) появилась как в «Капитанской дочке», так и в стихах Пушкина всё в том же 1836 году. Именно тогда в сентябре Пушкин с женой был на выставке в Академии художеств, где ему очень понравилась скульптура Пименова «Мальчик, играющий в бабки» и где, по воспоминаниям П.Н.Петрова, Пушкин и написал экспромтом стихи «На статую играющего в бабки». От себя отмечу, что в них не только упоминается бабка как «меткая кость», но и есть слова «…прочь! раздайся, народ любопытный, Врозь расступись…», весьма близкие к словам из «Конька» «Прочь с дороги! Прочь с дороги!» (ст.546) в сцене давки народа на рынке.
С другой стороны, я должен оговориться, что некоторые т.н. «двойные» правки пятого издания «Конька», т.е. правки, обращенные к правкам предыдущего издания (например, к стихам 1103-1104 «Посреди же той поляны, Словно облачные станы»), могли быть обусловлены отнюдь не их разрозненностью, а необходимостью отображения полноты и последовательности правок одних и тех же строк, в т.ч. и в хронологическом порядке. Т.е. вышеуказанные строки 4-го издания об «облачных станах», исключенные затем в пятом, вполне могут в соответствии с методом «Пушкин-Плюшкин» относиться не к 1836 году, а к 1835 году, т.е. году, когда Пушкин активно работал над «Путешествием в Арзрум», в котором он как раз эти «облачные станы» и вспоминал!
К этому же времени относится и активная работа Пушкина над «Капитанской дочкой», которую, однако, он всё же закончил лишь в 1836 году. Одним из главных героев этого произведения, как известно, является Пугачёв. И надо же, - опять «Пушкин-Плюшкин»! В правках «Конька» тоже появляется свой «Пугачёв», правда, в виде Ивана, вздумавшего вдруг пугать то братьев (ст.204, где ранее не было слова «пугать», а было слово «стучать»), то Жар-птиц, для чего была введена целая сцена!
Хотя, если уж говорить о пугании Жар-птиц, то тут не грех будет обратить внимание и на то, как именно это делается. «Хлещет вдоль и поперек» (ст.1182), - говорят нам правки. И опять метод «Пушкин-Плюшкин» в действии: это же слово возникает всё в том же 1836 году у Пушкина при правках им «Медного Всадника», где вместо «дождь ему в лицо плескал» стало «дождь ему в лицо хлестал» (ст.232)!
Кстати, а не могут ли неодушевленный дождь из «Медного Всадника» и живой и столь же энергичный Иван иметь между собой что-то общее? Т.е. не может ли за этими столь разными художественными образами прятаться ещё один, который был бы промежуточным звеном в цепочке и объединял бы как тот, так и другой образ в своём историческом прототипе? Этот вопрос я, конечно же, в первую очередь должен отвести к ершоведам, поскольку ответ на него содержится именно в произведениях, изданных под именем Ершова, что, правда, не мешает и вам, дорогие читатели, попытаться ответить на этот довольно необычный вопрос. Попробуйте-ка сыграть с Великим Мистификатором, и не пожалеете! Но больше всего меня всё же интересуют слова «хлещет» и «хлестал». Какие-то они очень уж подозрительные, да и что-то мне напоминают... А вам?
При работе с различными источниками Пушкин часто выбирает из них только необходимое ему в данный момент, преобразуя и изменяя многое. Так, в своём «Царе Салтане» он всю волшебную силу 33-х братьев-богатырей и звезду во лбу отдает царевне-Лебеди, хотя в записанном им варианте народной сказки всё это было у царевича. Исследовательница Т.В.Зуева при изучении народной сказки по поводу волшебной силы совершенно правильно заметила, что «В варианте Арины Родионовны эту силу даёт царевичу материнское благословление» (18). Однако затем Зуева на это благословление внимания не обращала.
Мы же, зная метод «Пушкин-Плюшкин», зададимся вопросом – а далеко ли Пушкин из народного источника «отбросил» материнское благословление? На первый взгляд кажется, что совсем рядом, т.к. тут же в сказке мать Гвидона благословляет его и царевну-Лебедь «Жить в совете и любви». Однако никакой волшебной силы это благословение Гвидону не даёт, после чего сразу же возникает вопрос – а то ли это благословление, которое было в народной сказке? А если же мы подойдем с другой стороны и задумаемся о благословлении из народной сказки, дающем волшебную силу, то по логике вещей такое благословление после тех изменений, которые совершил Пушкин в «Царе Салтане», должна была бы дать не мать царевича, а мать царевны, поскольку именно у царевны и была изначально связанная со всеми чудесами волшебная сила. Но матери царевны в «Салтане» нет, в связи с чем выходит, что благословление царевны со стороны её матери оказалось Пушкиным «отброшенным». Но куда?
А, конечно же, в «Конька», в котором после правок и появилось материнское благословление Месяца Месяцовича своей дочери-царевне: «Отнеси благословленье Нашей дочке в утешенье» (ст.1897-1898). Память у Пушкина была прекрасная, а то, что осталось в смысловом отношении отброшенным за рамки сюжета одной его сказки, хоть и через несколько лет, но всё-таки он вставил в другую свою сказку.
Примечания.
1.Ю.И.Дружников «Узник России», вариант интернета. 2.А.Моруа «Байрон», Минск, 1986, с.351. 3.Ф.Гросскурт «Байрон. Падший ангел», Ростов-на-Дону, «Феникс»,1998,с.457-8,463-4. 4.А.Моруа «Байрон», Минск, 1986, с.348. 5.А.Моруа «Байрон», Минск, 1986, с.365. 6.«Из семейной хроники: А.С.Пушкин», М, 2000, с.104. 7.А.И.Гессен «Все волновало нежный ум», М, 1983, с.33. 8.«Последний год Пушкина», М, «Правда», с.243. 9.«Пушкин в воспоминаниях современников», М, 1974, т.2, с.193. Выделено мной. С.Ш. 10.И.Л.Фейнберг «Читая тетради Пушкина», «Советский писатель», 1985, с.506. 11.Ст.Рассадин «Драматург Пушкин», М., «Искусство», 1977, с.202. 12.Н.Я.Эйдельман «Пушкин: из биографии и творчества», М., «Худ. литература», 1987, с.374. 13.Песня №8 в книге «Рукою Пушкина», М.Л., «Академия», 1935, с.622. 14.ПСС,XII,149. 15.ПСС, Ж-2, 336.32. 16.В.В.Вересаев «Загадочный Пушкин», М., «Республика», 1999., с.265. 17.Н.Я.Эйдельман «Пушкин», М.,«Худ. литература»,1987,с.273. 18.Т.В.Зуева «Сказки А.С.Пушкина», М., «Просвещение», с.72.