В мире моей мечты

морду свою я ни на какие другие, пусть самые смазливые и супермачопопулярные, говноковрижки не променяю, ни волосы, стиль, загар и проч., — это, ну почему ж не заиграться окончательно собственной красотой?! В конце [всех] концов, именно от моей красоты зависит и вся эта хлёбаная красота окружающего меня мира.
мире моей мечты, само собой ра-зумеется, как и в любом другом само собой разумеющемся обыкновенном мире, нет, и просто не может быть, гармонии. В том [самом,] идеальном[,] значении слова, понятии и, собственно, предмета — гармонии.
в нём есть я. Такой, какой я есть, и такой, каким хочу быть, — одновременно. Не может быть??? Ещё как может. Здесь мне не нужно бриться и стричься, умываться и чистить зубы, мыться вообще и в частно выделяемых в особую труппу местах, своевременно принимать необходимые по жизни таблетки и колоться четыре раза в день, — в общем, не надо тратить ни сил своих, ни времени на то, на то на что не хочешь их тратить. Только представил себе любой взбредший в голову «например», и вот ты в длиннющем, почти до коленок, матово-блестящем и переливающемся спинджаке времён расцвета итальянщины как эстрады и, гармонично, с бабочкой и гигантской бриллиантовой брошью на ней… и вдруг — ни с того, ни с сего — в джинсово-тёртом до нитяных пролысин смокинге и в шёлковом цветастом батнике с апашем семидесятых…
лик свой я ни на что другое, пусть самое сладкое сверхмелодичное, но, в конечном счёте, дерьмо не про-меняю, даже просто, примитивно, стиль, — кто имеет право помешать ув-лечься и гордиться собственной красотой?! Ведь только она и лежит в основе красоты существующего мира.

001.
блестят, отбеленные на до-суге несметным количеством кубиков жевательной резинки производства ка-кой-то там свердловской кондитерской фабрики — мятной или апельсиновой. Вся гордость, конечно, не в жвачке, а в огромном фианите в верхнем левом переднем резце.
— сто пятнадцать, если кто понимает, о чём речь, но ведь это, с медицинской точки зрения, аномалия, и я скажу честно и с восторгом, весьма приятная. Приятно быть хотя б на один процент круче других, а тут — все (что-то мало навернул, блин) пятнадцать! — посему глаз, скромно так — немножко по-деревенски, конечно, но честно, — не видно под ультрамариновыми огромными каплями-«хамелеонами» в оправе цвета золота.
кордовый батник с томно-синей непонятной для русского глаза и слуха лайбой Kordel на кармашке, шейный шёлковый платок, нежностью ласкающий под воротником, и джинсы. Разумеется, «Левис» (или «Льюис», всё-таки?). Как правильно? — вот ведь какой нахер получается, б… злядство како, а?!
одеколоны. Везде, кроме кухни, одеколоны, лирическая мелочь, но душевная — по подростковости-то, даже в танцхолле и… торчу просто — хозяйственном чулане со швабрищами огромными и тяжелющими и тряпками бескрайними, ч-чёрт, способными од-ним рукоположением полкомнаты осушить. Спустясь (чуть не допел: «…в за-топленный подвал»*) в прихожую, мимоходом чиркаюсь «Чарли» и открываю идеально прозрачную стеклянную дверь, выходя в мир, полный ослеп-ляющего средиземноморского солнца, приятной и беззаботной музыки и со-лёного по-морски воздуха.
гараж, бздынь? — да зер-кальные шары ж! Летний навес над галереей пацанячьего счастья, из-под кое-го уже трудно стало как-то вдруг избрать посегодня соответствующий кусок того самого счастья. Хадсон-Хорнет 53-го, Делфи 54-го??? Нет, это не сего-дня, король уже умер, отпев грёбаный «Тюремный рок»… потом и «Кали-форния» забылась напрочь со своими великими слащаво-прощальными траб-лами, а теперь лишь веселье по-детски глупое — инспекторы в соцлагере, пьющие исключительно лимонад (а, по чесноку говоря-т, только ль лимонад ль? — ноу, канечна, минимум, влодка достопчтенно-вековечная была всегда-сь), алёны делоны с пистолетом во рту в последнем кадре под незабвенный блюз … в исполнении …, де фюнесы с инопланетянами в женской монаше-ской белоснежной панаме и бельмонды отнюдь не на лыжах, довольно браво под Морриконе Эннио шагом неверным марширующие в прицеле снайперской винтовки к злополучно-коварному вертолёту… а ещё дженеральс оф кремниевые выработки, но это уже так, к слову просто… Эльдорадо? Нет, Мустанг же? Тоже нет. Ага, вот, я невольно остановился и… сдался: да самая обыкновенная девятьсот четырнадцатая любимая порше ж, мне ж таки не бе-ременну жону через пол-Франции иль чрез сибирские родные сугробы в ближайший (насколько? — Европе ж и не снилося) роддом в Раздухабинске таранить!
отдыхаю, и лучше нет ничего, чем 914-ая, у меня — чёрно-красная на заказ и бежевый вельвет понутру, прокачанная трёхлитровка со всем продвинутым спецкомплектом и широкими (разумеется, слик) задними покрышками. Передние — слик тоже, но не совсем, почти… просто мне показалось (не знаю даже, почему и правильно ли это?), что ведущие должны быть хоть чуть-чуть, но — поребристей, чуть-чуть хотя бы, и только, ни на миллиметр глубже. Даже не буду говорить, а думать и подавно, чего мне стоил весь этот стрёбаный тюнинг (впрочем, тогда этого слова я и не знал даже и не знаю, было ли оно в природе человеческой, во всяком случае, в русском родном такого слова не существовало), — да ничего! Ничего особенного, кроме одного блаженного приятного не знающих пределов своих мига наслаждением своим скольжения мысли.
просто нет никакой мысли даже о скачке в кресло, а после — скачке в кресле, как ни жди от меня один знаме-нитый высокопарный и высокомерный, как, впрочем, все хреновы бритосы, британский любитель из лучшего в мире автошоу, над дверью — вот ведь об-лом ему, писающему просто даже от вида кабриолетов и родстеров… да у меня, собственно и не кабриолет, не ландо какое-нибудь сраное, тенёчек я люблю, жлять-срать, да не в тудысь, тенёчек, и оптимальную обтекаемость, а не торчащие дыбом на встречном ветру волосы, — обыкновенная крыша. Почти обыкновенная, — на самом деле, она из карбона. Зазря что ль я себе пятнадцать минут хаер бриолинил? Мари, то есть по-нашему Маришка, моя ждёт меня в Сен-Тропе в двенадцать, по дороге закуплюсь жратвом, а там по-обедаем и в путь —  в тот самый знаменито-знаменитый Каркассон, к знаме-нитоой крепости каких-то там сожжённых за скопленное без ведома началь-ства богатство монсегюрских колдунов. В прошлый раз она вообще сказала, что совсем не занята, добавив смешно, чем меня весьма развеселила, что и не занятна, хоть перед тем и увиливала всячески от ответа, то кокетничая и ин-тригуя, то теряясь в правде и краснея невзаправду. Наверное, всё дело всего лишь в том, что весна и что солнешко ненашенско не жжёт ещё по-летнему, выпаривая из всей плоти жгучую соль на лицо и заставляя её, дьявольски серную, постоянно слизывать с исстрадавшихся сухостью губ, потрескав-шихся и требующих оруще гигиенической помады.
знать о себе любимочке, вста-вив в щёлку ключ (это вместо противного «завёл», поэтичней получилось — от слова «поэзия» или «этика», вот в чём вопрос? Заснуть, и видеть…), и слушаю, как она ворчит, мол, достал уже, подросток юный и придуркован-ный, выщёлкиваю сигарету (само собой, «Космос», а не какое-то там неоп-равданно задранное в цене «Мальборо») из пачки прямо в зубы, так ведь ещё уметь надо, но я-то умею, ибо это МММ — мир моей мечты. Шов-бизнес маст го он, пьлядь его душу бренд… тренировался ли когда, да нет, конечно, просто, движением мысли — видением всего лишь, что само собой воплоща-ется в жизнь. Шёпот шин над мостовой? Повышение этого тона почти до му-зыкального в изворотах, и мне спешить некуда, ведь опоздать просто невоз-можно в мире моей мечты.
— и в чём тут смысл? — задаюсь я сомненьем, хоть и не знаю наныне, стоит ли это делать? Полу-чить наслаждение ото всего, что вокруг, не иначе, — что там катится под ко-лёса, нагло и сексуально лежит в руках, льётся в глаза, огибая зеркало, обду-вает по бортам щёк, коих не касалось ещё нержавеющею сталью своей лезвие, врываясь в открытые счастью окна капсулы. Что ожидает тебя — посереди ли, в конце ль пути или по невозвращенью под знаком двойника перед железобетонной стеной…
где ж та дисгармония, джазовым диссонансом взрезавшая стильный штиль (штильный стиль???) развратно-желейного аромата приторно-сладкого диско? Как там — «Флай, робин, флай»? Читаю огромный рекламный плакат слева, буквы — не по-еврейски, а в правильном порядке — слева направо. Мужик может жить в дерьме с насе-лёнными паразитической живностью волосами, лишь б были бы желаемой длинноты, с тараканами, и не только в голове, а и в натуре, по натуре, по гря-зи, не сдираемой с пола наимощнейшим пылесосом, а женщина — нет, вот чем рок-н-ролл отличается от диско. Здесь и есть эта дисгармошка, прямо внутри.
понятным, приятным, по-нятно-приятным, приятно-понятным, когда на новой волне самого новейшего, самого наихевешего метала вновь возродится рок-н-ролл, запердев дэнц-ремиксы в цветомузыкальные нужники дискотек и распихав их бзонкую бледвотину по свадьбам и поминкам, а ещё позже — по слезливо-ретроспективным толстожопым жирнобрюхим корпоративам, распевающе распивающим славные песни о давнем.
вот давнее-то то самое, оно не прошло ещё. И никогда. Никуда оно уже не денется.

это изобретение то ещё помню славно-сь. Счастливые пионерским детством своим комсомольцы могли продолжить то счастье до абсолюта достойной бесконечности, но уж с пользой для общества и… с новыми личными вожделеньями и интимными приключениями, обречённые таковыми на воплощение, в лагере труда и от-дыха — ЛТО. Забавным, правда, казалось совпадение аббревиатуры с лечеб-но-трудовой организацией, вроде бы невинное, но с подозрительным и волне пошлым (что, опять америкосовкие ЦэРэУшники подработали?) подтекстом, да глядьимматьвстеблопопривычке…
— волшебное в всех смы-сюлях слово, пьяняще объединящее в себе изоляцья и свободья, несвободу, век волья не видать есть, насильно воспитуемх и перевоспитываемх и в сво-боду развивающихся и самоформирующихся вопреки воспитанию и перевос-питыванию индивидуумов, с одной стороны, казалось бы, катастрофно-обречённо плывущих по течению, а с другой — неистово и, опять же обре-чённо, грЕбущих против. А ведь мысле наше-с-то и чувства, з-з-з, давно уже, уже, не о суперправильных политиках и  суперыдеологических съездах, что свыше всего-всяки человечески-понятного и юношески-своевременнаго, а о великолепие предоставляющих платиях и парфюмиях и об автомобилиях, вырезанных с обложек журнала «За рулём»… а там, иже мне помница, были и порше и феррари, и ягуары и форды, и даже-ть… подумать невозможно — астон мартины шакеспиёровские… — и платья, как мужски, так и женски, и, собственно, сами авты были прекрасны и соответствовали представлениям о собственном идеале в излишне насущном мире вокруг. Не об орденах с золо-тыми и красными звёздами, и не о великих комсомольских стройках по пере-устройству дорог дорого и рек (хотя и это, по сути, было всё тем же суперла-герем — с верой, надеждой и любовью) дешёво (хыть и должно писать со-гласно в русском языку «дешово»), а о красивых пляжных девчонках, на ху-дой конец, как всегда, хотя бы в пляжных купальничках, а если повезёт, то — без них.
всё-те же капли-хамелеоны, запо-здавши вслед за западом (опять же уж модно («д» и «ж» — промахнулся, из-вините), то-ись можно) технологически, и, как всегда, на пару лет белые, те-перь уже белые, а не чёрные, как другую-пару лет раньше, кордовые брюки, специально не вспоминаю слово «джинсы», синие кепки «Речфлот» с длин-нющими козырьками, какие и не снились ихним бейсболкам, и лоснящиеся блеском капиталистической мануфактуры фотокартинками на груди футбол-ки. Определённо, надо запретить государственным законом писать прозу по-этам, на Бугаева (не на Африку!) вон посмотрите, это ж читать невозмож-ненько. И это блеск такой же, как любимая девятьсотчетырнадцатенькая в наивных моих руках. Это страсть и мечта, любовь и безумие предстоящей по-настоящему жизни. Подпольные полиэтиленно-бумажные пакеты с задницами в фирменных джинсах, из которых похотливые пакши друзей-пацанов старательно и робко выдёргивают шёлково-мягкую синтетическую, заряжен-ную и стреляющую электричеством, футболку. На худой случай — пакеты с Пугачёвой и Боярским времён «Зеркала души» и «Мушкетёров» — по разные стороны. Это тоже был кайф.
всё-таки обрезал ноготь, хоть и не могу понять, насколько это решение было правильным или обдуманным, по сию пору всегда оставляемый мною длинным — на указательном пальце правой руки, — для того, чтобы теперь играть на пианино без стука по кла-вишам, и поэтому на сегодня почти совсем перестал играть, — вот ведь дебил, ****ь! — на гитаре и не пою теперь песен. Ни своих, ни любимых не своих. Сказал «не своих», чтоб не сказать «чужих», ведь всё, что я пою — люблю.
нелегко. Ну, правда, так и есть. Подходят трое и говорит один из них, судя по внешности — главный придурок, дебил не ниже меня, излишне громко:
Голову в землю, и — ни *** не видели!
так сказал, приложив к моему виску дуло дридцатидвухлитрового Игла, эта фраза — из комикса. Можно было, кстати сказать, написать по-другому, то есть иначе: «Он так сказал, приложив к моему виску дуло дридцатидвухлитрового Игла — это фраза из комикса». Почему я не сделал так, не знаю (без местоимения — префорт Хе-мингуэю Премиальному).
кто понял, это произведеньи-це не есть художественно, оно начистоту филологически-исследовательское. И тут я остановился в вопросе, на меня нажали ножной конечностью, вдавив моё рыльце свиное (в калашном ряду, разумеется) в юношески-наивном в пу-ху в песок (сравнить-ка, пришла непредвиденная предпресмертная мысль, пять «в» (всего лишь предлог?! ну да, смешно даже) значеньями в одном предложении), оказавшийся вдруг излишне для простой жизни неизмерно грубым и травматично шероховатым. Мне показалось, что мир умер, потом оказалось, что умер всего лишь я. Строка «для поэмы, однако», как говорит незабываемо-непредсказуемо великий чукча, но пошло («пошло» с другим ударением, нежели прочитано вами). По современным понятиям — строка всего лишь для рок-баллады. И это тоже пошло, а не «пошло», потому что предназначено для танцующих «свой» (в смысле «общий для двоих») амери-косовский танец на двоих на выпуском бале (или «балу» всё-таки?!). Смиш-но… это уже по-блогерски, можно писать безконечно наивно-ненаучное на-писание уже позапрошлого века без знаков препинания аз это чтоз ва-ащез?
течёш блокшнайдер херов ба-сурманин долбаный в задницу на людях или в переднитсу да ты насрач ни хЕра не нАтурал нахЕр.. это была, однако, мелодия, и не плохая, между про-чим, если уметь читать и слышать.. .. и т.д.. и т.п.. две точки вместо римских трёх. Филологи нервно курят около урны в туалете Дворца культуры. Я дол-жен был ему ответить, но не мог, яйца, будучи отбиты безмерно сильным ударом сапога по живой ещё тогда плоти, буквально парализовали меня. Было весьма стрёмно плохо. Я подспудным самопониманием, реально, хотел ока-заться где-нибудь в стороне — в реанимации. Да и пусть даже мне катетер вставят не только в вену, но и в *** херов, уже будь насрать — полное дерь-мо: пусть вылечат. А потом я соберусь с мыслями. И пусть что дизайн загра-ничный, мне неплохо в Мире моей мечты, пока рядом со мной ты и целуешь меня, милая, потому что любишь, и никуда нам не деться от этого, как бы то ни было страшно и ни случилось бы вдруг печально.

не закончена