Анжель Савченко
ТЫ ЗНАЕШЬ, КАК ПАХНУТ ЗВЁЗДЫ?
;
Пять шагов к дому
«А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного…, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный».
(от Мат. 5: 44-48).
;
Посвящение
Враги мои!
Дорогие мои, горячо любимые, глубокоуважаемые Враги!
А так же завистники, недоброжелатели и просто оппоненты, все, кто не понимает и не принимает меня, кто мыслит и чувствует по-другому. – всем вам низкий поклон и огромное спасибо!
Я не ёрничаю. Я от всей души благодарю вас за то, что вы есть. Кто-то из великих, похоже, Цицерон, сказал: «Друзья никогда не скажут тебе всей правды. Всю правду скажут только враги».
Пожалуй, в этом истина.
Друг пощадит, постарается избавить от боли, а враг…
Всем, кто считает меня высокомерной, злой, жадной, завистливой, глупой, - моя признательность и глубочайшая благодарность, ибо ваши мнения заставляют меня посмотреть вглубь себя, вновь и вновь перетряхнуть свои мысли, поступки, жизненный опыт. Не дают успокоиться, замереть, застыть в душевной лени, раствориться в мире, наполненном погоней за удовольствиями, за безумной или бездумной «любовью к себе». Единственному и неповторимому! Культ себя любимого/ любимой – знамение времени, а мне хочется двигаться вперед и вверх в поисках самой себя, своей души, своей божественной сущности, И без Врагов в этом движении не обойтись.
А как же иначе?
Дорога эта терниста, тяжела, груз порою кажется неподъемным.
Но она же и сладка, и светла.
Потому что это - Путь к своему Дому.
;
Существует достаточно Света для тех, кто
хочет видеть. И достаточно мрака для тех,
кто не хочет.
Блез Паскаль
Слабость это не отсутствие силы,
слабость - это отсутствие доброты
Анхель де Куатье
Удар пришел ниоткуда, ранним летним утром, в предрассветной мгле.
В то сладкое время, когда мир ждет света.
Когда умолкают ночные птицы, а дневные только начинают робко пробовать голоса.
Когда приходят вещие сны.
Вздрогнуло внезапно вырванное из сна тело. Жесткий хруст ввинтился в уши. Рука метнулась к груди, к напряженно гудящему сердцу. Под рукой – две половинки белого камня-оберега. Гладкий мягкий агат, давний друг и помощник. Камень, греющий душу, рождающий чувство защищенности, лежал на груди двумя неровными осколками. От осколков шла сила. Но не та, добрая и теплая, которая согревала и успокаивала, а злая, острая. Кололо ладонь, немели кончики пальцев.
- Что это? Раскололся мой оберег? Просто так? Не упал, не разбился, просто распался на две части? Так не бывает!
- Бывает, дорогая, бывает, и ты это знаешь, - отозвался внутренний голос.
- Да, конечно, знаю…
Волна гнева зародилась густо багровым сгустком в правом подреберье, наполнила жаром грудь, рванулась вверх, заливая глаза, растекаясь по мозгу.
Светлана нанесла ответный удар, еще не сознавая своих действий. Просто отмахнулась с такой силой, что ее выбросило из постели на прохладный пол. Сжатое в тугой комок, по-звериному напружинившееся тело пылало холодным огнем ярости.
Она прислушалась, готовясь к следующему удару. Заломило правое ухо. Знакомое ощущение, похожее на то, которое испытываешь при заходе самолета на посадку. Это ощущение приходило к ней, когда тренированное тело улавливало поток злой энергии. Поток шел справа. Светлана закрыла глаза, включила внутренний сканер. Светящийся синим неоном луч протянулся в пространство резко и точно, без обычного поиска.
- Мастер! – хлестнуло сознание привычным словом.
Запрыгали мысли, обгоняя друг друга.
Начало августа… Ламмас… Праздник урожая. .. Рассветный ритуал… Благодарение…
Острая боль возникла где-то в голове, растеклась по ее правой половине, ударила в правый глаз, заставляя зажмуриться.
Стремительно светлел, набирая глубину, внутренний экран.
Почти мгновенно возникла картина: лесная поляна, окруженная березами. Ярко светятся на фоне темных, почти черных елей их белокорые, рвущиеся в небо стволы. В центре поляны горит костер. Больше десятка людей в черных плащах стоят вокруг костра. Руки протянуты к восходящему солнцу. С пальцев струится светлый поток. Светлана тотчас узнала некоторых из этих людей по цвету потока.
Много раз доводилось стоять ей вместе с ними, в общем круге, наблюдая, как все потоки сливаются в один светлый, радужный луч, уходящий в высокое небо.
Небо над кругом всегда было высоким и чистым. Что бы ни обещало метеорологическое бюро, какие бы тучи ни заволакивали небосклон, какой бы дождь ни шел с утра, над местом работы круга всегда было высокое, чистое небо.
Сначала это удивляло и восхищало Светлану, потом стало привычным, вселяло уверенность - мир принимает их работу.
Сегодня, на картине, стоящей перед внутренним взором Светланы, небо было низким и темным, почти грозовым. Светлые лучи от поднятых рук сходились к центру круга над костром.
Мастер стоял в общем круге. Такова была его воля.
Давным-давно, когда после целительских курсов Светлану только приняли в круг, в Орден, как называл это Мастер, она спросила:
- Почему ты стоишь в общем круге? Разве ты не должен быть отдельно, где-то выше нас, ведь ты руководишь всей работой?
- Нет, в нашем круге все равны. Только в черном круге Мастер стоит выше всех.
Это радовало сердце. Это было понятно. Мастер – учитель и друг. Он ведет всех за собой, но в общей работе он рядом. Он берет на себя самое трудное – ответственность за всех и каждого из них, за их работу и жизнь, за их движение по светлому пути познанья. Пути служения людям, свету, добру.
На этом пути постоянно возникали вопросы. Много вопросов. Иногда Мастер смотрел строго:
- Подумай сама!
Иногда отвечал, обстоятельно и серьезно.
Когда Светлана смотрела в темные глубокие глаза Мастера, все было понятно. Потом она оставалась наедине с собой, и вопросы возникали снова. Они цеплялись друг за друга, свивались в длинную нить, вытягивали из глубин подсознания другие вопросы, ощущения.
Мастер появился в ее жизни случайно.
Случайно?
Вряд ли.
И вообще, что такое случайность, как не цепь неосознаваемых нами событий, приводящих к тому событию, которое кажется нам случайностью?
Быть может, случайность – это ответ на какой-то вопрос, который мы не можем решить, несмотря на многочисленные знаки, подаваемые нам миром?
Это был период больших перемен в жизни Светланы, когда в ее сознании накопилось много вопросов. Она искала на них ответы, но ответы ускользали от нее. Прятались за суетой повседневной жизни. Она старалась. Снова и снова перебирала все, что произошло в ее судьбе.
Неожиданная смерть мужа. Эта глупая, как казалось Светлане, бессмысленная смерть, в ряду событий, изменивших ее жизнь, стояла первой.
Светлана всегда представляла себе смерть как естественный конец земного пути.
Медленное, мудрое увядание.
Спокойный благородный уход.
Засыпание.
Холод.
Лед.
И весеннее пробуждение к новой жизни.
Конечно, она знала, видела вокруг множество примеров преждевременной, внезапной смерти. Часто задумывалась над тем, почему так много людей уходит ранее предназначенного срока. А кто знает, в чем это предназначение? И какой срок человеку положен? Одному – серенькому, скучному, погрязшему в быте – длинная жизнь. Другому, яркому, талантливому, радующему силой и искрометной энергией, – короткая.
Впрочем, это как-то можно понять. Жарко горящий костер быстрее прогорает. Медленное, ленивое пламя долго не затухает. Но ранняя смерть талантливых людей, - думала Светлана, - всегда как-то оправдана. Она зачастую больше дает людям, чем жизнь. Взять хотя бы Иисуса Христа. Разве люди запомнили бы его жизнь? Со всеми чудесами, невероятными способностями и удивительными событиями.
Вряд ли.
А страшную мученическую смерть запомнили. Поэтому помнят и его жизнь. Поэтому и родилась вера. Хотя, конечно, вера была и раньше.
Родилась религия.
Это другое. По сути дела, вера у людей одна, - в нечто непознаваемое, в то, что названо Богом. А религии разные. Словно у каждого свой мобильный телефон, – разные марки, разная стоимость, разные «навороты», - а адресат один и тот же. Какая разница, по какому телефону звонить? Но вот находят же люди эту разницу. И спорят, чья религия лучше.
Ладно бы, спорили только. До хрипоты.
А то ведь до крови спорят.
До большой крови.
Или только прикрываются религиозными спорами, а на самом деле в основе каждого спора – один бог, Мамона?
Как понять?
Трудно понять другого.
А самого себя?
Самих себя мы понимаем?
Может быть, поиск ответа на этот вопрос и привел Светлану к той случайной встрече, которая, как она видела теперь, вовсе не была случайной. Просто Светлана не замечала раньше, не связывала в единую цепь события, которые неуклонно вели ее к человеку, чье имя практически никогда не называлось. Да и не знал его почти никто. Известен был только псевдоним. Но чаще всего его звали просто – Мастер.
Встретились они в хорошо памятный ей день. Светлана тогда помогла незнакомой женщине, вместе с которой ехала в переполненном автобусе с работы, и которую выручала, когда женщине дверью зажало локоть.
С этого дня для Светланы началась новая жизнь.
Светлане пришлось многому учиться. Но учеба давалась легко и радостно.
Методика Джуны - Евгении Давиташвили, целебные травы, минералы, цвето- и ароматерапия. Потом - знакомство с эзотерическими знаниями. Работа со стихиями. Астрология. Психология. Физика тонких полей.
Многое в мире, что ранее казалось непостижимым, стало понятным.
А сейчас…
Сейчас Мастер был для нее единственным человеком, которому можно было задать вопрос, не опасаясь, что за ее спиной люди будут крутить пальцем у виска. И единственным человеком на ее пути, который мог дать ответ.
Поэтому она спрашивала.
Да, наверное, слишком много спрашивала.
И, наверное, поэтому, все чаще слышала в ответ:
- Думай сама!
Думала.
Но, как говорится, с переменным успехом. Уж очень сложным и необычным казалось все поначалу.
И Светлана снова шла к Мастеру с очередным вопросом.
На один из ее «почему» Мастер велел сесть в медитацию.
- Что-то посмотреть? – спросила она, привычно устраиваясь у стенки в позе лотоса. Закрыла глаза.
- Будешь медитировать на карту Мага.
- Карту Мага?
- Да. Первую карту Таро помнишь?
- Конечно.
- Медитируй.
- А…
- Какой поставить вопрос?
- Да.
- А ты как мыслишь? – Мастер чуть-чуть нажал на голос и на местоимение «ты».
- Может быть, спросить, кто он? Нет, какой он? Или…
Мастер щелкнул клавишей магнитофона. Зазвучала музыка. Густой рокот барабанов. Низкие темные голоса с неожиданными легкими вкраплениями высоких, светлых, чистых звуков.
Светлана чуть приподняла глаза под закрытыми веками. Сделала ими несколько оборотов, словно провожала взглядом секундную стрелку на циферблате часов, чтобы быстрее войти в медитативное состояние. Три глубоких вдоха и медленных выдоха, и женщина погружается в состояние, подобное сладкой дреме. Той самой, которая приходит между явью и сном, когда человек еще не уснул, но уже и не бодрствует.
Тело расслаблено.
Мысли ушли.
Покой.
Ожидание.
Внутренний экран затопила густо-лиловая волна.
Засверкали серебристые искорки.
Светлана вошла в этот цвет, растворилась в нем. Перед ней высветилась «лежащая» восьмерка - знак бесконечности. Потом четко прорисовались атрибуты Мага. Сверкнул алым камнем жезл. Медленно повернулась ритуальная чаша, бросая маслянистые блики от покрытой магическими знаками золотистой поверхности. Внутренность чаши засветилась розовым дымчатым светом, словно там, в ее глубине, медленно разгорался уголек. Сигнальными огнями вспыхнули самоцветы на гарде короткого меча. На широком лезвии засветилась замысловатая вязь тонко прорисованного рисунка – неведомый зверь, то ли лев с крыльями дракона, то ли дракон с головой льва? Неуверенно покачался и встал на ребро пантакль.
Светлана ждала.
Магические предметы начали пульсировать, выбрасывая при каждом толчке тончайшие нити света. Они окутывались этим светом, росли, растворялись в нем. И вот уже только невероятное переплетение разноцветных световых линий сверкает, переливается, обволакивает все тело.
Взвихриваясь, проникает внутрь него.
«Четыре стихии» - мелькает мысль.
Ощущение такое, словно распахивается весь мир. Стремительно расширяясь, Светлана впитывает в себя льдистый шепот звезд, желтый шорох осенних листьев, хрустальный перезвон прыгающих с камня на камень горных ручьев, влажный сумрак пещер, яростный жар пустынь. Все сущее в знакомом ей и незнакомом мире, во всем своем невообразимом многообразии, - все это в ней.
И во всем этом она.
Все это - она.
И сила.
Огромная сила.
Одновременно расширяющая и сжимающая. Поднимающая и гнетущая.
Светлана купается в потоке силы, и сила плещется в ней.
Легкое постукивание костяшек пальцев о стол.
Женщина улавливает этот звук. Она знает – пора выходить из медитации.
Ах, нет!
Еще немножко!
Еще чуть-чуть этого чуда, этой силы, этого света!
Постукивание становится громче. Смолкает музыка.
Светлана распрямляет пальцы ставших невероятно тяжелыми рук. С трудом поднимает дрожащие веки.
- Далеко уходишь, - слышит она чуть укоризненный голос Мастера.
- Но я же только…
Ей хочется сказать, что она совсем недавно ушла в медитацию, но взгляд Мастера, устремленный на настенные часы, заставляет промолчать.
- 45 минут! А мне показалось, что прошло минут пять, не больше!
Мастер улыбается.
- Рассказывай.
Светлана долго молчит. Как облечь в слова все то, что увидела, почувствовала, пережила?
- Что видела? Поняла, что такое маг?
- Не знаю, поняла ли. Скорее почувствовала. А, быть может, поняла, но боюсь поверить?
- Давай по порядку. Что чувствовала?
- Слияние с миром. Как будто я – это и есть весь мир. Как будто весь мир – это и есть я.
- И все?
- И еще… силу.
- Ага. Почувствовала. Не страшно?
- Нет, не страшно, но…
- Есть «но»?
- Эта сила, - задумчиво продолжает Светлана, - она ведь не светлая… Но и не темная.
- А какая?
- Она … - не сразу приходит нужное слово, - безликая. Просто сила.
- Конечно. Что тебя смущает?
- Ведь этой силой можно воспользоваться как во благо, так и во зло?
Мастер рассмеялся.
- Когда берешь в руку нож, чтобы отрезать ломоть хлеба, думаешь ли ты о том, что этим ножом можно убить человека?
- Конечно, нет! – искренне возмутилась Светлана.
- Но ведь можно?
- Можно.
- Значит, все зависит от того, кто и с каким намерением берет в руку нож?
- Понимаю. С силой то же самое. Можно творить добро, а можно и зло.
- А что такое добро и что такое зло?
- Ну, как? Это же понятно!
- Уверена?
- Безусловно.
- Ну, что ж, в следующий раз будешь медитировать на эти понятия – «добро» и
«зло».
- «Хотели кушать, и съели Кука», - буркнула Светлана себе под нос.
- Что ты сказала? – мгновенно прореагировал Мастер.
- Нет, ничего. Просто глупые мысли.
- Ну-ну… - усмехнулся Мастер, и из-за этой его мимолетной усмешки, чуть
приподнятых бровей и слегка прищуренных глаз Светлана призадумалась.
- При чем тут Кук? – эта мысль занимает ее несколько дней, становится навязчивой, как любимая черная кошка Дана, которая ходит за ней и что-то вякает нежным и сладким голоском до тех пор, пока Светлана не сядет или не ляжет. Тогда Дана немедленно взбирается ей на колени или укладывается на грудь, тычется своим мокрым носом в лицо, лижет шершавым языком, норовя обязательно попасть в губы. А мурлычет при этом невероятно. Если в этот момент Светлана говорит по телефону, на том конца провода обязательно спрашивают:
- Что это у тебя? Словно кошка мурлычет, но так громко…
И никакого спасения от кошачьей нежности нет. Остается просто не обращать на нее внимания, и, спустя какое время, Дана успокоится, уснет, умостив свою прелестную черную головку в уютную ложбинку над Светланиной ключицей.
Светлана улыбнулась своим мыслям и…
Вдруг пришло понимание.
Категории «Добро и Зло» это категории человеческие. Во Вселенной нет понятий добра и зла. Там есть только энергия, закон ее сохранения, другие физические законы, которым эта энергия подчиняется. Добро и Зло живет здесь – на Земле. Да и на Земле не все так просто. Что для одного человека или группы людей является Добром, то для другого – Злом. И снова прозвучал незабываемый хриплый голос Владимира Высоцкого:
- «Почему аборигены съели Кука»?
- «Хотели кушать и съели Кука».
Логично.
А если бы они не съели прославленного морехода, возможно, все их племя вымерло бы от голода. Кук для них был Добром, ниспосланным самим небом.
Но у Кука была жена, дети. Множество людей следили за его судьбой, его путешествиями и открытиями. Вложили деньги, снаряжая его экспедицию. Где же Добро для этих людей? Чистое зло.
А на войне? Чтобы выжить самому, приходится убивать другого. Война – общее зло. И все-таки даже она кому-то приносит добро.
А Добро.. . Как же нам всем не хватает Добра! Не того добра, что является добром только для нас, а того, которое благо для всех. И, прежде всего, доброго отношения. Теплого, светлого, сочувственного, доброжелательного. Как много комплексов, страданий приносит даже не Зло, а именно отсутствие Добра! Равнодушие, высокомерие, эгоизм в самых худших его проявлениях.
То, что толкает человека на свершение зла – не инстинкт. Это приобретенное в процессе эволюции, в процессе жизни искажение одного из основных инстинктов.
Светлана поняла для себя, что альтруизм в нашем мире это не глупость (как часто думают и говорят окружающие нас люди). Это наша повседневная и необходимая работа для того, чтобы не оскудела в мире мера Добра.
Шаг за шагом, день за днем Светлана училась понимать, казалось бы, простые вещи. Нет, не только понимать. Со временем она пришла к тому, что понять – это еще очень мало. Мы многое понимаем, но понимание само по себе не дает нам силу следовать тому, что мы поняли.
Нужно осознать.
Для себя Светлана определяла понимание и осознание довольно просто: понимание – это то, что приходит на основе знаний, опыта, интереса к явлению, к человеку. Можно понимать, но и только. Очень часто «я понимаю, но…» значит «но я так поступать не могу, не хочу и не буду, это не для меня». А вот осознать…
Осознание приходит как озарение. И уже нет иного пути. То, что осознается, становится частью тебя. Свойством твоей личности. И если это истинное осознание, не самообман, то тот экзамен, который обязательно будет предложен Миром, будет пройден.
Да, как только мы говорим себе: «Я это понял, я это осознал!», Мир тут же устраивает нам испытание. На прочность нашего знания. Нашего понимания. Нашего осознания. Если мы действительно что-то осознали, испытание принесет нам радость победы в проверочной ситуации. Если нет – придется начинать все сначала. Искать свою ошибку. (Впрочем, она почти всегда на поверхности. Обычно это то, что мы называем гордыней. Узнал, понял, осознал… А где сомнение? Где самопроверка? Одна, другая, третья? Да, так вот. Осознал – и погоди радоваться, а тем более хвалить себя и гордиться. «Какой я крутой! Я осознал!»).
Чем раньше (хорошо бы еще ребенком) понять, что это такое, тем больше шансов за то, что вырастет не только умный, но и добрый человек.
И если ребенку дана возможность развить свой ум, свое миропонимание, альтруизм, - разумный подход ко всем людям и явлениям в мире не принесет ему зла, даже если окружающая среда будет враждебной ему.
- И свет и тьма живут в нас. Я много раз слышала, читала эти слова. Я понимаю их.
- Чего же ты хочешь?
- Я хочу понять, почему один человек рождается предрасположенным к Свету, а другой к Тьме? Ведь он рождается таким? Я понимаю – среда, воспитание и прочее…
- Ты астрологию зачем изучаешь?
- Потому что… планеты и звезды дают нам определенные качества, закладывающиеся при нашем рождении.
- Или зачатии…
- Или зачатии. Но как это выглядит на энергетическом уровне? Почему «звезды предполагают, а человек располагает»? Не каждый знает астрологию, не каждый верит в нее как в науку. Как объяснить человеку, знакомому, скажем, с основами физических явлений, каким образом планеты «предполагают»? И почему человеку так трудно «располагать»? Хотя… если подумать… То, что все в мире влияет на нас, - ни для кого уже не тайна. К сожалению, науке еще не удалось доказать, что каждая из планет нашей солнечной системы и даже большинство крупных звезд, свет которых доходит до Земли, несут свою информацию, свою энергию. Энергия эта вызывает определенные изменения в ДНК. Какие-то гены активизирует, какие-то угнетает. (Впрочем, мы ведь знаем, как влияет радиоактивность, и какие вызывает мутации). Энергия небесных тел тонка и многообразна. Мы только начинаем открывать ее законы. Но подчиняться им мы вынуждены с тех самых пор, когда на Земле появился человек. В общей сложности планеты и звезды дают всем людям одинаковое количество информации, только каждому свою – индивидуальную. Не зря же в мире нет двух одинаковых рисунков на пальцах, на стопах, одинаковых ушей и т.п. То есть полностью одинаковых особей не существует. Если, конечно, это не клоны. Но и о клонах наука пока что обширной информации не дает. Набор свойств, определяемых днем, часом и местом нашего рождения, дает некую матрицу, которая определяет характер, способности, достоинства и недостатки личности. Хорошо еще, если человек знает свои плюсы и минусы, знает то, что позволяет ему адаптироваться в определенном социуме. Но даже в этом случае очень нелегко развить в себе качества, способствующие нашей самореализации, и погасить в себе, ослабить те свойства, которые толкают нас на неадекватное поведение. Двигаться по предполагаемому пути просто, хотя иногда и очень болезненно, идти своим путем, полагать, зачастую вопреки тому, что дал Бог и природа, - нелегко в любом случае.
- Это понятно, - соглашалась Светлана, - да, это просто и понятно. И каждому можно объяснить.
Однако вопросы возникали каждый день, и не на каждый можно было дать однозначный ответ. Пришел день, когда Светлана начала спорить. Доказывать свое понимание, свое видение.
Мастер раздражался.
Ученица чувствовала это, видела по темно-багровым сполохам в его ауре. Но затем свечение затухало, она снова получала ответы, которые не всегда ее устраивали.
- Понимаешь? - настойчиво спрашивал Мастер.
- Понимаю, - покорно отвечала она, но в глубине души знала, что ее понимание отличается от того, на которое рассчитывал Мастер. И знала, что Мастер это знает.
Сомнения грызли душу.
С хрустом и скрипом. Стеклом на зубах. Ножом по стеклу
Но все это будет позже.
А вначале…
Вначале Светлана всем сердцем отдалась безудержной радости приобретения знаний. Каждый день приносил что-то новое. Необычное. Невероятное.
Вот и сегодня, она увидела в медитации странную картину.
Увидела ярко и живо.
В красках, в звуках.
Как в кино.
***
1. ПЬЕР
Мужчина в коротком коричневом камзоле из грубого сукна стоит перед высокой дверью. В левой руке старая широкополая шляпа из порыжевшей кожи с металлической пряжкой на тулье. Правая рука прижата к груди. Под ладонью глухо, как церковный колокол в тумане, бухает сердце.
Мужчина зябко передергивает плечами. Медлит открыть дверь.
Нет, он не боится.
Он взволнован.
Глубоко взволнован и напряжен.
На плечо ложится тяжелая рука. Мужчина поворачивает голову. Свет восковой свечи в темном коридоре кажется ослепительно ярким. Мужчина не сразу понимает, что человек в сером плаще, с низко опущенным на лицо капюшоном, стоящий позади, подает ему свечу. Взблескивают из-под капюшона яркие белки глаз человека в сером. Подбородком человек указывает на дверь.
Мужчина принимает свечу. Смотрит с опаской. Не погаснет ли? Осторожно стучит в дверь условленным стуком.
Дверь открывается.
В узкой щели – бледное лицо под таким же серым капюшоном, как у спутника, молча ожидающего за спиной.
- Кто ты? – звучит из-за двери низкий голос.
- Путник, бредущий во тьме, - отвечает мужчина в коричневом камзоле.
- Куда идешь?
- Домой иду. К свету.
- Зачем идешь?
- Чтобы знать и молчать.
- Входи, путник.
Дверь распахивается шире.
Мужчина несмело шагает через порог.
Слабый язычок пламени в его руке вздрагивает, колеблется.
Большой холодный зал, стены которого и высокий сводчатый потолок тонут во мраке.
Перед ним живой коридор из людей в серых одеяниях, подпоясанных веревкой. В левой руке каждого свеча. В правой – кинжал. Головы людей опущены. Зыбкий свет от пламени свеч выхватывает из темноты суровые лица, почти закрытые высокими капюшонами.
В дальнем конце зала, в огромном – на половину стены – камине теплится огонь. Спиной к огню и лицом ко входу - человек в белом плаще. Голова его тоже покрыта капюшоном. Руки опираются на рукоять меча. Справа и слева от него, полукругом, такие же безмолвные люди в белом.
Мужчина ощущает легкий толчок в спину.
Движется вперед.
Первая пара стоящих друг против друга серых фигур преграждают путь мужчине перекрещенными кинжалами.
Мужчина замирает.
- Те, кто ушел, отвергая земные дары, спрашивают тебя: готов ли ты следовать за ними?
- Готов, - твердо отвечает мужчина, и голос его наполняется волнением и восторгом.
Звучат слова на непонятном путнику языке. По интонации слышно – вопрос. После паузы из дальнего конца зала раздается ответ на том же непонятном языке. Кинжалы расходятся в стороны. Мужчину снова легонько подталкивают в спину. Он идет дальше по живому коридору, пока не останавливает его очередная пара кинжалов.
- Те, кто ушел, отвергая путь вверх, кто не принял таинство брака, кто не
поклонился смертоносному символу, спрашивают тебя: готов ли ты следовать за ними?
- Готов, - выдыхает мужчина.
И снова звучит непонятный вопрос, на который приходит издалека непонятный ответ. Мужчину пропускают дальше.
- Те, кто ушел, как уходит капля росы, кто сохранил свою душу, возносящуюся в пламени, спрашивают: готов ли ты следовать за ними?
- Готов, - уже успокоившись, отвечает мужчина.
Снова вопрос на непонятном языке, обращенный к людям, стоящим в конце зала. Теперь ответ приходит не сразу. Пауза длится бесконечно, как северная зима, морозя кровь, сковывая тело холодом и мраком.
Наконец в дальнем конце зала раздается ответ.
Громкий.
Отчетливый.
Эхом отражающийся от стен.
Мужчина уже стоит перед человеком в белом, заслоняющим огонь камина. Лица его не видно. Только руки, спокойно лежащие на эфесе меча, поблескивающем цветными огоньками вделанных в него драгоценных камней. Сухие старческие руки, полные, однако, скрытой силы.
Мужчина видит, как передвигаются белые фигуры за его спиной, образуя замкнутый круг.
На опущенную голову мужчины падают тяжелые слова стоящего перед ним человека:
- Те, кто жил и ушел не для славы своей, а только для славы Единого Бога, спрашивают тебя: что выбираешь ты – черное или белое?
Мужчина задумывается.
Фигуры в зале замерли, словно окаменели. Ни шороха, ни движения. Тяжелую тишину нарушает лишь чуть слышное потрескивание поленьев, догорающих в камине.
- Я выбираю черное и белое, - отвечает путник, преклоняя колено.
Легкое дуновение, словно общий вздох, проносится по залу, морща напряженную гладь тишины. Становится легче дышать. Опускаются окаменевшие плечи. Вздрагивают застывшие ресницы. Даже пламя свечей, вырвавшись из-под невидимого гнета, возбужденно и радостно устремляется ввысь.
- Чего ждешь ты от мира? В чем нуждаешься? О чем просишь? - теплеет голос человека в белом плаще.
Мужчина задумывается. Он уже понял, как следует отвечать. Но будет ли принят его ответ?
- У меня три просьбы, мне нужно от мира только три вещи – хлеба, воды, подаяния.
Чуть заметный кивок головой. Ответ принят.
- Да будет благословен твой путь. С горячим сердцем, холодным разумом и в чистом плаще.
Тяжелое полотно меча опускается на плечо.
Кто-то забирает из рук мужчины свечу. Чьи-то руки поднимают его с колен.
На белой шелковой подушечке с серебряными кистями кто-то подносит кинжал. Серебристое лезвие бросает в пространство синие всполохи. Теплым светом светится алый камень на перекрестье рукоятки, покрытой замысловатой вязью. На черной подушечке с золотыми кистями лежит перстень. Массивный серебряный перстень с большим зеленым стеатитом. На камень падает свет свечи, и зеленый камень светлеет поверху, как морская вода, а в глубине его сгущается темная зелень, переходя в непроглядную черноту.
***
- Что это было? – удивленно спросила Светлана, рассказав Мастеру свою медитацию.
- А как ты думаешь?
- Я думаю… Наверное, я увидела что-то из прошлой жизни? Зачем? – ответила вопросом на вопрос.
- Ты узнала кого-нибудь из знакомых тебе людей?
- Мне казалось, я видела…
- Себя?
- Себя? – переспросила я.
- Кем ты была?
- Не знаю. Я не поняла.
- Мужчина в коричневом камзоле - это ты?
- Нет. Непохоже. Нет. Только вот глаза…
- Та видела эти глаза в своей нынешней жизни?
- Не знаю… может быть.
- Хорошо. Кто еще? Был кто-нибудь знакомый?
- Мне кажется… Я так мало видела. И не очень поняла.
- Ну, хорошо. Ты поняла, какая это страна? Какое время?
- Страна? Быть может, Франция? Не знаю, не могу сказать.
- Какие-то знаки, символы на плащах?
- Нет. Ничего.
- Совсем ничего?
- Не знаю. Может, я не помню.
- Да, похоже. А еще? Что можешь сказать еще?
- Еще мне кажется, я видела одного человека…
- Знакомого по этой жизни?
- Да… Мне так кажется.
- Почему «кажется»?
- Он был не совсем похож. Нет, похож. Очень похож! Особенно, фигурой. И еще…глаза. Взгляд. И… голос… Разве так может быть?
- Может. Очень даже может.
- И еще … этот ритуал…
- Ты знаешь, что это такое.
- Нет. Не знаю. Или не помню?
- Попробуй вспомнить.
Светлана привычно вошла в состояние отрешенности, отдалась полудремотному потоку приятных ощущений. Погрузилась в теплый лиловый свет.
Тишина.
Покой.
Кажется. еще мгновение, и она уснет сладким сном.
И тут она услышала голос.
Он звучал издалека, приглушенно, но отчетливо. Голос был очень знакомым и вместе с тем каким-то чужим. Холодноватым. Впрочем, нет. Холода в нем не было. Он дышал светлой грустью, затаенной страстью, глубоко спрятанной болью. И при этом голос был каким-то отстраненным. Словно то, о чем он говорил, случилось давно, не здесь и не с ней.
Не с ней?
Светлана вслушалась.
Это ведь это ее собственный голос! Он читает стихи.
Давно забытые.
Или никогда не слышанные?
Мы отвергли путь вверх. Мы отвергли великий Ответ.
Мы отвергли объятья и хищные таинства брака,
Чтоб увидеть на миг, как из синего плотского мрака
Взрыв полярных сияний рождает неистовый свет.
Мы уйдем как мужчины, как боги, как капли росы,
Повторяя неслышно: “Non nobis, Domine, non nobis…»
Только рыжие псы будут страстно лизать наши ноги.
Только солнечный зайчик сверкнет от свинцовой осы…
Ах! «Sed nomini Tuo!» Пусть реет во тьме Босеан!
Черно-белый наш стяг уже покрывается кровью…
Есть у нас тайный идол – его называют Любовью,
Он живет там, где реки впадают в небес Океан…
_________________________________
(Александр Штенберг. «Смерть тамплиера»).
Какой восторг!
Какая неописуемая радость!
Светлана вздрогнула. Её мгновенно выбросило из медитации. Даже виски заломило.
«Какая же я тёпа! – рассердилась она на себя. – Ведь знаю же, что нельзя радоваться в медитации, когда приходит результат – видение, ощущение! Нужно все принимать спокойно. Наблюдать со стороны. Если бы не ахала, как кисейная барышня («интересно, скользнула параллельная мысль, - кто-нибудь помнит еще, что такое «кисейная барышня»?), услышала бы что-то еще. Или увидела. А так… Что это я? И за это спасибо. Огромное спасибо».
Мастер уже увидел её глаза - удивленные, восхищенные, сердитые - и все понял.
- Ну, рассказывай.
- Я знаю, кого я увидела. Тамплиеров!
- Как догадалась?
- Я услышала стихи. Я сама читала стихи. Которых сейчас не помню, - медленно и неуверенно закончила женщина.
Её глаза раскрылись еще шире. «Только что я слышала эти стихи. Ну, не запомнила дословно, но хоть смысл должен остаться в памяти. Вот он, мой восторг. Стер все, что я узнала. И вообще, с чего я взяла, что речь идет о тамплиерах?»
Мастер смотрел жестко, напряженно. Светлана знала этот взгляд. Сейчас последует строгий приказ. Но, кажется, впервые в жизни она не выставила рожки. Приказов она не любила, от кого бы они ни исходили, но вот на просьбу откликалась мгновенно - готова расшибиться в лепешку, но выполнить. Хотя и знает, что кое-кто этим пользуется.
Но сейчас она ждала приказа.
Он был ей нужен.
- Ты знаешь. Ты все помнишь. В голосе Мастера звучала сталь. Стальным блеском отсвечивали глаза.
- Вспоминай!
Светлана снова закрыла глаза.
“Non nobis, Domine, non nobis. Sed nomini Tuo da gloriam!»
Только рыжие псы будут страстно лизать наши ноги.
Только солнечный зайчик сверкнет от свинцовой осы…
Пусть реет во тьме Босеан!
Черно-белый наш стяг уже покрывается кровью…
Есть у нас тайный идол – его называют Любовью,
Он живет там, где реки впадают в небес Океан…
- Это же тамплиеры! Рыжие псы, лижущие ноги, это пламя костров! Босеан!
Черно-белый стяг тамплиеров! И их девиз «Не для себя, Господи, не для себя, но для славы Твоей!». И идол – Любовь! Это же их боевой клич – «Бог – Святая Любовь!» - восторг звенел в теплом проникновенном голосе .
- Не спеши. Ты еще слишком мало видела.
Мастер легко поднялся из глубокого кресла (Светлана всегда восхищалась какой-то звериной грацией и силой, которой дышало его тело, вовсе не отличающееся выпуклой мускулатурой атлета), подошел к книжному шкафу, на полках которого в два, а то и в три ряда теснились книги. Быстро пробежал глазами по корешкам. Задумался.
Светлана почувствовала, что сейчас ему нужно сделать что-то, чего делать не хочется. Однако он превозмог себя. Опустился на корточки, стал вынимать книги из нижнего отделения шкафа, закрытого дверцами. Здесь книги лежали тесно, друг на друге. Чтобы достать одну, придется вынимать все.
Она кинулась на помощь. Стала принимать книги из его рук.
- Что ищем? – Мастер повернул к ней голову и улыбнулся.
- Не знаю, - смущенно протянула женщина.
- Сядь, посиди. Я сам разберусь.
Светлана села у стола и вдруг неожиданно увидела книгу. Увидела внутренним зрением, но совершенно отчетливо. Крупный формат. Темно-коричневая обложка под кожу. Лощеная бумага. Подарочное издание. Даже название всплыло в сознании, хотя книга, она это видела, лежала титульной страницей обложки вниз. «Средневековые замки». Прежде, чем осозналось увиденное, Светлана выпалила:
- Она лежит во втором ряду справа. Под самой стенкой. В самом низу, на дне.
- Что ты сказала?
Мастер обернулся. В обычно непроницаемых глазах застыло удивление.
- Книга лежит … - захлебываясь восторгом, зачастила Светлана.
- Я понял, - остановил ее Мастер, - но… какая книга?
- Про замки, - теперь в её голосе прозвучало удивление.
- И откуда ты это знаешь?
- Я увидела. Я правильно увидела? – к удивлению добавилось хорошо заметное волнение.
- Ты правильно увидела, - задумчиво произнес Мастер, вынимая из-под стопки книг темно-коричневый фолиант.
- Ну, смотри.
Мастер протянул книгу. Глаза его были опущены. Лицо задумчиво.
Светлана с интересом листала толстые страницы. Суровые и кокетливые, угрюмые и радостно взметавшие в небо ажурные башни, грубые, неуклюжие и невероятной красоты средневековые рыцарские замки глядели на неё с этих страниц узкими глазами - бойницами. История, застывшая в камне, протягивала руки из глубины веков, соединяла прошлое с настоящим, И с будущим.
- Вот он! – радостно пискнула она, открыв очередную страницу.
- Нашла? – усмехнулся Мастер.
- Да! Вот он! Вот эта гора. С одной стороны крутая дорога, вернее, даже тропа. С трех остальных – отвесные скалы. Вот здесь ущелье.
- И что это?
- Монсегюр! – как школьница-отличница на любимом уроке, уже давно поднявшая руку и ерзающая от нетерпения на парте, радостно выпалила Светлана.
Мастер нахмурился.
- Нет? – она смутилась.
«Действительно, с чего я взяла название замка, если описание его только на следующей странице? На этой написано только «Франция» и помещен рисунок.
- Тебе видней, - отозвался Мастер.
Светлана осторожно перевернула страницу. «Замок Монсегюр – прочитала – построен на неприступной горе в южной части Франции, лежащей между Гаронной, Черной Горой и Средиземным морем».
Она знала этот замок. Она могла рассказать о его архитектуре, о внутреннем устройстве. Откуда это знание? Знала, что с ним связаны какие-то трагические события. Какие?
- Мастер! – рванулась Светлана, готовая задать сотни вопросов.
- Нет! – мгновенно прореагировал Мастер. - Ищи сама. Ищи историю катаров.
- Катары! А мне показалось, что тамплиеры… Кто такие катары? Мастер! А я смогу увидеть продолжение или хоть что-нибудь еще из той жизни?
- Смотри. Захочешь – увидишь.
- Но почему я увидела именно эту жизнь? Зачем? Это ведь что-то значит?
- Безусловно.
- Но что?
- Смотри. Думай. Поймешь.
Поиски исторических сведений о замке Монсегюр принесли много неожиданного и … непонятного. История обросла огромным количеством домыслов, легенд, гипотез. Исторически установленным фактом считается гибель жителей и защитников замка в 1244 году. «Замок Монсегюр, последний оплот альбигойцев или катаров - "совершенных", религиозной секты, отрицавшей ортодоксальное христианство. Замок был взят крестоносцами после длительной осады в 1244г., все жители как еретики преданы очень христианской процедуре - сожжению, четверым удалось бежать через подземные ходы. Они унесли какое-то "сокровище", но не ясно, какого рода. Возможно, это было не золото, которое они вывезли раньше, а, скажем, реликвии или священные книги».
(Загадка пятиугольного замка
Геннадий Еремин, "Техника - Молодежи" 1.69)
Почему учение катаров (по-гречески - чистых) зародилось именно в Лангедоке? В этом замечательно красивом и богатом уголке Франции, который в то время был фактически самостоятельным государством.
Без тамплиеров, странных воинов-монахов, без иоаннитов и прочих участников крестовых походов на Восток, во имя спасения Гроба Господня, явно не обошлось. Это они принесли на Запад новые веяния. Но жесткая феодальная система не давала разгуляться идеям, собранным на дорогах Европы и Азии.
А вот Лангедок или Окситания, как называли эту землю ее жители, край богатый и независимый, был открыт всему яркому и интересному. Центр Окситании – Тулуза. Это здесь обосновалась новая вера, к которой примкнули все жители Лангедока, которую по сей день сравнивают с зороастризмом, манихейством. Вера, основным постулатом которой было : «Нет одного бога, есть два, которые оспаривают господство над миром. Бог Добра и Бог Зла. По духу, составляющему его величие, человек принадлежит к первому, по бренному телу он подчиняется второму...» Здесь появились те, кого звали совершенными на Западе и архатами на Востоке.
Здесь расцвело искусство миннезингеров и трубадуров, здесь царил культ женщины, культ любви и дух рыцарства.
«Зачем?» и «почему?» были «любимыми» вопросами Светланы. И почти всегда она получала на них «любимый» ответ Мастера:
- Думай сама, думай!
В последнее время её все чаще смущала мысль о том, что Мастер требует умения думать, но далеко не всегда соглашается с её выводами. Очень часто результаты её раздумий раздражали его. Он внушал своим учениками истинность и незыблемость того, чему он учит. Он не терпел сомнений. Даже высказывать их разрешалось, пожалуй, только ей. У других учеников тоже бывали сомнения. Но они не решались обращаться с ними к Мастеру. Чаще всего они приходили именно к Светлане.
Мастер объяснял многое: что нужно делать, когда и как. Но на вопрос «почему» все чаще следовал раздраженный ответ:
- Думай сама!
В один из дней Светлана вдруг поняла, что Мастер говорит ей не все. Не доверяет? Остерегается?
Это случилось тогда, когда она впервые увидела настоящую цветную ауру – оранжево-золотистые лучи, ореолом окружающие голову молодой женщины, товарища по кругу, склонившейся над картиной, которую она рисовала в один из долгих зимних вечеров. (Мастер учил своих учеников рисовать. Писать стихи. Он считал, что творчество любого плана развивает способность чувствовать, видеть. Представьте себе настоящий восторг, когда даже те, кто никогда в жизни не рисовал и не писал, начинали вдруг выдавать, пусть не шедевры, но вполне приличные опусы!).
Кисточка в руке художницы осторожно касалась ватмана, на котором на фоне звездного небе высоко вскинул копыта белоснежный Единорог. Женщина целиком погрузилась в работу, ничего не замечая вокруг. А над ее головой светилось бледное сияние, пронизанное оранжевыми лучиками, расходящимися сверкающей короной.
- Что это? – прошептала Светлана, медленно, не отводя глаз от чудесного сияния,
- Что? – Мастер проследил направление ее взгляда.
- Эти … лучики… Это … аура?
- Вот как …- задумчиво произнес Мастер. – Ты видишь ауру…
Ее искренняя радость омрачилась вдруг не совсем понятной интонацией Мастера.
Шальная мысль пришла в голову. Если она может видеть ауру, ей не нужно гадать, о чем думает человек, что он чувствует. Она может это увидеть.
Мастер задумчиво гасил докуренную до фильтра сигарету в полной окурков пепельнице.
Молчал.
Светлана подняла глаза в пространство над головой Мастера, расфокусировала зрение. Вот она! Светлая дымка ауры, окружающей голову. Сейчас ее прорежут цветные лучики. Вот…
Что-то толкнуло Светлану так резко, что она даже слегка отпрянула назад. Аура мгновенно исчезла.
Мастер смотрел в упор.
Голос его прозвучал холодно:
- Ты хочешь прочесть мою ауру? –
- Да, - призналась ученица, - я хотела попробовать.
- Я не говорил тебе, что ауру адепта высшей магии прочесть нельзя?
- Но почему?
- Подумай.
- Они умеют закрываться?
Мастер усмехнулся.
Следующий вопрос уже вертелся на кончике языка, но Светлана сдержала себя. Ей очень хотелось спросить, что же скрывают адепты высшей магии?
Ведь знания не прочтешь по ауре.
Значит, чувства?
Зачем их скрывать?
И что это за чувства, которые нужно скрывать? От своих учеников.
И она задала совсем другой вопрос.
- Мастер, почему мы проводим так много разных ритуалов?
- Не понял…
- Мне кажется, - она искала нужные слова, - мне кажется, что настоящий маг может работать одной силой своей мысли, своего намерения. Мне кажется, достаточно создать яркую сильную мыслеформу, так? А мы выезжаем на места силы, проводим пышные красочные ритуалы, с болью, с кровью…
- Чему же я тебя учил? – голос становился все холоднее.
- Я понимаю, - заторопилась Светлана, - мантры помогают войти в нужное состояние, усиливают мыслеформу, боль дает резкий мощный выброс энергии, кровь связывает энергетически со всем миром, но все эти костры, свечи, плащи, ножи, чаши – в этом много театральности.
- И что?
- Зачем нужна эта театральность?
- Ты в ритуалах участвуешь одна?
- Конечно, нет…
- И все такие продвинутые, все ауры видят, четкие мыслеформы строят?
Светлану снова что-то кольнуло в тоне Мастера.
- Наверное, нет. Конечно, нет. Ученики ведь только начинают…
- Угу. И как эту работу синхронизировать?
- Действительно. Все должно делаться всеми одновременно.
- Именно…
- Да и мыслеформы у всех разные! – сообразила она, - как понавымысливают чего ни попадя!
Ох, ну, и словечко придумалось. Натощак и не выговоришь. Да, воистину богат и могуч русский язык!
- А как ты думаешь, будут у нас ученики, если мы просто будем сидеть и строить мыслеформы?
- Конечно, будут! – ответ не вызвал раздумий. – Вон сколько народу интересуется.
- Ошибаешься. Многие интересуются, это правда, но все ли действительно хотят знать? Или ищут что-то необычное? Не обыденное! Ищут острые ощущения! .
- Ищут приключение? Как Кастанеда?
- Да. Именно так. Высокое Приключение.
- Но в основном, мне кажется, ищут знания… и силу.
- Правильно, силу. Личную силу. Чтобы кроить жизнь по собственному усмотрению.
- В большинстве своем к нам приходят те, кого жизнь больно ударила, унизила, загнала в тупик.
- Те, кого нужно поднять с колен. Понимаешь?
– Да, что может быть благородней? А те, кто ищет личную силу не только для того, чтобы подняться с колен, а чтобы подмять мир под себя?
- Основа все та же – жизнь не складывается так, как хотелось. Скрытые комплексы тяжелым грузом висят на ногах, мешают двигаться. Мучит нереализованность, неумение понять и принять всю бесконечность огромного мира . Этот мир они видят обычно враждебным по отношению к себе.
- А ты даешь им силу, уверенность в себе, умение управлять обстоятельствами.
- Если хочешь, да. Вот ты зачем пришла?
- Я?
- Ты.
. Светлана всегда была уверена, что Мастер знает, зачем она пришла. Но этот вопрос он задает не в первый раз. Значит, чего-то она еще не поняла.
Не додумала.
Что это?
Что-то связанное с прошлым?
С тем, что было с нею в этой жизни?
ОДЕССА
Черноморское побережье. Песчаный «дикий» пляж с десятками палаток на нем. Уютная бухта. За мысом, далеко уходящим в море, шумная, веселая, голосистая, пропахшая ароматом цветущих акаций Одесса. И море. Почти всегда смеющееся, искрящееся, ласковое море.
В тот день море тоже было ласковым, но немного странным. Веселым и игривым. Оно пенилось белыми бурунчиками, накатывало на пляж высокими волнами, откатывалось и снова надвигалось, захватывая дух сумасшедшей игрой.
Светлана с мужем и дочкой радостно плескались в пронизанной солнцем веренице волн. Они высоко выпрыгивали из них, и снова погружались в соленую, теплую, озорную воду.
Ну, все.
Устала.
- Пошли на берег! – крикнула Светлана, стараясь перекрыть голосом заметно
усилившийся шум волн.
На берег выбирались, смеясь и размахивая руками, падая в волны, отплевываясь и снова смеясь.
- Помогите! Помогите! – по пляжу мечется женщина в раздуваемом ветром цветастом халатике, бросается к каждому из удивленно глядящих на нее людей.
- Что случилось? – громко обращается к женщине парень, только что выбравшийся из воды.
- Там мужчина какой-то девушку топит, дочку мою!
Женщина впивается ногтями в свои щеки, страшно кричит.
Парня, как ударом в лицо, отбрасывает назад. Светлыми глазами из-под мокрых, в сверкающих капельках соленой воды бровей, он вглядывается в море, в разгулявшиеся волны.
Там, далеко от берега, в волнах, то появляются, то исчезают две головы, отчаянно рвущиеся к небу, к свету, к воздуху. Мелькают мятущиеся руки над вспененной водой.
«Да нет, же, - понимает вдруг Светлана, - девушка тонет, она цепляется за мужчину, а мужчина пытается оторвать ее руки».
- Что случилось? – кричит муж.
- Там девушка тонет, - шепчет Светлана.
Она почти не слышит себя из-за усилившегося вдруг шума ветра, плеска жадно кидающихся на песчаный пляж мутных потоков воды, совсем недавно бывших такими веселыми и искрящимися радостью волнами. Не получив желанной добычи, шурша песком и галькой, потерявшая хищный напор вода жалкой и обреченной мутью откатывается назад, пенясь бессильной злобой и неохотно уступая место наглым, юным, упивающимся своей силой белогривцам, несущимся на берег, как табун обезумевших диких лошадей.
Светлана пытается повторить, но голос совсем пропал, горло сдавлено спазмом.
Но муж услышал или догадался о разыгрывающейся в море трагедии.
Светлана видит, как он разворачивается и красивым прыжком уходит под волну.
За ним уже бежит в море парень, нелепо вскидывая ноги. На бегу машет рукой, показывая куда-то в скачущие волны, стремительный пляс которых все убыстряется, нагнетая странное ощущение тревоги, опасности.
Не успев ничего подумать и сообразить, Светлана бросается вслед за мужем.
Плыть невообразимо трудно. Сказалось прыганье в волнах.
Сил почти нет.
Она оборачивается назад, смотрит на берег. Боже, как далеко…
А это?
Это что?
Ярко-красный купальник, загорелая рожица, мокрые косички.
Следом плывет дочь – десятиклассница. Она и плавать научилась не так уж и давно, хотя девочка сильная, спортивная, но…
Светлану захлестывает волной ужаса. В спокойной воде дочка держится неплохо, но в бурных волнах…
Светлана резко разворачивается, машет дочери рукой.
- Плыви к берегу! – волна заливает рот. Светлана отплевывается, стараясь не наглотаться воды.
А дочери уже не видно. Волна разметала их. Или…
Вокруг чужие головы.
Их много. Это те, кто рядом плескался в пенных гривах разгулявшихся волн. Напряженные лица, испуганные глаза. Люди борются со стихией, разбушевавшимся ветром и морем.
Светлана понимает, что нужно плыть к берегу.
Но дочери нет.
И мужа нет.
Нет ничего, кроме злой, упругой воды, упрямо заливающей глаза и рот, свирепо отбирающей отвоеванные с таким трудом метры на пути туда, к спасительному берегу.
Что же делать? Как их найти? Светлана упорно сопротивляется, стараясь не поддаться панике, прикидывает расстояние, старается восстановить дыхание. Волна откатывается – вдох, накатывается снова – выдох в воду, два-три гребка, снова откатывается волна – снова вдох.
«Так я их не найду, - думает Светлана, быстрее к берегу, там люди, там помощь». Сзади с особой мощью накатывается волна, ничего, выдох, теперь вдох…
Но вдоха нет.
Волна унесла с собой заколки, державшие длинные волосы, и теперь они распустились и плотной мокрой массой залепляют все лицо и рот. Светлана старается отгрести волосы рукой и чувствует, как ее тянет в море.
Нечем дышать.
Страх! Страх врывается в сердце, парализует руки. Нужен глоток воздуха, вдох. Хотя бы маленький вдох! Светлана открывает рот… и глотает воду.
Она уже знает это чувство – чувство умирания. Ее тело почему-то помнит темную воду, спокойную и гладкую, помнит страстное желание вдохнуть, помнит и вкус этой темной воды, вливающейся в горло, раздирающей легкие, заполняющей сознание темнотой.
Вот и сейчас темнота подступает все ближе. Она уже чувствует ее. Но у этой темноты багровый оттенок. Вырываясь из объятий бушующей воды, Светлана кричит:
- Люди! Помогите же, люди!
Невероятно ясным зрением Светлана видит на берегу десятки людей, жадно глядящих на воду, на барахтающихся в ней пловцов. Десятки людей, молчащих страшным молчанием смерти. Неподвижных, намертво приросших к золотистому песку.
Бешеный гнев заполняет грудь, выплескивается наружу.
- Люди! – раздирает горло крик. – Сволочи! Подонки! Дерьмо собачье! Гады! Помогите же!
Светлана кричит и краешком сознания удивляется – вода уже не попадает ей в горло, словно воду отталкивает крик. Отчаянными взмахами рук и ног, немыслимым порывом всего тела Светлана рвется вперед, к спасительному берегу.
Пальцы царапают песок. Женщина пытается встать на ноги, падает, снова пробует встать. И тут чьи-то руки подхватывают ее, бережно поддерживают, ведут. Светлана жадно хватает живительный воздух, дышит натужно, с хрипом и кашлем. Но.. дышит. Тьма нехотя отступает.
Светлана вырывается из кольца бережно поддерживающих ее рук и снова бежит к морю.
- Куда вы? – ловит ее паренек, стройный, загорелый, с огромными глазами, которые кажутся Светлане бездонно черными.
- Там…, - там моя дочь! – хрипит Светлана и показывает рукой в кипящее море.
Рядом вырастает еще одна фигура – светловолосый, веснущатый мальчишка с облупленным носом, с веселыми ямочками на щеках. И тот, третий, темноволосый и зеленоглазый, с бровями вразлет, широкоплечий и узкобедрый, который явно понравился ее дочери.
Казалось, это было так давно! Еще до того, как они втроем, всей семьей, полезли в воду – порезвиться в волнах. Они сидели на песке и ели арбуз. Дочка вгрызается в большой ярко-розовый ломоть спелого плода. Ей нравится вгрызаться так, чтобы на щеках оставался сладкий сок. А тут даже зернышко к подбородку прилипло. Дочка знает, что это смешно, и озорно сверкает серыми отцовскими глазами.
- Сладко, девушка?
Дочка поднимает глаза, и нимало не смутившись, бормочет:
- Мгм, очень сладко!
Трое юношей, улыбаясь до ушей, откровенно любуются девушкой. Один черный, как грач, черноглазый и смуглый, похожий на цыгана. Ослепительно белые зубы блестят под чуть заметными усиками. Он размахивает авоськой, легонько покачиваясь и кивая головой в такт только ему слышной музыки. Второй, чуть пониже ростом, русые выгоревшие на солнце волосы, голубые глаза и ямочки на щеках. На лице и на плечах чуть заметные веснушки. Покрасневший нос, как молодой картофель, в чешуйках отстающей кожицы. Эдакий русский парень – Иванушка. А третий – писаный красавец, поразительно похожий на популярного певца и киноактера Дина Рида. Узкие бедра, плотно обтянутые выцветшими джинсами, обнаженный загорелый торс с тугими длинными мускулами. Глаза как у кошки, серо-зеленые, прозрачные, и брови вразлет.
Светлана, не глядя на дочь, чувствует, как потянулась девушка к этому парню, как невидимые нити связали их глаза, как эти нити засверкали золотыми лучиками, засветились.
- Пошли с нами, сладкоежка, - весело предложил светловолосый.
Юноши переглянулись. «Дин Рид» напрягся. Во взгляде – искорка робкой, неуверенной надежды.
- А вы далеко? – очнулась Светлана.
- Мы в городок, за хлебом, - бархатным баритоном «доложился» Цыган.
- Мы быстро, - добавил Иванушка.
- Не вздумай, - отец откинулся на песок, не поднимая глаз.
Девушка сникла. «Дин Рид» опустил голову. Темные волосы упали на лоб. Он откинул их рукой и улыбнулся, светло и уверенно.
«Понятно, вся жизнь впереди, надейся и жди» - подумала Светлана словами популярной песни.
- Если хотите, мы и вам хлеба купим, - не сдавался Иванушка.
- Спасибо, у нас есть, - буркнул отец и рывком вскочил на ноги. Парни с уважением оглядели коренастую, крепкую, в тугих буграх мускулов фигуру. Фигуру борца и пловца .
- Извините, - рокотнул Цыган бархатным баритоном и взмахнул авоськой.
Юноши повернулись и чинно, солидно поднялись на бегущее вдоль пляжа шоссе. Там идти удобнее, быстрее, чем по песку. Дочка проводила их погрустневшим взглядом. С вершины дамбы, по которой проходило шоссе, «Дин Рид» обернулся, блеснул удивительными серо-зелеными глазами. Солидности хватило не надолго. Они уходили вдоль светлой ленты раскаленного солнцем асфальта, награждая друг друга тумаками, смеясь и подпрыгивая.
- Они скоро вернутся, - шепнула Светлана дочке.
- Опять шепчетесь? О чем? – подозрительно покосился на них отец.
А Светлана уже бежала в воду, в веселых сверкающих брызгах, в звонком смехе, которому с радостью вторила дочь.
Это воспоминание промелькнуло в памяти Светланы за какое-то мгновение. Промелькнуло и исчезло, вытесненное волной страха, беспокойства, надежды и отчаяния.
- Стойте здесь, – Цыган отпустил ее руку. - Лешка! Давай!
Она увидела, как бросился в налетевшую волну «Дин Рид», как побежал вслед за ним «Иванушка».
Цыган поколебался секунду-другую, вглядываясь в глаза дрожащей женщины.
- Стойте здесь, хорошо?
- Д-да, хорошо, - голос Светланы дрогнул и сорвался. Усилием воли она подавила подступившие к глазам слезы, оглянулась вокруг. Люди по-прежнему стояли неподвижно, теперь глаза многих были устремлены на нее. Остальные тупо смотрели в море.
На шоссе остановилась колонна военных автомашин. Офицеры и прапорщики выходили из кабин и тоже смотрели в море из-под козырьков и ладоней. Водители выглядывали из окон с опущенными стеклами.
Яростная волна гнева снова захлестнула Светлану, бросила вперед. Она взлетела на обочину шоссе, вцепилась в полевую гимнастерку первого попавшегося на пути офицера.
- Делайте же что-нибудь! Там люди гибнут в волнах!
- Что делать? – брякнул невпопад ошарашенный ее натиском лейтенант.
- У вас же есть камеры, покрышки, тросы, бросайте их в воду!
Из высокой кабины машины уже выпрыгивал молоденький солдатик – водитель, бежал, не ожидая команды, что-то крича и махая руками. Захлопали дверцы других машин.
Светлана оттолкнула ошалевшего, растерянно глядящего на нее лейтенанта, и бросилась к берегу.
В волнах по-прежнему виднелось несколько голов. Сколько? Десять? Двенадцать? Где среди них мои? Она рвалась в воду, но куда, к кому плыть? И тут из волн, прямо перед ней появилась фигура зеленоглазого красавца. Только сейчас лицо его было искажено. Он тяжело дышал, глотая воздух широко открытым ртом. Но руки его… руки поддерживали хрупкую фигурку в красно-белом купальнике.
- Доченька! - Светлана бросилась к девушке, подхватила, помогла лечь на песок. Несколько секунд она всматривалась в закрытые веки, в бледные щеки. Дыхание дочери становилось все ровнее, все спокойнее. Лицо насыщалось живыми красками.
Светлана оставила дочь и снова кинулась к людям.
- Скорее, скорее же! – торопила она и без того спешащих теперь мужчин, привязывавших к автомобильной покрышке буксировочный трос, пыталась помочь непослушными, негнущимися пальцами.
- Чего ж вы так волнуетесь? Вашу ж дочку уже ж спасли? – нараспев, с одесским акцентом, протянула полная женщина в темном купальнике, хватая Светлану за руку. Глаза толстушки горели неподдельным интересом, пухлые щеки раскраснелись. Она глядела на Светлану, как-то сладострастно облизывая губы, близко придвигая лицо.
- Там мой муж! – заорала Светлана, чувствуя, как багровая волна гнева снова захлестывает ее с головой. Она с силой оттолкнула жирный живот и обвисшую грудь, женщина шлепнулась на песок, закрыла лицо руками и завизжала.
- Сумасшедшая! Помешанная какая-то! – то ли подвизгивала, то ли всхлипывала пышнотелая «одесситка».
А из моря снова вставала знакомая атлетическая фигура. Парень двигался спиной к берегу, кого-то тащил. Ноша его была нелегка. Светлана побежала на помощь, но спасаемого человека не узнала. Искаженное мукой лицо, синие губы, закрытые глаза.
Подоспели люди. Вынесли на руках недвижное тело. Бережно опустили на песок. Нет, не он, не муж.
Тот парень, что кинулся следом.
Выносили еще кого-то, клали на берегу. Кто-то, шатаясь, выходил из волн на своих ногах. Кому-то уже делали искусственное дыхание. Светлана металась от одного к другому и снова бежала к кромке воды. Стояла, вглядываясь в шипящие волны, отчаянно кидающиеся на берег, переводила взгляд дальше, к горизонту. Искала темную точку. Что-нибудь. Хотя бы что-нибудь, что давало бы надежду.
Время остановилось.
Мир замер.
Замерло солнце над застывшими на взлете волнами.
Замерли люди, стоящие вокруг плотным кольцом.
А потом люди разбрелись по палаткам. Кто-то уже заводил моторы своих машин, покидая пляж. Мимо шла женщина, смеясь и плача, прижимая к себе испуганную девушку, что-то быстро говорила.
- А тот парень так и не выплыл, - услышала Светлана.
- Кто? – рванулась она к женщине.
- Тот парень, - испуганно прошелестела женщина, - опуская полные слез глаза.
- Какой? Который?
- Тот, что первым бросился спасать мою девочку.
И снова тяжелая волна гнева накрыла Светлану с головой. Перехватило дыхание, потемнело в глазах. «Он выплывет, - твердила она себе как заклинание, как молитву, - он обязательно выплывет. Он прекрасно плавает. Как рыба. В воде и под водой. Он много лет занимался плаванием. Выигрывал чемпионаты. Вода для него – родная стихия». Он и ее Светлану, учил плавать по- настоящему. И предупреждал: самый главный враг пловца – судорога от перенапряжения мышц. И объяснял: если сведет ногу, переворачивайся на спину, ложись на воду, отдыхай, вода хорошо держит. Ничего не бойся. А еще… По совету мужа Светлана всегда носила приколотой к купальнику английскую булавку. Если судорога не отпускает, нужно уколоть мышцу. «Нога», - захлебнулась воздухом Светлана. У него иногда сводило судорогой ногу. Она не позволила себе думать дальше и, проглотив комок в горле, обратилась к женщинам:
- А те ребята? Те трое?
- А вон они, - женщина кивнула подбородком в сторону темно-красного москвича, вокруг которого суетились мужчина и женщина, и трое юношей, скатывающих палатку, укладывающих вещи в багажник.
Светлане хотелось подбежать к ним, броситься в ноги, сказать какие-то особенные слова, попросить прощения у этих молодых за людское равнодушие, за свой гнев, спросить, за кого ей молиться. Красный «москвич» заурчал. Ребята сели на заднее сиденье. Машина двинулась к выезду на шоссе.
Светлана смотрела машине вслед, пока та не выбралась на дорогу и скрылась из вида.
Силы окончательно оставили ее. Гнев ушел, впитался в песок, как пролитая вода. Осталась пустота. Только гулкая, давящая, тяжелая пустота.
Пляж стремительно пустел.
Быстро темнело.
Надвигалась ночь.
Из палатки нетвердыми шагами вышла дочь, подошла, взяла за руку. Так и стояли они, неподвижно, без слов, без слез…
Спасательное судно из Одессы пришло только на рассвете, когда шторм утих.
Водолазы спускались в воду, искали тело в неглубокой бухте. Безуспешно. Светлана не могла смотреть без содрогания на такое любимое совсем недавно море. Оно лежало у берега спокойной тихой гладью, как насытившийся хищный зверь, ласково зализывая оставленные здесь вчера следы. Море страшило ее своей непредсказуемой силой, своей ложью и своей правдой. Голой правдой обнаженных человеческих душ. Оно пугало ее мощью той ненависти, того гнева, которая всколыхнулась в ее душе.
Светлана чувствовала, что, возможно, гнев этот спас жизни многих людей.
Двенадцати, как говорили на следующий день на пляже все еще возбужденные люди.
Но не спас тринадцатого, вернее, первого.
Почему? За что?
Нет! Не так!
Неправильные вопросы
Нужно по-другому.
Зачем такая судьба?
Светлана очень надеялась, что учение у Мастера даст ответ на мучившие ее вопросы.
А еще она пришла к Мастеру, потому что он был серым. Так он себя называл. То, как он это объяснял и то, чем аргументировал, было понятно и близко мне. Не черный, не белый – серый. 50 на 50. Равновесие.
Гармония.
Гармония?
Мастер учил чувствовать тонкие поля людей, лечить и восстанавливать здоровье, используя эти поля, учил улавливать вибрации явлений природы.
Он учил познавать мир.
Сливаться с ним.
И управлять им.
Учил медитировать, уходить в свои прошлые жизни. Отдаваться потоку свободного полета через миры и пространства, через свое сознание. Учил предвидеть обстоятельства и изменять их по своей воле.
Он давал силу.
Нужна ли ей эта сила?
Нужна.
Конечно, нужна!
Кому же не нужна?
А зачем?
Как ее использовать?
Лечить людей?
Светлана знала, что может это делать. Поначалу чудо исцеления приносило ей огромную радость. Потом она удивлялась, когда, казалось бы, полностью выздоровевшие пациенты через какое-то время возвращались с теми же болячками.
Светлана долго искала способы закрепить результат. Медитировала. Переворачивала горы литературы. Спрашивала у Мастера.
Потом поняла, что такое исцеление сродни обычной таблетке. Только действует мягче и не откладывается где-нибудь в печени или в почках.
Первопричина болезни все равно остается.
Потому что она, эта первопричина, – в психике человека. В его характере. В его мыслях и поступках. А характер, мысли, поступки – это результат врожденных свойств, воспитания, событий далекого прошлого. Зачастую, давно забытых.
Значит, лечить надо по-другому?
Прежде всего, лечить надо душу? Применять психологию? А как? Если большинство людей свято верит в свою правоту и меняться не хочет?
Когда мысли запутывали Светлану окончательно, уводили в темный лабиринт непонимания, она снова шла с вопросами к Мастеру.
- Мне кажется, мы лечим неправильно, - горячилась она, - говорим, что
доходим до первопричины заболевания, но на самом деле это не так. Мало объяснить человеку, что первопричина его недуга сидит в почках, потому что почки отвечают за страх. Вернее, надпочечники вырабатывают адреналин, а это то, что активизирует наш организм, особенно в минуту опасности. Поэтому если мы боимся, адреналин постоянно вырабатывается в чрезмерном количестве. Таким образом, истощаются надпочечники и так далее. Но ведь страх-то не уходит от наших рассуждений! Если, к примеру, женщина боится завтрашнего дня, потому что возраст у нее предпенсионный, не дай Бог, потеряет работу, куда дальше пойдет? Как проживет на одну пенсию?
Мастер выслушивал ее. Улыбался.
- И что ты предлагаешь?
- Не знаю. Объяснять людям надо.
- Всем и каждому?
- Конечно! Надо учить работать над собой.
- У тебя есть на это время?
- Времени нет, это правда, - вздыхала Светлана.
- И все поймут, все согласятся? Все будут учиться и работать над собой?
- Наверное, нет.
- Так что же ты все-таки предлагаешь?
- Думать надо.
- Вот и думай.
- Я думаю. Но так много вопросов…
- Тебе не кажется, что ты понапрасну «паришься»? Или всерьез решила всех пациентов вылечить?
Светлана так не думала. Но она знала: людям нужна помощь, нужно сочувствие. Сострадание, соучастие. Нужен кто-то, кто хотя бы просто выслушает. Люди совсем перестали слушать друг друга. Слушать с душой, доброжелательно. Слушать и слышать. Понимать друг друга. А как много значит в жизни каждого человека, когда есть кто-то, кто его понимает.
- Всех, конечно, не вылечишь, но помогать людям нужно.
- Ты уверена, что люди стоят того, чтобы им помогать ?
- …???
- Ну, что непонятного? – Мастер щурит глаза.
- Люди, конечно, разные… но ведь большинство из них хорошие.
- Хоро-ошие… - издевательски передразнивает Мастер, - запомни: люди – это пациенты. Вечно стонущие, вечно ноющие, жалующиеся, страдающие. Вечно надеющиеся на чудо. Чудо, которое сотворит дядя. Или тетя. Или Бог. Или еще кто-нибудь.
- Мы ведь тоже люди…
- Мы!? Мы – не люди. Не - лю-ди. – рубит, скандирует Мастер.
- Нелюди? – тихо ахает Светлана, делая ударение на первом слоге.
- Нет, не нелюди, а не люди.
- Это другое?
- Да, это другое. Мы – маги. Волхвы, волшебники, чародеи. Особые существа. Наделенные особыми свойствами. Особыми умениями.
- Но в этом, наверное, нет нашей заслуги? Наши способности – это дар природы, Божий дар.
- Да?
- Я так думаю.
- А чем был бы твой дар без постоянной работы над собой, без медитаций,
без постов, упражнений, изнурительных многочасовых ритуалов, без хождения по стеклу и по углям, без стояния босиком на снегу, без ежедневного преодоления себя? Своей лени, своего страха, своих комплексов? Чем был бы твой дар?
- Если бы ты меня не позвал, я бы вообще о своем даре ничего не знала, -
благодарно шепчет в ответ Светлана, - так бы и думала, что у меня «крыша едет». Что-то вижу, что-то слышу… Что-то чувствую. Паранойя.
- Так почему же ты ставишь себя вровень с теми, кто всю жизнь только ест,
пьет, гадит, а потом бежит к тебе же за исцелением от болезней, в основе которых все та же злость, зависть, жадность? Все то же вечное нытье, без малейшего стремления что-то предпринять, что-то изменить в своей жизни.
- Многие пытаются. Книги читают. В церковь ходят.
- В церковь ходят?! Ты думаешь, они верят? Как те старушки-богомолки,
которые в церкви поклоны истово бьют, свечечки поправляют и буквально исходят злобой. Тебя такие бабульки с места на место не гоняли? Не учили, не шипели? А почему они злятся? В храме, где должна господствовать любовь. Где каждого, кто приходит, за ручку взять нужно, в глазки заглядывать, душой радоваться за него – еще один человек к Богу повернулся! Тех, кто истинно верует, на пальцах сосчитать можно. Остальные – все те же конъюнктурщики, что и раньше были. Включая попов и всю их команду. Притулились, пригрелись, как у теплой печки. Жрецы. Неплохо жрут, судя по животам. Посреднички, дилеры. Торгуют богом оптом и в розницу.
- Среди служителей церкви есть удивительно чистые люди.
- Блаженны верующие! – рассмеялся Мастер. – Ибо не вкусили они с древа познания.
- А как же, к примеру, Иоанн Кронштадский, Сергий Радонежский? А ведь они не одиноки. Их много – отцов церкви. Богословов. Учителей. Церковь накопила много знаний. Мне кажется, что духовная семинария и духовная академия дают образование, намного качественнее того, которое дают наши вузы.
- Я смотрю, ты питаешь к церковникам немалое уважение! А как же те миллионы жертв, которые сгорели на кострах святой инквизиции? Замучены в ее застенках? Да тебя саму, скорее всего, сожгли бы на костре, как ведьму. Это ты понимаешь?
- Да, понимаю. Такие были времена.
- А что сейчас изменилось? Техника шагнула вперед. А люди? Люди изменились? Ими движут высокие идеалы? Не та же гордыня, жадность, похоть, стремление к власти?
- Но ведь и любовь жива во все времена.
- «Любовь!» - передразнил Мастер мой высокий голос. – «Любовь всесильна! Любовь все может»! Так, что ли?
- А разве не так?
- Покажи мне хоть одного пациента, с которого ты, маг, целитель, сняла порчу любовью? Просто любовью! И сколько ты знаешь пациентов, на которых навели порчу ненавистью, злобой? Не маги! Нет! Обычные люди. Убить человека словом, проклятием, ненавистью очень легко. Вылечить его словом, любовью очень трудно. Почему? Да потому что ненависть во все времена была сильнее любви.
- Значит, зло сильнее добра?
- Ну… кто-то ведь сказал: «Добро должно быть с кулаками». А зло…оно всегда с кулаками. С когтями. Зубами. Мечами. Бомбами…
- Да… Добро должно быть с кулаками. А будет оно в этом случае добром? Ну, конечно! Для кого-то добром, а для кого-то… - рассмеялась Светлана.
- Ты снова о добре и зле. Мы это уже проходили. Тебе не кажется?
- Но как-то же нужно называть явления нашей жизни?
- Называть можно по-разному. Но истина одна: каждый человек сам для себя устанавливает, что такое зло и что такое добро. То, что ему нужно, полезно, приятно, то для него и добро. И к этому добру каждый стремится.
- А если при этом его стремления мешают стремлениям другого человека? Или его стремлениям мешает другой человек? Другие люди?
- А вот тут и нужны знания. Знания - сила, дающая власть.
- Власть над людьми?
- Да! Власть над миром.
- Но ведь к этому стремятся черные маги?
- Черные, белые, полосатые! Сила одна. И пользуется ею тот, кто способен ее взять.
- Какая же …
- Какая разница? Думай!
Она думала.
Когда мысли одолевали Светлану вконец, заводили в тупик, она отпускала их, отдавалась состоянию расслабленности.
Однажды в таком состоянии она неожиданно снова увидела картины прошлого.
2. МОНСЕГЮР.
Тихий летний вечер. Усталое солнце ушло на покой, скатилось за горы. Теплый, душистый воздух вливается в легкие, дурманит сладко голову, растворяет тело. С высоты птичьего полета видна горная страна. На многих вершинах старые замки, медленно погружающиеся в темноту.
Светлане кажется, что она неподвижно парит в воздушном потоке, а вся панорама вращается вокруг одной горы с крутыми скалистыми склонами. На вершине горы высокий замок странной пятиугольной формы, напоминающий ковчег. На верхушках башен тихо гаснут, умирают остатки света.
В небе зажигаются первые звезды. Нерешительно. Робко. Свет ушел еще не полностью, и это смущает их. Только на фоне темноты их сияние покоряет сердца, очаровывает души. «Если бы не было тьмы, что знали бы люди о свете?» - думает Светлана, вглядываясь в божественную картину ночного неба, отыскивая взглядом (или чутьем?) знакомые конфигурации созвездий. Вот близко-близко светятся разгорающимися угольками Плеяды на протянутой вверх руке Небесного Воина - Ориона. Чуть дальше кроваво-красным светом лучится крупная звезда. Это Альдебаран – глаз Тельца. Она пытается найти на противоположном краю неба другую зловещую звезду - Антарес в созвездии Стрельца. Теряет направление, запутывается в искрящейся звездной паутине. Ощущение невероятно приятое. Улыбается. Скользит взглядом выше. А вот и Малая Медведица со своей Киносурой – Полярной звездой. Маленькая звездочка, но такая теплая, родная. Звезда надежды, не раз указывавшая дорогу к родному дому всем тем, кого увело от него стремление познать мир.
Внимательно всматривается в небесный ковшик. Знакомые очертания Большой Медведицы. Картина ночного неба чуть непривычна. Словно сдвинута в пространстве и времени. И все же знакома до сладкой боли. Светлая печаль пополам с тихой радостью вливается в сердце, наполняет его до краев, переливается через край, уходя в бесконечность миров теплой трепетной волной. И еще… запах. Удивительный. Нежный, холодноватый. Непохожий ни на один земной запах. Запах Земли, такой родной и близкий, вливается в этот букет тонкой, чуть ощутимой струйкой. Зато очень ярко пахнет силой, чистотой, свежестью. И еще чем-то, невыразимо прекрасным и ощутимо опасным.
Светлана неохотно обращает взор к земле и замирает. Там, где еще недавно вздымались к небу гордые вершины гор, густо черная бездна. И в этой бездне мигают, переливаются светом знакомые звезды. Ковш Большой Медведицы. Как зеркальное отражение.
«Что это?» - приходит удивленная мысль.
«Монсегюр!» - всплывает в сознании звучное слово, в котором, - Светлана чувствует это - заключено для неё что-то очень важное.
«Так вот ты какой, - думает, опускаясь ниже, - снизу ты выглядишь по-другому. Старинный замок на вершине горы, тянущийся в небо стройными стенами, словно продолженье скалы. А отсюда ты похож на вытянутый пятиугольник с большим, почти прямоугольным донжоном на северо-западной стороне. На угловых башнях – огни. Факелы горят. Огни почти повторяют рисунок Медведицы с ее ковшом. Что это? Случайность? Или точный расчет древних зодчих? Если расчет, то для чего? На вершине горы еще много места, почему же у замка такая странная форма? И почему он так точно сориентирован по сторонам света? Так строят храмы. Но христианский храм имеет в основе своей неравносторонний крест, никак не пятиугольник. Что же ты такое? Кто построил тебя? Зачем?».
Стремительный полет сквозь звездное пространство, и перед глазами возникает совсем другая картина. Словно слайд сменился в проекторе.
Темная комната с невысоким сводчатым потолком. В большом камине корчатся в огне поленья, выплевывая время от времени крупные искры.
Перед камином, там, куда искры уже не долетают, сидит на расстеленных на каменном полу шкурах мальчик. Подросток. Длинные черные волосы до плеч. Черные глаза под высокими луками густых бровей внимательны и спокойны. Рдяные блики мечущегося в камине огня четко обрисовывают крепко сбитую, но по-юношески худощавую фигуру. Мальчик плотно охватил руками острые коленки, оперся на руки подбородком.
Напротив мальчика, в высоком резном дубовом кресле сидит мужчина в белом одеянии. Жесткий четкий профиль его то освещается всполохами огня, то исчезает в темноте. Мужчина говорит низким, густым, чуть хрипловатым, но хорошо поставленным голосом. Голосом, привыкшим повелевать. Сейчас в его голосе много тепла и чуть слышная нотка печали.
- Я могу говорить с тобой, Бертран, как со взрослым. Ты уже многое понимаешь. Пришло время рассказать тебе то, что ты должен знать. Сегодня ты видел - солнце в полдень осветило правый угол донжона. Что это значит?
- Это значит, - с готовностью отвечает мальчик высоким звенящим альтом, странно гармонирующим с низким голосом мужчины, - что сегодня 21 декабря
- Да. А завтра …
- День зимнего солнцестояния .
- Сегодняшняя ночь – особенная. Ты понимаешь это?
- Да! Это ночь великого посвящения.
- Да, мой мальчик. Это так. Это так. Сегодня мы посвящаем тех, кто сердцем и душой исповедует нашу веру. Кто знает, что Отец наш создал верхний мир - мир Света, а наш, нижний, земной, мир - это творение Князя Тьмы. Но в этом мире, словно узник в темнице, живет частичка Света. Нужно сохранить ее, не дать погаснуть, иначе мир погрузится в кромешную тьму. Земной мир погибнет. Понимаешь ли ты это?
- Понимаю! – радостно восклицает юноша. – Я тоже хочу быть хранителем Света!
- Готов ли ты стать сыном Света?
- Испытайте меня! – радостно выпаливает подросток, выпрямляя спину, словно
собираясь немедленно вскочить и куда-то бежать.
- Не спеши. Испытания впереди. И они нелегки.
- Ну. и пусть. Я все равно их пройду..
Юноша упрямо наклоняет темноволосую голову. Исподлобья смотрит в глубокие черные глаза старика, словно пронизывающие его насквозь. Сухие губы старика трогает едва заметная улыбка.
- А сейчас я хочу просто поговорить с тобой. Что ты знаешь о катарах?
- Катары – это дети Света. Совершенные. Их еще зовут Добрыми людьми.
- Знаешь ли ты, почему?
- Потому что они стремятся к совершенству. Они ходят по городам и деревням нашей Окситании и несут людям слово истины. Они не едят мяса и яиц. Они не терпят безделья и не боятся никакой работы.
- Ты знаешь, каков девиз катаров? La fe sens obras morta es – вера без добрых дел
мертва. Поэтому они стараются делать добрые дела.
- И за это их уважают и слушают люди!
- Да, их слова не расходятся с делом. Они призывают людей жить чисто, и сами так
живут.
- И люди называют их совершенными! Но тогда почему…
- Почему они подвергаются гонениям?
- Да. Ведь добрые дела угодны Богу и полезны людям!
- Но все ли пастыри творят добрые дела, живут чистой жизнью? Сам Папа писал о
некоторых католических священнослужителях: «слепцы немые, псы, продажные души…они не соблюдают церковных законов, накапливают сокровища, доверяют звание священника людям недостойным, имеют кошелек вместо сердца и вызывают насмешки мирян». И все же католическая церковь считает катаров еретиками.
- Как тамплиеров?
- Не совсем так. Тамплиеры – не катары. Тамплиеры – воинствующий орден. Он создавался для защиты. Тамплиеры называют себя монахами – воинами. Тамплиеры – верные слуги католической церкви. Катары, совершенные, служат храму и людям. «Вера без добрых дел мертва есть». Тамплиеры…
Старик надолго умолкает. Юноша затаивает дыхание. Только звонкое потрескивание поленьев в камине нарушает тишину.
- Ты знаешь о южном Крестовом походе? – раздается глухой голос.
Юноша вздрагивает.
- Против катаров и альбигойцев?
- Ты слышал о том, что 20 тысяч катаров, да и католиков тоже, были истреблены во время этого похода?
- Католиков тоже? Почему?
- Тот, кто возглавлял этот Крестовый поход…
- Аббат Арно-Амори!
- Ты слышал это имя? Тогда ты должен знать, что сказал этот человек, член ордена цистерцианцев, покровителей и друзей тамплиеров, когда его спросили, как отличить катаров от католиков?
- Что? – чуть слышно выдыхает юноша.
- «Убивайте всех, - сказал он, - Господь признает своих». А слышал ли ты о том, как 200 катаров взошли на костер, чтобы принять мученическую смерть и доказать, что им известна тайна радостной смерти? Знаешь ли ты, что среди этих двухсот были твои предки? Тогда удалось спасти твою бабушку. Мать твоей будущей матери. Она была совсем еще крошкой. К тому же она была больна. Лежала в горячке. Ее вынесли и спрятали в надежном месте. Никто не надеялся, что она выживет. Но Отец наш спас ее. Быть может, для того, чтобы ты через нее пришел в этот мир? – голос старика вздрагивает болью и теплом.
Оба замолкают, глядя в огонь. Жаркие языки пламени радостно прыгают с полена на полено, выбирая кусочки посуше, послаще. С наслаждением грызут их, аппетитно похрустывая.
Перед глазами юноши возникает картина, которой он никогда не видел. Десятки королевских солдат и монахов в черных сутанах подносят ярко пылающие факелы к огромной куче хвороста и дров, наваленных вокруг помоста, на котором истово молятся, подняв руки к небу, катары.
Мужчины.
Женщины.
Дети.
Их молитва – гимн - звучит торжественно и ясно в прозрачном воздухе. Их одежды кажутся белее снега. Свет, чистый мерцающий свет, окутывает их фигуры прозрачной пеленой.
Пламя вспыхивает разом.
Гимн звучит громче.
Истовее.
Юноша чувствует, как густой дым от костра есть его глаза. Нет, это слезы. Горячая влага обжигает веки, закипает в уголках глаз. Он не должен плакать! Мужчины не плачут. Кипящая влага сама течет по щекам, оставляя на них поблескивающие в свете огня извилистые дорожки.
Но мир милостив. Плотная завеса дыма скрывает от глаз юноши пылающий костер из человеческих тел. Только голоса, все еще чистые и ясные, звучат прощальным реквиемом над могилой Совершенных.
Глубокая печаль темной мохнатой лапой сжимает сердце юноши. Теснит грудь. Туманит взгляд.
- Но у тамплиеров главная молитва «Отче наш», как и у нас?
- Да. Они читают ее утром, днем и вечером. По 14 раз подряд.
- У тамплиеров тоже есть три степени посвящения?
- Нет. Их посвящение не похоже на наше. Ты же помнишь, какой путь ты прошел?
- Сначала я был сочувствующим. Я преклонял колени перед каждым Совершенным
и просил благословения. Потом я прошел обряд смирения и стал Верующим - юноша снова вспоминает все, что слышал от Учителя, проговаривает вдумчиво, не торопясь, стараясь сохранить даже интонации своего наставника.
- Ты понял, что такое «обряд смирения»? – еще и еще раз проверяет юношу наставник.
- Я понял! Это еще и обряд любви, правдивости, поэтому и проводится публичная
исповедь. Катару нечего скрывать от братьев по вере.
- Этот обряд называется еще малым посвящением. Почему?
- Здесь Верующим открывается эзотерический смысл, сила и полезное действие молитвы «Отче наш».
- Ты это понимаешь?
Юноша решительно кивает головой.
Старик внимательно смотрит в черные, горящие радостью и восторгом глаза молодого воспитанника. Тихонько вздыхает. Как он юн еще, этот яркоглазый катар.
- Ты «принял молитву» и для этого совершал аскезу. Она не показалась тебе трудной?. Ты должен был думать, действовать и вести себя как Совершенный.
- Нет! Это ведь совсем не долго!
- Впереди у тебя консоламент – полное посвящение. Посвящение в Совершенные.
Совершенный это не превосходная степень и не повод для гордости. Понимаешь?
- Понимаю. Я понимаю!
- Твоя мать гордилась бы тобой, если бы жила. Но быть Совершенным нелегко.
Тамплиеров уважают за их силу и богатство. Уважают и побаиваются. Нас уважают за чистоту помыслов и поступков. Уважают за отношение к женщине. Только у нас женщина может получить сан. Только у нас – самые лучшие баллады о рыцарской любви к женщине, - старик улыбается краешком сухих губ, - ну, это пока не твое.
Юноша скромно опускает глаза, но не умеет сдержать улыбку. Темный румянец окрашивает нежные щеки. Танцующие блики огня скрывают его смущение.
- А можно мне спросить, - несмело начинает Бертран, поднимая глаза на своего Наставника, - замки тамплиеров построены так же, как наш?
- Наш замок не единственный в мире, но на Пиренеях, в Окситании другого подобного я не знаю. Наш замок выстроен так, как строили предки Совершенных. По тем же законам. По законам математики, астрономии. Тем законам, которые диктуются нам Миром.
- Наш символ – пентаграмма. – пятиконечная звезда. Его тоже оставили нам предки?
- Пятиконечная звезда еще в Древнем Египте считалась символом Бога Гора. Источника жизни. Воина Света. Того, кто победил Сета, Бога Тьмы. В пятиконечную звезду вписывается совершенный человек. Кроме того, ты же знаешь, что Монсегюр это точный астрономический прибор?
- Да. Я знаю, что мы можем определить каждый день года по положению солнца.
- Вот и сегодня ты, не задумываясь, определил, какой день будет завтра. Волнуешься?
- Волнуюсь, конечно…
Сухая рука Наставника ложится на голову мальчика. Тонкие пальцы задумчиво нежно перебирают густые темные волосы.
Бертран боится пошевелиться. Боится утратить эту нечастую, и оттого такую дорогую ласку.
***
ПОСВЯЩЕНИЕ
Зимний день быстро догорел. Светлые от свежевыпавшего снега сумерки жадно поглотили остатки солнечных бликов, сладострастно прильнувших к девственной белизне. Лесная поляна, освещаемая огнем большого костра, плотно отгородилась от остального мира четкой стеной темноты.
Светлана выходит за темную стену, всматривается в чуть светлеющие просветы между заснеженными деревьями. Слышит звонкий детский смех. Словно нежные колокольчики звенят-заливаются среди глубокой лесной тишины.
«Дети? Откуда в ночном лесу, в добром десятке километров от ближайшего жилья, могут быть дети?»
Удивленно обводит рассеянным взглядом деревья, кусты. Вдруг впереди, чуть правее её взгляда, возникает странное зеленоватое свечение. Световой кокон уплотняется, становится похожим на веретено. А там, в глубине леса, еще много таких веретен. Больших и маленьких. Смех исходит от них.
Светлана стоит и зачарованно слушает, пока голос Мастера не вырывает её из задумчивости. Спешит к костру.
- Ты куда пропала? – сердится Мастер.
- Там… Там что-то… Там кто-то есть! Их много! И они… смеются…
- Какие они? – спрашивает Мастер, делая знак, призывающий к молчанию всех остальных учеников, которые уже готовы наброситься на Светлану с расспросами и упреками.
- Они такие …, - захлебываясь от неожиданно накатившегося восторга, пытается описать увиденное и услышанное в лесу.
- Эх, ты, эльфийка, - улыбается Мастер, - своих не признала?
- Это эльфы? – Светлана заходится восторгом, с трудом сдерживая радостные суматошные удары сердца.
Об эльфах, гномах, нелах, гоблинах, сильфах и прочих невидимых обитателях нашей Земли Мастер рассказывал много.
Светлана верила … и не верила. Как тут поверить, если сам не увидел, не потрогал? Хотя, пожалуй, все же верила, То, о чем рассказывал Мастер, всегда оказывалось правдой.
Вспомнила, как часто проверяла слова Мастера.
Однажды специально не сняла с руки часы, хотя Мастер велел снимать их перед работой, чтобы не остановились. Каково же было её изумление, когда оказалось, что часы и вправду остановились! Больше того, они «стояли» ровно столько времени, сколько продолжался ритуал, потом снова пошли, уже опаздывая на время «простоя». Конечно же, она не поверила. И попробовала снова. Результат оказался таким же. В третий раз сняла часы, но положила их близко, в пределах рабочего круга. Часы снова остановились и больше не захотели ходить.
Мастер часто называл Светлану «эльфийкой». Говорил, что никогда ей не стать настоящим магом, если не избавится от сострадания, от жалости, от стремления защищать всех и каждого. От поисков светлого, чистого в самых сложных и темных человеческих душах.
Мастер часто играл на этом, только очарованная ученица не понимала, не видела его игры. В самый напряженный момент очередной выволочки, отпускаемой какому-нибудь «нерадивому» (а скорее несогласному) ученику, Мастер вдруг заявлял:
- А теперь давайте послушаем мнение нашего адвоката.
Адвокат, сиречь «эльфийка», бросалась в бой, не видя расставленных силков и ловушек. Горячо защищала «нерадивого», отыскивала тысячи причин, доказательств, аргументов в пользу ученика, которые тут же разбивались Мастером. Разбивались «вкусно», с блеском, с удовольствием, с наслаждением.
Абсолютно логично и абсолютно безапелляционно.
И при этом он посмеивался:
- Ну что, нашла свой алмаз в куче дерьма?
- Мы не верим в то, что люди человечны, и сами их ожесточаем, - не сдавалась ученица.
- Ты так думаешь?
- Да!
Вспомнилась сцена, которая потрясла Светлану и запомнилась на всю жизнь.
Три котенка, три смешных отпрыска совершенно черной, с большущими, как прожекторы, зелеными глазами красавицы, умницы и общей любимицы по имени Пума, весело играют на балконе. Один умудрился залезть в пустую стеклянную трехлитровую банку, возится, катается в ней, двое других проявляют огромное желание тоже влезть в эту банку. Но малыш никого не пускает в свой прозрачный домик. А может, им соображения не хватает, как туда влезть? Они и так и сяк заглядывают. То сверху пытаются залезть, то сбоку. Наконец, один из них, пушистый полосатик, не выдерживает и лихо вскакивает на перила балкона. И тут же, не удержавшись, падает с перил на улицу. До земли недалеко, второй этаж «хрущевки», но дочь опрометью кидается вниз по лестнице подбирать котенка. Светлана следит за ним с балкона. Котенок как котенок. Приземлился на все четыре лапки. Испугался немножко. Но цел, здоров и благополучен.
Дочь прижимает котенка к груди.
И тут раздается напоенный злобой и горечью голос:
- Вот люди! Котенка с балкона сбросили!
У дверей подъезда, на краю пышной клумбы – скамейка. На скамейке две очень пожилые женщины. Смотрят на выбежавшую из дверей девушку с нескрываемой злостью.
- Не люди, звери! Как так можно?! – продолжает одна из женщин.
- Да уж, видать, можно! – вторит другая, поджимая и без того еле видные полоски сухих старческих губ.
– Уж такие, видать, люди.
Громко говорят, выразительно. Явно стараются, чтобы их услышали.
От неожиданности Светлана даже не находит, что сказать. Хотелось объяснить, что котенок сам упал. Разве ж за ним усмотришь? И так весь балкон специально пленкой обтянули, все дыры закрыли. Кто ж думал, что такой маленький на перила запрыгнет? Вот и дочь стоит, на женщин таращится. Не знает, что ответить.
А нужно ли? Все равно ведь не поймут. Если уж до того додумались, что кто-то из взрослых вполне солидных людей мог котенка сбросить, так что им можно объяснить?
Эта готовность приписать другим людям самое худшее, из всех возможных вариантов выбрать наиболее гадкий, увидеть то, чего и нет на самом деле, поразила Светлану. Она едва не расплакалась от обиды.
И вдруг пожалела этих старых женщин.
Острой, болезненной жалостью.
Сколько же зла причинила им жизнь, если не осталось в их сердцах ничего светлого? Ни добра, ни понимания, ни человечности, ни сомнения даже.
Только злоба.
Одуряющая, оглушающая, мороком застилающая глаза злоба.
Злоба, прикрытая правильными словами.
Светлана вынуждена была соглашаться с Мастером. Его доводы были в ее глазах, как и в глазах прочих, безупречны.
Но потом, наедине сама с собой, она заново прокручивала свои слова и слова Мастера. Во многом соглашалась с ним.
Но все чаще оставались нерешенные вопросы, невысказанные сомнения.
Все это пришло потом. А пока…
Сегодня был особенный день. День посвящения. Сомнениям места не было и не могло быть. Ни за что в свете Светлана не пустила бы сегодня в свое сердце даже крошечку неуверенности. Светлана знала, что готова к посвящению. Помнила все, чему учил Мастер. Знала все удивительные, возвышенные слова – мантры, с которыми надлежит обращаться к миру. Не боялась долгой работы босиком, на снегу. Не боялась боли и крови. И все равно в сердце жило волнение. Во всем ли она честна с собой и Мастером? До конца ли? Что покажет последнее испытание? Вдруг она не готова к посвящению? Вдруг мир не примет её? В этом случае ритуал можно повторить только через год. Еще один год напряженной работы. Все сначала. С нуля.
- Трусишь? – послышался голос Мастера, когда она снимала сапожки, теплые шерстяные носки и становилась голыми ступнями на льдистый, обжигающий снег.
- Нет, не трушу, но… немножко боюсь, - пробормотала Светлана, пытаясь быть честной без остатка.
- Ножи проверила? Свечи? Чашу?
- Проверить?
- Да, посмотри, пожалуйста, все ли готово.
Это не было её обязанностью – проверять всю магическую атрибутику перед ритуалом, но сейчас задание Мастера разом вытолкнуло Светлану из раздумий. Забота о ритуале, обычные простые действия вернули спокойствие и уверенность.
Прихваченный легкой коркой снег обжигал босые ноги. Леденели пальцы. Недолго. Как только прозвучали первые слова - Светланины слова (именно она начинала ритуал обращением к миру с просьбой разрешить работу) – все ощущения ушли. Остывающие, примерзающие к снегу ноги полностью забылись. Звучание своего голоса, голосов товарищей, стоящих в одном кругу, чувство слияния с миром, с бесконечностью, вытеснило все мысли и ощущения.
Ритуал был пройден успешно.
Мир принял её жертву.
Чувство глубокой радости наполняло сердце.
«Я могу»
«Я сумею пройти все испытания. Смогу научиться главному – жить в мире с собой. Для себя и для мира».
Вот понять бы еще, что говорят видения из прошлой жизни! Ведь зачем-то они приходят! Что это? Подсознание пытается что-то сказать? Чему-то научить, о чем-то предупредить…или как?
«…или как…» - эхом ответил ее внутренний голос.
«Дешевая шутка»» - сердито пристыдила Светлана свой внутренний голос и продолжила размышления.
Уже не раз пытается она увидеть продолжение той своей медитации. Видит разные вещи - понятные и не очень, но тех, кого называли катарами, она увидела снова именно тогда, вернувшись с ритуала посвящения.
***
;
3. ПОРУЧЕНИЕ .
По узкой винтовой лестнице в правом углу донжона медленно движутся две фигуры. Впереди человек в белом плаще с факелом в руке. Край плаща светлым потоком струится по узким ступеням. За ним осторожно ступает юноша в темном камзоле, кое-где украшенном серебристым шнуром. Сердце юноши бьется радостно и тревожно.
Лестница приводит в подземный зал, скупо освещенный факелами. Спутник пропускает юношу и исчезает в темноте лестницы.
В восточном углу зала алтарь, искрящийся огнями свечей. Огни притягивают взгляд, ослепляют. Юноша не сразу замечает темную коленопреклоненную фигуру справа от алтаря. Лишь когда человек встает с колен и выпрямляется, юноша узнает в ней Мастера.
Мастер жестом приглашает юношу к алтарю.
- Я жду тебя, Бертран, - звучит знакомый голос.
Бертран подходит к алтарю, опускается на колени.
- Ты должен поклясться, что выполнишь все, о чем я тебя попрошу, свято сохранишь в тайне мое поручение, не пожалеешь жизни своей на доброе дело.
- Клянусь, - шепчет юноша и снова повторяет чуть громче, - клянусь.
Голос вздрагивает неловкой хрипотцой. Бертран прокашливается и повторяет звонко и уверенно:
- Клянусь.
- Сегодня ты получишь белый плащ Совершенного, - торжественно и грустно произносит Мастер, - после того, как пройдешь ритуал посвящения, – строго добавляет он.
- Я…
- Ты пройдешь этот ритуал. Я знаю. Ты готов. А потом, этой же ночью ты покинешь замок.
- Куда я пойду?
Мастер колеблется. Не следовало бы вести этот разговор до момента последнего посвящения. Однако потом не останется времени на разговоры. Ночь коротка, а дорога длинна. Длинна и опасна. К тому же, юноша блестяще прошел первые ступени посвящения. Бертран – самый талантливый его ученик. Он молод, но ему уже ведомы многие тайны. Сейчас придется доверить еще одну. Не всю. Не полностью. Но и того, что юноша должен знать, вполне хватит, чтобы взойти на костер. И это не самое страшное, что может случиться. Жизнь одного Совершенного, даже очень талантливого, ничто в сравнении с судьбой родины, судьбой церкви катаров. И все же…
- Ты помнишь, мы говорили с тобой о тамплиерах?
- Я помню.
- Я сказал тебе не все.
- Я понимаю.
- Да? Наша вера рознится с верой храмовников. Католики никогда не понимали нас.
Мы не понимаем католиков. Мы не понимаем, как могут воины-монахи, верующие в Спасителя, в Божий Суд, - голос Мастера крепнет, набухает гневом, - как могут те, кто поклялся служить Господу, служить земным царям, земным страстям? Как могут они, презрев монашеские обеты, заниматься ростовщичеством, скупать земли, копить золото? Как могут давшие обет бедности и смирения взращивать в своем сердце дьявольскую гордыню?
Мастер снова надолго умолкает. Сухой кашель вырывается из его горла, перехваченного болью и гневом.
- Да. Храмовники не похожи на нас, - продолжает Мастер другим, сухим, словно потрескивающим голосом. - Но есть в мире силы, есть законы, общие для всех. Эти законы крепкими узами связывают всех, кто их знает, кто им подчиняется. Да, Святой Бертран, покровитель ордена тамплиеров, стоял во главе тех, кто преследовал катаров. Кстати, - чуть удивленно бормочет Мастер, - это ведь и твой покровитель… Мы всегда старались скрывать наши тайные связи с храмовниками. И правильно делали… Сегодня орден храмовников в страшной опасности. Но люди, которые знают, не должны погибнуть. Между нами и тамплиерами по-прежнему много разногласий. Но сейчас, когда тамплиеры попали в опалу, мы не можем не помочь им тем, что в наших силах. Великое Братство Людей Знания обязано защищать своих членов. Помогать им всеми доступными способами.
- Я знаю.
- Что именно? Что ты знаешь о нашей помощи?
- Мы помогаем им деньгами? – неуверенно спрашивает Бертран.
- Сокровища тамплиеров несметны. Никто не знает их истинной стоимости, Никто
не знает мест, в которых эти сокровища хранятся.
- И в наших горах тоже?
Мастер Перелла внимательно смотрит на юношу.
Молчание затягивается. Бертран смущенно опускает глаза. Он понимает, что задал неуместный вопрос. В сердце что-то вздрагивает. Холодной скользкой змейкой в него вползает тревога. Кажется, он не к месту и не ко времени разболтался. Теперь Мастер может не доверить ему тайное дело. Ах! Главный закон! Как же он позабыл!? «Знать и молчать». Этому его учили с детства. Старый еврей – каббалист, открывавший ему тайны звездного неба, удивительную систему знаний о законах мира - Таро. Этому учил его друг и соратник Мастера, хромой и горбатый монах, маленький как ребенок и сухонький, как те рыбешки, которые хранились в кладовых замка на случай осады, на случай беды. Никто никогда не подумал бы, какая сила скрывается в искалеченном теле горбуна. А ведь это он учил Бертрана спускаться и подниматься по отвесной скале, он показывал места, в которых растут целебные, магические травы. Он готовил из этих трав отвары и мази, заживляющие раны, исцеляющие раненных и больных. «Знать и молчать» - главный закон тех, кому ведомы тайные науки, кому открыты сокровенные знания, кому подчиняются силы, недоступные непосвященным.
Управлять этими силами учил его сам Мастер. Человек, заменивший ему отца. Но ведь он сказал о том, что знает, только Мастеру. Больше никому. Или лучше было промолчать?
- Знать и молчать, - читает его мысли Мастер, - ты помнишь этот закон?
- Я помню, - горячо убеждает Бертран, - я только вам…я никогда никому…
- Хорошо, мой мальчик. Я верю тебе.
Бертран облегчено вздыхает.
- Теперь к делу. Ты пойдешь не один. С тобой пойдет Пьер де Каманж. У него есть тайный знак – кольцо, которое откроет перед вами нужные двери. Но главную задачу должен будешь выполнить ты. Пьер будет твоим оруженосцем. Ты понесешь письмо.
Бертран напряженно молчит, хотя вопросы так и вертятся на кончике языка.
- Ты не спрашиваешь, кому? И что за письмо?
- Кому? – неуверенно произносит Бертран?
- Ты узнаешь это после посвящения. Что касается содержания письма, лучше тебе
его не знать. Меньше знаешь…
- Крепче спишь, - уже свободней заканчивает фразу Бертран.
- Нет. Меньше знаешь – меньше скажешь.
Бертран смущенно опускает голову.
- Я понял, - шепчет он, хотя где-то в глубине сердца холодной острой льдинкой покалывает обида.
***
;
ЭЛЬФИЙСКАЯ ДУША
- Что скисла? Опять свою эльфийскую сущность пережевываешь? - насмешливо спросил Мастер, обернувшись к Светлане с переднего сиденья машины. Ехали с очередного ночного ритуала. Усталые, но довольные. Полные впечатлений.
Она унеслась мыслями далеко и не сразу поняла, что Мастер обращается именно к ней. Возвращаясь к действительности, коротко ответила:
- Наверное.
- И что тебя беспокоит на сей раз? Чего снова не понимаешь?
- Да! – прорвало Светлану, - не понимаю!
- Ну, давай разбираться, - миролюбиво произнес Мастер, но в голосе звучало напряжение.
Или ей показалось?
- Давай, вываливай свои вопросы.
Вопросов было много. С чего начать? С главного - зачем Мастер предложил сегодня создать новый, самостоятельный круг из членов Ордена, которые, Светлана знала это, Мастеру не по душе.
- Зачем мы с ними так поступили?
- С новым кругом?
- Да. Ты ведь знаешь, что нового круга не будет?
- Знаю.
- Потому и отделил их?
- Конечно.
- Но они-то этого не знают.
- Не знают – узнают.
- Мне кажется, это нечестно.
- Честнее было бы просто предложить им уйти?
- Да. Хотя…за что?
- Вот именно. За что?
Исключение из круга – страшное наказание. По законам круга исключение возможно за нарушение этики. Серьезное нарушение. За магическое нападение на кого-нибудь из членов ордена, за приворот, за разглашение знаний, полученных в круге.
За исключением следует проклятие. Закрытие питающих энергетических потоков. Закрытие видения. Всех возможностей, наработанных годами обучения и упорных тренировок. Исключенному оставляют только одну возможность – жить. Путь к личному успеху, к знаниям для него закрыт.
- Да, - согласилась Светлана, - вроде бы не за что. Они ничего не нарушали. Скорее наоборот…
- Что значит «наоборот»?
- Старались работать очень добросовестно.
- Слишком старались, - холодно подчеркнул Мастер.
- Да, я понимаю, и Ольга, и Виктор, и …, - она не стала перечислять всех членов круга и учеников, которые сегодня были выделены в отдельный, второй, как сказал Мастер, внешний круг, - все они не очень удобные люди.
- Неудобные? – в голосе Мастера сквозит лед.
- Я понимаю, - продолжала она, - слишком много вопросов, и не всегда есть ответы.
- Ответы есть всегда, - твердо заявляет Мастер, - но не тогда и не такие, когда и какие они хотят их услышать.
- Да, вопросы тоже нужно задавать вовремя.
- Вот именно. Когда мы обсуждаем работу в круге, я принимаю любые вопросы. Правильно?
- Да, правильно. Это нормально.
- А ставить под сомнение уже разработанный ритуал в присутствии новеньких, совсем еще зеленых учеников? Это, по-твоему, нормально?
- Но ведь можно же объяснить…
- Поздно шнурки гладить, когда крышу несет.
- Ты считаешь, что своими вопросами они вредили кругу?
- Вопросами, идеями, сомнениями.
Голос Мастера все больше леденеет, хотя, казалось бы, дальше некуда. И без того уже почти минус 260 по Цельсию.
- Мастер! Но ведь это же хорошо! Это заставляет думать, еще раз проверять!
- А дисциплина?
Да. Дисциплина в круге была жесткой. Слово Мастера – закон. Никакие личные дела и проблемы в расчет не принимались, если ожидалась очередная работа, очередной магический ритуал. Практически не было причин, по которым можно было отказаться от участия. Даже высокая температура. Разве что сломанная нога. Остальные доводы в расчет не принимались.
Светлана вспомнила Володю, добродушного, смешливого мужчину, с огромной внутренней силой, с тонкой интуицией. Ей всегда казалось, что мужчинам интуиция не очень свойственна. Но у Володи был дар. Он знал множество целебных трав, любил и понимал природу. В любом лесу чувствовал себя как дома. Только у него получался такой жаркий, высокий, в самое небо, ритуальный костер. Только он мог сразу определять геопатогенные энергетические зоны. К нему тянулись люди. Он умел с ними говорить. Легко, непринужденно. Ничего не навязывая, ничему не уча. Он умел их слушать.
Володя всей душой ушел в работу ордена. Мастер нарадоваться не мог. Но не долго. Вскоре у Володи начались раздоры в семье. Супруга не желала мириться с его почти ежевечерними занятиями в круге, ночными выездами на ритуалы. Ее мучила ревность.
Светлана предложила брать жену с собой. Мастер долго сомневался, потом, очень неохотно, но согласился. Терять такого ученика ему не хотелось. Однако супруга Володи отказалась наотрез. Для Володи началась невыносимая жизнь. Ссоры, скандалы, угрозы разводом. Володя сник. Стал невнимательным и раздражительным. Все чаще пропускал занятия. После крупного разговора с Мастером исчез совсем.
Месяца через два после его ухода Светлана встретила бывшую пациентку. Словоохотливая женщина поведала о том, о сем, а потом, уже расставаясь, спросила, неловко пряча глаза:
- Вы про Володю знаете?
- Нет, давно его не видела, - ответила Светлана, почему-то внутренне похолодев.
- Он умер.
Женщина смотрела на Светлану недоверчиво и даже как-то подозрительно. Как это она не знает? Вместе же работали у Мастера, вместе лечили.
- Я действительно давно его не видела. У него какие-то свои дела, он перестал приходить.
Я не могла рассказывать каждому о личных проблемах члена круга.
- Он умер, - повторила женщина.
- Как? Почему? Несчастный случай? Авария?
Что же еще могло приключиться с молодым здоровым мужчиной?
Женщина покачала головой.
- Нет, он в больнице умер.
- Как?!
- Заболел. Высокая температура. Думали – воспаление легких. Положили в больницу. А через две недели он умер. Уже при вскрытии установили – цирроз печени. Скоротечный.
- Да - давно? – Светлана даже заикаться начала.
- Сегодня девятый день.
Резануло по сердцу острой, физически ощутимой болью. Молодой, сильный, полный жизни мужчина ушел, сгорел за две недели? И врачи ничего не поняли? Лечили от одного, а умер от другого.
К Мастеру она неслась, не чувствуя под собой ног, ворвалась в неурочное время.
- Что случилось?
- Володя умер!
- Да? Давно?
- Девять дней назад, - ее возбужденный голос опустился до хриплого шепота.
- Отчего?
- Цирроз печени.
Мастер поднял брови.
- Странно…
- Да, странно, - согласилась она.
- Пить меньше надо было.
- Но он не пил, ты же знаешь. Он совсем не пил! Разве только по праздникам!
Они стояли у входа, в маленькой темной прихожей. Лица Мастера Светлана не видела. Только смутно белеющее пятно. Но что-то в его голосе заставило ее сердце сжаться.
Что?
Что именно?
Мастер не удивился! Не огорчился. Не задал больше ни одного вопроса. Конечно, он человек сдержанный. Даже замкнутый. Никогда не демонстрирует свои эмоции, но все-таки… Провел Светлану в знакомую кухню, налил дежурного кофе. И перешел к каким-то рабочим вопросам, к новой книге Теуна Мареза. Она не удержалась, вступила в полемику. Разговор о бывшем члене ордена не состоялся.
Только в сердце осталась глубокая, болезненная царапина.
Только где-то в мозгу зажглась яркая пульсирующая точка. Сигнальный огонек. Со временем он потускнел, порою разгорался жарче, потом снова затухал. Но по-настоящему этот огонек уже никогда не угасал.
Сейчас, на заднем сиденье автомобиля, мчавшегося сквозь предрассветный туман, клочьями повисавший над влажным асфальтом шоссе, она думала о Володе.
- Ты считаешь, пострадала бы дисциплина? – неуверенно прозвучал ее вопрос.
- А ты как думаешь?
- Не знаю. Ребята ведь очень хорошие. Жаль их терять.
- Пусть работают в своем круге. Будем встречаться. Ни для кого путь не закрыт.
- Но они не смогут создать свой круг. У них нет лидера.
- А Ольга?
- Ольга не захочет. У нее ведь и дома дел хватает. Да и знаний еще маловато. Интуиция мощная, но многого она просто не понимает. Ей еще учиться и учиться надо.
- Не захочет, значит, не захочет. Это ее выбор.
- А остальные?
- Почему они тебя волнуют? Ордену они не нужны.
Это я понимала. В орден стремились многие. Учеников у Мастера хватало. Но в члены круга попасть было непросто. Строгий отбор. Проверочные ритуалы. В основном, на преданность делу и личную преданность Мастеру.
- Все-таки, как-то это не очень… - Светлана поискала нужное слово, - …не очень порядочно, что ли?
- Не слишком ли много жалости? – голос Мастера леденеет.
- Я понимаю – жалости не должно быть. Нельзя впустую тратить энергию. Эта энергия нужна для реальной помощи. Но ведь они – не пациенты.
- Давай прекратим всякие разговоры и сожаления на эту тему.
- Почему?
- Прежде всего, потому, что ты воин. Когда рождается воин?
- Когда рождается желание защитить кого-то, - не задумываясь, ответила Светлана, как будто в сердце ее ответ этот жил давно.
- Вот как? – удивился Мастер.
- А разве нет?
- Тебе не кажется, что этого мало?
- Конечно, мало! – горячо согласилась Светлана. – Нужно еще умение.
- Ты считаешь, что все воины кого-то защищают?
- Или что-то. А иначе, зачем они? И почему они – воины?
- Чтобы прожить свою жизнь как воин.
- Просто прожить свою жизнь? Только для себя?
- Каждый человек проживает свою жизнь. Только для себя.
Светлана задумалась. Что-то в этом было. Ведь даже человек, совершающий подвиг во имя высокой цели, делает это, в конечном счете, для себя. Потому что его сущность требует этого. Потому что по-другому он не может. Или не хочет.
- Каждый, Светочка, живет только для себя – делает то, что требует его сущность. Если сущность человека – эгоизм, то есть любит он только себя, лелеет и нежит, ублажает только себя любимого, то и пожалуйста.
- А если это делается за счет других?
- Тоже нормально, если другие на это согласны. Если других это устраивает.
- А если не устраивает? Фактически – жить для себя, только для себя, значит, жить, как животное. Нет!!! Многие животные заботятся о своих детях, своих партнерах, своей стае.
Человек, живущий только для себя, живет как растение. Растение не думает, куда упадут его семена. Его не заботит, сыты ли окружающие его растения. Оно берет из почвы, из воздуха, от солнца все только себе, борется только за свою жизнь, свое существование. Именно, существование. Человек, живущий только для себя, не живет, он существует!!! – вот!!!
Светлана взглянула в сузившиеся зрачки Мастера и разом потеряла весь свой пафос.
- Существовать, значит, выражать свою сущность. Тот, кто по-настоящему живет, тот существует.
- Кто живет лишь для себя, - не могла успокоиться Светлана, - тот… тот просто находится на Земле.
- Ну, а как же, по-твоему, библейское: «возлюбите ближнего своего, как самого себя»? Значит, сначала нужно научиться любить себя, лишь тогда ты сможешь «возлюбить» ближнего. Так?
- Сейчас модно повторять эти слова. Что-то здесь не так. Какой-то здесь перевертыш. По-моему, весь смысл этого высказывания в том, чтобы каждый возлюбил себя. А ближнего когда-нибудь потом, когда человек решит, что уже достаточно научился любить себя.
- И что же в этом не так?
- Да то, что человек себя любит изначально. А нас еще и убеждают ежедневно и ежечасно: любите себя, ублажайте себя, вы этого достойны. Принимайте себя таким, какой вы есть.
- Не согласна?
- Нет. Или не так. В чем-то согласна, в чем-то, нет.
- Что-то уж слишком замудрочено.
- Может быть, - поморщилась Светлана от странного слова.
- Но вот он, человек, сам себе говорит: я глуп, я слаб, я зол, я ненавижу всех вокруг, да, вот такое я дерьмо.
- Нелюбовь к себе, иногда даже ненависть, нечасто встречается. А если все будут себя любить, все себе прощать, за все себя хвалить, как же люди будут становиться лучше? В чем они будут совершенствоваться? В любви к себе?
Лицо Мастера окаменело. Светлана поняла, что перебрала меру его терпения, и умолкла.
- Лучше было бы их исключить?
- Нет, конечно, нет!
- Они к этому шли.
Она так и не поняла, что могло привести их к исключению, но продолжать разговор не стала. Откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза. Плавный ход машины успокаивал, навевал дремоту.
***
4. ТАЙНЫЙ ХОД
Узкий, холодный коридор. Бесконечно длинный. Сырой. Темный. Трое мужчин идут быстро. Впереди монах-горбун с горящим факелом в руке. За ним Бертран.
Бертрану хорошо знаком подземный ход, ведущий из зала под западным донжоном к узкой расщелине в скале, откуда можно с риском для жизни спуститься в долину. Отвесная скала защищает замок надежнее любых укреплений. Отсюда замок на вершине горы неприступен. Поэтому с этой стороны его никто не стережет. Но Бертран не раз уже проходил потайным ходом, не раз спускался со скалы с помощью веревки. Юноша мог бы пройти этим ходом с закрытыми глазами, но сзади идет Пьер де Каманаж . Пьер впервые идет этим путем. Он тяжело дышит. Широкие плечи местами задевают холодные влажные стены. Мощная фигура полусогнута. Тайный ход узок и невысок. Пробитый в сплошном скальном массиве, ход этот – чудо. Рукотворное чудо, созданное трудом и терпением катаров, чьей жизни и вере издавна угрожают могучие силы – короли Франции и Святая Инквизиция.
О существовании хода знают всего несколько лиц. Эти лица знают и то, что в случае опасности подземный ход навсегда закроется каменными глыбами, которые невозможно отличить от цельной скалы. Впрочем, в случае смертельной опасности закроется и вход в подвал – святая святых Совершенных. Место, где находится не только их главный алтарь. Здесь те, кто достиг третьей степени посвящения, принимают консоламент. Здесь находятся тайные лаборатории, назначение которых известно только избранным. Это место, где хранятся ритуальные предметы, священные реликвии и главная книга катаров – Евангелие от Иоанна.
Дымное пламя факела трепещет. В тяжелый затхлый воздух подземного входа вливается свежая струя. Близко выход. Днем уже виден был бы свет. Но сейчас, глубокой ночью, снаружи почти так же темно, как внутри горы. Впрочем, нет. Еще несколько шагов, и идущий впереди монах гасит факел. Ему еще возвращаться назад, он идет лишь для того, чтобы вытащить наверх веревку, по которой спустятся ночные странники до едва заметного выступа скалы, от которого они будут предоставлены сами себе, но ему факел не нужен. Путь знаком, как его собственная скромная келья в замке. Однако старый катар вернется не сразу. Он не уйдет, пока не убедится, что двое благополучно достигли подножия горы. За Бертрана горбун почти спокоен. Юноша спускался и поднимался этим путем и днем, и ночью. А Пьер? Монах знает - днем Пьер не смог бы пройти этим путем. Хотя Пьер силен, как бык, ловок, как ящерица, и храбр, как лев, только ночью он сможет спуститься по этой скале, потому что темнота скрывает страшную высоту и, даже оглянувшись, он не увидит, что под его ногами бездонная пропасть. Верная смерть.
В узкую расщелину в скале проскальзывает Бертран, освобождает место у выхода Пьеру. Пьер боком протискивает свое крупное плечистое тело. Монах не выходит – на узком скальном выступе слишком мало места. Он закрепляет веревку за крюк, специально вбитый для этой цели в каменную стену подземного коридора. Бертран принимает свернутую кольцами веревку, мягко, неслышно разматывает ее. Бросать нельзя. Опасно. Хотя привязанное на конце веревки тяжелое металлическое кольцо обмотано тряпкой. Если и ударится о камни - не зазвенит.
Веревка размотана полностью.
Бертран начинает спуск.
«Господь Всемогущий! – думает юноша, - пусть вовек благословенно будет имя твое. Ты знаешь, что дело наше чисто и справедливо, поэтому дал нам такую ночь. Темную. Непроглядную. Низкие тучи закрывают вершину горы. Холодная влага остужает горящие щеки и руки. Впрочем, Мастер знает, как собрать тучи над замком, как сделать его почти невидимым снизу, из долины. Но без воли Бога даже умение Мастера было бы бессильно».
Бертран чувствует, что сейчас его ноги коснуться скалы. Только сейчас он ощущает жгучую саднящую боль в напряженных ладонях. Как пройдет этим путем Пьер? Ему ведь непривычен такой спуск! Впрочем, что толку думать об этом. Ноги уже стоят на невидимом уступе. Бертран дергает веревку, подавая знак оставшимся наверху. В следующий миг он чувствует, как веревка напрягается, тяжелеет. Пьер начинает спускаться. Бертран скользит мягкими башмаками вдоль скалы, тесно прижимаясь к ней. Здесь, слева, прижался к скале куст дикой розы, пышный, раскидистый, с оглушительно благоухающими цветами. Каким образом удается ему выживать под холодными зимними ветрами и расцветать каждую весну? За что держаться его цепкие корни? Чем питаются его колючие ветви? От этого куста начинается смертельно опасная тропа, невидимая даже днем.
Пьер спускается медленно. Не хватает сноровки и опыта. Бертран напряженно ждет. Ожидание затягивается. Время ползет отяжелевшей от весенних соков улиткой. Бертран знает – торопить время нельзя. Время упрямо и своенравно. Чем больше его торопишь, тем медленнее оно ползет. И самому торопиться нельзя. Когда человек спешит, он раскручивает время с опасной скоростью. Минуты проскакивают как секунды. Со временем спорить не стоит. Бесполезно. Лучше войти в него, как в горный ручей, и спокойно двигаться вместе с его течением. Только спокойствие помогает сделать все в заданный срок.
Рассуждения помогают Бертрану забыть о неумолимости времени, но тревога не уходит из сердца. Как мелкое беспокойное животное возится там, поскребывает когтистыми лапками.
Бертран теснее прижимается к скале, - если Пьер сорвется, сметет и Бертрана. Впрочем, нет. Если он сорвется, то пролетит по широкой дуге, отчаянно размахивая руками и ногами, пытаясь ухватиться за несуществующую опору, не в силах сдержать ни падения, ни крика, рвущегося из перехваченного болью горла. Так падал год назад Роже, старший брат Бертрана. Правда, Бертран смотрел на брата сверху, со стены замка. Отсюда падающий Роже казался соколом, сложившим крылья и камнем падающим вниз, чтобы схватить добычу. Вот-вот раскроются мощные крылья, затормозят, сдержат падение. Но чуда не произошло. Впрочем, Бертран, от горя и растерянности, даже не успел помолиться, попросить об этом чуде. Все случилось так быстро и так чудовищно медленно. Старый монах-горбун уверен был, что Бертран после гибели брата больше никогда не решится спуститься по скале. Но Бертран решился. И не просто решился. Во всем его теле появилась уверенная гибкая сила. Словно он вобрал в себя нерастраченную силу старшего брата и стал вдвое сильней и уверенней. Горбун надивиться не мог. Да и сам юноша не очень себя понимал. Он просто знал, что должен делать то, что не доделал Роже.
Сначала Бертран услышал легкий стон. Затем тяжелое дыхание. Пьер оказался совсем близко.
- Прижимайся плотнее к скале. Не спеши. Земля почти у тебя под ногами.
«Земля?» - усмехнулся про себя юноша, протягивая руку и осторожно касаясь ноги Пьера.
Пьер нащупывает пальцами ног узкий уступ. Замирает, прижавшись к каменной стене. Успокаивает дыхание. Веревку по-прежнему держит так крепко, как будто ладони приварились к ней навсегда.
Бертран не торопит. Он знает, что чувствует сейчас его спутник. А впереди не менее опасный спуск. Нужно восстановить силы.
Пьер уже дышит ровнее, свободнее.
- Отпускай потихоньку веревку, - шепотом советует Бертран, чуть поглаживая вытянутой рукой напряженный, словно окаменевший под шершавым сукном бицепс Пьера.
- Сейчас…- полузадушено хрипит Пьер.
Проходит еще несколько томительных секунд, прежде чем пальцы Пьера разжимаются.
Прижатая к скале веревка не шелохнулась. Бертран осторожно обхватывает ее ладонью, слегка дергает. Веревка плавно ползет вверх. Старый монах понял, что оба подопечные благополучно прошли первый этап спуска. Но он не уйдет, пока не увидит далеко внизу крошечный проблеск света. Увидит ли? Бертран должен высечь искру и поджечь на секунду пропитанный маслом фитилек, но ночь так темна, а тучи стоят так низко. Впрочем, если даже не увидит огонька, то почувствует сердцем, что все в порядке.
А если нет?
Если нет…помочь он все равно ничем не сможет.
А там, куда не проникает взгляд старого катара, Бертран шепчет отдохнувшему и успокоившемуся Пьеру:
- Дальше будем спускаться без ничего. Держись поближе, чуть-чуть правее меня. Здесь кое-где есть вбитые в скалу железные штыри. Пока не нащупаешь ногой, руки не отпускай. Вниз не смотри, все равно ничего не увидишь. Кое-где будут попадаться кусты, за них не хватайся, не выдержат. Я скажу, когда можно будет воспользоваться опорой. Прижимайся плотнее к камню. Пошли.
- Пошли, - шепчет в ответ Пьер, но Бертран, который уже начал осторожное движение, не слышит тихого шелеста голоса Пьера.
***
НЕЗНАКОМЕЦ
Сиреневые сумерки уже ложились на город, окутывая его нежной прозрачной дымкой, когда Светлана, закончив прием очередного пациента, подошла к окну. Ее ждали еще две женщины, но усталость давала себя знать. Одна из женщин рванулась было к ней, и Светлана, сдерживая поднимающееся раздражение, уже приготовила мягкие вежливые слова, которые позволили бы ей несколько минут отдохнуть. Правда, физическая усталость не мешала ей работать. Даже, скорее, наоборот. Светлана легче погружалась в состояние полутранса, позволявшего ей ярче видеть проблемы пациента. Но уже ныла спина и ноги от многочасового стояния. Светлана не умела работать сидя. А впереди еще основная работа, та, которая для заработка.
Боковым зрением она увидела Мастера, который спешил к пациентке, улыбаясь настоящей, искренней, не деланной улыбкой и мягко произнося какие-то слова.
Что-то в его лице и фигуре поразило Светлану. Сходство? Нет. Лицо было другое. И все же… Какой-то поворот головы. Острый взгляд глубоко посаженных темных глаз и еще … то чувство, которое вызывает в ней этот человек. Восхищение. Благодарность. И что-то еще. Страх? Нет. Не страх. Опасение. Чувство какой-то угрозы. Светлана боялась поверить себе. Но где-то в глубине души она уже точно знала: этот человек уже был в ее жизни. В другой жизни. Он был ее Учителем.
Светланина пациентка обернулась и двинулась навстречу Мастеру.
Мастер, как всегда, понял состояние своей ученицы и пришел на помощь, давая ей короткую, но такую необходимую передышку.
Светлану захлестнуло чувство благодарности. Это теплое чувство наполнило ее силой. Она почувствовала себя совершенно отдохнувшей. Улыбнулась, кивнула Мастеру, мол, все хорошо, работаем дальше.
Светлана усадила женщину в кресло, мягко вошла в ее поле. Прикрыла глаза. Яркая неоновая вспышка в правом подреберье пациентки. Неприятно резкий синий цвет. Светлана поднесла ладонь к обозначившемуся месту. Закололо кончики пальцев. Провела большим пальцем по подушечкам остальных пальцев, стирая неприятное ощущение. Пальцы оказались влажными и липкими.
Камни в желчном пузыре – поняла Светлана.
- Беспокоит печень? – обратилась она к пациентке.
- Откуда вы знаете? Я же еще ничего не сказала, - удивилась женщина, глядя на Светлану широко раскрытыми серыми глазами.
- Это даже по глазам видно, - улыбнулась Светлана.
- По глазам? А как?
- Посмотрите внимательно в зеркало, вы и сами увидите маленькие коричневые пятнышки на радужной оболочке. И белки желтоватые.
- Не замечала … - протянула с сомнением женщина.
- Давайте еще глянем на ногти. Если печень не в порядке, на ногтях будут мелкие продольные полоски – рубчики.
Женщина поднесла к глазам руки, всмотрелась в покрытые бледно-розовым лаком ногти.
- Ой, правда! Даже сквозь лак видно.
- Правда, конечно, правда, - проговорила Светлана, раздумывая, как помягче сказать женщине о камнях в желчном пузыре. Не испугает ли это ее? Положение серьезное.
- А желчный пузырь? – заинтересовалась женщина, выжидающе глядя на Светлану.
«Знает», - поняла Светлана и вслух сказала:
- С желчным проблемы. И не маленькие. Камни.
- Да! Я потому и пришла, - обрадовалась женщина, - врачи говорят, что нужно резать.
- Неужели так и сказали? Вряд ли, - улыбнулась Светлана, - режут, вообще-то, скот. Людей оперируют.
- Ну, да, ну, да. – смущенно заторопилась пациентка, - врач сказал, что оперировать надо, это я сама…
Женщина смущенно опустила взгляд на свои руки, снова подняла глаза на Светлану.
- А может, не надо оперировать?
- Ничего вам не обещаю, давайте попробуем. Операция – последнее средство. Бог даст, и не надо будет к нему прибегать, - задумчиво промолвила Светлана.
Она привычно погрузилась в знакомое отрешенное состояние, чувствуя, как в самую середину раскрытой ладони левой руки вливается мощный поток силы. Сейчас она отправит этот поток в другую ладонь, а оттуда – в тело пациентки. Сквозь прищуренные веки Светлана увидела, как из ее ладони, из самых кончиков пальцев, ставших вдруг длинными и чуткими, вырвались светлые молочно-оранжевые лучики. Светлана глубоко, до отказа, вдохнула, чуть задержала дыхание, и на длинном выдохе послала эти теплые лучи в тело пациентки. И снова – глубокий вдох, а на выдохе придала своим пальцам мелкое, почти неуловимое дрожание, подстраивая вибрации световых лучей к природной частоте звучания человека.
- Какие у вас духи?
- Что? – вздрогнула Светлана.
- Я спрашиваю, какими духами вы пользуетесь? Похоже на «Рижскую сирень», - мечтательно молвила пациентка, втягивая воздух ноздрями.
- Простите, - Светлана недоуменно принюхалась, - я на работе вообще не пользуюсь духами. А так…
- Нет, - настаивала пациентка, - это сирень. У вас руки пахнут сиренью.
- Ах, вот оно что… - улыбнулась Светлана, - это ничего, это нормально…
Уже не первая пациенты говорят Светлане о том, что ее руки во время работы источают тонкий, чуть слышный аромат. Сначала Светлана смущалась, списывала на мыло, а потом поняла, что это ее особое свойство.
Дар.
И еще она знала - ей нельзя брать деньги за лечение.
Никакие.
Если возьмет, лишится своего дара.
Откуда она это знала? Трудно сказать. Она не умела ответить на этот вопрос, хотя задавали его часто. А если кто-нибудь уж очень настаивал, чтобы она взяла деньги, Светлана тихонько говорила, не вдаваясь в объяснения:
- Простите, но мне нельзя.
- Но как же так? – настаивал пациент или пациентка. – Мне же неудобно. Вы тратите свое время… Каждая работа должна оплачиваться!
- Вот и оплатите! Отдайте эти деньги какой-нибудь нуждающейся семье. Пенсионерам. Или детям. Лучше купите что-нибудь нужное. У меня на это не хватает времени.
Светлана продолжала работать, внимательно следя за состоянием пациентки.
В этот момент где-то за окном, в сгущающемся сумраке, прозвучали странные резкие звуки. Один, второй… потом несколько подряд… целая очередь.
Звуки с трудом пробивались в Светланино сознание. Сейчас, здесь, в этой большой комнате с приглушенным светом ламп, присутствовала только какая-то малая часть Светланы. Вся она находилась в другом мире. В мире, где было только двое – она и женщина, которой Светлана очень хотела помочь.
В мире, где жила тишина, свет, сила, окрашенная яркими красками. В мире, где царило божественное милосердие и Светланина нежность.
- Мастер! – тревожно прозвучало знакомое слово, произнесенное кем-то невидимым, вошедшим в комнату.
Мастер наклонился к молодому мужчине с наголо выбритой головой, в нелепом спортивном костюме, ставшем, по какой-то глупой случайности, чуть ли не униформой определенной прослойки населения.
Мужчина что-то озабоченно шептал. Мастер напряженно слушал. Часы на стене звонко отсчитывали секунды. Время шло.
Светлана этого не видела и не чувствовала. Ей показалось, что почти сразу же после того, как прозвучал мужской голос, сильная рука легла на ее плечо, выводя ее из трансового состояния.
Светлана обернулась. Затуманенный взгляд. Отсутствующее выражение глаз.
Рука Мастера сильнее сжала плечо.
- Пойдем, - шепнул он.
- Куда? – так же шепотом спросила Светлана.
- Пошли, увидишь.
Светлана повернулась к пациентке, удивленно переводившей взгляд со Светланы на Мастера.
Мастер включил свою самую обаятельную улыбку, которая Светлане показалась почти зловещей при абсолютно холодных, остро прищуренных глазах.
- Простите, - Мастер с поклоном обратился к пациентке, - вам придется немного подождать. Светлана срочно нужна в другом месте.
Светлана поспешила вслед за Мастером по лестнице на первый этаж, не отзываясь, не задавая вопросов. Вышла на улицу,
На высоком крыльце собралась группа людей. Испуганные лица, и при этом – жгучее любопытство в глазах.
- Займись, - бросил через плечо Мастер, быстро удаляясь в темноту.
Светлана прошла сквозь расступившуюся толпу и увидела сидящего на верхней ступеньке крыльца мужчину в черной кожаной куртке.
Мужчина сидел в странной согнутой позе, охватив руками живот, прижимая подбородок к груди. Матово поблескивала массивная золотая цепь на шее, сверкал широкий браслет часов на тонком запястье. Бледное лицо почти скрыто длинными, до плеч, темными прямыми волосами.
Светлану бросило к мужчине прежде, чем она поняла, что происходит.
Вся его скорченная фигура пульсировала багровыми волнами боли, синий неон просвечивал сквозь прижатые к животу ладони.
Светлана всмотрелась в побелевшие пальцы, между которыми проступало густо-красное, цвета кристаллов темного граната.
- Кровь! – неслышно ахнула Светлана.
«Кровотечение. Немедленно остановить» - командовала себе Светлана, направив на область, прикрытую тонкими длинными пальцами, холодное голубовато-зеленое свечение своих ладоней.
Мужчина приподнял голову.
Светлана увидела узкое лицо, обрамленное черными волосами, черные длинные брови на мертвенно белом лбу, острый тонкий нос, серые бескровные губы. Лицо быстро бледнело, хотя дальше, казалось, уже некуда. Вокруг ноздрей и рта выступала синева. На впалые щеки вползала желтоватая тень.
«Внутреннее кровотечение. Печень!»
Информация наплывала откуда-то изнутри. Светлана не пыталась пока ничего анализировать. Она только быстро перебирала все знакомые ей методики лечения, пыталась найти оптимальный вариант.
Но огнестрельных ран ей лечить не приходилось.
- Спокойно, Светлана Сергеевна, не суетись, - беззвучно шептала она себе, - у тебя все получится. Обязательно получится.
Мужчина смотрел на нее растекающимся взглядом, пытался что-то сказать.
- Молчи, говорить нельзя, - строго приказала Светлана.
Губы мужчины чуть заметно шевелились, он все же пытался что-то произнести. Рука дернулась к груди, потянула скрюченными пальцами ворот черной рубашки. Светлана, продолжая посылать силовые импульсы правой рукой, левой неловко тормошила, расстегивала тугие петли. Блеснул крупный крест с фигурой распятого Христа, сверкающий искрами камней на ажурных концах скрещенных перекладин.
- Молись! – жарко выдохнула Светлана.
Быстро синеющие губы мужчины бессильно шевельнулись.
- Не могу, - поняла невысказанные слова Светлана, - не умею…
- Повторяй за мной. Про себя повторяй. «Отче наш, сущий на небесах, …»
Глаза мужчины начали закрываться, Светлана увидела, как поплыли под верхние веки густо-карие радужки, как блеснули белки над нижними веками.
- Не смей! – тихо проговорила Светлана с такой силой, что мужчина дернулся, словно от удара. – Не смей уходить!
Светлана вдохнула прохладный вечерний воздух всем телом, почувствовала, как собирается плотный шар силы под ложечкой, ощутила его жар и вытолкнула этот шар прямо в солнечное сплетение мужчины. Окружила его тело сияющим светом, замкнула в переливающуюся всеми цветами радугу.
- Держись, держись, пожалуйста, держись, - шептали ее губы, а глаза беспокойно ощупывали лицо.
Какие-то чуть заметные краски возвращались в это лицо, вытесняя синюшные тени и смертельную желтоватую бледность.
Люди вокруг стояли неподвижно.
Подошла высокая полная женщина, встала рядом, плечо к плечу.
- Люда, помоги, - бросила Светлана, не поворачивая головы.
- Удержим? – спросила женщина, протягивая над головой мужчины крупные ладони.
- Удержим, - уверенно ответила Светлана, почувствовав поддержку и позволив себе на секунду отвести взгляд от лица мужчины.
Во дворе дома собралась уже изрядная толпа. Вокруг сверкающего лаком Мерседеса, похоже, принадлежавшего раненому, суетились люди в синей форме. Милиция. Когда приехали? Светлана и не заметила. Вот только кареты «скорой помощи» не видно.
И Мастер куда-то исчез.
Невысокий кряжистый милиционер с капитанскими погонами почувствовал Светланин взгляд, подошел к ней.
- Как он?
Светлана пожала плечами.
- Скорую вызвали? – спросила тихонько.
- Вызвали. Да вот не едут что-то.
- Звоните еще. Долго не продержимся.
Капитан внимательно посмотрел на женщин, на раненого, удивленно дернул головой, отошел в сторонку, на ходу включая радиотелефон и набирая номер.
Звонок не понадобился. «Скорая» уже въезжала во двор.
- Наконец-то, - расслабилась Людмила, устало опуская руки.
- Держи! – зашипела сквозь зубы Светлана.
Людмила подобралась. От ладоней полыхнуло зеленым светом.
К ним уже спешили люди в белых халатах.
Светлана не видела, как подняли раненого, унесли в машину.
Она бессильно опустилась на нижнюю ступеньку лестницы и сидела на ней, опирая лоб о ладони, чувствуя, как остро пульсируют кровь в висках.
Вокруг постепенно утихала суета. Какие-то люди пытались что-то спросить у Светланы, но натыкались на ее пустой невидящий взгляд и тихо отходили в сторонку.
- Светлана! Я домой пойду.
- Иди, - пробормотала Светлана в ответ, не очень понимая, кому отвечает.
Но эти слова заставили ее собраться. Оказывается, люди вокруг уже разошлись.
Последней уходила Людмила, улыбнувшись Светлане чуть заметной усталой улыбкой. Светлану поразили черные тени вокруг глаз коллеги. «Выложилась, - подумала она, - без остатка. Интересно, как я выгляжу». Но эта мысль промелькнула и тут же забылась. Зато пришла другая. Хотелось узнать, что же случилось. И спросить не у кого. Мастер не появлялся.
Кто же такой этот черноволосый молодой мужчина, раненный в живот? Что произошло потом, когда его увезла «скорая»? А милиция? Что они установили?
Конечно, Мастер мог ничего этого и не знать… Но хоть доложить Мастеру о том, как им удалось удержать парня на самом последнем краю, она должна? Или не должна? Он, наверное, и сам все знает. Он всегда все знает. А вот она… вечно мучается вопросами. Кто такой спасенный ею человек? Какое отношение он имеет к Мастеру? Или никакого? Она уже знает, что далеко не на все вопросы получит ответы. Во всяком случае, не сразу.
Перед глазами все еще стоит черноволосый мужчина с узким лицом. Черные глаза, высокие скулы, длинные брови до самых висков. И взгляд. Затуманенный болью. Светлана уже видела этот взгляд.
- Господи! Что же за день сегодня такой? – шепчет она. – День открытий. Ведь эти глаза… Я их знаю. Из той же жизни.
Перед внутренним взором Светланы горели напоенные страданием глаза Пьера де Каманж.
***
ТАМПЛИЕРЫ
Палящее солнце высоко стоит в светлом, выцветшем от жары небе. Тонкая белая пыль дрожит дымным маревом над раскаленной каменистой дорогой, припорашивает одежду, забивается в ноздри, слепит глаза. Сентябрь в этом году выдался жарким.
По дороге, в одну и в другую сторону, движутся конные и пешие. Одни спешат к открытым воротам небольшого городка, прижавшегося к белым меловым скалам, другие прочь из этих ворот. Те, кто покидает город, подобны струящемуся потоку, плотному, разношерстному, разноголосому. Входящие и въезжающие в город кажутся скромным ручейком, сочащимся тонкой струйкой, ненадежной, прерывающейся, теряющейся на пыльной дороге.
Два всадника на усталых лошадях подъезжают к воротам. Широкополая шляпа бросает тень на загорелое юношеское лицо путника, на котором едва пробиваются темные усы и бородка, припорошенные, как и все вокруг, белой пылью. Запыленная одежда юного всадника выдает в нем синьора. Спутник его похож на оруженосца. Оруженосец наклоняется к синьору, что-то говорит ему. Затем тяжело спрыгивает с коня, подходит к охраняющему ворота стражнику. Стражник лениво поднимает воспаленные глаза.
- Кто такие? - глубокий голос стражника скрипит, с трудом выдавливаемый из
пересохшей глотки.
- Бертран де Фуа. С поручением к Великому Магистру, - почти шепчет спешившийся
мужчина.
- От кого?
Шепот становится еще тише. Стражник машет рукой проходящему мимо монаху.
Монах молча выслушивает сообщение, внимательные серые глаза из-под низко опущенного капюшона черного плаща ощупывают лица, фигуры путников. Так же молча, неторопливо, монах удаляется. Юноша нетерпеливо наклоняется с коня.
- Пьер! Что происходит?
Пьер де Каманж пожимает плечами.
- Ждите здесь, - разрешает сомнения стражник, возвращаясь к своим обязанностям.
Время тянется медленно, как овечья отара в узком ущелье. С неба струится немилосердный огонь. Солнце стоит высоко. Тень от городской стены коротка, как сон влюбленного юноши. Минуты ожидания гнетут и томят, усталость смежает веки. Бертрану кажется, что проходят часы, прежде чем появляется другой монах, моложе и плотнее. Свободная коричневая сутана не скрывает объемистых форм, перепоясанных грубой пеньковой веревкой. Непокрытая голова весело поблескивает загорелой тонзурой. Монах не утруждает себя поклоном, просто машет рукой, приглашая путников следовать за ним.
Узкая пыльная улица приводит путников к воротам небольшого замка или усадьбы.
Вымощенный брусчаткой двор. Звонкий цокот конских копыт. Бесшумные, скользящие шаги монахов. Двое из них встречают путников. Всадники спешиваются, отдают монахам поводья усталых лошадей. Юноша оглядывает двор, останавливает взгляд на скромном фризе над входом, вдоль которого струится надпись: «Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini Tuo da gloriam!». (Не для себя, Господи, не для себя, токмо во славу Твою!).
Над нею простой герб - рыцарский щит с алым крестом, два всадника на одном коне.
У входа в «Орденский Дом» стоит мужчина лет сорока. Бертран с удивлением смотрит на его обнаженный торс, веревку, повязанную на шее. Мужчина падает на колени перед каждым, кто проходит мимо, низко кланяется и просит прощения. Выходящие из дома и входящие в него почти не обращают внимания на мужчину, лишь изредка кто-то небрежно осеняет его крестом.
- Это кто? – шепчет Бертран Пьеру.
- Кающийся, - отвечает на вопрос идущий впереди монах, - блудный сын, молящий о милости.
- Какой милости?
- О великой милости возвращения в «дом». В Орденский Дом.
Множество вопросов теснится на кончике языка Бертрана, но он понимает, что
сейчас не время спрашивать, и вряд ли он получит ответы.
После залитого ярким солнечным светом двора просторный холл дома кажется погруженным в непроницаемую тьму. Бертран хлопает ресницами, стараясь разглядеть что-либо в темноте, и налетает на остановившегося перед ним монаха. Неловко извиняется.
- Великий Магистр не сможет вас принять, - заявляет монах.
Глаза Бертрана постепенно привыкают к полумраку. Он уже видит перед собой светлое пятно круглого лица, поблескивающие под жидкими бровями глаза. Юноша растерянно молчит, не зная, как реагировать на неожиданное известие.
- Вас примет сенешаль, - выдержав внушительную паузу, продолжает толстяк, - после молитвы девятого часа. Сейчас вы можете отдохнуть, вас проведут в вашу комнату, а затем, если угодно, можете присоединиться к нашей молитве.
- Мы хотели бы… - нерешительно возражает Бертран.
- О, вы можете присоединиться к нашей трапезе, - понимающе кивает монах,
оставляя их в небольшой комнате, где для усталых путников приготовлен кувшин с ключевой водой, таз для умывания и скромная постель.
Путники едва успевают умыться с дороги, как круглый монах снова вырастает на пороге.
Бертран смущенно молчит, Он даже не успел переговорить с Пьером и решить, как им быть – выходить на общую послеполуденную молитву или помолиться здесь, в келье, самим. Впрочем, размышлять некогда, и оба гостя следуют за монахом. Бертран знает, что тамплиеры читают «Отче наш» 14 раз в каждый час молитвы и еще дополнительно 60 молитв, 30 – за живущих и 30 – за умерших. «Что ж, - думает Бертран, поспешая за своим проводником, - «Отче наш» - это и наша молитва, а молиться можно и в пустыне».
После молитвы наступает время трапезы. Гостей усаживают на почетные места, рядом с возвышением, на котором обедает Великий Магистр. Но сегодня Великий Магистр не выйдет к трапезе. На его месте сидит сенешаль. Он коротко благословляет трапезу, после чего присутствующие приступают к еде. Едят в полном молчании. Только монах-чтец монотонно читает главу из Евангелия.
***
ЧЕРНЫЙ УЧИТЕЛЬ
В один из дней, поздним вечером, Светлана подошла к двери квартиры Мастера. Из-за плотной обивки обычно не доносилось ни звука. Но сейчас Светлана услышала голоса. Разговаривали на сильно повышенных тонах. Холодный голос Мастера и чей-то еще. Довольно высокий, резкий. Неприятный. А может, это раздражение делало его таким?
Стучать или не стоит? Светлана колебалась. Но ведь Мастер, наверное, ждет ее? Хотя после приема пациентов он куда-то исчез, не сказав ни слова. И все же… Сегодня четверг, по четвергам они всегда собирались у Мастера.
Светлана постучала в дверь. Так уж было заведено. Звонили в дверь «чужие». «Свои» тихонько стучали. Светлана подозревала, что если бы кто-то из своих просто стоял под дверью, Мастер открыл бы без звонка и без стука. Он всех их – своих учеников – «слышал» за версту, чувствовал. Светлану это удивляло и восхищало. Этому она старалась научиться. Но пока абсолютно четко она чувствовала только Мастера, да и то не всегда. Иногда он был закрыт наглухо, и пробиться к нему было невозможно. Остальных она различала по их вибрациям, но только тогда, когда специально об этом думала, настраивалась на нужную волну.
За дверью наступила тишина.
Долгая.
Напряженная.
Светлана вслушалась в эту тишину. Там, в квартире, не было «своих». Там был кто-то незнакомый.
Светлана постояла, раздумывая, постучать ли еще раз, и вдруг явственно почувствовала – нужно уходить. Сегодня дверь Мастера закрыта для нее.
Такое случилось впервые. Светлана огорчилась. Надо же! Именно сегодня, когда хотелось многое узнать, о многом спросить. В сердце зашевелилась обида.
Светлана повернулась и побежала по лестнице вниз, звонко цокая каблучками. Ну, и ладно, ну и пусть! В конце конов, могут же быть у Мастера другие дела. С чего она взяла, что вся его жизнь это они, ученики и соратники? Впрочем, до сих пор все так и было. Или ей так казалось?
«Может, от Мастера выйдет его посетитель или посетители, и я их увижу?» - мелькнула мысль, заставив Светлану устыдиться. «Еще чего! Вроде как в замочную скважину подсматривать! Нет, домой пойду. Какое мне дело до его посетителей? Какое право имею я лезть в его жизнь?». И все-таки что-то ее тревожило. В глубине сознания тонким, слизким, противным червяком шевелилась, нет, даже не мысль, так, непонятное нечто. Почему-то казалось, что рядом происходят какие-то непонятные вещи. Вроде бы и не касающиеся ее, но было смутное ощущение, что ей нужно о них знать. Что потом, в будущем, эти вещи как-то повлияют и на ее, Светланину, жизнь.
Можно, конечно…
Нет. Не будет она пытаться войти в его дом, ни явно, ни тайно. Это нечестно. Все, что ей нужно знать, Мастер сам скажет. Скажет ли? Ну, если и не скажет, она сама поймет. А если не поймет, что ж делать? Будущее покажет, что к чему. И все таки… почему-то очень хочется знать, кому принадлежит резкий высокий голос с надменными нотками, явно привыкший командовать? Почему обладатель этого голоса так раздражен? Что он хочет от Мастера? Не грозит ли Мастеру какая-нибудь опасность? Добравшись в своих мыслях до этого места, Светлана улыбнулась. Какая опасность может грозить Мастеру? Кому угодно, только не ему. Любую опасность он чует за версту и может остановить маньяка с ножом одним только взглядом своих глубоких темных глаз. Приемы, которыми он владеет, далеко превосходят обычные человеческие возможности. Хотелось бы Светлане взглянуть на того человека, который посмел бы противостоять Мастеру.
В этот момент Светлана еще не знает, что этим человеком окажется она. И что жизнь ее хрупкой соломинкой будет дрожать в сильных сухих ладонях мага.
А пока что Светлана поднимает взгляд к звездному небу. Почти прямо над головой перевернутой буквой «М» знакомое и с детства любимое созвездие Кассиопеи. Светлана переводит взгляд выше. Небо сегодня полно сверкающих, струящихся, льющихся и переливающихся звезд. Ищет скромную звездочку – Киносуру. Вот она. Такая маленькая, нежная, хрупкая. Кажется, дунет ветерок посильнее и смахнет ее с небосвода. А как же мы, Земляне? Как мы без нее, без нашей Полярной звезды?
Теплое, светлое чувство наполняет Светлану. Ей кажется, что она растет, стремительно расширяется во все стороны, охватывая, вбирая в себя весь небосвод, все видимые и невидимые далекие миры и вселенные. И вдруг, острым уколом в сердце, ощущение глубокого одиночества. Что это? Словно она осталась одна, совсем одна, в бесконечной темной глубине космоса, напоенного ледяным холодом, пронизанного льдистыми остриями звездных лучей.
«Что за дикие мысли лезут мне в голову? – сердится Светлана, отворачиваясь от роскошной панорамы звездного неба. – Надо же, придумала. Одна. Столько народу вокруг. И хотела бы побыть иногда в одиночестве, да нет такой возможности. Не дадут же!».
Светлана уже улыбается своим мыслям и решительно шагает в темноту. И уже не слышит и не видит, что где-то очень далеко и очень глубоко в ее подсознании остается смутное, легкое, почти невесомое ощущение близких перемен.
Трудных перемен.
Ломающих жизнь, сминающих душу, отнимающих надежду.
Решение уйти из круга пришло внезапно.
Так показалось Светлане.
Сегодня она ехала на работу рано. В автобусе еще были свободные места, и она уютно устроилась в уголочке, прямо за кабиной водителя. Хотела вынуть книжку, но света в салоне слишком мало. За окнами февральское утро. Холодно, сыро и зябко. Светлана плотнее запахнула пальто, подняла воротник, надвинула на лоб мохнатую меховую шапку. Закрыла глаза.
Почти мгновенный переход в состояние глубокой медитации привел ее в огромный зал. Впереди, под дальней стеной длинный стол. За столом люди в черных мантиях и белых воротниках. На головах черные четырехугольные шапочки с золотыми кистями, свободно свисающими до плеч.
Суд! – понимает Светлана и украдкой оглядывает зал.
Все пространство с боков и за ее спиной заполнено людьми. Они стоят плотной толпой, без движения, без слов. Справа Светлана видит высокую кафедру, кресло за ней. В кресле Мастер, в привычном черном плаще, на голове золотыми искрами поблескивает корона.
Светлана стоит в центре зала. Перед ней – постамент, покрытый черным бархатом с золотым шитьем. Знакомые астрологические знаки, руны. На черном бархате огромный темный кристалл. Раух-топаз. В его коричневатой глубине просвечиваются очертания полупрозрачной пирамиды. Где-то там, в глубине этой пирамиды, радужные всплески.
Встревоженная женщина всматривается в дымчатую глубину, озаряемую разноцветными сполохами. Бабочка! Радужная, переливчатая бабочка!
Сердце наполняется теплом. Светлана узнает свой любимый кристалл, редкий, дорогой, внутри которого живет тройная пирамида и сверкающая бабочка. Если повернуть кристалл, кажется, что бабочка складывает крылышки. Новый поворот – сверкающие всеми цветами радуги крылья раскрываются.
Только какой же он большой! Много больше того, который долго жил у нее дома, в заветном уголке. Того, который она принесла Мастеру.
Светлана с трудом отводит взгляд и чувствует как волна обиды, невысказанной горечи, волна неприятия обрушивается на ее голову, заливает глаза, мутит зрение.
Темная, тяжелая волна, идущая от сердец всех этих людей прямо в ее сердце.
Вся сцена совершенно неподвижна. Звуков нет. Краски, как на картинах старых фламандских мастеров. Темные, с золотом, коричневатые тона.
Вдруг остро и резко приходит понимание: судят ее, Светлану. Судят за то, что она отдала свой любимый кристалл Мастеру, а должна была отдать им, этим людям, стоящим за ее спиной, за границей, очерченной скупым мерцающим светом свечей, горящих в центре зала.
Светлана открывает глаза.
Проехали всего-то ничего. Квартал? Знакомые витрины, вывески магазинов, подсвеченные неоном, привычная реклама.
Покой опускается в Светланину душу. Нет, не тот светлый, благостный, умиротворяющий покой, который приходит в минуты радостного слияния с миром, а чуткий, холодный, опустошающий покой, который наступает после принятия трудного решения, после непростого выбора.
Светлана понимала, что выбор ее не случаен.
Не случаен и правилен.
И все же…
Как поймут ее? И поймут ли вообще?
Или сочтут предательницей?
Ну. что ж…
Выбор сделан.
Чувство глубокой потери охватило ее. Безвозвратной потери.
Чего?
Веры?
Доверия?
Кумира?
Ей звонили товарищи по кругу. Спрашивали, что случилось. Светлана ссылалась на нездоровье. На загруженность по работе. На домашние проблемы. Хотя и понимала, что ее ответы их не удовлетворят. Но ничего другого она не могла сказать. И не хотела говорить.
Каждый сам выбирает свою дорогу.
Придет время, каждый что-то поймет для себя сам.
Что поняла она?
Что с Мастером ей не по пути? Да, пожалуй. На этом пути она уже ничего нового не получала. Больше того, ничего нового никому не давала.
То, что она могла дать, вызывало в ней сомненья.
- Нет, - думала Светлана бессонными ночами, - нельзя дергать мир, как куклу на веревочках. Сливаться со стихиями, вбирать силу планет и далеких звезд, чтобы открыть дорогу к успеху, к финансовому благополучию? А как же душа? Что в этом есть для души?
Светлана не понимала. Потому что не понимала себя.
Но главное она поняла: искать нужно не власть над миром, а власть над собой.
Светлана знала – если задать вопрос, ответ придет обязательно. Правильно ли она поступила, уйдя из Ордена? Почему Мастер так реагировал на ее уход?
Ответ пришел с новой книгой.
«Конец обучения происходит тогда, когда ученик хочет выйти из-под власти и авторитета учителя. Для черного учителя это означает потерю энергии, которую подрастающий ученик (и его ученики, если они есть) ему отдают. Бой происходит на мысленном, энергетическом, иногда словесном или даже физическом уровнях - все зависит от того какая была школа.
Поведение черных учителей характеризует большая заинтересованность в эффективности обучения. Им нужна энергия учеников, учеников их учеников и т.д.
Плюс они получают энергию от всех, кто «западает» на их учение и почитает его. Черный учитель заинтересован в талантливых учениках, запавших на него и способных качественно передавать знания, но не слишком переделывая их. Черный учитель вырабатывает отточенные, лучшие методики, которые трудно чем-то дополнить и передает их с позиции большого авторитета, так, чтобы в него верили.
Это делают тогда, когда человек духовно развиваясь, перерастает своих учителей или их установки. Старое уже мешает человеку, и он отказывается от него. Но при этом происходит разрыв энергетической связи в астрале или ее коренная перестройка с тем человеком, "из-под которого вылезает" бывший ученик».
Светлане стало страшно. Черный учитель?! Может ли это быть? А как же лечение? А как же светлые ритуалы по очистке геопатогенных зон? Как же помощь людям?
Мысли мечутся. Несутся вскачь, обгоняя друг друга. Где правда? Где ложь? Где выход? Как жить?
Мастер учил: из каждой ситуации есть, как минимум, два выхода. Если выхода все же нет, значит, он там же, где и вход.
Светлана ушла от Мастера. Но сотни невидимых нитей связывали ее судьбу, ее душу с этим человеком.
***
КАМЕННЫЙ МЕШОК
Бертран стоит у узкого окна-бойницы, за которым догорает сказочно красивый закат. Яркие полосы света – золотого, оранжевого, красного, розового – медленно перетекают друг в друга, образуя немыслимые сочетания, окутывая горы темно-фиолетовым плащом.
- Следуйте за нами, - раздается хриплый низкий голос за его спиной.
Бертран оборачивается. Двое монахов-воинов с мечами, притороченными к простым кожаным поясам, стоят у входа. Суровые лица. Холодный взгляд.
Пьер сидит на краю кровати, трет ладонями глаза. Видно, пришедшие разбудили его.
Бертран не решается спросить, куда им идти. А Пьеру не положено спрашивать по его должности оруженосца. Уже и так нехорошо, что его застали спящим на единственном ложе. Место оруженосца не здесь.
«Может, Великий Магистр решил встретиться с нами?» – думает Бертран, поднимая с лавки узорный пояс с отделанными камнями ножнами рыцарского меча.
- Это вам не понадобится, - так же хрипло каркает один из стоящих у двери монахов.
Бертран опускает пояс на лавку. «Точно, к Магистру вызывают, - думает он, - наверное, он сам хочет меня расспросить. О чем? Нужно продумать, что говорить».
- Я готов, - отвечает он, разглаживая ладонями полы камзола.
- Ты тоже! – скрипит хриплый голос, и Пьер неохотно поднимается с ложа.
Они идут гуськом по узким темным переходам. Впереди монах, голоса которого гости еще не слышали, за ним Бертран. В затылок ему дышит Пьер. Замыкает шествие монах со скрипящим хриплым голосом.
Узкий коридор приводит к лестнице, ведущей куда-то вниз. Конца ее не видно в скупом свете укрепленного на стене факела, но снизу тянет промозглой сыростью.
Бертран удивленно останавливается. Однако подумать ничего не успевает. Тем более спросить.
- Вперед! – звучит сзади хриплый голос. – Быстрее!
Бертран успевает переглянуться с Пьером. В глазах соратника настороженное недоумение.
Лестница заканчивается в полной темноте. Бертран замирает на месте, не слыша даже шагов шедшего впереди монаха.
- Пьер, - успевает вымолвить он прежде, чем за его спиной раздается грохот
захлопнувшейся тяжелой двери и скребущий душу звук задвигающегося засова.
- Что это? Где мы? Куда нас привели? – раздается из темноты торопливый шепот Пьера.
- Не знаю. Я думал, нас отведут к Великому Магистру, - растерянно отвечает Бертран таким же шепотом.
- Похоже, нас привели в другое место, - уже в полный голос отвечает Пьер, понимая, что шептаться здесь бесполезно.
Ледяной холод проникает в тело, сжимает сердце. Бертран чувствует, что начинает мелко-мелко дрожать. Пьер де Каманаж делает шаг в сторону и сразу же натыкается вытянутыми вперед руками на холодную, осклизлую каменную стену. Перебирая ладонями, идет вдоль стены, пытаясь определить размеры каменной темницы. Увы! Руки почти тут же натыкаются на угловой излом. Два шага влево, и снова угол. Еще два шага, и руки нащупывают дерево двери, чуть более теплое, чем стены, но такое же неприятно влажное и скользкое.
- Каменный мешок, - растерянно выдыхает Пьер, - колодец.
- Нет, не может быть, - тут же рядом отзывается Бертран, пытаясь двигаться вглубь помещения и натыкаясь на стену, - не может быть, не может быть, - отчаянно повторяют его ставшие вдруг сухими и жесткими губы.
- За что? – выплевывает из себя Пьер вместе с крепким словцом. – Что мы такого сделали? И что им от нас надо?
- Мы только передали письмо.
- А что в письме?
- Этого я не знаю. Мастер мне не сказал.
Бертран не умеет лгать. Совсем не умеет. И не хочет. Совершенные не лгут. Но как рассказать о той стычке на постоялом дворе, когда какой-то проезжий рыцарь едва не спровоцировал юношу на драку. Бертран сумел сдержаться и не ответил на вызов. Но полушутливый, полупрезрительный, но весьма чувствительный толчок тяжелым кулаком в грудь заставил юношу отлететь к двери. Пьер подхватил юношу и увлек во двор, где ждали не расседланные кони. Бертран ускакал вслед за Пьером, глотая обиду. Только утром, пока спутник умывался у ручья, Бертран вынул хранившееся на груди под камзолом письмо. Печать на заветном письме оказалась сломанной. Как рассказать о том, что юный посланник катаров прочел это письмо? Имеет ли он право рассказать о том, что там было написано? О том, что катары не могут присоединиться к 600 рыцарям - тамплиерам, которые только ждут указания Великого Магистра и готовы в любой момент выйти на «Божий суд», чтобы копьем и мечом в честном рыцарском поединке доказать несправедливость тех обвинений, которые выдвигались в адрес ордена храмовников. Вместо этого (об этом даже думать страшно) Мастер предлагал объединить силы и тайные знания, чтобы уничтожить того, кто стоит во главе гонений на тамплиеров. Лицо это не было названо. Но каждый знал, кто во Франции обладает такими силами, чтобы решиться уничтожить могущественный орден. И еще Мастер предлагает сохранить в Окситанских лесах и пещерах священные реликвии тамплиеров, которые были надежно спрятаны и не попали в руки королевских приспешников.
Нет, Бертран не может ничего сказать.
Узники молчат. Снаружи не доносится ни малейшего звука. Каждый слышит лишь гулкое буханье встревоженного сердца, частое дыхание, свое и соседа. Мысли суматошно мечутся в воспаленном мозгу, не принося понимания, решения или хотя бы облегчения.
Говорить не хочется.
Да и о чем говорить?
Остается только ждать.
Чего?
Неизвестность и непонятность происходящего гнетут душу, грызут мозг, иссушают сердце. Время идет или остановилось? Как понять? Иногда узников смаривает короткий сон-забвение, не дающий успокоения и надежды. Затем снова тяжелая, затхлая, густая тишина и судорожное метание собственного сердца.
Из очередного короткого забытья Бертрана выдергивает голос Пьера:
- Слышишь?
- Что?
- За дверью …
Бертран прислушиваются. Похоже, за дверью раздаются шаги. Узники встают, с трудом распрямляя затекшие от неудобного сидения ноги, спины, шеи.
Тянущий скрип засова. Проблеск света. Слабенький, но и он ослепляет узников. Проморгавшись, Бертран и Пьер видят черную фигуру на пороге каменного мешка, за спиной которой горит факел и ощущается движение.
- Выходите.
Черная фигура смещается в сторону, открывая проход. Пьер, позабыв о субординации, шагает в проем двери.
- Не ты! – черная фигура решительно вталкивает Пьера обратно в каменный мешок.
Бертран, глубоко вздохнув, шагает в свет.
****
НАСТАВНИК
Тоска.
Глухая тоска черным траурным платком покрывает сердце, сжимает виски, наполняет тело бессилием. Парализует волю. Уходит желание жить, желание дышать. Опускаются веки, закрывая усталые глаза. На темном внутреннем экране проступают чьи-то незнакомые черты.
Снова темнота. Плывущие полосы приглушенного света. Наливаются тяжестью руки, губы.
Снова лица перед закрытыми веками. Кто вы, люди? Мои далекие предки? Я должна вас знать? Мужские, женские, детские лица… равнодушные, бесстрастные…
Где ты искорка жизни, которая так грела, так радовала сердце?
Истончается, замирает дыхание.
Я ухожу?!
Так просто?
Так легко?
Мысль тоже легкая, какая-то невесомая, почти неуловимая замирает в Светланином сознании.
Кто-то наклоняется надо ней. Это лицо она знает. Голубовато-прозрачное, удлиненное мужское лицо, с сиреневыми глазами, уходящими на виски. Кто это рядом с ним? Женщина с такими же странными глазами. Серебристый обруч на лбу и на прекрасных светлых волосах, падающих на плечи и спину. Опалово-лунным светом переливаются камни на обруче. Светлана смотрит на их мерцающий свет. Хочется войти в него, слиться с ним. Но свет меркнет, надвигается темнота.
Она уходит.
Последнее, что ощущается, губы мужчины на её губах.
Затем в легкие входит воздух (или жизнь?!). Темнота светлеет, светлеет, свет становится ослепительным.
Какой болезненно сладкий вдох!
И теплые губы на губах, вдувающие жизнь в усталое тело. Длинные сиреневые глаза, глядящие на Светлану с ласковой укоризной.
Я живу? – как-то глухо и лениво спрашивает она.
Голубовато-прозрачные лица расплываются в дымке, только два луча еще дрожат под закрытыми веками – красный и голубой. Красный лучик согревает глаза и проникает в сердце. Сердце бьется уверенно и ровно.
«Спасибо! – шепчу я беззвучно – Спасибо вам, короли эльфов. Спасибо вам, живущие рядом».
Странно, никакого удивления, только благодарность и солнечное тепло в сердце.
И тут же приходит на память ритуал посвящения. А вслед за ним еще множество дней, ритуалов, трудной, но бесконечно радостной работы. Отчаянных поисков, удивительных находок, светлых праздников.
А сейчас?
Каждый день приносил ощущение растущей опасности. Светлана равнодушно ждала вечера, ночи. Она знала, что ночью будет очередной удар. Отвести этот удар от себя и своих близких она уже не могла.
Она слышала, как ее «закрывали». Работали истово, старательно, для того, чтобы непокорная женщина могла жить…существовать. Но чтобы забыла все, чему научилась в «круге». Чтобы потеряла все, что поняла и что осознала за долгие годы учебы. Чтобы никогда не сумела проявить свои способности.
Работал весь Орден, знакомые и незнакомые ей люди. Им была поставлена вполне благородная задача – очистить геопатогенную зону от энергетической грязи.
Светлана видела, как Мастер собирает пучок разноцветных лучей энергии в один мощный темный поток и опускает на ее, Светланину, голову. Как заполняет темной волной ее мозг, стирая знания, полученные в ордене. Знание давно забытого языка, на котором велись все ритуалы, ощущения всех уровней стихий, тонких вибраций сил. Стирает видение, интуитивное восприятие, без которого Светлана уже не представляла себе жизни. Она видела, как с каждым днем уменьшаются, слабеют яркие лучи, исходящие из кончиков ее пальцев, из центра ладоней. Как уходят краски из ее медитаций. Как уходит острый интерес к миру, постоянное состояние удивленной радости от ежедневных открытий.
Она устояла. Она была уверена, что Мастер оставит ей главное – жизнь.
Но теперь она вдруг поняла, что жизнь ее тоже в опасности. Ей вспомнились слова Мастера «из круга - только вперед ногами».
Она нарушила закон этого круга, установленный Мастером.
Она ушла.
Спокойно, без споров и нареканий.
Просто ушла. Без сожаления, без горечи, без обид. Ушла без разговоров, объяснений, извинений. Ушла, нарушив закон Ордена.
Ушла, потому что Мастер давал только знания.
Он не давал любви.
Она должна быть наказана.
Знал ли Мастер, что свое наказание она уже несет?
Наказание одиночеством.
Столько лет в окружении единомышленников, друзей, учеников! В окружении людей. Интересных и не очень, сильных и слабых, тех, кого Мастер называл «пациентами».
Столько лет спокойствия и безопасности, ощущения «плеча» рядом!
А теперь? Теперь только дом и работа, не для души – ради хлеба насущного.
Светлана вызывала Мастера в астрале, пыталась поговорить с ним, поблагодарить за все, полученное от него, и попросить отпустить ее в «свободное плавание».
Мастер приходил. Всегда в образе своего животного-тотема. Но на все её попытки либо пренебрежительно отворачивался задом, либо скалил зубы, готовясь к прыжку, к удару.
Она уходила от ударов.
Светлана понимала, что будет война. И знала, что в этой войне на ее долю выпадет самая тяжелая участь – обороняться.
Неприятности посыпались на голову Светланы, как мусор из дырявого мешка.
Она защищалась, как умела.
Как Мастер научил.
Но потом пришла болезнь.
Долгая, мучительная. Болезнь, лишившая сил, желания работать, желания жить.
Все чаще ей в голову приходила одна и та же мысль – сколько можно жить в состоянии постоянной необходимости защищаться, следить, прислушиваться?
Сколько можно жить в состоянии постоянной угрозы?
Все чаще вскипал в груди багровый клубок гнева.
Рождалось желание ударить в ответ, не глядя, с маха, с плеча, со всей еще доступной ей силой.
Светлана знала – ей не нужны для этого сложные ритуалы, громоздкий магический инвентарь: мечи, ножи, свечи, ей не нужны теперь боль и кровь, на острие которых выплескивается сила, собранная в жесткий пучок.
Ей достаточно было погружения в свой гнев и острого желания излить его на того, кто нарушил покой.
И каждый раз она гасила этот гнев, растворяла его молитвами и прощением.
Она не могла направить его на того, кто был ее учителем. Мастером.
Светлана восхищалась Мастером, энциклопедичностью его знаний, умением поднять человека с колен, внушить ему уверенность в своих силах.
Она восхищалась его яркой личностью, постоянным поиском, его талантливостью во всем, что он делал. Восхищалась, ценила и… не принимала.
Не принимала его любимого выражения «комплексом совести я не страдаю», не принимала высокомерного отношения к людям, к «пациентам».
Мастер дал ей очень много. За несколько лет ученичества она научилась подчиняться ему, сначала безоговорочно, затем с вопросами, позже с сомнением.
Светлана чувствовала, что не свободна даже теперь, когда Мастер с его «орденом» остался позади.
Острая тоска по воле, по независимости посещала ее все чаще.
Она понимала – путь к свободе лежит через борьбу.
Бороться с Мастером? Нет, невозможно.
Светлана не боялась, что у нее не хватит сил. Но поднять меч войны на Мастера, все равно, что поднять меч на отца.
И все же выхода не было. Либо вечная неволя, глухая защита, сожаления и опасения, либо открытый честный бой.
Бой до конца, не на жизнь, а на смерть.
Несколько лет назад Светлана только скептически улыбнулась бы, услышав об энергетической войне. Сейчас она знала – это самая страшная из возможных войн. Страшная, потому что невидимая, почти неощутимая, незаметная.
Она понимала – в этой войне нет победителей. Побежденными оказываются все. Закон кармы – един для всех. Посеявший ветер, пожинает бурю.
Где же выход?
Наставник пришел под утро. Светлана ушла в глубокий сон из медитации, не давшей ей ответа на главный теперь вопрос «бить или не бить?».
И он пришел.
Пришел в образе человека, которого она видела единственный раз в жизни, на экране телевизора. Человека, о существовании которого давно забыла. Она ничего не знала о нем, кроме того, что он ушел из жизни уже давно.
В тот предрассветный час Светлана встретилась с ним во сне. Встретилась впервые. Потом он будет приходить в самые трудные для нее минуты. Она будет ждать и звать его. Она поймет, кто он, и почему приходит к ней. Но сейчас… Сейчас она удивлялась и недоумевала. Почему именно он? Почему к ней? Почему она сразу поняла, что это ее Наставник? Тот, кто следит за ней, кто помогает в Пути. По кому она будет сверять свои мысли и поступки.
А сейчас он дрался.
Дрался в удивительной, присущей только ему одному манере.
Дрался самозабвенно.
Потрясающе красиво.
Дрался, словно танцевал танец силы, чести и справедливости.
Дрался …со странным темным облаком, расплывающимся, растекающимся, как чернильная клякса, меняющая форму под его ударами.
Светлана одиноко сидела на стуле и смотрела бой, словно он состоялся только для нее.
Ради нее.
- Это же невозможно! - размышляла она, - он никогда не сможет победить это облако! Оно слишком расплывчатое, неплотное!
Светлана включила свою силу и принялась сгущать, уплотнять эту кляксу, собирать ее в энергетический ком.
А боец вдруг остановился и расхохотался.
- Почему ты смеешься? – молча удивилась женщина.
- Книжку читай, - так же без слов, с лукавой улыбкой ответил боец.
И все.
Светлана очнулась.
Сердце билось в сумасшедшем темпе, гулко отдаваясь в ушах, в шее, во всем теле. Снова навалились вопросы: что это значит?
Кто он?
Почему он?
Почему мне?
Какую книжку читать?
С этими вопросами она ехала на работу. Они жили в ней весь день, где-то в глубине сознания.
После работы Светлана вышла на остановке у книжного магазина. Она уже давно искала новую книгу по эзотерике, которая, как она знала, была издана, но до их города еще не дошла.
С сильно бьющимся сердцем Светлана вошла в магазин. Внимательно осмотрела все полки и витрины. Книжки не было. Спросила у продавца. Нет, такая книга не поступала.
Светлана разочарованно поплелась к выходу. Еще один день с вопросами без ответов.
И вдруг, боковым зрением, вернее, чем-то в районе виска, Светлана заметила в витрине, в которой, - она точно знала, искать нечего, - знакомые глаза.
Удивительные, темные, глубокие, чуть насмешливые глаза смотрели на нее с обложки небольшой книги.
Смотрели строго и ласково.
Глаза друга и Наставника.
Светлана бросилась к кассе. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ждала, пока отойдут другие покупатели. Уплатила! Забыв сдачу в окошечке кассы, бросилась к прилавку.
- Будьте добры! Мне «Путь воина». Брюс Ли…
А потом жадно схватила книгу и прижала к груди.
Она стояла на остановке, ждала троллейбуса и чувствовала всей кожей, как удивленно поглядывают на нее люди.
Моросил мелкий противный дождь, холодный ветер задувал за воротник, лохматил волосы. Люди зябко ежились.
Мальчик лет десяти подошел и встал прямо пред ней.
Он смотрел ей в глаза с такой забавной миной! В его лице был восторг и желание что-то сказать или что-то сделать, и страх быть непонятым, отвергнутым.
Светлана поняла вдруг, что мальчика привела к ней ее улыбка. Счастливая, яркая, во все лицо улыбка!
«Ну, вот, - сообразила она, - все ясно. Представляю себе, что думают обо мне все эти люди».
Светлана подмигнула пацану. Мальчик потянулся к ней смешной курносой рожицей, радостно и с облегчением рассмеялся.
- Все хорошо? – спросила Светлана.
- Да! – заорал мальчишка, поднимая вверх тугой чумазый кулачок.
Светлана тоже рассмеялась.
Теперь ей было все равно, что подумают окружающие.
Ей было так хорошо, как никогда в жизни.
Она уже знала ответ на свой главный вопрос.
Троллейбус подошел, разбрызгивая лужи. Светлана перескочила через грязь прямо на ступеньку, даже не заворчав про себя, как обычно «Ну, почему надо обязательно остановиться в луже?! Хоть вплавь добирайся».
В троллейбусе были свободные места, но Светлана не стала садиться. Она прислонилась спиной к холодной металлической стойке у входа, давно потерявшей свой хромированный блеск от сотен залапавших ее рук.
Дрожащими пальцами открыла книгу.
Взгляд ее упал на строку.
– Стань водой, мой друг! – прочитала Светлана и снова рассмеялась счастливым, удовлетворенным смехом.
Она поняла!
Она не смотрела вокруг, но знала, что в салоне троллейбуса стало светлей. Усталые, промокшие, промерзшие, спешащие после работы домой люди, заулыбались. Это были добрые, светлые улыбки. Светлана впитывала их всем телом, посылая в ответ всю радость, заполнявшую ее сердце.
Этот день странно изменил ее жизнь.
Нет, она не получила ответов на все свои вопросы.
Пожалуй, вопросов стало еще больше.
Но она знала: в минуту душевной боли, неразрешимых сомнений, трудных поисков к ней на помощь придет он – Наставник.
Она все еще не могла поверить в чудо, хотя встречалась с чудесами уже много раз. «Почему он? Почему мне?» - эти вопросы она задавала себе каждый день. Она еще не знала, что ответ придет нескоро, только через несколько лет.
Но она знала, есть что-то или кто-то, кому она небезразлична, кто ей друг, надежда, опора.
Она была не одна!
И просто удивительно, как стал расширяться ее мир, разрастаться круг общения. Люди тянулись к ней, искали встреч, задавали вопросы. Светлана старалась отвечать, как могла, как умела. А когда ответа не было, просто говорила «Этого я не знаю. Я постараюсь найти ответ».
И она старалась. Старалась для них, но, прежде всего, для себя. Вопросы, волновавшие их, были и ее вопросами. Она искала ответы в книжках, у окружающих ее людей и в себе. Она знала: все ответы в ней есть. В ней самой, в темных глубинах ее памяти, ее подсознания.
После этой встречи с Наставником Светлане очень хотелось увидеть его вновь. Она звала его в медитациях, просила о встрече. Нет, Наставник не шел. Светлана купила все книги о нем, которые смогла достать. С их страниц на нее смотрели его умные, добрые, лукавые глаза. Она научилась сверять свои поступки с выражением этих глаз. Она знала: когда поступает правильно – глаза лучатся и смеются, когда ошибается – глаза смотрят строго и с болью.
Светлана долго маялась вопросами: кто он ей, ее Наставник?
Почему пришел к ней, именно к ней?
Что связывает этого, рано ушедшего из жизни, далекого, незнакомого, прославленного мужчину из чужой страны, с ней, с русской женщиной Светланой?
Она видела его только один раз, много лет назад, в эпоху видеосалонов. В вокзальный видеосалон она зашла, чтобы скоротать время до отхода поезда. Светлана даже название фильма забыла. И совершенно забыла о существовании героя этого фильма.
И вдруг… Как так может быть?
Но спросить теперь было не у кого.
А жизнь шла своим чередом.
Жизнь как жизнь. Быт как быт. Забота о хлебе насущном, ежедневные хлопоты. Дом, работа. Простые радости и непростые проблемы.
Только одно угнетало Светлану.
Она перестала видеть.
Ушли из ее жизни яркие, красочные медитации. Ушла прекрасная желтая роза, любимый цветок. «Глория Деи». Цветок, возникавший перед ее внутренним взором каждый день – перед погружением в сон и перед пробуждением. Цветок, даривший радость, свет, очищение.
Ей нравился его цвет, нежно желтый со светло-оранжевыми краями лепестков. Цвет, сгущающийся внутри цветка до теплого персикового оттенка. Казалось, что роза излучает солнечный свет. И запах. Нежный, чуть таинственный. Бархатистость лепестков. Совершенство и гармоничность формы. Густо зеленые листья с резными краями.
И шипы. Нужно же защищать такое чудо!
А теперь ее нет. Светлана обошла все цветочные магазины в поисках любимого цветка и узнала, что это старый сорт, теперь его не выращивают. Взамен ей предлагали роскошные цветы, но… Их яркая, какая-то искусственная красота, без аромата, без души, не грела сердце.
А вот картины прошлого не ушли.
Кажется, они стали даже ярче. И чаще.
БОЛЬ
Боль.
Глухая, тянущая боль нарастает во всем теле, становится острой, нестерпимой. Палящим огнем заливает голову, выгрызает глаза.
Бертран слышит долгий, мучительный стон.
Кто это стонет?
С трудом разлепляет спекшиеся веки. Сквозь кровавую пелену видит отблески огня на темном, словно закопченном полу.
- Очнулся!
Юноша слышит незнакомый голос, доносящийся из темной дали. Глухо. Как сквозь толстый войлок.
- Ну, что ж…продолжим.
В этот миг Бертран осознает: то, что он видит затуманенным взглядом, это не пол. Это потолок. Темный, закопченный потолок большой, низкой подвальной комнаты.
А он…он висит на цепях, распятый в странной позе. Вниз головой.
В тяжелом, неуклюжем барахтанье обрывков мыслей, пытающихся пробиться к сознанию, зацепиться друг за друга, выстроиться в какую-то логическую цепочку, Бертран ухватывает не мысль - смутный образ. Он стоит, расставив ноги, широко раскинув руки, плотно прижимаясь затылком к прохладной выемке в стене. Он стоит в позе совершенного человека, прильнувшего к стене подземного зала, в котором проходит последнее посвящение. Пятками, кистями рук и головой он чувствует пять точек пентаграммы, вписанной в круг, самую совершенную геометрическую форму. В какой-то момент Бертран чувствует, как пентаграмма начинает вращаться вместе с кругом, увлекая его в спиральный полет, поднимая над разновысокими крышами старого замка, над горной страной, его родиной, над землей, тихо дремлющей внизу, мягко освещаемой мерцающим светом звезд. Он уже не чувствует своего тела. Только дух, свободный дух парит в невесомом просторе, обнимая весь видимый и невидимый мир, согревая его нежным трепетным теплом.
А сейчас? Что происходит сейчас? Почему он в такой же позе, только перевернутой? Что это? Насмешка? Издевательство? Страшная боль пронзает каждую жилочку измученного тела. В тугой комок сворачивает внутренности. Выдавливает из сердца последнюю капельку крови, из легких – последний пузырек воздуха. Из стиснутого спазмой горла вырывается долгий стон. Гремят, натягиваясь, цепи, трещат суставы. Багровый сумрак затапливает мозг.
Остатками угасающего сознания Бертран пытается раскрутить себя так, как в ритуале посвящения, чтобы улететь далеко. Уйти из пыточного зала в далекую высь, где нет боли, нет страдания. Где только свет и покой.
Полета нет.
Покоя нет.
Сознание меркнет и возвращается снова с новой волной боли.
Невозможной.
Немыслимой.
Непереносимой.
Когда сознание возвращается к юноше в очередной раз, он ощущает себя сидящим у стены. Голова его опущена. Подбородок почти касается груди. Глаза закрыты. Бертран не слышит, как обращаются к нему люди в черных рясах. И только близко поднесенный к его лицу факел, опалив кожу, заставляет юношу вскинуть голову и открыть глаза.
Стоящий перед ним человек с низко опущенным на лицо капюшоном растягивает тонкие губы в кривой усмешке и отступает в сторону.
Первое, что видит юноша сквозь багровую пелену, горящими от жара и боли глазами, распятый вверх ногами человек. Он не может понять, осознать увиденное, потому что все вокруг расплывается, струится, течет. Двоится, троится и растекается светлым туманом обнаженная фигура, висящая в нелепой позе.
Бертран пытается сфокусировать зрение.
Искаженное, налитое темной кровью лицо не вызывает у Бертрана никаких ассоциаций. Внезапно, резко и четко, как молния в темном грозовом лесу, вспыхивает мысль. Он понимает – это Пьер. Спутник, товарищ по вере и по духу.
Где они? Как сюда попали? Кто их пытает? За что? Что нужно этим людям в черных рясах с надвинутыми на лоб капюшонами? Священная Инквизиция? Как они попали к инквизиторам? Ведь они приехали к Великому Магистру. Вопросы рождаются, как крохотные искры, разгораются, спешат, обгоняя и вытесняя друг друга. Кажется, в воспаленном мозгу уже нет места ничему другому. Даже боль отступила куда-то далеко внутрь тела. Только все сильнее запутывающийся, набухающий, разрастающийся клубок вопросов.
И ни одного ответа.
Ответа требуют от него. Но он этого еще не сознает. Затуманенный мозг не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном.
Постепенно Бертран начинает видеть весь подземный зал. На возвышении у дальней стены в высоком резном кресле из почерневшего дерева восседает худой, даже костлявый монах. Лицо его Бертрану не удается рассмотреть. Лицо скрыто низко опущенным капюшоном черного плаща, искажено резкими тенями и кроваво-красными бликами, падающими от разожженного в центре зала очага. Огня в очаге почти нет, только редкие язычки пламени лениво облизывают черные предметы странного вида, уложенные на металлических подставках над очагом или прямо на угольях.
«Орудия пытки» - понимает Бертран. Он много слышал о методах допроса в Инквизиции, но видеть такое…
Ниже помоста, на котором сидит в своем кресле судья-инквизитор, небольшой столик. За столиком монах. Скучающее лицо опирается на руку, между пальцами которой зажато перо. Писать пока что нечего. Узники молчат.
Рядом с растянутым цепями телом Пьера де Команж двое рослых мужчин с обнаженными торсами. Лица их тоже прячутся в тени, но Бертрану хорошо видны играющие силой мускулы груди и руки. Огромные, грубые руки, свисающие без дела по сторонам мускулистых тел.
Еще один монах невысокого роста, нервно перебирает худыми пальцами сухоньких ручек, сложенных у груди, как для молитвы.
Инквизитор, сидящий в кресле, делает легкий, почти незаметный жест рукой. Маленький монах срывается с места. Неровной трусцой подбегает к Бертрану, заглядывает в глаза. Удовлетворенно кивает, все так же постукивая кончиками пальцев друг о друга. Затем подбегает к Пьеру. Делает какой-то знак. Дюжие палачи одновременно берутся за какие-то рычаги. Рывок, и тело Пьера резко вытягивается кверху, трещит кожа на руках, притянутых цепями к металлическим кольцам, вделанным в каменный пол.
Из горла жертвы раздается страшный нечеловеческий хрип.
Писарь за маленьким столиком прислушивается, готовится записывать.
- Что за письмо принес твой хозяин Великому Магистру? – неожиданно густым, низким и мягким голосом спрашивает маленьких монах, наклоняясь к почерневшему лицу Пьера.
В ответ только хрип.
Монах оглядывается на судью-инквизитора, улавливает одному ему понятный знак, кивает головой и что-то говорит двум скучающим подручным. Бертран видит, как тело Пьера с грохотом цепей падает на пол. Лежит без движенья.
- Приведите его в чувство! – раздается вздрагивающий нетерпением голос молчавшего до сих пор судьи.
Бертран в эту минуту завидует Пьеру и жалеет, что это не он, Бертран, потерял сознание. Уйти. Уйти из этого мира. Уйти от боли, от ужаса, от страдания. Его учили. Он может.
Нет. Не может. Он не может бросить Пьера одного. Одного среди палачей. Они должны быть вместе до конца.
- Что за письмо нес твой хозяин? – снова начинает маленький монах.
- Не знаю, - хрипит очнувшийся Пьер, - не знаю.
- Не знаешь, - удовлетворенно отмечает монах.
- Кто вас послал?
- Не знаю.
- Не знаешь, - ласково подтверждает глубокий низкий голос.
- Кому письмо несли?
- …
- Тоже не знаешь, - монах уже не ожидает ответа узника.
Писец за столом добросовестно строчит пером.
Маленький монах незаметным движением достает что-то из складок своей рясы, подпоясанной толстым веревочным шнуром, подносит к самым глазам Пьера.
- А это ты знаешь?
Бертран напряженно всматривается в маленький предмет, поднесенный к лицу Пьера. Перстень! Тот самый перстень с темно-зеленым камнем, внутри которого живет свет. Пьер тоже, как зачарованный, не сводит глаз с перстня.
- Откуда у тебя этот перстень?
Пьер тяжело дышит. Молчит.
Палачи выхватывают из жара железные щипцы с докрасна раскаленными концами.
Почти неуловимое движение … хриплым криком взрывается пленник… ноздри наполняет запах горелого мяса… две страшные раны на груди Пьера набухают черной кровью…
Бертран закрывает глаза.
Уйти.
Не видеть.
Не слышать.
Не чувствовать.
Нет. Невозможно. Бертран заставляет себя разлепить веки.
- Кто дал тебе этот перстень? – спокойно и вкрадчиво звучит голос маленького монаха.
- Кто-о-о?!!! – орет он вдруг исступленно.
Палачи четким синхронным движением взмахивают ножами, отсекая узнику уши.
- Кто послал вас? Говори!
Пьер открывает в немом крике рот…
- Молчи! – вырывается из перекошенных губ Бертрана.
Наступает тишина. Замер маленький монах, хищно вглядываясь в лицо юноши. Крадущимися неслышными шагами он подходит к Бертрану.
- Значит, он ничего не знает? Совсем ничего не знает? – вкрадчиво спрашивает монах, заглядывая в распахнутые страданием глаза юноши.
Бертран вдруг с ужасом понимает, что невольно предал товарища. Теперь запираться бесполезно. Своим окриком он выдал то, что Пьер пытался скрыть. Бертран начинает мелко дрожать. Никакие попытки унять эту дрожь не помогают. Он боится взглянуть на Пьера и все же видит, как кровь заливает его грудь с вырванными сосками, шею, лицо. Как подступают к нему палачи с новыми орудиями пыток в руках.
Дальнейшее превращается в кошмар, из которого выхода нет.
Даже в небытие.
***
ЛЕСНОЕ АББАТСТВО
Факел погас. Глухая тишина плотной осязаемой массой наваливается на грудь. Спертый, пахнущий дымом воздух с трудом проникает в легкие. Время остановилось. Бертран не знает, спит он или бодрствует. Боль отступила, спряталась глубоко в теле. Нужно только лежать неподвижно и думать о чем-то другом. О чем? О чем можно думать, если ничего не понятно, ничего не складывается? Что с ним было? Где он был? Почему ничего не помнит? Бертран начинает заново перебирать в памяти события, начиная с той ночи, когда Мастер вручил ему письмо, когда вместе с Пьером они спустились по отвесной скале, чтобы никто не заметил их исчезновения, не узнал, не проследил, куда они направляются. Потом была дорога. Полная опасностей дорога по бурлящей слухами, сжимающейся от страха стране. То и дело приходилось прятаться от летучих разъездов королевских войск, патрулирующих дороги, особенно те, что вели на юг Франции. Правда, заносчивый юноша на красивом коне, с незаметным оруженосцем, следующий в столицу, не вызывал особого подозрения, но…береженого бог бережет.
Путники миновали маленькую деревушку вблизи Беллевилета, проехали дальше по дороге.
Юношу и его спутника ждали. Как стало известно об их прибытии, Бертран не знал. Прибыв в сумерках к описанному Мастером домику, похожему на лесную сторожку, Бертран даже не успел постучать условленным стуком. Ворота распахнулись при их приближении. Невысокий, аскетичного вида служка помог усталым путникам спешиться, взял лошадей под уздцы и увел за дом. На невысокое крыльцо вышел человек в темной рясе. Провел гостей в комнату, где за столом сидела женщина. Черные как вороново крыло волосы спускаются на плечи. Из-под густых бровей внимательно смотрят темные, горящие внутренним светом глаза. На женщине одежда простой крестьянки, но распущенные волосы и тонкие, хотя и смуглые, кисти рук выдают в ней женщину, не привыкшую к черной работе.
- Я ждала вас. Что передал мне Мастер Перелла?
Голос тоже не похож на голос крестьянки. Глубокий, переливчатый, богатый оттенками и нюансами
- Мастер велел передать, что он готов оказать помощь.
Человек в темной рясе, который привел их, вышел из-за спин, обошел стол и остановился за плечом женщины.
- Я …
Женщина предостерегающе подняла руку.
Мужчина подошел к Бертрану и шепнул ему на ухо свое имя. …
- Бертран де Фуа, - юноша поклонился в ответ.
Мужчина выжидательно посмотрел на Пьера.
- Пьер де Каманж – голос вздрогнул плохо скрытым напряжением.
Мужчина наклонил голову в ответ на их поклоны, чуть повернул ее в сторону женщины.
- Госпожа Маргеронна.
Женщина вместо поклона еще выше вскинула горделивую голову.
Бертран запустил руку под камзол и рубашку, нащупал на груди небольшой плотный сверток. Осторожно вынул и протянул женщине. Женщина покачала сверток в руке, словно взвешивая его. Положила на стол. Устремила взгляд своих глубоких глаз куда-то в пространство, сделала над свертком несколько пассов тонкими руками. Прислушалась. Затем принялась аккуратно разворачивать черный бархат. Когда последний уголок ткани лег на стол, перед глазами путников сверкнул небольшой кинжал. Ручка тонкой восточной работы. Горячие искры украшающих ее дорогих камней. Изящное лезвие с золотым рисунком. От лежащего на черном бархате драгоценного кинжала струится свет, похожий на легкую прозрачную дымку, пронизанную паутинкой цветных лучиков испускаемых искрящимися камнями.
- Вы устали с дороги. Ступайте отдыхать.
- Мы… - рванулся Бертран.
- Ступайте. Когда нужно будет, вас разбудят.
В комнатке, куда привели товарищей, накрыт стол с незатейливой едой. На деревянном блюде свежие лепешки, несколько ломтиков сыра, немного овощей.
- Простите за скудость угощения, - улыбнулся хозяин - но… вам предстоит работа, перед которой следует поститься.
- Мы не нарушим обычай. Дайте нам чистой воды.
Монах одобрительно наклонил голову. Взял с подоконника и поставил на стол кувшин с водой. Подвинул к нему поближе глиняные кружки.
Когда за ним закрылась дверь, путники взглянули друг на друга. От усталости ломило плечи и спину, но возбуждение не сулило скорого сна. Так им казалось. Однако оба сразу же провалились в сладостную темноту, лишь только головы их коснулись огромной мягкой, пахнущей душистыми травами подушки. Одной на двоих.
Их разбудили незадолго до полночи. Огромная луна в полном блеске висела низко над деревьями, плотной стеной окружившими лесную сторожку. Комната, где их принимала госпожа Маргеронна, совершенно преобразилась. На чисто вымытом деревянном полу очерчены три круга. Между внешними линиями магические знаки защиты. Во внутреннем круге невысокий алтарь, окруженный двенадцатью черными свечами. Четыре свечи по углам алтаря, и еще одна в центре. Рядом со свечами четыре чаши. В одной из них сухая темная земля, в другой вода, третья источает благовонный дымок, из четвертой струится голубоватое пламя. Свеча в центре окружена зелеными веточками магических растений.
Монах, уже облаченный в черный плащ, подал такие же плащи с капюшонами Бертрану и Пьеру.
- Вы готовы к работе? – прозвучал низкий глухой голос женщины.
- Готовы, - в один голос откликнулись мужчины. В правой руке каждого блеснул нож.
- Господин Бертран, вам надлежит призвать стихию Севера. Вам, господин Пьер – стихию Запада. Помните формулы призывания?
- Да, - снова единодушно ответили мужчины, наклоняя головы.
Женщина подняла руки и шагнула в круг. Почти одновременно с ней в круг вступили мужчины. Все четверо обернулись к центру круга спиной, каждый произнес слова, закрывающие доступ в магическую сферу, начертил в воздухе знак замка.
Бертран чуть вздрагивающим голосом воззвал к стихии Севера, ощутил знакомую тяжесть на лезвии ножа. Левую руку ощутимо притягивало к земле. Прозвучали заклинания остальных стихий. Бертран почувствовал, как плотно замкнулся круг за их спинами. Отгородил их от всего остального мира. Ярче вспыхнули свечи.
Маргеронна подошла к алтарю, набрала в ладони теплый воск из глубокой металлической чаши. Голос ее зазвучал распевно и ритмично на самых низких тонах, почти недоступных женскому голосу. Руки быстро и уверенно лепили из мягкого воска куклу. Продолжая напевать, женщина вынула из небольшого кожаного мешочка темную прядь волос, ловко закрепила их на голове куклы.
прядь волос, ловко закрепила их на голове куклы.
- Нарекаю тебя Жанной. Да будет так! – громко произнесла колдунья.
- Да будет так, - повторили мужчины.
Ярко вспыхнула стоящая в центре алтаря свеча.
Бертран внутренне сжался. Ему никто не сказал, что предстоит участвовать в ритуале инвольтации, то есть наведения порчи или проклятия. Почему их поставили в этот опасный тайный ритуал? Для усиления воздействия? Не может быть. Тогда зачем? Круговая порука! – догадался Бертран. Участие в таком ритуале связывает крепче, чем кровные узы. Но ведь он никогда в такой магической работе не участвовал! А Пьер? Бертран скосил глаза на товарища, но на скрытом тенью лице Пьера ничего прочесть не удалось.
Женщина, ведущая ритуал, продолжала тем временем свое дело. Заклинания, которые она читала нараспев, незнакомы Бертрану, но смысл их понятен. Затем колдунья взяла в руки привезенный Бертраном кинжал и возвысила голос:
- Жанна Шампанская, дочь Бланки Наваррской, королева Франции! Вина твоя доказана. Ты виновна в том, что научаешь своего супруга короля Франции Красивого обречь на гибель благородных рыцарей, монахов, несущих свет, помощь и просвещение народу Франции. Ты, которая должна заботиться о благе людей, заботишься только о своем благе, о своем обогащении. Ты несешь в мир зло. Зло должно быть наказано!
Далее последовала формула проклятия, и кинжал вонзился в грудь восковой куклы. Мужчины последовали ее примеру. Бертран робко коснулся ножом куклы. Метнулось пламя свечей.
Бертрану показалось, что потянуло прохладой. Он хотел оглянуться, но вспомнил, что делать этого нельзя. «Вошел кто-то? – мелькнула мысль, - или вышел? Но ведь все здесь, в кругу. В комнате больше никого не было!»
Ритуал подходил к концу. Женщина обессилено опустила руки. Ее пошатывало. Мужчины завершали работу. Отпустили стихии. Сняли защиту. Колдунья медленно опустилась на пол.
Все тело Бертрана била крупная дрожь. Он стискивал кулаки, чтобы унять эту дрожь, непонятно откуда взявшуюся в разогретом пламенем свечей душном, запертом помещении.
Вот и сейчас воспоминание вызвало озноб. Ледяной ветерок прошелся по его спине, больно покалывая острыми коготками напрягшиеся мускулы. Добрался до сердца, стиснул в холодных тисках. Заломило виски.
Перед глазами возникает стена огня. Мощное, ревущее под ветром пламя сконцентрировалось, превращаясь в пылающий костер. В пламени виднеется или, скорее, угадывается человеческая фигура, прикованная цепями к столбу. Ярко, выпукло выступило из пламени лицо, перекошенное смертной мукой. Белые, выжженные огнем глаза, черный обугленный рот. Рот кричит. Слова перемежаются кашлем от забивающего глотку дыма. Страшные слова. Слова проклятия всему королевскому роду. Бертран никогда не видел Жака де Моле, но сейчас он почему-то твердо знает: в пламени костра Великий Магистр. Только такого…
Нет! Такого не может быть!
ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ЛУННЫЙ
Сегодня выдался трудный день.
Заполошный какой-то.
Масса работы, и, в основном, пустой. Непродуктивной. Этого Светлана не любила больше всего.
«Девятнадцатый лунный, - улыбнулась она, прощаясь с сотрудниками, - чего же от него ждать?».
Но… все проходит, прошел и этот день. Зато сегодня выдали зарплату, и Светлана пообещала себе подарок. Можно зайти в книжный магазин и посмотреть новые книги. Обязательно что-нибудь интересное найдется.
Выскочившую из подъезда Светлану встретили холодные струи дождя. Откуда взялся? Вроде бы ничего не предвещало ухудшения погоды. «Переждать?» - подумала, отступая в неуютную, но спасительную темноту подъезда. «Не стоит», - решила она и резко шагнула навстречу дождю. Прохладные капли смочили лицо, волосы. Светлана улыбнулась. Она с детства любила гулять под дождем. «Как я забыла об этом? - удивилась она. - Да и для кожи полезно - напитается влагой».
Светлана решила не ждать общественный транспорт и пойти пешком. Шла привычной дорогой, где улицей, где темными дворами, сокращая себе путь.
Дождь словно смыл усталость. На сердце стало покойно, светло.
Вот и знакомая улица. Перейти на ту сторону – и магазин. А там и до дома недалеко.
Мимо неслись автомобили, разбрызгивая лужи. Дождевая вода взлетала веером. Сверкающие струи доставали до встречных машин, но, слава Богу, на тротуарах было пусто. Светлана улыбнулась. Странно! Почему, когда на улице дождь и слякоть, машины мчатся особенно быстро, как будто дождь падает на их водителей, а не на жмущихся к домам пешеходов?
О! Вот, кажется, попался сознательный водитель. Едущая навстречу машина притормозила. Светлана уже шагнула на мостовую, собираясь перебежать на другую сторону, но машина вдруг рванулась вперед. Светлана шарахнулась на тротуар, зацепилась каблуком за бордюр и с трудом удержала равновесие. «Не хватало еще шлепнуться!» - только и успела подумать.
Машина резко приняла вправо… и остановилась рядом с ней. Дверца водителя распахнулась.
Вышедшую из-за руля женщину Светлана узнала не сразу. Светлые, коротко стриженые волосы. Узкое холеное лицо без возраста. Не броский, но искусный макияж. Изящные очки в тонкой золотой оправе.
- Подождите! – женщина помахала Светлане рукой, быстро обходя машину спереди.
- Здравствуйте, - улыбнулась Светлана, узнав в женщине мать Лады, одной из самых молодых учениц Мастера, принятой в «орден» незадолго до ухода Светланы.
По поводу этой ученицы Светлана даже поспорила с Мастером.
Она считала, что Лада, студентка второго курса университета, еще слишком молода для серьезной работы в ордене. Мало подготовлена. Да и психическое состояние девушки казалось Светлане зыбким, ненадежным. Конечно, огромная тяга к «особым» знаниям Да, безусловно, хорошие способности, интуиция, но …
Ладу на прием к Мастеру привела мама.
Девушка пребывала в состоянии глубокой депрессии. Никакие лекарственные препараты не помогали. Лада стала плохо учиться. Долгими часами лежала на диване, отвернувшись к стене своей комнаты. Почти ничего не ела. Отец пробовал поговорить строго, но разговор только ухудшил состояние дочери. Лада срывалась в истерику, плакала, кричала, смеялась, грозила покончить с собой.
Мать устроила отцу жуткий скандал, обвинила его в полном отсутствии любви и интереса к дочери, в том, что он с головой уходит в дела своего банка, а дочь тем временем предоставлена сама себе.
Муж сопротивлялся, приводя «железные» доводы в виде подаренной на день рождения дочери новенькой спортивной «Хонды», путевок на горячие пляжи Турции, Испании, Канарских островов.
Супруга кричала и плакала, грозилась бросить мужа, новый дом, сытую, обеспеченную жизнь и уехать к матери, в смоленскую деревню.
Владельцу крупного частного банка, финансовому магнату Вячеславу Болотову слабо верилось в возможность такого самоотречения своей прекрасной половины, но состояние дочери действительно беспокоило. Презрев на некоторое время свои неотложные финансовые дела, Вячеслав Иванович Болотов кинулся к специалистам. Однако, как уже сказано, специалисты помогли мало.
Супруги посовещались и постановили обратиться к нетрадиционной медицине – к народным целителям.
Вот так и появилась Лада Болотова в жизни Мастера и, как следствие, в жизни Светланы. Хотя, благодарение Богу, Мастер не поручил ей опекать девушку, как поручал обычно новичков. Он занимался с нею сам.
Сам лечил и сам учил.
Девушка училась легко. Депрессия ее довольно быстро прошла. О причинах такого состояния девушка не распространялась, Светлана не спрашивала, а Мастер не говорил. Только из отдельных высказываний Лады Светлана кое-что поняла.
Случай был не банальный. Девушка стыдилась своих родителей, их благосостояния, насмешливых реплик сокурсниц и сокурсников, которых она никогда не приглашала в богатый дом после того единственного случая, еще на первом курсе, когда она позвала товарищей на день рождения.
Долгожданный праздник закончился для Лады слезами. Гости охотно ели экзотические блюда и пили дорогие вина, однако настоящего веселья не было. Хотя мать и отец, почтившие своим присутствием начало праздника, очень скоро деликатно удалились в свои комнаты на втором этаже, компания как-то не «раскручивалась». Не было привычных студенческих шуток и розыгрышей, танцевали вяло. Петь под аккомпанемент дорогого рояля, на котором играла Лада, и вовсе отказались.
Казалось, их угнетал богатый дом с вычурной мебелью, с огромными зеркалами в дорогих позолоченных рамах, с мраморной лестницей, ведущей из холла на верхние этажи, с переливами хрустальных люстр под высокими потолками, с живыми цветами, увивающими белоснежные колонны, отделяющие столовую от гостиной.
Гости разошлись рано, забыв пригласить Ладу на какую-то потрясающую тусовку в модной дискотеке, где ожидалось выступление популярного заезжего диск-жокея.
Лада замкнулась в своей комнате на ключ и долго рыдала, не отзываясь на настойчивый мамин зов.
С тех пор и ушла из ее жизни радость. Да так далеко и безнадежно, что родители всерьез опечалились состоянием дочери.
А потом …
Ну, потом все стало по-другому.
Девушка ожила. Снова хорошо училась. Только от своих однокурсников держалась в стороне. Сразу после лекций вскакивала и убегала. Они и не настаивали.
Да и Ладу теперь не интересовало, что они думают и говорят о ней. Ее полностью захватил другой мир. Мир, полный тайн и открытий, красочных медитаций, невероятных приключений духа.
Светлана понимала ее.
- Здравствуйте, Ирина, - повторила Светлана, шагнув навстречу женщине.
- Где моя дочь? – высокий резкий голос хлестнул по ушам, разом взорвав Светланин покой.
- Лада? – переспросила Светлана и смутилась.
Другой дочери у Ирины не было. Лада была единственным ребенком в семье. Других не имелось и не предвиделось.
- Я спрашиваю, где моя дочь? – женщина сорвалась на крик.
- Что случилось? – как можно мягче и ласковее спросила Светлана.
- Это вы мне скажите, что случилось! – набирал высоту и силу голос матери.
- Ирина …
- Я хочу знать! Я требую ответа!
На них уже оглядывались редкие прохожие, не успевшие укрыться от дождя, тем более, что дорогу на ту сторону улицы им преграждал шикарный серебристый Лексус, стоящий у тротуара прямо на залитых водой полосах пешеходного перехода, а дальше, там, где машину можно было обойти – огромная лужа.
- Простите, Ирина, я не понимаю…
- Я хочу знать, где моя дочь? Что вы с ней сделали?
- Что я могла сделать с вашей дочерью? – Светлана начинала раздражаться.
Больше всего в жизни она не любила непонятные ситуации и направленные не по адресу вопросы.
- Что вы могли с ней сделать?! Да все, что угодно!
- Вашу дочь я очень давно не видела … подождите…уже месяцев… - засомневалась Светлана, быстро перебирая в памяти последние месяцы и пытаясь вспомнить, когда в последний раз встречалась с Ладой. - А что произошло?
- Я не знаю, что произошло. Это вы мне должны объяснить, что с ней произошло!
- Подождите, Ирина, постарайтесь успокоиться, - Светлана все еще пыталась
сдержать раздражение и пробиться к сознанию разъяренной женщины, - так ведь мы ни к чему не придем. Попробуйте объяснить мне как-то понятнее. Я не видела вашу дочь уже несколько месяцев. Да, с января, наверное. Нет, не так. Я случайно встретила ее в субботу вечером, она спешила на ночной ритуал. Вы, наверное, знаете…
- Будьте вы прокляты со всеми вашими ритуалами! Где моя дочь?!
Женщина подступила к Светлане вплотную, казалось, еще миг, и она бросится на нее с кулаками.
- Если вы сейчас же не объясните мне, в чем дело, я просто уйду, - Светлана послала в свой голос весь металл, на который была способна, - и разбирайтесь со своими проблемами сами. В конце концов, это ваши проблемы, а не мои.
- Сейчас они станут ваш-ш-шими, - по-змеиному прошипела женщина, оглядываясь по сторонам, - пусть с вами милиция разбирается…
Светлана тоже огляделась. Вмешательство милиции ее не волновало, хотя, в общем-то, и ничего приятного оно не сулило. Но, конечно же, присутствие милиции на спокойной, к тому же залитой дождем улице, представлялось весьма проблематичным, и Светлана, вздохнув, повернулась, чтобы уйти.
Хотя…оставить женщину, которая явно не в себе…Что-то же произошло такое, что заставило мать не просто волноваться, а буквально сходить с ума. Наверное, все не так просто. Светлана еще раз вздохнула и снова повернулась к Ирине.
- Ирина, - жестко произнесла она, собрав себя в кулак и опуская на голову и плечи женщины мощный поток голубого света, - придите в себя. Я действительно ничего не знаю, для меня ваши слова лишены какого-либо смысла. Я только вижу вашу растерянность, ваше горе, ваш страх. Но я не знаю их причины.
Голос Светланы звучал четко, напористо. Она буквально вколачивала в сознание дрожащей от возбуждения матери каждое слово.
Ирина обмякла. Опустились плечи. Поникла голова. Рука потянулась к залитым водою очкам, сняла их. Лицо ее как-то поплыло вниз. Глаза, не скрываемые острым блеском очков, смотрели растерянно и жалко.
Светлана обняла женщину за плечи.
- Давайте сядем в машину и поговорим. Мы обе промокли …
- Да, наверное… конечно… - бормотала Ирина, отворачивая от Светланы лицо.
Плечи ее начали мелко вздрагивать. Женщина всхлипнула. Светланино сердце пронзила острая жалость.
- Плохо! Совсем плохо, - сказала она себе.
- Плохо, - эхом отозвалась Ирина.
Светлана открыла дверцу машины, помогла женщине сесть. Потом быстро перебежала на другую сторону и забралась на место водителя. Ключи болтались в гнезде зажигания. Светлана уже протянула к ним руку и вдруг услышала, что двигатель работает. Мягко выжала сцепление, нажала на газ. Машина прыгнула вперед.
Светлана чертыхнулась, не успев даже укорить себя за это. Машину такой марки ей не приходилось водить, перебрала газу. Или сцепление резко сбросила. Неважно, теперь нужно где-то остановиться в нормальном месте. Вот сюда. Под арку. Во двор. Здесь им никто не помешает.
Окна в машине мгновенно запотели. Светлана поискала ручку, чтобы опустить боковое стекло. Не нашла. «Наверное, автомат» - подумала она, но не стала дергать Ирину по этому поводу. Просто приоткрыла дверцу. Пахнуло свежестью и влагой. Темный двор буквально истекал водой. Пенящиеся потоки хлестали из водосточных труб, заливая палисадники с поникшими осенними цветами и пешеходные дорожки. Вода частой капелью срывалась с листьев старых лип и тополей. Тонкие косые струйки образовали непроницаемый занавес, чуть поблескивающий в приглушенном свете, льющемся из окон домов. Ни живой души. Только неясный монотонный шум.
- Теперь объясните мне, пожалуйста, что вас так взволновало? – повернулась Светлана к замершей в углу женщине.
Та медленно, словно с трудом, повернула залитое дождем или слезами лицо.
- Лада пропала, - глухим безжизненным голосом произнесла Ирина.
- Как пропала? Когда?
- Еще в субботу.
- Погодите. В субботу я видела ее! Около пяти часов вечера. Мы встретились в универсаме. Она поинтересовалась моим здоровьем, сказала, что спешит, что у них ночной ритуал. Но в воскресенье утром она должна была вернуться.
- Не знаю. Домой она не пришла.
- И…вы больше ничего не знаете?
- Я звонила ей на мобильник.
- Когда?
- В воскресенье. В половине одиннадцатого.
- И что?
- Она ответила, что едет домой.
- А потом?
- Я ждала ее. Мужа не было дома.
- Где он был?
- Какая-то презентация…
- Вы звонили ему?
- Я пыталась, но телефон у него был отключен.
Ирина всхлипнула и закрыла лицо руками.
Светлана помолчала.
- А дальше … Что было дальше?
- Потом приехал муж.
- Вы звонили Мастеру?
- Мы не знаем его телефона. Не знаем, где он живет.
Светлана вспомнила, что номер телефона Мастера известен только ей и еще двум членам ордена. Да и то, звонить им не разрешалось. Разве что при чрезвычайных обстоятельствах. Но такие обстоятельства как-то не случались, и телефоном не пользовался никто. А адрес его… Светлана сомневалась, можно ли найти этот адрес даже через адресное бюро.
- Но вы ведь могли прийти в понедельник к нему на прием?
- Я хотела. Муж не пустил.
- Как не пустил? – удивилась Светлана. – Сам пошел?
- Нет, сам тоже не ходил.
- Хорошо. А милиция? Вы в милицию обращались?
Ирина попыталась глотнуть воздуха и ответить. Но из горла вырвался только какой-то не артикулированный сдавленный звук.
Светлана испугалась. Повернулась к женщине, схватила за плечи.
- Ирина! Ирина! Расслабьтесь. Все будет хорошо. Все придет в норму. Только держитесь. Ваша дочь жива, здорова. Я ее слышу.
Светлана лгала. Она не успела настроиться на волну Лады. Но сейчас ей некогда было сделать это. Нужно привести в чувство ее мать.
- Да? Вы слышите ее? – встрепенулась Ирина. – Где она?
- Подождите, я пока не могу сказать, где она находится. Но она жива, я точно знаю.
Да, теперь Светлана действительно знала, что Лада жива. Теперь она и вправду ее слышала. Больше того, она видела место, в котором находилась Лада. Но это место ни с чем не ассоциировалось для Светланы. То, что она видела, было очень странным.
- Она найдется? – в голосе проскользнула слабенькая нотка надежды.
- Ирина, давайте договоримся: Лада жива, здорова и обязательно вернется домой. Как скоро это будет? Пока не знаю. Но думаю, чем больше вы мне расскажете, тем легче будет это понять. И что-то предпринять.
- Хорошо. Да. Хорошо. Конечно. Хорошо.
Женщина кивала головой, повторяя одни и те же слова.
На сердце Светланы как-то посветлело. Теперь она могла спокойно расспросить Ирину.
- Вы не ответили мне, обращались ли вы в милицию?
- Нет…нет.
- Почему? – не позволила себе удивиться Светлана.
- Вячеслав Иванович не разрешил.
- Не разрешил? Почему же?
- Не знаю…
Голос Ирины дрогнул. Светлана побоялась, что она снова начнет плакать, и тогда добиться вразумительных ответов будет трудно.
- Чем он это мотивировал? Как объяснил? – мягко настаивала Светлана.
- Он сказал, что сам разберется. У него охрана хорошая.
- А как вы думаете, - Светлана искала слова, которые не испугали бы или не обидели мать, - как вам показалось – может, отец что-то знает?
- Славик? – удивилась Ирина.
- Да, Вячеслав Иванович.
- Но… но как же … - Ирина взглянула на Светлану удивленно расширившимися глазами.
Светлана поняла, что такая мысль Ирине и в голову не приходила. Как же она объясняла себе нежелание мужа придавать дело огласке, обращаться в официальные органы? Ах, да. Конечно. У него в охране высококлассные специалисты. Бывшие работники правоохранительных органов. При их опыте и папиных деньгах они действительно могут сделать больше и быстрее, чем милиция.
- Если бы Слава что-то знал, он бы мне сказал, - медленно и неуверенно проговорила Ирина, - хотя…
- Вот именно, хотя… – подтвердила Светлана и замолчала, вслушиваясь в себя, в свои ощущения.
Металл…так звучит металл…машина? … нет, много металла… очень много металла…что это?.. какая-то металлическая глыба…
- Светлана! – тихо позвала сидящая рядом женщина. Легонько тронула за локоть.
Светлана подняла ладонь отстраняющим жестом. Не надо сейчас ее трогать. Не надо…
Вдруг в ноздри ворвался знакомый запах. Вода! «Конечно, - осадила себя Светлана, - дождь идет». Нет, не дождь. У дождя совсем другой запах. Этот запах йодистый, солоноватый… Море! – понимает Светлана. Морская вода!
- Ирина!
- Да! – нетерпеливо вскинулась соседка.
- Я, право, не знаю… я увидела…не знаю, насколько это правильно…
- Говорите же, говорите, - торопила Ирина, не замечая, что дергает Светлану за рукав мокрой куртки.
- Мне кажется, Лада на судне.
- На чем?!
- На судне. В море.
- В море?!
- Да, на воде. Но судно не движется.
- Смотрите! Светланочка, смотрите еще! Пожалуйста, - громким шепотом молила Ирина.
- Я вижу… да, это судно…судно…
Светлана стремительно проваливалась в темноту. Усилием воли она пыталась удержать на внутреннем экране неясный силуэт, но ее тянуло дальше, глубже…
***
8.ЧЕГО ОН ЖДЕТ? ЧТО ЖДЕТ ЕГО?
- Зачем ты приволок эту падаль?
- Эта «падаль» слишком много знает.
- Все, что он знал, он уже выболтал отцам инквизиции.
- Нет. Далеко не все.
Два голоса настойчиво стучатся в голову Бертрана. Один хриплый, грубый, простуженный ночными караулами и содранный громкими командами на открытом воздухе. Второй – глубокий, мягкий, с бархатными переливами. Голос певца – менестреля. Или священника. Хриплый голос подрагивает презрением, мягкий струит понимание и сострадание. Может, Бертран все придумал? И это внутри него спорят два голоса? Чужие, незнакомые и странно знакомые. Где он слышал эти голоса?
- Он рассказал, все что знал, - продолжает хриплый голос. - Щенок. Сопляк!
- Он знал немного, - тихо оппонирует бархатистый баритон.
- Немного? Слишком много! Как можно было доверить письмо такому юнцу?! Он рассказал все, о чем было написано в письме, адресованном Великому Магистру.
- Он рассказал под пытками.
- Этого следовало ожидать. Пьер де Каманаж умер, не сказав ни слова. Он был настоящим мужчиной. Воином.
- Бертран прошел все степени посвящения. Он тоже был готов принять
мученическую смерть, - в мягком голосе позвякивают острые металлические тона. - Однако… знать и молчать…
Голос становится тише и умолкает.
«Знать и молчать!» - вспыхивают огненные искры в голове Бертрана.
- Что ты сказал? Я не расслышал, - погромыхивает хриплый голос.
- Самое трудное – знать и молчать, - вздыхает тот, кому принадлежит голос менестреля. Или священника.
- Это точно. Лучше вообще ничего не знать, тогда ничего и не выболтаешь.
- В застенках инквизиции говорят всё – что было и чего не было, что видели и чего не видели, что знают и чего не знают.
- Но потом можно отказаться от своих слов! Ведь они были вырваны под пыткой?
- Какой смысл? Relaps – повторно впавший в ересь. Так зовут «отказников». Что ждет такого человека? Костер. Ауто да фе!
- Ауто да фе! Огненное зрелище.
Театрализованное ритуальное действо.
Публичное оглашение приговора Святой Инквизиции и публичное его исполнение. Страшный приговор, ужасная казнь. Еще никто не знает, что в скором будущем ритуальные костры запылают по всей Европе и перекинутся даже за океан – в Америку. «Охота на ведьм» закончится только в конце 18 столетия, унеся многие тысячи человеческих жизней во славу Христову.
Церковь оправдает действия Святой Инквизиции цитатой из Евангелия «… Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают» (Ин 15:4.6).
Голоса умолкают. Только в сознании Бертрана продолжает биться короткая мысль «Ауто да фе!. Ауто да фе! Ауто да фе!».
- Почему Великий Магистр не хочет защищаться? Почему не разрешает выступить на защиту Ордена ни командору Понсару де Жизи, ни шестистам рыцарям, готовым встать на Божий Суд? Почему? Чего он ждет?
- Чего он ждет? – грустно повторяет мягкий глубокий голос, - ах, дорогой друг, этого не знает никто.
Новая мысль поселяется в гудящей набатным колоколом голове Бертрана. «Чего он ждет? Чего он ждет? Чего он ждет?». И вдруг ответ вспыхивает в гулкой темноте, как ярко синяя молния в черной грозовой ночи. Бертран знает, чего ждет Великий Магистр. Он ждет результата магических действий, которые изменят картину мира, изменят судьбу страны и судьбу всего Ордена тамплиеров.
***
5. ДОЖДЬ.
Легкие прохладные брызги приятно студят горячие щеки. Равномерный однообразный шум убаюкивает, увлекает в теплую дрему.
«Что это со мной?» - Светлана рывком выбирается из своего видения или сна. Рядом почти неслышно дышит притихшая женщина.
Ждет.
Светлана всем телом ощущает ее ожидание.
Ее напряженность.
Тревогу.
Всем телом поворачивается к Ирине.
- Что? Что вы увидели? – дрожит, трепещет голос матери.
- Не знаю...что-то непонятное...
- Ладушка? – выдыхает женщина.
- Нет, нет, не волнуйтесь. Все хорошо. С Ладой все хорошо, - бормотала Светлана, лихорадочно соображая, как долго она «отсутствовала». Вроде бы недолго. Иначе Ирина давно бы ее «выдернула». Ладно, разберемся позже. Сейчас нужно думать о другом.
- Ирина!
- Да! - женщина смотрит с ожиданием и надеждой. – Вы что-то еще увидели?
- Нет, больше ничего...
- Что же делать? Что нам теперь делать?
- Поехали! – решает Светлана. – Вы как? Сможете вести? Я с вашей машиной не очень...
- Да, да, конечно, - торопится Ирина, - вы только говорите, куда ехать.
- Куда ехать? В милицию.
- Нет! Я не могу. Я не могу! Что я Славику скажу? Он не разрешил. Поедем туда, где Лада. Туда, где сейчас Лада!
- Ирина, я ведь не знаю, где находится Лада. Я сказала вам о том, что увидела, почувствовала... Судно ... Где оно? Где его искать? Впрочем ... Пожалуй, вы правы. Милиция не поможет. Да и не поверит. Что я им скажу?
Светлана почему-то знала, что нужно спешить. Чувствовала, что с Ладой вовсе не так хорошо, как она пыталась втолковать матери.
Что же делать? Господи, что делать?
- Ладно, Ирина, звоните мужу.
- Да? Ну, да, конечно, - обрадовано засуетилась Ирина, - я сейчас.
Женщина перегнулась через спинку сиденья, торопливо водила рукой по холодной коже обивки.
- Телефон? – спросила Светлана.
- Да. Сумка. Где же моя сумка?
Светлана наклонилась, пошарила рукой по ковровому покрытию пола.
- Возьмите! – протянула хозяйке блеснувшую лаком и металлическими украшениями сумочку.
Ирина раскрыла мобильный телефон, зеленоватый свет дисплея осветил ее напряженное лицо. Нервно тыкала пальцами с невероятно длинными сверкающими ногтями в клавиши. Что-то не получалось.
- Не спешите, Ирина.
- Что?
- Вдохните глубже. Хорошо. Теперь выдох, и начните сначала.
Слабая улыбка тронула губы женщины.
- Славик! Славик, ты где?
...
- Я в машине!
...
- Я? Сижу... со Светланой. Она..
...
- Ну... которая ... которая у Мастера ...
Светлана вдруг явственно ощутила удар в спину. Удар сильный, но не болезненный. Словно тугая морская волна настигла выходящую на берег женщину.
«Мастер!» - вспыхнуло в голове. «Почему удар? Сдвигает точку сборки? Зачем?»
Мысли запрыгали, заспешили. Нестройно, заполошно, опережая друг друга.
Мастер умел пользоваться одним из методов Дона Хуана, описанным Кастанедой. Этот метод позволял одним движением, одним ударом в известную учителю точку вывести ученика на другой уровень восприятия. Но только при непосредственном контакте. Неужели он может делать это и на расстоянии? Но зачем?
Светлана чуть было не раскрылась по привычке, чтобы позволить Мастеру связаться с ней телепатически. Раньше они часто так делали. Мастер мог вызвать ее в любое время, попросить прийти, передать срочную информацию. Для этого ему не нужен был телефон. Сигнал вызова Светлана ощущала слабым покалыванием в правом виске. Посылала в ответ синий силовой луч, сообщающий о готовности к контакту с ним. Приказ Мастера приходил ясной уверенной мыслью. Только дважды за все время обучения в ордене Светлана ошиблась. Да и то не очень. Воспринятое задание только слегка исказилось, но эффект получился странным.
И только однажды Светлана не услышала вызова. И не ответила на него. Когда серьезно заболела мама. Забота о матери, стремление помочь ей полностью поглотили тогда Светланино внимание. Но наказание было строгим. Мастер на месяц отстранил Светлану от участия в работе.
Сейчас Светлана вдруг поняла, что открываться нельзя, нельзя отвечать.
Почему? Этого она пока не знала. Мысли все еще вертелись в голове, а тренированное тело уже строило глухую защиту, уходя в ослепительный свет, доступа в который не было никому.
- Я не знаю, где мы стоим, - доносился до Светланы взволнованный голос. - Я сейчас спрошу.
- Ирина! Попросите мужа подъехать к супермаркету, - поняла ситуацию Светлана и назвала ближайший ориентир. - И пусть никому не говорит, куда едет! И вообще ничего не говорит! Пожалуйста!
Ирина удивленно взглянула на нее, но послушно передала мужу Светланины слова.
- Поехали!
Светлана откинулась на спинку сиденья.
***
9.ЗАПАДНЫЙ ДОНЖОН
Гулко, напряженно, на пределе сил, колотится сердце. Кровь бухает в висках ударами замкового колокола, созывающего на пожар. На пожар или... Да, так сзывает колокол на встречу с врагом. Мощные удары сотрясают прозрачный воздух, далеко разносятся над тенистыми долинами, отражаются от гор, возвращаясь набатным эхом. Вся Окситания слышит их. Слышит и знает – время готовиться к бою.
Бертран понимает - пришла беда. Но разве можно слышать большой колокол здесь, в каменной келье, в глубине замкового подвала, высеченного в сплошной скале? Это сердце. Да, сердце юноши знает, что там, наверху, мечутся люди, пристегивают мечи к поясам, спешат на башни и стены, готовят метательные камни. Готовят отпор врагу.
Он должен быть там, с ними! Бертран с трудом встает на дрожащие ноги и понимает, что это бесполезно.
Он заперт. В подвале западного донжона. Выхода отсюда нет.
Кричать?
Стучать в дверь?
Кто услышит?
Кто придет?
Бертран опускается на солому. Бессильно падают руки. Сознание раскручивается извилистой лесной тропой, на которой он видит себя, качающегося в седле. Потом все исчезает, чтобы появиться снова на короткое время. Он теряет сознание? Как же он держится на лошади? Просто впадает в забытье?
***
11. БОЛОТОВ
Серебристый автомобиль мягко свернул с опустевшей улицы на такую же пустую, неприютную в косых струях дождя площадь. Прижался к обочине. Замер.
Обе женщины в теплом салоне молчали. Ждали.
Светлана незаметно для себя вышла из своего прошлого и теперь поглядывала по сторонам, словно никуда и не уходила. Только дышала чуть тяжелее обычного.
Откуда подъедет Вячеслав, когда?
Ожидание становилось нестерпимым. Светлана уже хотела предпринять какие-то меры, хотя бы посмотреть, где находится Болотов, как вдруг ослепительным светом полыхнуло зеркало заднего вида. Фары приближающейся машины.
Женщины, как будто подчиняясь единому приказу, синхронно распахнули каждая свою дверь и выскочили из салона.
Несущийся к ним автомобиль пронзительно взвизгнул тормозами и замер в нескольких сантиметрах от бампера серебристого Лексуса.
- Славик! – Ирина кинулась к торопливо и неловко выбирающемуся из кабины крупному коренастому мужчине.
Мужчина отстранил жену и стремительно двинулся к Светлане.
Ей даже отступить некуда было – за спиной распахнутая дверца машины.
Болотов схватил ее за плечи, притянул почти к самому своему лицу и яростно прошипел:
- Что вы еще хотите? Что вам нужно от моей жены?
- Уберите руки, - Светлана смотрела прямо в сузившиеся зрачки разъяренного мужчины.
- Я вас спрашиваю, что вам…
- Уберите руки, - спокойно повторила она, - иначе никакого разговора просто не будет.
- Хватит разговоров! Я сыт по горло вашими разговорами!
- Мы с вами еще не говорили.
- Зато я говорил с вашим шефом! С Мастером, или как вы там его называете!
Светлана вспомнила. Вдруг явственно услышала высокий, раздраженный голос с надменными нотками. Голос, привыкший повелевать. Она не слышала слов, но тембр голоса запомнился хорошо. Этот голос звучал в квартире Мастера, когда она стояла за дверью, на лестничной площадке, и впервые не могла в эту дверь войти. Это тогда, глядя на звездное небо, она вдруг ощутила острое одиночество и шестым, седьмым или еще каким-то чувством поняла, что ей придется уйти из «круга». Поняла, но не поверила. Прогнала эту мысль, это ощущение. И вот теперь…
- Мастер давно уже мне не шеф. Если вам угодно так его именовать.
- Не понял!
- Повторяю. Я здесь не от имени Мастера, а по просьбе вашей жены.
Болотов опустил руки.
- Что это значит?
Ирина уже спешила на выручку.
- Славик, это я … я попросила Светлану. Я увидела ее на улице и спросила, не знает ли она, что с нашей Ладой, - торопливо объясняла Ирина.
- И что?
- Славик, она знает!
- Вот как! – Болтов снова надвинулся на Светлану.
- Вячеслав Иванович, - вы можете нас выслушать спокойно? Постарайтесь, пожалуйста, - настойчиво проговорила Светлана.
- Что вы можете мне еще сказать? – зарычал мужчина, сжимая кулаки и потрясая ими перед Светланиным лицом.
- Славик, подожди, Славик, - суетилась Ирина, пытаясь привлечь внимание супруга.
- Давайте по порядку, - предложила Светлана. – Я знаю, со слов вашей жены, что исчезла Лада. Ее нет дома уже четыре дня. Я давно не общаюсь с Мастером и с его окружением, поэтому не знаю, что происходит в ордене. Я попыталась посмотреть, что происходит с вашей дочерью. То, что я увидела, выглядит очень странно.
- Что с ней? Она жива?
- Да, она жива. Хотя… мне показалось, что она не очень хорошо себя чувствует.
- Доченька! – встрепенулась Ирина. – Вы мне не сказали…
- Подожди! – прикрикнул на супругу финансист. – Где она?
- Вот в этом-то и закавыка, - пробормотала Светлана.
Помолчала, всем телом ощущая напряжение родителей, и добавила громче и отчетливее:
- Давайте отъедем отсюда. Что-то мне неспокойно. Где мы можем поговорить?
- В моем банке. Здесь рядом.
- Нет, не хотелось бы. А другого места вы не могли бы предложить? Тогда давайте просто отъедем и поговорим в машине.
- Подождите, - буркнул Болотов, - вынимая телефон.
Быстро набрал номер, скомандовал:
- Мы сейчас подъедем, встретишь у черного хода. Понял меня?
Очевидно тот, к кому обращался банкир, все понял.
Болотов велел женщинам сесть в Иринин автомобиль и двигаться вслед за его машиной.
Светлана не спрашивала, куда они едут, да Ирина, возможно, и не знала. Она старательно вела автомобиль, не отвлекаясь разговорами.
Машины синхронно, как в связке, пролетели несколько кварталов, благо улицы почти пусты. Проскочили мост, свернули направо. Впереди сверкали и переливались огни ночного клуба. Передняя машина вдруг сбросила скорость, Светлана даже подобралась вся – показалось, что Ирина не успеет затормозить, - но женщина за рулем оказалась на высоте. Оба автомобиля плавно свернули за угол и остановились в полутемном переулке позади казино.
От решетчатых ворот, в слабом желтом свете одинокого фонаря, к ним бежал высокий крупный мужчина, на ходу запихивая в карман мобильный телефон.
Или что-то другое?
Болотов первым выскочил из машины, что-то сказал подбежавшему мужчине и махнул женщинам рукой.
Светлана уже стояла в мокрой темноте, чутко вслушиваясь в окружающее, привыкая к почти полному отсутствию света.
Ирина хлопнула дверцей, щелкнула клавишей пульта, закрывая машину.
От коренастой фигуры ее супруга била физически ощутимая волна раздражения. Он резко повернулся и, не дожидаясь женщин, двинулся вслед за удалявшимся мужчиной. Ирина поспешила за ним. Светлана смешно вытянула губы трубочкой и подняла брови, как делала часто, когда что-то удивляло ее, потом улыбнулась и зашагала через залитый водою двор, аккуратно выбирая кажущиеся ей более сухими (вернее, менее мокрыми) места.
На невысоком крыльце нетерпеливо переминался банкир. Не дожидаясь, пока подойдут женщины, он исчез в тускло осветившемся проеме двери, из которой пахнуло теплым воздухом, насквозь пропитанным запахами горелого масла, жареного лука и какой-то чистяще - моющей химии.
На правой стороне узкого коридора распахнулась дверь.
Ирина вошла в нее, Светлана чуть задержалась на пороге, осматривая небольшую комнату с темно-коричневым ковром на полу, двумя мягкими креслами, обтянутыми кожей цветом чуть светлее ковра, с трехрожковым золотистым торшером у блестящего письменного стола. Кроме торшера, комната освещалась верхним светом, мягко струящимся из-под бежевого натяжного потолка с желто-коричневым блестящим озерцом в дальнем углу. В этом же углу мигал черно-белый экран монитора, на котором Светлана из-за непривычного ракурса (как-то сверху и сбоку) не сразу рассмотрела игорный зал, колесо рулетки, обнаженные плечи женщин, которых за столом почему-то было больше, чем темных пиджачных плеч мужчин.
Болотов уже сидел за столом, положив на его блестящую пустую поверхность крупные мужицкие руки, как бы существующие отдельно от белоснежных манжет с крупными сверкающими синими камнями в запонках.
За левым плечом банкира стоял в свободной позе встречавший их мужчина. В другое время Светлана полюбовалась бы широкими плечами, тонкой талией, узкими бедрами мужчины, плотно затянутыми в кожаные брюки. Хорошо посаженной головой. Серыми холодными глазами. Крупным лицом, не красивым, но каким-то очень мужским. Или мужественным? Но сейчас ей было не до того и, подождав так и не поступившего от Болотова приглашения присесть, она прошла вперед, опустилась в неожиданную глубину кожаного кресла.
Закрыла глаза.
***
Боль. Все затмевающая боль во всем теле. Эта боль мутит его рассудок. Заставляет забыть, где он, что с ним.
Все спуталось, смешалось в его жизни. Долгая дорога в замок Великого Магистра. Ожидание приема. Подвал инквизиции. Почему? Ведь инквизиция – враг тамплиеров. Их выкрали? Кто-то предал? А как попал он из подвала инквизиции в подвал родного Монсегюра? И эта длинная. Бесконечная. Извилистая дорога в лесу. Что это было?
Лес у Каркассона? Лес, в котором катары прячут от врагов свои сокровища.
Сердце начинает стучать еще громче. Еще отчаянней.
Бертран пытается прогнать навязчивые мысли. Не до них! Сейчас он должен быть там, наверху. Там враги готовятся к штурму замка. Там встают на бой его защитники.
Как вырваться отсюда?
И чудом кажется Бертрану тихий лязг отодвигаемых засовов.
Напряженное ожидание.
Показалось?
Дверь тихо открывается.
Темная фигура проскальзывает внутрь. Знакомая фигура монаха – горбуна.
- Альбан? Это ты, Альбан? Ты пришел выпустить меня?
- Я принес тебе поесть. И немного вина.
- Я не хочу есть, я хочу наверх! Я должен быть там!
- Увы, это невозможно, - с горечью шепчет горбун.
- Невозможно? Но почему? Что происходит?
Бертран готов задать старому учителю все вопросы, которые мечутся в его голове, только не знает, с чего начать.
- Как я попал сюда? – с болью выталкивает он первый вопрос, на котором ему
удается остановиться.
- Тебя привез начальник гарнизона. Мы получили сообщение от наших постов, о том, что к Каркассонскому лесу движется отряд королевских войск. Рамон де Мерль выехал сам во главе наших рыцарей. Он встретил королевский отряд недалеко от Фуа. Устроил засаду. Отряд был невелик. Трое монахов-доминиканцев попытались сразу сбежать. Королевские рыцари и солдаты сражались отчаянно. Но… ты же знаешь нашего начальника гарнизона. Мало в Окситании, да и во всей Франции рыцарей, которые могли бы ему противостоять. Одному Богу известно, как ты не погиб в сече.
Горбун умолк.
- Не погиб в сече … - бессмысленно повторяет Бертран.
- Ты что, действительно ничего не помнишь? – удивленно спрашивает учитель.
- Да. Я не помню. Помню дорогу в лесу. Помню, как пытали. Как… - голос Бертрана вздрагивает болью, - как умер Пьер де Каманж.
На несколько секунд воцаряется молчание.
- Дальше не помню.
Бертран поднимает на монаха виноватые глаза.
Альбан долго и пристально смотрит своими черными, горячими, глубокими глазами в расширившиеся зрачки переполненных болью глаз Бертрана. Медленно качает головой.
- Мне нужно идти, - спохватывается монах, - ты ешь, ты должен восстанавливать силы. Ты совсем ослабел.
Что-то в голосе учителя настораживает Бертрана, отзывается в сердце щемящей ноткой жалости. Что он сказал? Нужно восстанавливать силы? А дальше что? Больше он ничего не сказал. Послышалось? Или почудилось? Или просто как-то стало понятным, что силы Бертрану уже ни к чему?
Когда Бертран приходит в себя, дверь снова заперта. Был монах или не был? Или снова почудилось? Нет! Был! Вот же в чистой тряпице хлеб и мясо. И фляга с вином. Бертран вдруг чувствует, как он голоден.
Молодое тело, израненное, избитое, измученное, отчаянно хочет жить.
***
Явственный звук захлопнувшейся двери и острая боль в сердце выбросили Светлану в комнату, где все выдержано в коричнево-бежевых тонах, где мерцает в углу экран монитора, на котором мелькают кадры, снимаемые скрытой камерой, где за большим пустынно-блестящим столом сидит крупный мужчина с тяжелыми крестьянскими руками в ослепительно белых манжетах дорогой рубашки.
Это они, эти руки, гулко хлопнули по столу, возвращая Светлану из далекого прошлого.
Светлана мельком взглянула в монитор. Судя по тому, что картинка почти не изменилась, она отсутствовала совсем недолго. А увиделось так много?!
- Я вас слушаю, Светлана …не знаю отчества, - прогудел, по-бычьи наклоняя голову, сидящий за столом банкир.
- Сергеевна, - подсказала Ирина каким-то задушенным голосом и прокашлялась.
Светлана вздохнула.
- Я немногое могу сказать. Она жива, и это главное.
- Где она?
- То, что я видела, это … маленькое тесное помещение…и вокруг много металла и много воды. Я не уловила…не почувствовала движения…- колебалась Светлана, - словом, мне кажется, что она судне….
Светлана вскинула глаза, уперлась взглядом в глубоко посаженные хмурые глаза Болотова, стараясь передать ему виденную ею картину.
Банкир еще больше сгорбил плечи, втянул голову еще глубже в несуществующую шею и кинул косой взгляд в сторону стоящего рядом мужчины. Тот наклонился, заглядывая в глаза босса. Что-то пробежало, промелькнуло между их глазами.
Мужчина выпрямился. Медленно, задумчиво кивнул головой.
- Думаешь? – повернулся к нему Болотов.
- Маловероятно, но …
- Да, маловероятно, но!
- Там же наша охрана …
- Охра-ана! – презрительно передразнил банкир, выпрямляя плечи и разводя руками.
- Вячеслав Иванович! Не может быть!
Светлана развела руки похожим жестом и глубоко вздохнула.
Две пары глаз смотрели на нее с напряженным вниманием. Ирининых глаз она не видела, но чувствовала на своей щеке прикосновение ее взгляда.
И вдруг в ее грудь ворвалась тугая волна тянущей боли. Светлана поморщилась.
«Лада!» - поняла она, автоматически бросая из солнечного сплетения золотистый луч помощи.
– Все хорошо, девочка, все хорошо. Все будет хорошо. Держись, маленькая, держись.
- Что вы там шепчете? – подозрительно спросил Болотов, нервно покусывая толстую нижнюю губу.
- Я слышу Ладу, - почти неслышно промолвила она, стараясь не нарушить, не разорвать установившийся с девушкой хрупкий контакт.
- Где? – рявкнул банкир, приподнимаясь на согнутых в локтях руках и нависая над блестящей поверхностью стола.
- Подождите… Да подождите же! - крикнула Светлана и поняла, что тоненькая ниточка, протянувшаяся между нею и пропавшей девушкой, лопнула с противным тонким звоном.
- Что? – Болотов еще больше наклонился над столом.
- Ничего! Ничего не вижу, - вздохнула Светлана, устало откидываясь на спинку кресла.
- Славик! – звякнул набрякший слезами Иринин голос.
- Серега! Ехать надо.
Болотов тяжело поднялся из-за стола.
- Может, позвонить? – Серега нагнулся, доставая откуда-то из-под стола блестящий телефонный аппарат.
- Я сам.
Банкир потянулся к трубке телефона.
- Сядь, не мельтеши! – прикрикнул на Ирину, нервно мечущуюся по кабинету.
Медленно и тщательно набрал по памяти номер. Долго слушал гудки, отведя в сторону от уха телефонную трубку. Сергей, не сводивший глаз с босса, нажал на рычаг, повинуясь только ему слышному приказу. Болотов повторил вызов. И снова из трубки доносились безответные гудки вызова.
- Охра-ана, - протянул Болотов, набирая еще один номер.
- Пост охраны порта, - отозвалась трубка недовольным мужским голосом.
- Болотов, - буркнул банкир в трубку, - где там мои?
- Были на месте, Вячеслав Иванович, - густой мужской голос быстро терял грубые недовольные нотки и приобретал подобострастно бархатистое звучание.
- Когда ты их видел?
- Как сменялись. Володька со своими Ленчика сменил. Ленчик еще в дежурку зашел, у меня газету спрашивал.
- А потом?
- Ну-у… - протянул голос в трубке, - больше я их не видел.
- Давай, сбегай, посмотри! Я им …
- А как же…Вячеслав Иванович, - заторопился голос, - как же я ворота оставлю? Я ж …Вячеслав Иванович…
- Ладно! - рявкнул банкир, - сиди! Я сейчас буду.
Болотов со злостью швырнул трубку на рычаг. Рванул на себя ящик стола, вынул изящный, сверкающий серебром пистолет с тонким длинным стволом, опустил в карман. Сергей рванулся вперед, на ходу поправляя под курткой оружие в наплечной кобуре.
- Стойте! - Светлана рванулась к Болотову.
- Нет, - понял банкир, - сидите здесь.
- Славик! – Ирина подбежала к мужу и схватила его за рукав.
- Я сказал!
Болотов выдернул рукав из цепких пальцев жены и шагнул за порог.
Светлана кинулась вслед.
- Я должна быть с вами! Слышите?! Ей плохо! Ладе плохо, понимаете?
Болотов остановился, хмуро глядя на вытянувшуюся в струнку, будто выросшую женщину. Казалось, еще миг, и она взлетит. И не удержат ее никакие замки и двери.
- И потом…- ласковым шепотом продолжила Светлана, - вы уверены, что сами найдете ее?
- Уверен. Если вы ничего не выдумали… Впрочем…ладно. Поехали.
Банкир резко повернулся, захлопнув дверь перед самым носом испуганно отшатнувшейся супруги. Громко протопал по коридору и вышел в ночь.
Светлана почти бежала за ним, чувствуя спиной, что Ирина идет следом. И, конечно, поедет за ними. «Глупо, - подумала она, спеша за широкой спиной Болотова, и опасно. Очень опасно».
Но сейчас нет времени уговаривать несчастную женщину.
Нужно спешить.
Светлана всем сердцем, всей кожей, каждой клеточкой своего тела ощущала близкую опасность. Опасность, угрожающую не только ей, вернее, не столько ей и всем остальным, сколько Ладе. Даже не так. Опасность была велика для всех. Но то, что грозило девушке, заставляло Светланино сердце болезненно сжиматься. Светлана боялась признаться себе в том, что ее попытки установить связь с девушкой после того, как она потеряла слабенький, хрупкий контакт с ней, обречены на неудачу.
Девушка жила. Это Светлана слышала отчетливо. Но что с ней происходит? Как только Светлана вызывала в памяти образ Лады, на внутреннем экране начинали метаться цветовые пятна, сплетались и расплетались разноцветные нити. Слабо светящееся яйцо ауры раздваивалось, искажалось, дробилось и плыло, как отражение осеннего берега в потревоженной ветром заводи. Светлана уже видела такое.
Но Лада…
Нет, этого не может быть.
Это невозможно!
Сидя на заднем сидении бешено мчащегося автомобиля, за спиной Болотова, Светлана изредка поглядывала на мужественный профиль Сергея, напряженно вглядывавшегося в дорогу, потом снова переводила взгляд за окно, где мелькали городские кварталы, потом какие-то длинные темные строения, похожие на склады и ангары. Потом промелькнули яркие огни автозаправочной станции. «Мы едем в порт» - поняла Светлана.
Да, это возможно. Корабль на воде, но без движения… Стоит у причала?
- Мы едем в порт? – Светлана наклонилась к переднему сиденью, чтобы Болотов услышал ее голос.
- Да, в порт. В старый морской порт.
Голос банкира звучал так, что казалось, будто горло его основательно продраили наждачной бумагой.
Светлана машинально сглотнула слюну, словно это могло помочь Болотову, увлажнить его связки.
- Вы догадываетесь, где она может быть?
- Есть одно место, которое идеально подходит под ваше описание.
- Это ваше судно?! – поняла вдруг Светлана.
- Да, думаю, что так.
Светлана знала, что в старом порту стоят суда, которым нужен небольшой ремонт, покраска. Суда, которые продаются или меняют экипаж. Фактически, они пусты. Только двое-трое дежурных матросов на борту. Да, очень неуютное место. И вполне подходящее…для чего?
- Что может делать на борту ваша дочь? Она когда-нибудь бывала там?
- Нет. Никогда. К чему?
- Тогда…
- Сам хотел бы знать.
Болотов замолчал. Но мысли продолжали вращаться в его голове, умной, хитрой, изворотливой и дальновидной голове финансиста. Но сейчас голова болела, казалась огромной, пустой и гудящей, как колокол, в который безжалостно лупит пьяный звонарь.
Отец перебирал в уме последние, такие редкие встречи с дочерью, вспоминал ее слова, взгляды. Неужели увлеклась кем-то из его служащих? Судно охраняли «крутые» ребята, ни один из которых не блистал ни красотой, ни интеллектом. Правда, Болотов знал их мало. Это было заботой Сергея, начальника службы охраны и, в случае особой надобности, самого опытного и самого надежного личного телохранителя банкира. Расспросить бы Сергея о тех, кто охраняет судно. Да гордость не позволяет. И еще. Если дочь на судне, (может и не врет эта Светлана, кто ее знает?), значит, кто-то из них его предал. А куда в таком случае смотрел Сергей? Как начальник охраны он обязан знать своих людей досконально.
Кто мог ссучиться? За сколько? Получали мужики неплохо, но… нет предела человеческой жадности.
Это Болотов знал хорошо. Как и нет предела глупости. На что рассчитывал? На то, что удастся побороть самого Болотова?
Машина резко свернула с прямого шоссе в боковую улочку и, взвизгнув тормозами, остановилась у закрытых ворот. Следом подлетела и затормозила вторая машина. Из распахнувшихся дверей выскочили четверо парней. Двое направились к будке охранника, двое подошли к машине Болотова.
В будке охранника теплым светом светилось не завешенное окно.
Вот и он сам. Вышел на крыльцо. Потягивается. Расправляет плечи. Дремал, наверное, в ожидании визитеров. Смотрит на машины из-под приставленной козырьком ко лбу ладони. Фары не выключены.
Двое мужчин, первыми вышедших из машины, уже прошли проходную и растворились в темноте на территории порта.
- Открывай! Чего стоишь? – кричит один из наклонившихся к машине банкира мужчин.
Страж кивает головой и суетливо кидается открывать ворота. Гости ему известны. Время, правда, неурочное, но охранник знает, что не за так работает, банкир не скупится на чаевые.
Поскрипывая петлями, ползут в стороны створки ворот. Машины трогаются с места, въезжают на территорию порта. Гаснут фары. Сразу становится темно. Редкие фонари бросают длинные черные тени на выщербленный асфальт портовой территории.
Светлана видит в зеркале заднего вида ослепительный всплеск света фар еще одной машины, подъезжающей к воротам порта. «Ирина!» - понимает она.
Сергей оглядывается, но Болотов толкает его в плечо. Сергей нажимает педаль газа. Машина, впрыгнув в очередную выбоину, глухо ухает, чем-то скрежещет об асфальт и снова несется с выключенными фарами вдоль причалов.
Светлана всматривается в зеркало …
Острый свет фар в гладкой блестящей поверхности тускнеет.
Расплывается дымчатым маревом.
***
Темная вязкая тишина плотно охватывает тело, теснит, давит грудь. Изредка в воспаленном мозгу Бертрана вспыхивают багровые сполохи, вызывая приступы острой боли и тошноты. Обессилевший рассудок не сопротивляется. Назойливой осенней мухой стучится в сознание одна-единственная мысль. Уйти. Забыть. Провалиться в черную яму беспамятства.
Не видеть.
Не знать.
Не чувствовать.
Похоже, Бертрану удается забыться, потому что он не слышит, как открывается дверь, как входит высокий человек в белом плаще с факелом в руке. Человек вставляет факел в кольцо над дверью, заменяя тот, что давно погас. В неровном, колеблющемся свете задумчиво смотрит на безжизненно распростертое перед ним тело молодого человека. Легкий пас рукой. Веки Бертрана начинают трепетать. Открываются глаза.
В глазах пустота.
Еще один пас тонкой рукой, глаза моргают, в них появляется выражение удивления.
Тонкая рука поднимается, сдвигает со лба на спину капюшон плаща. Бертран следит за рукой. Что-то притягивает его в этой руке. Что? В неверном свете дымного факела трудно рассмотреть детали, но юноша вдруг понимает, что взгляд его притягивает кольцо. Большой серебряный перстень тонкой старинной работы с крупным камнем, На камень падает свет, и зеленый цвет камня светлеет поверху, как морская вода, а в глубине его сгущается темная зелень, переходящая в непроглядную черноту.
Бертран с трудом отводит взгляд от завораживающего камня, оглядывает камеру. Кто и когда принес сюда кресло с высокой резной спинкой? В это кресло опускается Мастер, роняет тонкие руки на украшенные затейливой резьбой подлокотники.
Бертран пытается подняться. Но Мастер чуть приподнимает правую ладонь успокаивающим жестом.
- Лежи. Мы можем говорить и так.
- Мастер, - робко произносит юноша, - я не понимаю…
- Об этом потом. Сейчас я хочу знать, как много ты рассказал инквизиторам. Я понимаю, ты рассказал все, что знал. Но как много ты знал? Тебе стало известно содержание письма. Откуда?
Бертран пытается проглотить мохнатый комок, застрявший в горле.
Молчит.
Мастер не торопит. Он знает, что Бертран ответит.
И не солжет.
С трудом ворочая сухим языком, Бертран рассказывает о несостоявшейся драке в придорожном трактире, о том, как не совладал со своим любопытством и прочел письмо. Сердце бьется неровными, суматошными толчками, стыд ест глаза, спазмой сжимает горло. Но Бертран выкладывает все, что помнит, и ему становится легче. Он виноват и примет любое наказание. Всю свою жизнь он посвятит тому, чтобы загладить свою вину перед людьми, перед миром, перед Богом.
Мастер молчит. Молчит и Бертран, жадно хватая полуоткрытым ртом густой, спертый воздух, чувствуя огромное облегчение. Даже боль, неустанно терзающая тело, отступает.
- Ты рассказал важное, но не самое главное.
- Потом… я не знаю, не понимаю, что произошло потом, - жарко выдыхает Бертран. Все было хорошо. Мы выполнили все ваши поручения.
Бертран рассказывает об аресте, о пыточном подвале. Он спешит, глотает слова, ошибается, возвращается к уже сказанному. Мастер случает молча. Лицо его неподвижно.
Руки свободно лежат на подлокотниках кресла.
Голос Бертрана срывается и дрожит, наконец, почти переходит в шепот, когда рассказ доходит до гибели Пьера.
- Ну, а потом? Что было потом?
- Потом? – слабым голосом произносит юноша.
- Да! Потом! – настаивает Мастер.
- Потом я ничего не помню, - обреченно вздыхает Бертран, понимая, как
неубедительно звучат его слова.
- Ничего не помнишь, - задумчиво повторяет Мастер.
Глаза старого Переллы неотрывно всматриваются в темные зрачки юноши. Ясно, что Бертран не лжет. Он действительно ничего не помнит. Но лучше бы он забыл все раньше, чем попал в лапы палачей. Или умер под пытками. Как Пьер де Каманж. Каким образом удалось вытянуть из юноши все, что он знал? А знал он больше, чем следовало. Впрочем, в этом есть и вина Мастера. Он ошибся, посылая юношу с тайной миссией. Конечно, Пьер должен был следить за ним. Однако, не уследил. С другой стороны, юноша показал себя настоящим катаром. Ему удалось, как и рассчитывал Мастер, пройти беспрепятственно весь путь. Его подвело только непростительное любопытство. И отсутствие стойкости. Мастер вспомнил тех катаров, которые добровольно поднимались на костер. Среди них были даже дети, даже калеки. Им хватило мужества. Почему же не хватило его воспитаннику? Пьер сумел устоять. Бертран не смог.
Сердце старого Мастера сжалось тоской и мукой. Бертран обречен. Рассказал ли он только о письме или о ритуале проклятия тоже? Мастер знал способ погрузить юношу в такое состояние, когда тот вспомнил бы о своих показаниях инквизиции, но что в этом толку?
Бертран смотрит огромными, переполненными стыдом и болью глазами в чуть прищуренные глаза Мастера.
Мастер молчит.
И это молчание говорит Бертрану больше любых слов.
Что можно сказать предателю? Тому, кто должен был умереть, но не выдать доверенную тайну.
Вот только… перстень. Тот самый перстень?
***
Автомобиль, истошно визжа тормозами, развернулся по крутой дуге и замер у самой кромки пирса.
Светлана вздрогнула. Отпустила переднее сиденье, за которое ухватилась на остром вираже, и глубоко вздохнув, снова закрыла глаза.
Мягко подкатила вторая машина, остановилась рядом. Из нее никто не выходил. Наступила тишина. Мужчины в салоне молчали, чутко вслушиваясь в темноту.
Светлана поисковым лучом сканировала окружающее пространство. Никаких следов пропавшей девушки. Сердце сжалось от внезапного холода дурного предчувствия. Ошиблась? Хотя, вот она – металлическая громада стоящего у причала судна. Над ней, в темной вышине, слабо пробивается тусклый желтый свет одинокого фонаря. Перечеркнутый косыми струйками дождя световой круг ничего не освещает. Только темнота под ним еще гуще. Ни звука. В глухой, плотной как вата, тишине только гулкие удары сердца, отдающиеся пульсирующей болью в правом виске.
«Где ты?» - упирается Светлана, ощупывая темную, бесформенную, размытую дождем массу, высящуюся над причалом. «Нет, не могу. Не слышу».
Светлана расслабленно откидывается на подушки кресла и почти сразу сквозь густую серость внутреннего экрана пробивается зеленоватое свечение. Светлана лежит без движения, боясь спугнуть слабенький сигнал жизни, чуть забрезживший внизу, где-то за линией видимой кромки набережной. Боится обрадоваться, чтобы не потерять этот сигнал.
- Она здесь.
Светлана шепчет едва слышно, но мужчина на переднем сиденье резко подается вперед, словно может увидеть что-то в почти полной темноте.
- Вы ее слышите? – также тихо шепчет он.
- Да, только очень слабо.
«Господи, почему так слабо?» - Светлана старается не допустить в сердце страх и жалость.
Мужчина делает какой-то знак рукой. Дверцы стоящей рядом машины мягко, почти беззвучно открываются. Из них, сгибаясь, выходят двое мужчин. Настороженно оглядываются по сторонам. Почти тут же из темноты выныривает еще одна фигура. Мужчины о чем-то говорят, приблизив головы друг к другу. Светлана видит только взмах светлой ладони куда-то в сторону судна.
Болотов осторожно открывает дверцу машины, набычив толстую короткую шею, опускает ногу на мокрый асфальт.
- Вячеслав Иванович! Вам нельзя.
- Льзя, Серега, льзя.
- Мы сами, Вячеслав Иванович! – настаивает Сергей.
- Ничего, Серега, тряхнем стариной.
Болотов тяжело выбирается из машины. Сергей легко выскальзывает из-за руля. Светлана шарит рукой по дверце, отыскивая запор.
- Сидите здесь, - шепчет Болотов, просовывая голову в салон.
Светлана отрицательно вертит головой.
- Сидите. И чтоб тихо.
- Нет. Я должна быть с вами, - настойчиво произносит Светлана одними губами, но он понимает.
- Нечего вам там делать.
Болотов решительно выпрямляется, но Светлана уже нащупала рычажок замка и мягко тянет его на себя. Дверь неслышно открывается. Светлана стоит под дождем, с радостью принимая на горячее лицо прохладные острые капли.
- Я же сказал …. - шипит банкир, скаля крупные зубы.
Светлана успокаивающим жестом кладет ладонь на его предплечье.
- Так надо, Вячеслав Иванович, - мягко убеждает она, - поверьте мне.
Болотов стряхивает ее ладонь и машет рукой.
- Держитесь сзади. И никаких визгов.
Светлана скупо улыбнулась. Визжать она не умеет. В минуты опасности, сильного потрясения, в минуты горя она бывает поразительно спокойной. «Как каменная!» - шепчутся за спиной друзья и знакомые. Тренированный мозг и что-то глубинное, подсознательное, посылают послушному телу однозначные команды. Никакой паники, никаких метаний, никаких охов и вздохов. Полная собранность, четкие движения, конкретные мысли. Быстрый, почти компьютерный, поиск решения. Если решение существует. Светланину отрешенность и уверенность в трудных ситуациях можно было принять (и принимали!) за черствость, бесчувственность. И только она сама, да еще самые близкие люди знали, что кроется за ее спокойствием, и как тяжело бывает ей потом, когда сойдет напряжение ситуации, когда пройдет самое трудное.
Сейчас ситуация требовала от нее внимания и, прежде всего, хоть какой-то определенности. А пока она двинулась, осторожно ступая размокшими и потому бесшумными ботинками, вслед за широкой спиной Болотова.
Светлана скорее почувствовала, чем увидела, как он ступил на широкий трап, перекинутый с берега на судно. Шагнула следом.
Деревянный помост с поперечными рейками оказался скользким, но она несла себя так высоко и легко, что почти не ощущала опасности движения. Легко спрыгнула с края трапа, выступающего над палубой. Замерла. Ничего не слышно.
Широкая, напряженная, чуть согнутая спина мерно двигалась впереди, и на какое-то мгновение Светлану охватило обманчивое чувство надежности, покоя.
Мужчины, идущие впереди, свернули вправо вдоль борта. Слева тянулась глухая стенка.
- Ё…
Высокий, плечистый охранник, идущий впереди, издал короткий звук, похожий на начало известной ненормативной фразы, который тут же перешел в глухой стон.
Мужчина упал.
Светлану резнула по глазам и по сердцу острая сине-багровая вспышка боли. Сергей, идущий следом за упавшим мужчиной, на мгновение замер, прижавшись спиной к стене, и резко бросился вперед.
Светлана только сейчас рассмотрела на смутно светлеющей в темноте стене черный прямоугольник узкой двери. Сергей исчез за дверью. Послышался глухой звук, как от падения тела.
Болотов загреб сильной твердой рукой Светлану, прижимая ее к стене.
- Витек, сюда! – негромко позвал Сергей.
- Иду! – отозвался откуда-то из-за спины Болотова Витек и исчез за дверью.
Чуть слышно загудела металлическая лестница под осторожными, но быстрыми шагами.
Болотов медленно двинулся следом. Светлана шла за ним. Банкир исчез в дверном проеме. Светлана коснулась протянутой рукой его спины. Здесь было еще темней, чем снаружи.
- Осторожно, ступеньки, - буркнул Болотов.
Широкая спина медленно поползла вниз.
Светлана нащупала руками холодные металлические поручни, осторожно опустила ногу на ступеньку.
- Серега, посвети, – бросил Болотов в темноту, - ни хрена не видно.
Широкий луч мощного фонаря вспыхнул внизу, метнулся по сторонам и лег под ноги спускающегося по металлическому трапу банкира.
И тотчас же оглушительный грохот потряс тишину. Вильнул в сторону и погас световой луч. Только металлический трап под ногами Светланы гудел и мелко вибрировал, отражая налетевшую звуковую волну. Звук выстрела еще блуждал узкими коридорами, отталкивался от стен, медленно затухал, а Болотов уже грохотал вниз по трапу.
- Стойте!
Светлана еще не знала, что скажет дальше. Острый окрик предупреждения об опасности вырвался из ее горла низким густым звуком, родившимся в глубине живота и вытолкнутым мощной диафрагмой.
В наступившей тишине даже дыхания мужчин не было слышно. Все замерло.
- Стойте, - уже спокойно повторила Светлана.
Как же это она раньше не подумала?
Ночное видение! Ей нужно включить ночное видение, иначе их здесь просто уничтожат.
- Что? – по звуку голоса Вячеслава Ивановича Светлана поняла, что он повернулся к ней.
- Пропустите меня вперед, пожалуйста, - двинулась вниз Светлана, - мне из-за вашей спины ничего не видно.
- О, Боже! – простонал Болотов. – Значит, моя спина весь свет заслонила?
«Надо же, - подумала Светлана, - чувства юмора не потерял даже в такой ситуации. Молодец». Теплая волна рванулась из Светланиной груди и охватила стоявшего в темноте мужчину.
Он что-то почувствовал? Голос его зазвучал глубже, теплей, без привычных командных и насмешливых ноток.
- Светлана! Вам бы лучше наверху побыть. Идите-ка вы в машину. Сумеете?
- Я – то сумею, а вот вы без меня …
- Пропадем? – прочитал банкир окончание ее фразы.
- Вы же ничего не видите.
- А вы? – Вячеслав Иванович снова явно насмехался.
- А я вижу!
- В темноте? Как кошка?
- Ну… примерно, так.
За те несколько секунд, в течение которых происходил этот тихий диалог, Светлана включила ночное видение, не переставая удивляться, почему не сделала этого раньше. Умение видеть в темноте было одним из тех основных умений и навыков, которым Мастер обучал своих учеников.
Не всех.
Только личных.
Особо приближенных.
Любимых?
Светлана не понимала механизма этого явления, не знала, почему обычно люди не воспринимают инфракрасное излучение, но хорошо знала то состояние, в которое нужно себя погрузить, чтобы глаза приобрели способность видеть в темноте.
Вот и сейчас, когда Светлана открыла глаза, окружающее пространство приобрело сумрачное, зеленоватое, но достаточно хорошо видимое свечение.
В этом зеленом сумраке Светлана увидела застывшие фигуры мужчин. Внизу, где кончалась металлическая лесенка, замер Сергей, прижимающий к груди левую руку. В правой - она скорее угадывала, чем видела - пистолет. Почти рядом с ним – четко очерченный силуэт Виктора, прижавшегося к стене. Прямо перед ней – глаза Болотова. Удивленные и сердитые.
Светлана легонько оттолкнула Вячеслава Ивановича, тот мягко подался в сторону, освобождая ей путь. Она протиснулась в узкое пространство между ним и поручнем, тихо спустилась вниз.
Внизу в обе стороны шел коридор. Концы его справа и слева тонули в темноте. В видимом отрезке коридора кроме них не было никого.
Светлана прислушалась. Кто-то, однако, был. Совсем близко. Слева. За пределами видимости. Светлана включила поисковый луч. Вот он! За невидимым поворотом сгорбившаяся, застывшая в напряжении фигура.
- Он слева, за поворотом, - шепнула она Сергею.
Сергей прореагировал мгновенно. В руке его сверкнул огонь. Гулкое это разнесло звук выстрела, почти оглушив Светлану.
Почти одновременно прозвучал другой выстрел.
- Не стреляйте, - попросила Сергея Светлана, - я потеряю видение.
- Хорошо, - кивнул Сергей, глядя в темноту, откуда доносился Светланин шепот.
Сергей придвинулся к ней вплотную.
- Ты видишь? – удивленно спросил.
- Вижу, - отвела она, - только что дальше?
- Виктор, - прошелестел едва слышно голос Сергея.
- Да, шеф, - жарко дохнул Виктор прямо в лицо Светлане.
Светлана взяла Виктора за руку и положила эту руку на плечо Сергея. Отодвинулась в сторону. Сейчас мужчинам предстояло решать, что делать дальше. Она пока мало чем могла помочь.
- Витек, давай направо, - Сергей шептал прямо в ухо настороженно слушавшего Виктора, - там, в конце коридора, трап наверх, в рубку. Фонарь есть?
- Фонаря нет. У Мишки был.
Светлана поняла, что Мишка - это тот, кто остался лежать за дверью. Жив ли он? «Жив, - поняла она без обычного поиска, - только без сознания, хотя…».
- Мобильник есть, подсвечу, - прошептал Витек.
- Хорошо. Там, справа, рубильник. Врубишь свет. Понял?
- Мгм.
Виктор сжал плечо Сергея и бесшумно двинулся вправо по коридору.
Светлана прислонилась к стене. Замерла.
***
- Бертран!
«Кто-то зовет меня? - думает Бертран, - кто? Впрочем, какая разница?»
Измученный мозг отказывается воспринимать мысли. Истерзанные нервы не принимают импульсов. Ослабевшее тело не чувствует себя.
И это хорошо.
Это покой.
Темный.
Холодный.
Безысходный.
- Бертран!
Зовущий не сдается.
- Очнись, Бертран, - настойчиво звучит знакомый глубокий голос.
Бертран медленно выплывает из темного забытья, как из глубокого черноводья, на поверхность, где нет солнца, где царит такая густая мгла.
- Очнись, Бертран. Я принес тебе поесть.
- Зачем? – голос юноши звучит словно издалека.
- Нужно восстанавливать силы.
- Зачем? – как сомнамбула, повторяет юноша.
- Они тебе еще пригодятся.
В полусонном, полуобморочном сознании Бертрана возникает единственное слово: нет, нет, нет., нет… Это слово мелким, частым, замирающим колокольным звоном отдается в ушах, в каждой мышце, в каждой клеточке измученного тела.
Горбатый монах наклоняется над бессильно распростертым юношей. Ловкие руки быстро и бережно ощупывают тело.
- Я тут принес кое-какие снадобья, - бормочет он, не прекращая своего дела, - они тебя скоренько поставят на ноги.
«Зачем?» - вертится в голове Бертрана все тот же вопрос, но выговорить его уже не хочется. Какая разница? Жаль только трудов старого учителя.
Горбун умело смазывает синяки и ссадины не слишком хорошо пахнущей мазью, смачивает в горшочке с отваром трав чистые льняные тряпицы, прикладывает к ранам. Ласково приподнимает голову юноши, подносит к губам теплое питье. Напиток горчит, Бертран с трудом делает глоток, потом другой. Потом жадно приникает к кружке и выпивает жидкость до дна. Давно забытый вкус и запах козьего молока, смешанного с оленьей кровью и сдобренного душистыми травами. Так горбун лечит всех от простуды, от тяжелых ран, от мужского бессилия. И Бертрана этому учил. Похоже, что сегодня монах добавил в напиток еще и отвар дикого мака. Через минуту Бертран проваливается в сладкое забытье. Он не спит. Просто ему хорошо и покойно.
Боль ушла.
Ушли мысли.
Ушел стыд.
Ушло отчаянье.
- Теперь слушай меня, мой юный друг, очень внимательно.
- Слушаю, - пытается выговорить Бертран, но губы не слушаются.
- Ничего не говори. Просто слушай и кивай головой в знак того, что все понимаешь.
Бертран согласно кивает головой.
Монах задумывается. Как преподнести юноше страшную весть?
- Послушай, Бертран, - начинает он неуверенно, - у меня нет для тебя хороших новостей.
Голос Альбана постепенно крепнет, наливается горечью и болью.
- Мастер знает о том, что инквизиторам удалось из тебя вытянуть под пытками какие-то признания.
- Я знаю, - шепчет Бертран.
- Он считает тебя предателем и не верит, что ты не помнишь, как все это произошло.
Бертран чуть заметно дергает головой.
- А ты?
- Я верю. Я знаю, что у инквизиции есть хитрые магические способы. Они могут узнать все у человека без пыток и боли. Но, видно, им нравится смотреть на мучения жертв. А может, не все эти способы знают. Мастер тоже знает такие способы.
- Тогда почему он не расспросит меня? Он бы понял, что я не виноват.
И тут же мозг Бертрана прошивает новая мысль: а если он уже спрашивал? Если я просто не выдержал боли и сломался? Сердце снова наполняется горечью и стыдом. Бертран натужно кашляет, выплевывая кровавые сгустки. Горбун наклоняется над ним, подносит питье.
- Много не пей, уснешь.
- Это хорошо.
- Нет, спать тебе нельзя. Можно только отдохнуть.
Бертран пытается улыбнуться краешками распухших губ. Скоро он отдохнет долго и надежно. От всего. От жизни. А если нет? Если и там, куда он уйдет, нет отдыха предательской душе, нет покоя?
- Перестань себя винить, - настойчиво продолжает горбун, - и не такие мужи, как ты , не выдерживали, ломались под пытками. Рассказывали такое, чего на самом деле никогда и не было. Хотя…
Монах умолкает. Бертран напряженно ждет продолжения.
- Не могу понять, почему ты не использовал технику «радостной смерти»? Тебя же этому учили. Забыл? Или надеялся выжить? Но жизнь в бесчестье… Не каждый поймет, не каждый простит.
Бертран кивает головой. Да, жизнь в бесчестье хуже смерти. Как же он, действительно, не вспомнил, что может уйти от боли, от ужаса в небытие? Просто не вспомнил…или не успел?
- Я понимаю, что при той боли, при тех муках, которые испытывает узник инквизиции, можно забыть обо всех методах и способах, - словно читает его мысли горбун.
- Не знаю, - шепчет сквозь слезы Бертран, вспоминая, как пытался применить технику ухода от боли, но у него ничего не получилось, - я пробовал, я пытался. У меня не получалось. Наверное, я слишком долго висел распятым вниз головой.
- Вниз головой?! – голос монаха вздрагивает.
- Растянутым, как в круге.
Бертран приподнимается на окрепших локтях и садится на ложе.
- Ты лежи, лежи. Рано еще вставать.
Монах собирает свалившиеся с тела юноши повязки, снова смачивает их отваром и накладывает на раны.
Юноша торопливо и сбивчиво повторяет свой рассказ обо всем, что произошло с ним в пути.
Монах качает головой.
- В этом нет твоей вины, - заявляет он решительно. Это выше человеческих сил, а ты еще юноша. Не окрепший ни телом, ни душой.
- Я должен был, - шепчет Бертран, - должен был…
- Долги, мой мальчик, это наши грехи. «И отпусти нам долги наши, яко же и мы отпускаем должникам нашим». На тебе долгов нет, один только – любопытство детское, в остальном ты выполнял волю других.
- Но я поклялся, я поклялся Мастеру перед Богом!
- Бог милостив, друг мой, Бог простит невольный грех.
- Нет мне прощения, - громко и внятно выговаривает Бертран, словно подводя итог разговору.
Монах смущен и растерян. Его доводы не возымели силы.
- Бертран, я тут еще кое-что принес. Сам-то я не умею, а тебя этому учили. Вот, держи.
Монах достает из-за пазухи завернутый в белую льняную ткань предмет, разворачивает его и протягивает юноше.
- Зеркало! – ахает юноша. – магическое зеркало!
- Посмотри, что будет. Можешь?
- Могу. Наверное.
Конец фразы звучит не так уверенно, как ее начало.
Бертран берет в руки черное вогнутое зеркало и замирает. Глаза смотрят куда-то вдаль, словно сквозь темную дымку. В темной глубине зеркала мечутся блики огня. Бертран поворачивает зеркало так и эдак, чтобы отблески факельного пламени не попадали на вогнутую поверхность магического зеркала. Тщетно. Языки пламени разгораются все ярче, клубится черный дым.
Бертран встряхивает головой, прогоняя видение.
- Я это уже видел, - говорит он напряженно ожидающему монаху и рассказывает свое видение там, в Труа, после ритуала.
- Не может быть, - тихо ахает монах, - король не посмеет.
- Не знаю, - я это видел, - может, почудилось?
Оба умолкают. Монах первым приходит в себя.
- Попробуй-ка встать, Бертран.
Бертран, ничего не спрашивая, пытается подняться на ноги. Горбун помогает ему встать. Юноша немного покачивается на нетвердых ногах, но чувствует себя, на удивление неплохо.
- Как оно? – участливо спрашивает горбун.
- Хорошо, - блаженно улыбается Бертран.
- Идти сможешь? Потихоньку.
- Пожалуй, смогу.
Монах быстро собирает разбросанные тряпицы, горшочки, быстро складывает в кожаную сумку, которую всегда носит с собой через плечо. Подходит к двери, прислушивается. В напряженной тишине слышно только хриплое дыхание Бертрана. Обостренные чувства подсказывают Бертрану, что его дыхание мешает горбуну улавливать звуки по ту сторону двери. Бертран замирает, сдерживая дыхание.
Тишина.
Только гулкие ритмичные удары отдаются в голове юноши болезненно громкими звуками. Что это? Шаги на лестнице? Или кто-то стучит в каменную стену. Когда от нехватки кислорода перед глазами юноши появляются багровые пятна, он вдруг понимает, что так стучит его сердце. Жадными глотками хватает он густой воздух, насыщенный смрадом, пьет его и не может напиться досыта.
Горбун делает шаг к двери, снова прислушивается, осторожно выходит на лестницу, манит за собой Бертрана, пропускает его вперед. Юноша движется как во сне, пытаясь унять рвущееся из груди сердце. С отвратительно громким скрипом закрывается дверь за его спиной. Визжат засовы.
«Зачем? Надо идти! Зачем он возится с дверью?» – бьются суматошные мысли в голове узника. Нервная дрожь сотрясает тело.
«Нет, все правильно, - отвечает сам себе юноша, удивляясь тому, что еще может мыслить логически - чем позже меня хватятся, тем лучше».
Снова томительно тянутся мгновения напряженного прислушивания. Затем монах легонько отстраняет Бертрана и проходит вперед.
Бертран следует за учителем, почти наступая ему на пятки. Шаг в шаг, дыхание в дыхание. Он не видит ничего, кроме мерно поднимающихся и опускающихся стоп горбуна. Не слышит, не чувствует своего тела. Только размеренные осторожные шаги. Поворот. Снова шаги по влажному скользкому полу узкого каменного рукава. Плечи почти касаются холодных осклизлых стен. Голова низко пригибается к груди.
Сколько идут они так?
Минуты?
Часы?
***
Секунды растягивались тяжело, ощутимо, вязко.
Тишина.
Они по-прежнему стояли в узком коридоре, чутко прислушиваясь к окружающему. Осторожные шаги на деревянном помосте прошелестели и смолкли. Мягко загудел металлический трап. Оба мужчины резко повернулись в ту сторону, откуда исходили звуки. В напряженных ладонях – чуть заметно поблескивают пистолеты.
Неяркий свет ослепил Светлану. Она вздрогнула. Исчезло ночное видение. Глаза быстро привыкали к обычному освещению. Только резко заломило виски.
Потом все произошло в одну и ту же короткую долю секунды.
Где-то в глубине судна, там, куда ушел Виктор, раздался приглушенный шум, словно что-то упало на пол, и послышался яростный отборный мат.
На миг Болотов и Сергей обернулись на этот рык и сразу же дернулись обратно.
- Славик!
- Ты… - Болотов смял за плотно стиснутыми зубами готовые сорваться с губ слова.
- Славик! – рванулась к нему вывернувшаяся из-за проема лестницы Ирина.
Что-то в глазах мужа остановило ее.
Светлана видела, как расширяются ее зрачки, растут, вытесняя светлую радужку, заполняя все пространство глаз. Впившаяся в угол стены рука с яркими ногтями побелела. Светлану кинуло к женщине.
- Ирина, - шептала он, обнимая женщину за плечи, - ну, что же вы, Ирина, вам сюда нельзя.
- Где она? – с трудом выдавила из себя Ирина, не отрывая глаз от мужа.
Но тот уже не смотрел на нее. Оба с Сергеем двинулись вправо по коридору.
- Пойдемте!
Ирина рванулась из мягко обнимавших ее Светланиных рук.
- Да, пойдемте. Нам, пожалуй, лучше быть вместе с ними.
Женщины почти побежали по коридору, чтобы догнать быстро удаляющиеся фигуры мужчин.
Болотов на ходу обернулся и бросил через плечо:
- Не лезьте поперед батька. Держитесь сзади.
- Да, Славик, конечно, - пробормотала Ирина, чуть придерживая шаг.
Ступеньки вверх. Мужчины исчезли за светлым проемом узкой двери.
Светлана остановилась.
Прислушалась.
Ни звука.
Сверху послышался голос Виктора:
- Вот они, Вячеслав Иванович, Володька и Кузьмич.
Светлана подошла к двери, чувствуя на заледеневшем затылке горячее дыхание Ирины.
В узком пространстве рубки стало совсем тесно.
Первое, что бросилось Светлане в глаза, пятна крови на чистом деревянном полу. Яркие. Свежие.
Длинная тонкая фигура мужчины лет за сорок занимала почти все свободное пространство пола. Он лежал навзничь, разбросав ноги. Руки свободно раскинуты в стороны. Словно спал на лужайке под ярким весенним солнышком. Вот только пропитанная красным светлая рубашка под распахнувшейся на груди джинсовой курткой да жутко искаженное лицо говорили о другом. Неотвратимом. Один широко раскрытый глаз смотрел в потолок, другой почти закрыт, тускло поблескивает из-под синего века желтоватым белком. Рядом с лысой головой застывающая, уже подернутая пленкой лужица крови.
Светлана с трудом оторвала глаза от застывшего в страшной гримасе лица. Посмотрела вправо. Там из-за небольшого стола виднелись согнутые ноги в светлых кроссовках, в синих с оранжевыми полосками носках. Мужчина, скрытый столом, сидел на полу, опираясь сгорбленными плечами на привинченное к полу кресло. Голова низко опущена к груди. Лица не видно. Прямые длинные светло-каштановые волосы свисают спутанными прядями. И кровь. На волосах. На спинке кресла. На столе. И еще что-то, бело-розовое, бесформенными комками…
Светлана почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Глубоко вздохнула, прогоняя дурноту.
Цепкие пальцы судорожно впились острыми ногтями в ее плечо. Светлана чуть повела взглядом вправо. Увидела огромные Иринины глаза, уплывающую вверх черноту ее зрачков и поняла, что женщина сейчас потеряет сознание.
- С-с-стоять! – прошипела она, подхватывая Ирину за талию.
Болотов услышал ее шипение. Подскочил к жене. Перехватил сильными руками. Отвел в сторону и усадил прямо на пол, под окном. Метнулся к двери, выходящей в темноту палубы, открыл ее. В затхлую, пропитанную запахом крови и смерти атмосферу рубки ворвался чистый воздух.
Светлана жадно глотала напоенную влагой ночную свежесть.
- Оружия нет, - услышала она глухой голос Сергея, который быстро ощупывал тела убитых.
Болотов оставил жену и повернулся к Сергею.
- А где Анатолий?
- Искать надо, - пожал плечами Сергей.
- Искать … - проговорил Болотов, вскидывая на Светлану глаза, - поможете?
- Если смогу.
- Пошли! – Болотов глянул на жену.
Ирина сидела, прислонившись к стене, вытянув длинные стройные ноги. Глубоко и мерно дышала.
- Да, - поняла Светлана, - проблема.
Ирина распахнула налитые болью глаза.
- Я иду.
Она подтянула колени к животу, оперлась рукою о пол, попыталась встать.
Муж бросился к ней, поддержал.
- Сможешь идти? Здесь оставаться одной нельзя.
- Я иду, - повторила Ирина, выпрямляясь и глядя на мужа потемневшими глазами.
- Держись.
Болотов ласково провел ладонью по бледной нежной щеке.
Светланино сердце дернулось, остро защемило жалостью.
Мужчины переглянулись. Виктор двинулся к выходу на палубу. Сергей осторожно выглянул на лестницу, по которой они входили в рубку. Махнул рукой.
Болотов поспешил за ним.
- Сможете идти? – шепнула Светлана в ухо Ирине.
- Да, смогу.
Ирина, осторожно ступая, двинулась к двери, легонько поддерживаемая Светланой за талию.
- Идите вперед, Светлана. Вы там нужнее. Я сама.
Светлана заглянула в светлеющие глаза женщины.
- Хорошо. Держитесь поближе.
- Ужас. Какой ужас, – шептала Ирина, придерживаясь рукой за стену.
Светлана спустилась в знакомый коридор.
Мужчины осторожно шли впереди, стараясь производить как можно меньше шума. Миновали трап, ведущий наверх, на палубу. Сергей остановился у поворота. Прислушался. Нигде ни звука. Свернул за угол. Из-за угла высунулась его рука с пистолетом, махнула им. Болотов оглянулся, кивнул женщинам головой и исчез за поворотом. Светлана увидела еще один трап, ведущий куда-то вниз, в темноту. На ступеньках трапа кровавые пятна. Очевидно, Сергей ранил бандита, стрелявшего из-за угла. Впрочем, темнота была не полной. В дальнем конце следующего коридора тускло светилась пыльная лампочка. Сергей уверенно шел дальше.
- Вячеслав Иванович! – окликнула Светлана идущего впереди Болотова.
Тот остановился, не поворачивая головы.
- Куда мы идем?
- Нужно осмотреть судно. Они где-то притаились.
- Они?
- Неизвестно, сколько их.
- Да. Неизвестно…
- Вы их не слышите?
- Нет, - огорченно вздохнула Светлана. – Хотя…
Она указала Болотову на следы крови, темнеющие на полу. Следы вели в ту сторону, куда ушел Сергей. Следы были видны и на деревянной обшивке стены.
- Разве мы сможем все осмотреть? – спросила Ирина, пугливо оглядываясь по сторонам.
Болотов коротко взглянул на жену. Промолчал.
Светлана поняла. Да, мужчинам и так несладко. А тут еще женщины на их голову навязались. И оставить их нельзя в темных закоулках пустого судна и за собой вести опасно.
- Вячеслав Иванович, позвольте мне пройти вперед.
- Еще чего? – всем телом обернулся к ней мужчина.
- Я ничего не вижу, - огорченно проговорила Светлана, - не могу сосредоточиться.
- А Ладу вы слышите? – голос Ирины дрогнул и едва не сорвался в рыдание.
Светлана отрицательно покачала головой.
- Спускаемся ниже. Там каюты. – распорядился Болотов и решительно двинулся вперед.
Светлана послушно следовала за ним, слыша за спиной сдерживаемое дыхание Ирины. Темные переходы, узкие крутые лесенки. Светлана потеряла им счет. В тесной утробе сухогруза воздух был неподвижным и затхлым. Светлана чувствовала, как тело ее покрывается противным, липким потом. И вдруг где-то внизу, в очередном узком коридоре она уловила … Движение? Нет, скорее какой-то запах, вибрацию. Ей трудно было определить это чувство словами, но она знала, что где-то рядом есть человек.
- Постойте, Вячеслав Иванович, пожалуйста. Я что-то слышу.
- Где? – встрепенулся Болотов.
- Там …
Светлана указала рукой куда-то в глухую стенку. Болотов недоуменно пожал плечами.
- Там?
- Да, - загорячилась Светлана, - там!
- По другому борту?
- Я… я же не знаю…
- Хорошо. Попробуем.
Болотов снова повел их по коридорам. Лесенка вверх, лесенка вниз.
Светлана спешила за ним, стараясь не отпускать чуть слышный сигнал присутствия человека.
- Лада! – резко остановилась она. – Там Лада!
Охнула за спиной Ирина.
Обгоняя Болотова, Светлана поспешила вперед, останавливаясь на крутых поворотах, чутко вслушиваясь в свои ощущения. Теперь она знала, куда идти.
- Здесь!
Светлана остановилась перед узкой дверью, чуть поблескивающей старым лаком. Сердце билось у самого горла. Ей стало страшно.
Ирина прижала руки к груди. Тяжело дышала.
Болотов осторожно потянул на себя ручку двери. Дверь не поддалась.
Светлана закрыла глаза. Теперь она ясно видела - девушка там, за этой дверью. И ей очень плохо.
- Что же делать? Что же делать? – шептала Ирина, заламывая руки.
Вячеслав Иванович беспомощно оглянулся по сторонам, словно здесь, в этом полутемном коридоре лежал ключ от двери. Снова нажал плечом. Но дверь открывалась наружу и даже не дрогнула.
- Вы уверены?
Прищуренные глаза пытливо смотрели на Светлану.
- Уверены, да, уверены! – горячо вмешалась Ирина.
Легкая улыбка тронула губы Светланы. Что ж. Она мать. Она должна чувствовать своего ребенка.
- Стойте здесь. Тихо!
Болотов быстро пошел по коридору, в который выходили еще какие-то двери. Одна дверь в конце коридора подалась под его рукой. Болотов исчез за ней.
Светлана прислонилась к стене и закрыла глаза.
***
Бертран не замечает, как воздух в каменном проходе становится чище, свежее. Ноги уже не так скользят по мокрой поверхности камня. Легче становится дышать. Сердце бьется ровнее, спокойнее. Движение стало привычным, не требующим больших усилий и напряжения. Мыслей нет. Только шаги. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Один за другим. Один за другим. Внезапно идущий впереди монах замирает. Бертран тычется в его спину, еще не понимая, что происходит.
В следующее мгновение он слышит звук шагов за своей спиной. Громкие, уверенные шаги тяжелых солдатских сапог по каменному полу. Звуки отражаются от стен, множатся. Рождают эхо, звучат отовсюду. Невозможно понять, как далеко тот, кто шагает по подземному ходу. Один ли он? Или там их много?
Бертран замирает. Онемевшее тело наполняется звуком приближающихся шагов. Сердце подстраивается под их ритм. Сознание затопляет волна страха и отчаяния.
Все. Конец. Их обнаружили.
Юноша почти не сознает, что старый монах хватает его за руку и толкает куда-то в сторону, в темноту. Бертран автоматически протягивает вперед руки, чтобы не упасть. Руки наталкиваются на камень. Юноша стоит, опираясь горячими ладонями о холодную шершавую поверхность камня. Руки сгибаются сами по себе, Бертран больно ударяется лбом о каменную стену. Эта боль приятна. Она странным образом успокаивает сердце, поглощает страх. Холодное спокойствие упругой волной заливает сознание, наполняет тело. Все кончено? Вот и хорошо. Бертран устал. Смертельно устал. И теперь уже все равно, что ждет впереди. Свою жизнь, такую короткую, да нет, такую долгую, он уже прожил. Теперь он жаждет покоя.
Только покоя. Забытья. Небытия.
«А как же старый монах, друг и учитель?» - медленно, нехотя всплывает из подсознания тяжелая мысль. Всплывает и безжалостно будит засыпающий мозг, замирающее сердце. Горячая волна обливает тело, бросается в лицо. Тело напрягается, взрывается забытой болью, которая тут же уходит, оставив твердеющие мышцы, горящие жаром глаза, учащающееся дыхание. Бертран резко поворачивается. \\\\ где-то здесь, рядом.
- \\\, шепчет юноша, протягивая руки. Но руки натыкаются на такой же холодный
шершавый камень. Он быстро ощупывает стену. Где же дверь, проход, через который он сюда попал? На другой стороне? Бертран движется по кругу, почти не отрывая ладоней от камня. Руки наталкиваются на однообразную поверхность. Выхода нет. Каменный мешок. Но откуда-то поступает свежий воздух, доносятся звуки. Значит, какое-то отверстие есть? Где оно? Бертран снова ощупывает холодный камень, выше, еще выше, теперь ниже, еще ниже… нет, ничего нет. Он поднимается на цыпочки, тянется руками вверх. Нет, до потолка не дотянуться. Там вверху, ощущается пустота. Очевидно, трещина в скале. Как же она закрывается. Ведь как-то он сюда попал! А теперь выхода нет. Бертран снова перебирает ладонями по стене – может, он пропустил проем? Нет, ничего нет!
- Альбан! где Бертран? – явственно звучит грубый голос начальника гарнизона Монсегюра.
- В темнице. В заточении, - отвечает спокойный голос горбатого монаха.
- Камера пуста! Его там нет! Где он?
- Мне это неизвестно.
- Неизвестно? – в грозный рык просачивается ирония.
- Неизвестно, - следует по-прежнему спокойный и уверенный ответ.
- А что ты тут делаешь?
- Это мое дело. Я не обязан давать вам отчет в своих действиях.
- Тогда ты ответишь другим. Следуй за мной.
- Я не обязан подчиняться вашим приказам. Командуйте своими солдатами.
- Солдатами, да? Командовать солдатами? – захлебывается злостью хриплый голос. - Хватайте его! Ты скажешь, ты все скажешь, кому надо. Ты все скажешь, что знаешь и чего не знаешь, все скажешь, предатель, шпион, - голос опускается до шипящего шепота. Что стоите, болваны? Хватайте его!
Слышна возня, звяканье оружия. Это не шум борьбы. Очевидно, монах не сопротивляется. Просто тем, кто пришел с начальником гарнизона, тесно в узком каменном коридоре. Они задевают своим боевым снаряжением за каменные стены.
Бертран словно и сам превратился в камень.
Без чувств. Без мыслей. Без надежды.
Без жизни.
Только где-то далеко, в самой глубокой глубине, в самой заветной сердцевине сознания алой искрой таится боль, таится стыд, таится отчаянье.
***
Звук приближающихся шагов больно толкнулся в уши.
Светлана открыла глаза. Не сразу поняла, где она. Прошлое не уходило. Не отпускало. Не отпускала тишина каменного мешка. Не отпускала боль. Не отпускало отчаянье. Светлана встряхнула головой, прогоняя свои ощущения.
Болотов уже возился у двери, вставляя узкое острие чего-то металлического, вроде ломика, в щель между рамой и створкой двери. Посыпались мелкие щепки. Замок не поддавался. Слишком толстый инструмент?
- Ну-ка, девушки, - скомандовал Болотов, - отойдите в сторонку.
Женщины отошли на полшага.
- Сюда, под стеночку.
Он загреб обеих жесткой сильной рукой. Придвинул к стенке сбоку от двери. Перехватил инструмент левой рукой, правой вынул из кармана пистолет, приладился. Выстрел показался не слишком громким. Тугой шар звука отскочил от двери, метнулся коридором, наталкиваясь на стенки и потолок, дробясь и рассыпаясь на мелкие тугие комки, разбегающиеся по сторонам. Дверь распахнулась.
Болотов шагнул внутрь каюты. Замер.
Женщины уже дышали за его спиной, вглядываясь в темноту.
Щелкнул выключатель. Под потолком зажглась лампочка, скрытая матовым абажуром. Слабый свет растекся по узкому помещению. В этом немощном свете тускло заблестели какие-то металлические детали, но все смотрели туда, где в темных складках одеяла прятались тени.
- Лада, - выдохнула Ирина, прижимая груди до боли сжатые кулачки.
Болотов шагнул к койке, наклонился. Протянутая над изголовьем ладонь мелко дрожала. Напряженные пальцы с трудом согнулись, загребая темную ворсистую ткань одеяла, потянули ее вниз.
Светлана услышала, вернее, почувствовала какое-то движение рядом с собой. Мгновенно обернулась и успела подхватить медленно опускающееся на пол тело Ирины.
- Держись, Ирочка, держись, все хорошо, все нормально, - шептала она, не отрывая глаз от спутанной гривы темных волос, почти полностью закрывающей лицо лежащей на койке девушки.
Болотов отвел волосы в сторону. Осторожно повернул голову дочери. Темные глаза девушки были открыты, но взгляд их неподвижен и пуст. Слабый свет не давал никаких бликов. Просто два темных глубоких провала на иссиня бледном лице, под густыми черными бровями.
- Помогите мне, - шепнула Светлана Болотову, чувствуя, как Ирина выливается из ее немеющих рук.
Болотов перехватил жену, беспомощно оглянулся и осторожно опустил ее на пол.
Светлана уже сидела на корточках, гладила холодные щеки девушки.
- Что с ней? – с хрипом выдавил из себя отец.
- Боюсь, что … - прошептала Светлана.
- Она умирает?
Жесткие руки подхватили Светлану, подняли, отодвинули в сторону.
- Нет, Вячеслав Иванович, - в голосе Светланы звякнул металл, - сейчас моя работа.
- Да что с ней? Вы можете объяснить? – Болтов тряс Светлану за плечи.
- Вы не даете мне посмотреть.
- Да...да…конечно… Смотрите… Смотрите же!
Светлана глянула в налитые болью глаза отца, мягко положила ладони на его грудь. Под ее теплыми руками глухо и неровно бухало сердце, мощно толкалось в крутую грудную клетку.
- Делайте же …
- Спокойно! – мысленно приказала Светлана Болотову и ощутила, как расслабилось его тело, равномерней застучало сердце.
- Хорошо. Хорошо. Не волнуйтесь.
Болотов отступил на шаг.
- Помогите, если сможете, Ирине, - шепнула Светлана, наклоняясь над девушкой.
Лада все так же неподвижно смотрела в потолок черными матовыми провалами глаз. Светлана провела над ними ладонью. Никакой реакции. Девушка дышала. Слабо, почти незаметно, но дышала.
И только.
Светлана быстро выпростала из-под одеяла ее руку. Так и есть. То, чего она боялась, что почувствовала еще там, за дверью. На иссини бледной коже у локтевого сгиба темное пятнышко. Инъекция.
- Что с ней? – прошептал Болотов, оставляя жену, которую пытался привести в чувство легкими похлопываниями по щекам.
- Наркотик!
- Она умирает? – чуть слышно выдохнул он.
- Ей плохо. Очень плохо. Нужна срочная помощь.
- Лада… - слабым голосом отозвалась Ирина, словно услышала их слова.
- Иринка! Иринушка!
Светлана буквально видела, как разрывается надвое Болотов, как мечется его сознание между дочерью и женой.
И в этот же миг она услышала шум в коридоре, за распахнутой настежь дверью. Скорее, не шум. Просто движение. Холодная волна коснулась ее тела, напружинила мышцы. Ледяные иголки вонзились в кончики пальцев, в туго натянутую кожу лица. И тут же в проеме двери возникла высокая фигура в черном.
Правая рука Болотова запоздало рванулась к карману.
- Стоять! Не двигаться!
***
Бертран боится пошевелиться. Невыносимо болит голова. Тупая боль ломит и рвет все тело. Сквозь опущенные веки сочится красное марево. Бертран открывает глаза. Пытается подняться, опираясь на распухшие саднящие руки. Острая боль прошивает тело. Юноша со стоном падает обратно на свое ложе. Тяжело дышит. Однако глаза его открыты. Прямо перед глазами небольшой факел. Дымное пламя извивается тонкой струйкой, неясно освещая каменные стены, часть каменного потолка. Бертран собирается с силами. Поднимается. Садится. Он сидит на охапке соломы, покрытой куском грубой ткани. Рядом, на низком каменном возвышении, керамическая миска с какой-то едой. Кувшин с водой. Небольшое помещение влажно поблескивает каменными стенами. В углах густая темнота, которую не в силах разогнать скупой свет закрепленного над дверью факела. Дверь массивная, окованная железными полосами.
Бертран тянется рукой к кувшину. Дрожащая рука плохо повинуется ему. С большим усилием он поднимает кувшин, подносит к губам. Прохладная вкусная вода наполняет рот давно забытой сладостью. Бертран жадно пьет. Струйка воды стекает по подбородку, капли падают на грудь, принося облегчение и успокаивая боль в теле.
- Напился? – из темноты возникает крупная мужская рука, подхватывает падающий кувшин, осторожно опускает на прежнее место.
- Да, - выдыхает Бертран, слыша в ушах нарастающий гул собственного сердца.
Глаза его медленно привыкают к темноте. На краю каменного возвышения сидит человек, чей бархатный голос казался Бертрану услышанным во сне или в бреду. Горбатый монах, наставник.
За ним видна высокая фигура, кое-где поблескивающая металлом. Очевидно, этот человек - обладатель командного голоса.
Высокий человек делает шаг к Бертрану. Лицо его, словно высеченное из красноватого гранита, освещается, и Бертран узнает в нем начальника гарнизона замка Монсегюр Рамон де Мерль.
- Очнулся? – звучит громкий голос. В голосе явственно слышна угроза.
- Погодите, - мягко, но настойчиво вмешивается глубокий выдох горбуна.
- Чего годить?
- Не спешите, друг мой, он еще очень слаб.
- Какая разница?
- С ним хотел говорить Мастер, - убеждает бархатный баритон на самых низких нотах звучания роскошного голоса.
Бертран напрягает слух. За дверью слышатся шаги, звон оружия. Дверь распахивается под нажатием сильной руки. В комнату входит тот, встречи с которым так ждет и так страшится юноша. Мастер. Белоснежное одеяние разгоняет мрак, слепит глаза. Бертран жадно всматривается туда, где под низко надвинутым на лоб капюшоном остро поблескивают глаза.
- Можете идти, - обращается Мастер, освобождая путь к двери.
- Мастер! – рывком придвигается к нему Рамон.
- Идите! – голос Мастера непреклонен. - Оставьте нас.
Начальник гарнизона неловко топчется у двери. Горбатый монах ловко огибает его и выходит. Рамон де Мерль, оглядываясь, выходит следом.
Бертран пытается подняться на ноги.
- Сиди!
- Мастер! – Бертран повторяет неловкую попытку.
- Не вставай.
Мастер оглядывается в поисках места, на котором можно присесть, опускается на край каменного возвышения, с которого недавно поднялся горбун.
Сердце Бертрана отчаянно бьется в груди. Уши заливает волнообразный шум, словно где-то за стеной плещется предштормовое море.
- Мастер, - шепчет Бертран, - как вам удалось спасти меня?
Мастер молчит. Пауза затягивается, становится нестерпимой. Бертран снова предпринимает попытку подняться, но раздавшийся в этот миг тихий голос заставляет его сесть.
- Это не моя заслуга, благодарить… - голос Мастера колеблется, затихает, словно в раздумье о том, правильное ли слово он употребил, - …благодарить ты должен начальника гарнизона. Он отбил тебя у тех, кого ты привел в Каркассонский лес.
- Я привел в Каркассонский лес? – не понимает Бертран.
- Ты привел в лес, - твердо повторяет Мастер.
В напряженном голосе Мастера нотки жалости и … презрения?
Мысли суматошно прыгают в голове Бертрана. Ему никак не удается остановить их пляску. Поймать одну, самую нужную сейчас, самую главную. Вдруг сознание прошивает тревога и боль. Он ясно видит подвал инквизиции, замершие, как на картине, фигуры монахов и палачей, пылающий жаром очаг, себя, висящего вверх ногами. Затем из багровой глубины всплывает лицо Пьера, судорожно искривленное гримасой невыносимой боли. Воспоминание жжет сильнее, чем раскаленные щипцы инквизиторов.
- Пьер, - неслышно шепчут его губы, ставшие вдруг сухими и шершавыми.
- Вспомнил?
В голосе Мастера теперь уже явственно слышится презрительная нотка. И боль. Голос старика набухает болью, вздрагивает.
- Рассказывай. Рассказывай обо всем, что произошло. Подробно.
Бертран напрягает волю, пытаясь прорваться сквозь сумасшедшую путаницу мыслей, сквозь боль и отчаяние.
- Мастер! Последнее, что я помню, это подвал, в котором пытали меня и Пьера. Пьер…, - голос Бертрана уходит, затухает, - Пьер…
- Я знаю, Пьер погиб. Не сказав никому ни слова.
- Это я…я виноват, - сдерживая набежавшие слезы, горячо шепчет юноша, - если бы я не крикнул ему «Молчи!», он мог бы спастись. Он твердил, что ничего не знает, и они уже, кажется, поверили ему.
- Ты так думаешь? – насмешливо бросил Мастер.
- Да! – всхлипнул Бертран, и сдерживаемые слезы брызнули из-под горящих век.
- Ошибаешься, маль…
Бертран, привыкший к тому, что Мастер обращается к нему со словами «мальчик мой», вдруг остро ощутил, что больше никогда не услышит этих слов, что Мастер смял, задавил их в себе. Резкая боль заливает грудь, поднимается к горлу, перехватывает дыхание. Но перед глазами четко встает картина: маленький монах незаметным движением достает что-то из складок своей рясы, подпоясанной толстым веревочным шнуром, подносит к самым глазам Пьера.
- А это ты знаешь?
Перстень с темно-зеленым камнем.
- Откуда у тебя этот перстень?
Пьер молчит, не сводя глаз с перстня.
Палачи выхватывают из жара железные щипцы с докрасна раскаленными концами.
… две страшные раны на груди Пьера набухают черной кровью…
Бертран закрывает глаза.
- Я понял, - хрипит он сквозь слезы, - он не мог спастись. Перстень. У него был перстень. Они что-то знали об этом перстне.
- Оставим Пьера. Перейдем к тебе.
- Я…я больше ничего не помню…
- Совсем ничего? А как же ты оказался в Каркассонском лесу? Как привел туда отряд роялистов?
- Я не мог никого вести! – отчаянно вскрикивает юноша.
- Наш начальник гарнизона узнал о продвижении отряда к лесу и выехал навстречу. Ты ехал рядом с командиром отряда.
В голове Бертрана что-то смутно забрезжило.
- Меня привязали к седлу! Наверное, меня привязали к седлу!
- Да, ты был привязан. Чтобы не упасть от слабости.
Юноша закрыл руками глаза, плотно, до боли, прижал ладони к мокрым векам. Вспомнить! Нужно все вспомнить!
За дверью слышится топот сапог, громкий голос, гулко отражающийся от каменных стен:
- Мастер! Мастер!
Дверь резко распахивается. На пороге возникает фигура опоясанного мечом стражника.
- В чем дело? – поднимается Мастер.
- Солдаты! – шумно выдыхает воин, - протягивая к Мастеру руку. – Королевские солдаты! Много! Их ведут рыцари и монахи – доминиканцы.
- Ты впервые видишь королевских солдат? Или рыцарей? Или монахов-
доминиканцев? - голос Мастера с каждым вопросом понижается, наполняясь грозными рокочущими нотами.
- Они готовятся к штурму!
- Вот с этого и следовало начать.
Мастер поднял руку, набрасывая на голову капюшон белого плаща. На руке серебристой искрой блеснул тяжелый перстень, Затем быстро двинулся к выходу.
Стражник пропустил Мастера, рванулся вслед.
Задержался.
Поспешно захлопнул дверь. Прогремели запоры.
Бертран остался один.
***
Крупный темный предмет в каменно спокойной руке вошедшего мужчины, казалось, поглощал свет. Только еще более черная глубина дула смотрела прямо в глаза банкира.
Светлана с трудом отвела взгляд от этой черной глубины и перевела его на лицо мужчины. Она знала это лицо. Сухое, костистое, длинное. Почти такое же мертвенно бледное, каким она видела его пару лет назад. Только черные волосы сейчас не свисают по сторонам этого лица, а гладко зачесаны за уши и туго стянуты назад, на затылок.
Светлана перевела взгляд ниже. Все та же массивная цепь мягко посверкивает желтыми бликами.
Невольная улыбка чуть коснулась ее губ. «Жив, курилка!» - подумала она давно забытыми пушкинскими словами и быстро прогнала следующую мысль о том, что лучше бы он …
Мужчина заметил ее мимолетную улыбку, пригляделся внимательней. Черные яркие глаза прищурились. В них что-то дрогнуло.
- Это вы? Я не ошибся?
- Это я. Вы не ошиблись. Это я…ошиблась, - грустно ответила Светлана.
Мужчина взглянул на Болотова. Скосил глаза на Светлану. Быстро окинул взглядом каюту. По Ирине глаза его скользнули, как по предмету мебели. На почти незаметную, неуловимую долю секунды задержались на лице Лады.
- Выньте оружие из кармана господина Болотова, - жестко проговорил пришелец.
- Я? – удивилась Светлана.
- Вы!
Светлана колебалась.
- Я…
- Ну! Быстро!
Мужчина прищурил глаза и махнул пистолетом в сторону банкира.
- Извините, - шепнула Светлана, обернувшись к Болотову.
- Ради Бога!
Болотов потянулся рукой к карману.
- Рруки! – рявкнул знакомый незнакомец, выразительно нажав на раскатистое р-р.
Болотов медленно, словно с трудом, поднял руки выше. Чуть повернулся к Светлане правым боком.
- Возьмите.
Светлана вынула из кармана Вячеслава Ивановича светлый, удивительно красивый, сверкающий пистолет. Взвесила на ладони. Ребристая рукоятка уютно и удобно укладывалась в руку. Шальная мысль проскользнула в уме. Пальцы дернулись, стремясь обхватить изящную смертоносную вещицу.
- Ну! – словно бичом хлестнуло.
Светлана вздрогнула и подняла глаза.
- Давайте сюда!
Светлана еще секунду помедлила, остро сознавая, что опоздала.
- Быстро! Ну!
Черное дуло смотрело теперь ей прямо в глаза.
Она шагнула два маленьких шага, протянула пистолет на раскрытой ладони.
- То-то же, - пробормотал мужчина, засовывая пистолет за пояс брюк.
Серебристое оружие смотрелось на фоне черной рубашки вычурно картинно и совсем не страшно, как в американском фильме о ковбоях.
- Вы не туда смотрите.
Светлана вздрогнула и подняла глаза.
- Что? – не сразу поняла она.
- Если в вашей голове копошатся какие-то героические мысли, советую их оттуда выбросить.
Мужчина смотрел пристально и внимательно.
- Я не стрелок, - отвернулась Светлана.
Острое сожаление коснулось ее сердца. Уж с двух-то метров даже она не промахнулась бы. Выстрелила бы в ногу. Или куда-нибудь еще. Ведь держала оружие в руках! Сколько раз видела в кино, как ловко это делают герои и героини!
И потом…можно было бы затормозить его реакцию.
Светлана вдруг вспомнила, что обладает определенными способностями, о которых она просто забыла, и которые ей пока ничем не помогли.
А стрелять… А если бы она его убила? Убила человека, которого когда-то спасла. Спасла!
Внутренним взором Светлана ясно увидела сидящего на верхней ступеньке крыльца мужчину в черной кожаной куртке. Мужчина сидит в странной согнутой позе, охватив руками живот, прижимая подбородок к груди. Матово поблескивает массивная золотая цепь на шее, сверкает широкий браслет на тонком запястье. Бледное лицо почти скрыто длинными, до плеч, темными прямыми волосами. Вся его фигура пульсирует багровыми волнами боли, синий неон просвечивает сквозь прижатые к животу ладони. Между тонкими белыми пальцами проступает густо-красное, цвета кристаллов темного граната.
А теперь этот человек держит их, мокрых, испуганных, несчастных, под дулом пистолета.
А еще Лада. Девушка, которую нужно срочно спасать. Она в почти коматозном состоянии.
Глаза мужчины не отрываются от глаз Светланы.
Что он хочет ей сказать? Взгляд его непроницаем и угрюм. Но где-то там, в самой дальней глубине, что-то проскальзывает.
Что? Узнавание? Сомнение? Нерешительность? Жалость? Неужели жалость?! Или сострадание?
Светлана напрягает внимание, пытаясь разгадать эту темную глубину. Нет, не получается. Да и не может получиться. Нужно расслабиться, впустить в себя то, что не могут (или не хотят?) сказать чужие глаза. Она раскрывается навстречу темному взгляду, вбирает, втягивает его. Кажется, что время остановилось. Или тянется невыносимо медленно.
Голос мужчины заставляет ее вздрогнуть.
- Вас Светланой зовут?
- Да, - не сразу отзывается Светлана.
- Уходите отсюда.
- Куда?
- Туда, - мужчина неопределенно взмахивает левой рукой в сторону двери.
– Куда «туда»? - не понимает Светлана.
Мужчина что-то делает со своими губами, словно пытается уложить их в более удобное положение. Наконец, губы становятся узкими, тонкими, почти исчезают. Затвердевает подбородок.
Бесконечно тянется секундная пауза.
- Дорогу наверх найдете?
- Не знаю … наверное, - напрягается Светлана.
- Идите.
- Куда?
- Наверх. Куда хотите.
- Совсем?
- Да! – рычит мужчина. – Совсем! Уходите отсюда!
Светлана растерянно смотрит в каменное лицо.
- А они?
- Не твое дело!
- Я не могу их бросить…
Светлана начинает понимать ситуацию. Он отпускает ее. Совсем.
Уйти? Конечно!
А как же они? Как же Лада? Ей нужна помощь. Но если она будет свободна, то сможет эту помощь организовать. Вызвать «скорую». Вызвать милицию!
Ох, какая же я дура! – думает Светлана.
- Марш отсюда, дура! – эхом ее мыслей отзывается мужчина, чуть отступая в сторону, чтобы освободить ей проход.
Светлана делает маленький нерешительный шаг к двери, чувствуя спиной отчаянно напряженные взгляды Болотовых.
Нет, объяснять некогда.
Да и нельзя.
Нужно идти.
Еще один шаг…
ИСПОВЕДЬ
Глаза Переллы, великого окситанца, Мастера Совершенных, хозяина старинного замка Монсегюр, горят черным огнем из-под высоких надбровных дуг. Сухие руки, неподвижно лежат на эфесе старинного меча, узловатые пальцы сжаты до боли. На одном из них перстень. Массивный серебряный перстень с большим зеленым стеатитом. На камень падает свет, и зеленый камень светлеет поверху, как морская вода, а в глубине его сгущается темная зелень, переходя в непроглядную черноту.
Мастер стоит на деревянном возвышении в центре замковой площади. За его спиной - переносной алтарь. На алтаре ровным пламенем горят восковые свечи. Поблескивает темная жидкость в узорной золотой чаше. Сверкает синевой тонкое лезвие ритуального кинжала. Вспыхивают искрами дорогие самоцветы.
Почти вся площадь заполнена людьми в белых и серых плащах. Есть здесь и несколько рыцарей в сверкающих латах, и простые воины в кожаных камзолах и при полном вооружении, есть и крестьяне. Но этих мало. Они стоят в задних рядах. С интересом наблюдают за происходящим. Что будет? Зачем их сюда позвали?
Лица тех, кто стоит поближе к помосту, хмуры, прячутся под капюшонами ряс и плащей. Они знают, что происходит, зачем собрались Совершенные всех рангов на замковой площади Монсегюра.
Напряженное ожидание.
Наконец, широко открываются дубовые двери западного донжона, обитые полосами железа и украшенные незамысловатой резьбой. Западный донжон теряется в тени. Заходящее солнце освещает его верхушки и половину замковой площади, ту, где построен деревянный помост, на котором застыла высокая, тонкая фигура Мастера. Косые солнечные закатные лучи окрашивают эту половину и все, что здесь есть, в кроваво-красные тона. Вторая половина тонет в густой тени и кажется черной.
Красное и черное.
Жизнь и смерть.
Может быть, поэтому собравшиеся на площади люди не сразу замечают выходящую из дверей донжона процессию. А может быть, потому, что их глаза прикованы к величественной фигуре Мастера, белое одеяние которого кажется ярко алым в багряных лучах солнца, опускающегося за зубчатые стены донжона.
Впереди процессии начальник гарнизона. За ним два стража в темных латах, с боевыми топорами в обнаженных мускулистых руках. За стражами горбатится нелепая фигура монаха, с низко опущенной головой, с бессильно опущенными вдоль тела длинными, не по росту, руками. Сзади группа катаров с темными лицами, резко контрастирующими с белоснежными одеяниями.
Процессия разрезает плотную толпу. Выдвигается из тени на освещенную половину двора. Останавливается. Замирает.
- Сегодня мы собрались здесь, чтобы выслушать исповедь брата нашего, Совершенного Альбана, которую Господь повелел принять публично, - раздается глубокий голос Мастера.
Тихий шепот проходит в задних рядах собравшихся людей. Публичная исповедь! Только при посвящении в Совершенные проводится такой ритуал. Кого-то посвящают сегодня? Почему же никто не говорит, кого? До сих пор община всегда знала о готовящемся посвящении задолго до его проведения. Да и проводятся такие ритуалы обычно в день летнего солнцестояния. Или, если по какой-то причине не хотят ждать до этого дня, тогда 20-го числа любого месяца, когда солнце попадает на специальные точки крепости, проходя через созвездия Зодиака. А сегодня? Публичная исповедь старого заслуженного Совершенного. Такого не помнит никто из присутствующих. Хотя многие слышали о том, что перед казнью двухсот Великих Совершенных они исповедывались друг другу. Тогда все было понятно. У них не было другой возможности. А сейчас? Публичная исповедь! Что такого совершил всем известный и всем и уважаемый член общины катаров, горбатый монах Альбан? Какой грех взял на душу человек, чьи поступки всегда отличались безупречностью? Почему не рассказал об этом Мастеру? Или рассказал, но вина его столь велика, что требует публичного раскаяния и наказания? А может, не захотел раскаяться, и его силой принудили исповедоваться перед всей общиной? Катары не привыкли галдеть в святом месте, на замковой площади стоит тишина, но недоуменные мысли ясно читаются на лицах людей.
- Альбан, приблизься к алтарю, - рокочет голос Верховного.
Горбун делает несколько шагов, опускается на колени.
- Молитесь, Совершенные, просите милости у Господа Бога нашего.
Мастер возвышает голос..
- Отче наш, сущий на небесах!
Собравшиеся нестройно повторяют начальные слова главной молитвы, постепенно подстраиваясь в лад с Мастером. Вот уже вся площадь, как один человек, самозабвенно молится Всевышнему. 14 раз подряд звучат сакральные фразы, 14 раз подряд завершаются они громким единодушным выдохом «Аминь!».
- Альбан! Готов ли ты исповедоваться Господу Богу нашему, несущему Свет и Любовь, Владыке душ наших и животов? – вопрошает Мастер.
- Готов, - горбун все ниже наклоняет голову.
- Готов ли ты исповедоваться твоему Мастеру, Совершенному, который служит щитом истинной веры?
Молчание ему ответом.
- Готов ли ты исповедоваться твоему Мастеру, Совершенному, защитнику веры и хранителю Света? - наливается силой голос Мастера.
- Готов, - слышится хриплый, какой-то потерянный голос горбуна.
Мастер кивает головой.
- Альбан! Готов ли ты исповедаться перед братьями твоими?
- Готов, - вздыхает хриплый голос.
За спиной Мастера, над золотой чашей вспыхивает синее пламя.
- Мы готовы выслушать твою исповедь.
И снова молчание в ответ.
- Господь слышит твои мысли, видит твои чувства. Но мы не слышим твоего голоса.
Ладони Мастера сильнее сжимают эфес меча. Белеют суставы напряженных пальцев.
В этот миг густую осязаемую тишину замковой площади разрывает глухой удар грома. Люди вздрагивают, поднимают головы. Небо над Монсегюром, еще недавно чистое и безмятежное, быстро заволакивается темными грозовыми тучами. Только густо-багровый краешек солнца еще виден из-под туч над зубцами западного донжона. Кроваво-красные отсветы ложатся на клубящиеся облака, зажигают пожаром противоположные стены крепости. Прямо на глазах взволнованных людей замковый двор заливает темнота.
***
Светлана чувствует, что натолкнулась на невидимую стену. В крошечные доли секунды что-то в ней анализирует ситуацию.
Нет! – щелчком приходит четкая мысль. Не может …
Может.
В проеме двери словно материализуется предмет ее понимания. Того, что она уже знает, что почувствовала, уловив неслышный сигнал.
- В чем дело?
Спокойный знакомый голос. В этом спокойствии уверенность и почти физически ощутимая сила. Знакомые холодные глаза. Знакомый черный кожаный плащ, высокий ворот черного свитера.
Светлана внутренне ахнула, почувствовав, как ее несет в ледяной омут глаз Мастера. Но он, почти незаметно усмехнувшись самыми уголками красиво очерченных губ, уже перевел взгляд на мужчину, имени которого она так и не знает.
- Слушаю тебя, Валентин!
«Спасибо, - думает невпопад Светлана, - хоть имя узнала».
- Так кого ты гонишь отсюда? Её? – Мастер чуть поводит подбородком в сторону Светланы.
Валентин молчит. Вся его, и без того высокая, фигура вытянулась вверх, в струну. Тронь, и зазвучит высоко и отчаянно.
- Таков был мой приказ? Или ты не понял?
Глаза Валентина зажигаются внутренним огнем, но пламя их тут же гаснет под уверенным нажимом взгляда Мастера.
- О чем молчим? – усмехается Мастер.
Сметая Светлану с пути, к нему бросается Болотов.
- Что вам нужно? Вы думаете, что делаете? Как вы смеете? Как вы посмели?
Глухим, сдавленным голосом Болотов выталкивает из себя вопросы, не в силах молчать. Напряжение последнего получаса прорывается потоком бессмысленных слов.
Мастер поднимает руку ладонью вперед, останавливает поток невнятных слов.
- Ответить по очереди на каждый вопрос или на все сразу?
- Вы ответите не мне! – взрывается гневом банкир.
- А кому? – улыбается Мастер. – Впрочем, об этом позже, а пока…
Он смотрит на Валентина. Тот пытается противостоять ему горящим взглядом, но глаза его тускнеют, меркнут. Кажется, он вот-вот потеряет сознание.
- Почему не выполнен мой приказ?
Валентин молчит. Видно, как ходит его кадык, то ли проталкивая наружу, то ли пытаясь проглотить замирающие на губах звуки.
Наконец, он с трудом разлепляет сухие губы.
- Я не мог.
- Почему?
- Она… она спасла мне жизнь.
- А стоило? – ухмыляется Мастер. – Чего она стоит, твоя жизнь?
- Стоило! – срывается Светлана. – Жизнь всегда стоит… жизни!
- Ах - ах! – голос Мастера звучит знакомой издевкой. – Это все, что ты поняла?
- А разве этого мало?
- Жаль. Я думал, ты интереснее. А ты, оказывается, просто баба! Староватая, ничем не примечательная. Обыкновенная баба.
Светлана прислушалась к себе. Нет, его слова не находили в ней отклика. Ей совсем не было обидно. А именно на это, очевидно, рассчитывал Мастер.
- Да! – улыбнулась Светлана. – Я просто баба. Самая обыкновенная. Нормальная баба. Обыкновенная женщина.
Мастер презрительно скривил губы, махнул рукой Валентину.
- С тобой мы поговорим позже.
- Мастер!
- Приказы Мастера не обсуждаются! Я сделал из тебя воина. Я назначил тебя командиром легиона смерти. Делай свое дело!
- Легион смерти? – прошептала чуть слышно Светлана, но Мастер уловил ее шепот.
- Не знала?
- Не знала.
- Теперь будешь знать. Недолго, правда.
Горло Светланы перехватило тугим плотным обручем. Сумасшедшие мысли заметались в горящей жаром голове, вспыхивая синими сполохами, не облекаясь в слова.
- А как же «нести миру свет»? – с трудом вытолкнула она из горла шершавый комок, - как же … «я целую ваши руки, люди»?
- Забери ее! – Мастер махнул рукой.
- Послушайте! – рванулся вдруг Болотов.
- Назад! – из груди Мастера вырвался густой низкий звук, отшвырнувший банкира к столу, стоящему под иллюминатором.
Болотов ударился спиной о стол, замер.
- Что… что вы сделали с моей дочерью? – раздался тонкий срывающийся голос Ирины.
- Спросите у мужа, мадам.
- Нет! Это вы мне ответьте! Как она здесь очутилась? Что вам от нас нужно?
- Не вмешивайтесь в мужские дела.
- Это моя дочь! Я должна знать!
- Кто много знает, тот крепко спит, - перефразировал по-своему Мастер известную поговорку.
Похоже, все поняли ее новый смысл.
- Что же вы за человек?! Она умирает! Смотрите! Спасите ее!
- Мадам, ваша дочь наркоманка. Ее жизнь меня не интересует.
Ирина тихо ахнула и схватилась за грудь.
Мастер глянул на Светлану.
- Ты еще здесь? Валентин!
Валентин придвинулся к Светлане, взял за локоть жесткой рукой.
Светлана взглянула ему в глаза. Он явно пытался ей что-то сказать, объяснить, внушить. Она это видела.
Увы! Мастер тоже это видел.
Светлана шагнула к двери.
- Стоять! – хлестнул по нервам злой голос.
На Светлану вдруг что-то нашло.
- То идти, то стоять! - улыбнулась она кокетливо. – Откуда такая непоследовательность?
Мастер прищурил глаза, но не удостоил Светлану ответа.
- Ну, что ж! Мое предложение остается в силе. Я думаю, вы понимаете, что от вашего ответа зависит жизнь вашей дочери.
Мастер смотрел в глаза Болотова.
- Спасите ее! – рванулась Ирина, готовая опуститься на колени.
- Ирина! Не смей!
Болотов подхватил ее у самого пола, прижал к себе.
- Вам не кажется, что вы уже достаточно нажились на мне? Вам мало собственного дома после убогой хрущевки? И тем не менее, я готов дать требуемую вами сумму, - повернулся он к Мастеру. Но не ранее, чем вы займетесь дочерью или хотя бы позволите нам вызвать неотложку.
- Думаю, что условия несколько изменились. Два часа назад эта сумма была
достаточной. Сейчас – нет.
«Собственный дом? – удивилась Светлана. – У Мастера появился собственный дом? Он говорил когда-то, что неплохо бы заиметь свой дом, чтобы проводить там ритуалы, вести прием пациентов, организовать небольшой стационар. Но Светлане казалось, что Мастер совсем не придает значения деньгам. И почти не нуждается в них. Если появлялась какая-то острая нужда, он созывал круг и проводил ритуал на удачу. И деньги откуда-то появлялись, либо вопрос, требующий денег для своего разрешения, рассасывался. Решался как-то сам собой. Без затрат. «Так решают вопросы маги». – смеялся Мастер, видя изумленные глаза своих учеников. А теперь дом…деньги на который дал Болотов? За спасение дочери? Или был проведен специальный ритуал?»
- Господи, господи, что все это значит? – шептала Ирина, пытаясь заглянуть в глаза мужа своими огромными, горящими сухим пламенем глазами.
- Это значит, Ирочка, что мы попали в лапы проходимца. И что наша дочь нас до этого довела. Я предупреждал тебя: все эти ее эзотерические изыскания добром не кончатся.
- Но … Славик, они же помогают людям, как я могла знать? Я так радовалась за Ладу, она стала совсем другим человеком!
- Наркоманкой, – выдавил из себя Болотов.
- Нет! – взвилась Светлана. – Это не так! Я бы знала. Видела! Она не привыкла к наркотикам. Это не так!
- Ты еще можешь что-то видеть?
Светлана резко обернулась к Мастеру.
- Не ты мне дал мой дар. И не тебе его отнять!
- Мно-ого бы стоил твой дар без меня, - скептически протянул Мастер.
Светлана промолчала. Он был прав. Может, она никогда бы и не узнала о своих способностях, не поверила в себя, если бы не он. Если бы он не учил ее. Не опекал. Не поддерживал жадный интерес к знанию. Что же случилось? Что с ним произошло? Он никогда не выказывал особого интереса к деньгам. Или она не замечала? Впрочем, у него их всегда хватало. А сейчас? Что ему нужно сейчас?
- Сейчас меня не устраивает названная сумма, - обратился он к банкиру, - вам следовало сразу согласиться на мои условия.
- Как оказалась здесь моя дочь?
- Ваше судно – последнее место, где вы стали бы ее искать. Если бы … - Мастер искоса взглянул на Светлану.
Светлана вздрогнула, но продолжала открыто смотреть на Мастера.
- У меня нет при себе денег! Сейчас ночь. Сколько вы хотите?
- Это неправда. Деньги вы приготовили. И еще мне нужно это судно. Мне кажется, вы закончили ремонт.
Светлана смотрела на Мастера, но боковым зрением видела мертвенно бледное лицо Болотова. Напряженная работа мысли почти зримо рисовалась на этом внезапно постаревшем, каком-то опрокинутом лице.
- Я не могу ночью оформить на вас купчую. Это все не так просто делается. Мы можем поговорить об этом завтра. А сейчас…
- Сейчас вы подпишете документы, мы снимемся с якоря и выйдем в море.
- Без команды?
- Это не ваша забота.
Напряженная пауза разделила присутствующих, заливая узкое пространство между ними вязкой темнотой.
В наступившей тишине раздался глухой топот бегущих по гулкой палубе ног. Раздались невнятные крики.
Один за другим прозвучало два выстрела.
- А-а-а-а! – тонко и резко закричала Ирина.
Мастер отступил к двери.
- Я жду.
- Вы…вы чудовище! Вы маньяк! Я не дам вам ни копейки!
- Славик, - замирающий шепот сорвался с губ Ирины.
- Это последнее слово? – усмехнулся Мастер.
Ирина спрятала лицо на груди мужа.
Болотов молчал.
- Прекрасно.
Мастер перевел взгляд на лежащую без движения девушку. Глаза Лады все так же бесчувственно и бессмысленно глядели в потолок.
Светлана не отводила глаз от лица Мастера. И вдруг лицо его стало неуловимо меняться. Оно болезненно исхудало. Потемнело. Покрылось сеточкой морщин. Глаза запали под крутые дуги поседевших бровей. Знакомые до боли черные глаза на другом, тоже знакомом, но другом лице – лице из ее прошлой жизни.
Кто ты, Мастер? Перелла или … Инквизитор?
ТЕМНОТА
Глухая темнота обнимает тело. Накапливается под веками. Вливается в сердце. Затапливает мозг. Темнота.
Тьма.
Ничего, кроме тьмы.
Ушли мысли.
Утихли чувства.
Тело становится большим, тяжелым, переполненным тьмой. Где-то на дальней окраине тьмы, в глубокой черноте, рождается почти такая же темная неповоротливая мысль: «Хорошо. Наконец-то хорошо. Нет боли. Нет страха. Нет стыда. Нет вины. Ничего нет. Это смерть? Такая глупая смерть? А смерть бывает умной? Наверное, бывает, если есть, за что умирать. А впрочем, какая разница? Смерть она и есть смерть. Уход. Покой».
Бертран все глубже погружается в темноту и не слышит шума за стеной своего странного приюта. Только резкий скрип камня о камень вырывает его из сумрачного состояния. Неожиданный звук больно бьет по сердцу, заставляя его суматошно метаться в груди. Горячие иглы колют изнутри ничего не видящие зрачки, стянутую холодом кожу лица, потерявшие чувствительность кончики пальцев. Жаркая волна заливает тело. Тусклый свет факела ослепляет, резко ранит привыкшие к темноте глаза.
- Бертран! – раздается рядом грубый, надтреснутый голос. – Выходи!
Бертран пытается подняться на ноги. Безуспешно. Ноги подламываются по ним. Не держат ослабевшее непослушное тело.
Сильная рука подхватывает его подмышку, тащит из узкого каменного мешка в такой же узкий каменный коридор.
- Идти можешь? – в грубом голосе слышится что-то похожее на сочувствие.
- Могу, - шепчет юноша, - изо всех сил стараясь удержать безвольное тело на ватных ногах.
По узкому коридору идти можно только гуськом. Бертран опирается немеющими руками о стены. Делает неуверенный шаг вперед. Идет. Перед ним, почти заслоняя свет факела, движется высокая фигура стражника. За ним - сам начальник замковой стражи. Далее, за спиной, слышны шаги еще каких-то людей.
Длинный каменный коридор, наконец, заканчивается и выводит в освещенное помещение. Бертран останавливается, оглядывается вокруг. Знакомая комната в подвале Западного донжона. Каменный алтарь с горящими на нем свечами. Высокое резное кресло Мастера. Сзади, за спиной, там, откуда он только что вышел, сплошная гладкая стена. Ни следа какого-либо входа. «Потайной подземный ход, - думает Бертран, - горбун спрятал меня в потайном ходе. Как же меня нашли?»
Звук шагов заставляет юношу обернуться. По крутым степеням винтовой лестницы спускается высокая фигура в белом плаще.
Проходит к резному креслу.
Садится.
- Вы можете идти, - слышится глубокий тихий голос, - а ты подойди поближе.
- Мастер, - шагает вперед начальник гарнизона.
- Идите, - так же тихо командует Мастер.
Начальник замковой стражи разворачивается и направляется к лестнице, следом за ним - четверо стражников.
Бертран делает несколько неуверенных шагов. Приподнятая ладонь Мастера останавливает его. Юноша замирает. Глаза, освоившиеся со светом, прикованы к сухой, морщинистой руке старого человека, лежащей на темном резном подлокотнике кресла. Бертран смотрит на массивный серебряный перстень с большим зеленым стеатитом. На камень падает свет свечи, и зеленый камень светлеет поверху, как морская вода, а в глубине его сгущается темная зелень, переходя в непроглядную черноту.
«Как этот перстень снова попал к Мастеру?» – бьется в гулкой темноте, заливающей сознание Бертрана, единственная мысль. Единственная и навязчивая, как полусонная осенняя муха.
«Что ж это я? – всплывает откуда-то из глубины другая мысль. - Ведь таких перстней может быть несколько? И все же…»
Бертран не успевает додумать, вспомнить, что же его беспокоит, мысли его прерывает знакомый голос Мастера.
- Ты нарушил клятву, которую дал Совершенным перед лицом нашего Господа. Ты знаешь, что ждет клятвопреступника?
- Знаю, - сквозь сдавленное горло Бертрана тяжело пробивается хриплый шепот.
Колени юноши подгибаются, с глухим стуком касаются пола. Бертран с трудом удерживает тело, чтобы не упасть перед Мастером ниц. Голова его опущена на грудь. Глаза закрыты, но и сквозь веки он видит фигуру Мастера, горящие черным огнем глаза.
- Я готов умереть.
- Не так просто! Нет, не так просто!
Бертран поднимает глаза.
Глаза Мастера ввинчиваются в самую глубину погруженного в темноту мозга юноши, зажигают в нем искру острой боли и… надежды?
- Умереть… Сначала тебе придется искупить свою вину.
- Я готов, - неуверенно произносит Бертран.
- Не спеши, - в голосе наставника холод и чуть слышная насмешка, - ты еще не знаешь цену этого искупления.
- Мне все равно!
- Мне, нам не все равно!
- Мастер! – Бертран молящим жестом протягивает руки к неподвижной фигуре.
- Ты добровольно сдашься Инквизиции.
- Инквизиции? – чуть слышный выдох.
Наступает долгая пауза. Бертран вглядывается в темные провалы глаз Мастера, сердце его начинает сумасшедший пляс в груди.
- Мастер!
- Ты добровольно сдашься Инквизиции. Ты заявишь, что солгал на допросе, под пытками. Все, что ты рассказал, это выдумка, ложь от начала до конца. Это только страх боли. Письмо действительно было. В письме – просьба дать распоряжение о выдаче денег господину Бертрану де Фуа, отправляющемуся в Марсель для переговоров о найме торгового судна. Банкирскими услугами тамплиеров пользуется весь мир, это не вызывает подозрений. То, что ты рассказал, это только слухи и сплетни, которых ты наслушался в пути. Кажется, больше ни о чем важном ты не говорил.
- Меня больше ни о чем не спрашивали.
- Это ты помнишь?
- Да… сначала помню…
«Ритуал…» - воспоминание вспыхивает в памяти Бертрана зримой картиной, острой болью сжимает сердце. Оглушительным молотом бьется в виски страшная мысль: он мог рассказать о ритуале проклятия в состоянии беспамятства. Память о нем не стерта. Он видит, слышит и чувствует все, что было тогда. Рассказал? Нет?.. Сейчас Мастер задаст этот вопрос.
«Умереть! Я хочу умереть сейчас, пока этот вопрос не прозвучал!»
Однако Мастер заговорил о другом.
- Ну…что ж… другого выхода у нас нет. Вряд ли тебе поверят, но хоть какой-то шанс … Иначе, штурм. Впрочем, штурм мы отобьем, но вот осаду… К длительной осаде мы не готовы. И наши братья, те, кому не удастся пробиться в Монсегюр… Они погибнут. Сенешаль обещает увести своих солдат, если Святая Инквизиция получит тебя.
- Зачем я им? Они уже все выпытали!
- Им нужны спрятанные сокровища тамплиеров, и они надеются, что ты их к этому тайнику приведешь.
- Но ведь я не знаю никакого тайника!
- Да, ты не знаешь. Но доминиканцы считают, что тебе известно больше, чем ты сказал.
- Значит, я должен идти? - возбужденный голос Бертрана снова опадает до едва слышного шепота.
- У тебя есть выбор?
- Выбор? .. Выбор…
Загнанный в угол юноша молчит. Он знает, что из лап инквизиции ему уже не вырваться. Он обречен на муки и на смерть. Поверят ему или нет, все равно «отказнику» полагается смерть на костре. Тот, кто отказался от своих показаний, данных под пыткой, не может рассчитывать на сохранение жизни. Он считается дважды еретиком. Хотя… разве пожизненное заключение в каменном мешке – жизнь? Но это и не смерть. Это надежда. Может, помилуют? Может, что-то переменится там – наверху. Но ведь воля Мастера может сохранить ему жизнь. Какой ценой? Ценою гибели сотен и тысяч единоверцев? Но спасет ли его жертва жизни товарищей и друзей? Он видит их лица внутренним взором.
Лица мужчин и женщин.
Лица стариков и детей.
Лица, сведенные судорогой боли.
Искаженные мукой.
Мертвые лица.
Бертран пытается что-то сказать, объяснить нелепость и бесполезность своей смерти, но голос Мастера останавливает невысказанные слова.
- Вот видишь - выбора нет.
Бертран низко опускает голову. Глаза его ловят зеленоватый свет и (в который раз!) останавливаются на массивном серебряном перстне со странным зеленым камнем. Почему этот перстень мучает юношу? Почему от этого перстня сердце сжимается льдом, становится темно и страшно? Ведь таких перстней может быть несколько. Это просто опознавательный знак. А камень? Камень такой величины, чистоты и глубины? Камни, как и люди, уникальны. Двух абсолютно одинаковых не найдешь. И чуть кривоватый завиток резьбы на черненном серебре… Тогда…
Юноша резко вскидывает голову, встречает острый блеск глубоких глаз Мастера. Нет, сейчас в его глазах нет глубины, словно их сверкающая поверхность зеркальна.
«Глаза – зеркало души» - приходит грустная мысль.
- Мастер! Как вы меня нашли? – неожиданно для себя спрашивает Бертран.
Долгое молчание тяжелой глыбой повисает в тишине. Наконец, сухой голос Переллы взламывает тишину, прерывает тончайшую нить надежды, все еще робко тянущуюся из сердца юноши к сердцу Мастера.
- Монах Альбан принес публичную исповедь. Он не солгал перед лицом Совершенных.
Внезапная усталость непереносимым грузом наваливается на плечи, гнет безвольное тело к земле. Не отрывая взгляда от зеркальных зрачков Мастера, Бертран проваливается в темноту.
Последнее, что он помнит – массивный перстень с зеленым камнем на тонкой руке и странная дрожь озарения.
Беспамятство длится недолго. Или очень долго? Бертран этого не знает. Сознание возвращается к нему внезапно. Рывком. Озарением. Дрожью в теле. Эта дрожь словно будит в нем каждую клеточку, каждую кровинку. Колет кончики пальцев. Мурашками бежит вдоль позвоночника, поднимаясь к затылку, проникая в мозг, зажигая его. Вместе с этой дрожью Бертран ощущает, как растет его сила, его уверенность в себе, его решимость драться. За свет, за волю, за жизнь. И если смерть, то с оружием. Даже если это оружие – только его руки, ноги, зубы. Радостная смерть. Та, которой учили Совершенные. Не жалкая участь жертвы, привязанной к позорному столбу инквизиции, а смерть по собственному свободному выбору. Смерть ради жизни. «Альбан!» - неожиданно для себя восклицает Бертран. И еще более неожиданно слышит стон.
«Где я? Кто здесь?» - эти вопросы горячей волной заливают пробудившееся сознание. Волна стремительно сплывает по телу, растворяет дрожь, проникает в самое сердце. Рождает надежду. Рождает веру.
Надежда – привести подкрепление и ударить в тыл солдатам сенешаля. Увести людей за собой. В леса. В пещеры. Горными тропами в Испанию. Морем в Британию. Но как? Ему не позволят уйти одному. Бертран пытался рассуждать логически: Мастер что-то заметил. Не мог не заметить. Он всегда мог читать самые потаенные мысли окружающих его людей. Как вырваться из замка? Хоть бы знать, где он. Ощущение большого помещения. Это не тесная подвальная яма. А что? Нужно найти стену или дверь. Исследовать помещение. Может, удастся понять, что это такое.
Бертран вытянул перед собой руки, осторожно, мелкими неуверенными шагами двинулся вперед. «Я прожил всю жизнь в этом замке, казалась бы, облазил все уголки, но я всего не знаю. Здесь есть потайные переходы, скрытые в толще стен, незаметные двери, которые открываются простым нажатием руки, нужно только знать, в каком месте нажать. Эти двери может открыть только тот, кто знает секрет. Здесь есть ловушки для врагов – проваливающиеся под ногами плиты пола, неожиданно стреляющие арбалеты-самострелы, тихо и мирно висящие на стене в качестве военных трофеев и украшений зала. Знать бы, где я… и где Альбан».
- Альбан! – произносит Бертран с такой тоской и отчаянием в голосе, что тело его содрогается как от неожиданной острой боли. И снова слышит тихий стон. «Нет, мне это кажется, - думает он, - это душа монаха-горбуна, заботливого наставника и верного друга, страдает и молится за мою погибшую душу. За душу предателя».
Бертран не осознает, что, несмотря на эти мысли, он движется куда-то, откуда, как ему кажется, слышится стон. Он не осознает и того, что густая, сконцентрированная темнота вокруг него разжижается, светлеет. Или не светлеет, а приобретает другой оттенок? Он по-прежнему не видит ни стен, ни пола, ни потолка, но где-то впереди, там, куда он медленно и упорно движется, появляется расплывчатое зеленоватое пятно. Пятно приобретает неясные очертания, цвет его сгущается в середине, переходя в темноту. «Кольцо! Массивный серебряный перстень старинной восточной работы. Зеленый камень с таинственной глубиной. Словно темный омут под прозрачной зеленой гладью тихой заводи. И сломанный лепесток серебряной лилии». Сжатое болью сердце холодеет, камнем тяжелеет в груди. Неподъемной тяжестью наливаются ноги. Но он идет. Идет, удивляясь тому, как далек его путь. Кровь стучит в ушах, грохочет молотом о наковальню. Сквозь этот грохот робким, едва слышным ручейком просачивается стон. Темнота скрадывает расстояние, но не заглушает звук. Бертран останавливается в шаге от небольшого темного холмика, от которого идут слабое зеленоватое свечение. Присаживается на корточки и осторожно протягивает руку. Стоны затихают. Дрожащая рука юноши ощущает едва заметное тепло. Холмик шевелится. Бертран инстинктивно шарахается, едва не падает на спину. И вдруг слышит свое имя.
- Бертран? – хрипит пропитанный болью голос.
- Ты кто? – сглотнув горячую сухость во рту, пытается прошептать юноша. В хрипящем сдавленном голосе ему чудится что-то знакомое.
- Бертран, - вздыхает темнота.
- Альбан! Это ты? Альбан!
Сумасшедшая радость разливается жаром по телу Бертрана. Он подхватывает с пола сухое жилистое тело горбуна и прижимает к себе, как мать прижимает навеки потерянного и чудом спасенного ребенка. Радость так неожиданна, так велика, что полностью уходит печаль и даже обида, которая тонкой серой струйкой дыма вползла в сердце, когда он узнал, что старый монах сам открыл место, в котором его спрятал.
- Бертран, - шепчет горбун, - прости меня, сын мой, прости…
- Нет, - рыдания рвутся из горла Бертрана, - счастливые и горькие рыдания, сдавившие горло, рвущие грудь, - нет, Альбан, нет!
Юный катар чувствует, как каменеет тело старого монаха в его объятиях, и понимает, почему.
- Нет, учитель, нет, ты ни в чем не виноват, мне не за что тебя прощать! Ты поступил правильно! Ты не мог иначе. Ты – совершенный. Это мой грех. Это моя беда и мой позор. Прости меня! Прости!
- Я не виню тебя, Бертран, ты слишком молод и неопытен. И не такие, как ты, ломались в пыточных застенках Инквизиции. Нельзя было тебя посылать. Я говорил, я просил…
- Альбан! Я не знаю, что сказать. Я не знаю, как… как это произошло. Меня не было, понимаешь? Меня не было в этом мире! Была темнота, а потом свет. Много-много света. Как я мог говорить?
- У них есть свои секреты, - горько вздыхает горбун.
Секреты… У них есть свои секреты… И перстень на руке Мастера – тоже секрет. Как он попал к нему снова? Это тот же перстень, другого такого нет. Сломанный или срезанный серебряный лепесток…
- Альбан.. . скажи мне, пожалуйста, скажи мне правду – ты знал?
- О чем?
- Ты не понимаешь?
- Прости, не понимаю.
Бертран пытается вглядеться в глаза монаха - горбуна. Нет, слишком темно. Слишком темно, чтобы видеть. Но можно чувствовать. Горбун воспитывал юного катара едва ли не с пеленок. Пестовал. Учил. Любил. Душу вкладывал в мальчишку- сироту. А сейчас Бертран обнимает его плечи, слышит биение его сердца и понимает: наставник, учитель и друг никогда не лгал. Даже ради спасения собственной жизни.
- Скажи, почему? Почему он меня подставил? Меня и Пьера. Почему не сказал нам: вы должны умереть ради высокой цели. Мы бы умерли с радостью! И…
И снова горло Бертрана перехватывает тугой петлей боли, стыда и отчаяния.
- Скажи, ты знал? – с трудом выдавливает из себя невнятно звучащие слова.
- О чем, Бертран? Что я должен был знать?
- О том, что нас с Пьером послали на верную смерть. Ради чего? Ради какой высокой цели? Ведь Мастер любил меня! Или я жутко ошибался?
- Подожди, попробуй мне объяснить. Что ты знаешь?
- Ничего… Ничего я не знаю! Ничего! – взрывается юный катар.
- Не шуми. Пожалуйста. Неизвестно, кто за дверью.
Старый монах прижимает к себе гибкое юношеское тело, пытаясь унять его дрожь. Из горла Бертрана вырывается, наконец, рыдание. Долго сдерживаемые слезы жгучими струйками брызжут из глаз. Горбун прижимает голову юноши к груди. Жесткими ладонями гладит спутанные волосы. Ждет, пока крупная дрожь перестанет сотрясать измученное тело.
- Давай все сначала. Я ничего не знаю, кроме того, что мне поручено было сделать. Ты должен мне все объяснить. Ты думаешь, Мастер сознательно отправил тебя на гибель? Ничего не объяснив ни тебе, ни Пьеру? Откуда такая мысль?
- Перстень. Перстень с зеленым камнем на его руке.
- И что с перстнем?
- Как он очутился снова на его руке?! – кричит Бертран.
- Тс-с-с! А где он должен быть?
- У инквизитора. У того, кто допрашивал меня и … и кто замучил Пьера.
- Это тот же перстень? Может, похожий? Как он к нему пропал?
- Это тот же перстень. Со сломанным лепестком. А как он попал к судье? Мастер дал его Пьеру как опознавательный знак для тамплиеров. Пьер отдал его сенешалю. А потом он оказался у судьи - инквизитора. А теперь он снова …
- Это значит…- горбун задумывается. Молчание длится долго, только жесткие пальцы монаха все сильнее сжимают запястья Бертрана.
- Это значит, что он в сговоре с Инквизицией! Против тамплиеров?
- Скорее всего, это значит, что Мастер хотел увести беду от нашего Дома. Но… такой ценой?
- Почему же он мне этого не сказал? И Пьеру?
- Разве ты знаешь, что было сказано Пьеру?
Бертран, уже в который раз, погрузился в … зловонную бездну стыда... Пьер не выдал того, что знал…
- Он не доверял мне?!
- Он слишком хорошо знает Инквизицию…
А может… может быть, все, что знал он, Бертран, инквизиторы знали и без него? А вот то, что знал Пьер,… они пытались вырвать из него любыми способами, в том числе, муками Бертрана.
Юношу кидает в жар, словно его обдали крутым кипятком или …Перед глазами встают дымно-алые языки пламени. Они с яростью кидаются на его беззащитное тело. Лижут лицо. Жадно, с хрустом и треском, поедают густые темные волосы.
- Хоть бы знать, за что умирать?
Отчаянье юноши хлещет бичом не столько по сухому жилистому телу, сколько по обнаженному, распахнутому, и тез того кровоточащему сердцу монаха.
- Ты не умрешь, - шепчут его губы, ты не можешь, не должен умереть.
- Я должен. Я отказник. Я дважды согрешил.
- Это не твой грех. Нет! Это не твой грех.
- Я погиб, Альбан. Я погиб, но я заслужил свою гибель. У меня была мечта – умереть, как умирали мои предки, радостной смертью…а сейчас… позор…муки…
- Мы должны бежать. Сейчас же!
- Бежать?! Это невозможно…
- Это возможно. У меня уже все готово.
- Альбан! – почти кричит юноша, - я не могу! Я должен искупить свою вину.
- Тишшше…, - шипит монах.
- Нет… я не смогу… нет сил…
Горбун почувствовал, как в голосе Бертрана закипают слёзы, как холодная лапа отчаянья перехватывает горло юноши.
- Вставай. Прошу тебя – встань. Это наш единственный шанс. Последний. Больше не будет. Слышишь? Там, на воле, мы все обсудим и все решим. Сейчас мы должны идти. Небо поможет нам…
«Мы выйдем? Нам удастся бежать?» - острое чувство опасности колкой изморозью пробегает по Светланиной спине. Он вдруг понимает, что уже не смотрит картинки прошлого как кино, она живет там – в этом прошлом - тело ее дрожит от усилий подняться, встать, идти. Удивительно – страха нет. Есть огромная концентрация на каждом своем вдохе. На каждом сокращении мышц. На одной единственной мысли – мы уйдем? Нам удастся?
А это что?
Это ответ на мой вопрос?
Темный подземный коридор. Только редкие дымные факелы вдоль черных стен. А это… у самой стены… два почти истлевших скелета. Один – длинный, вытянутый вдоль стены – с проломленным черепом. Второй – спиной к длинному - небольшой, скорченный, с неестественно изогнутым горбатым позвоночником. Словно он пытался закрыть своим телом того, другого.
* * *
Невероятным, отчаянным усилием воли Светлана выдернула себя из прошлого. Она чувствовала, она знала, что нужна здесь. Здесь и сейчас. Сию минуту, нет, сию секунду.
Первое, что она увидела, была рука Мастера, вытянутая в сторону Лады.
Темным огнем сверкал крупный выпуклый камень в знакомом перстне на тонком, изящном, холеном, почти женском пальце Мастера.
Светлана перевела взгляд на лицо девушки. Глаза Лады медленно закатывались под прозрачные тонкие веки, страшно блестя белками.
Из уст Светланы вырвалось тихое змеиное шипение. Грозное, завораживающее. Парализующее тело. Леденящее душу.
«Я же не знаю этой техники» - проскользнула где-то очень далеко, на самом краю сознания, удивленная мысль.
Мастер резким рывком повернулся к Светлане. Выбросил обе руки. Кроваво-красные искры вспыхнули в его расширившихся зрачках.
- Ах, вот ты как, - услышала Светлана невысказанные слова.
Губы Мастера сжались в тонкую, почти неразличимую полоску, глаза разгорались жестким огнем. Холодная ярость выплеснулась из глубоких черных глазниц, ударила тугой волной.
Светлана почувствовала, что стремительно падает в себя, как в глубокий, темный, бесконечный колодец. Ее тело, ее сознание спирально сворачивалось в плотную точку. В черную дыру. С невероятной тяжестью. С корчащимся в муках сгустком разума, полного всплесков угасающих образов и стремительно мелькающих непонятных картин.
И все же у этого колодца был конец. Было дно. Светлана ощутила, как коснулась этого дна, и в тот же миг в бесконечной глубине ее тела вспыхнула алая искра.
Светлана словно взорвалась изнутри. Ослепительно яркая вспышка метнулась вверх, разворачивая мощную тугую пружину тела, брызнула из расширившихся глаз, из кончиков пальцев, из каждой клеточки ставшего невесомым тела.
Светлане казалось, что она взлетела высоко, над темной громадой корабля, над влажно поблескивающим морем и далекими огоньками порта.
Мастер был рядом.
Продолжая раскручиваться по спирали, Светлана оторвалась от несуществующей опоры, взмахнула высоко поднятой ногой и нанесла удар. Ее глаза с радостью фиксировали круговорот белых, чистых, прозрачных лучей, брызжущих от ее тела, сворачивающихся в тугое, ослепительно светящееся яйцо.
Удар попал в цель. Мастер пошатнулся, но тут же выпрямился и послал кулак прямо в ее солнечное сплетение.
Но Светланино тело реагировало без участия ее мысли. Оно взлетело вверх, и удар Мастера попал в пустоту. Его бросило вперед.
Светлана опустилась за его спиной, мгновенно повернулась лицом к противнику. И едва не натолкнулась сама на острые светящиеся кинжалы, направленные из кончиков его тонких, длинных белых пальцев прямо ей в глаза. Она молниеносно присела, сгруппировалась и легким кувырком бросилась в его ноги.
Но Мастер уже взлетел в воздух высоким четким кульбитом.
Светлана вскочила на ноги раньше, чем он успел выпрямиться, и взвилась вверх сама, на лету оборачиваясь вокруг своей оси и выбросив ногу в высоком прыжке. По тому, как дернулось лицо Мастера, как оскалились на миг его зубы, Светлана поняла, что удар ее оказался точным. Это придало ей сил. Она двигалась, подчиняясь слышному только ей ритму боя.
Двигалась, словно танцевала.
Древний, священный боевой танец.
Противники сходились и расходились, кружились друг вокруг друга, взмывали ввысь с гортанными криками.
Упоение боем было так велико, что Светлана не чувствовала боли.
Но он… Прищуренным острым взглядом Светлана ловила мельчайшую дрожь его закаменевшего лица, густые багрово-фиолетовые всполохи его глаз. Она слышала странные звуки, словно в затхлом болоте лопались пузыри. Ноздри ее жадно раздувались, ловя возникший вдруг томительный запах разогретого солнцем багульника.
Запах боли.
Он чувствует боль! – торжествовала Светлана.
В ее солнечном сплетении появился низкий, сильный, гудящий звук.
Власть!
Так звучит власть.
Он в моей власти! - сердце ее полнилось этим мощным звуком. И этот воинственный победный гимн вливался в бесконечную музыку сфер ярким, мощным, густым аккордом.
Чужая боль никогда в жизни не радовала Светлану. Но сейчас… Сейчас ее сердце пело!
И вдруг в этой песне, в этом радостном, торжествующем звуке появилось что-то еще.
Слабое, едва слышное.
Почти незаметное.
Словно бабочка хлопала крыльями.
Светлана насторожилась. Она знала этот звук. Только с чем он ассоциируется? С каким-то цветом или запахом? Звук начал усиливаться, крепнуть… и вдруг просочился, врезался, ввинтился пронзительно-отвратительным, скрежещущим визгом в стройную гармонию барабанов боя, фанфар победы, гимна торжества.
Ненависть! – внутренне ахнула Светлана. Я ненавижу! Я получаю наслаждение от чужой боли!
Движения ее потеряли скорость, неожиданность, спонтанность. Бешено заколотилось сердце. Заполошно запрыгали мысли. Она еще дралась. Дралась мощно, отчаянно, но мозг уже лихорадочно искал способы ухода от ударов, пытался оценивать ситуацию, находить выгодные позиции. Голова загудела. От пропущенного ею точного удара или от какофонии гремящих звуков, сжимающих сердце, раздирающих тело, распыляющих его на отдельные, ничем не связанные клетки?
Сила уходила, истекала из ее тела потоком ненависти.
Светлана изнемогала.
Точные, резкие, хлесткие удары сыпались со всех сторон, все чаще достигали цели. Она видела, как меркнет ее светящееся яйцо, как укорачиваются лучи, вырывающиеся из ее рук и ног. Она чувствовала всем телом, как торжествует противник.
И еще…
Она начала ощущать боль.
Боль.
Пронзительная, невыносимая. Застилающая глаза плотным багровым туманом. Погружающая сознание в кипящую лаву. Каждый удар Мастера попадал в самые уязвимые точки ее тела и вызывал жестокую, никогда не испытанную, ломающую волю страшную боль.
Светлана старалась повернуться боком. Угасающим сознанием пыталась защитить свое сердце от последнего, решающего удара. Она не отводила глаз от противника, чувствуя, как из них перетекают в его глаза остатки ее сил.
Конец! – мелькнула тупая, уже бессмысленная мысль.
И в этот миг на ее виске, там, где замирал, безнадежно слабея, голубой молоточек жизни, словно сдвинулась шторка.
Ушла за ухо.
Не глазами, не обычным боковым зрением, а прямо виском Светлана увидела ЕГО.
Наставник приплясывал рядом, мягко пружиня на гибких тренированных ногах. Небольшое, ладное, скульптурно вылепленное тело бойца сверкало мужественной красотой. Излучало невероятный поток силы.
- Спокойно. Расслабься. Не думай! – командовал глубокий голос, мягко вибрируя низкими нотами.
Светланино сердце остановилось.
Подождало.
Робко вздрогнуло.
И вдруг зачастило, наполнилось радостью и выплеснуло в пространство огромный, мощный сгусток нежности, благодарности и любви.
Светлана увидела, как снова затеплилось ее совсем уже угасающее световое яйцо, засверкало тонкой радужной пленкой.
- Вот так! Хорошо! – услышала она голос Наставника.
Свет вокруг нее рос, раскаляясь добела, поглощая все вокруг. Вот край светящегося круга почти достиг тела Мастера, высветил его перекошенное мукой лицо, медленно, бессильно опускающиеся руки. Задрожал, не доходя до границы тела, натолкнувшись на невидимую преграду.
Светланино сердце напряглось, раздвигая тесные рамки грудной клетки. Каждая жилочка, каждая клеточка тела завибрировала, затрепетала.
Еще!
Еще чуть-чуть!
Светлана чувствовала, что вот-вот взорвется и разлетится в пространстве ослепительно белыми, сверкающими искрами похожих на бенгальские свечи огней.
Свет дрожал, толкаясь в темноту вокруг тела Мастера, возвращаясь к Светлане волнами боли.
Она понимала, что света мало.
Нужно еще больше!
- Света! Еще! – низким рокочущим голосом требовал Наставник.
- Не могу, - шепнула Светлана, почти теряя сознание.
- Можешь! Только расслабься, отпусти себя.
- Я не смогу! Не удержу!
- Сможешь. Конечно, сможешь, - голос Наставника пульсировал силой и уверенностью.
- Я боюсь отпустить!
- Дай руку.
Не отводя взгляда от глаз Мастера, Светлана протянула Наставнику левую руку. Пальцы легли на теплую сильную ладонь.
И в тот же миг тело ее наполнилось невероятным, никогда не испытанным покоем. Светлана услышала прекрасный звук, родившийся в глубине ее тела. Чистый, нежный, поющий звук, вливающийся высокой гармоничной струей в мощный поток вселенской гармонии.
Свет, посылаемый ею в пространство, усилился до немыслимого, невозможного свечения, раскалился до ослепительного контура на границе быстро теряющего форму, изгибающегося, извивающегося темного тела, вздрогнул в последний раз …
и плавно растекся дальше, поглощая без остатка черную фигуру Мастера.
Светлана очнулась. Прямо перед ней стоял старый седой человек с изможденным лицом, покрытым сетью похожих на глубокие трещины морщин. С потухшим взглядом глубоко провалившихся глаз.
Не отрывая взгляда от ушедших куда-то внутрь зрачков Мастера, Светлана боковым зрением видела тех, кто находился в каюте. Болотов распрямлял тело, отрываясь от стола, на который отшвырнул его Мастер. Рука Валентина, убранная с ее локтя, застыла в воздухе. Ирина крепко зажимала рукой рот, длинные ногти с ярким маникюром впились в мертвенно бледную щеку, алея на белом, как пятна крови.
Светлана ощутила горечь во рту. Сглотнула. «Этот сладкий вкус победы», - с тоскливой иронией подумала она. Все тело болело. Каждая мышца. Каждая клеточка стонала и корчилась. Но не это было самым страшным. Болела, горела и корчилась в невыносимой муке светланина душа.
Плечи стоящего перед ней человека опустились еще ниже. Тело словно уменьшилось в размерах, ссохлось. Одежда обвисла. Поникла голова. Человек сделал шаг назад и исчез в темном проеме двери.
Наступила ничем не нарушаемая тишина. Не слышно было звука шагов за дверью. Не раздалось ни слова. Ни вздоха.
«Что это было? – пришла запоздалая мысль. – Мы дрались в астрале? А здесь, на земле? Это была битва взглядов? Мастер учил своих учеников вырабатывать «взгляд мага». Не думал, что это уменье повернется против него? Верил в свою силу? И что теперь? Он ушел? Совсем ушел? Отказался от своих планов? Возможно ли это?»
Мысли рождались натужно, проплывали медленно, зависая как чайки над кораблем, ожидающие халявного корма. И так же закручивались по спирали, то снижаясь, то взмывая вверх.
«Сколько же времени длился наш поединок? – всплыла в опустошенном Светланином мозге очередная мысль, погасла без отзвука и родилась снова удивленно и настороженно. – Минуты? Нет, мизансцена в каюте практически не изменилась. Секунды?! Не может быть! Впрочем… почему же не может быть? Ведь там, где проходил поединок, время было совсем другим. Или его совсем не было?»
Поединок… Астральный бой. Неожиданный, спонтанный и сокрушительный. А те, кто оставался здесь, могли видеть только схлестнувшиеся, острые, как хорошо отточенная сталь, взгляды двух людей.
- Ох, Светлана! Вы так помогли нам! Если б не вы… - раздался настоянный на слезах голос Ирины.
- Да. Вы здорово помогли нам. Я в долгу оставаться не привык. Сколько вы хотите за вашу помощь? – бесстрастно отозвался Вячеслав Иванович.
Светлана ощутила, как кожу на ее лице тянет к ушам, как сужаются глаза, замирает дыхание. Как перед прыжком.
Болотов что-то почувствовал. Его глаза тоже сузились. Остро блеснули.
- Или вас интересует какая-то другая форма благодарности? Говорите. Болотов халяву не приемлет.
В голосе банкира прозвучала презрительная нотка, которую чуткое ухо Светланы тут же выловило из целой гаммы ощущений и чувств. «Лучше б ты этого не говорил! Но хорошо, что сказал» - мелькнула в сознании ироничная мысль. А губы, на полном выдохе, уже произносили другое:
- Пошел ты …
Длинный вдох. Быстро проскользнули в сознании известные слова богатого и могучего русского языка, но не сорвались с ее губ. Стоит ли мараться грязными словами! Да еще в присутствии человека, которому она недавно так глубоко, так искренне сочувствовала, и который стал ей вдруг неприятен до омерзения. Светлана понимала его – все в жизни он измеряет привычным эквивалентом – деньгами, но понять еще не значит принять.
Во всяком случае, не сейчас. Не в этот момент.
-…своей дорогой, - закончила Светлана после совсем небольшой, почти незаметной паузы, в течение которой в голове прокрутилась целая лента мыслей, а в сердце – калейдоскоп чувств.
Светлана приблизилась к двери. Обернулась.
Взглянула на все так же неподвижно лежащую Ладу.
- И пусть она будет светлой, - шепнула она.
Глубоко вздохнув, шагнула в глухую темноту коридора и мягко закрыла за собой дверь.
ЭПИЛОГ
Сегодня Светлане приснился ее любимый кристалл.
Тот самый раухтопаз, который она отдала Мастеру. Кристалл, который она видела в медитации. Камень, который она должна была отдать людям.
Кристалл потемнел, казался грустным и больным.
Странно, камень давно уже был в чужих руках, а Светлана не теряла с ним связи. Чувствовала его.
Вот и сейчас она знает, что камню плохо.
- Милый мой, хороший! – Светлана послала камню все тепло своего сердца. Услышал?
- Похоже, услышал, - подумала Светлана, вскакивая с постели.
Пора было бежать на работу. Весь день Светлана ощущала камень в кармане своего костюма. Машинально, без какой-либо мысли, без надобности, опускала руку в карман, и только потом понимала, что ищет свой кристалл, хочет прикоснуться к нему. Увы!
- Может, нужно купить новый камень? Что-то же это значит! – ломала себе голову Светлана.
Промаявшись пару дней, решила зайти в магазин. Здесь она не была уже давно. Камней в магазине становилось все меньше. В основном, в изделиях. Красиво, но…
А вот необработанных кристаллов почти не стало.
- Все равно что-нибудь куплю, - решила Светлана, подходя к витрине.
Среди всевозможных бус из разных камней - матового теплого розового кварца, густо-зеленого, почти черного змеевика, ярко голубой бирюзы, молочно-опалового лунного камня, искристого радостного авантюрина, изделий из самого любимого Светланиного камня – малахита, среди всей этой роскоши лежал один единственный кристалл.
Светланин кристалл.
Дымчатый кварц редкого размера и редкой красоты.
Светлана встряхнула головой, отгоняя видение.
Закрыла глаза.
И увидела его с закрытыми глазами. Его чистую молочно-фиолетовую ауру. Приглушенную, пригашенную, но такую знакомую и родную.
Светлана так и стояла у прилавка с закрытыми глазами, не видя удивленного переглядывания двух молоденьких продавщиц. Она боялась открыть глаза. Боялась, не принимала ожидавшего ее разочарования. Просто смотрела на внутренний экран и слушала.
И вдруг она услышала.
Нет, не услышала.
Почувствовала прикосновение к груди, над самым сердцем. Что-то нежное и мягкое, как лапка котенка. Как первый утренний рассветный ветерок. Светлана распахнула глаза.
Кристалл не исчез.
Он лежал в витрине, среди искрящихся ожерелий, и светился нежным золотистым светом.
Светлана протянула к нему руку.
Золотистый свет метнулся сквозь стекло, вошел в ее ладонь.
Такой знакомый теплый свет!
Светлана тихо ахнула.
- Вам что-нибудь показать? – неуверенно спросила продавщица.
Светлана показала пальцем.
- Камень…кристалл… Покажите, пожалуйста, этот кристалл!
Девушка проследила за направлением пальца странной покупательницы. Кристалл был один. Ошибиться трудно. Но девушка колебалась.
- Вот этот раухтопаз.
Продавщица осторожно вынула камень, протянула женщине.
Камень лег на ладонь так уверенно, так надежно, что Светлане больше ничего не нужно было говорить.
Это ее кристалл! Ее любимый раух.
Светлана поднесла камень к губам, нежно прошептала его имя. Это имя знали только двое – она и он, ее камень.
Кристалл выстрелил такой яркой гаммой лучей, что молоденькая продавщица восхищенно ахнула.
- Смотрите! – воскликнула она. - В нем живет радуга!
- И не только, - улыбнулась Светлана, - хотите, покажу?
- Хочу…
- Смотрите.
Светлана повернула камень. И тотчас в нем вспыхнула, мерцая перламутровыми крылышками, разноцветная бабочка. Светлана снова повернула камень. Бабочка складывает радужные крылья. Новый поворот – бабочка распахивает их.
- Ох, Ленка, иди сюда! – девушка позвала подругу.
- Что это?
- Смотри, какое чудо!
- Ух, ты-ы-ы! Бабочка! Откуда она взялась? А мы и не знали.
- Ее раньше не было.
- Он вообще такой темный был. Страшноватый даже.
- Я еще подумала «ну, кто такой купит?» …
– Смотри, там еще что-то есть!
Девушки восхищенно вглядывались в кристалл на Светланиной ладони.
- Там пирамида! Видишь?
- Вижу! И не одна!
Светлана поднесла камень ближе к глазам.
Такого она тоже раньше не видела.
Пирамиды. Одна за другой. Вернее, одна из другой. Они множились, уходили вдаль… А там, вдали, открывалась дверь. Светлану сразу же потянуло туда, в эту дверь…
Ах, как жаль! Не время. И не место.
- Господи! Только бы хватило денег! - прошептала она.
Но камень стоил удивительно дешево. Светлана даже переспросила цену.
- Девочки, а откуда он у вас?
Продавщицы переглянулись.
- Я не знаю, Лен, - растерянно ответила девушка, - а ты?
- Я тоже не знаю, - Лена пожала плечами, - наверное, сдал кто-то.
Впрочем, Светлане было все равно.
Светлана нашла свой кристалл. Нашла там, где никак не ожидала найти.
Как он попал сюда, в магазин? Мастер сдал? Быть может, камень чем-то мешал ему? «Комплексом совести я не страдаю» - всплыла в сознании знакомая фраза. Вот оно что! Кристалл – как совесть. Чистый, незамутненный, неподкупный, справедливый.
Что же случилось? Что произошло? Ну, что ж… Если камень захочет, если решит, что ей это нужно, обязательно расскажет.
Камни многое рассказывали Светлане о себе, о людях, владевших ими. Спасибо Мастеру! Он разбудил в ней дремавшую любовь к этим чудным дарам Земли. Он, шутя, называл Светлану «Хозяйкой Медной Горы», даже не догадываясь, что сказки Бажова она знала едва ли не наизусть. Что в детстве часто рисовала странные картинки, где на стенах пещер искрились разноцветные кристаллы, где распускался дивный малахитовый цветок, горящий изнутри ярко-розовым огнем, где на огромном валуне, хранящем в своей памяти историю земли, грелась на солнышке изящная зеленая ящерка, с золотой короной на горделивой головке.
Он вернулся! Вернулся мой кристалл!
Светланино сердце трепетало от предвкушения чего-то радостного.
И вдруг ладонь ее кольнуло. Словно на долю мгновения коснулся кожи раскаленный кончик ножа. Коснулся и отступил.
Камень! Светлана обеими ладонями прижала к груди свой любимый кристалл. Что ты хочешь мне сказать?
Кристалл вибрировал высокой, несвойственной ему нотой, полной тоски и боли. «Родной мой! – ахнула женщина, - тебе больно! Что? Что случилось с тобой?»
Глухая тьма обрушилась сверху, затуманивая голову, тесня грудь, неволя тело и душу. Светлана поняла.
Камень ломали.
Нет, не физически.
Ломали его сущность, его душу.
Несколько лет назад, когда Светлана встретила свой кристалл, ее поразила его готовность дарить людям свет. «Странно, - подумалось ей, - он такой неяркий, затуманенный, так и называется «дымчатый кварц». В отличие от своих собратьев – разноцветных кварцев и прозрачного сверкающего горного хрусталя. А сколько в нем тепла! Словно его коричневатая глубина вобрала в себя всю силу, всю нежность Земли, чтоб подарить ее им, Землянам. Как не похож он на гордый, замкнутый в самом себе, равнодушный алмаз! Как ни стараются люди добыть из него радугу света, придумывая и проявляя чудеса ювелирной огранки, заставляя сверкать немыслимо прекрасными, радующими глаз красками, он остается холодным. Впрочем, …это понятно. Чтоб добыть из алмаза всю гамму цветов, всю прелесть радужной игры, камень дробят, гранят, заставляя отражать свет, преломляться в бесчисленных гранях бриллианта.
Светлана вспомнила, что никогда не держала в руках настоящий, живой, не обработанный алмаз. Не слушала его. Быть может, алмаз это небесный камень? И понять его душу, слиться с ним, дано лишь тому, кто достиг небесной чистоты и гармонии? А этот прозрачно-темный кристалл, который она прижимает к груди, наполнен любовью и состраданием! Материнской любовью. Всемогущей и всепрощающей. Любовью Земли к своим неразумным чадам – людям. Наполнен мудростью и нежностью.
И надеждой!
Светлана поняла. Его заставляли сеять тьму, а он хотел нести свет. Потому и угас, затуманился. Но не сдался! Предпочел смерть жизни раба.
Острая жалость сжала сердце, запекло в глазах.
Мастер…
Не жалеть пациента! – вспыхнула знакомая фраза.
Светлана улыбнулась.
А Мастера? Мастера жалеть можно?
Можно ли, нельзя ли, но Светлане сейчас было искренне жаль этого необыкновенного, неординарного, талантливого человека. Человека, давшего ей так много. И не только ей!
Что же сломало, что надорвало, что затуманило эту душу?
Деньги? Сила? Власть?
Власть!
Как будто можно всерьез властвовать над людьми!
Как будто можно всерьез властвовать над их бессмертными душами!
Это же иллюзорная власть, только видимость ее.
Настоящая власть, единственная и целесообразная – власть над собой. И ответственность за себя. За свои поиски. За свое место в жизни. За то единственное, неповторимое, за то необходимое миру чистое звучание, ради которого мы и приходим на Землю. Не исказить его, не замутить его чистоту - это и есть наша задача. Это значит - жить в гармонии с миром. Значит - дарить эту гармонию людям, чтобы и их звучание не затемнялось, не искажалось, чтобы сливалось с музыкой жизни звенящим радостным аккордом. Чтобы люди вспомнили удивительный, ни с чем не сравнимый запах – запах далёких звёзд.
Чтобы жизнь была!
Чтобы ширилась и развивалась!
Ступенька за ступенькой! Шаг за шагом! Виток за витком!
Все выше, все радостнее, все счастливей!
К ее истинной сути.
Светлана вдруг поняла: она сделала свой шаг.
Трудный, трепетный.
Еще один шаг.
Шаг к дому.
Шаг к себе.
***
Калининград
2010 г.
Ты знаешь, как пахнут звёзды?
© Copyright: Анжель Савченко, 2015
Свидетельство о публикации №215041901639
Свидетельство о публикации №215041901639
Рецензии