Моим родным я посвящаю

        Отец мой, Бронислав Семёнович, родился в Москве в 1936 году  13 Мая в семье "беглых" крестьян. Он был 13-м по счету ребёнком и четвёртым выжившим, восьмерых же скосила "испанка", а также единственным ребёнком родившимся уже в Москве. Его родители в конце 29-го года бежали из родной деревни с четырьмя детьми. Тогда у них было два мальчика и две девочки, одна из них (на тот момент времени младенец) умерла в пути следования через чащобы лесные из родного дома в полную неизвестность. Много позже старшая сестра возьмёт документы умершей младшей сестры и окажется на три года моложе, что спасёт её от принудительной отправки в эвакуацию летом 1941 года. Тогда большинство детей, отправленных в эвакуацию без родителей, погибли от голода, холода и болезней. Не было ни лекарств, ни врачей, ни транспорта, было самое начало войны...
Два его старших брата уехали из Москвы вместе с военным заводом в Куйбышев. Моего отца вместе со старшей сестрой сначала отвезли в Московскую область к родственникам, а как только в Москве поутихла компания по отправке малолетних и несовершеннолетних, то их привезли обратно в родной дом (тогда это был деревянный многокомнатный барак с общей кухней, в котором у них было две комнаты). Это маленькое одноэтажное строение считалось в их округе самым безопасным местом во время бомбёжек и к ним всегда приходило много людей, как только через рупоры раздавалась сирена обозначающая: "Воздушная тревога".
За всё время авианалётов на их крышу не упала ни одна зажигательная бомба, а единственная упавшая рядом, к счастью не взорвалась. Это была полутонная чушка, предназначенная для находившегося рядом и продолжавшего работать завода. Смертоносное изделие воткнулось в Андроньевский мост, ушло на приличную глубину в землю и замерло в ожидании прибытия сапёров.
Извлечение вражеского "гостинца" было делом весьма волнительным не только для сапёров, рисковавших своими жизнями, но и для обитателей всех близлежащих домов. Поскольку, если бы произошёл взрыв, то они просто-напросто остались бы без крыши над головой. Всё закончилось благополучно и в финале всего этого действия выяснилась причина счастливой случайности: во взрывателе бомбы  оказалась прокладка из ваты, положенная кем-то на заводе-изготовителе. Кто-то, возможно, ценой собственной жизни, спас много жизней других людей, а так же жизнь: моего отца, бабушки, тёти-Таси и всех кто был в тот момент в деревянном бараке, находившимся в стапятидесяти метрах от места падения этой авиабомбы.

Окончание войны семья встретила без потерь, все четверо детей живы и здоровы, только дед потерял ногу при снятии блокады Ленинграда. Надо же, но за это обстоятельство мою бабку ненавидели все бабы во дворе, почти у всех кто-то да погиб, а тут: все дети живы и даже муж пришёл с войны живым (хоть и на одной ноге).
А деда, Господь вообще хранил всю войну: "Атака закончена, бой завершён и сижу у костра шинель штопаю. Все пули по касательной проходили, оставляя, где сквозное отверстие, где длинную борозду, испортив единственную тёплую одежонку, но ни разу ни одна не попала, так чтоб сразу наповал"- так он рассказывал после приличного возлияния, а на трезвую ни когда, ни чего из своего боевого опыта вслух ни говорил. Только по ночам во сне ещё долго вскакивал с криком "немцы", хватаясь за воздух, там, где когда-то находился его автомат и боекомплект к нему. Верно, о своих "геройских" приключениях взахлёб рассказывают только те, кто сам не воевал.
К моменту начала войны моему деду было уже пятьдесят. На фронт он взял с собой гармонь, сказав, что песня душу греет, настроение подымает вместе с боевым духом личного состава. Для него это была уже вторая война, первой стала Гражданская и три года боевых действий под красным знаменем, в том числе и в Чапаевской дивизии.
Хороший повар, гармонист, мастер на все руки, добрый, отзывчивый, простодушный человек он однажды стал единственным оставшимся в живых из всего батальона, брошенного брать высоту, которая, как выяснилось позже, и не нужна была, наступление пошло далеко от неё.
Поздним вечером Комбат позвал его к себе и тихим голосом сказал: "Сегодня пришел приказ брать высоту, так что, Семён Тимофеевич, погибнем все. Завтра возьмёшь саночки и пойдёшь санитаром, поэтому сдай оружие, может хоть один останешься в живых".
На следующий день так оно и вышло. Подождали в лесу, пока стемнеет и под покровом ночи поползли на штурм, думали, что не сразу заметят. Шквальный огонь из хорошо оборудованного дзота и освещение сигнальными ракетницами сметали атакующих волну за волной и очень скоро всё утихло.
Вокруг ночная тьма, ни криков Ура, ни автоматных очередей, кое-где одиночные хлопки выстрелов, несколько гранатных взрывов - последние аккорды обречённых. В небо изредка взлетают осветительные ракеты, иногда раздаётся короткая пулемётная очередь на обнаруженное где-то шевеление. И вскоре вообще всё утихло, только ветер, да похрустывающий снег под ногами.
"Думаю, подожду пока подсветка закончится и поползу посмотреть, вдруг хоть кого-то удастся найти живым" - вспоминал дед. Тормошил, тряс, слушал дыхание у каждого, кто цел был и голова осталась. Одни уже окоченевшие, другие задубевшие - весь батальон лежал у подножия холма, ни кто даже до его середины не добрался, не говоря о том, чтобы в амбразуру гранату кинуть. Проверил всех, ни кого живого на поле не осталось, совесть моя перед Комбатом чиста, его-то самого одним из первых убило.
Так с пустыми саночками, красным крестом на рукаве пополз к лесу, там уж поднялся и побрёл наугад. Вдруг прямо предо мною два фрица выросли, огромного роста, в белых маскировочных халатах, автоматы в руках. Думаю ну всё... отвоевался вместе с батальоном. И вдруг один рукой машет, дескать: "Иди куда шёл, проваливай восвояси" Ну что ж, видят вместо оружия медицинская сумка, красный крест на рукаве. Прохожу мимо них, ногами ели ступаю по земле, а лопатки на спине сходятся, сейчас думаю, нож в спину бросят, чтоб шума не подымать. Нет, не бросили. Видят, что небольшого роста старик-санитар без оружия и пожалели, среди них тоже люди встречались...
Так рассказывал дед моему отцу, а он уже  рассказывал этот случай нам с матерью, когда за столом, после возлияния про войну вспоминали и всех родных кто на ней побывал.
Дед дожил до 1968 года, у него была своя комната в двухкомнатной квартирке на первом этаже хрущёвской пятиэтажки. Он, как и в войну, курил козью ножку, набитую Самосадом, под кроватью размещалась ёмкость с брагой для дорогих гостей. Под окнами они с бабушкой посадили целый сад, ухаживали за посадками, любовались цветением деревьев, сидели на лавочке у подъезда и старались забыть всё-всё плохое, тяжёлое, тёмное через что пришлось им пройти за свою жизнь, за те годы лихолетья и войны что  выпали на их судьбу.

                Олег Симашов   Март_2015г.