Мои школьные годы

   

 
               

           Глава 1. Детство

  Шел 1941 год. В этот период наша семья проживала в Новосибирске , на Красном проспекте  81, в четырехэтажном доме. В этой коммуналке мы  занимали две комнаты в трехкомнатной квартире. Этот дом и сейчас сохранился , но под другим номером, и когда я прохожу мимо, то останавливаюсь и вспоминаю те далекие прожитые годы.   Мой отец, Абрамов Олег Николаевич, в то время работал в тресте  Сиблес, а мама, Алевтина Васильевна, в банке, машинисткой.
  Помню, что отец  водил меня на новогоднюю елку в «Дворец труда», который располагался в теперешнем здании академии водного транспорта, что за кинотеатром «Победа». В центре огромного зала стояла украшенная елка,
вокруг было много детей и взрослых, вероятно родителей, гремела музыка, все было необычно и интересно. А около елки дед мороз и снегурочка приглашали детей
на выступления. Кто- то пел песню, кто- то рассказывал стихи. И тут отец сказал:
- Хочешь, Юрашка, получить подарок от деда мороза, тогда прочитай какое ни будь стихотворение.
Я был очень застенчивым ребенком,
но подарок получить очень хотелось.
Отец долго уговаривал, я стеснялся, но все таки пересилил себя и разрешил поставить себя на стул около елки и рассказал два куплета из «Мой  до дыра». Подарок я получил и в полном смущении вернулся к отцу.
- Молодец, Юрашка ! – похвалил меня отец.
  Молодец еще и потому, что пересилил себя и, все- таки  вышел на этот помост и
рассказал стишок. А это, поверьте, было так трудно.
   Запомнились мне эпизоды, когда отец катал  меня на санках в сквере прямо напротив «Дома офицеров». Он разбегался,
я  с хохотом  сваливался в снег, снова забирался на санки и все повторялось.
Какие это были счастливые дни !!!
  И вот однажды отец пришел с работы,  и они с мамой что – то долго обсуждали на кухне. Наконец меня пригласили на кухню ужинать и отец спросил:
- Ну что, Юрашка, едем жить в Сталинск?
   Я, конечно, дал согласие,  и это решило дальнейшую судьбу нашей семьи.
   И вот уже мы едем в купе поезда, я, конечно, у окна,  наблюдаю  мелькавшую за окном природу. Окно было приоткрыто, ветер колыхал белую занавеску на окне, и вдруг . . ..занавеска исчезла от моего прикосновения. Я сильно расстроился, начал плакать, но отец вышел из купе, вернулся с проводником вагона и все ему
объяснил. Получив возмещение ущерба в виде двадцатипятирублевой купюры, проводник улыбнулся и проговорил:
- С кем не бывает, - и вышел из купе.
Инцидент был исчерпан.
   Город Сталинск – это теперешний Новокузнецк. Нам предстояло жить на окраине города, где в то время располагался  трест ЮЖКУЗБАССЛЕС.
   Место это я хорошо помню, так как рядом протекала река Томь, был мост через реку, по которому проезжали автомобили, лошади, трамвай и редко поезда. Это на левом берегу Томи, а трамвайная остановка
так и называлась «Левый берег». А дальше трамвай шел на правый берег, где были остановки «Осинники» и  «Старокузнецк».
   Прибыли мы в мае 1941 года. Мне шел
седьмой год. Отцу предстояло работать начальником производственного отдела треста, а маме – машинисткой в машинном бюро.
  Поскольку наша квартира была еще не достроена, то нас на неделю поместили прямо в  здании треста, в фойе, где были расставлены раскладушки и был диван.
  Проснувшись утром следующего дня, я подошел к окну и к своему удивлению увидел огромное количество воды. Затоплено было все до самого города.
Если  по приезду я видел в окно  бесконечное травяное поле, а за ним вдали виднелись городские дома, то теперь увидел  только воду. Вода бурлила через шоссе, залила трамвайный путь, залила всю территорию треста ЮЖКУЗБАССЛЕС.
Выйти из дома было невозможно. Люди плавали на лодках и занимались спасательными работами.
   Родителей рядом не оказалось, я быстро оделся и вышел к затопленному крыльцу здания, где уже суетились несколько мальчишек моего возраста.  Один из них,
что постарше,  приплыл откуда то  на лодке и пригласил всех покататься. Я тоже влез в лодку. Как это было здорово! Небольшая лодка, в ней пятеро мальчишек гребут досками и направляются в сторону затопленного шоссе. Вдруг лодку подхватило течение и понесло в сторону города. Вот тут я испугался. Притихли и остальные мальчишки. Но вскоре увидели плывущую к нам большую лодку с людьми. Нас взяли на буксир и отбуксировали назад. Когда появился мой отец, то он  в ярости отшлепал меня по заднему месту и повелел из дома не отлучаться. Я смотрел через открытое окно на это огромное количество воды  и видел, как по тонкому солю воды на шоссе промчалась автомашина ЗИС-5, застряла лодка с людьми на шоссе, так как там была мель,
как напротив конторы  остановилась лошадь, запряженная в телегу, и кучер кричал своему напарнику:
- Колька, распрягай коня и уводи на кондвор!
И Колька бегом, прыгая на одной прямой ноге (она, вероятно, у него не сгибалась в колене), тут же распряг лошадь и куда-то ее увел. С тех пор наши ребятишки называли всех Кольками, у кого не сгибалась нога в колене. Видел я, как какой –то мужчина, спасаясь от воды, залез на  электрический столб, а в это время вода
затопила под столбом все пространство, и лодка с людьми направлялась к нему. Его
сняли со столба и посадили в лодку.
Вскоре шоссе было затоплено полностью и людей уже нигде не было видно.
   Это было наводнение 1941 года в  Сталинске.
    Через несколько дней вода ушла и
мы переехали в свою новую квартиру.
   Деревянный четырехквартирный дом. Квартира была однокомнатной, с кухней и печкой, которая служила местом приготовления пищи и источником тепла.
А напротив дома, на расстоянии 20 метров,
был построен длинный сарай, разделенный на отдельные небольшие помещения. Так одно из таких помещений было предназначено нам как кладовка для дров  или еще чего ни будь.
   Из Новосибирска мы приехали налегке, так как родители кое- что продали в надежде купить  все необходимое на месте.
Помню, что откуда – то появились две кровати, одна из которых предназначалась мне, стол, стулья, посуда и все необходимое для нормального существования. Мама довольно быстро
создала уют, повесив шторки на окна,
застелив постели, накинув скатерть на стол.
  Так началась наша жизнь на новом месте.
Я быстро познакомился с местными ребятишками, мы вместе  ходили на Томь, Кондому, которая протекала  за территорией «Южкузбасслеса» и впадала в Томь, и на большие лужи, оставшиеся после наводнения почти на все лето. В этих
лужах была теплая вода и в них мы купались больше, чем в реках. Помню, что в то жаркое лето я получил солнечный ожог до пузырей. Позднее пузыри полопались,
а остатки кожи я отрывал по кусочкам,  и вскоре все пришло в норму.
   Когда родители уходили на работу, я оставался один дома. Конечно, выбегал на улицу, встречался со своими сверстниками
и мы , как обычно, болтались по территории «Южкузбасслеса», купались в лужах, ходили на речку, в общем, я был предоставлен сам себе, но иногда заходил к отцу на работу. Войдя в кабинет, где сидели несколько сотрудников, я должен
был поздороваться, но как тяжело было произнести это слово «здравствуйте!». С
огромным трудом , психологическим напряжением, я почти шепотом произносил «здрасте» и это вызывало восторг всех
присутствующих . А мешала моя врожденная стеснительность, но я ее преодолевал и….как «гора с плеч!».
   Лето 1941 года проходило как обычно, ничто не предвещало  беды, родители работали, я со своими сверстниками
болтался по окрестностям  «Южкузбасслеса», ходили на Томь, на Кондому, купались в лужах, играли в футбол и т.д. Иногда родители мне давали пятикопеечную монету,  и я покупал в маленьком магазинчике несколько конфеток, которые мы с ребятишками тут же съедали.  А когда родители приходили домой, то мы с отцом занимались хозяйственными работами – кололи дрова, укладывали их в поленницу, носили воду из колодца и выливали ее в деревянную бочку, что стояла у нас в сенцах. Конечно, основную работу выполнял отец, а я присутствовал, но пытался укладывать дрова, нес вместе с отцом ведро, которое на четверть было наполнено водой, и сам выливал воду в бочку. А мама в это время готовила еду. Вечером мы ужинали в кругу семьи и ложились спать.
  И вдруг однажды мы услышали из репродуктора (это радио тех времен) всем известный голос  диктора Левитана:
- Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все  радиостанции Советского Союза . . . .
   Так началась  великая отечественная война.
 
               Глава 2. Война

Мне было 7 лет, но я уже понимал, что где-то далеко произошло что-то очень серьезное, потому что все изменилось. За пятак конфеток я уже купить не мог, в магазинах стали исчезать продукты питания, одежду мои родители не успели купить и ходили на работу  без верхней одежды, а когда началась зима, то где-то раздобыли старую фуфайку и пару старых пальто. В этой старой фуфайке я и бегал по улице, а позднее в ней же  ходил в школу.
   С продуктами питания становилось все хуже и хуже. Приближался настоящий голод. Базара в городе не стало, так называемая «барахолка» то же прекратила свое существование. Однако, родители как-то умудрялись раздобыть хоть что ни будь на еду, но этого было мало. В то время уже появился лозунг «Все для фронта, все для победы!». И все отправлялось на фронт.
   Вот в такой период мне и выпало впервые начинать учебу в школе. Первый раз меня отвел в школу отец. Школа находилась в Старокузнецке. Последняя остановка трамвая «Старокузнецк»,  затем по крутой, широкой лестнице спускаешься на улицу, и пройдя квартал, налево. Там и располагалась школа № 10, где мне впервые пришлось учиться. Это было одноэтажное типовое здание, длинный коридор, по обеим сторонам классы и кабинеты для учителей.
  Подробностей я уже не помню за давностью лет, но кое – какие эпизоды остались в моей памяти.
   Начну с того, что до остановки трамвая меня родители не провожали, а из попутчиков был один сверстник и сосед по квартире  Гера Шилегин. Вот с ним- то мы и ездили в школу. Езда в трамвае нам доставляла удовольствие, мы бегали по вагону, пересаживались с одного места на другое, смотрели в окна и любовались природой. Но иногда удавалось проехать на  «колбасе». Это толстый шланг, по которому воздух тормозной системы подается  из одного  вагона в другой. Этот  шланг болтался в последнем вагоне сзади, и на нем было очень престижно проехать, хотя бы одну остановку. Нередко кондуктор, заметив  мальчишку на «колбасе», останавливал трамвай и ссаживал такого пассажира с трамвая, если тому не удавалось убежать.
   Мне неоднократно удавалось проехать на колбасе даже до конечной остановки.
  Первые занятия в школе  выветрились из моей памяти, но помню, что учительница раздавала нам тетради, одни в линейку, другие в клеточку. На тетрадях в линейку мы должны были писать буквы, а в клеточку – цифры. Я старался,  как мог, писать аккуратно, но у меня почему-то не получалось. Буквы выходили неровными,
корявыми, да еще и чернильные кляксы
украшали мою писанину. Не лучшим образом  обстояло дело  и с арифметикой. Цифры никак не хотели ровно вставать в клеточки и постоянно вылезали за их пределы. Но я старался и , видимо, чрезмерное старание, нервное напряжение не давало возможности вырабатывать почерк, который так и остался у меня
отвратительным. Дома отец садился со мной за стол,  и я демонстрировал  написание букв и цифр сначала на какой ни будь старенькой бумажке, а потом переписывал все это в тетрадь. Но . . . .
видимо,  не дано природой мне  иметь хороший почерк. Арифметика мне сразу не понравилась, а в дальнейшем и с математикой у меня были постоянные проблемы. В первом классе нас учили в основном писать, читать и считать.                Началось неплохо, но . . . . на втором месяце учебы я заболел. Врачи обнаружили у меня скарлатину и уложили в больницу.
В больнице я находился довольно долго и
вскоре обнаружилось еще одно заболевание – дифтерия. Самочувствие было плохое, я был вялым,малоподвижным, больше времени проводил в больничной  постели. Родителей в палату не пускали, но они почти ежедневно  появлялись у палатного окна. Я подходил к окну, улыбался , показывал на ребятишек, лежащих на других кроватях и кричал:
- Мам, мам !А у него (показывал на пациента) трубка в горле, он не может дышать.
   Но мама почему-то плакала, а отец молча успокаивал ее. Затем они уходили.
Видимо, состояние моего здоровья было
критическим. Помню до сих пор, как я бредил. А было это так: у моей кроватки я увидел свою маму. Она сидела на стуле рядом и что-то мне говорила и прикладывала руку ко лбу. Затем вдруг она, сидя на стуле,  поднялась в воздух, полетела куда-то к потолку и вместе со стулом стала переворачиваться. Я во всю глотку, как мне казалось, кричал «мам, мам, не уходи, куда ты?» Но мама исчезала из поля моего зрения, и я терял сознание.
   Проснувшись утром, я увидел родителей в окно и тут же рванулся к окну, но меня удержала  женщина в белом халате. Мне удалось только помахать родителям рукой
и продемонстрировать подобие улыбки.
Мама опять почему-то плакала, а отец был серьезен и напряжен.
   Сколько времени это продолжалось – я не помню. Помню, что вскоре мне стало лучше, но у меня на лбу соскочил какой –то прыщик, и меня перевели в другую палату. Как оказалось,  у меня появилось
другое заболевание – ветряная оспа. Потом я стал часто кашлять и у меня обнаружили пневмонию.
   Короче говоря, я провел в больнице
несколько месяцев. Когда меня привезли домой, то я с трудом восстанавливал в своей памяти  недавнее прошлое. Даже квартиру осваивал заново. Постепенно все
восстановилось, и я пришел в нормальное состояние. Однако, учебу пришлось перенести на следующий год. Позднее я узнал, почему плакала мама, и был очень серьезен и напряжен отец. Оказывается, врачи им сказали, что если я доживу до утра, то возможно буду жить, но  нужно быть готовыми ко всему. Так что я был на грани летального исхода. Но от судьбы не уйдешь.
     Пришел 1942 год. Этот год был самым трудным для нашей семьи. В этом году мы пережили настоящий голод. Ну не было еды никакой, и все тут. И взять негде. Но
родителям как-то удавалось где-то перехватить то несколько картошек, то
кусочек хлеба, то кто ни будь, отцу принесет рыбешку. Так и перебивались. Если мой отец, в прошлом гимнаст, цирковой актер, жонглировавший двухпудовыми гирями, борец, участник заикинского чемпионата по французской борьбе, положивший на лопатки чемпиона Польши, был здоровым, мышечным, сильным мужчиной, то теперь он очень похудел, ослаб, на лице появились морщины, одежда на нем висела,  как на вешалке. А ему всего-то было 40 лет. Что
касается мамы,  то она тоже очень исхудала, появились признаки  ранее невидимых  болезней (базедова болезнь,
порок сердца, все виды тахикардий, варикозная болезнь и др.), да еще она часто падала в голодный обморок. А ведь она на шесть лет моложе отца.
   Помню, как однажды отец пришел вечером домой и торжественно произнес:
- Вот, Аленька, по честному достал ведро картошки!
   Уж где и как он раздобыл эту картошку, я не знаю, но это был праздник. Мама тут же
сварила несколько картофелин, и мы все с удовольствием поужинали.
  От полного голода нас спасла карточная система снабжения. Каждому выдавалась карточка, по которой можно было получить
определенное количество продуктов питания. Но количество было таким мизерным,  рассчитанным только на то, чтобы человек не умер с голода. И все- таки это было спасение.
  Осложняло положение с продовольствием еще и то, что власти не разрешали летом
садить , например, картошку. Почему-то не давали землю под огороды. И только в 1943 году дали разрешение на землю. Но об этом позднее.
  Так мы прожили до осени 1942 года и мне
предстояло вновь отправляться в школу.
  Все повторилось. Отец отвел меня в ту же, 10 школу в Старокузнецке, а дальше я уж сам . . . . . Утром на трамвай, занятия в школе, после занятий снова на трамвае домой. Поскольку родители всегда были на работе, то я подключался к играм с ребятишками, а с приходом родителей я был уже дома.
   О занятиях в школе у меня мало что осталось в памяти. Помню, что писали буквы, цифры, составляли слова, цифры складывали. Учительница нам показывала какие-то палочки, брала одну, затем доставала еще одну и  . . .получалось
два, а затем писала на доске цифры 1 и 2. Или показывала букву «Д», а затем картинку, где изображен дом. Так
мы, ученики, запоминали буквы  и цифры.
   Поскольку время было трудное, то тетрадки быстро исчезали, писать приходилось на газетах и даже на бересте.
Отец приносил где-то оторванную бересту, расправлял ее и укладывал в виде стопки, как бумажки. Вот на этой бересте я и
писал буквы и цифры. Подобные берестинки я видел и у других учеников.
А газеты родители разрывали на листы, прошивали нитками, и получалась тетрадь. Вот между строк, там, где виднелась полоска бумаги, приходилось писать буквы и цифры.
   1942 год был самым тяжелым годом войны. Настоящий голод. Однако, нам, мальчишкам, это было не заметно, ведь родители всегда найдут, чем накормить.
Но мы, сами мальчишки, то же участвовали в продовольственной программе. Так, мы с Герой Шилегиным ходили на Томь и рыбачили.  Откуда у нас появились рыболовные крючки, я не помню, но имея крючки, мы самостоятельно из ниток делали удочки, прикрепляли грузило и поплавок, а уж червей накопать было делом несложным. До тех пор, пока не
замерзала река, я приносил домой три – пять рыбешек, и мама их жарила на сковородке. Однажды мне на  удочку попалась большая рыба, длиной около
30 сантиметров, да к ней еще шесть или семь рыбешек поменьше. Это был  насто –
ящий  праздник. Мы ели жареную рыбу, а отец  гладил меня по голове и говорил:
- Молодец, Юрашка!
Я был, конечно, счастлив такой похвалой.
   В школе занятия заканчивались  быстро, поэтому они и не остались в моей памяти.
А вот после учебы .. . . .
 
    Зимы в то время были суровыми, но это не смущало  нас, детей. Играли в войну.
Рыли окопы, прокапывали тоннели в сугробе, ползали на животе, изображая стрельбу из какой ни будь палки ,и т.д.
Домой я приходил в ледяном панцыре.
Пальтишко было покрыто льдом и снегом, валенки  и  рукавицы  покрыты плотным льдом, хоть гвозди забивай. Родители
с шутками (« И где это так можно вываляться в снегу»)  меня раздевали, укладывали всю одежду на растопленную печь на просушку, а меня отогревали и искали способ накормить. Ходили мы и на самодельных лыжах. Помню, как отец делал мне лыжи, распаривая тонкую дощечку в горячей воде, затем загибал конец, вставив его в щель в полу  в сенцах, и оставлял так до утра. А на следующий день  топором выстругивал  почти настоящие лыжи. Крепления прибивались гвоздями и веревками фиксировались к валенкам. Вот на таких импровизированных лыжах я и делал свои первые шаги.
   Зимой же более взрослые ребята  находили длинную, метров  десять  длиной, проволоку, на одном конце приделывали крючок и шли к трамвайной остановке.
Участники выстраивались  на  лыжах  один за одним, держали в руках проволоку, и как только трамвай трогался с остановки, цепляли крючок за трамвай  выезжали на
снег рядом с трамвайными рельсами, а затем раздавалась команда:
- Оттягивай !!!
Это означало, что лыжники, держась за проволоку, должны отъехать от трамвайного пути в сторону и мчаться по
снегу  параллельно трамваю. Они что то кричали, визжали от восторга , кто – то падал и оставался в снегу. . . . .Но как только  это попадало в поле зрения вожатой, трамвай останавливался, кондуктор выходила и ругала мальчишек
всякими словами. Конечно, проволоку отцепляли, ребята разбегались в разные стороны, но проволоку забирали с собой, что бы повторить все с начала с другим трамваем. Мы с Герой Шилегиным  пару раз попробовали ехать за трамваем, держась за проволоку, но, проехав метров сто, падали в снег, и это все доставляло нам удовольствие.
   У каждого мальчишки имелась рогатка.
Это почти оружие. Делали рогатки сами.
Срезали с дерева ветку такую, что бы были две веточки вверху и одна внизу, за которую можно было держать рогатку в
руке. Где –то находили резину, вырезали ее в виде ленты и разрезали ее пополам.
Одни концы лент привязывали к двум рожкам приготовленной ранее ветки, а к другим концам закрепляли небольшой кусочек кожи округлой формы. Это было место, куда укладывался камешек или железка (гайка, болтик подходили для этого дела). Вложив  камешек или что-то другое, и  держа рогатку за  нижнюю веточку (рукоятку) , оттягивали резину, а когда ее отпускали, то камень или железка улетали на большое расстояние.
   Помню, как однажды Людвиг Лесков, а ему в то время было уже 12 лет, запустил камень через строение, где были наши кладовки, и вдруг на соседнем дворе, где
находился  двухэтажный дом, раздался звук сломанного стекла. Мы все сразу разбежались в разные стороны, так как было ясно, что разбилось стекло в окне дома.
    А уже с третьего класса  каждый мальчуган имел при себе «огнестрельное оружие», так называемый «поджиг».
Делали его ребятишки сами,  и я в том числе. Для этого нужно было раздобыть металлическую трубку, толщиной в палец.
Затем найти и вырезать из дерева рукоятку. Чаще делали ее из веток дерева,
выбирали место с изгибом. Затем отпиливали ненужное ножовкой, ножом
проделывали канавку на продольной части рукоятки так, что туда плотно должен был войти ствол, то есть та металлическая трубка, которая и была основным в этом оружии. Трубку  расплющивали на одном конце молотком, пробивали в расплющенном месте отверстие гвоздем,
изгибали соответственно рукоятки, и укладывали трубку в канавку. Через отверстие забивали гвоздик и всю трубку фиксировали проволокой к рукоятке.
Но это еще не все. Расплавляли на костре или на печке дома свинец и немного заливали в ствол, что бы он лег на заднюю часть ствола. Затем измеряли глубину ствола и пропиливали щель прямо у основания ствола. Вот теперь пистолет был готов. Но нужен был порох. И тут выручали старшие ребятишки, которые брали родительские  охотничьи патроны и делились  с нами, малышами. Но если пороха не было, то в ход шли обыкновенные спички. Крошили головки спичек на бумагу и нужное количество
засыпали в ствол. Затем пыж и кусочек
металла плотно утрамбовывалось шомполом (просто палочкой). У самой щели, пропиленной в ствол, прибивали ушко, в которую вставлялась спичка. Пистолет к выстрелу готов. Стоило чиркнуть спичечным коробком по спичке у щели, как воспламенялись  порох или спичечный порошок в стволе, и происходил выстрел.
   Стреляли мы компаниями. Демонстрировали друг другу свои изделия,
вешали на стенку сарая  обрывок  газетки, и по очереди стреляли, после чего отыскивали свои «пули» в газетных мишенях. У меня был такой пистолет, сделанный своими руками!
   Учеба нас не утомляла, учебный год проходил быстро,  и наступало лето. Свободные от учебы и домашних дел, мы занимались  собственными делами. Каждый своим. Одни играли в футбол, другие
играли в «чику» или в «пристенок». Это были игры на деньги. «Чика» -  монетки ставились в столбик, играющие отходили на положенное расстояние, и специальной свинцовой битой должны были попасть в столбик монет. Играли по очереди. Разбивший столбик монет подходил к черте, где были разбросанные битой монеты, и битой ударял по монетке. Если монетка переворачивалась, то игрок
забирал ее себе. Выиграл! Если монетка не переворачивалась, то наступала очередь следующего.
   «Пристенок» - монетку ударяли об стенку
дома, она отскакивала и на каком- то расстоянии ложилась на землю. Следующий игрок ударял монеткой об стену, и она ложилась где-то рядом. Если игрок, придавив одну монетку пальцем, доставал другим пальцем до другой, то он выиграл и брал одну монетку себе. Если не доставал, то наступала очередь следующего. Я в эти игры не играл, потому что не было монеток, но наблюдал за играющими, и  участвовал в  разборках, когда возникали конфликтные ситуации.
  Такие игры, как «палочка-выручалочка»,
«поп-гоняла», «бабки», «чижик» занимали
все наше время.
  Наступил 1943 год. В этом году, наконец, дали землю под картошку и огород. Помню, как  весной представители  треста «Южкузбасслес» приехали на машине на гору  Соколуху и там возник конфликт с
представителями другой организации, претендовавших на эту землю. Дело пахло большой дракой, но руководители организаций договорились  и все начали копать землю под картошку . Копали целину. Я находился рядом с родителями и видел, с каким трудом они вскапывали эту целину. Картошки для посадки не было, и приходилось садить картофельные очистки.
  Припоминаю, что рядом с картошкой отец посеял  просо, и осенью мы собрали урожай просо, возили его на крупорушку, и мать варила кашу. Ну очень вкусная каша!
  Этой же весной дали небольшой участок земли под огород прямо за нашим домом.
Здесь родители посадили огурцы, морковь,
помидоры и турецкий табак.  Помню случай, когда турецкий табак вырос, я прятался от дождя под таким листом. А
осенью отец собирал эти листья, сушил, прессовал, а уже высушенные листья
нарезал и крошил, получая таким образом
табак. Вот такой табак он закручивал в газетную бумагу, делал «козью ножку» и
с удовольствием курил.
   Конечно, после сбора урожая мы зажили совсем другой жизнью. Кончились голодные обмороки у мамы, отец стал понемногу набирать вес, и на лицах своих родителей я видел совсем другое выражение. Запомнился мне еще один случай. На конном дворе заболела лошадь.
Несколько человек выпросили эту лошадь и зарезали. Нашей семье достались какие – то куски мяса и почки. Однажды мама жарила почки и несмотря на специфический запах этого продукта, мы все с огромным удовольствием  употребили
это в пищу, считая это мясом.
  !943 год был переломным в войне. Все чаще стал раздаваться   голос Левитана
«Наши войска прорвали оборону противника . . . .», «Наши войска освободили город . . .», «Наши войска
разгромили . . . , взяли в плен,..» и т.д.
Все это радовало и вселяло уверенность в скорой победе .
  А вот еще один запомнившийся случай.
Осенью 1943 года маму отправили в колхоз на уборку урожая. Я поехал с ней. Колхоз располагался  в восьми километрах от нашего дома, в районе поселка Абагур.
  И вот мы с мамой в колхозе. Она работала на сноповязалке, отбрасывая снопы, вылетающие из машины. Я видел, как ей было трудно. Лицо потное, губы  с синюшным оттенком, руки в синих жилах,
она как машина, не останавливаясь , передавала снопы другим женщинам. Мне
ее было очень жалко, но она честно несла свой крест.  Меня же усаживали на коня, 
к его хомуту была привязана длинная веревка, и указывали на копну сена, куда я должен был ехать. Подъехав к копне, мужчина  заносил веревку вокруг копны и привязывал ее с другой стороны хомута.
И я отвозил эту копну к большому стогу,
где мужики  вилами перебрасывали эту копну в стог.
   Вечером в палатке, где мы жили, приносили еду. Это была толченая картошка с растительным маслом. Я до сих пор помню, как мне дали алюминиевую чашечку с толченой картошкой, а сверху, в ямочке, проделанной чайной ложечкой,
было подсолнечное масло.  Что либо вкуснее мне есть не приходилось. Я и сейчас очень люблю это блюдо.
   Вдруг к нам в колхоз пришло сообщение, что  несколько человек, в том числе и моего отца, забирают на фронт. Помню, что нам с мамой дали лошадь, запряженную в бричку, и мы поехали домой. Я правил лошадью, но тут случилась беда – отвалилось заднее колесо брички.  У нас не хватало сил поднять телегу, что бы поставить колесо на место, но навстречу нам ехал мужчина на таком же экипаже. Он то и поставил колесо на место и, обстругав
«чеку», забил ее  в специальное отверстие так, что бы колесо не выпало снова. Теперь я уже знал, что колесо любой телеги удерживается на месте «чекой».
   Подъехав к дому, мы увидели отца. Он
подходил к дому,  одетый по праздничному – костюм, галстук, начищенные штиблеты.    
Позднее я узнал следующее. Сотрудникам треста  принесли повестки от военкомата,
где значилось, что они приглашаются на
очередной поверочный сбор. Так уже было пару раз. Проверили и отпустили. Все решили, что так будет и в этот раз и оделись по парадному. Когда прибыли в военкомат, то вдруг объявили посадку на автомашины, повезли на вокзал, затем на склад, и начали раздавать военное обмундирование, На вопросы никто не отвечал, все молча. Наконец объявили посадку в вагон поезда. Отец шел последним, уже взялся за поручень вагона, поставил ногу на ступеньку вагона, как вдруг подбежал офицер и спросил:
- Абрамов здесь ?
- Здесь, это я – ответил отец.
- С вещами на выход – скомандовал офицер, провел его на склад, где ему вернули одежду и приказали отправляться в военкомат. В военкомате выдали бронь до конца войны. Почему такое произошло – отец не мог понять, пока управляющий трестом Георгий Иванович Блынский не
рассказал ему следующее. В этот день из Москвы прибыла комиссия по проверке поставки древесины на фронт, в том числе лыжной болванки, из которой для фронта изготовляли лыжи. Председатель комиссии
пожелал лично познакомиться со специалистами, но Георгий Иванович заметил:
- Был единственный отличный специалист по лыжной болванке, так его сегодня забрали на фронт.
   Председатель тут же снял трубку, попросил военкомат и дал указание
Абрамова Олега Николаевича снять с поезда и выдать бронь. Вот таким путем
отец был освобожден от фронта. Конечно, мы были рады этому событию. Но вскоре дошли слухи о том, что те пятеро сотрудников треста «Южкузбасслес»
погибли в первом бою. Мне уже шел девятый год и я понимал, что если бы
мой отец был  со своими сослуживцами на фронте, то его тоже бы убили. Но от судьбы не уйдешь ……..
   В 1943 году мы жили почти хорошо. Нашей семье даже выделили корову,
которую мама назвала Зорькой. Молока она давала мало, да еще нужно было сдавать молоко государству, но то, что оставалось, нам хватало с лихвой. Весной родился теленочек, но отец его зарезал на мясо зимой. Вот это была жизнь! Мать жарила картошку с мясом, на столе были огурцы,
молоко. Что еще нужно для счастья?!
  Зорьке на зиму заготовляли сено, но его не хватало, и отец договорился с кем то в Абагуре, что нам дадут несколько тюков сена. Сено уплотняли в тюки, они были похожи на кубик и связаны проволокой.
Однажды отец взял на конном дворе две подводы и мы с ним отправились за сеном в Абагур. Возвращались по ледяной дороге
по застывшим рекам  Кондоме и Томи. Лошадки бежали рысью   по заснеженной ледяной дороге, я  сидел на тюке сена, смотрел в небо, которое было усыпано звездами, и . . . засыпал. Просыпался я дома в своей кровати. Так бывало неоднократно, когда я, находясь где либо в другом, а не дома, месте засыпал, а просыпался дома. Отец меня сонного переносил и укладывал на кровать.
  С этими тюками сена на зиму хватало, но все- таки приходилось его самим заготовлять летом.
   Приблизительно в августе мы отправились всей семьей на заготовку сена для коровы. Нам выделили участок, где росла высокая трава, рядом пробегал небольшой ручеек,откуда мы брали воду, и рядом же отец соорудил  из  прутьев и травы  шалаш,  в котором мы ночевали. Днем отец и мать косили траву, на следующий день, когда она немного подсыхала, граблями собирали ее в  стожки, а я в это время водил коня
к ручейку  на водопой и следил за ним, что бы он не убежал  и щипал травку.
   Как то я решил забраться на коня, но он оказался высоким и я никак не мог вскарабкаться на его спину. Конь был смирным, вероятно понимал, что я ребенок,
и позволил подвести себя к пеньку, с которого я забрался ему на спину.  И вот я выезжаю из леса верхом на коне. Родители побросали грабли и кинулись ко мне, предполагая, что я могу упасть с коня, и что ни будь себе повредить. Но я улыбался
во весь рот, демонстрируя им настоящего всадника. Но отец снял меня с коня, после чего оба успокоились.
   Вечером разожгли костер, мама что-то приготовила  на ужин, а после ужина, когда уже стемнело, мы легли спать. Я лежал между отцом и матерью и был счастливым. Еще бы ! Справа отец, слева мама, я между ними. Рядом догорает костер, фыркает привязанная к дереву лошадь, в проем в шалаше видно небо, полное звезд. Конечно
это было счастье.  Я и сейчас чувствую себя счастливым  только  от того, что вспоминаю эти давно минувшие жизненные моменты.
    Однажды отец вернулся с работы, сел на крылечке нашего дома, открыл портсигар и произнес:
- Ну, Юрашка, давай закурим ?
При этом  он на полном серьезе протянул мне папиросу и даже сам вставил в рот.
  Вот тут я должен сделать небольшое отступление. Ребятишки, с которыми я общался, собирали «бычки» (окурки) и,
лежа под забором, тайно курили. Я в этом тоже был грешен. А отец откуда-то узнал об этом  и решил отучить меня от курева.
   Вставив мне в рот папиросу, он дал прикурить от спички и сказал:
- Ну, давай, Юрашка, тяни, да по глубже вдыхай, курить, так курить.
  Я сделал пару вдохов, у меня закружилась голова, стало как-то плохо, и я выбросил папиросу. Но отец не отставал:
- Да разве так курят, давай еще одну, на, прикуривай, - и при этом вставил мне в рот
вторую папиросу, продолжая – да глубже, глубже вдыхай!
  От такого курения мне стало совсем плохо, закружилась голова, появилась тошнота, даже вырвало. И я грубо ответил:
- А ты чего меня заставляешь курить? Не буду я курить! – закончил я твердо.
- Ну, вот и молодец –ответил отец – значит не будешь? Молодец, Юрашка!
  С тех пор я не выкурил ни одной папиросы в жизни. И очень рад этому.
Видимо, мой отец был хорошим психологом,
если сумел без скандала, без рукоприкладства таким образом отучить меня от курева. Я ему очень благодарен.
  Отец мой был очень добрый человек, но все таки  дважды за все военные годы он меня выпорол, ремнем, по голой заднице.
Теперь-то я понимаю, что это нужно было сделать.
  Первый раз я получил взбучку за то, что выйдя из школы после уроков,  я, изображая из себя хулигана, сорвал шапку с головы Лидки Сапожниковой и закинул ее
через  забор, в огород дома, расположенного рядом со школой.
Прибыв домой на «колбасе», я  увидел, что к нашему дому приближается  Лидка со своей мамой. Они что- то рассказывали отцу,  и после их рассказа отец подозвал меня, велел снимать штаны и в присутствии Лидки и ее матери отшлепал меня по заднице, а затем отправил в угол.  Спустя час отец составил со мной такой разговор:
- Как же ты, паршивец, не понимаешь, что
у девчонки единственная шапка, живут они бедно, отец на фронте, а ты взял и закинул шапку неизвестно куда. Как тебе не стыдно?
  Мне действительно было стыдно, я осознал свой поступок и больше так не хулиганил.
   Второй раз отец отшлепал меня за то, что я забыл свой школьный портфель. Я прибыл домой на трамвайной «колбасе»,
Где-то проболтался с ребятишками, пришел домой, и отец спрашивает:
- А где твой портфель?
Я не знаю, что ответить, так как  совершенно не помню, куда девался портфель. Или я его на «колбасе» оставил, или в школе забыл, или по дороге домой где то оставил. Пришлось снимать штаны и . . . . ремнем по заднице…., да еще и в углу простоять. Но отец отходил быстро:
- Портфель, в нем книги, тетради, твои записи, а ты  . . .  потерял. Вот что теперь делать? Где брать учебники, тетради?
   На следующий день, явившись в школу, мне сообщили, что мой портфель находится в учительской, его нашли в моей парте.
Значит, забыл и ушел без портфеля. А когда пришел домой, отец сказал:
- Ну, слава богу, нашелся. Ты уж теперь его не теряй, а то отшлепаю так, что две недели не сможешь сидеть на заднем месте.
    Зимой 1943 года мне пришлось учиться в школе, которая располагалась прямо через дорогу от нашего дома. Почему это произошло, я не знаю.  Это был обычный деревянный дом, в нем было несколько комнат, в них располагались классы. Помню, что кода я приходил в школу, то веником смахивал снег с валенок и проходил в класс. Учительница была одна и звали ее Галина Ивановна. Подробностей учебы не помню, но весной 1944 года я
принес домой листочек бумаги, где было написано «Мой подарок маме к 8 марта!».
Дальше шел перечень предметов и указаны оценки. Все пятерки, кроме арифметики.
По арифметике у меня была четверка.
Этот листок  где-то лежит в наших бумагах, моя мама сохранила его,  как реликвию.
  Лето 1944 года. Я занимался изготовлением пропеллера. Где-то нашел подшипник, подходящую доску, длиной около метра, топором скосил и обстрогал лопасти, стамеской пробил отверстие в середине и вставил туда подшипник. В подшипник вставил палку и крутнул пропеллер. Он очень легко вращался. Помню, как залез  на крышу нашего дома,
подставил пропеллер ветру , он завертелся с большой скоростью, и я долго, с восторгом держал свое изделие и боялся его остановить. А как его остановишь? Он вращается с большой скоростью, если коснуться крыши, то он разлетится на куски. Жалко. Лежал я на крыше в неудобной позе, повернуться трудно. Но я, все таки повернулся, отвел в сторону пропеллер, он перестал вращаться и только тогда я спустился с крыши. С этим пропеллером я носился повсюду, как «с торбой». Демонстрировал всем свое изделие, да и самому было приятно подставить его ветру и держать, пока он вращается.
   Должен еще рассказать о том, что в 1943 году в районе железнодорожного вокзала появилась свалка. Туда возили
исковерканные  на войне стволы винтовок, автоматов, части от танков, пушек и т.д. Но попадались и невзорвавшиеся мины, бомбы. Сначала охраны никакой не было.
Я успел найти ствол немецкой винтовки и
стал готовить к нему приклад. Отец помогал мне, показывал, как действовать топором, как сделать так, что бы приклад совместился со стволом. И вскоре винтовка была готова. Когда мы с ребятишками играли в войну, то я участвовал в этой игре со своей винтовкой.  Вскоре дошли слухи о том, что двое ребятишек нашего возраста
на свалке нашли неразорвавшуюся мину, и начали ее разбирать. Раздался взрыв, оба погибли, вот тогда на свалке поставили
вооруженную охрану и никого не допускали.
   Как то летом мы отправились на речку Кондому. Она находилась  от нашего поселения километра за два. По пути к Кондоме  нам попадались озера, где произрастали лилии. Цветок лилии
находился над водой, а стебелек
длинный, до метра и более, но на самом дне. Ребятишкам  приходилось нырять,
что бы достать этот красивейший цветок вместе со стеблем. Набирали целые связки.
Я не нырял, так как еще не умел плавать.
Подойдя к Кондоме, мы увидели большой затор, т.е., деревья, которые сплавляли по реке, застряли  на мели и дальше продвигаться не могли. Нас было пять человек. Мы с Герой Шилегиным самые маленькие, а Володя Кислов, Людвиг Лесков и Миша Чухланцев почти взрослые. Им тогда было по 13 – 14 лет. Они то и организовали изготовление плота. Оттащили четыре бревна к берегу, где то нашли металлические скобы, большим камнем сколотили бревна близко друг к другу и получился настоящий плот.
- Готово! – прокричал Вова Кислов – Можно ехать!
   И оттолкнув плот от берега, мы все заскочили на него, и поплыли  по течению.
Мы знали, что Кондома впадает в Томь,
что мы будем проплывать мимо моста, а от моста до дома метров пятьсот. Плыли весело, кричали от восторга, изображали себя  путешественниками . . .  .Но вот приближается мост, пора плыть к берегу,
а я не умею плавать. Я расплакался:
- А как я поплыву, я же не умею плавать –
- Да ладно тебе ныть, как ни будь доплывешь – сказал Людвиг и сам столкнул меня в воду. Оказавшись в воде, я перестал ныть и начал грести руками, как говорят, по- собачьи. Рядом меня сопровождали старшие ребята. Мы благополучно добрались до берега, бросили прощальный взгляд на удаляющийся плот, и Миша Чухланцев сказал:
- Ну вот, а говорил, что не умеешь плавать. Сам ведь доплыл.
  Я был горд, потому что уже умел плавать.
Впоследствии я сам добывал цветы лилий из озера с длинными стеблями, и приносил их своей маме.
  У меня появился перочинный нож. Откуда – не помню. Но я им очень дорожил, потому что таких ножей ни у кого не было, и я использовал его при вырезании рукоятки поджига, при изготовлении рогатки, пугача и т.д. Однажды я не обнаружил у себя нож
и очень расстроился. Искал везде, где я мог бы его потерять, но безуспешно. И вот я вижу сон. Я иду по тропинке возле здания треста, в траве что-то блеснуло, я наклонился и увидел свой нож. Проснулся
я неожиданно и сон не выходил у меня из головы. Я тут же понесся на то место, заметил, что в траве что-то блеснуло, я наклонился и увидел свой нож. Все точно, как во сне. Я не поверил своим глазам.
Счастью не было предела. Дома я рассказал родителям о сне, показал нож,
и отец попытался это как – то научно обосновать. Он рассказал о моем происшествии на работе,  и там возникла целая дискуссия об этом. Говорили, что такое может быть на самом деле. Это значит, что я проходил по этой тропинке,
мой мозг засек этот нож, но тогда не отреагировал.  А когда спал, то это проявилось, потому что не было других раздражителей мозга. Впоследствии я терял многие вещи, но, к сожалению, во сне они мне больше не снились. А жаль.
   И вот наступила весна 1945 года. В школе  все шло хорошо, но подробности у меня выветрились из головы. Вероятно, я не акцентировал учебу, был еще ребенком,
были другие интересы в этой детской жизни, и поэтому учеба не осталась у меня в памяти. Помню только, что учительница меня хвалила маме на родительском собрании и говорила, что я слаб  в
арифметике, но таблицу умножения вызубрил. Так я закончил третий класс.
 

             Глава 3. После войны

  День победы, 9 мая 1945 года, мне запомнился на всю жизнь. Я очень хорошо помню этот день. День был солнечным,
теплым. Повсюду гремела музыка, люди плакали и смеялись. Раздавались звуки гармошки, пели песни, веселились, а другие плакали. Моя мама переходила от одной группы людей к другой. Я за ней.
Кто то объявил, что едем на вокзал встречать героя. Люди начали загружаться в кузов автомобиля. Я забрался вместе с мамой. Впереди ехала ЭМКа, мы за ней на ЗИСе.  По дороге то и дело слышали  вос –
торженные возгласы, песни, пляски, слезы.
На вокзале я увидел, как в ЭМКу усаживается человек в военной форме, без ноги, на костылях. Кавалькада отправилась в обратный путь. Героя вывели под руки,
подали костыли,  и повели в столовую.
Там же находились мои родители. Они периодически выходили и давали мне
то кусок колбасы, то конфетку, то пряник.
То же самое делали родители других детей.
В общем, и нам досталось кое - что от ихнего стола. Позднее отец рассказал, что этот герой во время боя остался один у орудия, сам заряжал, сам прицеливался, и сам стрелял по немецким танкам, хотя у него уже не было ноги. Ее оторвало взрывом мины. Да, это был действительно герой.
   Еще мне запомнилось, как мимо нашего дома вели пленных немцев. Они шли очень медленно, были в изодранной военной форме, изорванных ботинках, без головного убора. Все они были изможденные, слабые, голодные. Охранники  особенно не препятствовали контакту с местным населением, и некоторые старушки передавали им еду. Они тут же с жадностью съедали все, что им доставалось. Я побежал домой, положил в газетку несколько вареных картошек,
подошел к забору. Один из пленных увидел меня и приблизился. Я протянул ему картошку, он взволнованно схватил ее, а мне протянул набор лезвий от бритвы. В
глазах его я прочел благодарность. И я
тогда подумал, что это немцы какие-то
другие, добрые, бедные и несчастные.
Судя по кинофильмам, там, на фронте, были какие-то другие немцы, жестокие, злые, беспощадные. А здесь . . . .  .   
 

            Глава 4. Новосибирск

 Летом 1945 года отец, придя с работы, объявил:
- Ну что? Едем жить в Новосибирск ?
Ну,  разве от такого предложения откажешься. И мы поехали . . . . . .
  Поездку  на поезде я не помню. Но хорошо помню, как мы вышли на привокзальную площадь в Новосибирске, и как нас встретил Гришка Сидоров, кучер, на лошади. по кличке  Ежик. Это был отцовский персональный транспорт.
Отцу предстояло работать главным инженером лесоперевалочного комбината, который до настоящего времени именуется как «перевалка».
   Мы загрузили вещи, уселись в экипаж,
а экипаж был на рессорах и резиновом ходу, и поехали под тоннель, затем  на Чернышевской спуск к понтонному мосту.
Современной молодежи, вероятно, не известно, что в те времена через реку Обь
каждую весну собирался понтонный мост.
Он состоял из больших металлических понтонов (лодок), выстроенных бок в бок
через всю Обь. Это было единственное сообщение  правого берега с левым.
Правда, была электричка, которая перевозила людей с одного берега на другой. Но весь транспорт, как автомобили, трактора, лошади могли перейти Обь только по этому мосту,  не говоря о пешеходах. 
   Как только я увидел Обь и мост через нее, у меня захватило дух от увиденного.
Широченная река, через нее мост, справа от моста стоял на якоре огромный буксирный пароход, громадные баржи, шныряли туда и сюда катера,  где то далеко раздался гудок парохода и я увидел далеко от моста еще один огромный пассажирский пароход. Все это произвело на меня неизгладимое впечатление.
Мы въехали на мост. Он слегка пошевеливался от волн, я начал было волноваться, но отец успокоил меня, сказав, что мост надежный и ехать по нему безопасно. Переехав на правый берег, я увидел небольшой красивый катер. Отец попросил Гришку остановиться на минутку, взял меня за руку и повел к катеру. Люди, находившиеся на катере, приветливо встретили отца, спросили как доехали, и
пока они разговаривали, я облазил катер
от носа до кормы, побывал в каюте, моторном отсеке. Катер мне очень понравился и я подумал, что неплохо было бы на нем прокатиться.
  Гришка довез нас до дома, где нас ожидала квартира. Квартира двухкомнатная, на втором этаже, комнаты и кухня  свежевыбеленные, пол покрашен коричневой краской. Однако, удобств в
современном понимании этого слова, не было. Отопление печное, воду будет привозить водовоз и выливать в приготовленные бочки, а все остальное на улице. И мы начали обживать новое жилище.
  Дом наш по адресу улица Моторная 9. Если , перейдя мост, повернуть налево,
то будут строения  за деревянным забором. Первое – это механический цех. Там чинили катера, телеги, был сварочный аппарат, много железа, станков и т.д.
В народе его называли мехцехом.
Второе – строительный цех. Здесь было много досок, брусьев, станки для обработки дерева, здесь бревна могли «распустить» на доски. Перед этим цехом был пустой берег, где каждую весну строили лодки.
Я любил приходить сюда и любоваться
новыми только что построенными лодками.
А называли его просто стройцех.
  Далее  был дом, в котором располагался магазин. В этом магазине приобретали и продукты питания, и другие товары , как одежда, обувь и др.
  Затем стояло большое, необычной архитектуры, здание. Это клуб. Сюда ходили в кино, на концерты и другие мероприятия.  За клубом была спортивная площадка, где был турник, конь для прыжков, волейбольная площадка. Сетку вешали только тогда, когда предстояла
игра. После игры ее снимали.
   А дальше по улице была школа № 72,
где мне и пришлось учиться с 19945 по 1948 годы. Здание было, вероятно, типичным для школ. Оно мне очень напоминало школу в Старокузнецке. 
   Сразу за школой – наш дом. На втором этаже наша квартира. За домом сараи
и один из них наш. А дальше по улице Моторной были еще два дома и один в глубине. А на первом этаже, под нашей квартирой, проживали  Козловские. Их
было два брата и сестра. Старший Иван,
младший Толя, да еще Ирка Козловская.
Отец погиб на фронте, а мать была строгой женщиной и постоянно на детей кричала,
Вероятно проводила воспитательную работу.
  Так мне запомнилась «перевалка», улица
Моторная. То, что я описал, было с одной стороны, ближе к берегу Оби, а на противоположной стороне были небольшие частные домишки, с палисадниками и огородами на заднем плане.
Если пройти дальше, то дорога шла через железную дорогу, сворачивала направо и уходила к уже существующему тогда
ТЭЦ-2, к теперешней площади Энергетиков. На задворках  этого поселка было пустынное поле, небольшие озерки и редкие невысокие деревья. Здесь нам приходилось  пасти коров, садить картошку и кое- какие овощи, как, например, капуста.
   Основным предметом моего внимания была, конечно, река Обь. На ее берегах мы с ребятишками пропадали с утра до вечера.
Отец всегда работал на реках, занимался заготовкой и сплавом леса по различным рекам, поэтому я с самого рождения очень люблю реки. Даже просто посидеть на берегу какой-либо реки для меня было огромным удовольствием. А тут широченная, великая Сибирская река Обь.
Да еще рядом понтонный мост – единственное в то время сообщение правого берега с левым.
  А чуть выше по реке  лесоперевалочная база – множество бревнотасок, стрел Молгачева, плавучих бон, огромное количество леса в кошелях на воде.
Лес  в плотах буксировали по реке сверху, затем распускали по бревнышку, бревнотаски вытаскивали бревна на берег,
где  собирали в пучки,  и стрелы Молгачева
грузили лес на железнодорожные вагоны.
А дальше развозили по все стране. Вот поэтому  и назвали это мест лесопере –валкой. Теперь же осталось одно название.
  Итак, мы живем на лесоперевалке. Я хожу в школу № 72, в четвертый класс. Этот период я уже помню в большем объеме, нежели  Сталинский. Учиться мне пришлось с  ребятишками, фамилии некоторых остались в моей памяти.. Это Эдгар Аргал, мы сидели с ним за одной партой, Генка Мурзин, Вовка Парфилов, Пашка Миронов,
Галька Грачева, Валька Неустроева, Петя Красиков, и др.
   Помню, как мы сидели с Эдгаром на первой парте, перед нами лежал учебник физики, и Эдгар вслух прочитал:
- Перешкин
Это была фамилия автора учебника.
Но Эдгар продолжал:
- Пэрышкин, Парешкин, Пиришкен . . .
И это нам показалось очень смешным
настолько, что мы расхохотались и не могли удержаться от смеха, пока нас учительница не выставила из класса.
  В другой раз нас опять выставили из класса за то, что мы не смогли удержаться от смеха, когда учительница литературы диктовала нам:
-  Собачка Пэри очень любила своего хозяина . . .
При этом она вытягивала свои губы в трубочку, а нам это показалось очень смешным.
  Директором школы был Илья Иванович Глебов. Фронтовик, инвалид войны, контуженый, он вводил свои порядки в школе и все его боялись, даже учителя.
Как то на уроке арифметике он вызвал ученика к доске и задал какое –то задание. Тот должен был что-то написать на доске,
Он писал, но не то, что полагалось. Тогда
Илья Иванович рассердился и громко закричал:
- Ты чего это все с ног на голову перевернул? А ? Разве хорошо с ног на голову все переворачивать ? Ну ка становись на голову !
  Ученик стал наклоняться и уже достал руками пол, как Илья Иванович взял его за ноги и поставил на голову.
- Вот теперь скажи,  хорошо все с ног на голову переворачивать ? А? Нехорошо!
И отпустил  заплаканного ученика. В другой раз  кто-то из учеников как-то невпопад отвечал урок. Илья Иванович
окинул его грозным взглядом,  направился к двери и громко прокричал:
- Ивановна ! Где ты там ? Принеси-ка мне топор, я их буду воспитывать в духе марксизма – ленинизма.
   Уборщица подала ему топор, Илья Иванович замахнулся на ученика, подошел к стене и . . . .  забил торчащий из стены гвоздь.
- Вот так вас надо воспитывать  . . .  . .
   Как директор школы, И.И.Глебов ввел
такой  порядок – если на улице ученик встречает учителя школы, то он должен снять шапку и низко поклониться, сказав «здрасте». Учителям, конечно, это не нужно было, и они  просто здоровались, но если попадался сам Илья Иванович, тут уж
заранее снимай шапку и начинай кланяться
еще издали, да еще и замечание можно было получить, что поклон не низкий.
  Все считали это совершенно не нужным и говорили в кулуарах  «что поделаешь, больной человек, война».
  В 1946 году весной предстояли выборы в верховный совет СССР. Так Илья Иванович
распорядился, что бы все ученики школы  явились в четыре утра, и принесли с собой
палку, к которой была прибита консервная банка для факела. Все явились. В банки кто-то  положил паклю, смоченную какой
то черной густой жидкостью, и с зажженными факелами в колонну по четыре ученики и преподаватели школы
прошли по всему поселку.
  Я помню, как мой отец рассуждал на эту тему:                - Зачем в четыре утра поднимать народ, ходить с факелами, когда все люди спят крепким сном. Что поделаешь?! Больной человек, контуженный на фронте, его же нельзя допускать к преподавательской работе. Но . . . начальству виднее.
 Запомнились мне некоторые уроки.
Вот мы пишем диктант, и учительница Алиса Исаевна ходит между рядами парт, и
периодически говорит:
- Красиков, не подглядывай у  Грачевой.
А вот урок физики. Илья Иванович  подносит железку к магниту,  и она прилипает к нему. Затем, подносит проволочную рамку,  которая соединена с батарейкой, к подковообразному магниту, и рамка при включенной батарейке отталкивается от магнита, а при выключенной притягивается к нему.
   Урок немецкого языка. Почему то больше изучаем  правила и произношение. А вот разговорной речи так и не получается, хотя учительница пытается донести это до нашего сознания. Но у меня нет призвания к иностранным языкам, так я и не выучил
его, хотя начали его преподавать с четвертого класса.  Вспоминая прошлое, у меня зародилась мысль о том, что, вероятно, нам немецкий язык преподавали так, что бы мы его не выучили, ведь это
язык фашистов, которых все ненавидели.
   Помню, как на экзамене, а это была весна 1946 года, мне достался текст, который я должен был прочитать и пересказать своими словами. Получилось неплохо. Получил четверку. Другие экза –
мены у меня в памяти не остались.
  В это время я стал увлекаться  техникой.
Мой двоюродный брат Темка Савич как то подарил мне книжку «Самодельные электрические и паровые двигатели».
Я запоем прочитал эту книгу и полностью
отдался  изготовления сначала  паровой   
турбины. Делалось это так. У двух консервных банок обрезаются  донышки, вернее то, что осталось после открывания банок, жесткая полоска вокруг. Затем
вставляется банка в банку так, что бы получился закрытый бачок, и по краю
пропаивается. Затем  в крышке с одной стороны просверливается  отверстие и припаивается гайка, куда можно ввинтить болт. Это для залива воды. Затем припаиваются две стойки из жести, и  в отверстия в них вставляется ось
из проволоки, к которой уже припаяны лопасти турбины.  Напротив лопастей в дне банки делается тонкое отверстие. Теперь
через  гайку заливается вода, болтик закручивается, и все устройство ставится на  электрическую плитку до закипания воды. Образовавшийся пар через тонкое отверстие выбрасывается прямо на лопасти и турбина вращается.
  Когда я продемонстрировал свое изделие отцу, он сказал:
- Молодец, Юрашка ! Только к этому бачку
надо сделать предохранительный клапан. иначе эта штука может взорваться. И я сделал клапан. Турбина вращалась  целыми днями, пока я находился дома. На ночь
ее снимали с плитки и ставили на подоконник до следующего дня. Мне очень нравилось, когда турбина вращалась. Да
и вообще нравится, когда что ни будь крутится,  даже сейчас, в старческом возрасте.
  А через год я уже мастерил   электромотор. Все делалось из консервных банок. Вырезаются полоски, складываются вдвое, загибаются концы в разные стороны,
а посредине пропускается ось из проволоки. Затем изолируются бумагой
сложенные вдвое полоски и наматывается тонкая медная проволока. Концы этой проволоки припаиваются к коллектору,
насаженному на ось. Это статор. Он вставляется в подковообразный магнит
и через щетки, из более толстой проволоки,
подключается ток. В те времена найти батарейку было очень трудно, и приходилось использовать  электроплитку с открытой спиралью.  Долго у меня не получался мотор, никак не вращался. И вот однажды  я снова сделал очередной мотор, подключил к нему, откуда то взявшуюся батарейку, и он заработал. Я был в восторге и тут же помчался в другую комнату показывать родителям свое изделие. Они лежали в постели, отец
опять же похвалил меня, сказав:
- Ну, молодец, молодец, Юрашка. Только уже время двенадцатый час и пора ложиться спать.
   Я довольный отправился в свою комнату и долго не мог уснуть.
  Вскоре после этого у меня вращались уже несколько электромоторов, сделанных моими руками. Прошло много лет, но я и сейчас могу сделать такой электромотор из консервной банки.
  Поскольку у нас в квартире было печное отопление, то нам, помимо дров, иногда привозили древесные отходы. Как то привезли тонкие доски, длиной два метра семьдесят сантиметров. Это обрезки шпалы. Доски мне приглянулись,  и я решил построить ветряную мельницу. Взял три жердины около двух с половиной метров,
скрепил  все три с одной стороны, а три других расставил по трем точкам. Получилось что то вроде пирамиды. Те концы, которые стояли на земле, сколотил досками для устойчивости. Нашел где то
толстую железяку, с отверстием по средине, и прибил ее к двум жердям, а к задней жердине прибил согнутый гвоздь, что бы туда втолкнуть ось. Затем из бруска
сострогал скосы, сколотил их крест на крест, и к ним прибил доски. Получились лопасти мельницы.  В середину  полученного креста вколотил толстый
металлический прут. Затем   все это поднял, вставил прут в отверстие  поперечно прибитой железяки,  и в  ушко из гвоздя  на задней жердине.
  Мельница закрутилась от ветра. Она стояла на заднем дворе нашего дома и вокруг нее крутились мои соседи братья
Козловские, а прохожие рассматривали мельницу и говорили:
- Смотри-ка, и вправду крутится, как настоящая мельница!
   Я был горд. Отец опять же хвалил меня,
что- то говорил о смазке какого то подшипника, о котором я тогда еще ничего не знал, смотрел из окна кухни и говорил:
- Смотри – ка,  мать, а мельница то крутится!
  Мельница прокрутилась ровно три дня.
Утром я увидел, что лопасти лежат рядом с пирамидой. Оказывается, перетерся прут,
который полагалось смазывать, о чем говорил отец, но тогда я еще этого не понимал. Так и ушла вся мельница на дрова.
   В следующий «запойный» период я построил лодку. Подобрал две тонкие доски,  скрепил одни концы  через брусок
Гвоздями, установил распорки посредине досок, и с помощью веревки стянул другие концы досок, прибив их к широкому бруску. Затем прибил прямо к доскам дно
из досок, заткнул щели паклей и залил горячим варом. Эту лодку мы с Иваном Козловским волоком перетащили к озеру, что было от нас через дорогу, и спустили на воду. Первым в лодку залез Иван, и поплыл на другой берег озера. загребая обеими руками. Озеро небольшое, метров  тридцать в диаметре, но когда он подплыл к берегу, то оказалось, что он сидит в воде.
Лодка пропускала воду,  как решето. Вытащив лодку на берег, мы ее перевернули, вылили воду, и теперь я уселся в нее и поплыл к берегу. Но у самого берега я оказался в воде. Мы не стали вынимать лодку из воды, надеясь на то, что дерево разбухнет,  и лодка не будет пропускать воду. Другие ребятишки тоже плавали на этой лодке по озеру, но она постоянно пропускала воду. В последний раз я видел свою лодку зимой. Вода в озере замерзла, и нос лодки торчал надо льдом.
   Той же зимой я смастерил самокат из двух коньков, на котором катались по очереди все ребята нашего двора.                Вот такими делами я занимался в юношеском возрасте.
  Весной 1946 года нам пришлось пережить еще одно наводнение.  Уже точно не помню, но, кажется, это были последние дни апреля. Вода в Оби начала прибывать и вскоре затопила всю территорию лесоперевалки. Затопило нашу улицу
Моторную, а вода в домах достигала уровня  60 см. Всех, кто жил на первом этаже, переселяли,   кого в клуб, кого в школу  или по своим знакомым, которые не были  затоплены. Мы жили на втором этаже,  и затруднение было только с доставкой  чистой воды, за которой приходилось родителям ездить на лодке. По улице Моторной даже проплывал катер «Майбах». Он способен плавать по мелководью, и когда плыл по  улице, то от  него распространялись волны.  А в это же время некоторые изобретательные люди плыли на самодельных плотах,  в магазин или еще куда, так они кричали на катер:
- Куда тебя черти несут!? Ты можешь потише плыть, а то волна захлестывает . . .
Т.е., волны захлестывали эти небольшие плотики и те, кот на них плыл, боялись перевернуться. А кто плыл на лодке, тому ничего не грозило.
  Помещение, где проживала наша корова Зорька, тоже затопило, но отец заранее
устроил ей жилище на крыше сарая, где она и провела все наводнение.
 В период наводнения в школу, конечно, не ходили, но через несколько дней вода ушла, улица высохла,  и занятия в школе начались.
   В это же время, а это был 1946 год, и мне исполнилось 12 лет, я занялся спортом.
  В клубе шел концерт, где выступали местные артисты. В заключение на сцену вышли акробаты и стали делать всякие пирамиды. Среди акробатов я увидел своего преподавателя физкультуры
Дмитрия Ивановича Королева. Он стоял
на руках на самой верхней части пирамиды, а затем акробаты стали прыгать и делать «сальто», в том числе и Дмитрий Иванович. Мы с отцом сидели в первом ряду,  и я сказал:
- Вот бы так научиться на руках стоять и прыгать!
На что отец, в прошлом большой спортсмен, сказал:
- А это, Юрашка, добиваются большим трудом. Надо каждый день сначала отжиматься на руках, затем у стенки вставать на руки, искать равновесие,
а потом все и получится.
   И я приступил к тренировкам. Возвратившись из школы, я начал отжиматься на руках и быстро почувствовал, что смогу держать свой вес.
Затем, под присмотром отца, я вставал на руки, спиной к стенке, и упирался в нее пятками. Дело пошло быстро, и вскоре я уже мог стоять на руках, оттолкнувшись от стенки. Иногда отец, вернувшись  с работы,
вместе с мамой делали мне замечание:
- Надо бы пятки иногда мыть, а то вон какие художества остаются на стене.
Действительно, на уровне моего роста
на белой, побеленной  стене  отчетливо
видна была полоска от прикосновения моих пяток.
  И вот однажды я почувствовал, что стою на руках и не прикасаюсь к стенке. Я попробовал сделать стойку на средине комнаты и у меня получилось. После этого я начал демонстрировать стойку, как говорят  «на каждом углу». Вскоре в школе организовали секцию акробатики под руководством Дмитрия Ивановича Королева. Я, конечно, первым явился на тренировку. С тех пор я втянулся в спорт
и на соревнованиях неоднократно занимал
первые места, о чем можно прочитать в моем трактате «Спорт в моей жизни».
   Однажды, от нечего делать, я взял коробку с красками, которую мне на день рождения подарил двоюродный брат Артем,
которого я назвал всю жизнь Темка, подобрал подходящую по размеру фанерку, закрасил ее светлой краской, как бы наложил грунт, и за два дня нарисовал
парусный корабль. Рисунок получился замечательный. Белые паруса, коричневый корпус корабля, голубое небо с тучами на горизонте, синяя вода, и волны, отходящие от  носа корабля. Родители мои были очень довольны рисунком и повесили картину на стенку в спальной комнате.
  Как то к нам домой зашла учительница,
и долго разговаривала с мамой. Разговор,
по-видимому, был обо мне, но плохого о себе я ничего не услышал. Наконец, мама сказала:
- Да он еще и рисовать умеет. Вот, полюбуйтесь, какую картину нарисовал.
   Учительница, увидев картину, пришла в восторг, и попросила разрешения повесить ее в школе на самом видном месте.
  Я видел свою картину в коридоре школы,
видел, как учителя и ученики рассматривали ее, но забрать картину домой мне даже мысль не приходила. Примерно через месяц картина исчезла.
Кто и когда ее забрал – остается загадкой. Видимо, кому –то она очень понравилась,
и на здоровье.
   Шел 1947 год. Темку летом часто приводила к нам его мать, сестра моей матери Нина Васильевна Савич, и с ним мы
занимались всякими делами. Темка старше меня на год, но он никогда не ездил верхом на лошади, не общался с коровами, ему не приходилось топить печку, так как они проживали в доме со всеми удобствами
(центральное отопление, вода холодная и горячая, ванная комната, туалет). И вот мы с отцом и с его сослуживцами едем в августе месяце на сенокос.  Нас с Темкой, конечно, взяли с собой. Как то Темке  захотелось прокатиться на лошади верхом. Отец усадил его на лошадь и Темка поехал,
держась обеими руками за  ее шею. Проехав метров пятьдесят, лошади захотелось пробежаться, и она пустилась
рысью. Темка через минуту оказался на земле, а лошадь потом пришлось ловить всем  участникам сенокоса. Отец очень испугался, не ушибся ли Темка, но оказалось, что не ушибся, хотя он заплакал от того, что лошадь убежала. Но ее скоро поймали. Наутро Темка тихим голосом сказал отцу:
- Дядя Олег, а у меня попа болит.
  Это он травмировал копчик о хребет лошади. Отец успокоил его:
- Ничего, Темушка, поболит и перестанет.
На боли Темка жаловался целую неделю.
    У нас в этот период была корова Зорька.
Она утром уходила в  стаде в поле, а вечером возвращалась. Мама, встречая Зорьку, брала с собой  кусочек хлеба с солью, и Зорька, завидев маму, уже из далека бежала к ней, получала хлеб и шла в стайку, где ей выдавалось  ведро вкусного пойла. Однажды мама пришла доить Зорьку, а мы крутились рядом, и она сказала Темке:
- Тема, дай- ка корове охапку сена.
Темка  набрал в руки сена, подошел к корове и устремил свой взгляд на нее. Зорька же смотрела на Темку и ждала, когда он отдаст ей сено. И вдруг я услышал:
- Тетя Аля, а она не кусается ?
Я закатился от смеха и сказал:
- Она что, собака что ли? Коровы не кусаются.
Темка поднес корове сено и долго наблюдал, как она  его пережевывает.
   С Темкой летом часто ходили на рыбалку.
Рыбачили на переметы. Это на леске несколько крючков (10-20). Рыбачили с боны. Бона – это связанные проволокой бревна в длину, иногда по пятьдесят метров длиной, один конец у берега, а другой оттянут к средине реки и закреплен на якоре.  Еще его называли кошель, так как дуда  спускали лес с баржи, а оттуда по бревнотаске на берег. Так мы проходили по боне до середины и дальше, садились, насаживали на крючки червей и опускали перемет в воду по течению. Я до сих пор
не могу забыть этого  приятного ощущения, когда вокруг масса воды, из под боны вытекает вода,  прозрачная, чистая, тишина  вокруг, и мы внимательно следим за нашими переметами. Минут через двадцать, вытаскиваем переметы и снимаем по  пять –семь рыбешек. Да, в те времена вода в Оби была такой чистой, что ее пили, зачерпнув в ладони.
   Рыбачили обычно утром. А когда солнце поднималось, становилось жарко, то мы купались, прыгая с боны в воду.
  Понтонный мост, конечно, привлекал всех ребятишек.  По нему бегали, с него прыгали в воду, к нему подплывали по течению и против течения. Я однажды прыгнул с перил и об доску, торчавшую из
пантона, поцарапал бедро. Кровотечение  быстро остановилась, родителям я об это не говорил, а шрам на бедре красуется у меня до сих пор.
  Припоминаю, как в послевоенные годы
кто-то из ребят раздобыл карбид. Это белый камешек, который шипит в воде и выделяет взрывоопасный газ. Сначала мы опускали его в бутылку с водой, бутылку закрывали пробкой и ждали, когда пробка вылетит. Вылетала она эффектно, раздавался хлопок, и все мы были в восторге. Затем придумали такую игру:
в земле выкапывалась ямка по размеру консервной банки. В дне банки пробивалось гвоздем отверстие. В ямку наливалась вода и помещался кусок карбида, затем быстро все это закрывалось банкой. Через несколько секунд к отверстию в дне банки подносился маленький факел на длинной палочке. И раздавался взрыв, банка улетала высоко вверх, метров на 10 -15. Однажды поджигающий замешкался и упустил время, когда нужно было поджечь банку, и вместо взрыва появилось пламя из отверстия банки. Затушили. Еще раз поднесли огонь, но взрыва не получилось. А когда в третий раз, игнорируя  осторожность, кто -то из мальчишек поднес зажженную спичку, раздался взрыв, и банка улетела ввысь, а парень зажал свою руку и кричал от боли. Банка ударила его по руке. Но  все обошлось благополучно и
больше на короткой палочке огонь уже не подносил.
  Но эксперименты с карбидом не закончились. Брали бутылку с водой, бросали  кусок карбида, затыкали бутылку пробкой и вставляли ее горлышком вниз, в землю. Затем засыпали все это землей. Отходили на почтительное расстояние и
ждали, когда произойдет взрыв. Такие взрывы нам нравились тем, что земля
поднималась вверх и напоминала настоящий  военный взрыв. И опять же  .. ..
Вовка Порфилов, не  дождавшись взрыва,
подошел, и начал  откапывать бутылку.
Как только бутылка оказалась у него в руках, она взорвалась, осколки разлетелись в разные стороны, мы испугались, что Вовку ранило осколком, но оказалось,  что его слегка задел один осколок по руке. На ранку наложили листок
подорожника и забинтовали руку тряпкой.
Рана вскоре зажила.
  Приятельские отношения у меня сложились со многими ребятами, но больше всего с Эдгаром Аргалом. Они жили в собственном домишке. Старший брат Марк
уже работал, сестра Розита тоже работала в клубе. Однажды я пришел к Аргалам в гости. Эдгар был дома один, мы зашли в дом и он продемонстрировал мне пневматический пистолет, который на время принесла из клуба Розита. Конечно,
мы начали стрелять. В пистолет вставлялась пулька с волосяным хвостиком,
а носик был очень острым. Мы стреляли в фанерную спинку стула  и изрешетили ее.
Когда я возвращался домой, то думал о том, как попадет Эдгару от родителей за испорченный стул, но он ничего мне не сказал при встрече.
  Надо сказать, что в этот период я с отцом часто ездил на катере. Сначала выполнял обязанности матроса, а затем стал у штурвала. Капитан мне доверял руль,  и я старался четко выполнять его советы. А еще позднее я выполнял роль моториста.
Как сейчас помню, что на катерах того времени стояли дизельные двигатели 3Д6,
мощность 1200 лошадиных сил. Я полностью освоил работу на этом двигателе. Нравилось мне плавать по Оби.
Самая дальняя поездка на катере с отцом,
в город  Бийск,  мне запомнилась на всю жизнь.
   
             Глава 5. На новом месте.

 Быстро пролетели годы, прожитые на перевалке. Это были хорошие годы. Отец работал главным инженером лесоперевалочного комбината, мама не работала, я учился в школе, занимался спортом, очень любил заниматься техникой,
делать электромоторы, паровые турбины, репродукторы (радио), сделал даже проекционный аппарат и демонстрировал
«кино». Да много, чего я научился за это время. Но, ничто не вечно . . . ..
   Дело в том, что мой отец никогда не состоял в партии, хотя и занимал большую
должность.  И однажды на его место поставили  другого главного инженера, партийного, а отца  назначили начальником
лесообрабатывающего цеха. Проработав полгода на этой должности, ему предложили должность уполномоченного Барнаульской сплавной конторы, хороший оклад, подъемные, и он согласился.
  Летом 1948 года мы переехали на правый берег Оби, где нам предложили квартиру ,
в так называемой,   нахаловке, прямо на берегу реки. Адрес – Понтонная №36.
Если спуститься по Чернышевскому спуску, прямо к понтонному мосту, повернуть по берегу налево, то через сто метров и располагался наш дом, всего в двадцати метрах от берега. Это был старый дом на три небольшие комнатки, отапливаемый печкой. В сенцах стояла деревянная бочка для воды. Высокое крыльцо, небольшая оградка, тут же туалет и помещение для дров. Но поскольку дрова туда не помещались, то поленница всегда была у нас в ограде. Зато какой прекрасный вид открывался на Обь! Мне постоянно приходилось колоть дрова, носить воду из водокачки, расположенной метрах в ста, следить, что бы у печки всегда были дрова и полная бочка воды.
  Приближался сентябрь. Встал вопрос о
моей дальнейшей учебе. Темка, мой двоюродный брат, жил на улице Советской №36, и учился в школе №42. По словам моих теток и Темкмной мамы в том числе, в этой школе учились дети  высокопостав -   ленных чиновников и лауреатов государственных и сталинских премий. Отцу захотелось, что бы и  я учился в этой престижной школе.  И вот однажды на меня надели начищенные до блеска сапоги,
брюки заправили за голенища, белую рубаху, да еще и галстук. Я не знал, куда деваться от стыда, и чувствовал себя
очень не комфортно в таком одеянии. Вот
в таком виде отец повел меня в 42-ю школу. Хорошо еще, что ребятишек не было в школе. Я сел на скамеечку около директорского кабинета, отец вошел туда,
и вскоре вышел. Мы молча вышли из школы и, наконец,  отец сказал:
-  Оказывается, что все распределено по районам и тебе, Юрашка, придется учиться в 10 школе, где то на улице Горького.
Школу эту мы нашли и меня записали в седьмой  класс.
  Итак, 1 сентября 1948 года я робко вошел в 7 Б класс. Кое- кого  из ребятишек этого класса я помню. Это Вовка Безверхов, Игорь Гичев, Сашка Сидоров, Женька Токарев, Борька Глазунов, Рябцев. Женька Токарев в настоящее время проживает в доме, где живем и мы, но при разговоре о школе он никого не может вспомнить, хотя меня узнал, но с трудом. А Борька Глазунов
однажды вошел ко мне в кабинет в дорожной клинической больнице, где я работал доцентом кафедры хирургии ФУВ,
и я его сразу узнал. У него была язвенная болезнь желудка, и были показания к операции. Но он чего-то испугался и исчез навсегда. Больше я его не встречал. С другими ребятами позднее мне не пришлось встречаться.
   Классным руководителем была Фаина Осиповна Кравец, преподаватель немецкого языка. Из преподавателей у меня в памяти остались только Фаина Осиповна и Зайцев, преподаватель математики, с которой у меня были проблемы. Да и сейчас я в ней полный невежда. Я до сих пор не могу понять,
где встретятся поезда, если один вышел с
одной станции во столько-то, а другой с другой во столько-то ? Я не могу понять,
когда наполнится бак водой, если в него проведены две трубы и по обеим течет вода, но трубы одна толще, другая тоньше?
 Ну не дано мне быть математиком. А вот история, география, литература, физика мне давались легко, и получал я по этим предметам от трех до пяти включительно.
   Зимой я простудился и с пневмонией слег в больницу. Пропустил более месяца. Была уже весна, когда я , выздоровевший, сидел на бревнышке на берегу Оби, и наигрывал на гармошке. Был какой-то праздник, и местные женщины попросили меня поиграть , а сами пели частушки и плясали вокруг меня. И надо же . . . .Именно в это же  время на берег Оби вышла . . . Фаина Осиповна Кравец, наш  классный руководитель, с детьми. Они тоже жили на Лесозаводе 1-2 и часто ходили полюбоваться на реку. Я, увидев Фаину Осиповну, лучезарно улыбнулся, приподнял кепку, слегка наклонил голову.
Она глянула на меня строгим взглядом, отвернулась и вместе с детьми повернулись, и пошли домой. Признаюсь, мне стало не по себе. Поскольку учебный год уже заканчивался, то на последнем родительском собрании она твердо сказала моей маме, что  у меня огромный пробел
в знаниях немецкого языка, много пропусков по болезни, и она оставляет меня на второй год. Так и случилось. Я остался на второй год в седьмом  классе.
  Настало лето 1949 года. Работа отца заключалась в следующем: предприятиям города требовался строительный лес, и представители различных организаций звонили отцу, и  заказывали какое-то количество леса. Он все это записывал, отправлял в Барнаул, а оттуда буксировали пароходом  огромные плоты  и оставляли на якоре близ Бердска. Отец звонил представителям, они собирались и  на катере все ехали за Бердск, где находился на плову лес. Лес был в пучках по 15 – 20 бревен. В соответствии с документами, прямо на месте распределялся лес по предприятиям. А выгрузка леса и доставка его на предприятия оставалась за лесоперевалочной базой. Я всегда ездил с отцом на эти мероприятия, участвовал в пересчете пучков, стоял за штурвалом катера или мотористом у дизеля, а на обратном пути все мужики садились за стол на палубе катера и дружно обедали, конечно, с бутылочкой водки. Но в этом мероприятии я уже не участвовал, мне интереснее было порулить катером или по управлять мотором.
  Поскольку мы жили на берегу Оби, то ко мне летом часто приходили ребята и мы катались на лодке. В сопровождении этой лодки, где плыли мои друзья Эрка Бергман, Владька Олешко, Вовка Щитов, я переплывал Обь с левого берега на правый, прямо к дому. И несколько раз переплывал без страховки, один на один со стихией. Но не боялся, был уверен в своих силах.
  Приходилось летом ездить в командировку с отцом в Барнаул, куда-то вниз по Оби, и всегда я стоял у штурвала под бдительным наблюдением капитана судна. И все таки однажды сделал промах
  Мы плыли из Бердска, до дома оставалось километр – два. Вдруг капитан крикнул:
- Юрка! Давай к пристани, пива купим, потом домой, к Вам.
  Услышав такую команду, я крутнул право руля и направился к пристани, как вдруг услышал частые  гудки  буксирного парохода «Щорс». Мне казалось, что пароход от нашего катера далеко, но по правилам судовождения такое расстояние считалось опасным, и пароход прогудел «опасность». Когда в следующий приезд капитан катера прибыл к нам из Барнаула, то сообщил, что Барнаульскую сплавконтору оштрафовали на 500 рублей за нарушение правил судовождения. Я понял, что это моя работа. Много приходилось плавать на катерах по Оби и мне это очень нравилось.
             
       Глава 6. Школа №10


  Быстро пролетело лето,  наступил сентябрь 1949 года. И вот я в новом
7 Б классе. Ребята этого класса мне запомнились хорошо, так как мы общаемся друг с другом уже более пятидесяти лет,
а с некоторыми из них  возникли дружественные отношения на долгие годы.
Это была настоящая, мужская, бескорыстная дружба. Многие уже покинули этот мир, но с оставшимися
мы постоянно  в контакте, хотя прошло уже
более шестидесяти лет.  Многие уже  ушли в вечность. Но память . .. . . . .
  Крепкая дружба возникла на долгие годы и связала нас с Бергманом Эрнестом. Звали его просто Эрик. Это был очень шустрый, подвижный, непоседа мальчишка. Спортсмен, занимался гимнастикой, прыговой акробатикой, футболом и хоккеем. Имел алую ленту чемпиона России по футболу, занимал классные места по прыговой акробатике, но учился неважно.
Так, накануне госэкзаменов в десятом классе у него было пять двоек. Кое- как учителям удалось вытянуть его, и диплом об окончании средней школы он получил, поступил в металлургический институт в Новоскузнецке,  и закончил его. Позднее женился на Нине Пашиной, создав хорошую, крепкую, надежную семью. Эрик и Нина уже покинули этот мир, а сын Стасик проживает теперь в Воронеже.
  Владислав Олешко был в школе примером для подражания. Окончив школу, поступил в электромеханический институт, работал главным инженером в каком-то крупном заведении, а в бурные девяностые стал генеральным директором какой-то фирмы. Еще в школе пытался заниматься гимнастикой, но дальше второго разряда
дело не пошло, и спорт оставил рано. Умер от рака легкого, потому  что постоянно курил, оставив жену Нелю и сына Андрея,
о судьбе которых мне ничего не известно.
  Виктор Мурашко, примерный ученик, прекрасный спортсмен, бегун. Он всегда выручал команду школы на традиционной  эстафете на приз Покрышкина, входил в состав сборной города Новосибирска  по легкой атлетике.. По окончании школы окончил институт связи  и работал начальником цеха на каком – то
закрытом предприятии. Женат на Галине,
которая окончила мединститут, и работала окулистом. Сын Вадим тоже врач (кстати, учился у меня в группе, будучи студентом четвертого курса). До сих пор общаемся
и ежегодно ходим друг к другу на день рождения.
   Владимир Щитов в школе спортом не занимался, а позднее, уже в институте, занялся гимнастикой и кое-чего достиг,
но на соревнованиях не участвовал, занимался только для себя. После школы окончил строительный  институт, работал прорабом, начальником строительного участка, за время своей работы построил восемьдесят домов  в Новосибирске. Трижды женат. Его сын, Дмитрий, врач, тоже учился у меня в группе на четвертом курсе, до сих пор занимается экстремальными видами спорта. Общаемся, но чаще по телефону.
 Освальд Кранк, немец по национальности,
Примерный институт, окончил школу с серебряной медалью, окончил свердловский политехнический институт,
Работал в   городе Чебоксары главным инженером какого-то предприятия. Приезжал на семидесятилетие школы
тридцать лет назад, после чего безвести пропал. Поговаривали, что выехал в Германию. С ним у нас была хорошая дружба, и жили мы на лесозаводе 1-2
( в нахаловке)  по соседству, часто общались, занимались фотографией, сидели за одной партой, вместе ходили в школу.
  До настоящего времени общаемся с Борей Сташишиным. Он появился  в девятом или десятом классе. Отличался от всех тем, что если ему какой-то предмет не нравился, то он его не учил, и даже пропускал занятия. Но каким – то образом сдать  экзамены ему удалось. Позднее он окончил НЭТИ, работал в лаборатории, а затем стал постоянным инструктором поезда «Горны»,
который на протяжении многих лет (да и теперь) возит туристов в Горную Шорию.
Боря прекрасно ходил по канату и катался на горных лыжах. И сейчас продолжает это делать.
  С остальными учениками тоже был контакт, но до  дружбы, в полном понимании этого слова,  дело не дошло.
Это Борис Абоянцев, хороший ученик, прекрасно играл на пианино и аккордеоне.
Скончался в возрасте пятидесяти лет от рака желудка.                Арон  Кучеров, очень хороший ученик, окончил НЭТИ, стал кандидатом технических наук, доцентом
этого же института. В настоящее время проживает в США.
   Михаил Мышляев  окончил школу почти без троек, окончил физикотехнический институт в Москве. Сей час доктор технических наук, проживает в подмосковье.
  Виктор Бауло. После школы окончил Томский политехнический институт, сейчас на пенсии, все лето проводит на своей даче. Но зимой мы с ним общаемся по телефону.
  Эдуард Пищин, с которым вместе учились в мединституте, в последствии стал кандидатом меднаук, заведующим отделением рентгенологии. В настоящее время проживает в Израиле.
   Там же проживает и Максим Циркин, одноклассник.
 Можно еще перечислять  фамилии своих одноклассников, но иных уж нет, а  с другими  очень редкие телефонные контакты.
   Из параллельных классов мне запомнились Вадим Новицкий, ныне
кандидат технических наук, доцент, окончил НЭТИ, затем работал в институте легкой промышленности, работает до настоящего.  Эдуард Аблогин, кандидат технических наук, доцент НИИЖТа, специалист по проектированию мостов, Георгий Блажиевский, который  в школе прекрасно играл на саксофоне в школьном оркестре.
   Уже в девяностых годах у нас возникла крепкая дружба с Евгением Мельниковым.
Евгений после школы  окончил институт  связи, и  стал писателем, журналистом,
телеведущим. Его имя широко известно  в культурных кругах Новосибирска. Он публиковался в различных газетах, написал несколько книг, выступал по телевидению. Благодаря ему я начал писать свои произведения, стихи, мемуары,
и даже стал членом союза писателей и журналистов России, за что я ему очень благодарен. В настоящее время Женя с женой Ириной проживают в Санкт-Петербурге, но мы с ним довольно часто общаемся по телефону и пишем друг другу письма. Мне очень недостает  его здесь, в Новосибирске, а он скучает без меня там, в Санкт-Петербурге. Очень хочется встретиться. Я лелею надежду, что судьба в этом будет к нам благосклонна и предоставит нам такую возможность.
    Одноклассники  Юрий Басов, Борис Буторин, Юрий Ячный,  Борис  Барков  скончались в расцвете  сил очень рано,
а Лев Пешков,  Александр Миркин, Вячеслав Мальков умерли несколько лет назад, но их образы сохранились в моей памяти.  А два дня назад скончался еще один наш одноклассник  Эдуард Аблогин.
Да, уходит наше поколение, но мы прожили неплохую жизнь, и прожили не зря.
    Как бы там ни было, как бы мы ни учились, но все выпускники  1953 года
10 школы поступили в институты, работали по специальности, создали семьи, вырастили детей, и жизнь у большинства удалась. И в этом есть большая заслуга наших учителей, которым я благодарен  всю свою жизнь.
   В то время директором школы была
Васса Федоровна Маркова, но в нашем классе она не преподавала. В разные времена классными руководителями были
Нина Александровна Копотилова, преподаватель литературы, Василий Петрович Красноухов, преподаватель истории, Галина Акимовна Гаршунова, преподаватель  биологии. Преподавателем физики было Пиама Васильевна Журова,
химию преподавал Александр Иванович Чигаринов, немецкий язык Фаина Осиповна Кравец, а физкультуру преподавал всем известный и в настоящее время Яков
Романович Розенфельд.
  Многие имена уже выветрились из памяти,
но их лица и прозвища, которые были у  некоторых учителей, да и сейчас, наверное есть, все таки остались. Так, например, была завуч по прозвищу «камбала». У нее не было одного глаза, что послужило поводом ее так прозвать. К сожалению, ни я, ни мои одноклассники, не помнят ее имени и фамилии. Она было очень строга,
непримиримо относилась к двоешникам, прогульщикам и «хулиганам». Однажды
на урок не пришел преподаватель. Мы посидели в классе в ожидании его, но
терпение наше лопнуло, и все вывалились в коридор. Коридор был длинным и широким, мы начали игру в «чехорду».
Когда наклонившихся ребят набралось на полкоридора, то вдруг кто-то крикнул:
- Полундра!   «Камбала» идет!
Заведующая учебной частью школы появилась неожиданно с лестничной площадки, и что-то ворча, шла по коридору, а перед ней, перепрыгивая друг через друга, ребятишки по одному убегали в класс.  В классе  мы, конечно, получили взбучку,  за хулиганство.
  В девятом классе мы опять «нахулиганили». Отпуская на весенние каникулы, «камбала» , по ошибке, назвала день выхода в школу на день позже, и кое кто это запомнил. Когда же пришло время идти на занятия, то большинство учеников знали, что надо выходить на день раньше, но, собравшись у школы и, обсудив положение, Арон Кучеров сказал:
- Ну, нам же сказали, что выходить надо второго  апреля, ну и явимся второго. А сейчас, ребята, пошли в кино!
- А деньги есть у кого ?
Я тут же достал из кармана какую- то купюру, и вопрос был решен – идем в кино всем классом. Однако, Борька Корягин, Вовка Чучуев в кино не пошли, но не пошли и в школу. Когда на следующий день мы явились в школу, нас ждали большие неприятности.  Весь класс построили в шеренгу в коридоре, появилась «камбала» и провела с нами жесткую беседу.
- Все школы Советского Союза приступили к занятиям своевременно, и только  9 Б
класс 10 школы. . . . . . .
  Конечно, нам было стыдно за свой поступок, но дело сделано. Постепенно все стихло и вскоре забылось. Однако, в своей речи «камбала» называла фамилии организаторов , кто как реагировал,
кто был финансовым и идейным организаторами и  другие подробности.
Откуда она все это узнала ? Для нас это осталось тайной до настоящего времени.
Когда это обсуждалось,  то  большинство
склонялось к тому, что это Борька Корягин
нас «заложил», но достоверных фактов у нас не было.
   Идет урок физики. Пиама Васильевна
что-то рассказывает нам об электричестве и готовит к демонстрации какой-то прибор.
Прибор необходимо заземлить, и преподаватель, подключив провод, пытается дотянуться до отопительной батареи, но провода не хватает. И тут все услышали голос Арона Кучерова:
- Пиама Васильевна! А Вы бы ножкой за батарею . . . . . .
- Кучеров,  не волнуйся, я найду, чем заземлиться – послышался ответ, и все закончилось дружным хохотом.
   Урок немецкого языка. Фаина Осиповна входит в класс, все встают, приветствуя ее,
она проходит к столу, усаживается и спрашивает по  немецки:
- Вер ист хойте орднер? (кто сегодня дежурный?)
Один из учеников вскакивает и докладывает:
- Их бин хойте орднер (я сегодня дежурный)
- Вер фельт хойте ? (кто отсутствует?)
- Хойте фельт – озираясь по сторонам
отвечает дежурный – Кучеров, Мышляев, Барков. И в этот момент открываются двери и в класс вваливаются Кучеров, Мышляев и Барков. Такое происходило почти на каждом уроке немецкого языка.
  Урои химии остались незабываемыми у всех учеников. Александр Иванович Чигаринов был человеком строгим, требовательным, но очень справедливым.
  Урок начинался так:
- Мальчишки, черт побери! Сегодня  буду вас спрашивать – и, идя между партами, он указывал пальцем на ученика и продолжал
- Вас прошу к доске, Вас и Вас.             Ученики вышли к доске. Александр Иванович подходит к доске, отчерчивает мелом часть доски сверху вниз, и задает задание:
- Вам- соли, Вам – основания, Вам – кислоты. Через пять минут смотрю.
Затем  выискивает взглядом кого-то, и произносит:
- Вот Вы, фотограф, к доске! Давно Вас не слышал . . .
И начинает спрашивать ученика  устно.
Заканчивается все быстро и просто. Тот, кто отвечал устно, получал, например, тройку. Но Александр Иванович это произносил четко:
- Садитесь на место, три минус.
Затем поворачивался к доске, отстранял рукой учеников, и выставлял оценки:
- Так,  - мелом подчеркивал  формулу –так.
Садитесь на место, единица! Невежество в области химии!
   Далее смотрел, что написал второй ученик и громогласно произносил:
- Прошу садиться, пять!
И к следующему: «Три минус!»
Вот так проходили занятия по химии. Надо сказать, что химию мы все как то понимали, любили и получали разнообразные оценки. Александр Иванович говорил, что если у него на экзамене кто-то получит тройку, то на экзамене в ВУЗ получит не менее четверки.
Так оно и получилось у большинства учащихся, в том числе и у меня.
   По химии проводились дополнительные занятия по вечерам, и Александр Иванович  на такие занятия приглашал так:
- Сегодня вечером всех моих «приятелей» прошу ко мне!.
   Помню, как на первой традиционной встрече в школе я поднимался по лестнице и встретил Александра Ивановича. Я поздоровался и он спросил:
- Ну, где Вы?
 - В медицинском институте – ответил я.
- Прекрасно, - ответил он, и продолжил –а что Вы получили на экзамене по химии ?
-Четверку  . . . .
- Замечательно! ведь Вы у меня получали оценки от единицы до пяти включительно.
Да. Так оно и было.
   Александр Иванович был человек небольшого роста, худощав и выглядел как мальчишка. Однажды я шел по коридору на перемене, подошел к компании ребят, легко взял подмышки кого-то и, переставив его на другое место, спросил:
- Что за толпа ?
И тут увидел, что переставил то я Александра Ивановича. Я смутился, извинился, но он, улыбаясь, сказал:
- Вот она силушка то богатырская ! – и пошел по коридору.
   Да, я в то время был крепким парнем, занимался гимнастикой и выделялся среди своих сверстников накаченной мускулатурой. Так, иногда на перемене, я брал Эдьку Пищина за поясной ремень, поднимал на вытянутой руке и объявлял:
- Эдуард Пищин! Вес тридцать два килограмма!
  Всем нравилась эта шутка, а Эдька, действительно  весил около сорока килограммов.
   Идет урок истории. Василий Петрович
что-то объясняет, а кто-то из учеников
разговаривает на свои темы. Поискав глазами нарушителя тишины, он останавливает свой взгляд на Борьке Баркове и грозно произносит:
- Барков, вылетай из класса . . . .
В след Баркову слышится тихий голос Эрки Бергмана:
- Барков, так ты летать умеешь!?
И весь класс хохочет.
   На уроке географии тоже немножко хулиганили, даже самые скромные ребята. Так, Надежда Ильинична демонстрирует нам на карте различные государства. рассказывает о их границах, громко произносит (что бы мы запомнили)
столицы государств, и вдруг . . .  что-то щелкнуло по карте. Она обернулась, но ничего не заметила. Затем снова щелчок,
и опять ничего.  А это Освальд Кранк и Вадька Баталин из резинки выпускают мелкие металлические шпильки, которые легонько стукаются о карту и падают на пол. Можно было подумать на кого угодно, но уж Освальд Кранк . . . . .Он был тихим и примерным учеником, и никогда не хулиганил, а тут . . .Я как то его спросил, чего это он, на что получил ответ:
- А знаешь, Юрка,  надоело все и захотелось похулиганить, а то «примерный», «примерный».
   Кто-то из ребят из кабинета химии спер
флакончик с нитроглицерином. Перед уроком литературы разбрызгали нитроглицерин на столе, на стуле, под столом, на полу от двери до стола. Кто это сделал – неизвестно. Нина Александровна, как обычно, вошла в класс, подошла к столу и бросила классный журнал на стол. Раздался громкий щелчок. Она с недоумением осмотрела класс, но все сидели с непроницаемыми лицами. Подвинув стул, она уселась на него и тут вновь громкий щелчок. Но никто не шевельнулся и не издал ни звука.
Но когда она подвинула стул  поближе к столу,  вновь громкий щелчок. Начались разборки и выяснения. Нина Александровна пыталась выяснить  причину этих щелчков,  и кто-то из класса сказал:
- Нина Александровна, это,  наверное, еще вечером на дополнительных занятиях кто-то принес нитроглицерин, вот он и стреляет. А мы здесь не причем.
  Все успокоились, и до конца занятий щелчков не было. Но когда, закончив занятие, Нина Александровна направилась к двери, раздались несколько громких
щелчков, но на это уже мало кто обратил внимание. На этом все и закончилось, но
похохотали мы от души.
   Вот так наш класс развлекался во время занятий.
   Для всех нас незабываемы уроки физкультуры. Занятия проводил Яков Романович Розенфельд, человек строгий,
деловой и знающий свое дело. Урок проводился в основном в спортивном зале школы, на четвертом этаже. Зал просторный, всегда чистый, оборудован спортивными снарядами, такими  как  перекладина (турник), конь, шведская стенка, маты. Сначала общее построение.
Боря Абоянцев  всегда садился к пианино
и играл нам марши, для разминки. Затем
всякие упражнения, а далее
переходили к снарядам, прыгали, занимались дыхательной гимнастикой.
   Я же к этому времени уже был натренированным и демонстрировал свои достижения на перекладине и в прыжках. Яков Романович сразу выделил меня из всего класса и рекомендовал ходить на тренировки в клуб «Динамо», куда уже ходил Эрик Бергман. Отсюда и пошла наша дружба. Помню, как я впервые пришел в клуб, вошел в гимнастический зал и увидел Эрика.  Он был в белой майке и синим трико, мышечный, гибкий, подвижный и
Здорово выполнял упражнения на всех снарядах. В перерыве он указал на меня
тренеру и они подошли ко мне. Я встал, тренер посмотрел на меня и спросил, что я умею делать на снарядах, и сказал:
-  Ходить будешь три раза в неделю. Вот в следующий четверг и приходи. Да, не забудь форму купить.
   Мама мне купила синие трико, белую майку и сшила тряпочные тапочки, и все это я носил в балетке (маленький чемоданчик). Так я начал постоянные тренировки в клубе «Динамо» под руководством тренера Виктора Колесникова. Уже через два месяца я выполнил норму второго юношеского  разряда, а в дальнейшем неоднократно занимал первые места.
  Десятая школа всегда побеждала в соревнованиях  в эстафете на приз Александра Покрышкина. Заслуга в этом принадлежит Якову Романовичу. За месяц до соревнований, он по утрам, еще перед занятиями в школе, собирал всех участников  на площади имени Ленина, распределял по  этапам и все бежали по своим этапам. А уже на уроке физкультуры в школе  был разбор каждого этапа. Я несколько раз участвовал в эстафете.
Мой этап был от ул.Фрунзе (от корпуса мединститута)  до перекрестка Красного проспекта с улицей Гоголя, т.е., до Дома офицеров. Здесь был поворот, и эстафета возвращалась на площадь Ленина. Виктора Мурашко всегда ставили на последний, заключительный этап, и он нередко исправлял положение и как правило приходил первым на финиш. Он был прекрасный бегун, и позднее мы с ним вошли в сборную команду города по
легкой атлетике. Но об этом позднее.
  Однажды Яков Романович на мотоцикле сопровождал эстафету, и на последнем этапе Виктор Мурашко получил эстафету.
И ему предстояло догнать и обогнать двоих конкурентов. Он рванулся вперед так, что Яков Романович на мотоцикле не мог его догнать. Виктор, обогнав всех, пришел к финишу первым.
  Много лет спустя сын Виктора Мурашко Вадим бежал  в эстафете, а Виктор бежал по тротуару, опережая сына и подбадривая его. Вот такие в наше время были бегуны.
  Благодаря Якову Романовичу, спорт в нашей жизни занимал большое место.
Большинство учащихся нашего класса занимались спортом. Кто легкой атлетикой, кто футболом, кто хоккеем, кто гимнастикой, а кто-то игровыми видами спорта (волейбол, теннис и др.). Яков Романович умел разглядеть  способность каждого к определенному виду спорта и рекомендовал  заняться именно этим видом. Мы с Эриком  с Эриком Бергманом
Занялись гимнастикой, затем  у Эрки появилась тяга к футболу и хоккею, где он достиг больших результатов. Я же позднее занялся легкой атлетикой. А получилось это так. Готовясь к соревнованиям по легкой атлетике, мы пришли на стадион
Динамо на тренировку. Я бросал гранату, толкал ядро, метал копье. И во время тренировки я увидел, как в секторе прыжков с шестом наш ученик Казаков пытается перепрыгнуть через планку, высотой около двух метров. Он постоянно сбивал планку и технически это делал неправильно. Дело в том, что в этот период в кинотеатрах Новосибирска шел фильм «Тарзан», и мне понравилось, как Тарзан,
взяв длинный шест, разбежался и прыгнул высоко на дерево, а затем, ухватившись за лиану, прямо полетел между деревьями с
известным громким криком. Я же, когда возвращался из плавания на лодке, брал весло и с его помощью запрыгивал на крышу соседского дома на высоту около двух с половиной метров. И, глядя на не удачные попытки Казакова, я сказал Якову Романовичу:
- Яков Романович, а чего это Казаков не может перепрыгнуть через планку? Я дома с веслом прыгаю выше, а он не может.
   Я ков Романович посмотрел на меня, затем сказал:
- Ну ка, Юра, пошли . . . .
   И повел меня к сектору прыжков с шестом. С первого же раза я перепрыгнул высоту более двух с половиной метров.
Яков Романович оживился, начал рассказывать мне, как подбирать толчковую ногу, как выходить в стойку на шесте и т.д. Так я начал тренироваться в прыжках с шестом. Позднее установил рекорд города три метра десять сантиметров, а еще позднее, на соревнованиях школьников в Красноярске,
взял высоту три метра двадцать два сантиметра и стал чемпионом  зоны Сибири и дальнего востока. А на отборочных соревнованиях еще бросил гранату на шестьдесят четыре метра, и это был рекорд того времени.
  Занятия спортом сделали меня сильным человеком. Я мог сделать стойку где угодно, прыгнуть сальто на траве, на асфальте, и делал его даже на коньках на катке, в валенках и шубе на ледяной дороге. Двухпудовые гири были для меня настолько легкими, что я поднимал их, как
говорил мой отец, в солдатской стойке, т.е.,
поднимал, не отклоняя тело в сторону, стоя прямо, как на параде. И, конечно же, выкидывал всякие опасные фокусы, Так, например, Евгений Иванович Мельников вспоминает, как однажды мы компанией переходили по мосту, который находится за стоквартирным домом, через речку Каменку. Высота моста более двадцати метров. Так я умудрился  сделать стойку на перилах этого моста. Помню, как заволновались прохожие, да и все мои ребята, и кричали:
- Юрка, прекрати сей час же, ты же упадешь . . .  . .
   Но,  отстояв несколько секунд, я благополучно опустился с перил и все с облегчением вздохнули. В другой раз я делал стойку на бушприте катера, когда мы компанией плыли в заельцовский парк, и все пассажиры с ужасом смотрели на эти упражнения, а  матросы катера пожимали мне руку. Умудрился сделать стойку на перилах балкона на третьем этаже, на дне рождения Арона Кучерова. Были в гостях и девчонки, которые визжали при виде моих
фокусов.
   Теперь-то я понимаю, что все это делалось не от большого ума, по глупости,
но было желание показать себя, и я показывал.
   В школьные годы я был принят в команду футболистов  общества «Локомотив». Тренером был широко известный в то время
Иван Иванович  Цыба. Тренировались мы на стадионе «Красное знамя». Который располагался за мясокомбинатом. Удары у меня получались слабыми, мяч улетал не туда, куда я его посылал, но бегал по полю неплохо, видел игроков и довольно хорошо передавал мяч. Сначала играл центром  защиты, а вскоре Иван Иванович меня
поставил левым инсайдом, в нападение.
Я даже забил пару голов во время игры на первенство «Локомотива».Припоминаю несколько интересных случаев, связанных с футболом. Однажды вся наша команда шла на тренировку на стадион «Красное знамя». Я шел последним по стадиону и проходил  около  баскетбольной площадки, где тренировались баскетболисты. Отойдя от площадки метров на пятнадцать, я услышал, как кто-то крикнул:
- Эй, парень, кинь – ко нам мяч.
Мяч  «прыгал»  рядом со мной. Я поймал его правой рукой, повернулся в сторону
Баскетбольной корзины, замахнулся и кинул мяч в сторону этой корзины, которая находилась от меня на расстоянии более двадцати метров. Брошенный мной мяч
вошел точно в корзину, даже не задев краев. Я смутился и побежал догонять свою команду, а сзади слышались возгласы:
- Кто такой ?
- Из какой команды?
-Как фамилия?
   Но я бежал за командой и недоумевал, как же так произошло, что мяч попал точно в корзину. Ведь когда я пытался бросать мяч на баскетбольной площадке, то мяч у меня редко попадал в корзину.  А тут  . . . .
  А вот еще случай. Мы играли  на стадионе
в Искитиме. Во время игры я оказался недалеко от ворот противника, мяч прилетел откуда- то и подпрыгивал около меня. Я изловчился, выждал нужный момент, и  высоко подпрыгнув, сделал сальто, а во время переворота  ногой успел ударить по мячу, и мяч оказался в воротах.
Вероятно все игроки застыли в ожидании моего падения и сосредоточили внимание на этом, потому мне никто не помешал сделать такой удар. Помню, что сам Иван Иванович удивился такому, но позднее говорил, что не следует выкидывать такие
фокусы, а то можно шею сломать Теперь-то думаю, что он был прав. Но тогда . . . .
   Последнюю игру мы играли на стадионе
«Динамо», что в центре города. За меня болеть пришли мои родители, поэтому я чувствовал себя не в «своей тарелке».
Я играл в нападении. Вот мы с игроком
Помчались к воротам противника, мяч попал мне, я его веду, вижу, что справа от меня наш игрок, а впереди маячит вратарь противника. Вот уже ворота, я слышу, как стадион вопит «бей, бей!!!», но явдруг передаю мяч своему игроку и он забивает гол. «Г о о о л л л !» - разносится по стадиону. А после игры отец похлопал меня по плечу и сказал;
- Молодец, Юрашка!
И я был горд. Еще бы! С моей подачи забили гол.
  Должен сказать, что футбол, хоккей  и другие виды спорта меня мало интересовали, поэтому я вскоре оставил
Спорт вообще, помня слова моего отца;
- Спорт дело хорошее, полезное, но всю жизнь ему посвящать не следует. Спорт хорош, пока ты молодой.
Так я и поступил в жизни, оставив спорт и выбрав профессию врача. И не жалею об этом.
Должен сказать, что я показывал себя не только в спорте, но и в искусстве.  Еще в
период проживания  на лесоперевалке, я увидел , как один парень  отплясывает «чечетку». Он даже выступал на сцене клуба и четко выстукивал ногами такие танцы, как «Цыганочка», «Ритмический вальс», «Паровоз».  Однажды около волейбольной площадке он демонстрировал свое искусство другим парням. Мне стало интересно, как так четко можно отстукивать ногами в ритм музыки, и начал
тренироваться. Парня звали Анатолий и ему, видимо, было приятно, что многие заинтересовались этим делом, и он с удовольствием давал уроки танца. Так, мне он показал «паровоз», т.е. как нужно в ритм паровоза стучать ногами, и у меня
стало получаться. Затем он преподал
«Цыганочку», а далее я уже разучивал
«Ритмический вальс». Примерно через месяц я уже мог отбивать ритмы по музыку.
  В школе многие знали, что я могу «сбацать» чечетку и на праздничных вечерах  просили меня что ни будь исполнить под музыку. Кроме того, я посещал  «Дом юного техника», где так же
устраивались  культурные мероприятия, и мне приходилось выступать на сцене с танцем «Ритмический вальс». Позднее я дополнил этот танец акробатическими упражнениями, как «колесо», «сальто»,
и меня принимали на «Ура». А уж на школьных вечерах меня просто выталкивали на средину зала, хлопали
и под аккордеон Бориса Абоянцева я
исполнял «Цыганочку» с выходом и «Ритмический вальс». Получалось неплохо.
Если бы кто-то из артистов заметил в то время меня как танцора, то, вероятно, я был бы  позднее одним из известных
стэпистов, как, например, братья Гусаковы в фильме «Карнавальная ночь». Однако, судьбе виднее . . . .
   Но время бежало вперед, дело шло к окончанию школы. Учителя старались нас
подготовить к экзаменам и чаще вызывали к доске или к столу для устного ответа.
Все чаще ставились оценки и выставлялись
средние, решался вопрос о допуске к экзаменам. И вот однажды я вошел в класс и увидел, как почти все ученики сомкнулись над столом и что-то  пишут в большой журнал. Это оказался классный журнал  10 Б класса.  Как он попал в руки
учеников я не знаю, но когда я добрался до него, то выяснилось, что у меня есть двойки и тройки по некоторым предметам.
Теперь я уже не помню, кто сидел за столом и исправлял оценки, но мне он исправил  и добавил хороших оценок по нескольким предметам. Добавили хороших оценок и Эрику Бергману, у которого было множество двоек по многим предметам.
Скорее всего,  никто из учителей об этом не узнал, так как  для выведения окончательных оценок использовались те,
которые были исправлены и добавлены.
Если до этого шел разговор о том, что Бергмана к экзаменам не допустят, то
после выведения среднего балла его к экзаменам допустили.
  Я помню только два выпускных экзамена.
Я писал сочинение на тему «М.Горький и его роль в литературе». Написал и получил четверку. Второй экзамен по математике. Вот тут я  получил тройку. Но сути уже не помню. В общем, оценки у меня  варьировали от трех до пяти, но пятерок одна-две, остальное четверки и тройки.
Помню, что мы вышли на улицу после последнего экзамена, была прекрасная солнечная погода, шел май 1953 года.
   Дипломы об окончании средней школы нам выдавали на торжественном  собрании.
Был и заключительный «последний звонок». Это был праздничный вечер, куда были приглашены и девчонки из двадцать второй школы, ведь наша школа была мужской. Домой я пришел на рассвете, но родители еще не спали, ждали меня.
   Так закончилась моя школьная жизнь.
Школьные годы промелькнули как стрела, но это были счастливые  годы, а дальше начались годы студенческие, не менее счастливые, чем школьные. Но это уже совсем другая жизнь.
  Об ушедших годах всегда вспоминаешь с сожалением,  и хочется вернуться в прошлое, хотя бы в воспоминаниях.


Верните мне мои года.
Хочу я снова быть мальчишкой,
Года ушли не навсегда,
И в памяти засели слишком.

Хочу с отцом  колоть дрова,
И. . . за водой на водокачку,
Чернилами писать  слова.
Решать домашнюю задачку

Хочу я бегать по двору,
Играть в футбол, в реке купаться,
Я помню детство, детвору,
С которой мне пришлось общаться.

Хочу я снова быть гимнастом,
Призы по спорту получать,
На лыжах топать в день ненастный,
И мышцы гирями качать.




Хочу я вновь сидеть за партой,
Хочу оценки получать,
Указкою водить по карте,
Каток исправно посещать.

Нам вечно жить на этом свете
Самой природой не дано,
За поколенье мы в ответе,
И было нам не все равно.

Войну не надо возвращать,
И голод я навек запомнил,
Я научился всех прощать,
И в жизни кое что исполнил.

Прожив положенные годы
И мы уходим навсегда,
Вновь пережил бы все невзгоды.
Верните ТЕ мои года !


   Как быстро пролетели эти прекрасные школьные годы. Они навечно в моей памяти. Мы были юные, да просто мальчишки, дружили, озорничали,
думали, что вечно будем мальчишками,
занимались спортом, мечтали о будущем . .
Но ничто не вечно. Теперь остаются только воспоминания.

Мечты сверкали впереди,
Как паруса морского брига,
А жизнь осталась позади,                Как недочитанная книга.

Хочу пожелать идущим за нами поколениям
здоровья и всяческих успехов в учебе, спорте и вообще в жизни. Будьте счастливы, каким было наше поколение!!!