Лонг-лист 1-го Номерного Конкурса Клуба Слава Фонд

1 Невидимое солнце
Кравч
   В моей комнате есть окно во всю стену.  Многим бы это понравилось, так как вид на город открывается потрясающий, но не мне.  Для 27 этажа, я считаю, это слишком. Если стоять у самого края, то возникает чувство, что стекло ненадежно, и оно разобьется и, подобно вакууму,  стоящего выбросит наружу и впечатает в асфальт.
   А еще мне иногда кажется, что за мной кто-то наблюдает из соседней башни.  Вероятно, наблюдает с биноклем, потому расстояние все-таки приличное. Реальных причин я для этого не видел, но все равно не мог избавиться от неприятного ощущения. Иногда я нарочно заставляю себя стоять голым после душа перед окном, чтобы преодолеть свой дискомфорт. Моему психоаналитику это особенно нравится – она считает, что как то связанно с «латентным желанием показать окружающим свой пенис». И вообще я, по ее мнению, скорее всего, подсознательно обладатель нетрадиционной ориентации. Странно, что фамилия психоаналитика Сонгберд, а не Фрейд.  Я всегда считал, что в вопросах секса нельзя доверять человеку, который лишился девственности после 30 лет. По разным версиям,  Зигмунд лишился ее почти в 40.
- Ты правда хочешь к психоаналитику? Сколько тебе лет? – спросил Гус.
- Риторический вопрос, - я откинулся на спинку стула. Спинка зашаталась. – Ты никогда не задумывался, что тебе нужно с кем-то говорить?
- Мне есть, с кем говорить.
- И с этим кем-то ты можешь поделиться всем, абсолютно всем?
- Ну могу. С тобой могу. В чем проблема?
   Гус всегда был таким, еще начиная со школы. Открытым, простым.  С годами во всех нас прибавляется сложностей, и он не стал исключением, но все равно остался крайне легким в общении.  Я почти завидовал его способности проявлять легкость и открытость в общении с любым человеку. Пожалуй, он и правда мог бы без проблем поделиться тем, что у него в голове.
- А я не могу, - сказал я. – Не всем. Всегда оставляешь что-то себе, что по тем или иным причинам не можешь разделить даже с близкими.
- Ага, а с незнакомыми общаться проще. Я уже слышал это от тебя, - Гус улыбнулся подошедшей официантке.  – Давай завязывать уже, ты слишком много думаешь. Смотри, какой день: градусов 25, наверное. Наслаждайся.
   Девушка поставила на стол поднос: лимонад для моего друга и флет уайт для меня. Я начал пить его совсем недавно; до этого фаворитом был ванильным капучино.
    «Вы что, педик?» Нет, я просто люблю, как горечь сочетается с приторной сладостью. Кофейня экономит на пакетиках с сахаром, между прочим.
   Флет Уайт – новозеландское изобретение. Две порции эспрессо, разбавленные молоком.  Хотя по концепции, скорее, американское. Где-то в Джерси плачет горькими слезами Поли Галтиери – коварные американцы присвоили себе блестящее открытие итальянцев. И нет, это не латте – различие в приготовлении довольно существенно.
   Девушка-официант поставила поднос с напитками на стол, и я мельком рассмотрел ее ногти. Они были не слишком ухожены: лак начал слезать, предположительно, уже день как, а в уголках уже начали появляться заусенцы – как после неудачного маникюра. Не знаю почему, но у меня фетиш на аккуратные руки.  Второе, на что смотрю при встрече с человеком после лица, это его руки.  Одно рукопожатие уже много, что может рассказать. Мне видится, что это сложно оспорить. Девушка улыбнулась мне, – чуть дольше, чем, наверное, того требовалось -  и ушла. В ней было что-то привлекательное, – губы – но я все думал о неухоженных ногтях.
- Ничего так, что думаешь? – спросил Гус, потягивая лимонад.
- Ты о чем? А. Да, она милая. Но ногти совершенно неухоженные. Европейки вообще за собой не особо следят, ты не замечал?
- Губы вообще огонь. Она мне кого-то напоминает.
- Нину Симон?
- Смешно, - Гус хмыкнул. – Нет. Кого-то другого. Черт, пойду познакомлюсь.
- Что? Сейчас?
- Да, а почему нет. Сиди наслаждайся ээ…что ты там пьешь, я скоро вернусь.
   Гус встал и направился к кассе, а я остался сидеть за столиком один. Я посмотрел направо и увидел крайне полную женщину, поедающую пирожное. На вершине пирожного лежала вишенка, которую полная женщина почти немедленно слизнула.
«У меня особая диета. Я ем ровно столько, сколько хочу, а потом ем еще. Это и не диета, по правде говоря, но я считаю, что люди должны любить меня такой, какая я есть. Это ваш кусочек? Вы не будете? Я возьму себе, прошу прощения».
   Слева был куст с цветами, создающий видимость ограждения. Над ним кружила и жужжала маленькая пчелка. Или большая пчелка, я плохо разбираюсь в размерах пчел. Интересно, размер пчелы напрямую влияет на количество производимого меда, или это просто ее индивидуальность? К кусту подошла пара – парень и девушка. Они закурили. В кафе курить нельзя, но вне кафе можно, хотя разница заключалась в одном лишнем метре и растительном ограждении. Пара докурила и перелезла через куст.
- Я возьму ваш стул, вы не против? – спросил парень, беря стула Гуса и приставляя его к соседнему столику.
- Был бы не против, но тут сидел мой друг, - сказал я.
- Но его сейчас здесь нет, а мы есть. Моей девушке надо где-то есть, а друг сможет взять стул с другого столика, когда придет.
- Но тогда почему бы вам не взять стул с соседнего столика?
- А почему бы вам не допить свой кофе и не продолжить наслаждаться солнцем? Мы обсуждаем это уже минут 5, а могли бы заниматься чем-нибудь полезным.
   Агрессия.  В современном английском отсутствует различие в официальном и неофициальном обращениях – просто You. По интонации я буквально чувствовал, что парень мне «тыкает».  Возможно, он был чуть старше меня, но, тем не менее,  я был убежден, что право он на это не имел.
   «Знаете, я думаю, что вы неправы. Поэтому почему бы вам не перестать быть конченным мудаком, и не отдать мне проклятый стул, пока я не взял вас за ваши длинные сальные волосы, не оттащил на кухню и не поджарил ваше неприятное лицо на сковороде?»
   Момент был потерян, как и был утерян стул. Вернулся Гус, держа в руке пластиковую тарелку с кусочком пирога.
- Ее зовут Алис, и она угостила меня яблочным пирогом. Кстати, где мой стул?
Я сказал. Гус повернулся к соседнему столику:
- Приятель, я хочу свой стул назад. Я его себе нагрел.
- В чем проблема взять другой стул? – парень вскочил из-за стола.
   Теперь я был почему-то убежден, что он – американец. Гус наклонился к нему поближе:
- По правде говоря, проблем нет. Просто я обмочился, пока сидел на нем. 
Лень вставать было, понимаешь.
   Парень что-то сказал – выругался по-немецки. Как я мог так ошибиться – он же голубоглазый блондин. В сторону стереотипы - я должен был просто угадать. Стул он таки вернул, на что Гус ответил, что, собственно, он уже не нужен, так как он расплатился, и вообще нам пора.
- Забавно вышло, - сказал он. – Я работаю над собой, разве ты не видишь прогресс? Пару лет назад я мог бы затеять драку. А сейчас -  отшутился. Кстати Алис - та еще пошлячка.
- Если я не ошибаюсь, у тебя была подруга.
- И есть. Но я здесь, а она в Германии…
   «Здесь повсюду немцы, немцы всюду». Гус продолжил:
- Мы говорили с ней в последний приезд. Она сказала, что пока у меня все несерьезно, то есть просто зов природы, то я могу не беспокоиться.
- Лицензия на измену? – спросил я.
- Я бы сказал, что это что-то вроде печки: помогает сохранять чувства горячими. 
   Это было любопытно.  Но было ли решением проблем отношений на расстоянии, я не знал.  Гус доел пирог, нахваливая повара и, снова и снова, губы Алис, а мы тем временем вышли из кафе и направились в здание заброшенной электростанции на берегу Темзы, более известное, как Тейт.
   Практически первое, что бросалось в глаза, так это нерациональное использование пространства. Над головой – потолок в пять этажей и небольшие балконы с выставками. Поднимаясь на эскалаторе вверх, я взглянул вниз, и мне стало дурно. Маленький мальчик все вбегал и выбегал через двери, но я не мог расслышать, что он кричал.  Я одел очки и разглядел, что у его матери были рыжие волосы.  А может, это была не его матерь, а скажем, сестра, или подруга. Тем не менее, рыжий цвет манил. На мой взгляд крайне любопытно, как за несколько веков рыжий цвет волос превратился из обязательной атрибутики ереси в крайне эротический мейнстрим. Если бы влияние католической церкви в наши дни было бы схожего масштаба, что и в средние века, то в церквях молились бы на постмодернизм. Те, кто меня знают близко, называют меня рыжим фетишистом. С чего бы это: мой цвет волос – каштан.
   Эскалатор закончился, и мы оказались на этаже абстрактного экспрессионизма.  Гус ушел в зал к своему любимому Поллоку, а я остался один стоять у стенда с детской аппликацией, чья цена была равна цифре с шестью нулями. Ребенку при жизни было за шестьдесят, и у него была седая борода.  Искусство непостижимо и субъективно: единственная ошибка, которую допускают ценители, так это ошибочная трактовка и, как следствие, оценка.  Иногда задумчивый каменный мужчина с маленьким членом – это задумчивый  каменный мужчина с маленьким членом, а отнюдь не олицетворение бушующих в душе скульптора противоречий в период расцвета его или ее творчества.  Понятие троллинга гораздо старше, чем многие полагают.
   Я сел на мягкое кресло, стоящее у стены, и включил скаченный тем же утром новый альбом одной британской рок-группы. В моем небе было множество звезд, утверждали в песне, и я подумал, что хорошо бы, что бы это оказалось правдой.  Достав телефон, я отправил на избранный номер стикер «как дела?». В этот момент к диванчику подошел пожилой мужчина с тростью, и я понял, что он хочет сесть.
    «Нормально, а ты как?»
- Можно я присяду? - спросил мужчина. Я хотел бы себе такую бороду.
   Ничего не могу с собой поделать – бородатые люди вызывают во мне дикую зависть. И дело даже не в моей собственной, довольно редкой – мощные бороды вызывают непредумышленное чувство уважение. Подозреваю, что причина имеет исключительно исторические корни. Вероятно, мой предок был Лжедмитрий Первый. По крайней мере у нас обоих есть небольшая бородовка на лице. Иногда мне жаль, что я не царь.
   Я подвинулся на диване, и мужчина сел рядом.
   «Я на выставке. Довольно скучно. Как день прошел?»
   Поймав на себе долгий взгляд мужчины, я посмотрел на него. Никакой агрессии, просто обычное любопытство. Я из страны, где незнакомцы долго друг друга не смотрят. Исключение бы составил случай, если бы у меня, скажем, пылали бы волосы – тогда можно было бы посмотреть на меня в упор и покачать головой, осторожно намекая на то,что что-то не так.
   «Хорошо. Сейчас немного занята.( Напиши чуть позже плз».
- Что то не так? – спросил я.
- Да все так. Просто смотрю на вас и задумываюсь над тем, какое нынешнее поколение.
- И что вы видите?
- Вот вы пришли на выставку, а сидите, уткнувшись в телефон. Вокруг вас – искусство, создаваемое годами, а вы тратите свое время на ерунду.
- Но во-первых, искусство субъективно. А во-вторых, Джобс тоже довольно долго планировал айфон. Не уверен, действительно ли он участвовал в разработке 4s, в то время всем уже заправлял Кук, но идея, думаю,  понятна.
   Мужчина посмотрел на меня таким грустным взглядом, что мне стало невероятно стыдно.  Я убрал телефон и зачем-то извинился.  Пожилой мужчина поправил галстук. Я обратил внимание на то, как он был одет. Крайне непрактично для такого жаркого дня, но зато невероятно стильно. Необычайно тонкий вкус присутствовал либо у него, либо у его жены. Акцент тоже был своеобразный, из чего я сделал вывод о принадлежности мужчины к так называемому классу аристократии. Такие пьют шампанское в 11 утра и знают значение таких сложных слов, как палеоантропология, так что неясно, зачем он возился с таким плебеем, как я. 
- Молодой человек, хотите послушать о Ротко? – спросил он.
- Бесплатно?
- Пойдемте.
   Мы встали и прошли в маленький зал. В нем царил полумрак, и хотя три крупные картины, висевшие на стенах, и не подсвечивались, создавалось ощущение, что они пылали. Пожилой мужчина подошел к пуфику в центре комнаты и сел. Я расположился рядом.
- Чувствуете?
- Что?
- Вы мне скажите.
   Я посмотрел на картины и прислушался к себе. Картина передо мной была огромна, и изображено на ней было всего три цвета: черный, красный и оранжевый. Странная концепция, особенно если учесть, что цветов на самом деле намного больше.
- Я ничего не чувствую. Разве что легко давление. – сказал я.
- Ротко, как вы, вероятно, знаете, был экспрессионист. В его полотнах заложен гораздо больших смысл, чем тот, что виден на поверхности. Обратите внимание на коннотацию – у разных людей эта картина вызывала крайне сильные чувства. Вам не кажется, что вы видите перед собой портал, который ведет в другое измерение?
   Я вгляделся в картину.  Немного оранжевого по краям. Полотно красное, с полым черным прямоугольником в центре, по форме напоминающим римскую пару.  Красный мог символизировать все – от страсти и пламени, до всепоглощающего пожара, тоски, уныния. Все зависело от способности к декодированию. Римская двойка напоминала мне не сколько портал, сколько две колонны, подпирающие небо. Красное, раздраженное метаниями мира, небо.
    Я вспомнил сон, который снился мне две ночи до этого: я брел по пустыне, и мне очень хотелось пить. Потом я нащупал что-то во рту, и это оказался выпавший зуб. Я помню, что испугался, и мне срочно понадобился совет. Но никого вокруг не было. Тогда я резко упал на колени, но боли не почувствовал. Безмятежное голубое небо сменилось воинственным красным, а тучи были зелеными. Вместо дождя сверху посыпались люди. Они падали на землю, но стоило мне подойти хоть к одному из них, они превращались в лужу.
- В чем, как вы думаете, значение этого сна?
   Я обернулся к моему психологу.
- Я не знаю.
- Что могут означать выпавшие зубы?
- Что мне пора к стоматологу?
- Потерю.  Вы теряли кого-нибудь?
- Регулярно я теряю время, достоинство и деньги. Это подходит?
- Красное небо может означать вашу воинственность. Либо наоборот, это кровь, вы, вероятно, слабеете духовно. А люди, Андрей, если связать их с зубами, то получается, что вы кого-то потеряли.
- Но я…
  В сонники я не верил, но трактовка снов определенно имела право на жизнь, особенно если не углубляться в сексуальность, чем любил страдать Фрейд. Сон, чаще всего, это суп, который варится из впечатлений, накопившихся за последнее время.  Чем то это схоже с рассольником, которым меня угощали в Брянске – там тоже было все, что скопилось за неделю.  Спящий мозг, вопреки расхожему мнению, вовсе не находится в полной прострации, а скорее дремлет, сохраняя мыслительные функции. Мне действительно хочется верить, что Менделееву его таблица приснилась, а не что он просто нафантазировал занятную историю для пиара собственного изобретения.
- Знаете, наверное хватит.
- Вы одиноки?
- Нет, что за глупости. Вокруг меня всегда полно людей.
- Нет желания покончить с собой?
- Что за бред?
- …И таким образом, проглотив смертельную дозу антидепрессантов, Ротко покончил с собой. – закончил пожилой мужчина. Я потряс головой, прогоняя овладевшие мной фантазии.
- Простите, что?
- Он умер.
   Я встал и почувствовал, как затекли мои ноги. Картина весела передо мной, и по ощущениям слегка светилась.
- Спасибо вам, - сказал я, протягивая руку. – Это бы крайне…ээ…познавательно.
- Не за что.
   К нам подошел высокий и высушенный мужчина. Его лицо скрывала шляпа, но было видно, что он тоже очень немолод. Я знал его.
- Вы…?
- Да.
- Мне очень нравятся ваши книги.
- Спасибо, очень приятно слышать.
- Я бы попросил у вас автограф, но я стесняюсь.
- Вот, - мужчина улыбнулся и, достав блокнот и вырвав оттуда листок, расписался на нем.  – Держите.
   Мужчина в шляпе коснулся пальцами своего убора и кивнул второму, с тростью. Они еще раз улыбнулись мне и медленно удалились к выходу. Спустя мгновение, ко мне подошел Гус.
- Кто это были?
- Пожалуй, два самых известных гея современности провели мне экскурсию по Ротко в твое отсутствие.
- Что-нибудь понял?
- Да, - я кивнул. – Что мне пора домой.
   К себе в квартиру я доехал на велосипеде. У меня оставалось еще два часа арендованного велосипеда из общественной сети, поэтому я решил немного размять ноги. Пересекая мост, соединяющий южный и северный берега, я остановился на мгновение посередине и посмотрел на садящееся вдали солнце. В этом городе такая чудная погода вполне могла означать страшный ураган на следующее утро. Сзади загудели и посыпался отборный мат, хотя с моей точки зрения меня вполне можно было объехать, не пересекая при этом сплошную. Ветер трепал волосы – хоть они и безобразно вились и причесать их по утрам было совершенно невозможно, я не жалел, что отрастил их. Хотя бы ради таких моментов.
   Припарковав велосипед  в доке, я открыл дверь ключом и столкнулся с соседкой, забирающей почту. Она обронила конверты, – я был уверен, что
нарочно – и быстро нагнулась, собирая их. Я помог.
- Привет, - сказала она. – Как продвигается … статья? Вы ведь пишите статью?
- Да. Для «Англии». Вроде. Ну то есть я пытаюсь ее писать. Уже три дня ничего не мог написать.
- Вы вчера не ночевали?
- Нет, вероятно я пришел поздно совершенно пьяным, а потом быстро уснул. Странно, что вы не слышали храп.
- Вчера был четверг? Вы пьете по четвергам?
- Иногда даже по средам, и крайне редко по вторникам. Никому не говорите, я как-то раз выпил две пинты Гиннесса в понедельник во время обеда, но это между нами.
   Девушка прыснула от смеха.
- Да, люди иногда реагируют там на мое появление.
- Я не знала, что вы смешной.
- И я.
- Послушайте… Уже вечер, а я ничего не ела с утра.
- Экзаменационная неделя.
- Экзаменационная неделя.
- Я бы в общем поела. Любите суши?
- Люблю, если они свежие.
- Я знаю одно место.
- Я…
   Перед моими глазами возник Гус, жующий яблочный пирог. Он рассуждал о том, что можно и нельзя. Потом я услышал Вуди Аллена. Он сказал, что морали нет, и что человек из мира искусства создает свою собственную вселенную морали. Удобно, если ты спишь с собственной приемной дочерью.  Перевернулся бы мир от одного моего маленького вранья? Я считал, что нет, но это делало бы все мои дальнейшие слова ложью. Аморальность не пугала меня – в конце концов, Вуди был прав, и мы сами придумываем себе правила. Просто я не хотел  становиться терять ценность своих дальнейших слов.
- Простите, но я не могу. – сказал я и ушел к себе.
   Я включил компьютер и зашел в скайп.
   «Уже не занята?»
   Девушка на экране гладила свою грудь.
   Где-то через полчаса я принял душ, и сел за стол складывать паззл. Оставалось всего буквально несколько кусочков.
2 Исповедь просветлённого
Филун Джарин
                              

  Пришёл как-то ко мне священник и спросил, зачем говорю о Боге,
 не ходя в храм, не принимая покаяния и причастия?

- Бог мой вокруг меня и в сердце моём, ответил я.- Его вижу повсю-
ду в ветре, проносящемся над цветущими лугами, в луне, убегающей
от солнца и во вздохе моём лёгком, как пёрышко пролетающей птицы.

Потом пришёл ко мне маг чёрный и спросил, отчего я не пользуюсь
деньгами глупцов, чтобы жить, ни в чём не нуждаясь?

 - Душа – птица. Где ты видел хоть одну, поющую в золотой клетке?
 Зачем мне оковы? Пожал плечами маг и удалился.

Прошло ещё время. Пришёл ко мне оккультист и спросил, что могу я
делать такого, чего не может он.

-  Могу летать, как птица, сказал я ему.
- И это всё? Презрительно усмехнулся оккультист и ушёл.

И пришёл после него важный чиновник с вопросом, отчего Бог слышит
меня? Что во мне особенного?

 - И я ответил ему, что никогда и ничего не просил для себя: ни зёр-
нышка, ни глотка воды, ни богатства, ни счастья.

Удивился чиновник и сказал: - Тогда  жизнь твоя преисполнена горечи!

- Может ты и прав, ответил я, - но именно поэтому Бог и слышит меня.
3 про девочку Ташу
Галина Терешенок2
                        

       «Дорогая бабушка, возьми меня пожалуйста жить к себе. Я буду тебя всегда слушаться, буду мыть посуду, хату белить, картошку копать», - в  этом месте на лист бумаги капнула капля воды, потом другая…
         
              Писавшая эти строки девочка лет десяти, черненькая и худенькая, как галчонок,
поспешно вытерла слезы ладошкой
 
               - А то опять разревусь и ничего не напишу, - шмыгнув носом, она продолжила, -
Дома мне плохо, папа с мамой ругаются. И в школе меня дразнят. А учителя, - тут девочка судорожно вздохнула,- Они кричат на меня, а я боюсь, когда на меня кричат. Я тогда вообще ничего ответить не могу, а я почти всегда знаю уроки. Мне так хочется, чтобы меня любили. Одна ты меня любишь. Забери меня, родненькая бабуленька, отсюда.-

                 Тут Таша внезапно улыбнулась, уж слишком её письмо напоминало письмо Ваньки Жукова из рассказа Чехова « Ванька». В школе его недавно изучали.
Только вот в отличие от Ваньки девочка знала точный адрес, но всё не решалось отправить его, боясь расстроить бабушку.
   
                Вначале письмо вмещалось на полстранички, потом на страничку, потом на две.
Таша продолжала писать письмо время от времени. Когда её маленькое сердечко было готово разорваться от боли.

                 - Дорогая бабушка, пишу тебе снова. Сегодня папа опять уходил от нас. Он начал кричать и ругаться ещё в подъезде. А потом сказал: « Давайте мой чемодан»,- схватил его и выбежал из квартиры. Затем приходил и звонил много – много раз. То рубашку забыл, то майку. Кричал: «Где мои носки?», «Где мои трусы?». И с каждым разом приходил всё более и более пьяным. Пока не упал прямо в коридоре и заснул, одетый и в сапогах. Я с него сапоги стаскивала, еле стащила.

                  Тяжело вздохнув, Таша продолжила
            - утром папа ползал на коленях перед мамой, обещал исправиться и просил три рубля. Мне надо было идти в школу, а маме на работу, а он стоял в дверях и божился, что выпьет в последний раз и больше пить не будет. Мама не выдержала, расплакалась и швырнула ему эти рубли. Папа их схватил и ушёл. Когда я пришла домой из школы, то папа был уже дома сильно пьяный и спал. Ему звонили с работы, а я говорила, что его нет.
Потом папа проснулся и начал «давать концерт». Я один раз сосчитала, из скольких номеров он состоит. Из одиннадцати.

              № 1.  Кричит, что он вечно голодный, его никто не кормит, он трудится, как раб, а его не ценят.
              № 2.  Начинает выяснять, кого я люблю больше: его или кота, маму или папу.
              № 3.  Ругается нехорошими словами и ругает всех подряд.
              № 4.  Смеётся, смеётся очень долго и мне всегда делается страшно.
              № 5.  Танцует, чаще всего «Яблочко».
              № 6.   Поёт песни. Самые любимые папины песни « Соловьи – соловьи» и «Враги сожгли родную хату».

              Соседка, тетя Фатима, говорит, что у папы очень хороший голос, тенор. Мне нравится, когда он поёт. И мама очень красиво поет. Я люблю слушать песню «Утомленное солнце нежно с морем прощалось».  Я была на море, мне оно очень понравилось.  Море всё время разное. Черное оно только во время сильного шторма, а так оно разных – разных цветов. И ещё я видела дельфинов. Они плавали, выпрыгивали из воды и смеялись.

                   Я была совсем – совсем маленькой, тогда еще не было газа и зимой топили печку дровами. И телевизора тогда не было. Поэтому взрослые любили играть в лото, а по вечерам пели песни. Тогда мама с папой, когда к нам приходили в гости соседи, пели вместе с ними «Ревела буря, дождь шумел» и «Бродягу». Мне так жалко было бродягу, что я всегда плакала, а взрослые не могли понять, почему я плачу.

                 А папа плачет, когда поёт « Раскинулось море широко». Мне становится его ужасно жалко, потому что  война, как говорит мама, исковеркала ему жизнь и превратила его в алкоголика. Ему было 20 лет, когда началась Великая  Отечественная, он учился в институте. Его сразу же отправили на фронт и он стал моряком. Но так как он был образованным, то ему дали «офицерский чин». Это ты так говоришь, бабуленька.  Мой папа на войне был капитаном, командовал батальоном морской пехоты.

             Это после того, как сдали немцам Севастополь.  Тогда советские войска топили корабли в Севастопольской бухте, чтобы они не достались фашистам. И у всех моряков на глазах были слёзы, когда они смотрели, как умирают их корабли. А потом началась эвакуация наших войск из Севастополя и папу ранили.  Когда папа рассказывает об этом, у него делается страшное лицо. Моряков было много, а кораблей мало ( зачем только топили корабли в бухте?).

                 Раненого папу принесли на носилках  моряки с его корабля, брать на катер не хотели. Катер и так был перегружен. Тогда лучший папин друг залез на палубу, нашел командира, достал пистолет и сказал, что убьёт его, если папу не возьмут. Они кричали друг на друга и все слышали, и папа слышал. Потом носилки с папой всё таки втиснули на верхнюю палубу, а папин друг спрыгнул на причал. Это был последний катер, отошедший от Севастополя. Все моряки, которые там остались, погибли. И папин друг тоже.

                 После выздоровления папа стал командовать отрядом морского десанта. Немцы очень боялись отчаянных людей в тельняшках, которые бросались с кораблей в море и бежали на автоматный и пулеметный огонь с криком «Полундра». Папа принимал участие во многих десантах. В Керченском, в Новороссийском…. Он  вернулся с войны весь израненный,  несколько осколков так и остались в его теле, врачи не смогли их извлечь. И каждый день десантникам давали спирт. Так что с войны, как говорит мама, он вернулся уже законченным алкоголиком. А ты, бабушка, мне говоришь, что у папы больная душа и чтобы её вылечить, надо ходить в церковь. А папа не может ходить в церковь, потому что он коммунист. А коммунисты в бога не верят.

                 Когда папа плачет, он обычно затихает и я стараюсь упросить его залесть в ванну. Иногда мне это удается, иногда нет. Сегодня, милая бабушка, мне удалось «загнать» его в ванну, он там успокаивается, а потом идёт спать. 

               - Добрый вечер, бабуленька.  Сегодня мне не удалось уговорить папу лечь в ванну.  И «концерт» после песен имел продолжение. Он начал танцевать «Яблочко» и
« Лезгинку», тут с работы пришла мама и они стали кричать друг на друга. А потом папа бросил в маму   два ножа, но промахнулся. Мы с мамой убежали и бродили по улицам до темноты. И мама плакала и жаловалась мне, что папа погубил её жизнь. После войны осталось мало мужчин, маминых женихов всех поубивали на войне, и она вышла замуж  за офицера, она же не знала, что он алкоголик. А сейчас с ним развестись не может, так как у нас двухкомнатная квартира. В случае развода большую комнату оставят нам, а маленькую отдадут папе и он будет водить туда собутыльников. Он и так их часто приводит, но мама их прогоняет на правах жены.  А так она не будет иметь права их выгонять.

                      У нас в городе почти все мужчины пьют водку. Особенно когда горнякам дают зарплату. Идешь со школы и видишь, то тут, то там валяется пьяный. Иногда мальчишки обыскивают их и забирают деньги, но это бывает редко. Потому что в другой раз пошарят по карманам их отца да ещё и часы снимут.

                      Когда мы пришли домой, то папа спал одетый на полу, мы его трогать не стали.

                        Здравствуй, бабушка!

               Мне сегодня было очень стыдно, я, наверно, очень нехорошая. Вчера папа привёл компанию пьяниц, прогнать её не удалось и они кричали всю ночь. Я пошла в школу не выучив уроки, учительница обозвала меня лентяйкой и сказала, что меня не примут в пионеры. А на большой перемене, когда я вышла из класса, кто – то вырезал на моей парте нехорошее слово и когда я вошла в класс, то мальчишки кричали это слово мне, а девчонки смеялись. Я не выдержала и убежала домой. Училка позвонила на работу маме и та меня отругала. Мне было очень обидно, а тут ещё отец  вернулся домой полу - трезвый и  сказал, что дети должны ходить в школу. А если я ещё раз удеру с занятий, то он меня выпорет, несмотря на то, что я девочка.  Ведь девочек не порят, правда?

                Их вообще нельзя бить, а то они вырастут злыми. Да и мальчиков нельзя пороть.
Вон отец Дениса Иванова порол – порол ремнем, Денис вообще перестал домой приходить. Потом стал воровать и его в колонию отправили. Но это я сейчас так поумнела, когда тебе это письмо пишу.

                 А когда мне папа пригрозил, я не знала, что делать. Пошла в другую комнату и стала гладить котёнка. Он уже довольно большой, я его недавно на улице подобрала.
Наверно, котик тогда не хотел, чтобы я его гладила или может, я ему случайно больно сделала, но он меня укусил за руку. И тогда на меня что – то нашло. Я встала, нашла верёвку и одним концом обвязала котёнка за шейку, другой конец веревки был у меня в руке. И я стала бить котёнка ремнем, а в голове у меня была одна пустота. Я не слышала, как котик плакал, мяукал; не видела, как он вырывался. Просто била и всё. Может и убила бы.

                  Но вдруг котёнок бросился к моим ногам и стал ласкаться. Это меня потрясло: я его бью, а он ищет у меня защиту.  Я бросила ремень, обняла его, стала гладить, просить  прощение и мы с ним долго вместе плакали. И я дала себе слово, что никогда в жизни не буду обижать тех, кто слабее меня и тех, кто мне доверился. И НИКОГДА НИКОГО не предам.

                        Добрый день, дорогая, милая бабушка.

                   Сегодня я поняла две важные вещи:  что я не боюсь умирать, а боюсь жить  и что я никогда – никогда не отправлю  письмо тебе.
      
                     Это я   поняла тогда, когда  на горе  смотрела с обрыва вниз. Меня в этот день ударил по лицу отец за то, что я из одной бутылки вылила водку, а в другую насыпала соли. Это ужасно, когда во всех местах, включая стиральную машину и духовку, можно наткнуться на бутылку с портвейном или водкой. Я нашла сразу две бутылки. Когда папа обнаружил пропажу, он позвал меня и ударил. У него тряслись руки, он был очень злой. Он тряс меня, но я как – то вырвалась, убежала и залезла на гору. Я сидела и смотрела вниз с обрыва. Было тепло, хорошо и тихо. И дул лёгкий ветерок, образуя на дне пропасти лёгкий маленький воздушный водоворот. Ветерок крутил сухие листики, легкие палочки, которые опускались то вниз, то поднимались вверх. Обрыв меня звал, притягивал к себе. Я подумала, что если я прыгну туда, то будет больно только одну секундочку, а потом мне будет хорошо и спокойно.  Никто никогда не будет надо мной издеваться, дразниться, бить меня.

                         Я сидела и смотрела вниз долго – долго, пока не стало темнеть. Тут я подумала, что наверно мама пришла уже с работы и что она будет очень плакать, когда узнает, что я мертвая. И котята в подвале, кто их будет кормить, они же умрут от голода, а смерть от голода – это самая  страшная смерть, так мне соседка говорила, она блокаду пережила. Да и папа наверно будет переживать.

                     И ты, моя любимая бабушка, тоже будешь плакать, у тебя сердечко вообще разорвется от горя. Я это знаю, я это чувствую. Поэтому я никогда не отправлю тебе это письмо. Да оно и в конверт уже не влезет, такое стало толстое. Я его порву и сожгу.

                       Помнишь, бабушка, ты  говорила, что самоубийство – это большой грех   и все самоубийцы будут в аду, кипеть в геенне огненной. Но мне кажется, что это не самое страшное, это я там, наверху поняла. Самое страшное то, что когда человек убивает сам себя, то он ворует жизнь у сотен людей, не рожденных по его вине, пусть даже и невольной. Эти люди могли бы родиться, если бы не родился ОН. Может, они были бы гораздо лучше и талантливее, чем он, гораздо красивее его. Но родился то именно он.
                     
                        Значит, родившийся человек живет не только свою жизнь, но и все жизни    не родившихся людей от его папы и мамы. И когда человек, погибает, пусть даже совсем маленький, не взрослый, то с ним погибают уже не сотни, а тысячи людей., которые могли бы жить много – много тысячелетий, а может быть, и миллионы лет.

                          А Земля так прекрасна. Бог создал её для нас, людей и люди должны на ней жить всегда, как бы им трудно не было. Правда, бабуленька?
4 Новогодний сон
Валерий Рыбалкин
   1.
   Дед Мороз как ни в чём не бывало лежал в старой пожелтевшей от времени картонной коробке. Это была не нынешняя говорящая игрушка, напоминающая Санта Клауса. Нет, в нём чувствовался дух сурового лесного жителя. Большая белая окладистая борода, шуба и шапка с потускневшими от времени блёстками и лицо, сделанное не из пластика или целлулоида, как у старинных кукол, а, скорее, из керамики – твёрдое на ощупь и совсем не тронутое временем. Шестилетняя Машенька с мамой и бабушкой специально ходили в свой разбитый войной домишко, чтобы достать из заваленного подпола ёлочные игрушки.

   - Чуяла душа моя, не хотела здесь дом строить, - причитала пожилая женщина, загружая в тележку свои пожитки. – От этого аэропорта и раньше ни днём, ни ночью покоя не было. А самолётов не стало – пушки подкатили. Хрен редьки не слаще. Разбили дом, теперь живём на птичьих правах незнамо где. Лучше бы и меня вместе с домом…
   - Ой, не надо, мама! – останавливала её дочь. – Главное, что живы все. А Донецк мы отстроим после победы. Не зря мой Дима пошёл в ополчение. У них теперь настоящая армия…

   Год был военный, и ёлку в квартире не ставили. Зато в подвале, где жильцы девятиэтажки прятались во время артналётов, один уголок убрали лапником и ёлочными игрушками, а Дед Мороз занял здесь подобающее ему почётное место. Труба от печки-буржуйки была выведена прямо на улицу, и если разжигали огонь, то в помещении становилось тепло и уютно - даже после сильных бомбёжек, когда отключались свет и отопление. Огонь в топке небольшой печи и запах хвои создавали иллюзию мирной жизни, праздничное настроение, и ребятишки с восторгом гонялись друг за дружкой в полутьме, прячась среди многочисленных лавок и раскладушек, которых здесь было великое множество.

   - Это боевой Дед Мороз, - рассказывала внучке бабушка, - он всю Отечественную войну прошёл с твоей прабабкой, моей матерью, а меня тогда ещё и на свете не было. Говорила мне она, что игрушка эта приносит в дом счастье. Вот и муж её, твой прадед, вернулся с войны целым и невредимым. А всё потому, что каждый раз в новогоднюю ночь загадывала она желание. Четыре года шла война, четыре раза просила Деда Мороза твоя прабабушка – чтобы вернулся её ненаглядный, чтобы не убили его. Сбылось всё тогда, но вот опять пришла беда неминучая. Снова твой отец воюет с проклятыми бандерами. Чтоб им всем пусто было! Откуда только эта нечисть берётся?!
   - Бабуля, а давай и мы загадаем желание, чтобы папа живым вернулся, - раздумчиво проговорила Маша.

   - Загадай, внучка, загадай, моя хорошая, - ласково улыбнулась старушка и убежала по своим делам. А когда вернулась, появились у Машеньки новые вопросы:
   - Баа, а почему твоя мама не молилась Богу? Бог ведь всё может, он главнее Деда Мороза, нам в садике говорили.
   - Ой, этот ваш садик! Не поймёшь ты, наверное… В те далёкие годы детей учили, что Бога нет, и молиться Ему запрещали. Вот и получилось, что Снегурочка с Морозом стали для ребят самыми главными волшебниками.
   - А почему мама сказала, что в садике я должна зваться не Машей, а Марусей или Маричкой?

   Бабушка посмотрела в голубые, будто у куклы, глазёнки любимой внучки, прижала её к себе и, вытирая набежавшую слезу, прошептала чуть слышно:
   - Всё, нет больше твоего садика. А ты теперь всегда будешь Машей, Машенькой. И писать, и читать научишься на родном языке, умной и красивой будешь. Вот за это воюет твой папка. Помолись, чтобы вернулся он с войны живой и здоровый.
   - Нетушки, лучше я поговорю с Дедом Морозом, он мой самый любимый волшебник. А ещё попрошу у него коробку конфет на Новый Год. Вот!
   - Эка, куда загнула! – всплеснула руками бабушка. – Тут вон за крупой вчера полдня простояла в очереди, а ей конфеты подавай. Барыня!

   2.
   В Новогоднюю ночь легли спать в квартире, но привычно завыла сирена, послышались взрывы, и взрослые вместе с Машей спустились в тёплый обжитой подвал. Девочка, укутанная в бабушкин пуховый платок, пробралась в уютный тёмный уголок и прикорнула рядом с боевым Дедом Морозом, который стоял, будто на часах, охраняя сон маленькой своей хозяйки.

   Проснулась она оттого, что кто-то взял её за руку. Открыла глаза и увидела рядом с собой настоящего лесного волшебника. Живого, с бородой и огромным мешком, в котором лежали подарки для детей и взрослых, всё ещё веривших в обаяние Новогодней ночи.
   - Вставай, красавица, - негромко промолвил Дед Мороз. – Сегодня у нас с тобой много нужных и важных дел. Ты славная девочка, и я решил ненадолго сделать тебя доброй феей – моей внучкой Снегурочкой. Согласна?

   Машенька почему-то сразу поверила новогоднему герою, который принёс в мир столько добра и радости:
   - Конечно, я согласна. Только ты, дедушка, подскажи мне, что надо делать, ведь я никогда не была волшебницей.
   Дрова слегка потрескивали в печке. Люди спокойно спали в уютном подвале, а Дед Мороз взял за руку преобразившуюся нарядную Снегурочку и беспрепятственно вывел её на улицы осаждённого города. Оба они имели твёрдое намерение принести миру счастье.

   - Скажи мне, - спросила Мороза Маша, - зачем люди убивают? Ведь столько земли вокруг. Мир прекрасен - живи и радуйся! Я хочу, чтобы все любили друг друга и были счастливы.
   - Этой ночью ты можешь всё, - ответил ей лесной кудесник. – Попробуй. Может быть, у тебя и получится хоть что-то изменить к лучшему.
   Они сели в волшебные расписные сани, усыпанные играющими в свете луны драгоценными каменьями, и чёрные, будто звёздная ночь, кони с золотыми гривами понесли их - куда глаза глядят.
   -  Смотри, внучка. Перед тобой самый страшный грешник. Он спит и похож на нас с тобой, но это убеждённый закоренелый преступник. Загляни в его чёрную душу. Неужели ты сможешь исправить это ничтожество, сделать из него умного ЧЕЛОВЕКА, достойного носить это высокое звание?

   - Попробую, - ответила девочка. – Сначала калёным железом я выжгу из него чувство высокомерного превосходства. Пусть почувствует себя равным с другими или даже униженным. Смотри! У него пропало желание убивать! Душа потеряла коричневые, чёрные оттенки. Осталось очистить её от лжи и лицемерия, научить правдивости и наполнить этот священный сосуд совестью. Всё! Получилось! Он стал похож на человека. Видишь, как легко грязное животное можно превратить в подобие Бога!

   - К сожалению, не всё так просто, как кажется, - вздохнул Дед Мороз. – Ты забыла о его памяти. Он помнит былую власть над людьми, помнит все свои грехи. А потому должен умереть в страшных муках от угрызений вложенной в его душу совести, которой у него не было никогда. Ведь совесть и злодей – две вещи несовместные.
   Давай лучше, внучка, оставим это пустое занятие. Бог сам накажет нелюдей. Да так, что даже дети их будут расплачиваться за грехи отцов.  До утра осталось не так много времени, и мы ещё успеем одарить, поздравить с Новым Годом людей честных, умных и достойных.

   Сказочные кони, величественно постукивая своими серебряными копытцами, подняли под самые облака и понесли по миру наших добрых волшебников. Множество новогодних ёлок стояло в домах человеческих, дабы на всю жизнь запомнили дети тепло светлого домашнего праздника и передали его, как эстафету, своим потомкам - будущим поколениям добрых и честных людей. Под каждую маленькую ёлочку Дед Мороз положил свой подарок, согретый теплом ласковых рук Снегурочки. И холодная новогодняя ночь принесла людям много счастья и радости…

   3.
   Утром Машенька проснулась в подвале на своей детской раскладушке. Дед Мороз по-прежнему стоял на своём посту, а у его ног лежал небольшой пакет со скромными новогодними подарками, которые прислали детям осаждённого Донбасса их добрые друзья из России. Дали электричество, и в свете мигающей лампочки девочка увидела пробирающегося через лабиринт ночлежки человека в военной форме.
   - Папка! – закричала она. - Папка приехал!
   Привычно преодолев разделявшее их расстояние, девчонка повисла на крепкой шее отца…

   На кухне мать суетливо разбирала привезённые подарки и припасы. А Маша с каким-то даже благоговением открыла свой сказочный подарок – огромную коробку конфет ассорти. И, засунув в рот маленькую частичку ставшего далёким и непривычным мирного прошлого, угощала шоколадным чудом всех домашних. А ещё - долгожданных гостей с фронта, прибывших на несколько часов, чтобы увидеть близких и хотя бы на время ощутить животворящее тепло родного очага.

   Наконец всё было готово, и собравшиеся – хозяева и соседи, пришедшие поговорить с бойцами, узнать последние новости, расселись за большим праздничным столом. Время было тяжёлое, поэтому каждый принёс с собой угощение. Но главное блюдо - гордость хозяйки - это была настоящая, приготовленная по всем правилам поварского искусства заливная рыба. Прозвучали первые тосты, и когда из стоящего в углу телевизора раздались до боли знакомые слова пьяненького Ипполита: «Какая гадость эта ваша заливная рыба!», они были встречены дружным смехом и аплодисментами. Ведь в условиях блокады это блюдо казалось самым изысканным и вкусным. Всё познаётся в сравнении.

   - Новый Год – это всегда сказка, всегда обновление, – возбуждённо говорил кто-то из гостей. – А нынешний – особенно. Мы сбрасываем всю ложь, всю шелуху, которая накопилась за десятилетия. И пусть то, что раньше казалось невозможным, станет реальностью на древней, овеянной легендами земле Донбасса. Не для того всё это затевалось, чтобы отдать наших детей, наше будущее на поругание врагу. Шахтёры – гвардия труда. И мы покажем всему миру, что это не просто слова.
   Тем временем Маша доедала оставшиеся конфеты из отцовского подарка и с упоением вспоминала свой чудесный новогодний сон. А может быть, всё это было наяву? Кто знает? 
5 Дом с сиреневыми шторами
Любовь Казазьянц
«Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться вокруг смерти, твой жизненный путь будет прям и прост. Твоя воля выполнит долг, твой щит станет непробиваемым.»
(Из заповедей японских самураев.)

Вступление.

Расцветает день и приносит каждому из нас новые ощущения: кому - сбывшиеся  мечты, кому-то - радость, кому - горе, кому - счастье. А кому-то  – смерть.
Наступает ночь. Её тёмное звёздное покрывало многим людям несёт любовь, наслаждение, упоение, некоторым – слёзы. А кому-то  – смерть, как освобождение от больной плоти, как приобретение независимости, как долгожданное возвращение домой.
Каждый из смертных в нашем мире мечтает о счастье, большой любви, некоторые грезят о власти, о богатстве и о других земных благах. Но на свете не существует ни одного человека, который бы мечтал и желал себе смерти, конечно, при условии, что этот человек здоров и психически нормален.
Но может эта свобода от плоти и есть то самое счастье, которого так жаждет, ищет и ждёт каждый смертный при жизни в мире вещей?...

1.
В нашем большом городе есть одно странное, если не сказать загадочное здание, на котором нет никакой вывески. Это – большой серый, ничем неприметный пятиэтажный дом, который окружает невысокий каменный забор с внушительными железными воротами. Но у этого здания есть одна примечательная особенность: все его окна наглухо занавешены плотными тёмно-сиреневыми шторами. Никто не знает, что там происходит и кто живёт в этом таинственном доме.

Но однажды утром, просматривая газету, я наткнулся на короткое объявление:
«Фирма «Осирис» предлагает свои эксклюзивные услуги. Подробности по телефону…….»

«Странно, предлагают эксклюзив, но в какой связи? - подумал я, - что это за таинственная фирма с таким зловещим названием? Ведь Осирис, как известно, по египетской мифологии является богом царства мёртвых – правителем загробного мира. А если позвонить… наверное, можно узнать, что это за предприятие… Попробую.»
Любопытство пересилило, и я, недолго думая, набрал номер, указанный в объявлении.
В трубке раздалось официальное «Алло!»
-Здравствуйте! – я представился и спросил, что предлагает фирма «Осирис». Мне ответил строгий женский голос:
-У вас есть клиент? Женщина или мужчина?
-Я спросил вас о виде услуг, а вы мне отвечаете вопросом на вопрос, это - по меньшей мере, невежливо! - возмутился я.
-Судя по вашему голосу, вы – молодой человек?
-И что из этого следует? - с нетерпением в голосе перебил я. – Хочу узнать, чем занимается ваша фирма? Или это запрещено?
-Нет, конечно. Наша фирма «Осирис» предлагает эксклюзивные услуги, которые не оказывает ни одно учреждение в мире.
-И что же это за услуги? У вас что – бордель?
-Ну, что вы, молодой человек! У нас очень серьёзное медицинское заведение.
-Что, может дурдом особого назначения? – съязвил я.
-Нет, не угадали. Наша фирма предлагает смертельно больным людям эвтаназию. Надеюсь, вы знаете, что это такое?
-Слышал слово, но не знаю его значения. Поясните, пожалуйста, если вам не трудно.
-Пожалуйста. Эвтаназия – это ускорение смерти тех, кто переживает тяжёлые страдания от смертельной болезни. Или забота об умирающих, которые уже не в состоянии терпеть боль и мучения; прекращение жизни, предоставление человеку возможности умереть и таким образом прекратить его страдания. Причём способ умерщвления имеет право выбрать сам клиент, если, конечно, он или она находится в сознании. Теперь, надеюсь, вы поняли, молодой человек, что никакого секрета мы не делаем из деятельности нашей фирмы. Ещё вопросы есть?
-Нет, – растерянно ответил я, а про себя подумал. «Надо же, куда меня занесло!».
И после короткой паузы я всё же спросил:
– А разве эвтаназия разрешена?
-Да, после того, как вышел соответствующий закон в нашей стране.
-Спасибо.
Я положил трубку и задумался.
«Совершенно не ожидал услышать такой ответ. Подозревал всё, что угодно, но о таких услугах даже не представлял. Да, каково этим несчастным, которым приходит время воспользоваться предлагаемой помощью ускорения смерти этой самой фирмой «Осирис». Ужасно! Как этим людям тяжело и одиноко в этом мире! Даже представить невозможно!»

Целый день я был «не в своей тарелке», всё думал о деятельности этой странной фирмы «Осирис». Теперь, конечно, тайная завеса была приоткрыта, но всё равно…
Я никогда всерьёз не задумывался о смерти. Может этот вопрос начинает будоражить человека с определённого возраста?
Ночью, я неожиданно проснулся, лёжа в постели, задумался о своей жизни и о смерти. «Что же это такое – смерть? Удивительная вещь, которую невозможно ни увидеть, ни познать, ни потрогать, не ощутить. Смерть можно только испытать с приходом конца жизни.»  Представил: «ну вот, я умер и что дальше, ведь окружающее не изменится. Будет точно также вставать и садится солнце, день будет сменятся ночью, будут так же петь птицы. Море также будет омывать берега. Небо останется синим. Всё, решительно всё останется неизменным, я просто не смогу этого увидеть, наслаждаться запахом моря, цветов, запрокинув голову глядеть в недосягаемую синеву неба. Я могу представить, что прекращу своё физическое существование. Но когда я представил, что станет с моей душой, куда она исчезнет?» Темнота комнаты угрожающе сгустилась надо мной. «Что станет с моим «я»???…
За этой мыслью тут же последовало замешательство. Словно в моей голове произошёл некий щелчок, отключивший мой разум, моё воображение, моё сознание. В нём образовался какой-то вакуум. Меня вдруг обуял страх, какой-то животный ужас. Как это так, меня не станет? И я не смогу мыслить, чувствовать своё тело, не смогу говорить, потеряю свои конечности!? Не может быть! … Неужели это когда-нибудь произойдёт?... Всё моё существо протестовало против эдакой необъяснимой несуразности! Я ощутил в голове какое-то странное покалывание, меня охватил жар.
Я с ужасом отогнал эту зловещую мысль и вскоре уснул тяжёлым сном. Мне приснилось, будто бы я лежу на дне какого-то водоёма, совершенно не чувствую своего тела и не могу ни двигаться, ни говорить, ни дышать. Во сне меня охватило ощущение безысходности.
Утром проснулся с тяжёлой головой. Из сна помнил только обрывки.

2.
Прошло несколько лет. Жизнь моя текла повседневно. Я продолжал жить один в своей просторной двухкомнатной квартире в шумном городе Израиля Тель-Авиве. Продолжал работать научным сотрудником в Институте высоких технологий. Работа заполняла почти весь мой рабочий день. Заниматься личной жизнью не оставалось времени. В выходные, как правило, я ходил или в театр, в музей или в кино. Иногда посещал рестораны, обычно с друзьями, которых у меня имелось немного.
Однажды я заметил, что мой сотрудник Давид приходит на работу расстроенный, всё у него из рук валится. Я подумал, что у него что-то случилось. В обеденный перерыв я предложил ему вместе пообедать в кафе напротив работы. Он согласился. В кафе было много народу. Мы устроились за свободным столиком и пока ждали официанта, я стал осторожно расспрашивать о причине его расстройства.
-Да, ты прав. У меня большое несчастье. У моей тёти, родной сестры моей мамы обнаружили рак желудка в последней стадии. Её мучают сильные боли. Она очень плоха и просто молит об избавлении, то есть о смерти. А я её с детства очень люблю, мне её так жалко! Я узнал, что в нашем городе есть медицинское заведение, где делают законную эвтаназию. Мой отец вчера позвонил туда вчера. И наверное, завтра утром мою тётю заберут туда, понимаешь, на эвтаназию, - тихо, дрожащим голосом закончил Давид.
-Да, очень тебе сочувствую. Не дай Б-г испытать такие мучения!
-Сегодня, после работы я пойду в синагогу, поговорю с ребе.
-Да, как жалко людей, которые страдают от тяжёлых болезней! – сочувственно согласился я. - А можно я пойду с тобой в этот дом с сиреневыми шторами?
-Что ещё за сиреневые шторы? – удивился Давид.
-А ты там ещё не был?
-Нет, конечно. Мне-то зачем?
-Да, извини. Я просто видел этот дом со стороны. На нём нет никакой вывески. Все окна этого дома наглухо закрывают сиреневые шторы. И мне стало любопытно, что там происходит и кому этот дом принадлежит. А однажды я прочёл в газете их объявление, но в нём не написано, какие именно услуги предоставляет эта самая фирма «Осирис». 
-Ах, значит, они называют себя «Фирма Осирис»? – уточнил Давид.
-Да, так мне ответили по телефону, когда я позвонил туда из любопытства. Представляешь, я грешным делом подумал, что это – бордель.
-Ух! Ничего себе! – отозвался Давид и откинул свои густые кудри назад. – Не приведи Господи, туда попасть!
-И не говори, друг.
-Хорошо, завтра пойдёшь туда вместе с моим отцом. Хорошо? Хоть поддержишь его.
-Ладно.
Мы пообедали и вернулись на работу.
На работе у меня не было времени размышлять о предстоящем визите в Дом смерти. Но по возвращении домой, я задумался о посещении Дома с сиреневыми шторами. «Интересно, почему там, в окнах висят именно сиреневые шторы? Что означает этот цвет?... Вспомнил, что где-то слышал, что сиреневый или фиолетовый цвет - символ воздержания и раскаяния. Да, да, раскаяние за грехи необходимо испытать перед смертью каждому человеку! Ведь мы все – грешники! - подумал я. – Каждый умирает, как того заслуживает… А что испытывает больной перед смертью? Тоже риторический вопрос…»
Ночью долго не мог уснуть. Снова размышлял на тему смерти. Видимо, я слишком впечатлительный человек.
 
3.
Рано утром я поехал по уже известному мне адресу. Приехал немного раньше, но машина отца Давида уже стояла у каменного забора, окружающего Дом с сиреневыми шторами. Я
 Подошёл к машине. Яков Сионович пригласил меня сесть рядом с ним.
-Павел, попросили подождать. Я должен заполнить соответствующие документы, оформить разрешение на эвтаназию.
-Очень жаль. Как же так, что не смогли обнаружить болезнь во время? Ведь сейчас рак излечивают!
-Да, дорогой, я так признателен, что ты пришёл сопровождать меня в такой тяжёлый момент.
-Не стоит благодарности, - учтиво ответил я. – На работе дали выходной.
-Спасибо, Паша. Давид и так очень сильно переживает, прямо плакал сегодня.
-Я его понимаю, ведь он с детства привязан был к Саре Михайловне.
-Хоть в этом избавлении от боли и страдания я смогу ей помочь! – сказал отец Давида со слезами в голосе.
У него зазвонил телефон. Он коротко поговорил.
-Вот, зовут, попросили пройти на первый этаж в комнату 20. Пойдём!
Мы, молча, поспешили двигаться в названном направлении. Вошли в фойе. Обстановка выглядела дорого, но без излишеств. По сиреневой ковровой дорожке прошли в названный кабинет.
Постучали. Войдя, мы увидели пожилого подтянутого мужчину с сединой. Одет в дорогой серый костюм. Толстая роговая оправа дополняла его официальный вид. Он поздоровался, пригласил присесть. Представился:
-Андрей Романович. Слушаю вас.
Отец Давида вкратце рассказал историю болезни Сары Михайловны.
-Я готов подписать все нужные для процедуры документы,- закончил он.
-Да, пожалуйста. – С этими словами Якову Сионовичу подали несколько печатных листов.
-И вот ещё… Осталось только выбрать как ваша родственница хочет умереть? То есть, каким способом?
-А что у вас ещё и выбор имеется? – удивился Яков Сионовоич.
-Да. Самое распространённое – смертельный укол, можно с использованием таблетки, или некоторые предпочитают раньше уснуть.
-Думаю, раньше усыпить, а потом укол. Это будет гуманно, - после долгой паузы ответил отец Давида. И я в поддержку кивнул ему.
-Хорошо. Вот счёт за услугу. Туда входит и кремация тела. После оплаты, отправьте нам факс. Мы вам позвоним, когда привезти больную.
Отец Давида взял счёт, и мы с ним вышли.
«Да, надо срочно завести семью, а то неизвестно, для кого я работаю и сколько времени мне ещё отпущено. Хочется испытать любовь, семейное счастье! Что ж срочно надо приниматься за разработку этого плана», - решительно подумал я.
В машине отец Давида открыл конверт со счётом и ахнул. Там была указана внушительная сумма. Но он зажмурил глаза, чтоб не расплакаться.
-Вот сволочи, и на смерти делают деньги! – с ненавистью произнёс он. – Бедная моя золовка!
6 ГОДЫ...
Евгения Козачок
     "Каждый день не может быть хорошим, но есть что-то хорошее в каждом дне".
                                                                Элис Морз Эрл.

Так, носки одела, зубы, для улыбки, вставила, голова на месте (слава Богу, что её не приходится пристёгивать), кошелёк и телефон в сумке - можно и в магазин  идти. К двери иду, тщательно обходя  трельяж, чтобы ненароком не взглянуть и не увидеть в нем чёткое своё отражение.  С меня хватит и  того, когда два года назад решила посмотреть на себя в зеркале, использовав  все возможности  "трёхмерного" обзора стоящей перед ним личности. Лучше было бы этого не делать! В нём отразилось нечто, напоминающее меня с выдвинутой вперёд нижней челюстью, вполовину уменьшенными глазами с "мешками" под ними, жиденькими волосами, из-за чего пришлось стать  "супермодной",  пополнив свой гардероб соломенными и фетровыми шляпками разных моделей, а для лета -  с огромными полями. И не только для защиты от солнца, а скорее - от знакомых глаз. Но и это не всегда спасает.

Вот и в этот раз всё равно услышала очередное:
- Нюся, это ты? Неужели ты?  Сколько же лет прошло, как мы не виделись? Сразу не узнала. Богатой будешь,  - затараторила  давняя знакомая Белла.

- Куда уж богаче! Столько приобретений за последние годы, что не счесть. Это и очки, и зубные протезы, и слуховой аппарат, и тросточка, и ещё много невидимых для посторонних глаз изменений, но так ощутимых мной.

-Ой, я вас умоляю!  Вы ещё приличны глазу в этой шляпке и длинной юбке, которая скрывает кривые ноги. Видели бы вы Лялю Кишман. В ней мало что осталось от прежней Ляли. Разве что её удивительный длинный нос.  По нему  и узнаёшь её.

- Ой, не жгите мою душу, - поддержала  разговор  моя соседка по подъезду, Роза. - Чему вы переживаете? Моё зеркало давно перестало удивляться  моей физиономии с мелкими морщинами, словно потрескавшаяся от засухи почва. Одно утешает, что Сёма по утрам уже не так грустно вздыхает, как это бывало с десяток лет назад. Я же ему молчу, какой он из себя стал. Он и в молодости  не Аполлон  был и не ахти какой красавец. А теперь и вовсе сник. Но я, зная его уязвимость по поводу своей внешности, по-прежнему его успокаиваю и говорю, что время над ним не властно. Услышав  от меня обратное  - ссохся бы как сухарик. Я имею ещё кое-что сказать вам о Сёме и моей маме. Это она занесла смущение в его голову  по поводу его внешности. При первом знакомстве с ним  моя мама, земля ей пухом, вместо "здрасьте" заявила: "Я себе знаю,  а вы себе думайте, что хотите, но ты, Роза, с твоей-то красотой  могла бы найти что-то более приличное, а не это рыжее, конопатое и  на голову ниже тебя  "чудо". Моё  чудо, перестав теребить свои пальцы, вдруг твёрдо заявило: "Дражайшая Соня Моисеевна, я так люблю вашу дочь, что сделаю  всё возможное, чтобы она была счастлива. А ради вас лично готов каждое утро делать  растяжение своих мышц, дабы увеличиться в росте. И да поможет мне в этом Бог!" Бог в росте так Сёме и не помог. А вот  добрым и любящим сердцем наградил. С годами мама, признав это его достоинство, заявила: "Роза,  ты таки  права оказалась в своём в выборе. Как и  тот, кто сказал, что "с красоты воду не пить", коль есть в человеке чистый  источник сердечности, доброты и обаяния". Вот с этим "источником"  я и живу долгие годы в счастье и  во взаимопонимании. А что ещё надо человеку? Разве что пища. Да, Нюся, за разговорами о Сёме я и забыла, что иду на Привоз именно за пищей.  Не составите мне компанию?

- Роза, и вы имеете ещё на этот счёт сомнение? Не пойти с вами на Привоз - потерять несколько часов радости в этой грустной жизни. На рынке  в "своей стихии" и в общении, мы таки душой становимся моложе.  А вы, в водовороте людского потока и изобилии даров природы – настоящая актриса,  вровень с Раневской. Такие спектакли разыгрываете, что народ собирается, чтобы узнать ваше мнение о товаре. И мне таки не стыдно ходить с вами по одной Одессе, а скорее есть  большой интерес. Ой,  только не идите так быстро. Вы  что, спешите скорее, чем я? Я за вашей стремительной походкой никак не угонюсь.

Роза  чуть сбавляла быстрый ход, но  потом снова  вырывалась  вперёд, как лошадь на забеге к финишу. К Привозу всё-таки пришли вместе - голова к голове. Не прошли и десяти метров по рынку, как  услышали: "Приехало свежее мясо из Фрунзовки! Недорого. Соответствует мировым стандартам".

Роза направила свои ноги на знакомый голос.

- Фима, не расчёсывай нам  нервы. Мы шо не знаем цену твоему мясу? Ты шо хочешь Розу удивить какими-то стандартами.  Не озвучу свои мысли на счёт  стандартов,  чтобы люди не услышали правду,  если ты сбросишь мне цену процентов  на сорок.

- Роза Давидовна, я вас глубоко уважаю, хотя уже забыл за что, но сбросить цену на такой  большой процент - это поехать  с Привоза  домой в подштанниках. По обоюдной симпатии друг к другу  делаю вам десять процентов.

- Фима, я извиняюсь очень сильно, но ответь мне,  где таких жадных как  ты  родют? Сходимся на двадцати и никаких возражений и сомнительных заявлений на счёт стандартов.

- Роза Давидовна, согласен и на двадцать, если вы любезно порекомендуете мой  товар  своей очаровательной спутнице.

И я таки клюнула  на "очаровательную спутницу" (в кои ещё  веки  услышишь такой приятный комплимент!) - купила килограмм говядины. Чуть задержалась около Фимы, и  уже пришлось догонять Розу. Из-за многолюдья её не видела, зато слышала,  как она оценивает очередной товар:

- Дорогуша, не делай мне беременную голову своими рассказами о свежести творога. У меня язык чуть не скукожился от его кислоты и сухости. Вы шо продаёте кислый цемент?

- Не нравится, идите дальше и не отгоняйте мне покупателей. И не надо мне делать нервы, их есть кому портить.

От сыра-цемента  мы, как железо к магниту  потянулись на призыв: "Вкусные, чистые, красивые  виноград, яблоки, груши - без химии, выращенные в земле родной неньки-Украины".

- Мил человек, и какова цена  вашим патриотическим фруктам? Шо-шо? Нюся, ну вы посмотрите на этого патриота за наш счёт. Вы шо, золотые фрукты продаёте? Вы видите на них золото, Нюся, или так же как и я не замечаете его?  Мил человек, поскольку мы обе не видим на вашем товаре золотых крупинок, то  купить можем его  по цене наполовину  дешевле объявленной вами.

- Мадам, даже  если я сегодня не продам и килограмма фруктов, в цене не поступлюсь.

- Как же мне щас хочется вас побить и не дать плакать, за неуважение к женщинам в почтённом возрасте. Мы купим фрукты ещё лучше ваших у более лояльных продавцов.

Обиженная Роза помолчала минут пять, а  через два ряда забыла об обиде, где мы купили  намного дешевле хорошие фрукты  и направились в рыбные ряды. В первом же ряду Роза заявила дородной женщине:
- Вы шо с мозгами поссорились, шо заломили такую цену за не дышащую  рыбу? У вас есть документы на неё?

- А вам шо необходимо удостоверение её смерти?

Не удостоив женщину ответом, Роза обратилась ко мне:
- Нюся, пойдёмте к тем, кто живёт около моря и недолго ехал к Привозу. У них всегда рыба свежая и бьёт хвостом  о прилавок.

Женщина  из  соседнего ряда, услышав наше предпочтение другой рыбе, стала громче рекламировать свой  товар: "Рыба свежая,  утром пойманная, ещё дышит. И кто это слышит -  спешите купить,  иначе она перестанет жить".

Мы подошли, к кричащей во всю мощь торговке. Роза посмотрела на картон с указанной ценой,  не менее громко заявила:
- Уважаемая, закрой рот с той стороны, и  дай мне спокойно  сделать себе мнение о твоей рыбе.

Такому обращению удивилась не только торговка, но и рыба.  Издав последний вздох и, слабо ударив хвостом о прилавок, рыба затихла. То ли притворилась мёртвой, чтобы избежать участи попасть в наши  руки и на сковороду,  то ли испугалась кричащих женщин и лишилась признаков жизни. Купив её по договорённой цене, начали  протискиваться сквозь образовавшуюся очередь к яйцам и птице. Увидев синюшную индюшку, Роза  глубоко вздохнула  и спросила  у  её хозяйки:
- Чем вы кормили свою индюшку?

- А в чём  ваш интерес?

- Я тоже  хочу так похудеть, - ответила Роза, и быстро ретировалась, чтобы не слышать ответ хозяйки "изящной" индюшки.

Так  от прилавка к прилавку наши сумки становились всё тяжелее и тяжелее.

- Как же мы пойдём теперь? - спросила я у Розы.

- Так и пойдём. Не быстро.

- Не быстро, то не быстро, но ведь тяжело.

- Своя ноша к земле не гнёт, она двигает ноги вперёд. Но мы им поможем и на такси свой путь продолжим.

Достав  мобильный, позвонила:
- Додик, а Додик, тётя Роза тебя  беспокоит и хочет спросить: "Ты шо там, свободен? Если таки да, то мчи к Привозу и забери  нас. Ты же знаешь где мой выход из рынка. Так туда и подкатывай. А мы уже идём туда, без какой-либо задержки.

Но без задержки не получилось. Услышав: "Семачки, семачки,  большие, хорошо прожаренные, вкуснее арахиса, лушпайки сами сплёвываются", - Роза сделала поворот налево и спросила:
- За што семечка?

- За четыре.

- Это больно. Давайте за два с недосыпом.

- Давайте за три с горкой.

- Ну, давай, милая, давай.

Пока дошли к выходу,  Додик  уже ожидал нас.

- Додик, шо это ты не пришёл помочь? Боялся  от сиденья отлипнуть?
-  Так не успел я, тётя Роза, минуту как подъехал.

- Ты не делай мне невинность на лице. Должен был позвонить,  что уже у Привоза,  и мы бы тебя подождали, а не тащились с таким грузом.

Уселись в машину. Додик повернулся к Розе:
- Ну шо, поехали?

- Поехали.

- Кудой?

- Тудой, - указала путь Роза.

Приехали к нашему подъезду. Додик занёс сумки Розы на второй этаж. Мои  потащил на пятый и поставил их у двери, сообщив мне об этом на обратном  пути. И он, вероятно,  уже отъехал за два квартала от нас пока я  добиралась  к своей квартире.

Эх, годы, годы... Как же быстро вы промчались! Кажется, что совсем недавно взлетала, словно птица, на пятый этаж, не замечая  высоты и количества ступенек. А теперь каждая ступенька "Эверест", и их количество как-будто увеличилось вдвое.

Но, несмотря  ни на какие изменения в нас, и в окружающем нас мире, хочется, чтобы как можно дольше продлились  наши годы. И чтобы почаще были дни,  подобные сегодняшнему.
7 Я тебя нарисовал...
Евгения Козачок
Я тебя ночами рисовал, боясь уснуть и потерять связующую нить тепла твоего тела с моими пальцами, душой и с окружающей средой, что так наполнена  тобой. Твоим дыханьем, взглядом, взмахами ресниц, улыбкой, очертанием красивых губ  и плавными  движениями  рук…

И  я, влеком твоим очарованьем, хочу избавиться от мук, владеющих моим виденьем. А сам с неистовым рвеньем рисую изгибы талии твоей и, ставшую упругой грудь,  от прикосновения руки моей…

Тебя  я  зримо представляю и каждую чёрточку  тела воскрешаю…

Вот  карандаш прошёлся по волосам,  по шее и плечам, потом торкнулся всей спины, отражая на бумаге сны,  в которых видел я тебя – восхищаясь красотой, страдая и любя. И так хотелось мне в ответ  увидеть твой живой портрет.

Но ты не являлась.  Не любила?  А, может, стеснялась моих страстных взглядов? Ведь я рисовал тебя без нарядов  и без всей другой одежды и  не теряя надежды оживить твоё изображение, вдохнуть в него страсть, чувственное томление.  Чтобы ты,  ожив,   могла сказать: «Здравствуй, дорогой, я, как и ты, хочу любить, страдать. Хочу почувствовать твоё сердцебиение и испытать  страсть  от руки твоей, что прикасается к груди моей…»   

Художник свою мечту нарисовал. Отложил в сторонку карандаш. Устал. Ведь много суток он не спал. Сел в кресло. Руки на колени положил, чтоб отдохнуть. Глаза закрыл…

 И в этот миг его рисунок ожил! ОНА, нисколько не стесняясь наготы своей,  к художнику неслышно подошла, поцеловав, тихонько прошептала: «Спасибо, дорогой, что ты вдохнул в меня  тепло и человеческие  чувства, что не рисунок я теперь, а плоть живая – красивая и молодая. И так мне хочется, как в омуте, тонуть в глубине твоих очей, у сердца жаркого согреться под сладким таинством ночей!..  Хочу, чтоб  знал, что я тебя люблю и счастлива, что  ТЫ  меня нарисовал».

…Художник улыбался. Спал,  иль притворялся? Глаза не открывал, чтоб не вспугнуть  явившееся чудо,  и шептал: «Любить тебя я буду. Я так о тебе мечтал! Я тебя нарисовал...»
8 Легенда
Евгений Валерьевич Петров
В стародавние времена, когда не родилась еще прабабушка прабабушки, обитал в наших местах многочисленный народ всадников.
По всей земле не было более красивых девушек и более умелых охотников.
А меха добывались такие, что ценились они во всех соседних царствах-государствах. Говорят, что проверялись меха просто: наливали в жбан воду проточную, закутывали сосуд в пушистый мех и выносили во двор на лютый мороз. Целый день и всю ночь стояла вода на морозе. После развертывали шкуру, а вода все так же плещется. Ни льдинки не плавало на поверхности. Если же появлялись хоть малейшие наметки замерзания, негодным признавался мех и выбрасывался. Вот и приезжали торговые люди из разных краев за пушистыми мехами. 
Мастера выполняли прекрасные вещи из металла и камня. И эти изделия также пользовались постоянным спросом торговых людей. Но не многие поделки увозились из лесной стороны в чужедальные страны. Строго берегли их всадники. Амулетами Солнечного Бога считались изделия, предназначенные только для охранения от темных сил.
Так и жил народ всадников на ладонях солнечного бога, мирно выращивая хлебушко, и славя своего прародителя – Великое Солнце.
Но совсем не мирными были те далекие времена. То и дело нападали воинственные соседи, прельщенные мехами и желтым металлом. Тем более, что ходил меж ними непрекращающийся слух о святилище с огромным изваянием Солнечной Богини. Но давно уже не было этого изображения в святилище. Увезли его некогда наиболее приближенные шаманы с Манко во главе в чужедальное укромное место, в золотой рукодельный сад. Не знали этого жадные соседи. Снова и снова пытались они завладеть землей народа всадников.
В такие дни каждый охотник становился воином, брал в руку острый меч, седлал верного скакуна и отправлялся в бой. Отразив очередную атаку, возвращались воины домой, вешали мечи на стену и вновь превращались в охотников.
Много раз проходил по небу Солнечный Бог. Много раз сменялось Большое Солнце. Приходил и уходил снег.
Докатились до народа всадников тревожные вести. Далеко за границами леса двинулись в путь многочисленные народы. Не простой набег приближался к домам всадников, а нашествие.
Собрались люди на всеобщий Совет, стали решать, как поступить. Разгорелись бурные споры. Чуть за оружие не взялись миролюбивые, до недавнего времени, всадники.
В конце концов, нашлось только два выхода.
Старики увели большую часть народа, не способную вести бой, глубже в леса, туда, где зима более длительная, где приходу Солнца радуются более искренне. Но не о них речь.
Мужчины, полные сил, способные и любого зверя одолеть, и за народ постоять, отправились навстречу надвигающимся племенам и народам. Собирались они навек отвадить врагов от исконных святилищ. Во главе воинов встал горячий Енев. Повел он своих сторонников против нахлынувших орд.
И случилась сеча великая. Храбро и свирепо бились воины. Не склонилась победа ни на одну из сторон. Остановились противники. Задумались: продолжать битву или нет. Приготовились воины обоих народов к новой отчаянной схватке. Еще немного и зазвучали бы снова мечи. Уже заблестели поднимаемые к небесам клинки.
И тут проявил Енев благоразумие. Выехал он вперед и вызвал вражеского вождя на переговоры.
Встретились вожди на поляне между готовыми к бою воинами. Долго беседовали, и, наконец, заключили мир между народами. Обменялись в знак дружбы оружием и доспехами. Вернулись каждый к своему племени.
Предложил Енев еще один обмен – обмен воинами в знак доброй воли. Часть всадников отправилась вместе с переселяющейся ордой и ушла в сторону заходящего солнца. Говорят, что там они долго наводили страх на жителей заката, пока не основали новые поселения, ставшие впоследствии целой страной. Но и недавние противники не все захотели продолжать долгий путь, а решили остаться в племени всадников.
Вернулся Енев в родное селение. Восторженно его встретили люди. Выдернул Енев вновь обретенный меч из ножен и засиял, засверкал клинок в лучах Солнца. Солнечным лучом казалось оружие. Преклонили все присутствующие колени перед явным проявлением солнечного благоволения. В едином порыве смешались свои и чужие. Хотя, какие они теперь чужие. Все свои перед лицом Солнечного Бога.
Словно солнечная капля метнулась на землю прямо под ноги коня Енева. Поднял главный шаман горячую каплю и пораженно протянул ее на всеобщее обозрение. Солнечный лик проступил на полупрозрачном камне, тщательно прорезано даже перо, спускающееся на лоб лику. Огненные зигзаги пробежали по стали меча, смешиваясь с сиянием лика.
Выступили из окружающих шаманы обоих народов. И было их ровно двенадцать. Образовали они Солнечный круг с Еневом в центре. Получилось ровно тринадцать, как раз по количеству небес. Следом выступили и шаманы Темного Бога, образовали еще один круг, но уже из девяти человек, по количеству подземных миров.
Так провозглашен был Енев правителем единого народа.
С тех пор мудро правил он народом.
Но нет ничего вечного под Солнцем. Пришла смерть и к славному Еневу. Постарел и согнулся от множества лет великий Енев. Серым стал даже каменный Солнечный лик. Небольшим гладким, словно смазанным маслом, блестел он на лбу скакуна Енева. И лишь меч его чужеземный не претерпел никаких изменений. Не единого пятнышка рыжей ржавчины не появилось на блестящем лезвии. Он все еще выглядел, словно только что вышел из-под молота кузнеца.
Умер великий Енев и был предан земле. В последний момент в могилу к нему положили чудесный меч. А ставший серым Солнечный лик сам словно спрятался в могильный холм. Искали его шаманы, искали лучшие следознатцы племени. Ничего не нашли.
Снова собрались оба шаманских круга, правда на этот раз темный круг внутри светлого, да и наложили на погребение Енева заклятие Огня – младшего брата Солнца.
Отступили люди от священного круга, ибо кто теперь нарушит его целостность,  потревожит покой усопшего, подвергнется немедленной каре Огня.
9 Как мы пережили лихие 90-е
Вячеслав Вишенин
«Наша жизнь не приемлет в себе постоянства
     И прощаться легко, только некая грусть
      Занимает в душе небольшое пространство,
      Если сверху смотреть на отмеренный путь.
      Ведь прощаемся мы не с людьми, не с местами,
      И не в том межу нами расставания суть.
      Каждый раз мы прощаемся с нашими днями,
      Что уже не вернуть.» . 
                                                                    А. Макаревич

 

                      Сейчас я вспоминаю то время с ноткой грусти, и некоей долей иронии. Ирония – потому что, многое из того,  что было тогда, кажется просто  нелепым, непонятным и, по обычным меркам, просто невозможным. Километровые очереди за любым товаром, пустые полки в магазинах, сумасшедшая задержка зарплат на пол-года, а то и на год, табачный голод, процветающие бандитизм и рэкет. Как все это в одночасье могло наступить в стране, которая уверенными шагами десятки лет двигалась к коммунизму? Как за столь короткое время мировоззрение и идеалы советского человека поменялись на прямо противоположные, а то, что еще вчера считалось бесценным - образование, статус, занимаемый человеком в обществе, знания, опыт, мастерство - вдруг оказалось никому не нужным? Советский Союз вступил в новую для себя эру экономических отношений. ТОВАР - ДЕНЬГИ - ТОВАР. Когда в человеке ценились лишь два качества - наличие купюр и возможность что-либо достать. Отсутствие таковых означало выпадение отдельно взятого индивидуума из общей системы взаимоотношений.

                  А нотка грусти оттого, что тогда, двадцать лет назад,  я был молод, силен,  тщеславен, и все трудности, встающие на пути,  казались сущими пустяками. Впереди была целая жизнь.  Двадцать лет назад мне было всего лишь двадцать пять…

                               Это было время, когда одна великая держава распалась, а новая, делая неуверенные попытки, пыталась подняться с колен.  В стране царил хаос, жуткая инфляция, разруха и безработица. Жили тяжело, но,  в то же время весело. Умели радоваться любой мелочи. Получил зарплату – радость, купил новую рубашку – тоже радость.  Проехал в автобусе без билета и не попался контролеру  -  и это радость.   Достал к Новому году пару килограммов мандаринов – счастье! Мы сами себе устраивали праздники по поводу и без. И, даже если гулять было не на что, все равно находили возможность повеселиться. И пусть на мой день рождения, который я отмечал в коллективе,  был  лишь литр разведенного спирта , а на закуску -  только банка кильки в томатном соусе – все равно это был самый настоящий праздник.
                     
                               С продуктами была тогда напряженка. На каждого человека в семье выдавались талоны на получение определенного вида продуктов на месяц, и норма их была строго  ограничена. Например,  сливочное масло – 200 грамм,  колбаса  –  250 грамм,  мясо с костями - 500 грамм, сахар – 1 килограмм. Мой отец, как человек, страдающий сахарным диабетом, получал еще килограмм гречки. Это было настоящее чудо, потому что гречки не было вообще, и достать ее было невозможно. Талоны эти отоваривались в определенные дни, поэтому в это время у прилавков скапливалась такая очередь, что времени на то, чтобы получить продукты,  уходило не менее 4-5 часов. Прийти в другой день  было невозможно. Семья могла элементарно
остаться без продуктов. К тому же, там выдавались талоны на месяц следующий.

                             Шиковать не приходилось. Каждое утро мама отрезала всем по два кружочка колбасы на хлеб с маслом. И мы понимали, что больше нельзя, иначе в один прекрасный день останемся без этих бутербродов.  Колбасу мы видели, в основном , по праздникам. Мы многое, в основном, видели только по праздникам – конфеты и разные сладости, шпроты и холодец, вкусные салаты и даже картошку с мясом. Мама всегда оставляла НЗ на особые дни, и, поэтому в дни праздников мы  ждали от мамы чего-нибудь необычного. А в обычные дни мы ели тушеную капусту, перловую кашу и суп с костями. Сейчас, когда я захожу в какой – нибудь супермаркет и подхожу к витрине, где лежат всевозможные сыры и колбасы, то с улыбкой вспоминаю то время, когда я представить себе не мог, что такое возможно.  Тогда, 20 лет назад, я взрослый 25-летний мужчина, думал, что сыр бывает только один – с дырочками, а колбаса –  вареная  или  копченая. И, когда юморист Петросян поведал нам с экрана телевизора,  как он ездил за границу, и все фотографировались на фоне памятника Гёте, а он один – на фоне 30-ти сортов сыра и 50-ти сортов колбас, я, честно говоря, думал, что он  врет. В моей советско – комсомольской голове не укладывалось, как такое может быть. Мне не верилось, что столько сортов сыра и колбасы реально могут существовать. Что эти загнивающие капиталисты просто вешают нам лапшу на уши. Это сейчас мы понимаем, что так и есть на самом деле. А тогда слова Петросяна у меня вызывали лишь недоумение.
               
                                    Водка в магазине тоже не стояла. Когда ее привозили – за нее начиналась самая настоящая битва. Женщины в этой битве не участвовали – они бы ее просто не выстояли.  В бой шли настоящие мужчины.  Как в хоккее. Создавалась огромнейшая давка, крики, мат. Бывали даже потасовки, если кто-то, особенно наглым образом,  пытался пробиться к заветному окошечку. Помню, порой даже вызывали милицию, чтобы она контролировала ситуацию. Водка продавалась по две бутылки в руки - не более. Но какое это было счастье – принести домой завоеванную победу в виде литра заветного напитка. Ну, а если свадьба, или, не дай Бог, похороны, спросите вы?  В специальном магазине можно было получить по справке целый ящик (20 бутылок) водки. Не помню, уж, как точно назывался этот магазин, знаю, что это был спецмагазин от ЗАГСа. А в народе его прозвали  «Живые и мертвые». Так вот, там продавались вещи и продукты как для самых счастливых моментов в жизни, так и для самых грустных. Молодожены покупали там себе обувь, костюмы, свадебные платья и еду на праздничный стол. В нем же продавалось и все необходимое, чтобы проводить человека в последний путь. Все пользовались услугами этого магазина, и никто не видел в этом ничего зазорного. Другими путями простой народ воспользоваться не мог.

                                Кстати, наверняка,  именно из-за нехватки спиртного народ  и начал пить всякую гадость: технический спирт, растворители, стеклоочистители, лекарственные препараты. Именно в те годы появился анекдот:« Заходит мужик в галантерейный магазин: « Мне 4 флакона одеколона «Шипр» и один – «Гвоздика». Продавщица : «Берите уж тогда 5 флаконов «Шипра». Мужик : « Не надо нам 5. У нас сегодня в гостях будет дама». Каюсь, и я однажды попробовал одеколон. Гадость ужасная. Меня прополоскало так, что, мама, не горюй. После этого я зарекся пить эти благоухающие напитки. Поэтому, когда появился литровый спирт «Рояль» - вся Россия вздохнула с облегчением. Все  тут же обзавелись спиртометрами и принялись сами разводить 96% -ную спиртягу в нужную для себя пропорцию.  Самые  крепкие разводили его на 4 бутылки. Это была неслабая смесь в 45 градусов. Достаточно было выпить граммов 150, чтобы "улететь" напрочь. Обычно разводили на 5 бутылок. Это была водка в 39 градусов. Практически, аналогичная той, что продавали в магазинах.  Ну, а бабушки на продажу из-под полы,  разводили  "Рояль" на 6 бутылок. Это была слабенькая настойка в 33 градуса.  Не фонтан, конечно, но, когда выбора не было,  покупать ее все равно приходилось за неимением лучшего.

                                   Однажды, когда ко мне нагрянули гости, а угощать было нечем, я быстро сходил на базарчик  возле дома и обменял свою старую нутриевую шапку( которую, кстати, давно собирался выкинуть) на литр разведенного спирта. Тогда такой бартер был возможен. Спирт был вообще хорошей разменной монетой. Многие дела и проблемы можно было решить за бутылку. Ею можно было расплатиться, на  нее можно было что-нибудь купить, ее можно было дать в качестве взятки,  да и в гости  взять с собой было не грех. Одним словом, с появлением «Рояля» проблема со спиртным на все случаи жизни была решена. Купил пару литров - и знаешь, что гости трезвыми не уйдут. Правда, похмелье с него было тяжелым, но это было уже не важно. Самое главное, что литр «Рояля»( считай, 5 бутылок) стоил так же,  как 2 заводские бутылки водки, которых еще нужно было суметь купить. И в этом была его выгода.
                      
                                 С куревом тоже была беда. Сигарет и папирос не было. Нет, были кое-какие в магазинах, но такие плохие, что курить их было невозможно – без фильтра, или какие-нибудь индийские. От них не было никакого удовольствия, только драло горло. В основном,  сигареты распространяли по организациям, по несколько пачек на взрослых членов семьи. Хорошо, если в семье никто не курил. Как говорится, без проблем. А если в семье были заядлые курильщики, которые могли выкурить месячную норму за один день? А если курильщик был не один?  Помню, отец научился засмаливать сигареты и выкуривать их одну за два раза.

                                         Иногда, конечно, можно было нарваться на магазин, где выбросили товар, но такое случалось крайне редко. Когда же мне удавалось разжиться несколькими пачками сигарет, я дома всегда делал заначки сразу в нескольких местах. И, когда наступал сигаретный «голод», потихоньку эти заначки использовал. Были и  совсем тяжелые времена, когда ни сигарет, ни папирос не было вообще. Никаких. Бабушки на рынках продавали банки с сигаретными окурками  - «бычками», 1-литровая банка – 50 рублей, 3-литровая – 100 рублей. И что самое интересное – покупали. У кого были деньги – те покупали. У кого их не было – курилки махорку, самосад. Дома из пепельницы окурки не выбрасывались. Оставшийся в них табак стряхивался в одну кучку. Из газет крутили «козьи ножки», набивали их табаком и курили. Была полная ассоциация с военным временем.

                              В промтоварных магазинах  и универмагах  стояли пустые полки. Товаров не было. Все, что привозили – раскупалось моментально. Дефицит в стране был страшнейший. Достать что либо можно было лишь по знакомству, по блату, за переплату.  Если становилось известно, что в скором времени в магазин должны привезти, к примеру,  телевизоры, то заводили тетрадь,  в которой записывали всех желающих их купить. Очередь порой доходила до тысячи человек. И все эти люди приходили каждый день к магазину и отмечались.  Если кто-то не приходил – его автоматически вычеркивали из очереди. Привезут, допустим в магазин, 20 телевизоров, первая "двадцатка" счастливчиков  их получает, остальные ждут следующего завоза. И так далее. Так было и с холодильниками, и с магнитофонами, и другой бытовой техникой.  А чтобы народ хоть как-нибудь поддерживать, дефицитные товары стали распространять через организации. Выделят, допустим, в школу  одну пару импортных сапог. Вот как ей распорядиться? Кому отдать? Желающих полно, а сапоги одни. Вот и разыгрывали  в лотерею, тянули записочки из шапки. Мне, кстати, в свое время  повезло. Я сумел выиграть стиральную машинку. Естественно, она досталась мне не бесплатно, я  платил за нее деньги. Но я ведь ее получил! Больше мне никогда не везло. А вскоре эти лотереи вообще прекратили.
                        
                                  С деньгами тоже был напряг. В стране элементарно  не хватало бумажных купюр. Зарплата задерживалась по несколько месяцев. А когда ее выдавали  крупными купюрами – деньги невозможно было разменять. Не менял никто. В некоторых магазинах меняли , но … брали за это 10 % комиссии. То есть, чтобы тебе разменяли 1000 рублей, из этой тысячи ты должен был отдать 100 за сам размен. Абсурд полнейший. Но и на это приходилось идти, ведь в продуктовом магазине сдачи с 1000 рублей тебе бы никто не дал. Чтобы как-то выходить из ситуации, в организациях  «под запись»,  в счет зарплаты, стали предлагать продукты, одежду, бытовую технику. Но… по немного завышенной цене. Процентов на 10 – 20. Конечно, народ  и на это шел. А что делать? Семьи нужно было кормить, поить, одевать. Брали  тогда мешками -  сахар, муку, макароны. Потом месяцами эти макароны ели. Жена, помню, мне их отваривала , затем пережаривала с луком, я перекладывал макароны в банку и брал с собой на работу. 

                                 В то время я работал в одной ремонтно – строительной  бригаде. Занимались мы чем попало: мусор убирали, землю копали, деревья пилили, железки носили.  В общем, куда погонят. Нас было в бригаде 15 человек. Каждый день  дежурный, ответственный за разогрев пищи,  доставал из пакетов  15-ть принесенных банок, и сваливал их содержимое в одну большую кастрюлю, поставленную на плитку. Кто-то приносил борщ, кто-то – уху, кто – плов, кто – макароны, кто – пшенную кашу. Неизменно все это  смешивалось, подогревалось и  выставлялось на стол в одной кастрюле.  Вы скажете, что не стали бы есть эту бурду? Сейчас я бы тоже не стал. А тогда мне это даже в голову не приходило. Ели так, что за ушами трещало. И съедали все до последней капли.  Я не помню случая, чтобы хоть одного из нас, после такого приема пищи вывернуло, либо "пробило дно".  Никто никогда от еды  не отказывался, и не говорил, что это невкусно. Наши желудки тогда могли принимать хоть кору с деревьев, хоть железные гвозди.

                                  Много лет прошло, многое изменилось с тех пор. Жизнь стала лучше, интересней, насыщенней. Мы обзавелись семьями, у нас растут дети. Которые вдоволь едят мяса, колбасы, сыра и масла. Которые пьют натуральные соки, а не как мы – «Юпи» и «Инвайт». Которые видят конфеты и шоколад не только в праздники, но и в обычные дни. Которые не отстаивают многочасовые очереди за продуктами, а живут в достатке и довольствии. И мы надеемся, что «лихие 90-е» не возвратятся назад никогда. Потому что это уже было, и это было нелегкое время.  Потому что мы уже это пережили и сделали все, чтобы наши дети никогда это не увидели. Чтобы они ни в чем не нуждались. Хотя…, если честно… для меня  «лихие 90-е»  были не  самыми худшими в моей жизни. Ведь тогда мне было двадцать пять и впереди была целая жизнь.
10 Крещение Агафьи
Надежда Опескина
Войдя в избу, Агафья тихо сняла одёжку, пимы, обула калоши азиатские  на носки толстые. Изба ещё сохраняла тепло, ребятишкам на печи и полатях ещё не зябко,
но пройдёт часок-другой и  станет прохладно. У печи лежали берёзовые дрова, Ванятка расстарался, с вечера занёс со двора. Опара пузырилась мелкими пузырьками, вызрела. Тесто надо замесить, а уж потом за печь браться. Мысли так и текли. Дел-то сколько, успеть бы всё переделать.

Руки будто сами, без чей-то помощи, ловко замесили тесто, вернув тугой камище  в квашню. Потом уложили дрова в печи, без стука и грохота. Огонь разгорелся ходко, отдавая жар в избу. Подхватили тушки зайцев, успевшие разморозиться, порубили на куски, почистили картошку, лука несколько головок. В большом чугуне аккуратно выложили слоями, присолив крупной солью, на донце налили немного воды, накрыв крышкой, направили в печь, пока дрова жарко горят, а потом можно будет ставить пироги да караваи. Надо успеть сварить щей большой чугунок,  жаркое с зайчатиной, тыква ждёт своего томления на завтрак ребятне с пшённой кашей и про поросячий корм забывать не надо. Ему, поросёнку Ваське, тоже не грех на праздник хорошей болтушки испробовать.

Подошла пора и тесто разделывать. Два большущих каравая украсила косичками плетёнными, ребятишки страсть как любят красоту эту. Не спешат резать на ломти, вначале налюбуются, а уж потом режут. И то нехотя, хоть и голод животы сводит. В пироги ягоды лесной заместо начинки. Подсушенные с лета смородинка да земляничка, запаренные слегка и сдобренные сахарком припасённым, такой  сладостью для ребятишек были. И гости, что заходили к ним в избу на праздники, пироги Агафьи расхваливали, чаёвничая за столом у медного самовара.

Поставив противни в печь и закрыв заслонку, Агафья стала торопясь одеваться. Печка её не подведёт и без пригляда всё выпечет на славу. Надо успеть к проруби крещенской, пока мужики не стали прыгать в неё. Есть такие охальники, что голышом норовят, зачем мол исподнее мочить.

Из избы вышла тихо, чтоб и дверь не скрипнула. Солнышко  свои лучи над землёй подняло, а вокруг от земли до небес столбы студёные встали. Знатный морозец, так и подгоняет в бег пуститься.  У проруби колдовали мужики деревенские, разбивая ледок, что за ночь образовался. Руководил всем дядька Иван Диков, родной тётки Матрёны муж. Агафью встретил улыбкой и словами добрыми:

- Ты, Агафьюшка, как всегда, первой прибежала. Поди, уже и пироги в печь выставила? Аль не печёшь сегодня свои пироги знаменитые? Какие ещё угощения готовишь, голубушка?

- Выставила , дядя Иван, выставила! Как ребятню и гостей не порадовать! Да какие у меня угощения, так, только чтоб стол пустым не был.

- Не прибедняйся, Агафьюшка! Люблю твои разносолы! Коль пригласишь, так мы с тёткой твоей Матрёной заглянем на часок. У нас сегодня гостей не ожидается, не приедут дети по такому морозу. Да, вот ещё что, я к твоему свёкру, Володьке, заходил за ледорубом, так как увидал твои трофеи и дар речи потерял.  Таких здоровенных и видеть не приходилось. Помог Володьке освежевать.  Повозились будь здоров как! Испужалась, поди, до-смерти!

- Некогда было пугаться, дядя Иван ! Стрелять надо было!  Заснула я на санях, а открыла глаза они уже рядом. Спас Господь от гибели, сон мне послал с Алексеем, который во сне и предупредил о беде надвигающейся. Да ну их! Чтоб о них в такой праздник разговор вести! Приглашаю вас с тётушкой на жаркое с зайчатинкой. Изба маленькая, а тесно в ней не бывает, всем места хватит. Вот и папаня с маманей обещали придти. Почаёвничаем, поговорим. Деток первыми угощу  и побегут на улицу. Мороз их не удержит дома, день солнечный сегодня, не усидят.

- Придём, Агафьюшка, обязательно! Матрёна и гостинца приготовила. Она ребятам из сукна чёрного штанов нашила. Мне очень понравились, хоть сам надевай и по девкам шагай, но маловаты будут.

- Они как сговорились с маманей! Одна штаны сшила, а другая рубахи.  Все говорят, что они не дружны. А погляди, вроде сговорились.

- Ты же знаешь мою Матрёну, она подругой была первой жене Володьки - Настёне. Так до сих пор верность и хранит. Сколько уж раз ей говорил, что нет вины Марфы, сама Настёна жизнь их порушила. Молчит, сопит и на своём стоит. Ничего! В праздник не лопнет и посидит рядом с Марфой.

Стали подходить бабы за водицей. Болтушки-хохотушки подзадоривали мужиков, чтоб при них те в прорубь прыгали. На Ивана с шутками набросились:

- Ты бы, дядька Иван, разделся и прыгнул при нас в прорубь! Хоть бы узнать за что тебя так Матрёна охраняет, никого не подпускает!

- Вот-вот, шутоломные! Вам бы лишь зубоскалить! Нашли тему для разговора в святой день ! Постыдились бы! Я вам в отцы гожусь, - отвечал Иван Диков.

- А зачем нам другой отец  коль свой имеется?  Ты и за мужика бы сгодился! А то прячешься за Матрёниной юбкой всю жизнь...

Но Агафья уже не слышала разговора, ходко удаляясь от проруби.

В избе всё уже было прибрано, Ванятка расстарался, душа ласковая. Полы протёрты, постель кружевным покрывалом накрыта, стол обряжен скатертью праздничной. Тихо всё сделал, без шума лишнего, чтобы младшеньких не разбудить.  Караваи и пироги наполнили избу ароматом духмяным.  У Агафьи комок к горлу подскочил, обняла сына, поцеловала :

- Радость ты моя, Ванятка ! Чтоб и делала я без тебя?!! Вырос!  Вытянулся ! Копия папаня наш, Алексеюшка! Даже чуб на макушке как у отца топорщится.

- Ну, что ты, маманя! Подсобил слегка, делов-то. Деды собираются в гости зайти, на днях бабушка Марфа сказала. А вот сегодня нам молока полную крынку принесла, говорит к чаю с пирогами и малым разговеться. Скоро и наша корова отелиться, своё молоко будет. Попьют пацаны всласть.

- Так не только деды будут. Диков, дядя Ваня, обещал с тётушкой придти. Гости у нас сегодня будут. Ой, Ванятка, пора из печи пироги вытащить и караваи посмотреть, может уже и они готовы.

Детвора  проснулась , засопели, смотрят с печи на брата с матерью глазёнками хитрыми, чуют запах пирогов и караваев. От радости повизгивают, в предвкушении лакомств отведать.

Ванятка их быстро одел, на двор проводил по нужде, умыл из рукомойника у порога, переодел в чистое, вихры причесал, усадил за стол, строго наказав скатерть не марать. В избе вести себя тихо при гостях.

Дав по глотку водицы из крещенской проруби и окропив головки причесанные, стала их Агафья кашей пшенной с тыквой и молочком потчевать. А они, бесенята, про пироги и жаркое спрашивают. Когда до них черёд дойдёт. Узнав про приход гостей, усомнились, пустят ли их за стол со взрослыми, но Агафья пообещала, что стол праздничный для всех будет, всем места хватит. Вон какую столешницу им дед Владимир смастерил и скамеек достаточно, и длинных и коротких, чтоб с четырёх сторон садиться за стол.

Пока Агафья стол угощениями устанавливала, сидели на печи смирно. Ванятка сам приоделся, смочил чуб, зачесал его вверх, глядясь в зеркало и краем глаза на портрет отца на стене в рамке резной, что сам смастерил.

Дошёл черёд и до Агафьи. Расплела свою косу у порога, гребнем расчесала волосы, что свисали почти до колен, туго заплела косу и короной вокруг головы двойным рядом уложила. Умыла лицо студёной водицей, надела юбку праздничную синего цвета, блузку розовую атласную, что Алексей с фронта привёз, а поверх платок кружевной, его-же подарок, ноги обрядила в ботиночки.  Детвора завороженно смотрели на матушку, не узнавая её в этой красавице. Как из сказки появилась. Росточком выше стала, плечи расправила... Стоит против портрета папани и крестится на него, как на икону.

А на пороге и гости появились Иван и Матрёна. Следом и деды подоспели. Матрёна свои штаны на мальцов примеряет, Марфа рубахами радует. Матрёна конфет принесла в обёртках разных, Марфа ватрушек  целую миску большую. Дед Владимир игрушки резные из дерева, а дядька Иван одну машинку на всех принёс. Но какую! Заводная, сама по избе бегать стала.

Сели все за стол. Дед Владимир поставил на стол бутыль с наливкой вишнёвой. Ребятишек рассадили по разным местам, чтоб рубашками любоваться. Все принаряженные. Солнце, будто желая видеть это пиршество, наполнило избу солнечными лучами. Каравай, что по центру стола был выставлен, принял на себя свет и отразил их к потолку, своими блестящими косичками, что от смазки яйцом глянцем отливали.

Попировали, гости по домам разошлись. Детвора на полати забрались на сон послеобеденный, не пожелали студиться на улице, разморило их от еды сытной. Агафья с Ваняткой прибрали со стола. Скатерть не убрали, чтоб красоту в избе сохранить.  Ванятка оделся потеплее и к друзьям побежал. Агафья бережно сняла свой наряд праздничный, одела платье ситцевое и прилегла на печи подремать.

Снился ей сон дивный. Будто она в своём платьице на улице и нет холода. Народу много. Все к реке спешат, а вокруг кусты в цвету, цветы разных расцветок, но больше розового. На деревьях висели плоды оранжевые.  Кто-то надел на неё рубаху холщовую и за руку к воде повёл. Вода приняла её теплом. Не было зябко. Потом она шла с людьми к большому озеру, куда та река впадала. Чьи-то руки надели на шею крест нательный,  перекрестили  и кто-то тихо сказал:

- Благословляю на жизнь долгую!

От слов тех проснулась Агафья. В избе было тихо. Солнышко последними лучами освещало стол. Агафья спустилась с печи, подошла к столу и с удивлением увидела крестик на нитке кручёной. Видать Матрёна-праведница принесла подарок и тихо оставила на столе, не зная, как дарить его некрещеной. Агафья надела крест, подошла к портрету мужа, перекрестилась и тихо сказала :

- Постараюсь, Алексеюшка, дожить до глубокой старости. Деток на ноги подниму и внучатам о тебе расскажу...
11 Два ангела
Юлия Сасова
Давным давно, задолго до начала нашего мира, в вышине небес жили ангелы. Обителью им был величайший, изумительнейшей красоты, небесный град. С хрустальных куполов белоснежных башен ангельского города, устремлённых заострёнными зубцами своих нерукотворных корон в высь бесконечности, с его могущественных стен, изваянных из снопов божественного света, проистекал целый мир, в котором всё было совершенно.

Каждый из ангелов, населявший это дивное строение, был прекраснее всего, что есть у нас сегодня на земле самого красивого. Воздушные одеяния, оперение больших крыльев и струящиеся по плечам и спинам волосы небесных жителей переливались искристой белизной. Чудесные ангельские лики, их полуобнажённые длани и тонкие нимбы, венчающие их главы, источали мягкий золотистый свет. Полёт каждого из ангелов был легче танца невесомой снежинки, спускающейся с небес к нам на землю в Рождественскую ночь. Голоса небесных посланников, наполняющие древний вышний мир, превосходили чистый говор весеннего ручейка, вещающего своим журчанием пробуждение мира от зимнего сна. И у каждого из этих ангелов было по жемчужине, которую он хранил, оберегал и за которую отвечал. Но это повествование ни о них, ни об этих чудесных небесных творениях, чьё величие и чью красоту не удасться описать никакими словами, даже если бы кому-то очень этого захотелось.

Много времени небожители хранили свои жемчужины, собираясь вместе и воспевая неповторимую красоту каждой жемчужинки. Бесчисленное множество раз золочённые ангельские сандалии касались закруглённых рёбер сияющих ступенек просторных городских улочек небесного града. Слишком долго пространство вышнего мира полнилось шумом расправленных крыл небесных обитателей и было пронизано их чудесными голосами, прежде чем началась история двух ангелов , одному из которых не досталось жемчуга.

Итак, однажды в ангельском городе появилась странная лестница. Лестница неизведанная. Она единственная во всём вышнем мире была настолько узкой, что её почти никто из ангелов не замечал. Тускнеющей ленточкой это хрупкое, едва заметное, строение уходило далеко вниз — через золочёные лучи божественного сияния под шапки воздушных облаков, под серебристый туман - внутрь глубин земной юдоли, где уже существовал иной мир — мир поднебесный, мир падшего человека.

Не многие из ангелов знали о существовании этого мира. Знали лишь те, чей полёт устремлялся далеко за пределы ангельского града, кому были даны особые имена и чьи пути были ведомы лишь только Творцу. Но эти ангелы, посещая колыбель ангельского мира, никогда не пели о том, где они были, что видели и что делали. Все же прочие небожители делали всё то же, что делали они от начала вышнего мира — стерегли стены своего града, воспевали мудрость Сидящего на вечном троне, хранили вверенные им жемчужины...

Но случилось однажды, что один из ангелов — тот, в чьих светлых дланях не было жемчужины от начала мира и чей лучистый взгляд созерцал гармонию и стройность своего родного города, заметил эту странную лестницу, уходящую вниз. Отделившись от ангельского сонма, сияющий небожитель вышнего мира приблизился к лестнице и лёгким пёрышком заскользил по её прозрачнм ступенькам вниз. И чем ниже он опускался, тем скорее тускнело сияние его нимба, одеяний и сандалий. Каждый шаг по этой лестнице отдавался в самой ангельской сущности звуками, природу которых небожитель не ведал никогда прежде. Это были звуки стенания, скорби и отчаяния. Это были просветы радости и надежды. Это был мир противоречивых настроений и чувств, громыхающий где-то внизу и вздымающийся кверху необузданными волнами. Слишком чист и открыт был ангел небесного города для того, чтобы оставаться прежним. Он весь стал исполнен звуками земной юдоли, навсегда приглушившими сияние его лика и крыл.

Вернувшись в вышний город с огромной тяжестью поднебесного мира, этот ангел больше не смог занять своего места в ангельском сонме. Теперь этого небожителя сторонились из-за его непохожести на других. Его внешний облик теперь сильно отличался от прочих. Отныне у этого небесного посланника появилось имя, его стали называть сумеречным ангелом, потому что от него исходил тихий сумеречный свет. Его невесомые одежды, серебристые волосы и тоненький нимб, отличающийся от других круглых ангельских нимбов формой много конечной звезды, были пронизаны теперь глубокой синевой, что страшило белоснежных ангелов и они все старались держаться от
сумеречного ангела подальше. Он казался им странным, тёмным и чужим.

Однако очень скоро из множества небесных созданий отделился ещё один ангел, у которого как и у всех, была в руках жемчужина, и сияние которого не уступало сиянию тысячи солнц. Он вышел из бесчисленного ангельского сонма для того, чтобы не оставить сумеречного небесного посланника в стороне. Он взял руку сумеречного ангела в свою и крепко держал её, не отходя от него ни на шаг. Этот светоносный ангел вернул сумеречного небожителя в ангельский сонм и заботливо укрывал его серебристо-синие одеяния своими белоснежными крыльями, чтобы другие ангелы не страшились блеклого свечения сумеречного обитателя небесного града. Однако тёмный ангел больше не смог петь светлых и радостных песен вышнего мира. Не чувствовал он и покоя, переполняющего других ангелов.

Отныне сумеречному небесному посланнику всегда хотелось оставить небесный град, чтобы объять своими крыльями тот мир, что плачет и стенает внизу так, как теперь укрывал его светлый ангел. Желание было сильно, но сумеречный ангел не знал — дурно это или нет и потому не смел обратить свой лик к Мироздателю, чтобы раскрыть Ему свои помыслы. Но разве Создатель может не видеть своего создания? И однажды Творец призвал к Себе сумеречного ангела, а вместе с ним и того из ангелов, кто укрывал его сумеречный свет белоснежным сиянием крыл:

-Там, внизу, под небесами, - сказал им Создатель, - есть чудесный мир, который дороже всех небесных жемчужин. В том мире есть день и есть ночь. Ты, - указал Он на белого ангела, - будешь хранителем дня — ангелом света. В твои руки я доверяю бесценный дар, - и Создатель коснулся Своей незримой дланью ангельской жемчужины, которая вдруг стала чудесным младенчиком с ясными глазами, с доверчивым сердечком, с чистым разумом и с бесконечно открытой душой. - Ты будешь, - продолжал говорить Творец к светоносному посланнику, - обходить землю от края до края, открывая живущим начало нового дня, а в нём и новую жизнь в новом мире.
Пока Мироздатель говорил эти слова, дневной ангел преображался. Его белёсые сияющие волосы, оперение крыльев, сандалии, нимб и плащаница наливались изжелта-рыжим пламенем и очень скоро он стал подобным пылающей огнём звезде.

-А ты, - простёр Создатель другую свою десницу к сумеречному небожителю, смиренно стоящему в стороне и не смеющему поднять своего сумеречно-блистающего лика к свету Непостижимого, - будешь хранителем ночи — ангелом, внимающим молитвам живущих. Именно ты поведёшь человека из тишины глубокой ночи к свету нового дня. Именно ты зажжёшь в беспросветной ночи серебристый свет звёзд, рассыпанных прозрачными слезинками в самых отдалённых уголках Вселенной! Только ты сможешь сходить и восходить по хрустальной лестнице, предваряя рассвет и вещая закат светлых времён...

Вдруг в каждой руке ночного ангела возникло по звезде и свет каждой из них был подобен тому свету, что струился от лица сумеречного небожителя.

Так и ходят два ангела от одного конца земли до другого, сменяя друг друга. Один из них зажигает звёзды и чем длиннее и беспросветнее ночь, тем ярче сияют небесные огоньки, вверенные сумеречному ангелу Создателем. А другой несёт свет, являя поднебесному миру чистого Младенчика, в глазах которого видится новая жизнь. И каждый раз, когда сумеречный ангел и ангел света встречаются где-то на линии горизонта, между небом и землёй, случается чудо. Чудо, когда ночь перетекает в день, а день — в ночь.

Восход - это тайная встреча. Время, когда дневной ангел обнимает ночного рассветом и потому, наверное, так часто людские сердца трепетно замирают, наблюдая его неповторимую красоту с верой, что надежда ещё есть, а с нею и будущность. Закат - это таинственное объятие ночного ангела даруемое светоносному посланнику и потому, наверное, наблюдая закат, людские сердца наполняются либо тревогой, либо умиротворением, дарующим им отдых от суеты.
12 Смилуйся над нами, ВР нового созыва
Олег Устинов
No smoking! - Пиджаки не вешать!


            Утро. Пора вставать. Может проснуться? Или так вставать. Почему мобильник не разбудил…? Какой сегодня день? Какой сегодня год? Да не сон это! А год 2015-й от Рождества Христова.

- Смилуйся над нами, Верховная Рада, смилуйся! Ты ведь Рада нового созыва. Необыкновенная, обновлённая, окрылённая. Кого в твоих рядах только нет. Кого нет? Честных нет! Порядочных нет. Что можешь ты? Что сделаешь для своего народа?
- ???
- Молчишь. Ничего хорошего ты не сделаешь. А вот горя от тебя будет много. Не нужна ты нам такая. Ты сама себе, а мы так, даже не по течению… Говорят, что зло без лица. Значит наша Верховная Рада безликая. Ничего не отображается. Ничего! Не возбуждает.
- …?
- Да, к сожалению, так бывает.

             А с дуба я не падал никогда. Начала ВР свою работу с банкета. Собрались, отметились, приняли присягу на верность своему голодному  народу, и за стол!
- Мы, наконец, являемся властью, которая может осуществлять мечты украинцев, - сказал тост главный начальник.

            Так и живём. Депутаты кнопкодавят. Смотрящие остались на своих же местах. Президент не может объясниться с Премьером – кто главнее в нашем Царстве. В казне денег нет. Бюджет никто не видел. Олигархи - на одной волне, преступный мир - на своей. Между прочим, ещё и война идёт. Интересно, как это время будут называть через десять лет.          

          Телик включен, но я его не слышу, ничего не вижу. Да и нет там ничего. Может и есть, но не нашёл. Как говорит знакомый одессит, что лучше слушать тёщу, чем наше телевидение, и так смачно описывает её тазобедренную композицию. При этом всегда вспоминает Адама, у которого не было тёщи.

           Вкусы у всех разные. Я тоже не люблю писать о политике, но иногда пишу. Кому не нравится – они и не читают. Никто насильно не заставляет. А ты попробуй отказаться от моей Царской ухи. Нет, не от простой, а от  настоящей ухи, Царской. Не откажутся даже те, кто её не пробовал. Вот и думай, что нужнее.

            Господи, какое красивое утро. Морозец, первые лучи серебрят практически всё. Снежинки неповторимы, мягкие и пушистые. Красота, сказка. Хочется восхищаться и радоваться. А вот и чайник зашумел, намекает, приглашает. Заварю букет. Звонок. Кто? Кум.

- Привет.
- Приветик. Чай будешь?
- А покрепче что-то есть?
- Есть лёд. Будешь?
- Да ну тебя. Шутник нашёлся. Я ведь звоню. Нужно было идти к тебе с бутылкой, а то так не разберёмся. Слушай. Только что пришёл счёт за квартплату. Вы уже получили?
- Получили, но не обрадовались.
- Так я ничего не понял – это за месяц или за всю жизнь?
- Не обращай внимания.
- Ага. Ты видел или тоже смеёшься?
- Да видел, видел. Это такой сюрприз.
- Я люблю новогодние приколы, но это ведь уже не смешно. Страх, отчаяние, подавленность, унижение, апатия. Кажется, земля уходит из-под ног.
- Говорят, что Ярош ходит на  заседание Верховной Рады с гранатой.
- Ходит. А кому носит? Может, хочет себя эт самое. Им нужно всем выдать гранаты без чеки. Руки замлеют и ага! А комбатов там много. Да, нужно было к тебе в гости с бутылкой приходить, а то по телефону не интересно. Кум, я вот думаю завести себе собаку, жена не даёт.
- Думаешь, собака даст?
- Да ну тебя к монахам. Я дело говорю, а ты всё на смех. Жди завтра, пятница, не грех и встретиться.
- Жду.
13 Третий тост
Феликс Цыганенко
Из авторского цикла: знаменитые морские капитаны

На снимках:  слева - рудовоз «Звенигород»;  в центре - капитан Кононович;  справа - танкер «Георгий Кононович».

Море любит смельчаков!
Этот тост за моряков!
За моря и океаны!
За отважных капитанов!

ИСТОРИЯ ЭТОГО ТОСТА НАЧИНАЕТСЯ СО ВРЕМЁН ЦАРЯ ПЕТРА ПЕРВОГО. ИМЕННО ОН ПОДНЯЛ И СПОНСИРОВАЛ РУССКИЙ ВОЕННЫЙ И ТОРГОВЫЙ ФЛОТ. А ЗАТЕМ ДОВЁЛ ЕГО ДО НЕБЫВАЛОГО МОГУЩЕСТВА. ВОТ ТОГДА И ПОЯВИЛСЯ ТОСТ "ЗА ТЕХ, КТО В МОРЕ!" ИЗВЕСТНУЮ ТРАДИЦИЮ СОБЛЮДАЮТ В СЕМЬЯХ, КОГДА В ПАМЯТИ ВСПЛЫВАЕТ ОБРАЗ МОРЯКА: МУЖА, ОТЦА, БРАТА, СЫНА...

Крупнотоннажный рудовоз "Звенигород" спущен на воду в  Польше, на  Гданьской судоверфи  31 декабря 1967 года. Согласно заведенным Правилам, пани Мария Яложинская разбила  о  борт судна бутылку шампанского, став крёстной матерью корабля. Её портрет и горлышко от бутылки, как символ «Звенигорода, хранились с приёмки и до конца эксплуатации рудовоза в судовом музее. 

Теплоход Мурманского морского пароходства называли мостом между Мурманском и ГДР.  Эту линию освоил первый и неизменный капитан «Звенигорода» - Георгий Кононович. Он так наладил взаимоотношения с немецкой стороной, что судно совершенно не простаивало в порту. Немцы – частые гости в Мурманске, а Георгий Осипович, в свою очередь, стал почётным гражданином Ростока...

Однажды «Звенигород» принял сигнал бедствия: в Атлантике тонул рыболовный траулер. Судно пыталось пробиться сквозь шторм и спасти рыбаков, но прибыть во время к месту катастрофы не успел.  «Звенигород» подошёл только через 15 минут,  после того,  как рыбаки  оказались в холодной воде,  которая стала для них губительной. Из 23 рыбаков спасти удалось всего несколько человек. Этот печальный случай в истории судна навсегда остался в памяти экипажа.

Кроме регулярных рейсов на Балтику, рудовоз периодически совершал дальние плавания на все континенты. Сквозь мглу северного неба и холодного Кольского залива он прорывался к горячему солнцу Испании. А случалось, что из пелены снега  -  в бесконечную синеву Аргентины. И так каждый раз, из года в год…

Главное достоинство рудовоза, конечно же, экипаж и капитан, ветеран флота Георгий Осипович Кононович. Старый судоводитель отметил в длительном дальневосточном рейсе юбилей – 50 лет работы в торговом флоте! Годами и даже десятилетиями, с приёмки судна, работали на нём моряки. Например, старший электрик Алексей Ремизов, трюмный машинист Кузьмичёнок и многие другие.

Внешне Георгий Осипович напоминал величественную скалу на мысе Нордкап  в  Норвегии, вершина которого, как и голова Кононовича, сверкала белизной. Такой же суровой, мрачной и неприступной. Капитан вполне соответствовал образу старого морского волка.  Седовласый крепыш среднего роста с неизменной курительной трубкой, порой жестковатый в обращении с людьми,  оставался в душе романтиком и страстно любил море до конца дней своих. Кононович редко когда улыбался, но стоило его «завести», как подолгу мог рассказывать об экзотических островах, тропических морях и дальних странах.  Его память хранила эпизоды флотской жизни, связанные и с различными курьёзами.

Тяжеловатый и властный характер Кононовича связан с большой ответственностью капитана. С годами он привык к судну, морю, подчинению людей. На судне всё подвластно ему. Однако чего стоят расстояния между континентами, должен знать весь экипаж. Ведь только от него зависит техническое состояние судна, обстановка и климат в коллективе! Поэтому объём Человечности и Души на русском флоте, как отмечал журнал "Север"  -  соразмерен объёму Мирового Океана. Хорошо, когда капитаны помнили об этом…

Кононовича ужасно раздражал, включённый в чьей-либо каюте динамик. Если его звуки были слышны в коридоре капитанской палубы, Георгий Осипович приходил в ярость. Тишину жилой надстройки «Звенигорода»  дозволено нарушать лишь разбушевавшемуся океану, завыванию ураганного ветра, на и само собой – приглушённому, ритмичному уханью поршней Главного двигателя «Зульцер». Тут уж некуда деться. Однажды, когда Георгий Осипович спустился в кают-компанию на обед, динамик на переборке накалился от децибелов громкой музыки. Упустили, заслушались! Багровея от гнева, в духе предводителей морских пиратов, капитан резко, но в полголоса, сказал что-то неприятное в сторону, жевавшего «цыплёнка табака», старпома. Старший помощник капитана бысто подошёл к динамику и перекрыл неприятные для Георгия Осиповича... звуки.

И всё-таки, Кононович – это живой человек со своими страстями. Стоили его «завести», как он подолгу мог рассказывать об экзотических островах, тропических морях и дальних странах. Имея за кормой  огромный стаж плавания, его память хранила эпизоды флотской жизни, связанной с различными курьёзами. Много пришлось пережить Кононовичу в его морской карьере.

В Андаманском море, на подходе к Малаккскому проливу,  капитан вызвал меня, как электромеханика и просил установить электрическую кнопку с ножным управлением. Она должна быть подключена к звонкам громкого боя. Не так просто будет одолеть пиратам старого морского волка! В этом районе  они баловались разбоем. Забравшись на судно,  грабители похищали  ценности и быстро удирали на быстроходном катере. О проделках разбойников Кононовичу рассказал в порту Хыннам гость, капитан одесского судна.  Пираты ворвались в его каюту, но за неимением валюты похитили костюм из рундука. Зря, что ли, затратили нервы и физические усилия?  Разбойники   объяснили капитану, что…  спутали судно и быстренько исчезли.

В 1986 году по приходу в  Ленинград  после дальневосточного рейса,  все ждали на борту долгожданных подруг. Волновался и капитан, он гордился своей, намного его моложе, супругой  Маргаритой Александровной.   Когда за обедом в кают-компании ему доложили о прибытии драгоценной половины, счастливая улыбка озарила суровый лик  Кононовича. Молодецки вскочив с кресла,  бывалый мореход поспешил на верхнюю палубу.
- Ребятки, извините, я побежал. Пока не нагрянули портовые агенты, закроюсь  я с женой в каюте.

- Удивительная потенция у нашего ветерана! -  с грустью в голосе тихо заметил, без пяти минут пенсионер, старший механик Малиновский.   -  Что значит ходовой мостик, с морским сквознячком?! Это вам не машинное отделение, где  грохот дизелей, моторов и насосов да пропитанный маслом и топливом воздух, -  позавидовал «дедушка»…

И всё же, время безжалостно даже для таких гигантов, как капитан Кононович.  Выражение «перейти Рубикон», означавшее «точку невозврата», как раз подходило для Георгия Осиповича, когда он спустился в последний раз по парадному трапу…

Увы, как это ни печально, но легендарный капитан погиб ни в океане или льдах Арктики, а в Ленинградской области, где находилась его дача.  Георгий Осипович переходил улицу, когда его сбил автомобиль. Насколько же  несправедливыми и жестокими оказались небеса! Ветеран торгового флота  ушёл из жизни в 1995 году в мирное и спокойное время. Потомкам и своим ученикам, Кононович завещал опустить урну с его прахом у Лофотенских островов, что  в  Норвежском море. Моряки и супруга капитана исполнили  завещание Кононовича. Но почему у Лофотенских островов? Да потому, что за годы плавания Георгий Осипович считал этот район символом надежды, предвестником близкого дома. До Мурманска ведь каких-то пару суток хода…

Для многих моряков «Звенигород»  не только хорошая профессиональная, но и жизненная школа. Здесь ценили морское братство, взаимовыручку, преданность избранной профессии, флотский порядок и трудолюбие. Бывшие штурмана,  работавшие со старым капитаном, теперь самостоятельно водят современные корабли.  Когда столько пережито на «Звенигороде», где затрачено столько сил и оставлена частичка души,   коллеги предлагали тост  за тех,  кому «Океан - и мгновение, и вечность».  Бывший инженер-электромеханик Герман Шакирович Урусов прочитал замечательные строки, когда моряки отмечали День Флота:

«ПРОХОДИТ ВСЁ: И РАДОСТИ И ГОРЕ. И СЕРДЦЕ С ПЕРЕБОЯМИ СТУЧИТ, НО ТРЕТИЙ ТОСТ ВСЕГДА «ЗА ТЕХ, КТО В МОРЕ!» БОЖЕСТВЕННОЮ МУЗЫКОЙ ЗВУЧИТ»!

13 августа 2002 года в мурманский порт, к месту своей постоянной приписки, прибыл танкер усиленного ледового класса...  "Георгий Кононович"
14 Игрок
Ольга Постникова
                                    


Артём Богданович, мужчина  необычайно-яркой наружности, имел три неодолимых пристрастия – женщины, карты и анекдоты. Первое – не только неодолимое, но и губительное для спокойного течения жизни обыкновенного человека, два – вторых сыграли роковую роль, но об этом – впереди.
 
Роста - выше среднего, черты лица - правильные, словно выточенные искусным мастером. И – глаза… пожалуй, самым притягательным в его внешности, был взгляд синих глаз, опушённых густыми чёрными ресницами – омут, в который женщины  бросались с отчаянной смелостью, не считаясь с обстоятельствами собственной жизни. Он же всего-навсего – мужчина, уступающий женскому интересу к нему.

Или – огонь, на который летели, опаляясь. Но, если на  мужчине, при любом раскладе,  лежит  ответственность,  то…  какой спрос с огня? 

Несмотря на обилие мелких интрижек, как принято говорить – на стороне,  семьянином он был, по мнению Татьяны, жены Артёма Богдановича, которая или не знала, или закрывала глаза на шалости мужа, образцовым.  Её ли мнением это было, или жизнь не дала ей права на другое? Знать, кроме неё, не дано никому.

Семь лет назад Татьяна приехала в лесоустроительное предприятие по распределению. Наскоро попрощалась с родителями, не отбыв у них положенный после защиты диплома  отпуск. Нашла тому причины, родители поверили в их убедительность – дальняя дорога через  Украину, Россию и весь Казахстан, почти до границы с Китаем, необходимость устройства на новом месте.
-Ничего, дочка, отработаешь три года и вернёшься, найдётся для тебя и работа, и жених хороший. Будет у нас всё, как у людей - дочка; любимая со своим чоловиком внуками одарят, мы с матерью будемо их доглядати - отец улыбался, пряча растерянность от предстоящей разлуки с единственной дочерью в густых усах и, как всегда в волнении, переходил с одного языка на другой.

Отец улыбался, а Татьяна, сжавшись в комок, держалась, чтобы не разрыдаться и не упасть на грудь отцу с признанием, что внук у них будет скоро. Внук будет, а чоловика  – нет. И что  делать, она не знает - порой кажется, что лучше  не жить. Нет, не сказала.  Хотя знала, что лучше бы ей никуда не ездить, а распределение взять в ближайший к дому лесхоз.

Трое суток  отстукивали колёса. Она спала, не получая от сна отдохновения. Ела, не ощущая вкуса еды. Читала, не понимая смысла прочитанного. Смотрела в окно, за которым  расстилалась бесконечно-бескрайняя степь, мелькали жалкие полустанки, унылые посёлки. Такие же жалкие и  унылые, как она сама. По вагону ходили женщины в ярких цветастых платьях, предлагая носки, шали. Ближе к Аралу – копчёную рыбу. Открывая дверь купе, они натыкались на  взгляд, в котором застыла боль отчаяния. Деликатно прикрывали дверь  и шли в следующее купе.

 Всё, что впереди - страшило. Позади - срашнее и горче, потому что там – предательство:
- Подумай сама, зачем нам ребёнок? Сейчас?!  У нас вся жизнь впереди, не успеем обзавестись детьми?  Ты хоть представляешь, какая это обуза?  У нас пока ни кола, ни двора. Неужели не соображаешь, что нужно сделать в таком случае?

Она – сообразила. Поменяла своё  распределение.  Вместо Закарпатья – Казахстан.

В Чимкенте, освободившееся место в её купе заняла молодая женщина с грудным ребёнком. И Татьяна, волей-неволей оказалась привлечённой к хлопотам молодой мамы – присмотреть за малышом, пока та сходит за кипятком, выбросить мусор, да мало ли какая возникает  необходимость, отлучиться из купе. Татьяна агукала малышу, играла погремушкой, и… потихоньку холод в груди оттаивал, боль уходила.  Её умиляли  крохотные ручки, ножки. И до слёз – осмысленность взгляда и готовность рассказать  что-то такое, о чём знает только он.

Всё сложилось: коллектив хороший, комнату в общежитие дали. И предприятие, и общежитие – в центре города. Рядом – парк. Гуляла по его аллеям, а в мыслях видела себя с коляской.

Весна - приподнятое настроение полевиков, «сбивающихся в стаи перед отлётом». Рассказы и советы  бывалых для новичков, получение  полевого имущества на складе. Каждый таксатор подписывал свои  ящики, чтобы не перепутать при получении на товарной станции. Татьяна удивилась, когда увидела ящики с надписью: «Борщ+Суп».

Партия, начальником которой был Артём Богданович - сложившийся годами коллектив, и он без особого желания принимал изменения в нём. Но желания, желаниями, а начальник экспедиции, вносил  коррективы. Против такой коррективы, как молодой специалист - не возражал. Собрал своих таксаторов, представил Татьяну,  распределил всех по таборам и закрепил для неё наставников на  полевой сезон - опытных полевиков,  чьи ящики  удивили Татьяну – «Борщ+Суп». Шутник Геннадий добавлял к своей,  сокращение от фамилии жены –  Шуры Супрончик.  Шесть месяцев ей жить с ними  одним табором. «Табор… экзотика какая-то цыганская», - подумалось  Татьяне. 

За хлопотами подготовки к отъезду, Татьяна отвлекалась от своих дум, да и всё уже было продумано ею - успеет до родов отработать полевой сезон. Отработать и заработать на предстоящий год, который  просидит с малышом. Наверное, сможет брать какую-то работу на дом. Считывать таксационные описания, например, или  планы лесонасаждений. Так многие делают в конторе, она уже знала это. В годик малыша определит в ясли, а потом… будет отвозить его на лето родителям – не век же скрывать от них внука. Всё утрясётся.

Утряслось, как  и не мечтала.  Что разглядел в ней  Артём, чем  покорила   Татьяна, у которой в мыслях  не было – покорять? На  судьбе,   тогда казалось, стоял  крест.

Полевой сезон подходил к середине, когда Шура утвердилась в догадке:
-Танюша, а ведь ты  беременна. Зачем скрываешь, надрываешь себя, мучаешь ребёнка? Возвращайся в Алма-Ату, до декрета поработаешь в камералке, - ей хотелось  поговорить, утешить,  но – не решалась. Несмотря на то, что они почти три месяца отработали бок, обок,  отношения из рабочих, не перешли в доверительные, что тяготило Шуру изрядно.

 Не только тяготило, но и тревожило. Каждое утро они расходились по своим рабочим маршрутам. На день приходился десяток и больше, километров по лесу. Такие нагрузки - для беременной? И хоть бы раз, возвращаясь вечером в табор, Татьяна дала понять, как ей трудно. Умывалась, переодевалась и вместе с Шурой готовила ужин. Правда, у костра, после ужина не засиживалась, уходила к себе в палатку.

                    И в этот раз отделалась от разговора:
       -Шура, у меня всё хорошо, не волнуйтесь.
      

             «Как панцирь, надела на себя», - досадовала Шура. В другой ситуации она поговорила бы с начальником партии. Но  – в другой. Вся партия с недоумением наблюдала за Артёмом. В этот сезон его, словно, подменили –  проедет по таборам, развезёт заказанные продукты, проверит работу, примет наряды  и – никаких посиделок  у костра,  а тем более - за полночь с любителями покера. Забыли уже, когда последний анекдот от него слышали.

Анекдоты Артём коллекционировал со всей серьёзностью, не одну записную книжку заполнил ими. Титульные листы книжек, на случай утери,  заполнял тщательно – фамилия, имя, отчество, адрес и номер телефона.  Казалось, что его память вмещает все анекдоты,  когда-либо услышанные. По крайней мере, в шуточных состязаниях  со всевозможными переходами по темам, равных ему не было – всегда выходил победителем. Как и в покере - феноменальная память и умение мгновенно просчитывать все возможные варианты и комбинации карт, приводили новичков в восторг, а старых партнёров в досаду и, как бы, не досадовали, а игра с ним всегда была праздником. У него пытались научиться искусству блефа, но как можно научиться тому, что находилось за гранью фола. Для этого нужно одно – характер и… опять же  точное  и мгновенное  определение  психологического портрета партнёра.  Не многим   дано.

Артём Богданович был признанным лидером, не потому что начальник, а – таким и был. Попасть к нему – большая удача. И, попав, добровольно не уходили, если только обстоятельства не вмешивались. Работу организовывал чётко, без  простоев на переездах.  Таксаторские стоянки - по «человеческому фактору». Если таксаторы семейные,  с детьми «кочуют»,  снимал для таких  квартиры в посёлках – поближе  к цивилизации: молоку, свежим овощам-фруктам.  К тому же,  няню для детей в посёлке  найти не сложно. И продукты, несмотря на дефицит, умел достать для своих  самые лучшие. Кажется, на всех базах были кладовщицы, не устоявшие перед  чарами его взгляда и улыбки. Никогда партию не лихорадило от склок и раздоров, а работу ниже пятёрки, не оценивала самая строгая проверка, потому и зарплаты, и премии были  выше средних  по предприятию.

И, вдруг, какая-то пигалица, как окрестили её соратники по партии, словно околдовала Артёма. «Чем?», - недоумевали.  «Зачем?», - недоумевали, ещё пуще, если сама, кроме работы и своих наставников, ничего и никого не замечает. Женская часть партии  пришла к выводу, что это кара за былые подвиги.

Помутнение рассудка ли, или действительно расплата, но сочувствовали Артёму все. Деликатно - ни словом, ни намёком. По этой причине и не могла Шура сказать  начальнику партии о своей догадке. Очень  щекотливой получилась ситуация. Подумала так: «Не слепой же он. Неделя, другая и сам всё увидит. Острее шила – не утаишь». Но с мужем поделилась:
-Гена, ты ничего не замечаешь? Татьяна-то у нас… беременная. Скрывает, глупая девчонка. Похоже, собирается до конца полевой сезон отработать – без декретного отпуска.  Ей и сейчас тяжело, а – осенью?! Дожди пойдут, ночи холодные – сама застудится и ребёнка погубит. Тут ещё Артём… ну, не наваждение ли?! Сколько лет вместе работаем! Вроде, никогда такого не было с ним. Я, грешным делом, думала, что так и пропархает всю жизнь мотыльком, не остепенится. И надо же, как она его зацепила! Главное-то, зацепить, зацепила, а сама даже не замечает: «Артём Богданович, Артём Богданович», - передразнила, подстроившись под нежный голос Татьяны, - а  Артём Богданович скоро уже мурлыкать начнёт, как котёнок.
-Шура, а ты уверена, что она в положении? Точно? Я ничего не заметил.
-Вот-вот! У Вас, мужиков, глаза странно устроены. Вдаль только глядят, а что рядом – не видят.

Шуру мучила этическая сторона, а Геннадий решил, что здоровье Татьяны и жизнь  малыша важнее. С этикой, так ли, этак ли, уладится, а случись чего здесь, у чёрта на куличках, помочь  будет невозможно и тогда, уж, точно, ничего не уладится. При первой же встрече с Артёмом, рассказал  о  разговоре с Шурой.

Вскоре начальник партии приехал к ним в табор. Привёз почту, продукты и объявил, что должен сделать внеплановую ревизию таксации молодого специалиста, то есть – Татьяны. Ревизия - дело волнительное, но пуще опасалась, что Шура поделилась своей догадкой с начальником, и он отправит её в Алма-Ату, камеральничать. За половину сезона ещё не заработано достаточно денег, чтобы и малышу купить необходимое, и на предстоящий   безработный год отложить.

Опасения оказались не напрасными – Артём Богданович действительно был в курсе её положения. Но, то, о чём он заговорил, оказалось  неожиданностью:
-Татьяна,  не хотел, спешить с признанием, что люблю тебя.  Кажется,  никогда ещё так не волновался.   Люблю так, что мне безразлично всё, что – позади. И теперь, когда  узнал о твоей беременности, хочу только одного, чтобы малыш родился моим сыном или… дочкой. Только потому мне пришлось, поспешить – времени у нас не очень много в запасе. Правильно понимаю? Не спеши с ответом. Пара-тройка месяцев есть? Тебе их будет достаточно для решения. Если – о любви, то моей хватит для нас  обоих… троих, - поправился на ходу – ну, вот, главное сказал, теперь – о второстепенном. Возможно, тебе наговорят обо мне, или уже наговорили, неважно, всяких глупостей. Возможно, что  – не глупости. Всё так и есть, вернее, было. Было и останется в прошлом. Для тебя я стану верным мужем. Верь мне.
       И, пожалуйста, не упорствуй  в решении, доработать полевой сезон. Не реально  и опасно. Причины – понимаю, но они не существенны. Если  не обопрёшься на моё плечо сейчас, я буду ждать и не оставлю тебя без своей поддержки.

Так неожиданно для Татьяны «утряслась»  жизнь – её и сына, наречённого Богданом Артёмовичем. За семь лет, прожитых с Артёмом, она ни разу не пожалела о принятом впопыхах решении, как, впрочем, и Артём. 

Если бы не вмешательство злого рока, который словно выжидал удобного момента, подставить подножку счастливым людям.

Впервые за семь лет у Татьяны и Артёма не совпали отпуска, и ей пришлось одной ехать к родителям, чтобы оставить у них до осени Богдана. Осенью  он пойдёт в первый класс, так пусть последнее вольное лето бабушка с дедушкой побалуют его. Тем более, что на предстоящий  полевой сезон им выпали лесхозы Кзыл-Ординской области: жара, безводье, пески с саксаульниками.

Артём  не мог найти себе места по вечерам в пустой квартире. Не нашёл ничего лучшего, как потаксовать. Особой нужды в деньгах не было, но и лишними – не бывают. И, не столько ради заработка, как – не оставаться одному.

В один из вечеров стоял у вокзала, в ожидании ташкентского поезда. Поезд подошёл, от вереницы людей отделились двое  мужчин и сели в его машину.
-Заря Востока, шеф.
-Заря Востока, так – Заря Востока,  - назвал цену. Посёлок окраинный, ехать через весь город.
  -Хорошо, идёт.

Мужчины уселись на заднем сидении, изредка переговариваясь друг с другом. В совершенстве казахского Артём не знал, но понимал многое. Из коротких реплик понял - едут на игру, но не уверены, что соберётся вся их компания. Что игроки серьёзные, понял сразу, и… что-то ёкнуло внутри.

Пассажиры, расплатившись, пригласили зайти в дом, выпить чая. Артём никуда не спешил, эта поездка была последней, поэтому, не заставляя себя упрашивать, легко согласился. К тому же, то, что ёкнуло внутри, не давало покоя,  предвещая, что, может быть, ему удастся,  поразмяться среди серьёзных игроков.

Бесшумными тенями сновали по дому женщины, накрывая на стол. Безмолвно взяли у него куртку, ботинки и подали мягкие тапочки. Так же легко, как и на приглашение на чай, Артём согласился  на игру. Перешли в другую комнату, уселись за большой круглый стол. Денег, на начало игры, было достаточно, а там, как повезёт, решил   для себя.

Не везло. Он не нервничал, присматривался к партнёрам. Их бронзовые, с приподнятыми скулами лица, были непроницаемы: «Да, это не полевые посиделки», - подумалось Артёму, который и за непроницаемостью сумел разглядеть их довольство партнёром-лохом - «ещё не вечер, ещё не вечер, и вы совсем не знаете меня», - импровизировал он про себя. Проигрыш составлял уже гораздо больше того, что было у него  изначально, а карты не шли,  и ему не удавалось, составить  не только сильную комбинацию - и  самую слабую, но дающую надежду, отыграться. Не оставалось ничего, как идти на блеф. Сработало. Он отыгрался. На лицах партнёров проступили досада и азарт, а к Артёму пришла спокойная уверенность и вместе с ней – везение. Карты пошли к тому, кто их заслуживал. 

Хозяин дома решил закончить партию, сославшись на то, что женщины снова накрыли стол к чаю. Вроде, ничего не изменилось в поведении хозяев, но Артём уловил витавшую около него тревогу – с таким выигрышем не отпустят по добру, по здорову. По оброненной вполголоса  реплике понял, что после чая предстоит новая партия. И не ошибся – его снова пригласили на игру… без права отказаться.

Удача не изменила Артёму – его комбинации были самыми сильными, словно потусторонняя сила составляла их, без вмешательства человека. Новый выигрыш и ставки лежали на столе, когда Артём поднялся: «Я  на минуточку выйду». Никто не среагировал на невинное желание. Спустя пару минут, поднялся хозяин, чтобы выйти, проверить, куда направился гость. Он поздно спохватился – увидел лишь свет отъезжающей машины.

Без куртки, в чужих тапочках Артём выжимал из машины предел, на который она была способна. Выехав на широкую и пустынную в такой поздний час - Ташкентскую, он выдохнул, кажется, в первый раз. Выдохнул и замер на вдохе – в кармане оставленной им куртки не осталось ничего ценного, кроме… записной книжки с анекдотами,  на титульном листе которой аккуратным почерком были написаны: фамилия, имя, отчество, домашний адрес и телефон.
15 Княжеские забавы
Ольга Постникова
«Князь встречал гостей в жёлтой зале. Каждого приветствовал соответственно: одного – радостно и дружелюбно, другого – вежливо и отчуждённо, третьего – снисходительно, давая понять, что приглашение – честь великая. На князе был голубой парчовый кафтан, на груди ослепительно-белое жабо. На кафтане в два ряда крупные, с орех, бриллиантовые пуговицы, на ногах, обтянутые белыми чулками, чёрные туфли с пряжками, усыпанными мелкими бриллиантами.
На середину залы вышел обер-церемониймейстер, стукнул  об пол три раза жезлом, нараспев возвестил:
-Его сиятельство приглашает дорогих гостей оказать ему честь – откушать.
На хорах заиграла музыка, и гости последовали за князем в столовую, где расселись за большим, на сто кувертов, столом. Захлопали пробки откупориваемых бутылок с заморскими винами. Лакеи стали подавать  блюда с кушаньями.
Оркестр играл, не умолкая. Лакеи подливали вина. На десерт в высоких саксонских вазах были поданы выращенные в собственной оранжерее абрикосы и апельсины.
После обеда гости прошли в полукруглую залу. По стенам, почти во всю их длину, стояли обитые сафьяном диваны и мягкие стулья на позолоченных ножках, таких тонких и изящных, что гости потучнее садились на них с большой опаской – не сломать бы.
Князь мельком посмотрел на церемонийместера, тот – на хоры, кивнув головой. Капельмейстер сделал знак, оркестр заиграл полонез. Князь подал руку молоденькой губернаторше, и по зале пошли в медленном  танце пары. Полонез сменился вальсом, вальс – мазуркой. А в котильоне, князь неосторожно задел рукавом по;лу кафтана. На паркет с лёгким стуком упала оторвавшаяся бриллиантовая пуговица…»

Глеб Борисович Крякин проснулся, от участившегося ритма своего сердца. Первым, инстинктивным, движением было – поднять оторванную пуговицу. Даже при его богатстве, негоже бриллиантами разбрасываться. Скосив глаза на идеально вылизанный паркет и не обнаружив пуговицы, стал потихоньку отходить от чувств, овладевших им во время танца с молоденькой и  хо-о-рошенькой до умопомрачения губернаторшей.
Переведя взгляд, передёрнулся от отвращения:
-Что за рожа?!  А вечером показалась премиленькой. Снова перебрал  лишку.
Не церемонясь, растолкал похрапывающую особу:
-Просыпайся.   Я распоряжусь,  тебя отвезут.
В совершенно дурном расположении духа Глеб  Борисович вышел из опочивальни.
С тех пор, как, словно по графику,  стали сниться странные сны, его раздражала явь. И дом, который ещё недавно был гордостью, раздражал. На ум приходило только одно слово – новодел. Всё – новодел: убранство, парк, лелеемый бригадой садовников – дармоедов. Изюминки нет. Всё, как у всех, достигших его состояния. Даже и у - не достигших.
 Эти вызывали ещё большее раздражение.  Чернь, которую знатные особы дальше  лакейской не допускали  и, которой дозволено было лишь по;лу кафтана облобызать, теперь протягивали, как ровне, руку. Надо  скрывать отвращение, жать, улыбаясь ослепительной улыбкой. Он не достиг пока того положения, когда можно  расставить всех по ранжиру. Мелкими шажками шёл он к заветной цели. 
Шажки – мелкие, но затраты! Впрочем, что о затратах.  Кажется, говорить о них - моветон.
Теперь Глеб Борисович старался соответствовать имиджу комильфо во всём, даже в речи, что было самым трудным. Время первоначального накопления капитала не сдавало позиций. За жаргон, прорывавшийся то и дело в речь, Глеб Борисович не щадил своих губ, бил по ним нещадно, когда оставался один, а  на людях – или делал вид,  что это шутка, или выруливал, по ходу заменяя слоги, приставки, суффиксы. Второе нравилось больше, потому что первое грозило перейти в стойкую привычку. Как произошло с одним из  визави  в  дебатах. Мало того, что от его экспрессии у нормальных людей глаза к переносице сводило, так он ещё и ежеминутно теребил себя за нос. Дань вредной привычке – ковырять в носу? Или привычка ещё вреднее – поро;к?
Приходилось терпеть дурно воспитанных, мириться с унизительной, как собачья, кличкой – олигарх. В ней и – олигофрен, и – Аристарх, соседский, безобразного вида и поведения, пёс. 
 Держать себя в руках, когда со всех сторон визжали:  «Обворовали, развалили, разграбили, пустили по миру народ».
 Чего   развалил?  Ни ухом, ни ры…, пардон – ни сном, ни духом. 
С начала его политической активности прошло всего - ничего, каких-то пять лет, а число сторонников выросло до двух десятков. И каких сторонников! Суперстары, у каждой  – тысячи фанатов, которые вслед за своими кумирами станут его избирателями! Если так пойдёт и дальше, то через пару-тройку  сроков, упаси Бог – не тюремных, можно рассчитывать на пост первого лица государства российского и тогда… тогда, держись все. Но пока  мечты о титуле – гнать из яви. Подальше, куда не заглянет никто – в ночные сновидения.
А вот основательно заняться явью нужно. Перво - наперво,  обустроить жильё. Этот, словно, из конструктора собранный особняк, из окон которого обозреваются такие же - известное дело, для княжеской особы не годится. И понатыкано их тут! Определённо, нужен дворец. 
Конечно, неплохо бы в первопрестольной, или, на худой конец, в Петербурге… опоздал, ничего с этим не поделать. Когда можно было отхватить – капитал не позволял, а теперь – поезд ушёл. Времена сложные наступили для состоятельного люда.
Но, как говорят, нет худа без добра. В провинции, в уединении, оно и лучше.  И человек верный, кому можно поручить, подобрать достойный вариант,  есть. Куда, уж, вернее – сестра родная.  Эта из семьи не вынесет. 
Не откладывая дело в долгий ящик, Глеб Борисович позвонил сестре:
-Ирина, как  у тебя  со временем? Можешь сегодня приехать ко мне на обед?
-Здравствуй, Глеб. Ну, и манеры! Ты, как всегда, забываешь самое главное – поздороваться.  Что за неотложное дело? До воскресения подождать не можешь? У нас, вроде, по воскресным дням семейные обеды?
- Ириша, в воскресение не удастся поговорить. Ты приедешь со своим  семейством. Родители будут. Ты же знаешь нашу маман. На серьёзный разговор в её присутствии рассчитывать не приходится.
-Хорошо, я постараюсь выкроить час-другой.

Когда Глеб Борисович стал рассказывать сестре содержание своих таинственных снов, у той округлились глаза:
-Глеб, я доктор исторических наук. Сновидениями  не занимаюсь. Тебе – к гадалке надо, или – к экстрасенсу. И с каких это пор ты стал придавать такое значение снам. Нервы поизносились? Я  предупреждала, не нужно было в политику лезть. Зачем она, когда  ты достиг всего, о чём можно только мечтать.
-Ирина, не перебивай. Это  не сны, это другая жизнь, которая открывается мне. 
-А   чем я могу помочь?
-В том-то и дело, что кроме тебя, я не могу доверить никому. Ты должна покопаться в архивах. Сама понимаешь, как сбивчивы сны, поэтому точного местонахождения дворца указать не могу - только контурно. Он должен располагаться на высоком берегу реки. Рядом с дворцом – парк и роща.

-Ты понимаешь, что даешь мне задание, похожее на бессмысленные поиски иголки в стоге сена.
-Ириш, а ты понимаешь, что если бы были варианты, я не обратился бы к тебе?


Озадачив сестру поиском дворца его снов, Глеб Борисович не рассчитывал на скорый результат. И был удивлён, когда сестра позвонила уже на следующий день:
-Глеб, кажется, я нашла то, что нужно.  Сейчас приеду и привезу всё, что удалось найти – описание, фотографии.

«Двадцать тысяч десятин диких земель, при слиянии речек Хопра и Сердобы, в Саратовской губернии, были пожалованы Борису Ивановичу Куракину Петром I, свояком по первой жене Евдокии Лопухиной. Пожалованы не по родству, а за особые заслуги на государевой службе: военной, дипломатической, а под конец жизни, литературной. Автором первой исторической  книги  о Петре I «Гистория царя Петра Алексеевича» был Борис Иванович Куракин.
По распоряжению Бориса Ивановича жалованные земли были заселены крепостными крестьянами из суздальских поместий. По его же приказу в селе выстроили деревянную церковь с приделом в честь Бориса и Глеба. И село стало именоваться Борисоглебским.
В 1717 году на село напали ногайцы и разорили его, многих людей побили. В уцелевших числилось двенадцать душ мужского и шестнадцать душ женского пола. Сын князя Бориса Ивановича – Александр Борисович переселил в Борисоглебское несколько десятков крепостных семей из московского, суздальского и засурского поместий. Мужики обжились, поставили деревянные избы, построили бревенчатый барский дом – большой, неуклюжий, какие строились в то время. На этом княжеское участие в обустройстве села закончилось почти до конца восемнадцатого века.
 В 1782 году правнук петровского вельможи князь Александр, с детства воспитывавшийся  в роскоши  и выросший вместе с цесаревичем Павлом, был удалён от двора. Богатство, знатность и влиятельное родство – всё оказалось ничтожным, перед гневом Екатерины II.   Опальный князь Куракин был вынужден покинуть Петербург  и провести в саратовской глуши четырнадцать лет.
Село, князь Александр, переименовал в Надеждино. «Сие прозвание изображало мысли, утешительно в то время его занимавшие». Долгие годы опалы он тешил себя надеждой вернуться в Петербург.
За неимением других дел Александр Борисович возвёл на берегу Сердобы  роскошный дворцовый ансамбль, спроектированный итальянским зодчим Джакомо Кваренги. 
Грандиозный трёхэтажный дворец, окружённый каменной оградой и двумя полукруглыми флигелями. К торцам флигелей были пристроены прямоугольные корпуса, образовывая две подковы, которые составляли парадный двор с воротами – въездами.
У каждой из восьмидесяти комнат дворца было своё назначение: кабинеты, библиотека, спальные комнаты, гостиные с белой мебелью и зеркалами, украшенные изделиями из бронзы,  французского фарфора, богемского стекла. Музыкальный зал, столовая с хорами. У князя  Куракина было два оркестра, певцы, театральная и балетная труппы, живописцы, набранные из крепостных. В художественной галерее – богатое собрание гобеленов, гравюр, скульптур, ваз, картин русских и западных художников.

Винокуренный завод и суконная фабрика бриллиантового князя приумножали несметные богатства. В намерениях было даже дать вольную крестьянам Надеждино, но… намерения остались только намерениями.

Павел I  вступил на престол,  князь был призван ко двору и осыпан милостями. Дипломатическая служба в Вене, затем в Париже не оставляла места для воспоминаний о великолепном  имении.
После смерти  князя, в 1818 году, надеждинский дворец  был наследован его племянниками».

Глеб Борисович Крякин, обескураженный услышанным,  сидел молча. «Нет, так не бывает. Не может быть такого. Всё о чём, рассказала сестра, я уже видел».
-Ёшкин кот,- опомнившись, сказал он. – Пардон, Ириша. Я хотел сказать, что  это  просто дежавю какое-то. Ты нашла то, что мне  было нужно. И, что удивительно, сколько совпадений! Борисоглебское! Ну, исконное название! Как будто под меня! А Куракин! Может, мы из этого рода? Потеряли, или специально одну буковку  стёрли, а вторую – заменили? Ничего страшного, мелочь, легко поправлю.
-Глеб! Это-то тебе зачем?
-Ирина, всё. Не вникай, пока – рано. За то, что сделала, отблагодарю, по княжески,- улыбнулся сестре Глеб Борисович.

Куракино, так переименовали село, увековечив фамилию князя, готовилось к приезду олигарха, согласно циркулярам, присланным из губернии в сельсовет. Не каждый день, и даже год, случается такое знаменательное событие в захолустье.
Сельсоветские сбились с ног, обходя домовладения - увещевали, стращали, приказывали, уговаривали. Окосить траву, убрать мусор Последнее было почти невыполнимым, поскольку – не город. Ни мусорных баков, ни мусоровозов в селе отродясь не было. Ну, хоть, с глаз долой куда-нибудь… на зады, что ли.
Ещё хуже обстояло дело с заборами. Их надлежало покрасить, желательно, в один цвет, исключая  голубой. Почему-то это было указано в одном из циркуляров. Над этим пунктом ломалась не одна голова. Догадки были, но – догадки. Хозяева, у которых заборы уже были окрашены, и именно в голубой цвет, наотрез отказались перекрашивать. Да, в магазине и не было другой краски, кроме голубой. Неловко получилось с заборами. Даже на центральной улице не удалось исполнить указание начальства.
И сельсоветские, и остальные жители думали-гадали, чего потерял олигарх в их тьме тараканьей. Село – захиревшее, никаких достопримечательностей. Может, хочет спиртзавод прикупить? Неплохо бы, когда так. В последнее время он больше простаивает, чем работает. А, кроме спиртзавода и пристроиться к работе в селе больше некуда. Ну, если только в дом-интернат. Но там все на своих местах, новых работников не требуется.

Наконец, на центральной улице показался кортеж из блестящих лимузинов. Народ высыпал на улицу, провожая взглядами вереницу машин. Местный дурачок Колюня выскочил из дома с маленьким красным флажком и размахивал им, что-то громко мыча. Он-то как раз и попал в поле зрения высокой особы – Крякина.
-Что это?
-Вас встречают, Глеб Борисович. Народ дикой, никакого зрелища не видят.
«Какая варварская земля, какой народ» - с горечью подумал Крякин, удобнее устраиваясь на сиденье. Разбитая дорога донельзя утомила его.
От полуразрушенной церкви кортеж машин повернул к дворцу.

Дворец, хотя и тоже, как церковь, полуразрушенный – крепость неприступная: окружённый каменной оградой, длинными флигелями, с высокими башнями, арочными воротами с восточной и западной стороны,- высился на крутом берегу Сердобы, а вокруг, насколько хватало глаз, лежали луга, окаймлённые красивой извилистой  рекой. Дальше, за лугами, стоял густой зелёный лес. Позади дворца – тенистая дубрава.
Крякин, в волнении сердечном,  вышел из машины и ступил на выщербленную дорожку места обетованного. Время было предобеденное. По двору шли вереницей  странные создания в затёртых серых халатах. У каждого в руках миски. На его недоумённый взгляд и вырвавшийся непроизвольный возглас:
-Что, за пер…соны,- кто-то из чиновников сказал:
-Это местный контингент. Во флигелях – психоневрологический диспансер, так это – опекаемые. На обед пошли. Столовую для них построили за оградой. Вы не опасайтесь, они тихие. Буйные в отдельном корпусе, их не выпускают.
Грязные, обшарпанные флигеля, чахлые деревья, заросшие бурьяном клумбы, чудом сохранившиеся, жалкие остатки от скульптурного ансамбля. Зрелище предстало печальное. Не менее печальным было и зрелище полуразрушенного дворца – ничего не осталось от роскошного убранства – лишь величественная парадная лестница и анфилады комнат.
Побродить, как мечталось, по дворцу, Крякину не удалось – небезопасно и грязно.   Делегация направилась в  дубраву. Вековые дубы отбрасывали длинную тень, и в самый знойный день в парке было прохладно.
От былого великолепия почти ничего не осталось, если не считать деревья, конечно. Не было уже ни затейливых домиков, ни струящихся фонтанов, ни скульптур. Аллеи, когда-то разрезавшие парк семью лучами, едва угадывались сквозь разросшийся, давно не убиравшийся, подрост и подлесок. Точная копия, в миниатюре, Павловского парка служила выпасом для местного скота. Там и сям паслись привязанные к колышкам телята, козы. Свободными стадами бродили овцы.
Высокий губернский начальник бросал красноречивые взгляды на председателя сельсовета. А тот ходил, вжав голову в плечи – в циркуляре было и указание насчёт скотины в парке. Запретить местному населению использовать территорию парка, охраняемого государством культурного наследия, под выпас скота. Теперь, жди грозы. А что он мог поделать, несчастный председатель нищего сельсовета? Скотину конфисковывать? Прав на это нет. Хозяев розгами пороть? Кто бы позволил и дался? Не старые времена.
Но в настроении Крякина произошёл резкий перелом. Сам дворец привёл его в уныние – дел непочатый край. И… возможно ли восстановить? В парке – пришла уверенность, нет ничего невозможного. На него словно спустилась благодать. Хотелось бродить и бродить, забыв обо всём, что было и предаваться мечтам.

Мечты – мечтами, а дел, действительно, было невпроворот. Но для дел у него был целый штат бездельников, как он называл своих служащих. Не такими, уж, и бездельниками они оказались, если в самый короткий срок сумели оформить купчую на дворцовый ансамбль. Вместе с культурным наследием, охраняемым государством - парком.
Помчались по губернии  машины, развозя несчастных «опекаемых» по домам престарелых, психоневрологическим диспансерам. Уплотняя доне;льзя  «коренное» население. 
Высвободившаяся рабочая сила – врачи, медсёстры, санитарки и санитары, и ещё целый взвод хозяйственного блока оказались не у дел и пополнили,  без того плотные  ряды  безработных.
Пытались в губернии всучить, в нагрузку к сделке, спиртзавод, не то, чтобы на ладан дышащий - закатившийся в предсмертных судорогах.  Но про себя Крякин подумал:
-Вот ужо, как разгребусь с дворцом и парком.
Вслух же обещал подумать.

До дворца руки у него так и не дошли. Опустевший окончательно и навечно дворцовый ансамбль, разрушался, изредка нарушая тишину окрестностей, глухим стуком вываливающихся из стен кирпичей.
В реликтовом парке, по – прежнему, пасётся скотина. Хотя,  с недельку, после нагоняя председателю совета, её водили куда-то в другое место. Но далековато -  вернули на прежний выпас. 

Крякину, то ли сны перестали сниться, то ли веселее забавы подвернулись. С тех пор он ни разу не появился в своих новоприобретённых владениях. Может ещё – ужо?
 Не сбываются слова князя Александра Борисовича Куракина: «Если не удастся мне сим домом пользоваться и в нём  жить, пусть же останется он здешнему месту прочным украшением».
Пока - только укором.
16 Платье
Константин Юрьев
В одном обычном доме, который стоял в кругу таких же обычных домов, побеленных  в один цвет,  находилась комната. Всю стену комнаты, от двери до противоположной стены занимал шкаф. Каким  он был красивым, зеркальный, под цвет окружающего пространства, как легко скользили его двери по горизонтальным желобам, туда-сюда, сюда-туда. Необыкновенный шкаф, сколько приятных и чудесных вещей таили его внутренности.   Как любили подходить к нему люди, чтобы открыть его, взять какую- нибудь вещь либо положить что-нибудь обратно,  или просто отразиться в его зеркалах, ведь он был единственным  в доме, кто отражал их целиком, с головы до ног. Конечно, никто не называл его Глубокоуважаемый шкаф, но что-то глубокое в нем, безусловно было. Шкаф упирался прямо в потолок, под которым находились яркие лампочки, такие же лампочки были внутри шкафа, похожие на серебряные колокольчики. И когда открывали двери шкафа, лампочки вспыхивали и заливали шкаф цветом. Это было сделано для того, чтобы никто ничего не потерял в шкафу, взял именно то, за чем пришел. Вот как умно было придумано!

 Шкаф был важным, но конечно, он же был хранителем вещей, Лордом-хранителем, как казалось ему в воображении, ему так хотелось, чтобы его спрашивали: глубокоуважаемый шкаф,  позвольте мы коснемся ваших прекрасных дверей и отворим их, чтобы…Но никто так не говорил, двери просто открывались и…закрывались. Иногда правда слышался крик, -«Танька, ты опять брала мои вещи, смотри, а то всыплю». Как грубо! Если бы шкафы не владели своими эмоциями, то он бы обязательно поморщился, но увы, приходилось терпеть такие крики молча, хорошо, хоть подобное происходило не часто. В общем,  шкаф смотрел на всё сверху вниз, при таком- то богатом внутреннем содержании он мог себе такое позволить.

В шкафу красовалась блестящая алюминиевая перекладина, занимавшая не менее половины шкафа,  вся усыпанная разноцветными плечиками.  На них, висели платья, костюмы, юбки, шорты, маечки, на самой дорогой  меж всеми, висело платье, такое маленькое и черное, что все, кто глядел на него и читал этикетку, могли сказать лишь «О». Над каждым подплечиком у него было по подушечке; чтобы не дай Бог, ткань не обвисла, а само оно было удивительно нежно и мило, ну точь-в-точь любимый ребеночек, только не живой.  Что было совершено немудрено при такой  сумме денег, которую за него отдали. 

Рядом с ним и поотдаль висели другие вещи, но разве они могли с ним сравниться по красоте и стоимости. Им оставалось только молча завидовать. И хотя доставали из шкафа его не часто, но зато на такие важные мероприятия, после которых они вешалось в шкаф, чуть хмельное, от него стоял такой аромат, что у всех кружилась голова, если бы она существовала, то ведь был  нежный  запах духов и шампанского.
 
В самом углу, вдали от других вещей,  висело и другое платье, старое, немного выцветшее,  тронутое штопальной иглой и, даже, как говорили, с заплатками. Уже много лет его никто не доставал из шкафа, время от времени оно сдвигалось всё дальше и так оказалось в самом углу, где и висело, всеми забытое и ненужное.

Рядом со старым платьем висел костюм, грубый, из мужественного шершавого твида, старый, но еще удивительно крепкий, что-то неуловимое бертланкастерское было в его облике. Он казался таким надежным, что хотелось прижаться е его грубому твиду, запутаться в его рукавах и остаться в них навсегда. Они с платьем уже давно висели вместе, в далекие времена, о которых мало кто из обитателей шкафа помнил, их куда-то уносили вдвоем, вечером они возвращались уставшие и довольные, пахнувшие рекой,  парком и ветром. Затем стали уносить только костюм, все реже и, реже, последнее время, как подсчитал шкаф и сообщил всем своим обитателям, его стали брать только раз в год, весной, в начале мая.

Костюм вздыхал. Надо же, они  давно никуда не ходят, он все время один, да один, и здесь в шкафу, ну да, они висят рядом, и что? Она так давно висят вместе,  знают все свои вытертости, проплешины и заплатки. Каждый день одно и тоже, ничего нового. Старое платье пыталось прикоснуться к нему, но тот сердито шелестел твидом.

Старое платье была все равно счастливо, так радо, что и сказать нельзя. Милый, старый, добрый, пусть и немного надутый костюм висел рядом.  Время шло, бежало, а счастья не становилось меньше.  Радостно улыбаясь, глянуло оно на окружающую одежду - она ведь видели, какое счастье выпало ей на веку,  кому же и оценить его, как не соседям по шкафу! Но брюки висели строго вытянувшись, юбки надулись и досадовали, что их давно не надевали, а тут это старое платье со своей дурацкой радостью,  а костюмы прямо готовы были свалиться с вешалок от злости! Платье устыдилось своей радости и застенчиво спряталось за твидовый костюм.

Вечером шкаф снова открыли, вещи затрепетали и подались к свету: «возьмите нас, наденьте нас скорее», костюмы расправили плечи и протянули рукава, как ребенок тянет ручонки, к любимой матушке.  Но в шкаф повесили элегантное маленькое черное платье, которое этим днем и доставали из него, в эту же минуту дверь шкафа захлопнулась; стало темно и грустно! Платье неожиданно повесили в угол, рядом с твидовым костюмом. Бедняжка, подумали другие вещи, как не повезло,  попалась в западню  к этому старью и  теперь пропахнет черт тебе знает чем!  Платье не замечало перестановки мест, оно было в упоении, еще недавно оно отражалось в окнах дорогих машин,  просторе улиц, дышало свежей зеленью парков,  дробилось в пирамиде стаканов с шампанским, как хорошо и привольно было ему там,  на свободе! Оно еще дергалось и трепетало, ее ткань плавно скользила на плечиках, задевая окружающие вещи, коснулась она и костюма.

Никто давно, кроме старого платья, не задевал его своей тканью. Эта ткань была так легка и свежа, что можно было сойти с ума. Сперва, костюм нахмурился, затем отбросил свою нерешительность,  ведь это же бесподобно! Вот уж не думал, не гадал-то! Как мне, однако, повезло! А ведь старые вещи,  твердили мне: “Оглянуться не успеешь, как уж песенке конец! Выбросят вон из шкафа, как многих из нас до тебя”.  Много они понимали! Песенке моей совсем  не конец! Моя песенка  только теперь и начинается. Вот счастья привалило! Главное не упустить его!

-Добрый вечер! – сказал  Костюм.  Платье небрежно колыхнулось на плечиках, чуть скользнуло, подалось вперед и задело краем подола шершавую ткань костюма. Костюм покраснел, платье поморщилось, фу, какая грубая ткань.

- Бырышня, вы так прекрасны, что я не знаю с чего начать. Как ваше имя прекрасное дитя?
Какое старомодное обращение,- подумалось ей,  к платью так никогда не обращались. Она подвинулась к костюму. Я Chanel.
Какое красивое имя. Разрешите представиться, Davies & Son.

Они немного поболтали. Она рассказала ему про вечеринки, на которых бывала, он ей про свои военные подвиги. Откровенно, ей было неинтересно слушать про танковые сражения,  форсирование рек и постоянные бои. Ей хотелось чего-то более лёгкого, after-party,  допустим. Но костюм ничего не знал про after-party. Он был слишком старомоден. Платье откровенно заскучало.  Костюм казалось, ничего не замечал, он рассказывал и рассказывал, про войну и строительство после войны, как работали по 24 часа в сутки, как в нём бывало и спали. Он даже прихвастнул, что качество ткани такое, что она даже не мялась, и он утром выглядел таким же свежим и выглаженным, как вечером прошлого дня. Качество ткани, было единственным, что заинтересовало платье.

Наконец, он замолчал, старое платье, стыдливо и виновато дотрагивалось до него воланом полурукава.

-Он раздраженно поморщился: «Чего тебе?».

- Хочу задать тебе вопрос.

Ему захотелось быть более  современным, тем более в глазах нового платья: «Давай, валяй».

- Если бы я была такой, как она, изящной, не тронутой временем и заплатками, в яркой не выцветшей краске, как тогда, когда мы встретились,   ты бы любил меня больше и не отворачивался от меня?

- Да, наверное.

- Почему?-прошептало платье

- Потому что она красива и  изящна, у нее такая красивая этикетка, и строгий, надежный цвет, и вообще оно создано во Франции, наконец.  Ты же знаешь, что Франция столица моды. Там нет ничего не красивого. Ты же пошита здесь, на фабрике имени ЦК профсоюза швейников, какая тогда была мода. Мне кажется, что мы не пара, нас насильно связали,  я все таки имею английское происхождение.  Меня утомил этот разговор. Я все решил. Мы будем висеть рядом,  и я буду зарываться рукавом в ее складки.

-А я, ты подумал обо мне, что станет со мной?

- Ты будешь висеть одна, в конце концов во всем есть свои плюсы, у тебя прибавится места. Я наконец перестану задевать тебя своим шершавым твидом.

- Но мне всегда нравилось, как ты задевал меня своим твидом, шершавым,- выдохнуло платье.

- Не замечал.

- Или не хотел.

Костюм замолчал и снова потянулся к платью от Chanel. Платье усмехнулось всеми складками, но не отстранилось, оно было в игривом настроении, шампанское еще не выветрилось с её поверхности. Почему бы не поиграть, висеть без достойной пары так скучно, а старик по виду явно европеец или, на худой конец, американец. Надо завладеть его сердцем, а затем бросить, это так забавно, собирать разбитые сердца. Тем боле жить коротка и можно одновременно играть со многими, её хватит на всех. Она подалась навстречу костюму.

Старое платье забилось в угол, из которого вскоре послышались приглушенные рыдания. Настолько приглушенные, что их почти никто из окружающих вещей не слышал. Лишь маленький топик, который висел невдалеке, спросил старое платье:

- Почему ты плачешь, ведь жизнь так весела и упоительна, зачем тратить ее на слезы?

- Ты кто?- сквозь всхлипы выдавило платье, удивляясь размерам спросившего.

-Я маечка, но друзья зовут меня топик.

- Удивительно и ты, одежда, -удивилось платье,-  что же ты прикрываешь?

- Я не прикрываю, я подчеркиваю,- гордо произнесла маечка.

-Что подчеркиваешь?

- Сексуальность.

- Что это?

- Ну когда ты идешь, вся такая крутая, открытая, как бы ни на кого не смотришь и все тебя хотят.
 
- А я не знаю, что такое сексуальность, я знаю, что такое женственность,-  наконец то успокоилось платье и перестало всхлипывать,- больше скрывать, чем показывать, намекать, чем пресыщать. И когда ты идешь, и ветер с тобой заигрывает, овевает, иногда немножко поднимая подол кверху, а ты идешь вся такая гордая и независимая, туфельки лодочки цок-цок, и тебя не хотят,  о тебе мечтают.
 
-Это теперь не модно,  теперь нужно быть сексуальной, притягивать, а не таить.
 Вот я и притягиваю. Мы вдвоем это делаем. Видишь, за мной, мой друг- шортики.

Шортики приветливо взмахнули короткой штаниной.

 - Он дополняет меня. Вместе мы секси, мы несем людям радость,- пропела маечка.

- Ага, бабуля,  ты не в теме, точняк- усмехнулись  шортики.

-Так, что же ты плачешь?

- Я уже не плачу. Просто мой костюм меня расстроил.

- Это тот, старый немодный материальчик, который заигрывает с платьем от Chanel?
- Да.

- Не расстраивайся. Его там не ждут. Для нее это все игра. Она его бросит.
 
- Но ему же будет больно. Он такой ранимый. Может ему удастся завоевать ее сердце? Как когда- то мое?

- Нет. Не удастся, у нее нет сердца. Только этикетка. Лучше расскажи, как вы познакомились.

О, мы с ним познакомились очень давно, еще до войны, его привезли из Англии.  А меня купили в ЦУМе. Я была местной уроженкой, а он настоящий английский лорд, ведь его сшили на Savile Row. Но мы сразу полюбили друг друга и никогда не расставались, он был такой смешной, все время вымазан мелом и иногда акварелью. Мы катались на лодочке в парке, на каруселях, сидели за одной партой, у нас было так много общего.

- А потом?

- Потом что- то случилось. Все слушали радиоприёмник и ходили взволнованные. Он сказал мне, что уходит, я заплакала, он утешал меня, говорил, что это ненадолго, через  два месяца он вернется, как только наши  разобьют проклятых фрицев.

- Кто такие эти фрицы?

- Не знаю, наверное, какие-то  другие, черные и зеленые костюмы.

- Какой противный цвет. Фу.- дернулся топик

- А он пришел только через четыре года.

- А ты?

- А что я? Я ждала. Сперва,  висела одна. Потом меня бросили в чемодан, на самое дно и куда повезли. Чемодан кидали, толкали, пихали, он качался.

- А потом?

- Потом я услышала чей то голос: «Всё, приехали, Ташкент, выходи». В Ташкенте я почти все время провисело в полусогнутом состоянии на спинке кровати, лишь пару раз выходила на улицу. Затем меня кинули обратно в чемодан и опять куда-то повезли. Как оказалось, домой.

 -И?

- Потом вернулся он. Каким он был прекрасным, настоящий принц. Принц-победитель, который только что вернулся со страшной войны.  Когда он уходил он пах мелом, а когда вернулся от пах табаком, и…немного войной.

-Как пахнет война?

= Война? Она пахнет порохом, кровью, водкой, холодом, животным страхом, злобой, ненавистью. Не дай Бог тебе ощутить этот запах.  Он не любил рассказывать о ней. Говорил, чего я  только не видел, вздыхал и замолкал, только рукава немножко колыхались и вздрагивали, но это наверное от сквозняка в шкафу.

- Кстати, а что за дырочки у твоего костюма на груди?

- Дырочки? Ты думаешь, их проела моль? О, нет, это место, куда крепились ордена. Он был очень храбрым. У него их много. Теперь он висит без них, чтобы ткань не рвалась и не оттягивалась.  Он скучает по ним. Раз в год, правда, его берут из шкафа, прикручивают ордена и куда- то уносят. К вечеру он возвращается, очень гордый и веселый, он чувствует себя, как свежий номер газеты, в нем так много информации и он жаждет ей поделиться…со мной,- тихо добавило платье.

- А ты?

- Я уже давно никуда не выходило. Вишу здесь, забытое и одинокое, а ведь когда- то нас уносили вместе.   Теперь лишь иногда, в шкаф просовывается худая, морщинистая рука старого мужчины, я чувствую, что он поглаживает меня, а затем всхлипывает и...

- И?

-Отдергивает руку,  шаркает ногами, потом шаги его затихают…и все.

Совсем всё?

- Не совсем, я еще слышу женский голос: «дед, опять, тебе же нельзя нервничать, я его выброшу к чертовой матери».

Топик замолчал, переваривая услышанное.

На соседней вешалке новому платью стало скучно, некоторое время оно из вежливости колыхалось, затем перестало делать и это. Всем своим видом показывая, что костюм ей надоел. Костюм притих.

Наконец, мучения платья закончились, дверь шкафа распахнулась: «куда это, блин, я его вчера дела? А вот оно. Олег, тащи новый свой костюм, я его рядом со своим платьем повешу». Платье забрали и перевесили в противоположный угол, к синему, как глаза Пола Ньюмена костюму от «Kiton». Он небрежно оглядел платье и, растягивая буквы, произнес; «Дееткаа, может вечером в клубец, я угощаю?». Платье немедленно согласилось.

Старый костюм сник и словно постарел намного лет, он виновато заколыхался на плечиках и его рукава потянулись к старому платью, казалось, он вздрагивает и плачет. Старое платье протянула свои полурукава-воланы к нему, прижалась к шершавому твиду и словно успокаивая, заколыхалось вокруг него: «Бедный ты мой, бедный. Ну куда ты полез. Недотёпа». Костюм улыбнулся.  Жизнь потекла по прежнему.

Время потихоньку шло. За костюмом никто не приходил. Вскоре в квартире раздались слезы. Потом возгласы: «Выпьем за Иван Сергеевича. Правильный был мужик. Сыновей каких воспитал, внуков, правнуков. Тонечку свою любил  и больше не женился, как она умерла. Пусть земля ему будет пухом. Царствие небесное».

Шкаф открывался- закрывался. Вещи брали-  возвращали. Только костюм со старым платьем никто не трогал. Однажды, шкаф в очередной раз отворилась, женские руки сняли костюм и платье с вешалок: «Олег, пусть это старье в кладовке лежит, ну куда его в шкафу держать, тем более Танечке уже места не хватает под одежду.  Почти невеста. А это тряпье и пахнет затхлым, завоняет нам там всю «фирму», на вот понюхай, или кажется?».

Раздался звук вдыхаемого воздуха, затем еще один. «Не знаю, по-моему, платье клубничным мылом пахнет, а костюм табаком и…?  да,  порохом».

- Порохом? Ну тебя, скажешь тоже. Тащи в кладовку, сверни там и в угол на полку засунь, чтобы не мешали. Потом на тряпки пустим.

- Бабки с дедом все же вещи, пусть висят, память.
 
- Их уж нет, кому это тряпье теперь нужно-то. Неси, я сказала.

 Послышалось шуршание ткани и торопливые шаги, затем где- то вдалеке открылась дверь, затем закрылась и в квартире повисла тишина.

Костюм с платьем лежали на полке, среди каких- то старых тряпок, баночек с краской и ящиков с инструментами. Но какой это могло иметь значение, ведь они были вместе. Неразлучны, как в старые добрые времена.

 Вдруг дверь в кладовку распахнулась, чьи- то руки подхватили платье и костюм, засунули в пакет и понесли. Затем движения пакета закончились, он был поставлен на землю. Несший пакет,  потоптался возле него, затем развернулся и пошел прочь, шаги вскоре затихли вдалеке.

К вечеру пакет с платьем и костюмом возле мусорки нашли бомжи. Платье бросили, уж дюже невзрачным оно даже им  показалось. Костюм взяли себе.

Костюм  чувствовал, что его переполняет ужас и отчаяние, ему казалось, что он горит- но что сжигало его – разлука или неизвестность, этого он и сам не знал. Рукава его тянулись к платью, которое казалось окаменело от горя, и не могло даже двинуться.  Он не сводил глаз с платья, оно тоже смотрело на него, и они чувствовал, что вот он- конец, однако все еще глядели друг на друга. Один из бомжей бросил костюм на землю, встал на него, взялся за рукава и стал тянуть их на себя. Платье ногой отбросил за мусорный ящик. Вот и все, подумалось костюму. Прощай, любимая. Платье даже не могло ничего сказать, оно тихо умирало в углу, за мусорным баком.
 
- Это, хорошая ткань, однако, не рвется, но ничего, рукава я оторву, гетрами у меня станут, теплее зимой ногам будет Хе. Жилетку Нюрке подарю, пусть носит.

К бакам подошел какой-то мужик, выбрасывать мусор, увидел платье: «эй, мужики, ваше?

- Нет.

 - Тогда заберу, на тряпки, машину вытирать.

- Бери, нам старье не нужно. 

Никто в шкафу и не вспоминал про костюм и старое платье, тем более появилось много новых вещей, всем нужно было перезнакомиться, не до воспоминаний. И только топик на вешалке иногда вздыхал по старому платью, ему так не хватало бесед с ним,  ведь больше никто не занимался его просвещением и  воспитанием.
17 Ганс и Яшка
Тимофей Ребров
Эта история случилась в ноябре 1943 года в Биркенау. Хотя историей ее назвать сложно, маленький случай. Но говорят случай- это кирпичик истории. И получается, что каждый с кем происходит случай,  строит историю. Наверное,  так, правители разрабатывают планы, а маленькие незаметные служаки воплощают их в жизнь. Без них ничего бы не получилось.

Ганс смотрел в окно, за окном падал снег, сперва робко, как первоклассник, томящийся по чему-то неизведанному, затем он постепенно набирал силу и вот уже за окном белым- бело.  Снег, первый снег  в Биркенау,  снег падал большими хлопьями, снежинки кружили в  воздухе и ложились  на глинистую землю Аушвица, темные крыши бараков и таяли, как наши мечты. Гансу было грустно,  снег не спасал, хотелось чего- то иного... снежинки вертелись, крутились в воздухе, как маленькие души заблудшие в ночи и среди них не было ни одной одинаковой, а мы, мы разве так уникальны как они. Снег падал, падал, красивый снег.  Летящий в воздухе снег  превращался на теплой польской земле в слякоть  и оставался лужами на плаце, совсем как наши чувства. Они так красивы в наших мечтах и, превращаются в слезы  и боль, сталкиваясь с реальностью. Снег падал уже практически стеной, вертикально вниз.  Ганс вспомнил Марту и прослезился: «Как она могла так обидеть меня и это ее письмо». Мечты превращаются в слезы, как снег превращается в грязь,- подумалось ему.  Ганса охватила невыносимая печаль, он отошел от окна и прошел вглубь караульной. Захотелось музыки.  Неожиданно он вспомнил Иакова из второго барака, венгерского еврея, которому бывший комендант Хёсс разрешал играть на скрипке. Ганс не считал себя хорошим музыкантом, но в кабачках Мюнхена до войны он иногда исполнял незамысловатые мелодии, Марта любила его слушать. Подумав о Марте, он сжал кулаки: «эта сучка еще пожалеет, что бросила меня». Затем он начал мечтать о своем карьерном росте в СС, разозлился еще больше, схватив ружье и пинком отворив дверь караульной, отправился ко второму бараку.

Возле барака сидел штурманн Фриц, румяный, толстый и добродушно-слюнявый,  Ганс все время забывал его фамилию, в прочем сейчас это было не важно, и заунывно дудел на губной гармошке. Увидев Ганса, он поднялся и весело произнес: «Здравия желаю, господин шарфюрер. Хайль Гитлер» и выкинул руку в приветствии. Ганс поморщился.

- Что там у тебя, в бараке, Фриц. Все в порядке?
-Все хорошо, господин Шарфюрер.  Только вот Иаков Нейманн попросил разрешения поиграть на скрипке. Я разрешил. Ничего ведь страшного, если он поиграет минут десять… пятнадцать.
- А почему он не сдал скрипку?
- Так господин оберштурмбанфюрер Хёсс разрешал ему играть. Он любил его слушать.  А господин штурмбанфюрер Гартенштейн никаких дополнительных указаний не давал. После ухода господина Хёсса,- сбивчиво добавил Фриц.
 Сволочь, - подумал Ганс, никакой инициативы. Хотя какая у хлебопёков может быть инициатива, чертов пекарь.
- Пошли вовнутрь.
Они вошли внутрь барака, в нос ударил запах затхлости, давно немытых человеческих тел, гнилой еды и смерти. Ганс поморщился и прикрыл нос ладонью. Тем удивительнее казались среди этого нечеловеческого бедлама такие человеческие звуки чардаша, исторгаемые скрипкой в ловких и быстрых еврейских руках. Увидев солдат, заключенные отошли от скрипача и потянулись к нарам, звуки скрипки смолкли. Подойдя поближе, Фриц весело посмотрел на Иакова, и, обернувшись к Гансу, произнес: «Они все зовут его здесь Яша, Яшка».

- Яша, господин шарфюрер хочет поговорить с тобой.
- О чем?
Ганс отстранил Фрица рукой.
- Пойдем, узнаешь,- и потащил Иакова за собой. Вытащив Иакова во двор, он поставил его перед собой. Глядя еврею в глаза, Ганс четко произнес по словам:
- Дай мне твою скрипку.
Яшка сжался, прижал скрипку к себе и замотал головой.
Ганс взъярился: «Вот ведь скотина, я ведь всего лишь попросил у него скрипку. Ведь я верну её. Поиграю и отдам. Зачем она мне.  Какие все таки они эти евреи, жадные».

Не то, чтобы Гансу не нравился этот еврей. Хотя, кому они могут нравиться, евреи? Он просто не понимал, как может жить это несчастное существо с впалой грудью, худым изможденным вытянутым лицом, на котором казалось, жили только глаза, карими буравчиками сверлящие Ганса, как он может жить и противиться ему, Гансу. Не лучшее ты время выбрал парень для сопротивления, не лучшее.

Ганс поднял ружье и ударил еврея прикладом в лицо, Яшкины руки разжались,  и скрипка упала на землю. Упав, Яшка зашарил руками по земле и  инстинктивно потащил скрипку к себе. Ганс со всего размаху припечатал прикладом ружья музыкальные пальцы жида к земле и с остервенение продолжил бить по рукам, правой, левой, правой, левой, затем отбросив ружье, стал избивать его кулаками, в живот, в лицо, в живот,  в лицо. Нейманн закричал: «Господи, Господи, как больно, оставьте меня господин шарфюрер, не бейте, я ничего не сделал».

Сегодня я твой Господь,- усмехнулся Ганс.
Из-за барака выкатился Фриц.
-Чего тебе?
- Господин шарфюрер, может не надо? Давайте я его уведу.
Ганс вспомнил его фамилию: Групер, как у рыбы. Он и похож был на рыбу, кругленький, с водянистыми глазами на выкате. Ганс рукой сделал ему жест, отойди. Групер скользнул за стену барака.

Ганс схватил ком глинистой земли и затолкал его в рот Яшки: «Заткнись, жидовская морда». Яшка захлебнулся глиной, закашлялся и затих. Пнув для порядка его сапогом в лицо, Ганс кинул небрежно Груперу : «Карауль». Групер вытянулся и спросил: «Может занести его в барак, господин шарфюрер, холодно на земле». Ганс ткнул его кулаком в пузо: «Ремень поправь. Яшке все равно подыхать. Пусть валяется».
Подтянув ремень ружья, Ганс направился к коменданту лагеря, штурмбанфюреру СС Гартенштейну.  Пройдя мимо часовых, он подошел к кабинету штурмбанфюрера. Приложив ухо к двери, он обрадовался: «Тихо». Постучав и получив хлесткое: «Кого это там принесло? Войдите». Гартенштейн сидел за столом и под светом настольной лампы чистил свой парабеллум.

- Хайль Гитлер.
-Хайль Гитлер.
- Господин штурмбанфюрер, разрешите обратиться.
Гартенштейн кивнул, не переставая чистить пистолет.
- Мне нужно Ваше разрешение на отправку к «газовикам»  одного жида.
- Кого это,  шарфюрер,  ты решил отправить к его еврейским праотцам?
- Иоганна Нейманна.
- Скрипача? С чего бы? Он еще здесь и двух месяцев не находится. Да и на скрипке играет весьма недурственно. Рудольф все время его слушал.
- Он еврей.

Гартенштейн вспомнил, как Эйхманн говорил Хёссу: «Мы должны как можно быстрее, безжалостно, с холодным равнодушием произвести уничтожение евреев. Проявление какой-либо мягкости сейчас позднее вылилось бы в суровую месть по отношению к нам». Перед такой беспощадной последовательностью надо было бы схоронить все свои человеческие «тормоза» как можно глубже. Штурмбанфюрер махнул рукой: «Хорошо, Ганс, тащи его во вторую газовую камеру. Я сейчас позвоню господину Клеру».
Ганс вернулся к бараку.

Яшка лежал на скамейке, укрытый шинелью Фрица, скрипка лежала поверх шинели.
- Ему холодно было. Ничего, что я положил его на скамью? Ведь ничего страшного,- господин шарфюрер, заискивающе спрашивал Фриц.
- Ничего, бери его за ноги.
-Куда мы его, в медицинский блок?
-В вторую газовую камеру, бери давай.
- А скрипку?
- Оставь здесь, потом заберу.

Йозеф Клер ждал их у дверей, курил. Скользнув взглядом по стонущему Яшке, он сказал:
- Вам повезло. Я только что сформировал партию. Добавим его к ней.  Сами раздевайте его. Вещи потом, - обратился Клер к Фрицу, отнесешь в «канаду», туда, он махнул рукой в западную сторону, ну сам знаешь.
- Знаю,- пробурчал Фриц.
Затем обернувшись к Гансу,- Клер сказал, - в свое время  лагерные врачи дали мне понять, что я должен собственными глазами видеть процесс уничтожения газом, и мне приходилось смотреть через окошко газовой камеры, как умирают люди. Не хочешь посмотреть,- хитро спросил он Ганса?
- За всеми жидами не уследишь.
Клер засмеялся:  «Ну ладно,  иди».
Ганс с Фрицем потащились к бараку. Фриц был мрачен. Ганс толкнул его в бок: «Ты что такой печальный? Жалеешь жида?».
Фриц поежился:   «Как-то не хорошо с Иаковом вышло. Не погорячился ли ты? Хотя мог ли ты поступить иначе? Солдаты СС не рассуждают».
Ганс засмеялся,- приходи вечером к нам, я сам сыграю тебе на скрипке, будет пиво и сардельки и еще, будет весело. 

Вечером парни собрались у Ганса. Фриц тоже пришел. Ганс играл на скрипке песню Хорста Весселя и радовался,  хотя мелодия никак не ложилась под скрипку, да это было и не важно. Главное, что печаль отходила, жизнь не казалась ему такой грустной, да и Марта не выглядела полной сучкой. Нужно будет написать ей завтра письмо,- подумалось ему. Он играл, закрыв глаза, а в это время Иаков «вылетал в трубу» в третьем крематории.

Скрипку Ганс на следующий день выбросил за ограду лагеря.  Играл он плохо, да и ценности скрипка не имела, творение неизвестного еврейского мастера, не Страдивари ведь. Тем более, что Марта прислала  примирительное письмо.  Оснований для печали больше не было, а звуки скрипки всегда нагоняли на него тоску.
18 Новогодняя ночь
Рауза Хузахметова
     Огоньки вспыхнули и побежали по веткам, и елка, радостно вздохнув,  задрожала сотнями крошечных огней.  Они  отражались  и в серебряных нитях «дождя», и в разноцветных стеклянных бусах, и даже в капельках выступающей смолы, аромат которой соединился  с запахом хвои и мандаринов в неповторимое дыхание новогоднего праздника.
     Огоньки отражались и в глазах, и в уголках губ, замерших в радостном ожидании, и в темном, разрисованном морозом окне. Казалось, что там, в темноте, где сверкающие сугробы  встречаются с ночным  небом – все в крошечных нарядных огнях.
     Тихо. Все замерло в торжественном ожидании. И только снег, как белый занавес, медленно падал, безмолвно объявляя о скором появлении чудесного таинства, которого все так ждут. Оно уже совсем близко… Осталось несколько мгновений…
19 Детство после войны. Поколение мастеровых
Владимир Погожильский
На фото главный корпус Пермского авиационного техникума.

Когда-то прочел про феномена, который все в жизни помнил с пеленок. В том возрасте у него было две оценки окружающего: «Плохо» и «Хорошо». «Плохо»  это мокрые пеленки. «Хорошо»  это мама. Я, конечно, такого раннего детства не запомнил.
Первое яркое воспоминание относится к двум годам с небольшим. Мы с мамой и сестренкой летим на новое место службы отца- на Сахалин. Самолет зеленый  изнутри, с какими-то переборками. В окно видно сверху маленькие, совсем игрушечные домики и таких же игрушечных людей. По-видимому, это было сильное впечатление.
Потом помню японцев или корейцев в халатах и с поклажей на голове. Третий кадр- мы едем на поезде «на континент». Мне года три с половиной. Сосед по  вагону угощает яблоком. Я прячу его за спину. Маме шепчу «Невкусная картошка» .Наверное, до того яблок никто не давал.
Отца перевели на Урал- в Пермь. Тогда назывался Молотов.  Купеческий центр- тяжелые каменные двухэтажные дома. И каменные новостройки, которые в конце войны начали строить пленные немцы, в основном, вблизи завода авиационных моторов. Сталинский район. Остальной город сплошь деревянный- двхэтажные бревенчатые дома, досчатые заборы. Внутри огороды.
Город большой- во время войны вырос неимоверно засчет заводов. С одной стороны слышна канонада- на Мотовилихинском заводе испытывают пушки- стреляют на тот берег Камы. Во время войны завод массово выпускал полевую гаубицу, которой была оснащена вся фронтовая артиллерия и Катюшу.
Мотовилихинский завод -первооснова города, создан как оружейный еще при Петре 1. Занимает вдоль берега Камы более 10 километров, по территории завода ходит собственный поезд.
В другом конце города рев - испытывают моторы для самолетов. Станция прямо в городе. Массовое производство авиамоторов АШ-82, которые были почти на всех самолетах.
Моторный завод создан во время войны. Станки ставили на фундаменты под открытым небом и начинали работать. Потом над ними возводили корпуса. Моторов за время войны произведено почти столько, сколько было самолето-вылетов.*
Вечером и ночью небо озаряют всполохи от бессемеровских конвертеров- сталеплавильнывх печей... В городе и окрест еще полно заводов- все работали на оборону: делали патроны, снаряды, части танков, каски и прочее... Снег черный- у каждого завода своя ТЭЦ на местном кизеловском угле, дома отапливают тем же углем. С прогулки возвращаешься как из шахты.
В городе, кроме заводов, много больниц-  тыловые госпиталя. И много инвалидов-  безногих и безруких.Танкисты с обожжеными лицами. Жутковато смотреть. И немаленькое "воинское кладбище". Не всех, кого довозили до тыловых госпиталей, удавалось спасти.
Сорок восьмой год. Сестра пошла в первый класс женской школы. С царя, наверное, повелось- женские и мужские школы. Через годик, правда, отменили.
Сестре наука дается с трудом, мне же страшно интересно. Сижу под круглым обеденным столом, под скатертью, помогаю сестренке решать задачки по арифметике. Она за это учит меня читать.
Мы- бывшие дальневосточники, нам без рыбы никак. Мать с ужасом узнает, что здесь продают  мороженую рыбу. Неужели это едят?! Соседки в глаза говорят матери «фифа выискалась». Приходится отвыкать от сахалинских вкусов. Ничего, треска тоже рыба.Но, на Новый Год, кроме заливной трески, мать непременно делает крабовый салат  с настоящими крабами. Кажется, крабов в банках тогда еще продаали в магазинах. А если удается раздобыть кеты или, хотя бы, горбуши, в доме радость, у отца от волнения начинают дрожать пальцы.
В городе живет много татар, поэтому в магазинах, кроме прочего, продают конину. Вполне съедобно. Популярны татарские беляши. Местные едят много редьки.  Окрошка с редькой. Салат из редьки. Даже, пельмени с редькой. Картошку наывают в шутку «уральское яблоко». Другие тут не растут. Приеэжих «из Европы» много. Одесситы, ленинградцы, москвичи, смоляне... Труппа Мариинки работала в местном оперном.  Конфликты с «местными», в основном, староверами. «Приперлись! Понаехали!».Ломка провинциального уклада идет прямо в очередях в гастрономах.
Широченная река Кама. Полгорода ходит вечерами посидеть на крутом берегу и полюбоваться рекой, закатом. По реке сплавляют плотами уральский вековой лес.
Мальчишки во дворе где-то раздобыли списаные и слегка поломаные пулемет Дегтярева и автоматы ППШ. Играем с ними в войну.
К отцу часто наведываются бывшие сослуживцы-дальневосточники. Тогда у родителей праздник и ликование: людей лучше дальневосточников нет на всем белом свете.
Семь лет и я иду в школу. 31 августа мать провожает до школы- запомнил дорогу? Завтра иду один, засмеяли бы, приди кто из первышей с родителями. Учительница, как бы старушка, в вязаном пуховом платке. Екатерина Ивановна. Много позже узнаем, что ей тогда было 26 лет и дома у нее лежал пластом контуженый муж- фронтовик.
Школа представляет собой бывший огромный танцзал с комнатами-классами по периметру и хорами наверху. Переменка- броуновское движение в этом самом зале. Много позже узнаю, что это бывший дом известного балетмейстера Дягелева.
Половина учеников из класса живет по подвалам и баракам. Дети погибших фронтовиков часто не имеют в чем пойти в школу. Родительские комитеты собирают деньги им на ботинки. 
Учиться нравится. Учебники прочитываю заранее, потом слушаю о том, чего сразу не понял. И сейчас не понимаю распространенную мифологемму-де, ходить в школу чистое наказание, а пропустить занятия- счастье. Хотя вставать и бежать по утрам совсем не сахар. Но, неужели, кому-то в этом возрасте не интересно разобраться в устройстве жизни?
Учитель географии, Михаил Иванович – горячий патриот Урала. Объясняет, что Урал- центр континента, кладезь ископаемых, промышленный и культурный центр. Что Волга впадает в Каму, а столицу из Москвы перенесут вскоре в Пермь. Всем нам   его запал очень нравятся... Поэтому мы знаем географию. Химик тоже мужчина. Любит химию, твердо знает, что за ней будущее. И умеет объяснять, мы все понимаем  и химию. Историк- мужчина. Объясняет, что в конце выступления надо подвести итоги- иначе все впустую. "Таким образом..."  В общем, атмосфера творческая. На уроках труда учат строгать, пилить, точить по дереву, проводить электропроводку, навыкам жестянщика, всех- и девочек и мальчиков учат шить иголкой...
Многое пригодилось в жизни. Жестянки выбивать, проводить эдектропроводку и ставить заплатки умею со школы.
Пермь гордится своей молодежью и старательно готовит нас к жизни. Во время войны много подростков встало к станкам на заводах- заменили ушедших воевать отцов. Были токари, которые стояли на ящиках, чтоб дотянуться до рукояток и маховичков.
Только что окончилась война - война моторов. И все мы знаем, что будущее за инженерами. Поэтому мы, мальчишки, все изобретатели. У каждого с собой отдельная тетрадка, в которой мы рисуем свои  идеи, потом горячо обсуждаем.

 Лето- пионерские лагеря на берегу Камы или жизнь в деревне, где родители на лето снимают «летнюю избу».Учусь собирать грибы, ловить рыбу. Или поездки к бабушке на Тамбовщину. Сперва с родителями, а потом одни, со старшей сестрой. Пересадка в Москве не пугает.Вся тамбовская родня – железнодорожники и, одновременно  садоводы. Начиная с прадеда. А все парни- заядлые голубятники. Народ мастеровой - у каждого в сарайчике верстак и набор столярного инструмента. На двенадцатилетие братья бабушки мне дарят набор столярных инструментов. Рубанок, сделанный прадедом из яблони и сейчас у меня хранится. Показывают, как делать деревянные грабли. Начинаю мастерить.
Домой, на Урал с рюкзачком яблок и помидор. Такие в магазине не купишь- мичуринские сорта.

У отца часто случаются сердечные приступы. В седьмом классе приходит убеждение, что тянуть нечего- надо приобретать специальность.  В техникум берут после седьмого класса. Учиться четыре года. Аккурат, вводят одиннадцатилетку. Так что, ничего не теряю: среднее  образование, да еще специальное. В те же сроки.
Техникум авиационный, готовит специалистов для местных авиационных заводов. Подавая документы заполняю и анкету для Первого отдела. Заводы, где предстоит работать, оборонные.
Нам всем,в основном, по четырнадцать. Но мы уже члены профсоюза "рабочих оборонной и авиационной промышленности".
В техникуме никто тебя не держит: не хочешь учиться- собирай монатки и отваливай. В остальном спрос, тоже, как со взрослых.
 Высшая математика, обработка металлов резанием, техническая механика, технология металлов,сопромат, машиностроительное  черчение, общий курс самолетостроения, авиационные приборы.... Станочные и сборочные практики. Сперва в техникуме, потом на заводе. У каждого из нас в кармане авторучка и отвертка. После нас не остается ни одной не изученной коробочки: нам позарез всем надо знать что там внутри, как работает. В техникуме стоит свой списаный истребитель МИГ-17. Изучаем, любим тайком забраться в кабину пилота и посидеть там.  Своими силами строим спортзал. Нанимают одного каменщика- профессионала. Все  работы иы делаем сами, в том числе и кладку стен под его надзором. Он только выводит углы. С тех пор умею класть кирпичную стенку. И делать строительные леса.
Учат так, что после, три года в институте, без надрыва, получаю повышеную стипендию. Многие предметы на первых курсах сдаю сразу:  экзамен за весь курс  или выполняю зачетную работу.
На целине, в Казахстане, всему студенческому отряду чиню инструменты: точу пилы, точу и насаживаю топоры,молотки,кирки и лопаты.
Вечно буду помнить добром Пермский авиационный техникум. Спасибо ему!

Через сорок лет встал к токарному станку- ничего не забыли ни голова, ни руки. А электроприборы чиню все последующую жизнь. Подковали.
Короче, на этом детство и кончилось, началась взрослая жизнь. В семнадцать мы специалисты.

* - летчики во время воздушного боя не щадили моторы: чтоб существенно превысить скорость немецких самолетов, переводили моторы в режим "форсаж" (на максималный газ, что разрешалось делать только в момент отрыва от земли при взлете) , что приводило к ускоренному их износу, буквально, за один вылет. 
20 Лесное золото
Владимир Погожильский
Симона была уже большая девочка -  ей не так давно исполнилось одиннадцать лет. Она любила бывать у совсем еще молодых бабушки  с дедушкой. Те вовсе не баловали внучку. Просто, Симонке было с ними  интересно. Бабуля и дедуля много чего знали, умели и могли. И делились этим легко, без назиданий и нравоучений   Они сами радовались тому, что вместе с Симонкой их компания становилась моложе, веселее, любопытнее. Симона уже много чему научилась у бабули – шить иголкой, вязать, рисовать, печь блинчики на сковородке. Побывала с ними в разных интересных местах. Теперь дедушка и бабушка собирались за грибами и звали внучку с собой.
Симона никогда еще не была в настоящем лесу и, тем более, не умела собирать грибы. Однако, стояла теплая, солнечная летняя погода. А базары были полны лисичек, продавали их и около входов в супермаркеты. Так что, самое время.

Субботним утром Симона приехала к бабушке с дедушкой на автобусе. Те так и ахнули –внучка оделась как для выхода «в свет». Новую белую курточку дополняли новенькие джинсы и белоснежные кроссовки. В руке красивая корзиночка из цветных прутиков. Бабушка поахала, но что делать с модницей? Решили, что сильно не испачкается, а в лесу побывает. И то хорошо.
В поезде внучка сказала, что собирать грибы не умеет, и, наверное, только без толку будет путаться  под ногами.
- Уметь хорошо,- возразил дедушка,- но в этом деле азарт легко заменит любое умение. Со страстью надо за дело браться, тогда никто не угонится.
- Это как? -удивилась Симона.
Дедушка объяснил:
- Лисички очень красивые. И искать их одно удовольствие. Потому, что торчат они из зеленого мха как маленький кусочек золота. И мы это золото едем искать. Лес так просто свои золотые грибочки отдавать не хочет, пытается грибника запутать. То желтенький березовый листочек подложит, то несъедобную поганку такого же цвета. То почти совсем грибочек во мху спрячет. Но от этого только интереснее. А как найдешь одну лисичку, так и смотри вокруг - они всегда семейками стоят. Золотой россыпью. В общем, мы золотоискатели и кто больше найдет, тот самый глазастый и удачливый. Тому почет и уважение. Да еще жареные грибы на ужин.

Когда вышли из поезда и подошли к лесу, дедушка сказал:
- Настраивайся!
- Как?
- Скажи себе «Золото! Иду искать золото!»
Симона подумала и громко сказала:
- Золото! Золото! Пиастры!
С тем и ступили на лесную тропинку.

Дошли до того места, где начинался сплошной изумрудный ковер из мха. Дедуля быстро заприметил лисичку, но сам брать не стал.
- Посмотри, Симона, может там слева грибок, что-то я плохо вижу.
Симона глянула, сделала шаг, присела и увидела замечательно красивую лисичку. Золотую-презолотую. Очень симпатичную, похожую на музыкальную трубу с раструбом, только очень маленькую. Удивлению и восторгу не было предела.
-Бабуля, - закричала Симона, - я нашла! Какой хорошенький! Сама нашла!
Дедушка дал ей перочинный ножичек и показал, как обрезать корешок. Симона, помня наставления стала внимательно оглядывать ближний мох и нашла еще два грибочка поменьше, но такие же симпатичные.
Глаза загорелись азартом и Симона стала ходить туда-сюда, однако больше ничего не попалось.
Дед сказал, что грибника ноги кормят, надо идти вперед. Вон там, показал он рукой на островок мягкой зеленой подстилки изо мха, тоже могут быть грибочки.
Пока бабушка с дедушкой дошли до указанного места, все лисички были уже собраны. Но дед осмотрел место снова и нашел еще столько же.
Симона, как молодая орлица быстро замечала желтенькую точку впереди и неслась к ней. Вскоре ее декоративная корзиночка была полна, пришлось выдать ей полиэтиленовый мешочек с ручками.
Так продолжалось до обеда. Когда дедушка с бабушкой запросили пощады и уговорили внучку пойти к электричке. Та неохотно согласилась. Курточка странным образом оставалась белой, зато новенькие кроссовочки было не узнать - все в зеленых разводах.
Усталую, но довольную неожиданной удачей  Симонку довезли с добычей до дому на такси.
Через некоторое время позвонила дочка и сказала:
- Зачем вы ей все свои грибы отдали? И вам не осталось и мне работа с ними возиться!
- Уж повозись, - сказала бабушка. – Ничего мы ей не отдавали, наши грибы у нас. Просто она собрала в два раза больше, чем мы оба. Поздравляем, у тебя выросла добытчица! С ней не пропадешь!
21 Всех важнее и главнее - корректор!
Владимир Яремчук Чук
  В те ещё недалёкие времена корректор был самым необходимым человеком. Компьютеров с программами-редакторами не было, только печатные машинки.

 Корректор работал корректором, потому что ничего другого делать не умел. Так уж получилось. Искать ошибки он научился ещё в детстве. Дело в том, что его мама была учителем русского языка и по вечерам заставляла своего сыночка помогать выискивать погрешности в кипе сочинений, написанных неграмотными бездарями.

 О его личной жизни много говорить не буду. Одно только скажу – он в 24 года бракосочетался, но семейный союз вскоре распался. Супружница через 4 месяца бросила его, посчитав Корректора плоским и неинтересным человеком, которого интересовали только поиски ошибок в тексте. Даже по ночам, когда были более важные дела!

 Ну, что ещё. Был он худощав, невзрачного вида и носил очки с большими диоптриями. Почему с большими? Да потому что, когда он маменьке помогал при тусклом свете проверять сочинения, основательно испортил себе зрение.

 Вот такие маменьки у нас бывают. Ну да, бог с ней, с этой маменькой.

 Писатель стал писателем, потому что ничего другого делать не умел. Так уж вышло. Когда он был мальчиком, Интернета не было. И когда он стал писателем, тоже Интернета не было. Были только печатные машинки.  Стал он писателем потому, что в детстве прочёл много школьных сочинений, которые мама приносила домой. Дело в том, что его мама была учителем литературы.
 
 О его личной жизни много говорить не буду. Одно только скажу, он ещё не встретил свою половинку, и поэтому у него получались великолепные рассказы, насыщенные ожиданием какой-то волшебной встречи. Добродушный толстяк. Так же как и критик, в очках, и роскошная борода, неимеющая никакого отношения к сюжету данного рассказа.

 Однажды, после очередной бессонной недели Писатель напечатал на машинке очередной великолепный рассказ. Но поскольку Писатель был безграмотным, с чем сам уже давно смирился, он принёс свою рукопись Корректору с просьбой, чтобы к следующему утру правка была готова.

 Ага, как будто у Корректора личной жизни нет! Может, он вчера познакомился на автобусной остановке с симпатичной, милой и умной девушкой и купил сегодня на вечер два билета на балет. А тут, видите ли, Писателю к утру правку подай!

 Корректор угрюмо начинает заниматься правкой, то есть чиркает на бумаге, принесённой Писателем, и показывает, как надо писать пограмотнее. При этом не обращает внимания на трель телефонного звонка. А с другого конца провода звонит та девушка, его девушка, между прочим, Надеждой зовут. Хочет узнать, пойдут они на балет или нет.

 Утром Писатель, получив затребованную правку, перепечатывает свой рассказ и вечером прибегает к Корректору с вопросом: «Я всё правильно исправил?»

 Корректор прочитывает и с ужасом видит, что подмеченные им ошибки исправлены, но при перепечатывании Писатель допустил ошибки в других местах своего произведения, причём их стало гораздо больше.

 Корректор плюёт на свою личную жизнь (он, между прочим, собирался с Наденькой сегодня вечером встретиться у фонтана) и весь вечер и ночь сам всё перепечатывает на машинке, соблюдая грамматические правила.

 Утром отдаёт бумажные листы Писателю, Писатель бежит к Редактору.

 Редактор работал редактором, потому что вообще ничего другого делать не умел. Дело в том, что его мама работала директором мясного магазина. Вот и нашла, используя связи, для своего сыночка тёплое местечко в редакции. Не понятно как, но Редактор наловчился находить у писателей несуразную постановку слов в предложениях и неправильную последовательность предложений в произведении. Вот к нему и прибежал Писатель.

 Редактору пришлось достаточно попотеть, редактируя. Сделал-таки! Начиркал карандашиком свои поправки. Но поскольку Редактор давно уже свыкся с тем, что он безграмотный, то приносит отредактированное произведение к Корректору и требует срочно проверить до утра: нет ли в его поправках грамматических ошибок.

 Да, кстати, насчёт Редактора. Он женат. Не приведи господь быть женатым на той, с которой он делит ложе. Та постоянно по вечерам его пилит: «Почему ты не станешь писателем, балбес несчастный?».

 Вот такие жёны у нас бывают. Ну да, бог с ними, с этими жёнами.

 Корректор, получив рукопись с правками, весь вечер и половину ночи всё перепечатывает, отбросив в очередной раз в сторону свою личную жизнь. Он, между прочим, купил два билета в кино на последний сеанс, чтобы с Наденькой побыть в тёмном зале.

 Редактор утром берёт у Корректора полностью перепечатанную рукопись и относит в типографию. Заодно просит Рецензента написать рецензию, в которой было бы обстоятельно пояснено читателям, что же такое Писатель хотел выразить в своем творении. Естественно, написанная рецензия не проходит мимо Корректора.

Теперь всё готово, и на книжных прилавках появляется пахнущая типографской краской книга. 

 За дело, засучив рукава, берётся Критик. Какой у него будет критический обзор, одному богу известно. Всё зависит от настроения. Если от Критика ушла очередная любовница, то обзор будет разгромным. Если ему удалось отвязаться от уже постылой любовницы и найти другую, то обзор будет хвалебным. В общем, неважно, каким он будет, главное, что этот критический обзор попадёт на стол Корректора.

Поэтому Корректор был в то время самым необходимым человеком. 
 

Послесловие:
Читатель: Всех важнее и главнее - читатель!
22 Поединок
Заза Датишвили
      На первый взгляд, рана казалась пустяковой. Маленькая, аккуратная дырочка рядом с левым соском почти не кровила. Только смертельная бледность  и упавшее, в пропасть беспамятства, кровяное давление  подсказывали, что все гораздо серьезнее.
Еще повезло, что несмотря на поздний час, бригада была на месте: только что закончили сложную операцию. В конце коридора, в святая святых хирургов, куда заходить простому смертному, - как в церкви за амвон, - было строго запрещено, стояла привычная, но неторопливая, послеоперационная суета. Все еще пищал монитор. Медсестры  звенели биксами и убирали блестящий инструмент, разложенный на стерильном «прилавке».  Санитарки прикатили каталку. Ассистент накладывал последний шов.
 - Дыши-дыши, дорогой, - приговаривал без эмоции анестезиолог и ерзал на стуле, стараясь вернуть чувствительность онемевшей заднице. Убедившись, что больной задышал,  он отключил аппаратуру и стал удалять наркозную трубку. Вытаскивая бесконечно длинный  бинт  из горла пациента, он смахивал  на ловкого факира, уставшего удивлять народ...
Было предвкушение долгожданного отдыха.
Главный хирург райбольницы  бросил в корзину перчатки и жеваный, зеленый халат.
 - Спасибо, ребятки, - кивнул всем. - Сергей, как кончишь, зайди ко мне. Напишем  протокол сегодня же, мало ли что...
 - Хорошо, Борис Алексеевич, - не поднимая головы, пробубнил через маску ассистент.
 Выходя из операционной в «предбанник», главный хирург мельком глянул в зеркало на свое отражение. Вид у него был уставший и потрепанный. Глаза ввалились и почернели, но главное - в них зажила вечная тревога. Работать приходилось много, а годы  уже  были  не молодые...  Раньше, бывало, сутками мог стоять у операционного стола, дежурил без устали, но в последнее время начал сдавать... «Год за три, как в Арктике» - шутил он, борясь  с вечным  напряжением стопкой-другой коньяка, как это делали многие из его коллег...
  ...После операции его всегда поджидали у ординаторской. Разный был этот народ, но обычно - притихший и робкий, благоговейно взглядывающий, понимающий, что этот сутулый, чуть обрюзгший человек с мешками под глазами, сейчас - Бог! Он - вершитель судьбы того, кого они любят и за кого болеют! Он был незаменим на ближайшие четыреста  километров, и  эта незаменимость  изнашивала  его...
 Главный хирург вел бесконечную войну со смертью, даже вступал с ней в молчаливый  спор. Может, это была и не смерть вовсе, а изнанка его самого, Нечто,  использующее его слабости, сомнения, страх - совершить ошибку, его болячки, наконец...
Но он всегда был начеку.
«А вот возьму, и устрою тебе несостоятельность швов! - ехидничала Смерть. - Разойдутся кишки-то твои...»
 «А я шов Альберта наложу, - отвечал он, и пробовал кеткутовую нить на разрыв. - Как кончу, - проверю - не протекает ли. Ты меня на ошибку не лови, не на того напала...»
 «Ты нарушаешь незыблемость законов бытия! - ныла Смерть возле уха. - У нас все расписано! Мы заранее знаем  -  кому что уготовано, а ты вносишь сумятицу! Этому старику умереть надо в этом месяце! И никаких гвоздей! Сердце у него никудышное!»
 - Володя, смотри за сердцем! - парируя, обращался  хирург к анеестезиологу. - Дотяни уж, прошу, полчаса осталось...
 - Пока держимся, Борис Алексеевич... - отвечал тот. - Штатно идем, гликозид капаем, давление в норме...
С таким соперником победы давались тяжело. Смерть все-таки умудрялась иногда выигрывать.
 «А ты как думал! - замечала та самодовольно. - Зря, что ли, на этом свете разлитой перитонит или, там, сепсис  существуют?!»
Тогда предательски обострялась мерцательная аритмия, и слова, сказанные родным умершего, были скупыми и горькими... Главный  хирург всегда винил себя, не сопротивляясь боли. Замыкаясь, он ходил хмурый и немногословный, и с особой тшательностью готовился к следующему поединку со Смертью.
В минуты побед  главный хирург расцветал. Из его кабинета раздавался громкий смех. Он любил делиться радостью со всеми, становясь шумным и веселым гулякой.
 - За  всех, кого мы любим! - предлагал любимый тост за скорым застольем в ординаторской.
 - И за тех, кто нас любит, Борис Алексеевич! - жеманно добавляла  Клава, сестра-анестезистка, и тянулась стопкой.
Тогда куда-то пропадала не только Смерть, но и мерцательная аритмия.
Ради торжества этих маленьких и больших побед он и жил...
  ...На этот раз тоже ждали у ординаторской. Оказалось, - сын и сноха больного. Сказав им  ободряющие слова, он зашел в свой кабинет, устало опустил  грузное тело в потрепанное, жесткое кресло и косо взглянул на холодильник. Стопка коньяка  и  сигарета были обязательными после операции...
  Он включил сотовый, и только  потянулся к пепельнице, как раздался звонок.
 Главный хирург боялся этих звонков. За ними часто скрывалась чья-та тревога  или беда, требующая его непременного участия.
 Предчувствие не обмануло.
 - Боря! - завизжал женский голос. - Боря! - повторил в рыданиях. - Горе-то какое, господи-и!
 - Кто это! - он привстал и почувствовал, как по затылку прошел холод. - Говори спокойнее!
 - Да я это, Ольга! - с надрывом ответила та, не переставая рыдать. - Убили Сашку-то нашего!..
Теперь холод сковал все тело.
 - Как... - еле промямлил, и осел в кресло, безвольно уронив руки. - Как...
 В трубке еще что-то верещали, но он уже не слышал.
 Заныло сердце.
 Зашел ассистент. Сразу понял: что-то не так.
 - Шеф, что с вами, - спросил озобоченно. - Опять сердце прихватило?
 - Сашку моего убили, Сережа... -  не поворачиваясь прошептал  онемевшими губами  главный хирург.
 - Как! - переменился в лице ассистент.
Услышав какие-то звуки, доносящиеся из неотключенного телефона, он бережно взял  сотовый  из его рук.
Там уже кричал чей-то мужской голос.
 - Алло... - решил разобраться ассистент. - Алло... Это не Боря, это Сергей... Ага! - взволнованно закивал,  покрываясь  румянцем. - Сейчас же скажу!  Борис Алексеевич! - отнял  от уха сотовый. -  Шеф! Везут его! Еще живой, оказывается! Прямо  в операционную  внесите! - крикнул в телефон. - Мы ждем!
Бросив сотовый на стол, он выбежал в коридор, напугав, проходившую мимо, постовую сестру.
- Надя! - схватил ее за руку. - Беги в послеоперационную. Скажи Володе, пусть готовится, будет срочная операция! Потом зайди в  блок,  девчонкам  тоже передай, они еще там! Потом  вернись и жди:  как привезут раненого, сразу в блок  кати! Бегом, давай!
  Из кабинета вышел главный хирург. Оба стремительно направились в конец коридора. Из послеоперационной выбежал анестезиолог.
 - Что случилось?
 - Сашку ранили, - на ходу бросил ассистент, и кивком указал. - Его брата...
 - Е мое! Что хоть сказали-то, куда ранение?
 - Сказали - в сердце, - запыхаясь, ответил ассистент.
 - Господи, пронеси!
  Главный хирург шел  в  операционную, стараясь унять предательскую  слабость в коленях. Сердце колотилось от перевозбужденния. Миновав предбанник, он не стал мыть руки, а прямо сунул в тазик с диоцидом. Подержав с минуту, вошел в операционную.
 - Оля!  Вату со спиртом, и  одевай нас! - крикнул срывающимся голосом, и застыл, подняв руки, чтобы нырнуть в халат. - Клава, готовь первую группу, резус плюс!  Минимум литра полтора понадобится...
  Ему нужно было войти в привычную форму. Отгоняя все ненужные эмоции, главный хирург переключился на операцию, мысленно представив ее ход. Ему и раньше доводилось оперировать знакомых и друзей, и знал, как это мешает в работе.  Тогда он отвлекался, видя отграниченный, простыней, нейтральный остров операционного поля, принадлежащий просто больному, а не конкретному человеку. Так  работалось проще. Пациент, как пациент...
Но оперировать младшего брата! Сашку!..
 - Борис Алексеевич, все! Мы готовы! - отрапортовал Володя, и как раз в это время влетела каталка с умирающим братом.
С умирающим... Сашкой...
Эта  страшная истина периодически билась о разум, как штормовая волна о волнолом,  и в эти секунды он становился беспомощным...
И беззащитным...
...Санитарки быстро раздели раненого.
Смазали Йодом всю грудь. Анестезиолог впился в подключичную вену. Клава начала ставить системы... 
  На первый взгляд рана казалась пустяковой. Маленькая, аккуратная дырочка рядом с левым соском почти не кровила. Только смертельная бледность и упавшее, в пропасть беспамятства, кровяное давление  подсказывали, что все гораздо серьезнее.
 - Начнем! - приказал главный хирург. - С Богом!
 Он старался не смотреть на бледное лицо брата.
 «Ну вот... - включилась Смерть в привычный диалог. - Даже и не знаю - что сказать... Этот канат тебе не перетянуть!»
  ...Сложнее всего было сделать первый надрез. Всегда было сложно. Он нарушал идеальную целостность и гармонию, созданную кем-то на небесах, обещая взамен топорно срубленный, грубый  шрам...
 - Давление почти ноль, шеф. Низкий вольтаж, тахиаритмия... - докладывал анестезиолог. - Не потерять бы... Клава, первые триста грамм введи струйно. Добавь  преднизолон...
«Может быть тампонада сердца, - подумал хирург. - Хоть бы не остановилось!»
«А мы и это можем устроить... - вкрадчиво заметила Смерть.»
 - Готовьте дефибриллятор на всякий. Поехали.
Сделали длинный разрез по межреберью. Быстро прошли к грудной полости, отложили в сторону лес зажимов и расширили операционную рану.
 - Суши, Сергей... Прижги вот тут...
Главный  хирург  закрепил зажимом салфетку и внимательно осмотрел зияющую, кровавую яму с щевелящимся дном. Было задето левое легкое с плеврой. Дальше рана шла через сердечную сумку, откуда сочилась кровь.
 - Сушите отсосом! - приказал он.  - В перикарде много крови.
Вскрыв и отодвинув перикард, он увидел саму рану. Она шла через левый желудочек сердца, отдавая пульсирующим фонтаном.
 - Ну все, начинаем зашивать миокард, - приказал коротко. - Давай кеткут, Оля. Проверь на прочность... У нас пара минут...
 « А... мои уроки! - сьехидничала Смерть. - А помнишь ли, как два года назад  я выиграл у тебя, когда забирал к себе того парня, с разрывом  печени? Плохо зашивалось, да?»
 - В два ряда, - прошептал главный хирург. - Сначала глубоко, параллельными, чтобы края стянулись, потом сверху... Суши! - крикнул  на сестру. - Сколько раз говорить!
  Приноровившись, он опустил  кривую иглу вглубь  раны  и  прошил мышцу, тут же протянув кисть за следующей. Сергей перехватил нить и стал  осторожно, но уверенно завязывать, придерживая узел  кончиками  тонких пальцев.  Быстро у него получалось. За этой быстротой стояли часы тренировок...
Прошили и верхний ряд.
 Кровотечение сразу прекратилось. Вроде, все держалось хорошо.
 - Как давление?
 - Низкое, но выше критического, Борис Алексеевич...
 - Хорошо. Перешли на плевру. Оля, подготовь  капрон. Сколько времени работаем?
 - Второй час, Борис Алексеевич... Клаша, добавь релаксанту, а то он у нас со стола сбежит!
 « Ну, теперь держись, дорогой, - подала  голос Смерть»
 «Что значит... Только не это!»
  Главный хирург увидел, как затрепетало сердце, и, дернувшись неуклюже, как забарахливший мотор,  остановилось.
 - Дефибриллятор! - услышал он свой  хриплый голос. - Оля, адреналин! Сергей!  электроды!
 Он быстро ввел адреналин в сердце. Потом обхватил ладонями бездыханный, упругий комок, и начал сжимать, тшетно пытаясь не отпускать жизнь...
Ассистент уже держал электроды.
После второго разряда сердце заработало. Сначала робко и судорожно, потом - все увереннее.
 - Есть пульс! - обрадованно крикнул анестезиолог. - Господи! Что за ночь! Как кончим, - напьюсь до усрачки!
Санитарка вытерла пот со лба главного хирурга.
 «Конечно, теперь техника такая пошла...» - заныла Смерть.
 «А ты говорила! - Не отдам его, и все тут!»
 ...Главный хирург был старше Сашки на пятнадцать лет. Те два года, до окончания средней школы, были для  него чудесным воспоминанием. Сашка был не только братом, но и сыном:  улыбчивым, крепким малышом, появившимся неожиданным праздником в скучной, провинциальной жизни.
 - Уси-пуси-уси-пуси! - водил он губами по пузу, фыркая по-лошадиному, и Сашка заливался  смехом. - Уси-пуси-уси! - целовал он малышу упругую попочку... Потом Сашка начинал ползать по нему, обдавая слюной, такой сладкой и родной...
 - Дайте друг другу вздохнуть! - с улыбкой говорила мать. - Не нацеловались уже...
Потом он поехал учиться в институт, а после института, до возвращения в родной город, работал в другой области...
 За эти пятнадцать лет разлуки Сашка превратился  в подростка, а потом  в зрелого мужчину. Теперь странно было представить, что этот женатый, взрослый мужчина и есть тот самый маленький херувим - Сашка, которого он купал в корыте, учил ходить, ложился спать вместе, а позже, после возвращения домой, тайком давал карманные деньги, отваживал от сигарет и разбирался с его дружками - при надобности...
 - Давление низкое, но стабильное, - сообщил анестезиолог. - Вроде,  выкарабкались, а, Алексеич!
Санитарка, стоявшая в дальнем углу,  ахнула  и метнулась из операционной - сообщать всем хорошую новость.
Только сейчас, перегнувшись  за  занавесочку, главный хирург посмотрел  на  брата.
Его Сашка был жив.
 - Уси-пуси, мой Сашенька... - прошептал. - Губки-то порозовели...
Кружилась голова.
 - Что-то мотает меня... - признался, качнувшись.
 - Идите шеф, отдохните уж, - сказал Сергей. - На вас лица нет. Я докончу, тут осталось всего ничего...
 - Хорошо... - упавшим голосом ответил. - Только смотри, Сергей, за нижний край ребра не зацепись... Володя, начни  гепарин.  Будьте внимательны, ребята. Чуть что, зовите...
 - Конечно... - ответили вместе.
  Главный  хирург вышел в коридор, пошатываясь. Даже размываться не стал. Только перчатки со следами крови младшего брата сбросил, как надоевшую, мертвую кожу...
  У ординаторской стояла небольшая куча соболезнующих. Никто ничего не сказал. Только еле заметный  шелест одобрения прошелся по коридору. Кивнув, он молча миновал людей и зашел к себе, плотно притворив дверь. Какое-то время главный хирург стоял в нерешительности. Потом открыл холодильник, задумчиво поглядел внутрь, и снова закрыл.
Тяжело сев  в  кресло, он закурил, устало склонив голову набок.
 «Что ж... Ты победил меня, -  сказала Смерть. - Ты победил в главном сражении своей жизни...  победив и страх за родного человека.
 «Да... - согласился он. - Но даром такие победы не достаются...»
 «Верно говоришь... -  Смерть выждала секунду. - Кстати,  я  не  говорила тебе, что есть маленький тромб в твоем правом предсердии? Он оторвется через минуту, напрочь заткнув легочную артерию..."
Главный хирург приподнялся, было, но неодолимая боль пронзила грудную клетку.
 - Я... – прохрипел он, и снова осел. Потом тяжело выдохнул и застыл, уронив голову...
«Достойная замена брату», - сказала Смерть, и притворно вздохнув, добавила молодцевато:
« Свято место пусто не бывает. Правда, ведь, Боренька?..»
 Кто-то робко просунул голову в кабинет:
 - Извините доктор... Я из шестой. А лимончик моему можно давать?..
23 Мысли перед сном
Лара Вагнер
ЛИКА

Все-таки классно спать одной! Никто рядом не сопит, не ворочается, не пристает с постылыми супружескими ласками… Давно надо было покончить с этим… Чего ждала, спрашивается? Столько времени потеряла… Ну да ладно, еще не поздно начать все заново. У меня теперь совсем другая походка, другая улыбка. Вот что значит свобода… Скоро-скоро все переменится. А пока так славно побыть в одиночестве… На столике рядом с кроватью чашка с любимым молочным коктейлем, коробка шоколадных конфет и детектив. Сегодня постелила шикарное, нежно-лиловое постельное белье, переставила кресло. Мое уютное гнездышко на пятом этаже... В комнату сквозь занавески заглядывает луна... Сны снова цветные, яркие, словно кино смотришь... До чего ж хорошо!



ВАЛЕРИЙ

Спит моя королева, чему-то улыбается во сне… Удивительно, как я ее раньше не замечал, ведь работаем вместе уже лет пять… Валюша…

Настоящая женщина, не то, что эта ледышка Лика! Какие формы! А уж какая страстная! Стоит дотронуться, и она вся загорается. Истосковалась по мужской ласке, ведь столько лет была одна, ни с кем не встречалась... Только недавно призналась, что все эти годы любила одного меня. С ней  впервые почувствовал себя мужиком...

Готовит великолепно! Когда только успевает? Все с пылу с жару. Даже у тещи, которая целыми днями торчала дома, так не получалось, не говоря уж о Лике… Правильно я все-таки сделал, что развелся.



ВАЛЕНТИНА

Конечно, в постели ему далеко до Лешки или Сергея Сергеевича… зато тех не окольцуешь, а этот наверняка женится… Почему бы ему на мне не жениться? У меня отдельная квартира, работаем вместе, со своей мадам он уже официально развелся.
Точно женится! Хоть он меня и не особенно вдохновляет, но это дело десятое. Главное, чтобы мужчина был все время под боком, хоть какой… Да разве трудно притвориться, что балдеешь от него, что он настоящий мачо? Постонать, покричать, нашептать, что он самый-самый-самый…  так просто, а он уже мнит себя сексуальным гигантом, глупыш…
Где уж ему найти лучше меня… Я пока всем довольна, претензий не предъявляю. В доме всегда вкусно пахнет. Пельмени и пирожки из соседней кулинарии прямо как домашние… Ему нравится.

Свадьбу устроим самую скромную. Лучше сэкономить и слетать на недельку в Турцию. Еще ремонт в спальне можно сделать…



ОЛЬГА ПЕТРОВНА

Почему, ну почему никто меня не ценит?
Ничего для себя, все для них… А ведь непросто было на старости лет продавать свое жилье и приспосабливаться к зятю. Тесно им, видите ли, стало жить в однокомнатной, простора захотелось. Вот и объединились…
Подвернулась трехкомнатная квартира по дешевке, вроде все отлично, а
прожили в ней вместе совсем мало. Не поймешь, что нужно этим молодым. Хотя это поколение еще более-менее, а уж совсем зеленая молодежь… Просто ужас... Вот хотя бы сынишка соседей напротив… Последнее время какой-то ненормальный. Сегодня возвращаюсь с почты, а он сидит на подоконнике, уставился на нашу дверь, что-то шепчет. Меня даже не заметил. Глядеть на него страшно, одни глаза на лице остались. Наверно, наркоман. А ведь был такой хорошенький, вежливый мальчик, всегда здоровался. Куда только родители смотрят! Надо будет их завтра предупредить.
А еще надо сходить в магазин рядом с остановкой. Там такое же масло, что в нашем хваленом супермаркете, на пять рублей дешевле. Лику просить бесполезно, обязательно забудет. Все приходится делать самой…



МАКС

Я люблю ее уже три года. Как только они переехали в наш дом, и первый раз ее увидел… Лика… Тоненькая, маленькая, похожая на фею… Я мог бы ее подхватить на руки, даже когда мне было четырнадцать. А сейчас вообще не спускал бы с рук

Позавчера она мне встретилась во дворе. Возвращалась с работы, несла два пакета из супермаркета. Набрался смелости, подошел, взял у нее пакеты, действительно тяжелые. Как только она их подняла? Она ведь такая хрупкая…
Она мне улыбалась.
Какие у нее волшебные духи, или это она сама пахнет медом и жасмином… моя фея…
В лифте у меня руки были заняты, она нажала на кнопку и случайно задела мое плечо.
Еще ни разу не видел ее так близко, ни разу она ко мне не прикасалась… У меня сразу в глазах потемнело.
А она рассмеялась и спросила: «Что с тобой?»
Почему я не ответил тогда: «Я люблю вас»?

Целый день сидеть и смотреть на ее дверь, ждать, когда выйдет… В школу завтра, наверно, не пойду. Надоели все… Еще эта кривоногая Светка достала, то и дело лезет на глаза. Зачем я только зашел к ней в прошлый вторник…
Как в тумане… представлял, что это Лика, а когда все кончилось, так противно стало, хоть вешайся.  Поскорей бы совсем забыть…



СВЕТА

Опять он меня игнорирует. Сколько еще бегать за ним? С первого класса это продолжается…
Позавчера специально проходила мимо его дома, думала, вдруг случайно встречу.  Встретила. Стоял посреди двора, глаз не мог отвести от своей старухи. Меня, естественно, не заметил. Смотрел сквозь меня, как будто я стеклянная.
Ненавижу эту как уж ее там… Лику. Вышвырнула мужа, теперь
бегает в мини, думает, что всех подряд соблазнит. Интересно, сколько ей лет?
Пару раз замечала, как ее подвозили  в шикарной иномарке. Хоть бы навсегда увезли из нашего района, подальше…

Ведь я ради Макса на все готова! Во вторник кое-как уговорила забежать на минутку, новый принтер подключить… Он любит такие штучки. А в квартире никого кроме нас. Только пиво, музычка и полумрак… А потом он отлепился от меня, словно от склизкой жабы и быстренько смотался.
Позавчера окончательно доконал… ненавижу!
Завтра же расскажу матери, что он меня, как это называется… обесчестил. Нет, лучше подождать немного, и потом уже сказать, что залетела. Может, и правда повезет…
Ну, держись, Максик! Ты мне за все заплатишь!



ВИКТОР

Да, я сам во всем виноват…
Но ведь никто, ни один человек мне тогда не помог, не сказал: парень, возьми себя в руки, надо жить дальше. Всем было плевать, просто наблюдали, как схожу с ума и качусь все дальше и дальше, теряю работу, квартиру, всю жизнь. Хотя жизнь потерял раньше, в то утро, когда ехали с дачи. Скользкая дорога, туман, похмельный водитель в белой легковушке. Но и я мог ехать медленней, почему не сбросил скорость?
Рука опять болит, срослась неудачно. Почему я так легко отделался, только рука, а Иришка и дочка — погибли сразу, даже не успев понять, что случилось. 
Недавно прошла мимо соседка из десятой квартиры, обернулась, кажется, узнала. Хотя меня сейчас трудно узнать. К чему я притащился сюда, будто кто-то меня привел, какой смысл смотреть на эти окна с незнакомыми занавесками?
Рука болит… Посижу еще немного на лавочке и потопаю через весь город в свой подвал, опять напьюсь, чтобы заглушить эту боль. Только она потом опять вернется.
Там на пятом этаже, свет горит только в нашей бывшей спальне.
Поздно уже, почти ночь, холодно становится на улице…
24 Помочь врагу
Николай Елисеев
                              
Городок, где Иван Михайлович почти сорок лет проработал учителем, был маленький, и он знал многих жителей. И со всеми, с кем ему приходилось общаться,  у него складывались хорошие, доброжелательные отношения. Не было случая, чтобы он с кем-то поругался или просто повздорил.

       Так было, пока он, возвращаясь в начале лета с дачного участка на стареньком жигуленке, не стукнулся в подрезавший его и резко тормознувший перед ним импортный, “навороченный” джип. Удар был не сильный  и  мощному джипу он не принес существенных повреждений.  Но владелец машины, оказавшийся директором торгового центра, раскричался, обвинил во всем Ивана Михайловича, хотя сам был виноват, и вызвал гаишников,  чтобы зафиксировать повреждения.  Потом  они  поехали  в сервисный центр, где эксперт, оказавшийся приятелем директора, насчитал столько денег на ремонт, что Иван Михайлович только ахнул и отказался платить такую невероятную сумму. Но через несколько дней был суд, который обязал его оплатить ремонт джипа, правда, чуть не в два раза снизив стоимость ремонта. На суде владелец  джипа не только не захотел слушать никакие увещевания на то, что стоимость ремонта завышена и что он тоже виноват, но даже высказал недовольство, отсудив денег меньше, чем хотел. Тем не менее, чтобы отдать требуемую сумму, Ивану Михайловичу пришлось снять все деньги со сберкнижки, да еще продать машину вместе с гаражом.  С тех пор в сад он ездил на  велосипеде.

После этого прошло около месяца, когда, в дождь возвращаясь из сада на велосипеде, Иван Михайлович увидел, что на оживленном перекрестке столкнулись сразу несколько грузовых и легковых машин. Среди них оказался и сильно помятый джип со знакомыми номерами. Скоро подъехали машины скорой помощи, забрали троих, тяжело пострадавших, и, воя сиренами, быстро умчались.

        Приехав домой, Иван Михайлович умылся, пообедал и ушел к себе в комнату отдохнуть и почитать. Как обычно,  присев с книгой в кресло, он включил радио, на котором в это время заканчивалась какая-то музыкальная передача, а после нее должны быть новости.  После новостей он хотел прослушать сводку погоды, чтобы знать, стоит ли завтра ехать в сад. Но вот музыка закончилась, и начались новости.
Вдруг передача прервалась, включился городской канал,  и  диктор зачитал экстренное сообщение.  В нем говорилось, что пострадавшему в  ДТП  водителю (диктор назвал знакомую фамилию владельца джипа), потерявшему много крови, срочно требуется донорская кровь определенной группы, которой у больницы в запасе нет. “Ну, вот Бог тебя и наказал - так тебе и надо!”, - невольно пронеслось в голове у Ивана Михайловича.

Он хорошо понимал, насколько редкая группа крови, названная диктором. Ведь много лет назад, во время службы в армии, ему самому после травмы срочно потребовалось переливание крови такой же группы. И только у одного жителя из городка, где находилась их воинская часть, оказалась нужная кровь. Поэтому Иван Михайлович, при необходимости, любому готов был помочь переливанием своей крови. Но дать ее тому, кто стал для него, по сути, врагом, – к этому он не был готов.

      И все же, спустя полчаса, когда сообщение прозвучало в третий раз, Иван Михайлович вздохнул и начал собираться в больницу. Когда он оделся, из кухни вышла жена. Иван Михайлович посмотрел на нее и вопросительно сказал:
- Я, пожалуй, Аннушка, схожу в больницу?
     Аннушка тоже слышала объявление и, зная о его группе крови и обстоятельствах с машиной, понимала, как нелегко было мужу принимать решение. Она перекрестила его:
- Правильно - иди, а там Бог рассудит.
 
      Иван Михайлович ушел, а жена, заметив, что в комнате горит свет, вошла в нее и увидела, что он забыл выключить настольную лампу, под которой лежала открытая книга.  Женщина подошла к столу. На одной из страниц короткая фраза была так много раз подчеркнута карандашом,  что даже бумага  в  этом  месте была чуть продавлена. Аннушка вгляделась и вслух прочитала подчеркнутое: “Любите врагов ваших… благотворите ненавидящим вас…”
25 Лучик солнца
Аня Гарински
- Мой лучик солнца, доедай скорее – сказала нежно мама и поцеловала в макушку сидящего за столом Ёню.
- Мама, а я разве не твой лучик? – несколько обиженно спросила двенадцатилетняя Лола, убирая свою тарелку со стола.
- Ты тоже мой лучик солнца. Вы оба мои солнечные лучики – ответила мама. И девочка довольная улыбнулась.

Так вспоминал маленький Ёня сегодняшнее утро и сидел тихо-тихо в кладовке, боясь пошевелиться, как ему велели. Было очень мало места, но он как раз помещался. Во что бы то ни стало нельзя было выходить. Он слышал шум, чьи-то голоса, но не мог разобрать слов, и кому принадлежали эти голоса. Ему страшно хотелось выбраться, но он знал, что обещания надо исполнять и продолжал сидеть в своем убежище.


- Где сын? Еще должен быть сын! Где он? – кричал высокий мужчина.
Лола поежилась и испуганно покосилась на стоящую рядом маму.
- У нас нет сына, у нас только один ребенок. Дочь.
И голос женщины задрожал.
- Что ты врешь. Обыщите дом!
Стоял грохот падающей мебели, крики, проклятия. Дом был небольшим, но поиски не дали успехов. Они никого не нашли. Полицаи были умные, но, несмотря на то, что маленькому Ёне было очень страшно, он умел прятаться. Никто из ребят, когда он играл в прятки, не мог его найти. Он умел долго сидеть, не шевелясь. Мальчик всегда гордился этим. Друзьям чаще всего не удавалось обнаружить его укрытие, и полицаям этим тоже не удалось. Когда все покинули дом, вокруг воцарилась тишина, и Ёня беззвучно заплакал в темноте от окутавшего его одиночества.


- Огонь. – раздался сигнал и тела попадали в глубокий длинный ров. Было пасмурно и моросил дождь. Деревья поникли, а молодая листва чуть шелестела под порывами ветра. За полем в туманной дымке виднелись шпили главного костела небольшого городка. И Лола угадывала его хорошо знакомые очертания в сизой дали и держала руку своей мамы очень крепко.
Еще долго слышались выстрелы, а девочка уже лежала во рве, придавленная другими телами. Она так и не выпустила руку мамы, и слышала свое прерывистое дыхание. «Так умирают?» - подумала Лола, и невыносимая боль сжала ее детское тело. Она тихонько застонала, и чуть слышно позвала маму, сжав ее ладонь, но та не отвечала. Сознание покидало ее и девочка начала проваливаться в черный мир пустоты. Но эта пустота не поглотила ее полностью и, в скором времени голоса стали вновь возвращаться в сознание Лолы. Они ворвались в мир вместе с болью и страхом. А когда девочка открыла глаза, она увидела пристально смотрящего на нее мужчину в форме, в форме, которая для нее означала только смерть. Она смотрела на него, а он на нее. Девочка оцепеневшая от ужаса, не могла вымолвить ни слова. Ей бы убежать, но как она могла это сделать? Она не могла пошевелиться. В это время  этот человек что-то крикнул на непонятном ей языке и ушел. Сердце ее колотилось, а из глаз катились слезы. «Наверное я жива» - подумала Лола и тяжелые веки снова опустились на ее глаза. Перед ней предстал образ бабушки, она напевала веселую песенку, и Лола стала вспоминать ее слова. И эти слова стали  расплываться перед ней и плясать, и она очутилось в странном сне. Там была вся ее семья, а кругом сколько хватало глаз была одна голая вспаханная земля. Тут она заметила, что все в земле, и брат, и мама, и папа, и няня, и она тоже. «Но почему у меня на ногах, руках, лице земля?» - спросила она их. Но они не отвечали. Она вдруг ощутила леденящий холод, который шел от этой земли, и хотела подойти к маме и прижаться к ней, но не могла. «Мама, они нас засыпают» - прошептала вдруг Лола в страхе - «Но я ведь жива». Но никто не слышал ее и вскоре ее семья растворилась и исчезла под землей. «Постойте» - позвала она их, но голос ей не подчинялся. Она кричала, а получался лишь еле слышный шепот. Лола испугалась и почувствовала как тело ее становится невесомым и через мгновение она уже летела. «Куда я лечу?» - спросила себя Лола. А когда взглянула наверх в небо она заметила звезду, которая то гасла, то вновь загоралась. И девочка всем своим существом потянулась к этому свету. Ей хотелось помочь себе руками быстрее долететь и схватить эту звездочку, но руки будто приклеились к телу и не хотели двигаться. Она бы так летела и летела, если бы не дерево, которое схватило ее своими ветвями; и Лола старалась вырваться из этого плена, и начала быстро падать вниз, и каждая ветка, цепляясь за нее, шептала: «куда же, ты, Лола, держись, не уходи от нас». Сердце Лолы сильно заколотилось. «Куда я падаю?» - и при этой мысли она снова вернулась в реальность. Было уже темно, а ее на руках держал незнакомый мужчина. У него была седая борода, большой увесистый нос и маленькие темные глаза. Он часто нервно моргал и подгонял сидящего на коленях товарища. А тот что-то несвязно бормотал и чиркал спичкой в темноте. На мгновение свет выхватывал его лицо и фигуру из мрака и, Лола видела сырую землю, по которой он рыскал рукой в поисках чего-то.   
Потом он поднялся и еще раз зажег спичку. Это был молодой мужчина, который был очень похож на ее папу, и он смотрел прямо на нее и, девочка невольно закрыла глаза.

Тем временем двое мужчин уходили от этого места все дальше и дальше, унося с собой Лолу. Куда они шли, она не знала. Мужчина с бородой тяжело дышал и она слышала как его сапоги хлюпали по лужам. Сначала  они оба шли молча, потом они начали испуганно шептаться и мужчина с бородой вскоре побежал, неся ее, Лолу на руках. Ей было страшно холодно, шел дождь, и одежда, в которую она была завернута, стала совсем мокрой. Она уткнулась в этого незнакомого мужчину и схватилась рукой за его воротник. Неизвестно сколько прошло времени, оно потеряло значение для этой девочки, как она услышала скрип двери и очутилась в каком-то небольшом сарае. Там приятно пахло сеном. Второго мужчины Лола уже не видела. «Может он отстал?» - подумала она. Тем временем незнакомец опустил ее на охапку сена недалеко от входа, и сказал, чтобы она не боялась, что это его сарай и тут она в безопасности. И добавил, чтобы она оставалась тут, и что он скоро вернется. «Какие хорошие слова» - подумала Лола и даже слегка улыбнулась. Вскоре дверь заскрипела снова и этот мужчина с бородой скрылся за ней. Воцарилась тишина. Ей все еще было холодно, но она лежала неподвижно на сене, боясь открывать глаза, и слушала как стучит дождь по крыше сарая. «Ливень»- подумала Лола. Вокруг бедра ее правой ноги была замотана какая-то тряпка, под которой невыносимо жгло и пошевелив ногой, девочка невольно застонала. Вскоре снова заскрипела дверь и она увидела все того же мужчину с бородой. Он положил возле нее хлеб и кружку с водой и велел поесть. Лола с трудом впихнула в себя половину хлеба, а вторую половину спрятала в карман. «Завтра съем» - решила девочка.  Мужчина накрыл ее одеялом и сказал, что завтра с утра он придет, и еще раз предупредил, чтобы она никуда не выходила и лежала тут тихо. Куда было ей иди? Лоле было идти некуда. Она закрыла глаза – «сейчас заскрипит дверь и этот мужчина уйдет». Но она не успела этого услышать, потому что крепко уснула.

Наутро Лола проснулась от того, что кто-то сильно тряс ее за руку. Солнце было уже высоко, сквозь прогнившую крышу пробивались его яркие лучи. Это был мужчина с бородой, он был очень напуган и торопился. Он что-то бормотал, и помогая девочке встать, повел ее к выходу, и сказал идти в лес, а оттуда вечером в деревню Юрлово и там постучать во второй дом от реки, там ей помогут. Он попросил Лолу повторить, что ей надо сделать и, потом слегка улыбнулся, потрепав ее по голове и заверив, что все будет хорошо, и затем быстро исчез за углом сарая.
Лола направилась к лесу. Ей было тяжело наступать на правую ногу и, она с трудом ковыляла. К тому же штаны, что были на ней оказались слишком велики, чтобы идти самой и, она постоянно наступала себе на штанины, даже несмотря на то, что подогнула их не один раз. Дойдя до края леса и немного углубясь в него, она облегченно опустилась на траву у березы и, облокотилась о нее спиной. Эту местность она знала очень хорошо, и деревню, и тот дом, где ей должны были помочь. Вот только не могла вспомнить кто там живет. Сквозь деревья вдалеке она видела крыши домов этой деревушки, из трубы одного из которых валил дым. «Люди дома и им хорошо» - подумала Лола и ей захотелось тоже домой и от этих мыслей сердце ее защемило, ведь больше у нее не было семьи. Под рукой она чувствовала хлеб, что лежал в кармане куртки и, вытащив его, откусила немного, а остальное спрятала назад. Так она сидела одна в лесу и думала. Кругом была тишина, только птицы щебетали и, от ветра шелестели листья. А как стемнело она направилась к деревне и, подойдя к нужному дому, неуверенно постучала. Ей никто не ответил. Но в соседнем доме зажегся свет в окне и Лола испуганно присела. 

Соседка посвятила фонарем. А дома стояли слишком близко, чтобы Лоле удалось остаться незамеченной, и предательский луч света вырвал ее из темноты.

-Держите вора  - раздался истошный крик женщины.
Лола бросилась бежать как могла к заднему двору. Но как только она завернула за угол дома, ее сшиб кто-то с ног и, схватив за руку, повел назад к крыльцу.
- Что ты тут делаешь? Кто ты? – спросил он.
- Я ...
Лола не могла сказать ни слова.
- Что ты тут делаешь? - повторил он.
- Ничего.
- Кто ты?

Тут на шум подошла еще одна женщина и остановилась в нескольких шагах у изгороди, и тогда Лола узнала ее, несмотря на темноту. Эта женщина часто приходила к ним домой и приносила яблоки маме. Лоле было приятно ее видеть, и девочка умоляюще взглянула ей в глаза. Но та казалось не понимала ее взгляда.
- Это она, это ж Лола из города. Лола Эзельштейн. – произнесла та и при этом она почему-то указала на нее пальцем. У Лолы не было сил на злость, ей овладела паника. Она была еще ребенком, но чувствовала, что это ее конец. Ей захотелось, чтобы пришел вновь тот мужчина с бородой и спас ее. Но никто к ней в этот раз не приходил.
- Ах, вот оно что. Ты еврейка? – мужчина нагнулся над ней, внимательно всматриваясь в ее лицо.
- Нет, нет – промямлила Лола, опуская голову.
- Мы тут уже нашли таких как ты в подвале. Ты туда наверное направлялась, не так ли?
Лола только испуганно покачала головой.
- Кто тебя сюда послал? А? Говори.
Лола опять покачала головой.
- Нет, нет. Я не... – ей было страшно, но она не могла договорить.
Мужчина вдруг рассмеялся в голос и сказал: 
- Ты шла сюда, а мы тебя тут уже ждем. Вот как бывает, девочка.
И он опять расхохотался.
А Лола стояла и смотрела в землю, боясь поднять голову и тяжело дышала. Она не понимала его смеха, ей от этого делалось еще страшнее. Ноги ее подкашивались и ей стоило огромного труда удержаться на ногах и не упасть. Вдалеке она услышала лай собак, а затем появились еще какие-то люди с оружием и фонарями. Они светили на нее и тоже почему-то смеялись.

- Не убивайте, пожалуйста. – вдруг взмолилась она, а слезы покатались из ее глаз.

Рука девочки была в кармане и она нащупала мякоть хлеба, что лежал там. И ей вдруг захотелось почувствовать его вкус. Ей показалось самым важным попробовать этот хлеб еще раз, и она вытащила руку вместе с куском хлеба из кармана, и хотела уже откусить его, но не успела. Прозвучал выстрел и тело девочки упало замертво на землю, а хлеб выкатился из ее руки на траву. После этого мужчина и люди с оружием, убившие Лолу, ушли; также скрылась в ночи соседка, приносившая ее семье яблоки; и женщина с фонарем исчезла в своем доме. Постепенно голоса людей смолкли и затихли собаки. Звезды ярко горели на небе, а полумесяц желтел между деревьями за лесом. И только девочка Лола лежала у крыльца, глаза ее были открыты, а взгляд был направлен в пустоту догорающего последнего дня ее жизни.
 

---
В душном подвале открылся шкаф и мальчика Ёню ослепил свет. Он там сидел очень долго и, казалось, даже успел поспать. Он был рад, что его, наконец, нашли. Теперь он часто играл в эту игру, каждый день и очень радовался, когда его находили.

Седой мужчина погладил его по кудрявой голове.
- Где мама? – спросил Ёня в который раз, привыкая к свету и оттого часто моргая.
- Она скоро придет. – заверил его мужчина.
Этот человек говорил ему тоже самое уже который день, но мама не приходила и от этого Ёне хотелось плакать.
- Все будет хорошо. – продолжал он, завидя испуганное лицо мальчика – пока тебе надо прятаться. Когда услышишь шум наверху, прячься. Когда услышишь, что кто-то открывает вот эту дверь, прячься и сиди тихо-тихо.
А в этот момент в комнату вошла полная женщина и ласково улыбнулась мальчику.
- Если это я или твоя тетя – и мужчина указал на женщину, - то мы откроем шкаф и ты выйдешь.
- Вот ешь. – сказала она и поставила на стол глубокую тарелку, из которой аппетитно шел пар.

«Еда, я хочу есть» - говорил живот мальчика, но он взял ложку и медлил. Он думал о маме, о его доме и ему было непреодолимо грустно. Он изо всех сил старался не заплакать, но предательские слезы покатились по щекам. Женщина увидев это, посадила его себе на колени, и стала кормить как маленького. У нее было доброе сердце. А Ёне было стыдно, ведь, ему исполнилось уже 5 лет. Мама его бы отругала за это. Но ему было так приятно и, он позволил себя кормить этой женщине, от которой пахло каким-то сладким вареньем очень, очень вкусно.
 
- Слушай, - продолжал говорить тем временем мужчина, облокотясь руками о стол напротив Ёни – тебя зовут Ежи Новак.
- Нет – запротестовал мальчик, отпихивая ложку – меня зовут Ён....
Но мужчина грубо прервал его.
- Я тебе говорил уже. Тебя зовут Ежи, слышишь? Это твое второе имя. Я твой дядя Станислав, а это твоя тетя Каща. Когда ты запомнишь? И никому не говори свое первое. Никогда, кто бы не спросил. Ты понял, Ежи?
- Да – отозвался Ёня.
- Ну, а теперь повтори как тебя зовут.
- Не мучай ребенка. Он запомнил, он привыкнет. Дай ему поесть – заступилась за мальчика женщина.
Но мужчина настаивал:
- Повтори.
- Ежи Новак. – тихо вымолвил Ёня.
- Меня зовут Ежи, моя фамилия Новак, это мой дядя Станисав, эта моя тетя Каща. Повтори!

 И он повторил. Он был способный и знал наизусть уже несколько стихов и даже одну песню. Им его научили мама вместе с няней.
Так шли дни и, изо дня в день он послушно старался запомнить: «меня зовут Ежи....», но другой голос в его голове говорил: «меня зовут Ёня Эзельштейн, мою маму Мария, а папу Исаак, сестру Лола». И он так боялся почему-то, что забудет это пока будет учить свое новое имя, что вместе с новым повторял свое настоящее. И он не забыл его и через три года, когда война закончилась, и помнит его до сих пор. Он вырос у своих новых родителей, спасших ему жизнь, и стал им опорой. Но он не забыл: его зовут Ёня Эзельштейн, сестру Лола, маму его Мария, а папу Исаак.  И он мамин лучик солнца.
26 Легенда о Токае
Владимир Дементьев 3
  Давным - давно, за облаками, где боги правят всем земным, был пир. Вино лилось рекой - то Вакх являл свое искусство, и он весьма доволен был собой. И спор с Венерою затеял. Избыток пития всегда рождает спор о смысле бытия!

 Вакх утверждал, что только вино способно дарить истинное наслаждение, возносить на вершины блаженства или наоборот, ввергать в пропасть тёмных страстей, неистовых безумств и преступлений.

- Самое забавное, – смеялся он – что и любовь нередко живёт на дне кувшина, а то и вовсе кубка со следами сальных губ. Кем были б мы без грозди винограда? А человек подавно слаб и груб, одно вино ему отрада!

Вакх возлежал на атласных подушках, вкушал  напитки огневые и хо-хо-тал!
Венеру задели хмельные рассуждения и тон. Она пыталась было возражать, убеждала, что поднимать к высотам подлинного счастья и окрылять на подвиги и смертных и богов способна лишь любовь, что весь подлунный мир любовью соткан!

- Лишь наслаждения в любви удерживают мир от опустенья и правят им. Известно это всем от сотворенья! И преступлений роковых пучины глубоки безмерно! И спорить с этим было бы неверно.

Вакха это только веселило, он кубки поднимал и за-ли-вал-ся смехом.
 Но своенравная Венера решила все-таки не отступать и преподать урок,… по-своему, по-женски.
Она направила к упрямцу сына своего Амура:

- Не ведает истомы дивной божество. Иди и порази стрелой любви его. И лишь проникнет в сердце сладкий яд – забудет бражник виноград!

Амур застал Вакха за сбором урожая. Он натянул тугой лук, прицелился – ТО-КАЙ – сказали лук и стрела, но крылатый мальчик промахнулся! Случается так иногда, ведь детская рука не держит твердо лук пока! Стрела угодила в лозу, и та начала увядать от солнца и волшебного нектара. Но даже дерево, страдая от любви, дарует миру лучшие плоды! Лоза, склоняя грозди янтаря божественным их эликсиром напитала.
 Вакх понял, что спорить с женщиной, пусть она и богиня, опасно. Но как вину пустячную загладить? И он нашел решение... достойное, мужское: из винограда с той лозы, искусство все свое вложив, создал вино и преподнес его на пиршестве очередном Венере. И только она коснулась губами чаши, так сразу поняла свою ошибку. Волна блаженства разлилась по божественному телу.

- О, мы не соперники, но мы союзники! В гармонии отныне будут жить и волшебство вина и трепет чувства! О, я поняла секрет высокого искусства: любовь в вине сумел ты растворить и цвет светила ухватить и вместе все соединить! Но как назвать напиток дивный твой, что пО сердцу излился жилкой золотой, что звуки нежные – л-ю-б-л-ю – в душе рождает, и звездопад  восторга в теле пробуждает? Его благоуханный аромат затмит Семирамиды сад! У всех чудес названья есть!

Тут Купидон лукавый с облака спустился.

- Я вижу, промах мой не стал причиною печали. А имя есть. Стрела и тетива его мне подсказали. Давай мы назовем его ТО-КАЙ.

- Да будет так!

Вот так возник ТОКАЙ.
Но боги свой секрет не сберегли, и с той поры у той горы кудесники творят вино, где в каждой капле волшебство растворено.
27 Мясорубка
Ольга Клен
   Агрия Карловна, казалось, не замечала времени. Уже начало смеркаться, а она никак не могла остановить свой монолог. О времени и о себе. Недавно ей исполнился 81 год. Она с трудом передвигалась: больным ногам помогала тросточка. И все же, этим летом Агрия Карловна решилась на далекую поездку. Сюда, на сельское кладбище, где упокоились её бабушка и дедушка. А еще тот, кому при встречах она так и не решилась задать главный вопрос своей долгой жизни: почему в мартовский день 1949 года он, родной дядя Освалд, не дал на денёк мясорубку, за которой послала её мама?
   - Ну вот дядя Освалд, я и пришла к тебе в гости. Наверно, в последний раз, - старушка сидела на лавочке, напротив памятника из мраморной крошки и поминутно вытирала платочком слезящиеся глаза. - Скажи мне хоть сейчас, почему ты тогда не спас семью своей родной сестры? Помнишь, как я, школьница, прибежала к тебе вечером за мясорубкой? Мама хотела с утра котлет нажарить папе в дорогу, ведь он собирался в Лиепаю по делам. А оно видишь, как повернулось: дорога предстояла нам всем, да такая, что и в страшном сне не приснится. Ты ведь знал, что этой ночью всю нашу семью схватят, посадят в вагон и вышлют в Сибирь? Не мог не знать! Ты ведь тогда в сельсовете работал, сам эти списки для высылки печатал. И мясорубку потому не дал, что знал: не сможем мы тебе её вернуть. Я вот только одного не понимаю: неужели голос страха перед властями может быть сильнее голоса крови? Если бы тогда ты, дядя Освалд, хоть намёком, хоть запиской предупредил мою маму, свою сестру, о запланированных репрессиях, мы бы все ушли на несколько дней куда-нибудь, ну хоть в лес. А прошла бы эта волна, вагоны ушли бы, о нас и не вспомнил бы никто! Опять эта "бы"... Если бы...
   А как ты спал в эту ночь? Спокойно? Или бессонница мучила?
   Они приехали под утро на открытом грузовике. В дом ворвались солдаты и нас, ещё теплых ото сна, стали выталкивать в мартовский холод. Ни одеться толком не дали, ни взять что-то с собой. Из этого взрослые сделали вывод, что нас повезут на расстрел. Мама моя успела накинуть на ночную рубашку шубу и схватить со стола Библию. Так она и поехала в Сибирь, поливая тяжкую дорогу материнскими слезами и молитвами. С нами тогда жили твои родители, дядя Освалд, помнишь? Не можешь не помнить... Так вот их не забрали, потому что не захотели возиться со стариками, мол, сами скоро концы отдадут. Так и вышло. От горя, от того, что не оставили даже внуков, мой дед, твой отец, в ту ночь покончил с собой. Он выпил уксус. Как ты жил после этого, дядя?
   Дорога заняла почти месяц. Когда мы поняли, что нас не расстреляют, затеплилась какая-то надежда. Конечная станция - Омск. Там мы и прожили все десять лет. Как жили? Долго рассказывать, да ты и не поймёшь. Одним словом, всех нас Библия спасла, а через нее - сам Господь. Но ты и этого не поймёшь, коммунистом ведь был.
   Знаешь, а я мечтала после школы поступить в институт и стать детским врачом. Не получилось. Клеймо репрессированной закрывало дорогу не только в институт.
   Вернулись в Латвию все, слава Богу, никто не остался лежать в сибирской земле. Хотя маме, твоей сестре, мало оставалось до этого. Голод там был страшный. Но ты ведь голода не знал никогда. Вернулись, а дом наш уже обжили чужие люди. Да и не прописывали нас нигде. Кое-как пристроились. Кое-как прошла жизнь. Словно через мясорубку.
   От ворот сельского погоста удалялась одинокая фигура. И было ощущение, что там, позади, она оставила всю тяжесть своей жизни.
28 Cобственность Надюхи Сергеевны
Геннадий Клау
"Никогда бы не подумал... Ну надо же!" - растерянно бормотал себе под нос Басюкин, заканчивая шопинг.
    А всё началось с того, что он молча дожевывал сандвич, надписывая фасад особняка у себя за кульманом. Был Басюкин в наушниках, слушал новости, хоть политикой и не интересовался.
Басюкин являлся собственностью Надюхи Сергеевны и, заканчивая чертёж, он уже продумывал что и где купить по дороге домой, в точном соответствии с утренним инструктажем жены.
   Надюха Сергеевна завладела Басюкиным на вечеринке за год до их свадьбы. Пока приятели, бросив Басюкина на произвол судьбы, извлекали из темных углов экзотических девиц, к брошенному на произвол судьбы Басюкину подошла Надюха и велела с ней танцевать. Басюкин начал было бэкать - мэкать, но его нос был тут же утоплен в недрах её бюста. Там Басюкин сперва задохнулся, затем успокоился и покорно задёргал конечностями. Надюха Сергеевна находила его довольно приятным на вид, в хозяйстве полезным и удобным в обращении. Она следила за ним, посылала играть в теннис, чтоб не полнел и ему было позволено час смотреть ТВ на ночь. Басюхин честно трудился, делал все, что требовала жена, по хозяйству, ремонтировал дом, а, как наступала ночь, усердно пыхтел в семейном ложе.

Секретарша Верка для Басюкина особого интереса не представляла. Он не интересовался дамами, даже с такими фигурами, как у той. А посему, он едва не подавился остатком сандвича, завидев вышеупомянутую фигуру у себя за кульманом. Заработавшись и будучи в наушниках, он и не заметил как все разошлись. Подняв глаза и убедившись что лицо, как и фигура, также принадлежало Верке, он недоумённо уставился на нежданную гостью.
-"Труженик ты наш" - и Верка и без дальнейших слов водрузила Басюхина на вершину стола - как знамя полка над взятой высотой, быстро и решительно. Басюкин забормотал было о шопинге, на который ему якобы пора бежать, но, как и в случае с Надюхой, его нос потонул в ее декольте. Через мгновение декольте исчезло и он с ужасом ощутил что и его брюки умелым движением ее рук лишились пояса. Басюхин попытался было перелезть через кульман и бежать, но Верка держала его медвежьей хваткой. А вскоре Басюхин с ужасом осознал, что бежать ему уже перехотелось...

Когда все кончилось ему показалось, что надо бы чего-то сказать.
- Проводить?- промямлил он
Верка раскатисто расхохоталась
- Конечно! Идем ко мне, с мужем познакомлю! - сказала она застегивая блузку...
29 Проказница Мальва
Екатерина Тюшина
Пасмурным осенним днем первоклассница Настя возвращалась из школы домой. За плечами у девочки висел ранец, а  в руках она несла пакет со сменной обувью. Обычно после занятий ее  встречала бабушка, но сегодня она почему-то задержалась и девочка  не стала ждать ее, а вышла из школы и медленно побрела по тропинке, усыпанной желтыми  листьями. Низко склонив голову, Настя рассматривала яркие листья клена, рябины и березы, лежащие под ногами. Она уже подходила к зданию поликлиники, как вдруг услышала жалобное мяуканье. Девочка завертела головой, стараясь определить, откуда доносится звук, но ничего не увидела и пошла дальше. А когда обошла крыльцо, то под нижней ступенькой заметила крохотного серого котенка.
- Ой, какой хорошенький!  - воскликнула Настя и протянула к котенку руку.
Увидев девочку, котенок тут же юркнул в отверстие под ступенькой и затаился там.
 - Кис, кис! – позвала Настя. Но на ее призыв никто не откликнулся.

«Наверно котенок боится людей», - подумала девочка. Она отошла в сторонку и стала ждать, когда животное появится вновь. И действительно,  любопытная кошачья мордашка вскоре появилась в отверстии, но заметив стоявшую недалеко девочку, котенок вновь спрятался. 

В это время к Насте подошла бабушка и со словами:
- Ты почему меня не дождалась в школе? -  забрала у нее сумку с обувью, взяла за руку и направилась к дому.
- Бабушка, подожди, он сейчас появится! – сказала Настя, упираясь.
- Кто появится? - не поняла бабушка.
- Котенок! Он там, под ступенькой! Я шла мимо, а он испугался и спрятался. Надо подождать, он сейчас снова вылезет.
- Какой еще котенок? - недовольно проворчала бабушка. – Пошли! Тебе обедать пора и уроки делать.
- Ну, бабушка! – вскрикнула Настя. – Я тебе говорю, а ты меня не слышишь!
- Чего я не слышу! – недоуменно уставилась  та на внучку.

Девочка сердито потрясла головой, отчего на шапочке весело запрыгал помпон, и медленно проговорила:
- Там живет котенок, он совсем маленький, ему одному плохо, его  надо забрать!
- Куда забрать?  - вновь не поняла бабушка.
- К нам домой!
- Зачем?
- Но ведь у нас нет кошечки, а он маленький и совсем один!
- Ну и что?
- Ну, нельзя такому маленькому быть одному! – в отчаянии взмахнула руками Настя.
- Да у него, наверно, есть кошка-мама! – продолжала упорствовать  бабушка.
- Я здесь уже давно стою и никаких кошек не видела!
- Да она ушла куда-нибудь, скоро придет!
- А если не придет, то он здесь умрет от голода! – стояла на своем девочка.

Бабушка неодобрительно покачала головой  и сердито сказала:
- Это же уличный котенок! Он может быть больным,  да и блохи у него, наверно,  есть!
- А мы его помоем! – не растерялась Настя.
- А ты подумала, что скажут твои родители? Вдруг не разрешат? И куда мы его потом денем? – привела последний аргумент бабушка.
- Папа, я знаю,  согласится, а мама…! Маму я уговорю!  – не сдавалась Настя.
- Ну, смотри! - вздохнула бабушка, смягчаясь. - Кормить и ухаживать за ним сама будешь, поняла?
- Буду, буду! – зачастила девочка. – А сейчас давай поймаем его!
- Я отойду в сторонку, чтобы не пугать, а ты лови сама! – проворчала бабушка, отходя от крыльца.

Настя поднялась на ступеньку повыше, чтобы котенок не увидел ее, когда выглянет наружу и замерла в ожидании.  Через некоторое время тот высунул свою головку, повертел ею и, не увидев ничего подозрительного, вылез полностью. Настя тут же спрыгнула на землю,  подхватила котенка на руки и прижала к себе. Почуяв опасность, тот стал яростно вырываться, царапая куртку острыми когтями.

- Не бойся, - стала уговаривать его Настя.  – Теперь ты будешь жить с нами, а не на улице. Тебе будет хорошо у нас, вот увидишь! Я тебя буду любить!

И словно поверив ей, котенок сразу же затих и до самого дома больше не делал попыток вырваться. А когда в квартире девочка отпустила его, то  жалобно мяукнул и убежал в зал, где залез под  диван и забился в самый дальний угол. Настя сняла обувь и куртку, прошла на кухню, открыла холодильник, достала молоко, налила  его в блюдечко и пошла за котенком.
Заглянув под диван, позвала:
- Кис-кис,  я тебе молочка принесла, иди попей!

Но котенок зашипел на нее и не сдвинулся с места. И сколько Настя его ни звала, он лишь дальше забивался в угол.   
- Оставь его, пусть посидит пока там, потом сам выйдет! - сказала бабушка и добавила. – Идем обедать.

За столом Настя не умолкала.
- А как мы его назовем?
- Сначала узнаем, кто это – кошечка или котик, а уж потом и имя дадим! - ответила бабушка.
- А как мы узнаем? – озадачилась Настя.
- Сходим в ветеринарную лечебницу. Там его осмотрят и все нам скажут. Потом ему нужно будет купить корм, посуду для еды и туалета… В  общем, -  бабушка озабоченно покачала головой,  - теперь ему много чего надо!
- А сколько денег нужно? – встрепенулась девочка. - У меня в копилке есть, я дам.
- Да, ладно, обойдемся без твоей копилки! – отмахнулась бабушка.
- А ему котлеты есть можно? – с набитым ртом произнесла Настя.
- Да ему все можно, что и тебе, но лучше все-таки кормить кошачьей едой.
- А когда мы пойдем в лечебницу? А как мы его понесем? – взволнованно тараторила  Настя.
- Сначала надо его помыть, а уж затем…- и не договорив, бабушка принялась убирать со стола, а Настя стала помогать. Ей хотелось как можно скорее переделать все дела, чтобы заняться котенком. Бабушка с улыбкой наблюдала за суетой внучки, а когда посуда была помыта и  убрана, сказала:
– Ну ладно, иди за своим сокровищем, будем его купать!

Пока Настя вытаскивала из-под дивана котенка, бабушка налила в ванночку теплой воды, приготовила  хозяйственное мыло и полотенце.
- Ты держи его, а я буду мыть, - распорядилась она, когда девочка внесла в ванну извивающегося в руках котенка.

Настя поставила котенка в воду и стала держать его руками за передние и задние лапы. Бабушка намылила его шерстку, осторожно протерла  мыльной пеной голову и уши,  затем принялась обмывать его чистой водой из-под душа.  Возмущенно мяукая, котенок стал  кусать Насте руки, пытаясь вырваться. Не обращая внимания на протесты животного, бабушка продолжала его купать, пока не смыла все мыло. Потом завернула мокрого котенка в махровое полотенце, тщательно вытерла его и опустила на пол.  Оказавшись на свободе, тот на  секунду  замер,  затем встрепенулся и стал энергично отряхиваться, отчего во все стороны полетели брызги.

- Какой он смешной! -  засмеялась Настя, глядя на взъерошенного котенка.
А тот, не обращая ни на кого внимания, пробежался по ковру, на ходу стряхивая с лап воду, затем уселся посередине комнаты и стал вылизывать мокрую шерстку.
- А зачем он лижет себя, он же и так мокрый? – удивилась Настя.
- Это он так сушится! Язык у него горячий и жесткий, поэтому шерсть быстрее сохнет!  – пояснила бабушка.

Девочка с любопытством следила за котенком, который  вскоре действительно стал сухим. Бабушка тем временем нашла небольшую коробку, положила в нее простынку и поставила рядом с диваном. Котенок подошел к коробке, обнюхал ее, залез внутрь, свернулся в ней клубочком и затих.

Настя посмотрела на задремавшего котенка, повернулась к бабушке и удивленно сказала:
- Ой, а он уснул! А как же мы теперь понесем его в лечебницу? 
- Пусть спит! - отмахнулась та. – А ты пока за уроки садись!

С неохотой Настя села за стол и достала из портфеля учебники и тетради. Мысли девочки все время крутились вокруг котенка. Ей хотелось видеть его, разговаривать с ним, гладить, играть. Она постоянно отвлекалась, посматривая на коробку, в которой спал новый жилец, поэтому задания приходилось перечитывать по нескольку раз.  А когда  уроки были сделаны, Настя с бабушкой  отправились в  лечебницу.

Котенка они понесли в той же коробке, в которой тот  спал. По  дороге он жалобно мяукал и царапал коробку, пытаясь выбраться из нее.  Оказавшись на столе ветеринара, котенок тут же спрыгнул с него и залез за шкаф. С большим трудом Настя вытащила его оттуда, и потом все время держала, чтобы не сбежал.

Осмотрев животное, врач сказала, что это кошечка и родилась она около двух месяцев назад. Затем сделала ей прививки, выписала различные лекарства и витамины  для профилактики  здоровья, которые они тут же купили в местной аптеке. Здесь же приобрели специальный шампунь для кошек, корм и необходимую посуду.

По дороге домой кошечка с любопытством выглядывала из коробки, изучая окружающий мир. Дома Настя посадила ее рядом с миской с молоком, из которой  она полакала немного и вновь спряталась в свою коробку.

Разбирая покупки, бабушка с Настей обсуждали, как назвать найденыша. Перебрали много разных имен, но ни одно девочке не понравилось. Кошечка была очень красивая. У нее были голубые глаза и пушистая серенькая шерсть,  и  Насте хотелось назвать ее каким-нибудь необычным именем. Совсем недавно она прочитала сказку «Золотой ключик или приключения Буратино», где была девочка с красивым именем…
- Пусть она будет Мальвиной! – воскликнула она.
- Мальвина - имя хорошее, но слишком длинное для кошечки, - не одобрила бабушка. – Но  можно сократить и назвать Мальвой. Кстати, цветок такой есть.
- Мальва! Здорово! – тут же подхватила Настя и,  заглянув в коробку, позвала. – Мальва! Мальва! Иди ко мне!
Кошечка подняла голову, посмотрела на девочку сонным взглядом и вновь положила голову на лапки.
- Не приставай к ней,  - охладила бабушка внучку. - У Мальвы сегодня сложный день, в ее жизни произошли очень серьезные перемены и ей надо привыкнуть к новому дому, к людям. А ты, чтобы не скучать, почитай  что-нибудь!

Бабушка ушла на кухню готовить ужин, а Настя села в кресло, открыла книжку со сказками и углубилась в чтение. Азбуку она освоила в четыре года, поэтому уже давно читала самостоятельно. Ближе к  вечеру Мальва вылезла из своего убежища, подошла к креслу, где сидела девочка и  запрыгнула к ней на колени.
- Мальвочка пришла, - изумилась Настя и стала гладить ее, приговаривая. -  Хорошая моя Мальва.
Кошечка замурлыкала, а потом затихла, прислушиваясь к словам и  привыкая к имени, которым теперь ее будут называть.

С волнением ждала Настя прихода  с работы родителей. Она тщательно обдумывала слова, какие скажет в защиту кошечки. Но к счастью ничего этого не понадобилось. Мальва,  словно чувствуя, от кого зависит ее проживание в доме, подошла к маме и потерлась о ее ноги. Мама удивленно посмотрела на кошечку и спросила:
- Откуда такое чудо у нас?
Настя с готовностью все рассказала и мама с улыбкой ответила:
- Она мне нравится! Пусть живет! – и лукаво посмотрев  на Настю, добавила. - А заботиться о ней кто будет?
Я, я буду! - радостно закивала головой Настя.
А папа, узнав, что у них в доме появилось животное, лишь махнул рукой.

Так началась новая жизнь уличного котенка, который нашел свой дом и любящих хозяев. Настя сфотографировала Мальву на сотовый телефон  и на другой день  показала  ее одноклассникам. Дети с восторгом слушали   рассказ девочки  о том, как она нашла котенка, как они с бабушкой купали и кормили его, ходили  в лечебницу, а потом выбирали имя. Имя Мальва понравилось ребятам,  и теперь каждый день Настя  сообщала им обо всем, что делала ее любимица.

Мальва  обожала сухой корм и использовала любую возможность, чтобы им полакомиться. Когда кто-нибудь из домашних приходил домой, она приветствовала его громким «мяу» и тут же вела на кухню, говоря на своем кошачьем языке, что пора обедать, а миска пуста. 

Днем Мальва любила спать  в кресле, где лежал  свернутый плед, а ночью устраивалась на постели вместе с Настей. Она укладывалась  поперек кровати, раскинув  в разные  стороны голову, лапы и хвост, и девочке приходилось отодвигаться к стенке, чтобы освободить место для своей питомицы.

Мальва была очень игривой и могла целыми днями носиться по квартире, сметая все на своем пути. Особенно любила воровать из бабушкиной корзины для рукоделия клубки с  пряжей. Она хватала клубок зубами, убегала с ним в другую комнату и, катая, распускала его, а нитки запутывала вокруг стульев и ножек стола. Настя отбирала у нее нитки,   распутывала их и вновь сматывала в клубок. Мальва все это принимала за игру и   прыгала вокруг девочки, всячески мешая ей.

Любимой забавой Мальвы было бегать за солнечным зайчиком от зеркала или красным маячком от лазерного фонарика. Она могла бегать за ними неустанно, стараясь поймать. Едва Настя усаживалась в кресло, чтобы почитать книжку или посмотреть телевизор, как Мальва подходила к ней, становилась на задние лапки, подпрыгивала и  на своем кошачьем языке требовала, чтобы та с ней поиграла.

Однажды, когда Настя не захотела  с ней играть,  Мальва забралась на спинку кресла и, дотянувшись до выключателя, нажала на него лапкой и потушила свет.  С тех пор она это делала всегда, когда на нее не обращали внимания.  А если ее ругали за шалости, то она огрызалась,  произнося в свое оправдание какие-то непонятные слова и звуки, которые вызывали смех и восторг у окружающих.

Мальва оказалась большой любительницей воды. Как только  Настя открывала краны, чтобы набрать воду в ванну, кошечка  усаживалась поблизости и наблюдала за потоками воды. Иногда она подставляла под воду лапку, а потом ее облизывала, а когда Настя начинала купаться, то Мальва запрыгивала  на  край ванны и ловила  хлопья пены.

Во время очередного такого купания, увлекшись игрой, она не удержалась и соскользнула в воду. С испугу, отчаянно мяукая, Мальва вцепилась передними лапами в край ванны,  стараясь выбраться из нее, а Настя подхватила намокшую кошку и, смеясь, стала ее купать. После такой процедуры Мальва некоторое время вела себя осторожно и наблюдала за купанием девочки издалека. Но вскоре страх прошел,  и  она вновь вела себя как прежде.

Через полгода из очаровательного котенка Мальва превратилась в красивую взрослую кошку. У нее по-прежнему была  пушистая серая шерсть, но поменялся цвет глаз: они стали желтыми.

Никто в доме уже не представлял  жизни без Мальвы: с нее начиналось утро, с нею заканчивался день. И все, кто хоть однажды видел Мальву, непременно восхищались ею и потом всегда расспрашивали о ней.

А для Насти кошечка стала самым дорогим существом на свете. Без Мальвы девочка уже не представляла своей жизни. Настя  посвящала ей все свое время, любила и заботилась о ней, а Мальва дарила ей радость.
30 Шёлковая ленточка
Светлана Рассказова
Ах, как ей хотелось иметь такую ленточку!…

Впервые девочка заметила её на прилавке магазина «Промтовары», а недавно в косе своей соседки одноклассницы. И там, и там ленточки смотрелись великолепно: плотный шёлк, шириной в ладонь, в бело-синюю клетку с фиолетовыми прожилками. Именно так! Не какой-то однотонный атлас, а именно шёлк и разноцветная клеточка. Очень необычно! И продавались такие ленточки не в рулонах как атласные, а каждая отдельно, со своим ценником и уже подрубленная.

…И вот теперь сердце ёкнуло от восторга и радости, когда случайно увидела свою мечту на верхней полке гардероба под аккуратной стопкой чистого постельного белья. Неужели мама догадалась и купила к дню рождения дочери именно то, о чём та думала и грезила последнее время. Девочка стала представлять, с каким удовольствием она будет каждое утро причёсываться,  вплетать в свою тоненькую косичку эту прелестную ленточку и завязывать бант, а раз в неделю обязательно её стирать и гладить.

Девочка с огромным нетерпением ждала свой день рождения, уже наверняка зная о подарке. 

И вот он наступил… 

Но утром мама ей ленточку не подарила. Девочка подумала: видимо мама хочет это сделать в праздничной обстановке за ужином. День прошёл для неё в томительном ожидании и предвкушении.  Пока никого не было дома, она опять открыла гардероб, чтобы ещё раз полюбоваться на ленточку. Наконец-то её мечта сбудется! Осталось подождать до вечера.

А вечером к ней в гости пришла бабушка и, конечно, соседка-одноклассница. К чаю был сладкий пирог, а в подарок от мамы и бабушки - книга. Ленточки не было.

Девочка любила читать и обрадовалась новой книге. Но как же ленточка? Для кого? И когда разошлись гости, напрямик о том  спросила маму. Мама была очень недовольна заданным дочерью вопросом и ответила, что рыться в гардеробе  нехорошо, и что ленточка не для неё, а для соседской девочки, у которой тоже скоро день рождения. Ведь такая ленточка  у той пока одна – только для одной косы, а волосы у соседки хорошие, и пусть теперь у неё будет две одинаковых ленточки - для двух кос. Ещё мама сказала, что когда дочку пригласят на праздник к подружке, надо, чтобы подарок был под рукой.
Девочка сначала огорчилась: ведь ленточка из гардероба оказалась несбывшейся мечтой, а после успокоилась и решила, что побывать в гостях у соседки за праздничным столом тоже неплохо…

Через пару дней девочка опять была вся в ожидании. Теперь она ждала приглашения на день рождения к своей однокласснице. В школе не выдержала и проговорилась, что подарок для подружки уже  имеется и очень даже симпатичный. Та улыбнулась, но промолчала.

Вечером девочка очень нервничала: внутренне готовая в любую минуту быть гостьей у соседки. Время шло, шум за стеной нарастал, а приглашение не поступало. Тогда мама девочки достала ленточку и велела дочке, чтобы та просто пошла и поздравила подружку с днём рождения.

Девочка,  аккуратно держа ленточку в руках, с волнением постучала в соседскую дверь, позвала подружку и вручила ей подарок. Приглашение к столу не последовало. Тогда девочка развернулась и ушла к себе домой. Мама всё поняла, но смолчала…
 
Через несколько минут в их дверь позвонили. На пороге стояла именинница с блюдцем в руках, на котором красовался тоненький кусочек торта.

- Это тебе, - она подала блюдце с тортом девочке,  добавив, -  блюдечко потом вернёте, - и  пошла  продолжать праздновать свой день рождения…
31 Пролетая над колодцем
Светлана Рассказова
Чебаркульцам посвящается...


Фёдор зачерпнул рукой рыхлый, недавно выпавший снег, и отправил пригоршню в рот, но жажду утолить, после немало выпитого накануне, не получилось. Ему очень хотелось воды, обычной холодной воды.
 
Этим воскресным утром у колодца встретились две женщины. Домой дамы явно не торопились и что-то активно между собой обсуждали. Они поселились в этом местечке недавно, а Фёдор уже знал их имена: Надежда и Галина.

Деревню, в которой он благополучно прожил всю жизнь, давно оккупировали городские жители. И порой непонятно было, которые из деревенских местные, а которые  “понаехали тут”. И только Фёдор Степанович Столетов мог точно отличить одних от других, мог поддержать любую беседу с любым жителем своей деревни, где его знали и ценили буквально все благодаря замечательной и нужной профессии печника.

 - Девчата, дайте напиться, язык к нёбу присох!

 - Пей, пожалуйста, Фёдор Степанович! – улыбнулась Надежда, новоиспечённая пенсионерка, недавно переехавшая сюда на жительство, и пододвинула ему полное ведро с водой. – Опять гулял, Фёдор Степанович? Совсем не бережёшь себя!

 - Угу, - замычал Фёдор и с жадностью стал глотать из ведра колодезную воду.

 - Так вот! Водолазы не нашли осколков метеорита, упавших в озеро недалеко от Чебаркуля, что в Челябинской области, - продолжала, прерванную Фёдором беседу, Галина.

 - Куда же они делись? – откликнулась Надежда, - неужели так глубоко закопались?

 - Ещё бы! Мощность взрыва, который произошёл при входе метеорита в атмосферу, был больше, чем взрыв бомбы, сброшенной над Хиросимой, - отвечала Галина, проработавшая до самой пенсии конструктором на "почтовом ящике", а потому считалась самой "продвинутой" в деревне.

Фёдор отстранился от ведра и стал вслушиваться в разговор учёных дам. Понял, что в его отсутствие произошло что-то очень важное: "И всего-то обмыли отремонтированную “Ниву” приятеля, а новостей - только успевай усваивать. Надо ещё водички глотнуть, а то не пойму, про какие взрывы они там говорят. Вроде деревня наша на месте, колодец тоже, даже Надька в своей красной куртке, эдакий Баба Мороз - здесь! Но что-то точно произошло”.
Он опять склонился над ведром и, уже не торопясь, а с наслаждением прихлёбывал водицу.

 - Сообщили, что пострадавших уже больше тысячи человек, есть разрушения и много выбитых окон, - добавила с сочувствием Надежда.

 - Девки! Угомонитесь малость! Вы про что врёте-то?

 - Мы не врём, Фёдор Степанович, - глядя ему в почти протрезвевшие глаза, проговорила Галина, - над Уралом прошёл метеоритный дождь, а над Челябинском пролетел самый крупный объект со времён Тунгусского метеорита.
 
 - Что-то я не могу уловить, про какие взрывы вы говорите? И всего-то “Ниву” обмыли, а оказалось "хиросимой" шарахнуло!

 - Бросай пить, Фёдор Степанович! - продолжала воспитывать Надежда, - может это и не метеорит был вовсе, а инопланетный корабль разбился. Инопланетяне успели выпрыгнуть и теперь разгуливают по России-матушке. Смотри, попадёшься им пьяный на глаза, с собой заберут для исследований, - засмеялась она и подмигнула подруге.

 - Ох, девки! И откуда вы городские такие умные. Вот, моя Нинель! Только про вино, кино да пряники может поболтать. И то, когда накатит после баньки. А вы с утра! Да на чаёк! Спасибо за воду. Пойду-ка я домой лучше, жену со вчерашнего дня не видел.

Фёдор побрёл потихоньку к своему дому, пытаясь по дороге переварить услышанное. Открыв калитку, он увидел Нинель, счищавшую огромной фанерной лопатой снег от крыльца к калитке. И уже на расстоянии почувствовал её яростное недовольство, а потому решил сразу перевести разговор на услышанную у колодца новость.

 - Нинель, ты про взрывы слышала? – спросил он и заглянул ей прямо в глаза.

То, что увидел печник Фёдор Степанович Столетов, потрясло его настолько, что он, молча сел в свежий сугроб, соображая, как поступить в таком неординарном случае. Перед ним с лопатой в руках стояла чистой воды инопланетянка: с огромными тёмными глазами, зелёным лицом, зелёными руками и в одежде Нинель. Она подала ему свою страшную руку. Фёдор ощутил шершавость кожи новой жены, поднялся на ноги и, покачиваясь от пережитого шока, пошёл к родному крыльцу.
 
И здесь опять ему почудилось неладное, что-то не как всегда…
Его дом, построенный собственными руками, в котором помнил и знал каждый сучок на дощечке, стоял не на фундаменте, а на мощных металлических подставках из неизвестного блестящего материала.

“Надо было больше водички хлебнуть!”, - заметались обрывки мыслей в голове у мужика, - “Или вчера перепил, или сегодня не допил”. Фёдор открыл дверь и вошёл в горницу. Но опять непонятное, будто виденное в каком-то фильме, предстало перед его взором.
 
Углов в комнате не было. Она превратилась в совершенно круглую, уютную залу с небольшими окошками по всем направлениям, обрамлёнными знакомыми занавесочками в цветочек. Посередине залы стояло сиденье, и торчал руль. И то, и другое было с отремонтированной “Нивы”, которую он ещё вчера обмывал с другом. А на полу перед сиденьем лежали два печных кирпича. "Педали ГАЗ и ТОРМОЗ", - сообразил Фёдор!
 
Он со знанием дела уселся в кресло, обхватил руль и слегка надавил на один из кирпичей, служивший в данной ситуации педалью ГАЗ.
Его дом, медленно и плавно оторвался от земли и легко завис над деревней.
А затем все постройки, заснеженные лесок и речка, автомобиль друга “Нива” поплыли прямо под ним.
 
И тут он вспомнил про колодец с его чистой и вкуснейшей водой.

“Без него дальше не полечу”, - решил Фёдор. Он зарулил в сторону колодца, но подлетев, опять увидел там Надежду и Галину, продолжающими обмениваться утренними теленовостями.
 
“Ладно, пусть остаётся! Иначе, эти городские засохнут со скуки, и поболтать им будет негде”, - раздобрился новоиспечённый космонавт Фёдор Степанович Столетов, и на своём домолёте взмыл в бездонное небо…
32 Венгерские события
Галина Червова
-  Мам, а мы, правда, поедем к папе в Венгрию? – задала Аннушка вопрос, глядя матери в глаза, и надеясь прочитать в них ответ. Но мама молчала.
       -  Мама, почему ты молчишь, папа ведь говорил, что мы поедем к нему, помнишь? – не унималась дочь.
Но Мать опять не ответила, склонившись еще ниже над платьем, которое она в тот момент шила на швейной машинке. «Что она могла ответить дочери? Она и сама не знала, поедут ли они?»
Муж, в своем последнем письме, напугал её, описав  события, которые происходили в Венгрии.  Он  советский офицер-танкист, и был направлен  летом в Венгрию, и находился там уже полгода. Муж часто писал письма, и она была спокойна, потому, что привыкла к его длительным военным командировкам. Но, из последнего письма, она узнала, что в Венгрии произошёл мятеж, и муж участвует в его подавлении. Он писал, чтобы она не волновалась, так как ничего страшного там нет.
Она перечитала все газеты и была в курсе того, что многие журналисты в Венгрии предсказывают начало гражданской войны, и это её взволновало, особенно когда письма от мужа стали приходить  реже в последнее время.
И как же она обрадовалась, когда неожиданно к ним приехал друг мужа, Валерий, которому дали кратковременный отпуск по семейным обстоятельствам. Она, напоила его чаем, и стала нетерпеливо ждать  рассказа о муже, и о том, что в Венгрии происходит. Рассказ Валерия её потряс.
       - Начну немного издалека, -  задумавшись, сказал Валера.

                              ***
        Венгрия была самым верным союзником Гитлера, и она вступила во Вторую мировую войну с нашей страной почти в тот же день, что и Германия, и продолжала сражаться до середины апреля 1945 года. После того, как наши войска её победили, Венгрия попала в советскую зону оккупации после окончания войны.
В связи с этим, наша страна получила право держать на территории Венгрии свои вооружённые силы, и с 1944 года наши советские войска постоянно находятся на её территории, и по сей день.
Венгрия, как бывшая союзница нацистской Германии, должна была выплачивать значительные компенсации в пользу СССР, Чехословакии и Югославии, составлявшие до четверти доходов Венгрии.
Большинство населения, мадьяры, не считали свою страну виноватой в развязывании Второй мировой войны и полагали, что Москва поступила с Венгрией очень несправедливо. Они были против ввода советских войск в Венгрию и против выплат компенсаций, так как в стране и без того была слишком тяжелая экономическая ситуация. Среди населения то и дело вспыхивали митинги, волнения, стычки с властями.
И вот, 23 октября 1956 года, в три часа дня началась демонстрация студентов, в которой приняли участие двести тысяч человек, требования вначале были мирные, о свободе слова, об экономике, о выборах. Демонстранты несли красные флаги, транспаранты, на которых написаны лозунги о советско-венгерской дружбе. Но позже, демонстрация стала пополняться вооружёнными людьми, а именно фашистами, предателями, уголовниками. Они требовали восстановления старой венгерской национальной эмблемы, старого венгерского национального праздника вместо Дня освобождения от фашизма, отмены военного обучения и уроков русского языка. Кроме этого, они выдвигали требования проведения свободных выборов и вывода советских войск из Венгрии.
Демонстранты проявляли агрессивность, захватили здание венгерского радио, ряд промышленных объектов столицы, в том числе заводы по производству оружия.
         Правительство Венгрии обратились к руководству СССР с просьбой о помощи, они планировали при подавлении беспорядков обойтись силами советских войск Особого корпуса, находившегося на территории Венгрии с 1944 года.
На другой день,  до рассвета наши войска вошли в столицу Венгрии, около трёхсот танков и другой военной техники. Войскам был дан приказ – не применять оружие на поражение. Но повстанцы не церемонились. Они стреляли в наших воинов даже тогда, когда те мирно беседовали с венграми. Появились первые погибшие среди наших воинов.
У здания парламента произошёл такой случай - с верхних этажей был открыт огонь, в результате чего погиб советский офицер и был сожжён танк. В ответ на это советские войска открыли огонь по манифестантам, в результате чего с обеих сторон появились убитые и раненные.
В Венгрии было сформировано коалиционное правительство, которое настояло на выводе советских войск.
И Москва пошла на компромисс, дав шанс венгерским товарищам самостоятельно найти выход из политического кризиса.
Все советские войска были выведены из столицы в места их дислокации. Новое правительство распустило Органы венгерской госбезопасности. Улицы венгерских городов остались практически без власти. Воспользовавшись безвластием, восставшие, к которым еще присоединилось несколько тысяч выпущенных из тюрем уголовных элементов, устроили настоящую охоту за местными коммунистами, сотрудниками органов государственной   безопасности, кровь потекла рекой на улицах Будапешта. Коммунистов вешали за ноги, жестоко пытали, обливали кислотой, поджигали, прибивали гвоздями к полу и ножами к деревьям, рубили головы, выкалывали глаза и вспарывали животы, кастрировали…. Эти повстанцы были настоящие жестокие фашисты! Это – нелюди, они были хуже зверей!
В стране начался полный хаос. Прекратили работать аэропорты, вокзалы, закрылись магазины, банки. Необходимо было срочно принимать меры по наведению порядка в стране, которая осталась на то время без всякой власти и управления.
И вскоре было сформировано другое правительство,  возглавил его Янош Кадар, который вновь обратился к нашему руководству с просьбой об оказании помощи.
И тогда стало понятно, что без крупного вторжения уже не обойтись. Был подготовлен специальный план военной операции, получившей  название «Вихрь». За разработку операции отвечал сам маршал Советского Союза Г.Жуков, но непосредственно командовал войсками маршал Советского Союза И.Конев. Все подразделения получили четкие боевые задачи. Участь Будапешта практически была предрешена.
  Но мятежники продолжали оказывать сопротивление нашим войскам.
Основными центрами сопротивления мятежников стали рабочие пригороды Будапешта. Началась настоящая война. Против восставших были брошены советские войска, которых поддерживали венгерские рабочие дружины и распущенные правительством Венгрии работники органов государственной безопасности. Вести уличные бои в таком огромном европейском городе, как Будапешт, было нелегким делом. Танки в уличных боях шли  под плотным пехотным прикрытием, потому что мятежники их старались жечь при помощи "коктейля Молотова" или даже гранатометами, но все эти попытки сразу, пресекались огнем наших мотострелковых подразделений. Были сформированы разведывательные подразделения и саперные отряды, необходимые для ликвидации минных заграждений.
В ходе боев, танки пушечным огнем и тараном, проделывали проходы в баррикадах, выстроенных на городских улицах, открывали путь пехоте и десантникам.
Сразу за советскими атакующими войсками шли венгерские офицерские батальоны, которые проводили окончательные зачистки городских кварталов. Мятежников не жалели, если он с оружием в руках попадал к ним в руки - гражданская война не знает жалости. И везло только тем, кто сдавался в руки Советской Армии, этим удавалось остаться в живых.
Подавление мятежа шло и за пределами Будапешта.
К 11 ноября вооруженное сопротивление повстанцев было сломлено на всей территории Венгрии. Повстанцы  прекратили открытую борьбу, но их остатки  групп ушли в леса, чтобы создать партизанские отряды. Потребовалось всего несколько дней сплошного прочесывания местности, в котором принимали участие и венгерские офицерские полки, чтобы окончательно все эти повстанческие группы ликвидировать.
В связи с восстанием и боевыми действиями погибло почти три тысячи венгерских граждан, и  ранено девятнадцать тысяч. Наших погибших солдат и офицеров более шестьсот человек,  полторы тысячи раненых.
     -  Вот таковы события были в Венгрии, – четко, и по-военному категорично, доложил  Валера.
     -  Благодаря решительным действиям, наша армия помогла сохранить мир в Венгрии, и от этого выиграли все граждане Европы и СССР,  -  добавил Валера через минуту.
      -  А, теперь, можно я выйду, покурю? – тяжело вздохнув, тихо сказал Валерий, заканчивая свой рассказ.

                              ***

Весь  страшный рассказ Валерия, она прослушала, не перебивая его.
За окном разливался рассвет. В голове у неё полный сумбур.
«О, Боже, ведь там шла настоящая война, и мужа могли убить? Он всю Отечественную войну прошел, выжил, и вот, в мирное казалось время, а его могли убить. Это не справедливо! А он  в танке ехал по Будапешту впереди всех, навстречу смертельной опасности….»
 Она рисовала немыслимые картины, которые сменялись одна страшнее другой…. Как же там опасно было, а муж писал ей, что «ничего опасного там нет». Она была почти в обморочном состоянии после всего услышанного, но голос Валерия привёл её в чувства.
Он начал весело поздравлять её с наступившим старым новым 1957 годом! Он стал шутить, рассказывать смешные истории, чтобы вывести её из шока.
Валера говорил, что сейчас полный порядок в Венгрии, и это правда, и не надо так волноваться. В конце концов, жены офицеров должны быть стойкими. Валера сказал, что вскоре возвращается в Венгрию в свой полк, и может передать от неё посылочку  мужу.
Она тут же закрутилась волчком, туда-сюда бегала, что-то заворачивала, что-то бормотала, и, наконец, села за стол, чтобы написать письмо мужу.
«Милый, любимый и единственный мой! Я тебя очень люблю! Мы с детьми вытерпим всё, ты только будь живой и невредимый. Я всё знаю о Венгрии, горжусь тобой, и пусть наша любовь оберегает тебя всегда! Мы ждём тебя каждую минуту.
Шлю тебе небольшие гостинца, угости своих товарищей, что смогла, собрала, спасибо твоему другу Валерию, заехал к нам. Будьте все там здоровы. Целую».
И вложив письмо в посылку, отдала её Валере. Прощаясь, Валера сказал, что есть надежда, что семьям офицеров разрешат выехать к мужьям в Венгрию, надо ждать.
Обняв Валеру на прощанье, она проводила его до автобуса.
Вернувшись, она так и не заснула, ходила по квартире с легкой улыбкой, укрывая детей и нежно их целуя.

                              ***                                    
                                             
             Через три месяца пришел Приказ Главнокомандующего вооруженными силами СССР о разрешении выехать семьям офицеров в Венгрию по месту службы их мужей.
Радости не было предела! Начались весёлые сборы в дальнюю Венгрию.
И вот мы, всей семьёй, уже в поезде и едем к папе! Было всё необычно, интересно и увлекательно для нас с братом. Мама сидела в купе поезда серьёзная и слегка настороженная.  И, вот  Венгрия, граница, проверка документов, но мы едем дальше.
Наконец, приехали в наш новый город Мишкольц, выходим из вагона, кругом чужие люди, чужая речь, чужое -  всё! И только родной наш папа с нами, нас обнимает, целует – это счастье! Нас посадили в военный автомобиль, и мы поехали по венгерским улицам к нашему городку. Да, это был настоящий военный городок, там стояли несколько двухэтажных домов, военные казармы для солдат, спортивная площадка, столовая, киоски, огромные гаражи для военной техники и много чего другого. И весь этот городок был за высоким железным забором, который скрывал его жизнь от посторонних глаз.

Мы с удовольствием гуляли по городку с братом, познакомились с друзьями, с солдатами, которые нас баловали, позволяя трогать учебные танки, залезать в них, одевать шлемы и очки. Нам было всё интересно, но очень хотелось увидеть то, что за высоким забором.
Наконец, папа повёл нас в городской парк, где множество качелей и каруселей. Мы шли, держась за руку с папой, и вертели головами, рассматривая город. Навстречу шла женщина с мальчиком, который с любопытством глядел на нас и на папу. Папа шел в военной одежде, на груди у него медали и ордена. Но, поравнявшись с нами, этот мальчик вдруг мне показал язык. Я, недолго думая, замахнулась на него, но папа меня быстро отдёрнул в сторону и обидчик ушел не наказанный. И затем, папа всю дорогу до парка, объяснял мне, что нельзя поддаваться на провокацию, а это была именно она, в результате которой могла возникнуть неприятная ситуация вражды между русскими и венграми.
       –  Запомни, ты дочь офицера Советской Армии, и находишься на территории другой страны - Венгрии, где должна уважать их жителей, быть предельно осторожной, и проявлять дипломатию, не быть агрессивной. Иначе, может возникнуть международный конфликт, а мы здесь находимся, чтобы наладить мир в стране и не допускать  беспорядка.
Такие мальчики, какой встретился сейчас нам, в октябре прошлого года, бросали в наши танки бутылки с зажигательной смесью. Здесь много можно встретить среди населения людей, не уважающих нас, русских. Но много и хороших людей! Будь умнее. И, прошу, запомни эти мои слова, ты уже не маленькая! – серьёзно, и строгим голосом сказал мне папа.    
В парке мы хорошо провели время, но осадок от встречи с тем мальчиком у меня остался надолго.
Вечером, после ужина, мои родители рассказали мне вкратце о Венгерских событиях. Я с большим интересом их слушала. И гордилась своим отцом-танкистом.

                              ***
Осенью я пошла в школу. Нас, школьников, увозили из нашего военного городка в другой город, он назывался смешно – город Папа. В этом городе была школа для детей советских офицеров, но детей не так было много, и в классах иногда было всего по  пять, шесть или семь человек. Это не особенно детям нравилось, потому что учителя каждый день всех спрашивали на уроках.
Время шло быстро, и мы постепенно привыкали к нашей новой жизни.  Появились у меня и венгерские подруги. И мои родители дружили с венгерскими семьями. Людей хороших  много на земле. Я рада, что увидела другой мир, а Венгрия оставила значительный след в моей жизни.
В конце 1958 года, мы уехали из Венгрии на Родину.
А вскоре, мой папа закончил службу в рядах Советской Армии, демобилизовался и больше никогда не уезжал в эти долгие и тревожные командировки.

                              ***
PS.
Многое забылось из детства, но этот венгерский период своей жизни мне не забыть никогда. И, что самое интересное, почему-то вдруг мне, именно, сейчас захотелось поведать вам эту историю о венгерских событиях? Мистика, но сейчас идёт октябрь месяц, а двадцать третьего октября сего года будет  пятьдесят восемь лет тому венгерскому мятежу….
Может Украинские события меня к этому подтолкнули?  Скорее всего, это так.
Хочу предложить вашему вниманию выписки из отдельных статей  разных лет:

«Демонстрация венгерских студентов двадцать третьего октября была не спонтанной и не мирной. Её готовил завербованный США полковник венгерской армии, вскоре после начала демонстрации она пополнилась вооружёнными людьми».

«С самого начала беспорядков проявляли активность представители дипломатических миссий США, Англии и ФРГ. Западные радиостанции надрывно призывали народ Венгрии «к борьбе за свободу», обещая скорое вмешательство полицейских сил ООН.
Позже выяснится, что проливать кровь за «свободу Венгрии» на Западе не собирались. Разжигая конфликт, Запад ставил целью внести раскол в лагерь Восточного блока и подорвать доверие в мире к СССР».

«Тридцать первого октября на заседании президиума ЦК КПСС Н.С.Хрущёв сказал: «Если мы уйдём из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов, империалистов. Они поймут нашу слабость и будут наступать... К Египту им тогда прибавим Венгрию. Выбора у нас другого нет».
Венгерские коммунисты взывали о помощи. Если бы СССР не поддержал своих венгерских сторонников, то предал бы их.
Тогда понимали, что защита иностранных союзников – норма для государства. После консультаций со странами-членами Варшавского договора, Югославией и КНР было решено повторно ввести войска в Венгрию».

«Операция "Вихрь" была уроком лидерам стран НАТО, так как СССР показал свою военную мощь, в результате чего их авантюризм и агрессивность уменьшились. Опыт венгерских событий пригодился всем странам Восточной Европы».

«Ввод советских войск в Венгрию предотвратил эскалацию разгоравшейся там гражданской войны. В ситуации, когда венгерский народ и армия оказались расколотыми, это спасло многие тысячи жизней.
Однако вместо слов благодарности наш народ вот уже пятьдесят пять лет слышит призывы к покаянию.
Каяться нам не за что».

Не кажется ли вам, что ситуация похожа в Украине?
Что день грядущий нам готовит?
А мы пойдём другим путем? Хотелось бы, но чтобы только мирным путём…

Почему люди, страны не могут жить мирно? У каждого есть своя земля!
Живи и радуйся! Хватит  войн, смертей и крови!
33 Скворечник. Быль
Лайм Онекк
Бескрайние ряды подсолнухов. Серебряное полотно реки вдалеке. Черная, блестящая как деготь дорога, гадюкой извивающаяся между полями. Гудят слепни, жужжат осы, пищат комары.
Наш дом длинный, зелёный, с большими окнами. Издалека напоминает пульмановский вагон. Во дворе старая береза ветками в землю. На березе скворечник.
Тогда заканчивали пристройку к дому, остались доски. Вот Юрка его и сколотил. Первое лето скворечник пустовал, второе тоже, а на третий год появилась в нём семья скворцов – трескучая и деловитая.
Кот их сразу приметил. Несколько дней караулил, дождался когда скворец спустится к земле, и, коротким быстрым прыжком, схватил бедолагу.
Сразу есть не стал. Игрался. Отпустит птичку на полметра, и обратно лапкой прихлопывает. Аккуратненько так прихлопывает, чтоб насмерть не задавить.
Моя сердобольная жена потребовала спасти скворца. Легко сказать. Кот одно название, что кот. Росомаха, а не кот. Сильный, быстрый, когти как ножи. В прошлом годе прививку делали, так трое мужиков держали. Двоим потом рваные раны зашивали.
Поэтому кота я трогать не стал, а накрыл скворца эмалированным ведром. Убивец покрутился в недоумении, да и свалил за другими невинными душами.
Достали скворца. Он совсем плох был. Летать не мог, дышал часто. Хорошо его наш котик придавил. Посадили обратно в скворечник – авось оклемается.
Через двадцать минут, проходя по двору меня накрыло дежа вю (dеjа vu). На траве лежал кот и игрался с полудохлым скворцом. Привычно накрыв птицу ведром, я отогнал животное. Скворец умирал. Глаза подернулись пленкой, дышал редко и неглубоко. Было не понятно, почему он выпал из скворечника, но теща сказала, что его вытолкнули оттуда другие птицы, из-за кошачьего запаха. Решили в этот раз посадить его в клетку, чтоб ни кот не достал, ни другие скворцы.
Единственная подходящая клетка, по иронии судьбы, была кошачьей переноской. Мы посадили туда птицу, и наутро она умерла. Явных повреждений на трупике не было, но главный деревенский эксперт по скворцам и котам (теща, кто забыл), заявил, что смерть наступила в результате длительного воздействия кошачьего запаха из переноски.
Хоронила скворца вся детвора, вырыв ему могилку под березой.
***
ОпсарОни летел домой быстрее обычного. Он и так старался не задерживаться, надолго оставляя молодую жену, но сегодня день был особый. Сегодня приехал ШмОнечка.

Это началось ранней весной. Стайки молодых скворцов возвращались с зимовок, приглядывались к девушкам, строили гнёзда. Скворечник на старой березе предстал перед ним как божественный замок, куда благородный рыцарь приведёт свою прекрасную принцессу. Прогнав нахохлившегося воробья, и наведя порядок, Опсарони полетел за Евой. Он чуть не погиб, доказывая другим претендентам, кто самый достойный. Но всё позади, и вот его королева сидит на нежно-голубых яичках в их собственном доме. Семь яичек. Такое редко встретишь в природе. Недаром бабушка говорила, что у них в роду были браминские скворцы.

Мы, своего рода интеллектуальная элита животного мира. Скворцы полиглоты, легко изучают новые языки, даже такие сложные как лягушачий и овечий. Умеем читать буквы людей, считать и складывать предметы. О наших ассамблеях ходят легенды. Нас часто просят решать межвидовые споры, улаживать территориальные конфликты.
В апреле во дворе моего скворечника появилась молодая дворняжка Лолка. Маленькая и неказистая, она отличалась спокойным и рассудительным нравом. Днём сидела на привязи, а по ночам охраняла скворечник и дом по соседству. Мы постепенно сблизились, и частенько по вечерам вели неторопливые беседы.
В один из таких вечеров Лолка спросила меня, когда мы уезжаем. Вопрос несколько озадачил. Обычно мы собираемся на зимовку в конце осени, и думать об этом весной было явно преждевременно. Тогда она рассказала мне о хозяине соседского дома.
Каждое лето, в начале июня, в старый зелёный деревенский дом приезжает огромный сибирский кот. С ним свита, обычно две женщины, которые его кормят, расчесывают и ласково зовут Шмонечкой. Жирный и лохматый, он развалясь, греется на солнышке, и как любой кастрированный кот, производит впечатление изнеженного лентяя. Но как обманчив этот вид! Стоит любой птичке, какой бы быстрой она не была, пролететь рядом с ним, и тут же размазанная серая молния взмывает от земли, и лишь одинокое перышко запоздало падает позади довольно урчащего охотника.
А в скворечнике твоем не селится никто, потому что знают: кому дом родной, а кому общественная столовая.
Ужас волнАми проносился через мое тело. Как же так? Семь голубеньких яичек, которые через десять дней превратятся в семь пищащих пушистых тепленьких комочков и начнут делать свои первые робкие попытки встать на крыло? Станут добычей какого-то заезжего кошака? Нееееет! Что делать? Что делать? Весь вечер я метался по двору, не залетая в скворечник. Что делать? Что делать? Внезапно память отбросила меня назад на несколько месяцев. Я носился по всей округе, собирая стройматериалы для будущего семейного гнездышка, и на чердаке соседского дома обнаружил четвертый том «Флоры СССР», 1935 года издания. Вырывая страницу из книги для своего скворечника, мимоходом увидел картинку «Вороньего глаза». Я знаю эти ягоды, они смертельно опасны для нас, смерть наступает в течение суток, но то, что они также опасны для человека и других млекопитающих, стало для меня открытием. В этом мире нет случайностей. Я знал, где растут эти ягоды. Осталось только накормить ими кота.
Лолка отнеслась к моей идее скептически. Не будет кот есть ягоды. План постепенно оформлялся в моей голове. И по мере того, как прояснялись детали, укреплялась уверенность в правильности решения. Ягоды он, конечно, есть не станет, а вот скворца станет. И другого пути спасти жену и детей у меня не было.
Сложней всего было с Евой. Я бы понял истерику, крики, слезы. Но она сжала клюв, и начала выталкивать яички наружу. Мы улетим, найдем другой дом, и у нас будут ещё дети. Нет, Ева, нет. Вся моя жизнь для Вас. Я не смогу жить без Вас. Я умру вместо Вас, а Вы будете жить. Я ещё долго говорил, что-то объяснял, но Ева больше не слушала меня. Она накрыла собой наших детей, закрыла глаза и повернулась ко мне хвостом. Я так и не смог её понять. Абсурдно звучит, но я чувствовал себя предателем.
Всю неделю мы не разговаривали, пока самым прекрасным утром я не увидел бирюзу скорлупы, разбросанную по полу, и маленькие клювики, осторожно выглядывающие из-под маминого крылышка. Наступил тот великий миг, ради которого всё происходило: рождение, жизнь, смерть.
Моя решимость начала таять, но я вспомнил рассказ Лолки о семье ласточек, живших на чердаке. Отец семейства, после того, как кот у него на глазах загрыз жену и сына, божественным ветром бросился на убийцу, и погиб сразу, разорванный на две половины.
В субботу приехал Шмонечка.
Я решил подождать несколько дней, пока ягода наберёт свою смертельную силу. Эти дни я практически не покидал скворечник, проводя всё время с женой и детьми. Они росли и становились похожими на нас. Было видно, какие они красивые и смышленые. Как они забавно раскрывали клювики, прося еду, и наевшись, забирались к маме под крылья, поглядывая на меня ясными карими глазами.
Когда первые лучи солнца последнего дня осветили скворечник, я тихо поднялся, взглянул на спящих детей, жену, которая немигающим взглядом смотрела куда-то сквозь стену, и последний раз, как я тогда думал, вылетел из дома.
Овраг был рядом, и вскоре я стоял перед темно-синей блестящей ягодкой, аккуратно лежащей на кресте из четырёх зеленых листьев. Глядя на неё, я видел своих детей, разлетающихся кто куда, строящих гнёзда, кормящих птенцов… Стараясь не раздавить, я протолкнул ягоду в зоб, и полетел обратно.
Кота я нашел сразу. Он лежал на крыльце соседского дома, и делал вид, что спит. Веки его подрагивали, шерсть на загривке была слегка приподнята. Отлично. Значит, охотится. Отлетев за скворечник, я присел на землю и приготовился к смерти.
Удар тяжёлой лапой по затылку оглушил меня. То ли Шмонечка был сыт, то ли настроение у него было хорошее, но сразу есть он меня не стал. Давай, говорит, поиграем, птичка. С яйцами своими поиграй, кастрат жирный, попытался я ускорить события. Кот ощерился, и приготовился оторвать мне голову, но в этот момент кто-то выключил свет. Инстинктивно я попытался взлететь, ударился головой и потерял сознание.
Пробуждение было прекрасным. Ева мягко касалась меня крылом и плакала. Её горячие слёзы растекались по моему лицу. Дети сбились в угол скворечника и тихонько попискивали. Резкая боль в животе вырвала меня из сладкого дурмана. Каждое движение давалось с трудом. Голова кружилась. Тошнило. Я сжал клюв, подпрыгнул, и с третьего раза вывалился из скворечника. По счастью кот никуда не ушёл, и я упал ему прямо в лапы. Дерзкая птичка вернулась поиграть с котиком. Сил отвечать не было. Сознание вновь оставило меня.

Резкий запах кошачьей мочи проник в мой мозг. Через мутную пелену приоткрытого глаза, я увидел частую решётку, а за ней бесконечное голубое небо. Тело не слушалось, и лишь синий свет заполнял всё пространство вокруг. Постепенно появились серые тени, свет стал фиолетовым, затем чёрным и, наконец, погас совсем.
34 На ресницах серебрится иней
Нина Гаврикова
На ресницах серебрится иней
 
– Феодосия Федоровна, пора домой,– умоляюще прошептала Люба.
– Подожди, вот Варвара придёт,– ответила сотрудница, которой не хотелось идти домой.
Дверь в кабинет со скрипом отворилась, медленно, чуть покачиваясь, вплыла Варя, она подмышкой держала завернутую в газету стеклянную ёмкость.

– Ну, всё. Теперь до утра здесь придётся зависнуть,– посмотрела в очередной раз на циферблат Люба: стрелки сошлись на двенадцати.
– Не грусти, пойдём, я тебя провожу,– пришёл на помощь Евдоким.
Миновав проходную, вышли на набережную. Снежный палантин берега обрывался на середине, провалившись в темноту ночной реки. Тротуар освещался фонарями, на фоне которых белоствольные красавицы в серебристых накидках, переливающихся разноцветными огоньками на свету, напоминали сказочных фей. Феи, наклонившись в реверансе, приветствовали редких прохожих. Мужчина и женщина шли, как пионеры, на расстоянии друг от друга и молчали. Ким первым прервал паузу:
– Почему ты так волнуешься? – тихонько тронул Любу за локоть. Та, неожиданно остановившись, вспыхнула:
– Договаривались же только до десяти часов посидеть, и по домам. Моё назначение отметили, за день рождение Петра Петровича выпили, за наступающий Новый год пять раз опустошили бокалы, что ещё? – она подняла глаза, её холодный малахит глаз встретился с тёплым лучиком его томных кристаллов. Лучик проник глубоко в сердце и огромной волной расплеснулся по всему организму, создалось впечатление, что внутри сорвало клапан, который сдерживает эмоции и чувства. Люба отвернулась. Он был, как Аполлон, красивый! Длинные, вьющиеся волосы, торчащие из-под шапки, и бархатистые ресницы покрыла изморозь. Для полноты картины ему не хватало только венка или ветви лавра. Ким положил руки ей на плечи и повернул к себе.
– Глупая, чего ты испугалась! – его сладостная речь лилась, как горячий чай переливается из чашечки в блюдечко и обратно. – Я не могу понять, чего ты боишься?
– Мужа! Он там сидит с детьми, ждёт меня, а я, как последняя,– не успела договорить, как он прижал её. Люба уткнулась носом в широкую грудь. Сделав усилие над собой, вырвалась из крепких объятий и побежала к дому. Евдоким одним прыжком догнал и преградил путь:
– Ладно, прости! Больше не буду! Провожу до подъезда и пойду домой.
– До подъезда? А если муж в окно смотрит? Нет, вот до того дома, дальше я сама уйду.
На углу дома он опять легонько тронул её за локоть, Люба остановилась:
– После праздников встретимся на работе, хмель выйдет, самому же стыдно будет!
– Не будет! Я буду ждать тебя столько, сколько нужно, ты всё равно будешь моей...
– Никогда! – лукаво улыбнувшись, прошептала и пошла прочь.

Она спиной чувствовала его тёплый, будоражащий сознание взгляд. Захлопнув дверь подъезда, замерла в нерешительности. Что же с ней случилось? Вспомнила события недельной давности: к ней подошла Фёдоровна и, заглядывая прямо в душу, спросила:
– Не знаешь, где Ким задерживается? Говорят, вчера к нему в кабинет на велосипеде приезжала Софья, которая работает в пищеблоке.
– Что, прямо на велосипеде в кабинет? – съёрничала Люба, тогда ей было абсолютно безразлично, кто к кому и когда ездит, а сейчас? Она поймала себя на мысли, что сейчас она готова ползти на край света, но только чтобы Ким был рядом, она не хотела делить его – ни с кем. Ни с кем? Да он же женат! Господи, что делается? Вот попала, так попала.
– Кто там? – муж спускался по лестнице.
– Я! Ноги отряхивала от снега,– нашла оправдание Люба.
– Вроде мороз на улице,– не понял он.
– Да, ладно, пойдём спать, так устала.
– А ты чего так долго?
– Так получилось,– объяснять ничего не хотелось.
 
Дни тянулись мучительно долго, душа рвалась на работу, чтобы прочитать ему стихи, которые неожиданно сочинила:
 
На ресницах серебрится иней,
Ты его, пожалуйста, не тронь.
Я хочу быть для тебя богиней,
Чтоб разжечь в душе любви огонь.
 
В Новогоднюю ночь Люба первый раз в жизни не знала, какое загадать желание, потому что своего желания она стеснялась и боялась больше, чем мужа…
35 Вера, Надежда, Любовь
Нина Гаврикова
 Вера. Надежда. Любовь.

Остроумный красавец вдруг загрустил. Подпирая подбородок руками, он больше часа сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Вернувшись на родину, бывший солдатик устроился во вневедомственную охрану. Место отличное – центральная проходная. С напарником повезло, работали спокойно, время летело быстро, а тут…
Из соседнего цеха Зойка-сойка постоянно путалась под ногами. Почему «сойка»? Да потому, что она, как сорока, щебетала без умолка. И так окрутила бывшего воина, что тот и глазом не успел моргнуть, как был почти женат. С работы возвращались вместе, во время смены успевала по несколько раз прибежать покурить и проконтролировать – нет ли посторонних дам рядом с рыцарем её мечты.
Но вся идиллия рухнула в одночасье – в конце мая на практику приехали симпатичные студентки. Девушек распределили к Зое в цех, но на другой участок – сортировку. Одна из них мимолётным взглядом так расцарапала душу юноше, что он затосковал о несбыточных мечтах…
Из оцепенения его вывел напарник.
 – Выходи! Стройся!– громко крикнул он на ухо.
Вова машинально вскочил. Фёдор, рыжеусый добряк, хохотал от всей души над непутёвым воздыхателем и предложил разработать «стратегический план по захвату девицы в амурные сети любви».
Казалось, судьба улыбнулась. «Почти жена» ушла на больничный, контролировать некому. Дождавшись ночной смены, супермен, повязав на левый рукав куртки красную повязку с большими белыми буквами «Охрана», отправился на «задание». Вошёл в цех, где работали студенты. Прохаживаясь вдоль и поперёк, изображал, что кого-то тщательно ищет.
– Извините, – с наигранной строгостью обратился к девушкам, – на территорию предприятия проник преступник, рецидивист, вор. Вы не видели подозрительного мужчину в чёрной куртке, чёрных брюках и чёрной шапочке? Девчонки неожиданно прыснули от смеха.
– Видели! Один из них – стоит перед нами, с той лишь разницей, что на рукаве – красная повязка.
Охранник, еле сдерживаясь от смеха, строго произнёс:
– Обо всех подозрительных личностях (с повязками и без) прошу сообщить на пост номер один по телефону 911 (внутризаводской номер). Вот моя визитная карточка, – протянул обрывок картона с нацарапанным карандашом номером. Он двинулся к выходу, вдруг та, что всех дороже, окликнула:
– Эй, товарищ! Здесь только цифры, а кого спросить?
Сердце джентльмена, судорожно вздрогнув, подскочило вверх и ударилось о кончик носа: вот оно – счастливое мгновение знакомства!
– Генерал Владимир Ильич.
– «Генерал» – это фамилия или звание?
– Лучше бы звание, но… фамилия,– мило улыбнулся паренёк, и, махнув рукой на прощание, быстро зашагал к проходной.
Ночью время тянулось мучительно медленно. Он сто раз подходил к окну, выглядывая – не идут ли девушки? Пересменок закончился, и за воротами проходной, держа в руках веточку сирени, Володя подбежал к хохотушкам.
– Сколько можно вас ждать? Разрешите проводить и защитить от покушений мужских особей? Но сначала давайте познакомимся!
Вдруг одна из подруг резко повернулась.
– А почему вы решили, что мы захотим с вами знакомиться? Разве вы не особь мужского пола? – и заторопились к остановке.
Перегородив путь, Владимир широко расставил руки и ноги.
– Не пущу! Пока не познакомимся!
– Надежда! – ответила «ненаглядная».
– Вера и Любовь! – дополнила вторая.
Он в недоумении округлил глаза.
– Не понял?
Девчонки переглянулись.
– Надежда – это я! Это Люба, а Вера в общежитии, мы вместе учимся, а работаем в разных сменах. Кого выбрал ты? Вовка от неожиданности покраснел, начал заикаться.
– Я… я… я…
– Надежду! – завершила мысль Люба и помахала рукой: – Пока!
Надя вспыхнула зарницей:
– Меня никто никуда не приглашал! – и, схватив резко подругу за руку, скрылась за дверью автобуса.
Весь следующий день парень не находил себе места. Колокольчиком звенел в ушах смех Надюши. Он прокручивал вчерашние эпизоды: «Что сделал не так? Почему убежала, чем обидел?» – и твёрдо решил исправиться.
Вечер на удивление выдался тёплым. Вторая вечерняя смена. Охранники приняли пост. Пересменок, они стояли у стойки, пропуская рабочих на завод. Неизвестно, откуда в проходной появилась бывшая подруга. Ясно, что городок маленький, «сарафанная почта» разнесла весть о «боевых действиях». Она грозно метнула глазками молнии, но, не обмолвившись ни словом, проследовала в цех.
Студентки, чтобы избежать разговора с охранником, опаздывали, так что проскочили проходную, лишь кивнув в знак приветствия. На работе их ждал сюрприз. Только девушки разошлись по рабочим местам, как из-за станка выскочила Зойка. Она, как пантера, набросилась на Любу.
– Знаешь что, милочка! Если я тебя ещё раз увижу рядом с Генералом, то…– не закончив фразу, показала руками, будто выжимает постиранное бельё.– Поняла? – и, не дождавшись ответа, развернулась, демонстративно направившись к выходу их цеха, который находился ближе к проходной. Надежда бросилась к подруге.
– Что эта фурия сказала?
– Представляешь, она меня с тобой перепутала…
– Если Вовка сам решил избавиться от «мегеры», то давай поможем!
Утром, закончив смену, девушки вышли из проходной. Их галантный молодой человек, сдав пост, стоял у ворот. Но уже не с веточкой сирени, а с букетом роскошных роз, который он с вечера принес и спрятал под стол в проходной. Как только девчонки поравнялись, он опустился на правое колено, вытянув руки вперёд.
– Вы разбили моё сердце! Давайте с вами дружить!
Надя взмахнула длинными ресницами, взяла букет, кокетливо вздёрнула курносый нос, понюхала цветы.
– Согласна! Куда путь держим?
Володя взял её за руку и прокричал:
– На край света! Согласна?
– Согласна! – тихо прошептала она.
Они будто замерли на мгновение, стояли и смотрели друг на друга. Надя детально изучала своего спутника. Он был на голову выше её. Мужские широкие плечи. Широкий подбородок, а щеки раскраснелись, как наливные яблоки. Пухлые губы, над - верхней чернел полумесяц мужской гордости. Прямой нос с небольшой горбинкой. Черный ершик непослушных волос торчал в разные стороны. Девушка начала любоваться зеркальностью его нежно-голубых глаз, но вдруг спохватилась:
- Где Люба?
 Он, конечно, видел, как тихонечко убежала подруга, но на вопрос не отреагировал. Главное, что Наденька – рядом, и они долго бродили по набережной. На следующий день был выходной день, Володя пригласил девушку в кино. Билеты он купил на последний ряд. После сеанса они опять долго бродили по набережной Волги. Володя взахлеб рассказывал о своих родителях, одноклассниках, о городе в котором родился и жил. А Надежда внимательно слушала своего кавалера, не пытаясь его перебивать. Молодому человеку казалось, что он поднял свою возлюбленную на руки, посадил на облако любви, сам сел рядышком. Вокруг них радостно порхали птицы счастья. Лишь иногда они спускались с облака. Ненадолго расставаясь, парень мечтал вновь подняться ввысь. Девушка скромно молчала, ничего о себе не рассказывала.
Месяц пролетел незаметно. Закончилась практика. Наде нужно было возвращаться в родной город. Вова обещал прийти проводить на поезд, но… вызвали на работу.
Через два дня на столе в проходной Володя обнаружил письмо, адресованное Володе Генералу, но без обратного адреса. Он быстро распечатал конверт, пробежался глазами по строчкам: «Володя, извини, но я замужем. Прости, если сможешь. Хотела признаться перед отъездом, но ты не пришёл…»
Строчки начали быстро плясать перед глазами. Руки задрожали.
- Не может быть. Она не могла так поступить со мной, - выронив листок, повторял парень.
Напарник посмотрел прямо в душу Володе:
- Не хотел я передавать тебе это письмо, но Надежда очень просила. Прости.
- Прости? Ты знал и молчал? - бывший военный подобрал листок, с ненавистью скомкал его и выбросил в корзину, - ты знаешь - она написала, что замужем?!
- Остынь, Володя! Какое замужем? Они студентки техникума. Сколько лет Надежде, ты знаешь?
- Шестнадцать,- поднял удивленные глаза Владимир.
- А когда ей исполнилось шестнадцать?
- На днях...
- Вот теперь сам подумай, какое замужем? Просто девчонки хотели тебе раскрыть глаза. Разве ты не знаешь, какой скандал устроила Зоя?
- Нет. Мне никто об этом не рассказывал.
- Тогда спускайся с облака. Жизнь продолжается. На следующий год снова студентки приедут.
- Вот уж нет. Разве ты не понимаешь, что я люблю Надю? Что я без нее жить не могу?
И тут опять в проходной появилась Зоя. Услышав последние слова, она быстро развернула и побежала обратно в цех...
36 Лидочка и Жужа
Нана Белл
                                             
Лидочка, низенькая, щуплая, в больших очках минус двадцать, которые закрывали половину её лица, не могла скрыть радостной улыбки, когда к столику, за которым она стояла с сестрой, Галиной Петровной, подошёл высокий черноволосый мужчина.

- Вот,- сказала Галина Петровна сестре, - познакомься это Роман. Наш перспективный работник.

- Лида, - покраснев так, что щёчки запылали в тон её малинового платья, - ответила Лидочка.

Роман уже слышал о Лидочке и был в курсе того, что жена его начальника подыскивает ему партию.

Увидев Лидочку, Роман сначала удивился: как не похожа она на свою дородную, уверенную сестрицу. Потом, разглядев её фигурку, оголённую шею, обнажённые плечи, а главное – эти увеличенные линзами глаза, смотревшие на него с какой-то особенной задушевностью, почти сразу почувствовал прилив необыкновенной нежности и симпатии.

После очередной порции напитков Роман ощутил уже не симпатию, а самую настоящую страсть.
Лидочка тоже дрожала от радости и испытывала, если не счастье, то надежду.

Когда же во время танца Роман притянул её к себе и повелительно повёл к выходу, она не только не сопротивлялась, но была готова на всё. "Какая безропотная, - подумал Роман, - да, на сестру совсем непохожа".


И была ночь, и была сладость. И Лидочке казалось, что это навсегда, что уж теперь-то …

 Утром она даже осмелилась спросить:

- Ты на мне женишься? – и, не дожидаясь ответа, поведя   плечом и томно бросив взгляд на смятую постель, всё как учила сестра, выпорхнула за дверь...

Подходя к своему дому,Лидочка сорвала ветку сирени и, размахивая ею, вспоминала Романа, его жаркое и шутливое “Ви роза, ви роза, ви роза бель Ли-до-чи-ка”.  Её рот расплывался в блаженной улыбке, и ей казалось, что вот оно, её счастье, её звёздный час. Она остановилась и, выдёргивая из венчиков собранные в чашечку нежные лепестки, загадывала своё счастье. Но всё время выпадало четыре лепестка и, отбросив, ветку, со словами:"Вот всегда так", - уже без прежнего радостного настроения вошла в свой подъезд.

Когда-то здесь её поджидал Витя. Это было приятно, что зимой ли, летом ли, вечером или утром он, как почётный страж, прохаживался под её окнами, иногда залезал на крышу гаража, спрятавшегося между деревьями, и оттуда наблюдал за своей пассией.  Увидев, что Лидочку кто-то провожает,подходил, совал свою рабочую лапищу в его руку, и бросал небрежно:"Виктор".
А потом, отловив Лидочку, бубнил:"Не нужен он тебе, у него рука мягкая, от такого прока не будет. Выходи за меня".

Но за Виктора Лидочка не вышла. Он почему-то вдруг так странно и неожиданно исчез. Соседи говорили разное: посадили, женился, уехал к тётке в деревню.

Лидочка не знала, что это произошло после разговора Виктора с её сестрой. Галина, которая к тому времени вышла замуж за дипломата и с Ярцевской переселилась на Кутузовский, имела длительную беседу с незадачливым искателем Лидочкиной руки. Она объяснила ему, что уж она-то Валентина, найдёт сестре кандидатуру поприличнее, а его, Витьки, чтоб и духу не было.

Некоторое время Лидочке не хватало Вити. Возвращаясь домой, она искала глазами его около подъезда, на крыше гаража или, поднимаясь по лестнице, надеялась увидеть на лестничной клетке между четвёртым и пятым этажом, где он любил сидеть на окне, поплёвывая на площадку, или раскуривая очередную сигарету. Что греха таить, иногда рядом с ним стояла початая бутылка, и тогда он дремал, свесив голову, а его потёртая кепка валялась где-нибудь на ступеньках.  Лидочка поднимала её и, положив рядом с Виктором, стараясь не разбудить своего воздыхателя, тихо открывала дверь в квартиру.

Раздавался голос отца, иногда гневный, иногда ворчливый:"Ну, что почётный караул на месте?

Лидочка отмалчивалась и тихо проходила в крошечную комнатку, где она ютилась раньше с сестрой, потом одна.

Но вот уже несколько лет как вся квартира была в её распоряжении.

Заставленная мебелью, захламлённая вещами, которые Галине Петровне не удалось продать, а выкинуть было жаль, квартира удивляла не уютом. Кроме этого в прихожей, на кухне, комнатах под ногами валялись свёртки, раздутые сумки, чемоданы.

После того, как муж Галины Петровны достиг дипломатических высот и пользовался особым "зелёным коридором", у Лидии Петровны появилось новое дело: сбыт. Комиссионки, знакомые, знакомые знакомых. И не дай бог, чтобы кто-то был замечен здесь, на её квартире, полная конспирация. А потому с неподъёмными сумками через весь город, а когда и загород.

 Маленькая фигурка Лидии Петровны сгибалась от тяжести, толстые стёкла очков запотевали от тепла подземного и наземного транспорта,  отсчитанные покупателями деньги всегда ровно складывались в пухлый коричневый кошелёк.

 Галина Петровна расплачивалась с сестрой за  услуги  натурой. Поношенным платьем. Дублёнкой. Вавиком, которого поселила на Ярцевской.

 - А что ещё делать? – говорила всем Валентина Петровна, - Ни таскать же его с собой по заграницам!

Пока Вавик был маленький, Лидия Петровна кое-как справлялась. Конечно, ей было трудно:"Убежит куда-нибудь от меня, спрячется и смеётся. А я что? Я же ничего не вижу".

Когда племянник подрос и перебрался на Кутузовский, не желая разделять с тёткой убогость заношенной хрущёвки, и стал сам себе головой и телом,
Лидии Петровне был дан строгий наказ:

- Следи, чтоб с простолюдинкой какой не снюхался.

Вот тут-то ей и досталось. Тётку к себе Вавик не пускал, запирал дверь на цепочку, к телефону, когда не подходил, когда телефонный шнур из розетки вытаскивал.Про мобильный и говорить нечего:"абонент недоступен".
 Вот и приходилось Лидии Петровне или стенку в вестибюле подпирать или залезать на окно, как некогда её ухажёр Витя, или, согнувшись в полупоклоне перед надменной консьержкой,расспрашивать кто там у него и в какой одежде.
 
Время от времени ей приходилось мотаться по электричкам, отыскивая нужный полустанок, улицу и дом. Тогда она вспоминала Утёсова:"Где эта улица, где этот дом, где эта барышня…"
Когда находила, когда и нет и, оправдываясь перед сестрой,  шептала в трубку:
"Галь, ну, ты же знаешь, какое у меня зрение. И вообще я и так с работы вечно отпрашиваюсь.
Она даже подумывала, не уйти ли ей на инвалидность, на нерабочую группу. Но Галина Петровна почему-то считала, что  лучше, чтобы сестра работала как все, чин чинарём.
- Понимаешь, - говорила она, - так надо.
Почему так надо, Лидия Петровна не знала, но авторитет старшей сестры, жены высокопоставленного дипломата, решал всё.

К тому же, именно сестре она была обязана тем, что время от времени её приглашали на приёмы, знакомили с красивыми высокими мужчинами.  Мужчины удивлялись, что у дородной и уверенной в себе Галины Петровны такая сестра.
 
- Нет, - признавали они, - фигурка у неё ничего, но мала то, мала то до чего.
- А очки? Она же ничего не видит.
- И лицо у неё странное, какое-то крошечное личико, с кулачок, будто кукольное.
- И не кукольное вовсе, а какое-то старушечье, мятое.

Сама же Лидия Петровна про своё лицо мало что знала, хотя догадывалась о преждевременных морщинках, которые прятались под очками. Но Галина Петровна, собирая сестру на очередной фуршет, умела так затушевать их, что издали, особенно издали, Лидия Петровна действительно казалась куколкой.

 Куколкой она впархивала в зал, на вопросы отвечала тихо, вкрадчиво, как её учила сестра, умела потупить взгляд на кончик своего милого, чуть вздёрнутого носика, посмотреть в угол, опять на нос и только потом, поднимала глаза на предмет, который заранее подыскивала ей Галина Петровна.
 Сёстры надеялись, что рано или поздно один из предметов станет Лидочкиным мужем. Но годы летят как птицы, как страницы глянцевых журналов, которые листают, чтобы скоротать время.

И так случилось, что последним предметом, на который Лидия Петровна подняла свои беззащитные близорукие глаза, был Роман. Увы, романа у них не получилось.

Романа женили, найдя более выгодную партию и услали в далёкую страну для присмотра за атташе по культурным связям, а Лидия Петровна продолжала метаться между работой, Вавиком и его пассиями, комиссионными магазинами, "зелёным коридором" и редкими выходами в свет.

 Выходы бывали редкими, один-два раза в год, в те нечастые наезды в родную страну, когда, бросив мужа на произвол судьбы, появлялась в столице Галина Петровна.

 Потом долго, очень долго, Лидия Петровна ждала звонка в дверь, по телефону, надеясь услышать бархатный баритон, низкий бас или тонкий тенорок. В минуты, часы, дни ожиданий она любила, усевшись у окна, вглядываться в окна дома напротив, в домовый проезд, в деревья, которые выросли почти вровень с пятиэтажками, в детские площадки, которых с каждым годом становилось всё больше и больше. Но, увы, ничего этого она не видела, потому что всё сливалось для неё в какое-то одно переливающееся разноцветными бликами пятно.

Однажды в такой ничем неприметный воскресный вечер раздался телефонный звонок.

- Лидочка, ты мне, нам, очень нужна. Только ты можешь спасти…, - скороговоркой, сбиваясь, говорила голосом Романа трубка.
Лидочка покраснела, радостно застучало её сердечко, перехватило дыханье. Её посетила надежда. А вдруг…
- Я, мы сейчас к тебе приедем.
- Нет, нет, ко мне нельзя, у меня не убрано, я не накрашена, - беспомощно оглядываясь кругом, шептала она испугано.
Лидочка хорошо знала, что без краски она совсем-совсем никакая. Одни очки и эта серая кожа, мешки под глазами. Речи же о том, что Роман войдёт в её квартиру просто не могло быть.
- Я же ничего не вижу, - объясняла она, если к ней заходил кто-то из соседей,  - поэтому у меня всё на стульях.

И как бы настойчив Роман не был, и как бы ни горела безумным желанием Лидочка, пригласить его к себе она не могла.

- Встретимся у подъезда, - сказала она, - минут через сорок. Тебя устроит?

Она рассчитала, что за это время успеет скинуть халат, навести марафет, нет, конечно, не в квартире, на это не хватило бы всей её жизни, а хотя бы на рожу лица. А потом… пусть везёт куда хочет…

Но время бежало быстрее, чем Лидочка рассчитывала и, чтобы опередить звонок Романа в дверь, она была вынуждена бежать с пятого этажа так быстро, как не бегала даже в детстве. Голова кружилась от волнения и предвкушения сладостных минут, каблуки туфель скользили по ступенькам, подворачивались ноги. На последней ступеньке, задев за расстеленный кем-то кошачий коврик, она упала, очки в сторону, это просто чудо, что не разбились. Колготки вдрызг, ноги, нет, не сломала, но больно-то как.
- Лидочка, Лидочка, что с тобой?

И уже, почти готовая расплакаться, Лидочка блаженно расплывается в улыбке.   Улыбается и Роман. Но как-то не так он улыбается, будто не всем лицом, будто только краешком рта.  Лидочка замечает, что руки Романа чем-то заняты. Что это?

- Только ты можешь спасти её. Понимаешь, выбросили, наверно, вот гады, смотри какая крошка, а худая, худая-то до чего. А жена не в какую.
Лидочка, возьми, пусть тебе на память будет.

Роман протягивает завёрнутое в тряпицу жалкое, облезшее существо и говорит жалобным и просительным тоном:

- Вот, собака, вернее, щенок. Возьми. А?

Оторопевшая, от такого нелепого и странного на её взгляд предложения,
побледнев, Лидочка шепчет:
- Но я же ничего не вижу. И… собак, у нас никогда не было собак, я не знаю, что с ней делать.
- Я буду приходить, приносить корм, - говорит Роман и вкладывает щенка в скрещенные руки Лидочки, которые она будто в испуге прижала к шее, - я назвал её Жужой, у меня в детстве была… похожая, возьми, а…, -
его голос становится тише, и ей кажется, что он говорит ей не о собаке, а о том, что она мечтала услышать от него и тогда, давно, после фуршета, и потом долго-долго, вспоминая его.

 Перед ней отчётливо всплывает картина прошлого: они с сестрой стоят около шифоньера. Галина открывает дверцу и достаёт из него платье, то самое, малиновое, воротником из страусовых перьев и говорит:

- Поиграла и хватит, оно денег стоит. Покупательницу нашла, - и добавляет, - Ну, подумай сама, провисит в шкафу и что толку.

Галина выходит в коридор за сумкой, а она, Лидочка, украдкой, боясь, что сестра войдёт и увидит, нежно гладит это платье, целует, будто навсегда прощается с Романом, со своими грёзами…

И вот теперь... он, эта собака…
- Возьми, а? – доносится до неё умоляющий голос Романа.
Дрогнула, понадеялась, что не к ней, так к собаке придёт ещё когда-нибудь и только спросила:
- А порода у неё, какая?
- Не знаю, похожа на ротвейлера, но скорее всего дворняга…

И всё и с глаз долой, пока Лидочка не раздумала…

А она … поплелась… со ступеньки на ступеньку… всё выше…на свой пятый этаж…без лифта…с собакой на руках, пока ещё щенком…

С тех пор не прошло и полгода, а у Лидочкиного подъезда уже начали кружить кобели. Одни сидели на газоне, трепетно вдыхая запах молодой, незнакомой суки, другие кружили около входной двери, время от времени задирая ногу и ворча на соперников. Они ждали, когда распахнётся дверь и из неё, натянув поводок, выскочит чёрная с жёлтыми отметинами собака. Они знали, что её хозяйка, с трудом удерживаясь от падения, закрутит поводок за ближайшее дерево и вот тогда…

От поводка Жужа отказалась во время первой же течки. Просто ухватила зубами и выдернула его из рук хозяйки. Так началась её свобода. Она бегала по газону, детским площадкам, рылась в помойках, не отказывала и кобелям. Ей нравились кобели породистые,крупные, к которым её хозяйка боялась подойти ближе чем на три метра. Собаке нравилось пугать детей, бегая за ними она могла прихватить кого-нибудь за лодыжку, порвать одежду. Людмила Петровна платила штрафы, напряжённо прислушивалась к шагам за дверью, ожидая визита пострадавшего в сопровождении участкового милиционера.

Жужа уже была в интересном положении, можно сказать, на сносях, когда из далёкого зарубежья прибыла Галина Петровна. Со слов сына Галина Петровна узнала, что тётке моча в голову ударила и она, вместо того, чтобы заботиться о племяннике, носится с какой-то собакой.

- Вторую неделю без супа, - жаловался он матери, - говорит, что сука её беременна.

Галина Петровна скислилась вся, сделав такую же мину, как когда-то давно,  узнав, что сестрица залетела. И также как тогда, шляпку набекрень и бегом на Ярцевскую. Нет, конечно, не бегом и не на метро, а на машине с бежевыми кожаными сидениями и шторками на окнах.

Прибыв на место, Галина Петровна с ужасом обнаружила Лиду, ползающую на коленях возле кровати, на которой тихо поскуливая, лежала собака.

- Жужечка, ну, потерпи, потерпи ещё, милая.

А рядом, завёрнутые в заморский халатик, подаренный сестре всего лишь в прошлом году, уже копошилось что-то, слюнявое, полу лысое.
- Отвратительно, - только и могла произнести Галина Петровна. Достала два полиэтиленовых пакета, в один из них просунула руку и быстро схватив попискивающие комочки, запихала их в другой, который сверху замотала какой-то подвернувшейся тряпицей. Затем, не утруждая себя раздумьями, бросилась на лестничную клетку к мусоропроводу.

Ей пришлось повторить эту процедуру несколько раз, так как Жужечка всё рожала и рожала…

Лидия Петровна, сначала сидела около собаки и с ужасом смотрела на сестру снизу вверх, потом, переложив собаку с кровати на пол, переместилась на кухню, где сидя на своём любимом месте у окна, будто разглядывала что-то на улице. На неё нашло то состояние отрешённости, в которое она погружалась в минуты безмерной тоски и печали. Она не слыхала ни голоса сестры, ни возмущённого стука двери, которой уходя хлопнула Галина Петровна. Думала ли Лидия Петровна о чём-то в это время, вспоминала ли что?

В квартире было тихо, и только почему-то очень громко, громче обычного, тикали настенные часы. Лидия Петровна вдруг явственно услыхала женский бесстрастный голос:

- Так, теперь ножку, ручку, вот так…

У Лидии Петровны закружилась голова, кухня превратилась в операционную с большим светильником на потолке, который высвечивал яркий круг и сидящую между её ног женщину в зелёном. За этим кругом, в бесконечно чёрном пространстве по какой-то невидимой орбите со скоростью, которая всё увеличивалась и увеличивалась, вращалось её, Лидино, тело, и Лидия Петровна подумала, что это, наверно, ТОТ свет и теперь ей придётся жить в нём… И вспомнилось, что только потом, когда везли на каталке, и добрая нянечка утешала её, она вернулась из темноты и удивилась тому, что плачет как-то беззвучно, без всхлипываний, и не может не плакать и что слёз так много. А нянечка говорила:
- Поплачь, поплачь, милая. Ребёночка обмыть нужно.
И она всё плакала, плакала, и не слышала,  как тяжело дышала Жужа и как едва слышно шептал кто-то:
- Кто ты, что ты, кто ты, что ты…

Ответить на этот вопрос Лидия Петровна не могла. “Не мать, не жена.
Плохая сестра, правда, - уговаривала она себя, - я всегда старалась Галине угодить. Плохая тётка. Ну, что, что я Вавику дала, что? Только и знает девок водить, учёбу забросил… Работник из меня никакой.” И так перебирая свои недостатки, бичуя себя, Лидия Петровна сидела у окна на кухне, за которым становилось всё темнее и темнее.

 Когда же из комнаты до неё донеслось слабое поскуливание, Лидия Петровна, будто очнувшись, оторвалась от своей тоски, поспешила в комнату. Там, тяжело дыша, высунув язык, медленно переползала с места на место, обнюхивала каждую вещь, собака. На шаги хозяйки она не обратила  внимания. Бросившись к ней, прошептав: “Жужечка… “Лидия Петровна хотела обнять её, но та зарычала, оскалилась и, оставляя за собой кровяные разводы на полу, поползла в коридор, к входной двери.
 Там, сначала уткнувшись мордой в дверь, а потом подняв её кверху, завыла.

Лидия Петровна, поспешив к собаке, опустилась на пол, пытаясь опять обнять её, но та опять грозно зарычала, обнажив белые клыки молодых зубов. И вдруг Лидия Петровна неожиданно для себя, ничего не боясь, схватила Жужу, крепко прижала к себе и заплакала во весь голос, роняя на шерсть собаки слёзы. Та же, обмякнув в руках хозяйки, посмотрела на неё долгим не мигающим взглядом, а потом, рванувшись к лицу, стала жадно лизать нос, щёки, глаза.
 
- Жужа, Жужа, ну что ты, Жужа, - повторяла сквозь слёзы и лаская собаку Лидия Петровна.

Устав от слёз, она задремала. Привалившись к двери, задремала и собака, растянувшись подле и нескладно вытянув задние лапы.

Во сне Лидия Петровна то всхлипывала от недавних слёз, то улыбалась, и ей казалось, что она слышит знакомый голос: “Ви роза, ви роза”…
37 Дневник прабабушки
Галина Ширяева
Воспоминания о Ташкенте.
Это рассказ о том, что нужно внимательно относиться к воспоминаниям своих родственников, а также читать их дневники и мемуары.Может быть яблонька в вашем саду хранит важные семейные тайны.В этом рассказе присутствует моя версия о том, куда же исчезла часть сокровищ Бухарского эмира Саида Алим-хана
                           
           В доме по соседству  живет моя подруга – красивая восточная женщина Малика. Как- то в  выходной день, я зашла к ней в гости. Вся ее семья была в работе. Муж и сын таскали с чердака старые вещи, а Малика  разбирала их и готовила многие  на выброс.
-  Вот, наконец- то собрались разгрести завалы,- проворчала Малика.
- Да! Чего там только не было! Сломанная мебель, коробки из-под обуви и бытовой техники, купленных еще в прошлом веке. Какие- то старые тетради, газеты. Вдруг мой взгляд случайно упал на  старинную тетрадь в кожаном переплете.   
 - А что это  за тетрадь? - спросила я.
 Открыв ее, Малика сказала, что это, возможно, дневник ее русской прабабушки, который давным-    давно потерялся.
- Не выкидывай, наверняка он очень интересный,- забеспокоилась я.
- Вы возьмите его, пока мы тут не наведем порядок, чтобы опять не потерялся,- попросила женщина.
 Вечером, начав читать дневник, я окунулась в прошлое. Его вела с отроческих лет   до глубокой старости милая дама. Читать было нелегко, так как чернила выцвели, о значении некоторых слов нужно было догадываться. Но все же многие  описанные  в  дневнике события достойны внимания, хочу привести здесь пересказ некоторых  из них. В дневнике лежало несколько фотографий.
           « Шел 1917 год. После долгих мытарств, наконец, я прибыла к месту назначения. Ташкент встретил   меня ослепительным солнцем и нестерпимой жарой. Петр Александрович уже спешил мне навстречу.
- Ну, как ты добралась, Аннушка?- спросил он ласково.
Два года я не видела своего Петю. И теперь, когда  наконец добралась сюда из Петербурга, радость встречи  охватила меня, муж всегда был добр и ласков со мной. Здесь, под голубым куполом небес и ярким солнцем мой родной город показался мне туманным призраком, полным тайн и существующим лишь в моем воображении. Петр Александрович, будучи в звании полковника, после обучения в гатчинской школе авиации был откомандирован на службу в Туркестан. Наш дом в Ташкенте находился недалеко от Константиновского сквера, на улице Пушкинской. Дом мне понравился, хотя и был непривычной для меня постройки: одноэтажный, толстые кирпичные стены сохраняли прохладу, и после нестерпимой жары здесь была благодать. Особенно я полюбила небольшой внутренний дворик, засаженный цветами и деревьями. Там было так приятно сидеть в вечерней прохладе.
Город делился на две части - европейскую и туземную. Европейцы жили на улицах, прилегающих к Константиновскому скверу: Соборной, Романовской, Пушкинской, Кауфманской. Туземная часть состояла сплошь из глинобитных мазанок, но в каждой махалле была мечеть, сияющая голубизной куполов, а также чайхана, где собирались на чаепитие местные мужчины. Я пробовала зеленый чай- это, действительно, удивительно вкусный напиток. Многие для утоления жажды пьют айран - кисломолочный напиток с добавлением трав и фруктов.
По приезду, многие местные модницы стали посещать наш дом, чтобы рассмотреть мои столичные наряды. Уже через неделю многие дамы щеголяли по центру города в платьях, в точности похожих на мои. Рядом со сквером находились мужская и женская гимназии. Поэтому там часто бывало весело и шумно. Очень мило смотрелись молоденькие гимназистки, когда беззаботными стайками  они гуляли по скверу под столетними чинарами.
В соседнем доме жил врач  Симаков Анатолий Петрович с женой, милой и доброй Натальей Михайловной. Я перезнакомилась со многими соседями. Это были в основном офицеры и  гражданские чиновники с женами.
Одна из дам, супруга штабного офицера госпожа Мария Третьякова, упросила меня пойти с ней на местный базар – купить материал на платье. Мы взяли экипаж, что было большой редкостью для Ташкента. В основном население передвигалось пешком или на арбе с огромными колесами, запряженной осликом. Базар произвел на меня незабываемое впечатление, нигде я не видела такой пестроты и разнообразия товаров. В купеческих лавках глаза разбегались: здесь были - маргиланский шелк, русский ситец, разноцветный атлас. Накупив тканей, мы пошли дальше. Во фруктовых рядах было невиданное изобилие: горкой лежали дыни, персики, яблоки, виноград. Несколько подустав от шума и суеты базара, мы решили ехать домой. Уже подходя к воротам, стали свидетелями неприятного инцидента. На базарную площадь, не разбирая дороги, ворвалась ватага всадников. Во главе небольшого отряда  был человек одетый в красивый парчовый халат, и  белоснежную чалму. Видно, это был богатый человек. Народ бросился  врассыпную, чтобы ненароком не попасть под копыта лошадей, но один бедолага не успел увернуться. Он упал на землю, скорчился и стал громко кричать. Видно это был бедняк, одетый в видавшие виды бязевые штаны и такую же  рубашку. Богач на секунду остановился, бросил прямо на землю какую-то монету и как ни в чем не бывало поскакал дальше. Беднягу потащили домой.
      По словам Анатолия Петровича, в городе было около двадцати врачей, примерно столько же фельдшеров и несколько медсестер. Это, конечно, очень мало. Местное население лечилось у табибов, не особенно доверяя современной медицине.
  Доктор работал в больнице, жена ему помогала. Но их в любое время могли вызвать на дом к больному.  Однажды, когда  я навещала заболевшую Наталью Михайловну, прибежал какой-то мальчишка, крича и размахивая руками, он что-то сказал доктору. Тот взял  чемоданчик  с инструментами и попросил меня сопровождать его, так как он не  имел право заходить на женскую половину дома - ичкари.
Узкая улочка тянулась вдоль высоких дувалов. По ней в пыли бегали местные полураздетые ребятишки. Это был квартал ремесленников. Меня пригласили войти в дом. В комнате, на циновках, под теплым одеялом лежал ребенок лет трех-четырех. Его мама, совсем молоденькая девушка по имени Зухра, сидела рядом на полу и громко причитала. Даже мне, не имеющей медицинского образования, стало ясно, что ребенок болен бичом этих мест - малярией. Доктор дал мне порошки хинина и объяснил, что нужно делать. Я тогда уже немного могла изъясняться на местном языке, и как смогла, объяснила Зухре как ухаживать за ребенком. Оказалось, что у отца ребенка небольшая гончарная мастерская. Его заработки не всегда хороши и часто семья нуждается в самом необходимом. Очень велики были различные налоги и подати. Поэтому натруженные спины этих добрых и честных людей никогда не разгибались, а с их рук не сходили мозоли. Комната в доме была с земляным полом, промасленная бумага служила вместо окна. Но сад и двор были ухоженными. В саду  полно сочных яблок, слив, абрикосов и других фруктов.
Здешняя жизнь была достаточно однообразна, и поэтому я не догадывалась, что вскоре мое спокойствие будет нарушено. В конце октября 1917 года до Туркестана дошел слух о произошедшей в России  революции. Сердце мое сжалось от страха. Все вокруг говорили о неизбежности гражданской войны, а также  о возможности нападения на Россию других стран. У меня в Петербурге  оставались родственники, и я была уверена, что волна революционных настроений докатится не только до города на Неве, но  и до Туркестана. Нам оставалось лишь  молить Бога и ждать распоряжений высшего командования. Тем не менее, жизнь шла своим чередом, и в июле 1918 года у нас родился сын Коленька. В начале 1920  года Советская власть уже вовсю хозяйничала в крае. Создавались Кошчи- советы  народных депутатов Туркестана. Но, по моему мнению, до 1920 года они слабо влияли на общественную жизнь. Как и раньше, всем заправляли баи и  богачи. Но в начале двадцатого  года все изменилось. Передовая молодежь Туркестана приняла новую власть, парни уходили на фронт, сражаться с басмачами.
Некоторые отчаянные девушки снимали паранджу. Очень трудно отказаться от традиций и обычаев предков. За это многие платили  жизнью.  Что же, наверное, кто-то должен быть первым - пожертвовать собой ради счастья других!
   Петр, не желая ввязываться в братоубийственную гражданскую войну, решил подать в отставку. Я привыкла к Азии и не хотела уезжать. Но мысль о том, что я снова увижу Неву и Исаакиевский собор, приводила меня в трепет. Почти перед самой отставкой, в апреле, Петру дали задание. Прощаясь, он сказал, что будет отсутствовать не более двух-трех дней. Если бы я знала…. Когда прошла неделя, я всерьез забеспокоилась. Вскоре пришла ужасная весть: самолет, на котором летел Петр Александрович, не прибыл  к месту назначения. Горя моего не передать словами! И только поддержка друзей, и в первую очередь семьи Симаковых, помогла мне выжить. Оставался маленький ребенок, ради которого я должна была жить. Через некоторое время по городу поползли возмутительные слухи: якобы мой Петр исчез вместе с частью золота бухарского эмира Саида Алим - хана. Я, конечно, попыталась  укоротить языки тем негодяям, которые разносили эти слухи о моем муже. Я точно знаю, что он русский офицер и  человек чести и никогда бы так не поступил, тем более не бросил бы нас с Николенькой. Потом пришло донесение, что самолет Петра Александровича был найден в пустыне Кызылкум. Осмотр показал, что биплан был неисправен и совершил вынужденную посадку. Но тело Петеньки не нашли, наверное, он  покоится где-нибудь, занесенный песком.
Симаковы и здесь не оставили меня без помощи. До  октября 1920 года  я работала санитаркой в больнице, и жили мы с сыном на мое жалованье.
В  октябре 1920 года произошло необычное событие. Однажды вечером, в  дом пришел какой-то мусульманин. Он был одет в богатый парчовый халат. Его лицо закрывала густая черная борода. Я  вышла спросить, что  у него за дело ко мне, но взглянув в его глаза, упала без чувств. Меня можно было понять, потому что я узнала своего погибшего мужа. В ту же ночь мы уехали в Петербург. Я только сказала Анатолию Петровичу, что должна срочно уехать. Это было  не просто, так как железная дорога под Оренбургом была в руках атамана Дутова, а на юге хозяйничали англичане. Но, в конце концов, после долгого пути мы оказались в  Петербурге. По документам у Петра была другая фамилия. В Петербурге мы с ним поженились. Преодолевая все трудности военного времени, разруху, голод, а после мирного, но совсем не простого, мы в ладу прожили с ним  до 1941 года, в котором началась Великая Отечественная война. Петр был уже не молод и на фронт его не взяли. Как видного хозяйственника  его отправили руководить военным заводом в эвакуации. И где бы вы подумали? В Ташкенте. С замиранием сердца я возвращалась в милую моему сердцу Азию. Но душа была не на месте. Мой сын Коленька воевал на фронте, за свою Родину, и  я и муж очень переживали за него.
Ташкент сильно изменился, но старый город, как и прежде, состоял из запутанных тупичков и переулков. Потом хлынули беженцы, которых город принимал в большом количестве. Хотите верьте, хотите нет, но в городе я познакомилась с Фаиной Раневской и даже разговаривала с ней. Помню, когда город был уже переполнен, и беженцы сидели на узлах прямо у вокзала, узбеки приходили и брали их  на постой.  Сами голодные, они отдавали беженцам последний кусок хлеба. Добрый город, добрые люди!
    С замиранием сердца мы ждали писем с фронта. К счастью, мой Коленька, вернулся домой живой и невредимый, не считая двух ранений. Родина наградила его за воинский труд орденами и медалями. Мы смогли пережить тяжелое время. Все складывалось очень неплохо. После войны, в начале пятидесятых годов, мы, будучи уже в немолодых годах, построили дом «на века». Тогда же наш Коля женился на местной девушке, простой и скромной, по имени Гузаль. А что? Мы были  не против этого интернационального брака.
Дорогая моя внучка или правнучка! Мы много бед пережили на своем веку: войны, революцию, голод и великий страх, но никогда не теряли присутствия духа. Мы для вас построили дом, разбили замечательный  сад. Самое любимое наше дерево в саду - яблоня, в тени которой мы так любили сидеть  на айване. Берегите его и будьте счастливы!
                                                       ****
 Шел апрель 1920 года. Полученное задание  не показалось Петру слишком сложным. Пришло распоряжение  забрать груз, находящийся в месте, отмеченном на карте, и доставить его в другое место, тоже отмеченное на карте.
 Погода была отличная, небо синее, так что никаких неожиданностей ждать не приходилось. Взяв в указанном на карте месте небольшой груз, состоящий из нескольких небольших сундуков, он полетел в нужную точку. Сначала все шло хорошо - по плану. Петр собирался разворачивать биплан, как  вдруг звук мотора изменился - он как будто закашлялся, торопливо сбрасывая обороты, и вскоре заглох. Стало ясно, что катастрофа неминуема.
- Только этого не хватало! - проронил Петр сквозь зубы.
Самолет летел над пустыней, это несколько облегчало задачу при посадке, и пилот применил все свое мастерство, чтобы посадить машину. Ему удалось посадить биплан на пологий склон холма.  Самолет уткнулся в землю, потом подпрыгнул и понесся вниз, оставляя за собой глубокие борозды. Но песок, к счастью, быстро остановил движение. Петр спрыгнул с самолета, ноги утонули в красноватом  песке, вокруг расстилалась  пустыня Кызылкум. Сорвав защитные очки, он стал осматривать самолет - оказалось, что поврежден маслопроводный шланг и все масло вытекло.
« Я не смогу взлететь с песка, даже если оторву лист фанеры с фюзеляжа, и приделаю его вместо шасси наподобие лыж. Все равно у меня нет масла. Но что же мне предпринять? Пожалуй, самым правильным решением будет остаться возле самолета - скоро заметят, что я не прибыл вовремя, и меня будут искать. У меня всего одна фляга воды и совсем мало еды, к тому же ночью в пустыне будет холодно, но я выдержу все»,- думал Петр.
Но тут он  обратил внимание на то, что один сундук вылетел из самолета при аварийной посадке, и его содержимое вывалилось прямо на песок. Петр подошел поближе, и его взору предстали ярко блестевшие на солнце украшения. Это были  невероятной, изумительной красоты драгоценности. Вот поистине царская диадема с алмазами и сапфирами. А вот прекрасный  браслет с рубинами. А какие чудные изумрудные серьги! Несмотря на свое отчаянное положение, Петр с трудом оторвал глаза от
потрясающей красоты камней. Видно, они и правду имеют тайную власть над людьми. И вдруг его мозг «взорвался», настолько невероятной была догадка. «Все знают, что эмир Алим-хан не глупый человек. Он понимал, что Советская Россия не оставит его в покое, несмотря на соблюдаемый им нейтралитет. Эмир заранее готовил пути к бегству и всеми силами пытался вывезти свою казну. Ходили разные слухи, что он свои сокровища вывозит караванными путями на верблюдах. Да, это могло быть правдой. Но ведь длинный караван хорошо виден с воздуха, его легко обнаружить. Может быть, он лучшую часть своих драгоценностей решил отправлять по воздуху небольшими партиями? А может быть, он сговорился с представителем новой власти, и тот помогает ему за баснословное вознаграждение? Или эмира заставили отдать лучшую часть сокровищ, пообещав помощь в вывозе остального? Петр не располагал ответами на эти вопросы. Но он точно знал, что всех, имеющих отношение к сокровищам эмира, убивают. Чтобы не оставалось свидетелей.
«В любом случае мне - конец. Поэтому, я не должен оставаться возле самолета. Меня не должны найти».
  И хотя у него было очень мало воды и питья, и эти драгоценности ему совсем не были нужны, Петр  все же не удержался – взял не глядя несколько украшений и положил их в карман своей летной куртки. Потом закрыл сундук и затащил его  в самолет.
Сняв с плеча планшет, он вытащил из него подробную карту местности. Согласно карте, в нескольких километрах отсюда должен находиться оазис. К счастью, его самолет потерпел аварию почти на самой окраине пустыни.
         Он выберется отсюда, должен выбраться. Через несколько минут был виден лишь силуэт  уходящего человека, его заметила лишь юркая ящерка, скользнувшая в мелкую расщелину камня.
                                                       ****
Дорогие друзья, будьте внимательны к наследию предков. Может быть, читая их дневники и мемуары, вы обнаружите, что яблонька, дающая тень в саду хранит важные тайны.  Мне трудно описать эмоции Малики, когда она прочитала дневник своей прабабушки. Вот такая необычная история произошла в нашей махалле. Бывает, что удивительные вещи случаются  не только в кино или книгах, но и с нашими близкими друзьями и соседями. Прошлое иногда приоткрывает завесу над своими тайнами.
38 Стакан воды
Галина Ширяева
        Царевна Софья сидела в келье Новодевичьего монастыря. Ни дня не проходило без воспоминаний. Никто вокруг не понимает, как тяжело ей, умной и честолюбивой женщине, постоянно находится под присмотром. А разве мало она сделала для государства Российского? Создала Эллино-Греческую академию, заключила Вечный мир с Польшей. Неблагодарные. Разве не она была лучшей правительницей? Как тяжело ей было пережить предательство близких людей! Ведь она не красавица, а любила… Впрочем, Василий тоже ее предал. Поехал на поклон Петру в Троице-Сергиев монастырь. Но не принял его царь, а сослал в Пинегу. Ах, если бы этот браслет не пропал! Это дворовая девка Дуська, вхожая в ее палаты, украла.  Ведь предупреждал ее мудрец из восточной страны:
- Дарю тебе браслет. Береги его, как зеницу ока. Это древний амулет, который дает богатство, власть, красоту, удачу. Носи его не всегда, а только один раз в несколько дней. Помню, как шепталась дворовая челядь, что не к лицу ей, белолицей и пышнотелой девице, браслет в черных жемчугах. 
Эх, не уберегла, а потом и случились все беды - принудили удалиться в Новодевичий монастырь. Теперь она монахиня Сусанна.  Еще раз  вздохнув, царевна Софья вышла из кельи в монастырский двор.
                                                                           *****
     Наталья шла  на работу. Как она любила свой театр - запах пыльных кулис и старинного паркета! И сильнее всего она любила свое личное царство в театре - костюмерную. Там ей открывался волшебный мир, в котором жили короли и королевы, феи и эльфы, восточные красавицы и цыганки. О, вот они - их роскошные платья, короны, россыпи драгоценностей. Она ходила среди своих сокровищ, правда, бутафорских  и мечтала, придумывала сказки. Как она любила волшебный дух театра! Казалось, что и он к ней благоволит.

В зале шла репетиция заключительных сцен  спектакля по пьесе французского драматурга Эжена Скриба
«Стакан воды». Наташа всегда присутствовала на репетиции, если была такая возможность. Так было и в этот раз. На сцене присутствовали герои пьесы - королева Анна, герцогиня Мальборо,  Болингброк , Мешем и Абигайль. Наташа увлеченно следила за игрой актеров. Наконец,  раздалась финальная  фраза королевы Анны: «Тогда подайте сами, герцогиня»!
Королева отпивает из стакана глоток воды и падает. Все поначалу оторопели, а затем
бросились к королеве, но она уже была мертва.
                                                                       *****
        Следователь прокуратуры Степан Богданов  перечитывал  протоколы показаний свидетелей  вчерашнего убийства в театре. Именно убийства, потому что актрису  Татьяну  Белову, игравшую роль королевы Анны, отравили быстродействующим ядом. На репетиции присутствовали семь человек, включая  потерпевшую.
 Вот показания пожилой актрисы Марины Кожевниковой, играющей роль герцогини Мальборо.
- Как вы считаете, у Татьяны Сергеевны были враги, недоброжелатели?
- Да, были. Весь театр. Она была наглой и бесталанной девицей, хотя нехорошо, конечно, так говорить о покойнице.
- С кем ее связывали дружеские отношения?
- Насколько я знаю, с костюмершей Наташей Костровой и с Олегом Семеновым, он задействован в роли Мешема в спектакле. Знаете, у него к ней была  безнадежная любовь. Она, кажется, не обращала на это внимания. Да зачем ей  какой-то актеришка, когда вокруг всегда крутятся толстосумы! Да и этот старый дурак, я имею в виду Александра Мишина, в спектакле Болингброк, глаз с нее не сводил. Думал, что никто ничего не замечает. Противно было смотреть. Последняя у него любовь, понимаете?
- Когда вы сегодня пришли в театр?
- Я пришла в половине одиннадцатого, в фойе стояла  Татьяна и разговаривала с Олегом и Александром. Я поздоровалась  с ними, и сразу  пошла в гримерную. Там уже была  Елена, молодая актриса, играющая Абигайль. Почти сразу, вслед за мной вошла  Татьяна. Я обратила внимание, что у нее на руке был шикарный  браслет. Елена тоже, похоже, обратила  на него внимание, потому что сразу стала хвастать собственными изумрудными  серьгами, которые ей якобы подарил поклонник. Мне надоело слушать их болтовню,  и я направилась  на сцену.
- Кто еще был на репетиции?
- Все, о ком я сказала. Да, еще костюмерша сидела в зале, а также  помощник режиссера Варвара Сергеевна.
- Что вы скажете о Варваре Сергеевне?
- Я ее мало знаю. Она у нас недавно, замкнутая, неразговорчивая особа, вечно ходит в черных деловых костюмах, в очках с черной оправой. Весьма неприятная особа. От нее слова не добьешься. Сам то, наш режиссер заболел, вот она и явилась на репетицию.
- А она видела браслет на руке Татьяны?
                                                                                 
- Не знаю, но пару раз она заходила в гримерную.
- Кто готовит реквизит?
-У нас есть бутафорский цех, но его не вызывали, ведь была обычная репетиция. Чего заморачиваться то? Налили в графин воды для финальной сцены, ну и ладно.
- А кто наливал воду в графин?
- Вот этого я не знаю. Уж не думаете ли вы, что это я? Я актриса, самая лучшая в этом театре. Это  не входит в мои обязанности. Наверное, Варвара.
- А вы воду из графина не пили?
- Конечно, нет. Ее никогда не кипятят…
- Что вы скажете о Елене Южиной?
 - Молодая актриса, тоже у нас недавно. Так, посредственность, таланта как такового  у нее не имеется. Берет смазливым личиком.
- Какие у нее отношения были с Татьяной?
- По-моему, никаких. Так приятельские - поболтать и посмеяться.
Вот протокол допроса Олега Семенова, друга Татьяны.
- Вы любили Татьяну?
- Да, я ее любил. Но она, к сожалению, не отвечала мне взаимностью. Мы вместе проводили время, но Татьяна проявляла ко мне лишь дружеское участие.
- Вы ее ревновали?
- Немного ревновал, но при этом  понимал, что эта женщина не для меня. Яркая, красивая, талантливая, она  была для меня словно звезда на небосклоне. Высокая, стройная, натуральная блондинка, все взоры привлекала к себе. Зрители так и говорили : « Идем на Белову!»
-У нее были враги?
- Врагами их, конечно, не назовешь. Например, Марина Кожевникова ее не любила, потому что она забрала все  ее  главные роли. Несмотря на серьезный возраст, Кожевникова стремилась играть молодых прелестниц. Остальные в труппе Беловой просто завидовали. Ведь талант и красота часто вызывают зависть. Дружила она только с Наташей Костровой - костюмершей.
- Ее отношения с Александром Мишиным, который играл Боленгброка?
- Она его последняя любовь. Он буквально  глаз не мог от нее отвести. Она, правда, никак на это не реагировала.
- Как вы думаете, кто мог подсыпать яд?
- Да, кто угодно, из тех, кто в тот день был в театре.
Протоколы допросов Абигайль и Боленгброка ничего нового не дали. В принципе все повторяли одно и то же.
А вот рассказ Натальи Костровой, подруги убитой, произвел сильное впечатление.
- Татьяна пришла ко мне вчера вечером домой. Немного посидели, поболтали, мы  с детства дружим. Ведь  бабушки наши  вместе служили в театре. Татьяна была в черном вечернем платье, собиралась на какую - то  вечеринку. Стала жаловаться, что не может подобрать достойное украшение к этому платью. Спросила у меня, но у меня  драгоценностей мало. Вдруг  она увидела старинный браслет. Он ей сразу понравился, и Татьяна стала меня уговаривать, чтобы я ей  его дала на время. Я давать не хотела, потому что бабушка  мне строго настрого запретила это делать. Но Татьяна, как всегда, настояла на своем.
- А откуда у вас этот браслет?
- Достался мне от бабушки. Она говорила, что это старинное индийское украшение. На нем черные жемчужины. Я его  редко надевала, потому что  нет подходящей одежды.  Да и пугал он меня. Если он на руке - начинало казаться, будто слышу посторонние голоса и звуки. В голову  приходили странные мысли и образы. Казалось, что меняется моя внутренняя сущность, которая толкает на странные поступки. Наверное, эта вещь не мне предназначена.
Сегодня, перед  репетицией, Татьяна сказала мне, чтобы я забрала браслет из ее сумочки. Но я как-то замоталась и забыла об этом.
-  А кто-нибудь знал, что это ваш браслет?
 - Нет, я никому о нем не говорила.
     Прочитав протоколы, Степан погрузился в раздумья. Пока в этом деле нет никакой ясности. У всех, кроме, пожалуй, Натальи, есть мотив  убийства. Марина Кожевникова завидовала ей. Бывшая прима театра, очень тяжело переживала восхождение новой звезды. Молодой Елене Южиной Белова преграждала  путь к главным ролям. Александр и Олег погибшую  ревновали. Позиция помощника режиссера Варвары Сергеевны пока не  прояснена: казалось, она ко всем относится одинаково безразлично. Ну, а если кому-то понадобился браслет, то непонятно для чего было убивать Татьяну. Или ее все же  убили из ревности, а браслет украл  вообще кто-то другой. По данным экспертизы, в графине яда не было. Он был только в стакане. Значит, отравить хотели именно Татьяну. Кроме браслета из сумочки актрисы ничего не взяли. А в ней лежали приличная сумма денег, сотовый телефон и письмо, в котором ей угрожали. При обыске всех сотрудников театра браслет не нашли. Это означает, что он спрятан в театре, и преступник обязательно за ним явится. Но где? В здании театра  много укромных уголков, а у кого есть ключи от служебного входа, никто не знает. Вчера Наталья Кострова подсказала Степану одну мысль. На его вопрос, где в театре можно спрятать какую-нибудь вещь, чтобы ее трудно было найти, она ответила, что в костюмерной. Они вместе  обыскали всю комнату, и наконец, среди
бутафорских бриллиантов, гранатов, изумрудов, источая таинственный блеск, показался загадочный браслет с черным жемчугом. А на полу лежала изумрудная серьга.
 Всю ночь следователь просидел в костюмерной, но преступник туда не явился.
   Когда Степан утром следующего дня вошел в зрительный зал театра, там все подозреваемые  были в сборе. Первым в небольшой кабинет директора вошел для допроса актер Александр Мишин. Следователь
его едва узнал. Статный и красивый пожилой мужчина  за одну ночь превратился в старика.
- Почему вы убили Татьяну?
Александр страдальчески  сморщился и произнес дрожащим голосом:
- Я ее не убивал, я ее обожал, боготворил. Она умерла, и я вместе с ней.
- Вы написали это письмо? - Степан протянул ему лист бумаги с напечатанным на компьютере текстом.
- Да, я. Она на него ответила, что не просила меня ради нее  бросать семью, уходить в театральное общежитие и что она никогда не обнадеживала меня.
- Но вы угрожали  убить ее и себя!
- Это было  какое-то помешательство. Я уверяю вас, что никогда не смог бы  ее убить. Как можно убить богиню?    
Затем  Степан вызвал для разговора  Елену Южину.
- Это ваша сережка? - спросил он, показывая актрисе красивую серьгу с изумрудами?
- Да, моя, - ответила Елена.
- И где же вы ее потеряли?
- Вчера  перед репетицией я сняла серьги  и положила их на туалетный столик. Я всегда так делаю, но никогда ничего не пропадало. Но в этот раз…  Когда после репетиции я зашла в гримерку, одну серьгу не нашла.
- Почему вы об этом мне сразу не сказали?
- Я подумала, что она куда-нибудь закатилась, и  решила, что  потом поищу получше. Но из-за этого чудовищного убийства, конечно, стало не до этого.
 Вам нравился браслет Татьяны?
- Я его, как следует, не разглядела.
- Как вы думаете, кто убил Татьяну?
- Не знаю, возможно, Мишин или Кожевникова.
         Из театра  Степан направился в городской исторический музей, а еще  ему предстояло ночное дежурство в костюмерной театра  с оперативниками.
В музее ему поведали следующую историю. По преданию браслет с черным жемчугом подарил царевне Софье индийский маг. Украшение могло  наделять хозяйку богатством, властью, молодостью и удачей. Именно хозяйку, потому что браслет может принадлежать только женщине. Браслет переходил со своей магической силой  к новой  хозяйке лишь после смерти прежней. В 1689 году браслет пропадает  и  в том же году Софья Алексеевна теряет всех своих сторонников. Они переходят на сторону Петра. В том же году Софью вынуждают удалиться в Новодевичий  монастырь.
  Степан не верил в подобные чудодейственные вещи, но, если следовать легенде, становится понятным, почему убийца похитила браслет и убила Татьяну. И убийца, вероятней всего женщина. Но кто? Кожевникова мечтала о молодости. Южина - о богатстве и славе. Варвара -  не известно о чем, но, может быть, о богатстве, власти, молодости и удаче вместе взятые.
       После полуночи в коридоре театра  послышались шаги. Вот открывается дверь костюмерной, зажигается свет и в нее входит преступница.
- Проходите, уважаемая, не это ли вы ищете? - сказал Степан и  протянул преступнице браслет. Женщина сделала такое движение, как будто бы хотела схватить его, но тут же ее лицо приняло безразличное выражение.
- Вы что имеете в виду? Я забыла здесь свой сотовый телефон. А, кстати, вон он.
- И поэтому вы пришли в театр ночью?
- Мне срочно нужно было сделать звонок, а номера я не помню.
- Это вы убили Татьяну?
- Какая глупость, зачем бы я это сделала?
- Почему вы приехали в этот город?
- Я развелась с мужем и хотела начать новую жизнь.
- Допустим. Но до этого вы долго работали в архиве, и где, судя по всему, смогли найти следы затерявшегося магического браслета…
- Но ведь это только легенда, неужели вы верите в нее?
- Я - нет, но вы, похоже, верите. Кстати, вы не удержались и надели браслет до того как его спрятать, и поцарапались, на браслете осталась капелька крови. Ведь у вас третья группа крови?  Ну-ка, покажите руку.
На  левом запястье женщины  была  маленькая царапина.
- Это ни о чем не говорит, да и  у миллионов людей - третья группа крови.
- Да, конечно. А вы знаете, что Татьяна не была хозяйкой браслета?
Тут Варвара  Сергеевна Романова побледнела, потом в отчаянии закричала:
- Это я - настоящая хозяйка браслета! Долгие годы я искала его, и нашла. Оставался лишь крошечный шаг до цели. Он по праву принадлежит мне, мой род ведет свое начало от сестры Софьи, я могу доказать это.
- Но никто не дал вам право убивать человека,- устало парировал  Степан, и обратился к оперативникам:
- Уведите задержанную.
- Но я никого не убивала,- закричала Варвара!

                                                                          *****
       Наталье надела браслет. И сразу же ей привиделось, что она, одетая как боярышня, в соболя и бархат, идет по старой Москве. Заходит в Новодевичий монастырь, и идет к Смоленскому Собору. У Собора стоит монахиня. Наталье показалось, что монахиня помахала ей рукой. Через мгновенье Наталья увидела привычную обстановку своей квартиры.
                                                                                          
- Как мне нравится этот браслет! Теперь мы всегда будем вместе,- девушка смотрела на амулет  и не могла отвести взгляд.
 
 «Я - лучшая. И  знала, что все получится,- думала Наталья. С тех пор, как бабушка рассказала о браслете, я всегда мечтала о нем. Долгие годы ждала своего часа, и он настал. Только я умела разговаривать с необщительной  Варварой  и многое знала о ней. В день убийства, я «случайно» поцарапала запястье Варвары. Смешно - она возомнила себя потомком русских царей. Потом забрала браслет из сумочки Татьяны и капнула на него капельку своей крови. Ведь у нас с Варварой  третья группа. На всякий случай взяла с туалетного столика изумрудную серьгу Елены. Чтобы навести на нее подозрение, бросила серьгу в своей костюмерной. Чем больше подозреваемых, тем лучше. На следующий день намекнула Варваре, что скорей всего преступник спрятал браслет в костюмерной. И завтра я собираюсь, как следует его поискать. Конечно же, она клюнула на наживку. А воду для королевы я подготовила заранее, все думали, что это сделала Варвара.  А самое главное, я сумела убедить следователя, что это МОЙ браслет! В тот вечер, когда Татьяна зашла ко мне домой, я уговорила ее  дать мне браслет на один день. Как будто бы он необходим мне для судьбоносного романтического свидания. Она согласилась и  обещала принести его на завтрашнюю  репетицию. Наверное,  не знала, что амулет  давать никому  нельзя. Ведь именно браслет дал ей все - славу, поклонение, удачу. Теперь его хозяйка я и меня ждет прекрасное будущее?»
39 Светлая душа, зелёные руки...
Наталья Зотова 2
Баба Катя сидела на ступеньке крыльца и с улыбкой наблюдала за вознёй пятилетних близнецов.  Алёшка и Данька  собирали клубнику, ползая на коленках среди грядок. Так удобнее было заглядывать под листья, не тревожа сами кустики.  Миски наполнялись спелыми ягодами, соревнование  входило в завершающую стадию.  Наградой за труды тяжкие было обещание бабули –  разрешить  съесть   всё собранное сразу после обеда. Однако часть урожая как-то сама собой оказывалась во рту то у Алёшки, то у Даньки.

-Не жульничать, – строго произносила баба Катя, пряча улыбку. Знала, с земли дети есть  не станут, а те ягоды, что на высоких подпорках – чистые.
Она с удовольствием смотрела на двух крепеньких пацанят, ласкала взглядом   розовеющие сквозь листву плоды яблони, перебегала глазами на мощные кусты черной и красной смородины, усыпанные поспевающими ягодами.

Лето выдалось удачное. Заморозков не было, дождей в меру, солнца – сколько душа пожелает.
Сад зеленел и радовал. Ранним утром – хрустальной россыпью росы. На пушистых
веточках укропа в каждой капельке вспыхивали радужные искры от встающего над лесом солнышка. Баба Катя смеялась – горсти бриллиантов на грядке.

Поутру в саду хозяйничали птицы – поклёвывали поспевающие клубнику и вишню.
Баба Катя не гнала их – всем хватит. Зато помощь птичью не заменишь никакими химикатами.
В начале лета в кустах сирени и смородины нередко обнаруживала гнёзда с яйцами. А потом радостно наблюдала за слётками. Бывало, птенцы залетали в открытые окна террасы,  а немного погодя самостоятельно устремлялись  на зов родителей.

Днём жара словно убаюкивала сад. В истоме  он дышал сладкими ароматами цветов, трав и зреющих плодов. Неумолчным оставался  лишь гул насекомых.
Ближе к закату сад оживал, с жадностью пил отстоявшуюся на солнце воду из бочек. Досуха вычерпывала их  баба Катя, чтобы напоить всех жаждущих. В сумерках включала насос, заливала все ёмкости заново. 
Как и утром, обходила сад, проверяя, всё ли в порядке, все ли живы-здоровы.
Поздним вечером, перед сном, садилась на крылечке и слушала, дышала, вкушала ароматы – как говаривал когда-то муж. Вместе сад поднимали, да не дожил Иван Иванович до нынешних дней.  Вот и трудится, и наслаждается баба Катя теперь в обществе «подкинутых» ей мальчишек, пока их родители отпуска дожидаются.
Сегодня пятница, вечером, должно быть, приедут.

-Ну всё! Финиш! – бабуля хлопнула в ладоши и обняла подбежавших  детей. – Отдохните, отдышитесь, а потом и обедать пойдём.
Мальчишки сели возле. Белобрысые, загорелые, синеглазые. На лицах следы «преступления».
Но миски наполнены «с верхом». И баба Катя, провозгласив «ничью», благодарит за помощь.
-Ба, а почему тебя называют «зелёные руки?» – спросил вдруг Данька. – Я слышал, тётя Маша так говорила, – он вглядывался в  бабушкину ладонь,  поглаживал узор на ней. Ладонь была плотной, с твёрдыми бугорками,  темноватая, но никак не зелёная.

-Рассказать? – баба Катя задумалась. А правда, было такое – соседи удивлялись – всё-то у неё растёт-цветёт-плодоносит. Сухую ветку в землю воткнёт –  та оживает.
-Расскажи, бабуль, – поддержал брата Алёшка и взялся рассматривать другую руку бабы Кати.

-Не уверена, что поймёте теперь, но, может, вспомните, когда подрастёте...
А дело было так. Не знаю-не ведаю за что дано мне, но родилась  однажды в сердце ли, в душе ли любовь ко всему, что живёт и растёт, к животным и птицам, камням и деревьям, лесам и рекам, солнышку и дождю, морозу и снегу. Ко всему, что мы называем природой. Ко всему, что окружает нас, оберегает и кормит, дарит радость.  А было мне, как и вам сейчас, лет пять.

Летний полдень, жара. Я шла по дороге вдоль лесной опушки, босые ноги жгла нагретая солнцем пыль, и мне было очень жалко себя. В руках узелок с едой для дочки лесника, у которого мы тогда жили. Она с раннего утра пасла корову с телёнком на лугу на высоком берегу реки Истры, ушла не позавтракав и дожидалась меня.
Так вот я шла и шла, глядя под ноги, и вдруг увидела, что дорогу мне преградила широкая живая лента. Я присела на корточки – по раскалённой пыли с одного края дороги на другой шли  муравьи. Сотни? Тысячи? Миллионы? Я не умела тогда считать, да и невозможно было бы это сделать. И не шли они, а бежали – их лапки жгло, как и мои ноги.  Мне было больно. Я словно почувствовала, как больно им.  Не знаю, зачем, по какой причине, с какой целью  двигались они. Но тогда, может, впервые я испытала стыд. И одновременно восхищение, удивление – немудрено, запомнила на всю жизнь.

Я встала, осторожно перешагнула через живой муравьиный поток и пошла дальше, высоко подняв голову. И увидела прежде виденное будто заново. Крохотные елочки – мне по колено, огромные сине-фиолетовые колокольчики того гляди – зазвенят. Услышала звуки, доносившиеся из леса, вдохнула жаркий воздух, горьковато-сладкий от множества ароматов. А на лугу к босым горячим ногам ласково прикоснулась трава-мурава. И корова доверчиво тянула голову к соленой корочке чёрного хлеба в моих руках.  И пахла  вкусно  молоком и жёваной травой. Истра мчалась под высоким берегом, вымывая омуты, и неспешно разливалась на противоположном низком берегу, поросшем камышами.

Не знала тогда, как назвать то, что чувствовала. Теперь бы сказала – благодать.
Думаю, тогда вошла в мою душу любовь.
С тех самых пор научилась говорить «спасибо» за всякую  дарованную радость. Лесу – за грибы-ягоды, речке – за плотву-окуней, летнему дождю – за радугу, зиме – за снегопад.
Природа щедра на подарки, если любить и беречь её.

Баба Катя замолчала, тихими были Данька с Алёшкой. Сидели с закрытыми глазами.
-Всё ли понятно, что я рассказываю? – бабуля  спохватилась, что увлеклась, забыв про возраст слушателей, – да не заснули ли вы?
-Нет, я будто кино смотрел, – сказал Данька.
-А  я сам там был, – прошептал Алёшка. – А дальше, дальше что? И где про зелёные
руки?
-Сначала обед, потом продолжение, – решительно заявила баба Катя, – скоро родители приедут, а вы не кормлены.

Обед съеден, одной миски клубники хватило обоим, вторую оставили родителям. Посуда убрана, дети сладко спят. И баба Катя опять уселась на крылечке.  Теперь вспоминала для себя.

Был жив её отец. Сажали первые тонюсенькие яблоньки. Катя, тогда подросток, вставала на коленки и, склонившись в яму, расправляла руками корни.
Сосед вылил то ли мазут, то ли отработанное топливо под две сосёнки, растущие возле общего с ним забора. Катя голыми руками, чуть не плача, выгребала из-под стволов дурно пахнувшую землю, промывала корни раствором марганцовки и засыпала чистым речным песком. Они выжили тогда, сосёнки-сестрёнки.  А потом  Правление  СНТ постановило: вырубить на участках все дикие деревья. Были тогда, в 60-е годы, такие правила.

Тогда же начались работы по мелиорации вокруг их садовых участков. И вырубался вековой лес, распахивались, сносились под корень молодые берёзовые рощицы. Через освободившиеся земли  прорывали канавы к речке Вохонке.
Катя, умом понимая, сердцем плакала. Зарёванная, бродила  среди вывороченных комлей, гладила ещё живые сосновые стволы, тёплые, золотистые, шершеватые...
От былого великолепия осталась узенькая полоска  леса вдоль лесного забора.

Да ладно б на распаханных полях что-то выращивали. Нет, они зарастали бурьяном, вода в канавах загнила и затухла. Заболела речка, начала мелеть и зарастать, превращаясь в вонючее болото. А однажды в конце апреля Катя собственными глазами видела настоящий смерч. Огромный, высоченный пылевой столб серо-буро-чёрного окраса шёл  от дальнего леса  через пустые поля в направлении их участков.
Катя с ужасом смотрела и... просила: «сверни, сверни, уйди, пожалуйста...» Смерч ушёл к реке.

Бедная Вохонка... Это уже в 80-е  взялись менять её русло. Катя, тогда ещё вполне молодая и энергичная, дошла до Минсельхоза, до экологических служб области – и речку оставили в покое. А директору совхоза за самодеятельность пришлось заплатить приличный штраф.
В жуткие нынешние времена реку уродуют новые хозяева  жизни. А баба Катя стара стала бороться.

Она поднялась и пошла в дом – проверить, готовы ли к посеву семена укропа и петрушки, набухающие и прорастающие во влажных тряпочках.
Их можно сеять всё лето и получать свежую зелень до заморозков.
Грядка давно готова.

Баба Катя разгребла руками землю, обозначив бороздки. Засыпала их золой, пролила тёплой водой из бочки, стоявшей на солнечной стороне участка.  Щедро разложила готовые к новой жизни семена, приговаривая при этом, как обычно: «Живите, растите, малыши, крепкими,  здоровыми, сильными. Солнышка много, воды не пожалею». Аккуратно засыпала бороздки землёй и притоптала её ладонями. Вот и весь секрет «зелёных рук» – сажать, сеять с любовью, усмехнулась баба Катя.

Всё, что было посажено-пересажено-посеяно ею, будто откликалось на добрые слова. На заботу и внимание.  Вот и любимые примулы – вроде должны цвести раз в год, ранней весной. А у бабы Кати цветут от снега до снега – чудеса!

Баба Катя разбудила мальчишек, напоила киселём с пряниками и отправила к смородиновым кустам – выбрать спелые ягоды.
А через некоторое время к уличной калитке подкатил автомобиль, и Данька с Алёшкой помчались встречать родителей.

-Дима, Аннушка, вот радость-то, пораньше приехали, молодцы! – баба Катя тоже соскучилась.
-Сильно озорничали наши мальчишки?  Замучили вас, Екатерина Васильевна?
-Да что ты, Дима, они ж мне в радость. А помощники какие! Они вам клубники насобирали, целую миску, – и засмеялась, – одну съели, на вторую места не хватило, не влезла. Зато вам оставили.

А за ужином Дима выложил новость. Им с Аней дали отпуск на две недели, и в воскресенье вечером они улетают на море всем семейством.

Субботним утром Дима с Аней и Данька с Алёшкой, собрав нехитрое барахлишко, загрузив багажник  банками и домашней снедью, заботливо приготовленной бабой Катей, прощались с ней у калитки. Бабуля и пацаны откровенно плакали.
-Екатерина Васильевна, ну мы же всего на две недели. Такая удача выпала – путёвки на море удалось достать. Не грустите, время быстро пролетит.
Данька с Алёшкой, обняв бабу Катю за ноги, до талии ещё не доросли, гудели в два голоса:
-Ба-а-а-а, родненькая, ну не плачь. Мы скоро. Немножко покупаемся в море и вернёмся-а-а...
-Да-да, мои хорошие, возвращайтесь. Загорайте, купайтесь. А я подожду вас.

Автомобиль скрылся за воротами СНТ, баба Катя медленно побрела к опустевшему дому.

На участке напротив дома бабы Кати сидели  её старинные подруги, Маша с сестрой Татьяной, и дивились увиденному:
-Надо же, как бывает. Чужие люди – а родней родных.

У бабы Кати с мужем никогда не было детей. После смерти Ивана Ивановича  Екатерина Васильевна хотела продать участок. Дала объявление, расклеила листочки на станции.
Однажды ей позвонил мужчина, назвавшийся Димой, и, узнав, что дом ещё не продан, поинтересовался, не пустит ли хозяйка  на лето его жену с двумя годовалыми малышами. Хозяйка не возражала. Сама почти не ездила на дачу, а когда приехала в очередной раз –  удивилась.
Покосившийся забор отремонтирован, в старой бане новая дверь, под навесом сложены дрова.
Увидев вскопанный кусок заброшенной прежде земли, расплакалась.
Так началось возрождение сада. А с ним – и новая жизнь Екатерины Васильевны.
И на даче, и в городе.

Данька с Алёшкой звали её бабушкой, других  просто не было. Дима с Аней выросли в детдоме.
40 НЕпутёвые заметки
Валентина Агафонова
                    В маршрутном такси
        - Да, еду я, еду! К тебе еду, дурочка! - парень разговаривал по сотовому телефону.
          В замкнутом пространстве, понятно, раз есть уши, то все слышат его разговор.
        - Ну, черт его знает по какой улице я еду, гаражи какие-то, - продолжал он, вглядываясь в темноту за окном маршрутки. - Да, нет же, никого со мной нет. Какие женщины? Это пассажиры разговаривают.
          Парень трогает Лену за плечо:
        - Скажите ей, пожалуйста, что я еду с вами в маршрутном такси.
        - Он едет в маршрутном такси, - говорит Лена в трубку.
        - Ты, что меня за идиотку принимаешь? – слышится женский голос из трубки. - Кто она?
          Лена вернула телефон. Маршрутка подъезжала к остановке и мужчина собрался выходить.
        - А она Вам кто? – спросила Лена на прощание.
        - Да, моя будущая…, - ответил мужчина.
          На лице застыл немой вопрос. Парень вышел. У пассажиров были такие лица, как будто им по голове мешком ударили, и они сочувственно провожали взглядом будущую жертву семейных уз.   
   
                     На рынке
          То ли Леночка уродилась смешливая, то ли ей просто везло на веселуху. Она случайно оказалась свидетельницей разговора.
          В магазине обуви пустые полки, на витрине только резиновые калоши.
        - А у вас нет туфлей? – спросила подошедшая к продавщице женщина.
          Продавщица, с накрученной прической «вшивый домик», ярким макияжем и приклеенными ресницами, смерила презрительным взглядом женщину:
        - Не туфлей, а туфель! – поправила продавщица, так и не шелохнувшись с места.
        - Тю-ю! Да, ничего у вас нет ни туфлей, ни туфель! – ответила ей посетительница.- Надо же, грамотная нашлась!
          Леночка прошла в другой павильон, там она увидела женщину, которая  прищуриваясь приглядывалась к меховым шапкам. Выглядела она странно. На голове простой ситцевый платочек, юбка длинная и видно, что не решается задать вопрос продавщицам, которые в сторонке чирикали о чём-то своём, потом всё же решилась:
        - Это каракулина? – спросила молодая женщина робким голосом, показывая рукой на шапку.
        - Что? – повернула голову одна из женщин, не поняв вопроса. Потом догадалась о чём речь. - Да, каракулевая, каракулевая.
          Молодая женщина вышла из павильона и продавщицы, наконец, «грохнули» от смеха.
          Леночка перешла в ряд овощей и фруктов. «Господи, да, что же это за день такой?», - улыбнулась Лена, взглянув на ценник, приставленный к кучке лимонов, на котором было написано «ЛЕМОН». Леночка идёт дальше по ряду и опять табличка «ОГОРЕЦ». За прилавком паренёк из Закавказья.
        - Вообще-то, вместо «О» надо писать букву «У», - решила подсказать ему Лена.
        - Да, без проблем! – ответил молодой добродушный парень и исправил букву «О» на «У», получилось «УГОРЕЦ».
          От неожиданности она лишилась дара речи. Идёт дальше, подходит к киоску, там лежат тетрадки, на ценниках написано: «Тетрад толстый – 40 рублей. Тетрад худой – 20 рублей».
          Леночка перестала удивляться и ей было уже не смешно, когда в отделе посуды она прочитала на ценнике: «Каструл болшой – 100 рублей, каструлка – 60 рублей».
          Пришла Лена на работу, рассказала все эти «смешные» истории и, как нарочно, в газете анекдот в тему:
          Учительница русского языка в классе с национальным уклоном объясняет детям:
        - Слова СОЛ и ФАСОЛ пишутся с мягким знаком, а ВИЛЬКА и ТАРЕЛЬКА – без мягкого. Понять это невозможно. Это надо запомнить.

                     Поцелуйчики
          В метро многие целуются, не обращая внимания на набитый пассажирами вагон, на снующих мимо людей в переходах и на станциях. Ты среди людей и при этом совершенно один, до тебя нет никому дела.
          Целуются молодые, люди среднего возраста и пожилые и совсем старички.
          Интересно наблюдать.
          Ранее утро выходного дня, народу в метро мало. Напротив Лены молодая пара – парень и девушка лет 28. Они сидят, облокотившись спиной о сидение. Рука парня лежит на плече девушки. На ней средней длины джинсовая юбка, колени слегка расслаблены.
          Рядом сидит мужчина и наклонившись к Леночке, говорит тихонько, обращая внимание на эту пару:
        - Как некрасиво, правда?
        - А мне нравятся ребята, по-моему, у них всё хорошо, а вы, может, съели чего-нибудь не то? - улыбнулась в ответ Лена и тут же вспомнила слова М.Булгакова: «Никогда не разговаривайте с неизвестными», мало ли что? 
   
                     В метро
          В метро после работы едут люди, лица невеселые, уставшие. Напротив Лены сидит мужчина, лицом - один в один похож на артиста кино Вячеслава Невинного. У мужчины круглое, пухлое  лицо и, главное, жизнерадостная до ушей улыбка. По его виду Лена решила, что мужчина приезжий, из деревенских. В руках у него дешевенький мобильный телефон. Он подался чуть вперёд и всем своим видом, как бы говорил: «Смотрите, я такой же, как и вы!», и ему страшно хотелось, чтобы все видели, что у него есть сотовый телефон, и он умеет им пользоваться. Он разговаривал по телефону громко и светился, как тульский самовар:
        - Люсь, а ты картошечки свари! Да, я вот в метро еду! Ну, или пожарь! И селёдочки! Ну, ладно, ладно! Да, нормально всё! Так ты про картошечку не забудь! Ага! Ну, пока!
          Глядя на его счастливое лицо, пассажиры заулыбались.

                      В вагоне метро
          Леночка любит наблюдать за людьми. Перегруженная личными комплексами, всегда обращает внимание на ухоженных женщин, как они одеты, какой у них макияж, какая сумочка и всё ли прочее в гармонии. Потом тайком разглядывает лицо и пытается заглянуть в их внутренний мир, который, так или иначе, отражается во взгляде, движениях и т.п. Интересно, - думала Леночка. - Кто эта дамочка по профессии, есть ли муж, дети, какие проблемы одолевают? По автору читаемой книги Леночка «прикидывает» уровень интеллекта пассажирки.
          В боковом стекле вагона мелькнула светленькая головка. Вроде бы женщина интересная, надо бы её разглядеть, - подумала Лена и стала подвигаться к тому месту, где мелькнул привлекший её внимание образ.
          Леночка впала в ступор, когда до неё дошло, что это она сама себе понравилась. Разбирал смех.
          "Совсем крыша съехала, - подумала Лена, - то ли от жары, то ли в отпуск пора"!
41 Украденная любовь
Лидия Малахова
- Кхе-кхе-кхе... – надо же, кашель привязался. Ноги ревматизмом покрутило, на волю  не выберешься, а умудрилась простыть, -  тяжело поднимаясь после полуденного сна под звуки скрипящих пружин старого дивана, ворчала тучная седовласая Варвара.

- Заходите, не заперто, - сиплым голосом, негостеприимно отозвалась она на стук в  окно.

Дверь отворилась, впуская струю весенней прохладной свежести, и вместе с нею  миловидную хорошо одетую немолодую женщину. Гостья инстинктивно прислонила ладонь к носу. Спертый, кислый воздух сырой мрачной комнаты вызвал у нее приступ тошноты, но она усилием воли, глотательным движением подавила этот позыв. Оставив дверь открытой, поставила в угол тяжелый саквояж.

- Ну, здравствуй, Варя! - приветливо улыбнулась она, - Узнаешь меня?

- Пока нет, - уколола хозяйка острым взглядом черных глаз.
И вдруг, в ее сознании что-то промелькнуло, екнуло в груди, опустилось в район  желудка и съежилось там. Не веря себе, неуверенно тихо спросила:

- Таиса, ты, что ли?

- Я, я, сестричка! - обняла та сидевшую на диване Варвару, - Вижу не рада ты мне,  почему не встречаешь?

- Не могу встать, Тая. Ноги совсем отказывают... Как же ты нашла меня?

- Да вот... нашла. Поселок то небольшой. Хозяин твоего бывшего дома подсказал... Как  же ты оказалась в этой хатенке? Почему дом продала? - сыпала вопросами гостья,  рассматривая убогое неухоженное жилище старшей сестры: видавший виды диван, застеленная застиранным покрывалом железная кровать, заставленный банками-склянками стол...

- Пришлось продать... Деньги, Тая, нужны были. Сыночка Коленьку от тюрьмы выручала.  Адвокатов дорогих нанимала. Кровопийцы. Деньги взяли, а сына не защитили...  Посадили моего Колюшку.

- Когда же?

- Давно. Более десятка лет прошло, как он первый раз в тюрьме оказался... А недавно  снова туда же загремел.

- Господи, сколько новостей и все нерадостные, - всплеснула руками гостья. - Как же ты здесь с больными ногами? Ни воды, ни канализации...

- Мир не без добрых людей... Заходят иногда... Помогают.

- Вот и я, как только на пенсию вышла, засобиралась к тебе. Ведь после похорон матери  мы с тобой больше и не виделись. Сколько же это лет прошло с тех пор?!

- Немало... Считай, около тридцати, - не сводя с сестры взгляда, ответила Варвара.

- Да... время не стоит на месте, недаром в народе говорят - "Дни идут, недели бегут, а  годы летят"...  Хотя и неблизкая дорога предстояла мне с БАМа,  но решила и поехала. Надо же могилки родителей проведать, да и тебя повидать. Нельзя, не по христиански  доживать свой век с обидами. Вот и собралась. И вижу, что не зря приехала, плохо  тебе.

Накинув дорожный халатик поверх платья, загремела посудой с присохшими к ней остатками пищи, Таисия.

- Я сейчас приберу здесь немножко, а ты рассказывай...

- Да что рассказывать, Тая? Сама все видишь... - откашлявшись, смахнула слезу  Варвара, - Как Пети моего не стало, так все и пошло наперекосяк... Отдохнула бы ты что ли с дороги-то?

- Успею отдохнуть... Я же ни на один день в такую даль приехала. Или не примешь?

- Располагайся, если не побрезгуешь. Тебе ведь после городских условий у меня не  понравится... Видно неплохо живешь, Тая. Духами хорошими от тебя пахнет, стрижка у  тебя модная, руки в перстнях... - Переведя дыхание, продолжила - А я, Тая, хочешь верь, хочешь не верь, часто лежу и думаю: "Как бы мне с тобой хотя бы разок свидеться?" - Видно кровь родная звала, да и прощения мне у тебя попросить надо бы.

- Давай, Варя, не будем сейчас обиды вспоминать. Ты лучше скажи мне, Петр давно умер?

- Давно, Тая. Когда дом строили, шибко застудился он, воспаление легких подхватил,  мне бы пожалеть, а я все торопила его, чтобы к зиме новоселье справить, - в голосе Варвары слышалась еще не угасшая в ней сила духа, - А он безмолвный был... Доктор больничный ему выписал, но он и дня в постели не полежал, таблеток наглотается - и за работу. Считай, сам весь дом и поставил. И комнаты отделал на зависть людям. Перебрались в новое жилье, а он чахнуть стать - язва желудка открылась. Так и помер молодым. Почти следом за нашей матерью и ушел... А нам с Коленькой дом новый оставил.

- Да, посмотрела я, когда на похороны мамы приезжала - снаружи дом большой красивый, видно, и просторный. Мастеровым Петр оказался. Жалко, что так рано сгорел...

Таисия, пряча взгляд, смахнула ухоженными руками крошки со стола и вымыв клеенку, достала из дорожной сумки пакет с продуктами. Быстро нарезала колбасу, сыр, налила в вычищенные ею чашки чай. Помогла сестре, опирающейся на палочку, пересесть к столу. Луч весеннего солнца пробился сквозь запыленное окошко и мягко лег на привезенную гостьей коробку с конфетами.

- Ну, а Николая за что посадили?

- Ни за что, Тая. Ни за что! Оговорили мальчишку. Отца не было, заступится некому, вот на него все и повесили... Еще малой, глупый был... В школе неважно учился, да я и не принуждала его к наукам. Сколько их сейчас образованных от зарплаты до зарплаты перебиваются?! А учителя  за пропуски уроков ругали, меня без конца дергали, поэтому как восемь классов закончил, устроила его в ПТУ на  тракториста учиться... Во дворе голубятню соорудил, целыми днями голубей гонял... С неохотой, но выучился, свидетельство тракториста получил, а вот с работой  у него не  заладилось: то проспит - молодой же был, ночью погулять хотелось, а утром на работу  не разбудишь, то с начальником поругается, вот его и невзлюбили, уволили с работы... А потом, откуда ни возьмись, милиционеры явились, обыск делать. Все в доме перевернули... ничего не нашли. В голубятню пошли шарить. А там кастет какой-то обнаружили, ножичек, да еще часы, кольца, серьги, цепочки золотые... Сказали, что  ворованные. Только я до сих пор не могу поверить, что мой сыночек тогда мог людей грабить. Он же  несмелым рос, все за мою юбку держался. Мальчишки его завсегда обижали: и били, и набедокурят, а на Колю все свалят. Я его даже подучивала - не можешь силой взять, ущипни или уколи чем нибудь из-подтишка. Надо чтоб тебя боялись и не трогали.

- Я помню, как ты бегала его защищать, когда Коля маленьким был, как с родителями ребятишек ссорилась... Может, не надо было, Варя? Пусть бы дети сами разбирались.

- Вот, Тая, и ты туда же... Один ведь он у меня. Как не пожалеть, как не заступится?! И тогда, даю сто рублей, его тоже дружки подставили. Подкинули это золотишко да и оговорили.  Еще и групповую припаяли... за разбой, а Коленьку главарем выставили... Дома лишилась, а сыночка не смогла вызволить. - На глазах Варвары блеснули слезы, -  Письма из тюрьмы  хорошие добрые писал. "Не горюй, - пишет, - мама. Я приеду, новый дом построим.  Женюсь, корову заведем. Будешь молочко свежее пить. Ты за меня раньше заступалась, а теперь, как освобожусь, я стану твоим защитником". Пока он сидел, я себя обделяла, в бухгалтерии ведь немного платили, но посылки в тюрьму регулярно отправляла. Не часто, ему же строгий режим присудили... Масло топленое, курево, сладости складывала в посылочку и - на  почту. Да... Отсидел от звонка до звонка. Приехал худющий нервный...

- Так амнистии были... Почему же досрочно его не освободили?

- За правду страдал, - жадно глотая колбасу, вела свой печальный рассказ Варвара, - Он же на тракториста выучился, а ему работу по специальности не давали, заставляли то кирпичи таскать, то бетон мешать, а он не хотел подчиняться, вот надзиратели и издевались над ним: били, в карцер сажали. Бедный мой мальчик сидел по несколько суток в холодной бетонной яме. Рассказывал, что кровью харкал, а еду ему в эту яму один раз в день, словно собаке бросали.

- Да... жалко парня, - Таисия обратила взор на фотографию, висящую в рамочке на стене, - Симпатичный. На Петра похож... Ну а когда освободился... женился? Внуков тебе подарил?

- Нет, Тая. Не женился. Я ему присмотрела невесту одну. Вроде неплохая деваха  была, прибегала иногда мне помочь, письма ему писала, а как увидела, что он весь в наколках из тюрьмы пришел, так и стала стороной наш дом обходить. Неказистая, а туда же - нос воротит... Так в девках по сей день и ходит, - громко отхлебывая горячий чай и обтирая вспотевшее одутловатое лицо замызганным носовым платком, возмущалась Варвара.

- Ну а у тебя муж, дети, внуки есть? - завистливо взглянула на сестру, - Смотрю на тебя - красивая, статная стала, глаза материны - темно-голубые, и голос ее - мягкий нежный.

- А как же, Варя. Есть... Все, как у людей. С мужем на стройке познакомились. Я работала медсестрой, а он бригадиром. Так до самой пенсии  и лечила людей, а муж продвинулся по службе - начальником стал. Два сына, институты закончили, женились, внучки родились... Люблю я их всех.

- И я Коленьку жалела. Как пришел из заключения, начала откармливать его, на работу не гнала, думала пусть отдохнет, сил наберется... Но проходит месяц, другой, а он и не торопится устраиваться. По гостям шастает, неделями дома не показывается. Пришел как-то засветло... Я налила ему борщ. Свежий, с пылу-жару, села  напротив, как сейчас с тобой, да решила завести с ним разговор о доме, о коровке, о которой в письмах писал... А он как вспыхнет, как закричит, да как запустит тарелку с этим борщом мне в лицо...  Пулей вылетел во двор, а я полотенцем  вытираюсь, плачу да себя ругаю, - и зачем к  парню приставать стала, поел бы, тогда бы и поговорили.

- Ой, Варя, какие-то ужасы ты рассказываешь.

- А кому еще все это расскажешь?! В себе держала, а с тобой вот разговорилась... Ну да ладно... Слушай дальше. Забегает он с улицы, а в руках у него сумка какая-то, расстегивает ее на ходу и высыпает на стол перед моим носом ее содержимое. - Вот, - говорит, - денег тебе надо? Иди продай все это и будут у тебя деньги. Хватит тебе и на дом, и на корову, и на машину в придачу.

- А что же там было?

- Не притворяйся, Тая, что не понимаешь: вещи там были драгоценные - одни аккуратно горкой легли, другие по столу и по полу раскатились. Потемнело у меня в глазах. Коленька, - говорю, - а я же не верила, глотку рвала, доказывая всем, что ты не вор. Как же я теперь людям в глаза смотреть буду? И что я отцу на том свете скажу? А он глаза выворотил - "Ах, не хочешь матерью вора быть? Чистенькой хочешь остаться?"- дрожащими руками сгреб это добро в сумку и с горяча выбросил все в уборную... А вскоре его вновь арестовали. Рецидивистом назвали. Но теперь уже адвокатов ему не нанимала. Не за что, да и не за чем...

- Поздно, Варя, ты поняла, какими делами он промышлял.

- Так молодым глупым за решетку его упрятали, а там тюрьма всему и научила...  Расстроилась я. Разбередила душу.

- Выпей таблетку, успокойся, - Таисия достала из сумочки лекарство. - Да пора уже и  спать ложиться, устала я с дороги и от новостей невеселых.

- Да и то правда...

- А я тебе, Варя, подарки привезла, - открыла саквояж гостья, - полотенце банное, комплект белья постельного...

- Вот и постели его себе на кровати. А я как-нибудь на диване перекантуюсь.

- Варя, еще одно хочу спросить у тебя, - застилая постель, смущенно поинтересовалась Таисия, - Как же так получилось, что Петя, как с армии пришел за мной  ухаживать стал, гуляли мы с ним, в любви он мне признавался, а потом неожиданно, ничего не объяснив, на тебе женился?

- Скажу, Тая. Всю правду без утайки скажу... Гулял-то он, сестренка, с тобой вечерами. А ночь моя была: как простится с тобой, я его хвать за руку, и на сеновал... Охочая я до этого дела была. Да и он молодой, горячий… Ты же совсем юная была, симпатичная. Подумала, успеешь еще себе другого жениха найти. А я лицом не вышла - в отца уродилась, да уже и в возраст  вошла... Рожать мне пора настала... В общем, понесла я от Пети, вот он и вынужден был  жениться на мне.

- Так выходит, это не он от меня отказался, а ты его у меня отбила? - округлила глаза  Таисия.

- Выходит, что так, - откашлявшись проговорила Варвара. - Только ты на меня не серчай. Я за свои грехи уже расплатилась. Сполна расплатилась. Ну, спокойной ночи, что ли...

Варвара вскоре захрапела, а для ее гостьи ночь была длинной и бессонной. Услышанное днем, долго не давало покоя ее растревоженной душе.

Утром Таисия молча принялась за генеральную уборку в жилище сестре.
42 Группа крови номер один
Вера Шкодина
  ВЕРА ШКОДИНА  - ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ПУБЛИЦИСТИКА 2" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ, 
 ВТОРОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 25 ЮБИЛЕЙНЫЙ» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


  Не так давно, роясь в старых фотографиях, я нашел  эти пожелтевшие, рассыпавшиеся в руках листки. Они принадлежали моему деду. Я помню, что он как-то готовился сделать что-то вроде книги воспоминаний  о своем пребывании в лагере смерти.
Что-то писал, зачеркивал, страшно волновался и снова писал. А потом сидел долго с неподвижным взглядом глаз, полных слез.
       А мне  было невдомек, что то, что он пытается оставить после себя, это все для нас, грядущих  поколений.
      Эта боль, эта скорбь, этот крик души. И это предупреждение.
И вот я держу в руках как бы письмо  из прошлого,  письмо-воспоминание  моего  деда:


        «Июнь – прекрасный месяц лета, когда все вокруг в цветах, сады утопают в зелени, идут школьные выпускные экзамены.
Я на всю жизнь запомнил этот месяц лета, месяц тысяча девятьсот сорок первого года.
        Мы с семьей жили в Риге, сестра оканчивала школу, а я в этом году собирался  в первый класс. И мы должны были  переехать в Ленинград.
Уезжать из Риги не хотелось, но отцу предлагали там работу.
Мы ждали только, когда закончатся экзамены у сестры, и тогда можно будет уехать.
        Каждое воскресенье я ждал всегда с радостью. Папа будет дома, и мы обязательно пойдем куда-нибудь  гулять. И это воскресенье я ждал.
       Воскресенье  двадцать второго июня…
Я проснулся рано, что-то гудело, стоял какой-то непонятный шум.
Отец быстро оделся и ушел, а мы сидели в веранде, прижавшись к матери.
Потом появился отец, и они о чем-то с мамой долго разговаривали, закрывшись в комнате.
      Я так и не понял, что случилось, но мама почему-то плакала.
Отец снова ушел и вернулся  только вечером.
Мама стала собирать вещи в чемодан и сказала, чтобы мы через час были готовы уехать, так надо для всех нас.
        Ночью подъехала машина, и мы отправились . Куда? Зачем? Я не спрашивал. Лишь к обеду мы подъехали к какой-то деревушке, состоящей из десятка дворов и окруженной со всех сторон лесом. Здесь я и узнал, что началась война, но что это такое, я тогда еще не понимал.
        А потом пришли они, «хозяева».
Нас выгнали на улицу, а там уже  были жители деревни.
Офицер что-то говорил и говорил.
          Потом подъехали машины.  Нас стали хватать из толпы и  бросать в эти машины.
Мама почему-то кричала и плакала. Мы с сестрой оказались в одной машине.
Она тоже плакала и прижимала меня к себе, как это делала мама
        Это был последний день, когда я видел свою мать и запомнил её такой: заплаканной и бегущей за нашей машиной.
         Всю дорогу сестра плакала и держала меня за руку. Я ее успокаивал, говорил что-то, а у самого по щекам текли слёзы.
       Мы еще не знали, что едем в жуткий, нечеловеческий лагерь, едем в  ад.
И он начался с собачьего лая, колючей проволоки, с вышки с автоматчиками, черного дыма, клубившегося из трубы.
        Нам было объявлено, что это концентрационный лагерь «Саласпилс».
При входе в него всех раздели, потом повели  в так называемую «душевую».
Нельзя было останавливаться, поток шел непрерывный, а на выходе уже стояли эсэсовцы
и распределяли нас по баракам.
       Вот здесь я и расстался с сестрой. Нас, таких же, как я, детей привели в какое-то помещение. 
         И здесь я увидел страшную картину: дети лежали, стояли, сидели. В глазах была пустота, боль, страдание.
       Ко мне подошел мальчик, примерно такого же возраста, как я и спросил: «Какая группа крови?»
Я еще не знал, что это такое, и поэтому  не ответил ему, он, рассуждая, как опытный
Сказал, что «лучше бы первая – так быстрей умрешь», и отошел в сторону.
        Оттого, что я ничего не ел уже второй день, или от пережитого за эти дни, я уснул
Разбудил меня шум в бараке: кто-то ходил и кричал. А потом стали на тележку кидать
с нар детей, но они не шевелились.
И вновь я увидел того же мальчишку. Он объяснил, что это мертвых собирают, чтобы отвезти в крематорий – специальную печь для сжигания трупов.
         Днем всех тех, кто прибыл вчера, повели в санитарный узел для осмотра.
Каждому  на руке сделали  наколки с номером и группой крови. И тут я увидел, , что у меня первая группа. Врач похлопал меня по плечу и сказал:  «Gut!»
        И потянулись дни, недели, месяцы. Каждый день кто-то умирал. И новые партии детей прибывали и прибывали, не давая потухнуть крематорию.
        И вот в один из осенних дней я увидел сестру, вернее узнал её по каким-то родным очертаниям, но это была уже не та, моя любимая сестра. Я стал звать её, но сил не было даже крикнуть, а она в сопровождении таких же  девушек, под охраной автоматчиков
Направлялась в сторону «Яра смерти».
        Мы все знали, что немцы держали барак с молодыми девушками.
Брали у них кровь, насиловали, а потом расстреливали.
        Не было слез, не было уже сил жить. И каждый раз после откачки очередной дозы крови, лежа на нарах, мечтаешь о том, чтобы утром уже не проснуться.
          Все меньше стали привозить детей. Нас в бараках оставалось с каждым днем все меньше и меньше.
         Мы слышали, что Красная Армия уже на подходе, но ни радоваться, ни надеется не было  сил. А немцы зверели, крематорий только успевал заглатывать новые партии узников.
           Но однажды… Нет, невозможно говорить об этом вот так просто.
И вот свершилось. Рано утром ворвались в город танки с нашими солдатами.
Но сил подняться уже не  было. И впервые за столько страшных дней и ночей  потекли слезы.
            Много лет прошло с тех пор, но память хранит все эти воспоминания вместе с номером и группой крови на левой руке.
После войны мне пришлось еще раз побывать на этом самом месте, где стоял концентрационный  детский лагерь «Саласпилс».
          Нет тех бараков, нет крематория, но на их месте создан мемориальный ансамбль скорби, музей  «Дорога страданий». На месте бывших бараков всегда лежат живые цветы, сладости, детские игрушки. А на месте расстрела девушек растет красивая березовая  роща, как олицетворение красоты тех. Кто лежит в этой  братской могиле, в «Яру смерти».
               
 …….Я долго не мог успокоиться. Я неподвижно сидел, согнувшись над этими листочками, которые исписаны мелким и рвущимся почерком моего родного деда, которого уже нет в живых.
      Я не смог сдержать слез и не стыдился их. Вспомнил о том, как одинок он бывал со своими, никому не известными мыслями. И как я зачастую был равнодушен к тому, чем он живет, о чем думает.
      Как я был занят собой и своими неразрешимыми  проблемами, которые казались мне глобальными.
         Я и не догадывался, что рядом со мной жил человек, родной мне по крови, в котором я не смог увидеть целого огромного мира, наполненного болью и отчаянием, страданием и состраданием, который мог не только рассказать мне о целом отрезке истории, но и научить многому в жизни. Поделиться своими раздумьями, сомнениями или откровениями.
         Позднее раскаяние…
43 Сережка
Вера Шкодина
   ВТОРОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 10 ЮБИЛЕЙНЫЙ» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ 

ВТОРОЕ МЕСТО В 36 конкурсе ВСМ.


… Сережке Пикину в школу идти не хотелось.
Он любил, чтоб его никто не трогал, а разве на уроке посидишь спокойно, особенно у этой Марь Семеновны. Как  раскричится: «Ты в школу отдыхать  что ли пришел, бездельник!
А что ему эта математика, если он все равно ничего не понимает.
Отстал он серьезно и намного
Скверно было на душе у Сережки. Он и сам понимал: в чем-то они правы, эти учителя.  Но разве может лезть в голову математика, если у него такое внутри.  Сережка тяжко и длинно вздохнул.
У него, как у всех, были и мать, и отец…
Только лучше… Он даже испуганно оглянулся от такой мысли..
Лучше, если б совсем не было.., чтоб не обидно..
Или его бы не было…, чтобы они не мучили друг друга…
Дома всегда было напряженно. И даже тишина тяжелая, точно вот-вот обрушится потолок.
И Сережка уходил, а они даже не слышали, как он уходил. Им было не до него.
Только иногда, когда приходила учительница домой, отец брался за ремень.
А мать бросалась защищать и обзывала отца извергом.
Дальше уже слушать Сережке не хотелось, дальше он уже все знал, быстренько одевался и уходил.
Потом матери не стало.. Он пришел из школы,  а ее нет.
-Уехала, - длинно и грязно выругался отец и зашелся вдруг кашлем.
А  Сережка даже не заплакал, только что-то  внутри звенело долго и страшно…
.. Ну  вот и школа. Сережка нерешительно потоптался у ворот…                                       Пойти, не пойти?  Отец побьет.  А может, не узнает?
И классная  уехала, будет новая….
«В первый же день она на дом не  пойдет»,- окончательно успокоил себя Сережка.
И ноги, словно на крыльях, понесли его от школы…
Свобода пугала и радовала .
Целый день – сам, никто тебя не трогает, отец придет только вечером.
А может, на попутке и к матери?
….Мать жила в городе, теперь у нее была другая семья..
Сережку она встречала радостно, но как-то суетливо.
Заглядывала в глаза, беспрерывно вскакивала и разговаривала, точно сама с собой:
«Сережа приехал, вот и Сережа приехал, не забыл свою мамку, не бросил свою мамку».
И неестественно, дробно смеялась, скрывая странное беспокойство в глазах.
Глухая тоска закрадывалась в душу Сережки.
«Чего это она»,- удивлялся. И вдруг, как удар: «Она.., она меня боится!                                 Она …не любит.. меня!»
Впервые и глубоко Сережка почувствовал себя одиноким..
Он тосковал по ней, но приезжал все реже и реже.
И все больше и больше ненавидел взрослых..
Из своего маленького личного опыта он уже знал точно: это от них все неприятности.
И бороться с ними трудно, потому что им можно все. Они – взрослые.
-Подождите, подождите,- загораясь беспомощно мстительным чувством, думал он,- вот только вырасту..
А расти было так медленно и скучно, что Сережка часто срывался.
-Пика, Пика,- вдруг услышал  он чей-то знакомый  голос,- ты чего, опять гуляешь?
Это была  Парусовская  Людка. Маленькая, всегда подтянутая и дерзкая на язык девчонка. Ее он немного побаивался и потому хорохорился при ней страшно.
-Чего тебе?- набычившись, независимо через плечо  процедил Сергей.
-А у нас новая классная,- выпалила она, не заметив воинственных приготовлений.
-Ну и что?- сразу успокоился он, видя, что Людка сегодня не настроена язвить.
-Нам понравилась, молодая, а ты что тут делаешь?- только теперь удивилась она, оглядывая старую  высохшую ветлу у дороги, несколько разбитых фанерных ящиков, один из которых служил Сергею стулом.
-Ничего,- опять весь подобрался  тот,- катись, откуда пришла!
-И ты тут весь день один сидишь?- удивлялась Парусовская, не обращая внимания на оскорбительную фразу.-Рак-отшельник!-вдруг фыркнула она напоследок, тряхнула коротко подстриженными волосами и убежала, ехидно хихикая.
Сережка для вида бросился следом:
-Получишь, Парусиха!
Но догонять ее ему не хотелось..
…Новая учительница не походила ни на кого. Худенькая, легкая.
Она словно приносила с собой в класс множество солнечных зайчиков.
Вот один озорной скачет у нее в глазах, вот она наклоняется над чьей-то партой, и светлые волосы ее, точно искрятся в лучах, падающих из окна.
И голос у нее то взметнется высоко, то затихнет.
И становится на душе и тихо, и радостно, и неспокойно.
А он все время ждет чего-то, ждет, что сейчас кончится этот обман, она посмотрит на него строгими глазами и скажет голосом Марь Семеновны: «Почему не пишешь, бездельник?»
Сережка вздохнул. С Марь Семеновной у него сложные отношения.
Но она словно не видит его. Уже целых три урока она ни разу не обратила на него внимания.
-Ко всем подходит, а ко мне -  нет!
На четвертый день Сергею это показалось оскорбительным.
И он, пугаясь собственной смелости, словно от толчка, вдруг поднялся.
Нарочно неторопливо, шаркая ботинками, прошелся между рядов, схватил у Парусовской зачем-то линейку,треснул ею попутно вытаращившего на него глаза звеньевого Витьку,
подошел к доске, не глядя на отшатнувшуюся  учительницу, черканул там что-то, взял тряпку и запустил ею в хихикнувшего второгодника Генку. В довершении всего присел
на край учительского стола, поболтал ногами и отправился на свое место, не поднимая глаз и шаркая ногами.
Спустилась и повисла над головой тишина.
-Зачем это я?- тошновато заныло что-то внутри.
Он сидел, стараясь не смотреть в сторону учительницы, хотя чувствовал на себе давление возмущенных, восхищенных и  недоуменных взглядов.
Но ее взгляда он не ощущал.
Воровато, из-под ресниц, глянул в ее сторону.                                                                   Учительница стояла у окна, опустив голову, и совсем, как ученица, напряженно теребила в руках маленький платочек.
Сережка так удивился, что даже забыл про свою вину.
-Пика, Пика, дурак,- зашипела на него Парусовская,- получишь после уроков…
Сережка даже не усмехнулся тому, что ему вдруг вздумала грозить девчонка, нет.
Он вдруг как-то разом, неизбежно и тяжело почувствовал себя виноватым.
Только теперь он ощутил в воздухе висящее, всеобщее осуждение.
Учительница, неестественно отворачивая покрасневшее от слез лицо,вдруг торопливо вышла, почти выбежала…
И класс взорвался.
В него полетели книжки, линейки, обидные слова.
Даже те, кто всегда боялся Сережку, вдруг взбунтовались.
А он только, как затравленный, что-то мычал в ответ, поворачивая голову то влево, то вправо, защищаясь локтем от летящих предметов.
 Потом все утихли.
-Ну, иди,  извиняйся,- жестко сказала  Людка, глядя на него с каким-то взрослым сожалением.
И он пошел, сам не понимая, как и почему он подчиняется.
Классная стояла в углу коридора, уткнувшись в стенку,. Тонкие плечи ее жалко вздрагивали.
В Сережке вдруг что-то, оглушая, раздавливая его, невыносимо зазвенело, как тогда, когда ушла мать. И он закричал на весь коридор, срываясь и захлебываясь от слез:
-Я не буду! Я не буду больше!.
Он еще бессознательно  продолжал повторять эти слова, когда она гладила его по голове, испуганно и ласково заглядывая в глаза, и просила  успокоиться.
Сережка чувствовал, что прощен, и от этого было, совсем по-новому. легко и просто…
44 Море подскажет
Николай Ананьченко
       Море не может молчать. Когда ветер отдыхает, море ласково шепчет, при лёгком ветерке оно ворчливо шумит и грозно ревёт при разыгравшемся шторме. Но никогда не молчит.
       Есть люди, умеющие слушать море и понимать его. Их немного. Моя бабушка именно из таких. Её так и зовут - Турасаи, что и означает «слушающая море».
       Мы живём с ней вдвоём, потому что шесть лет назад, когда мне было двенадцать лет, отец ушёл к Заветной Черте и не вернулся. Эта черта там, где море соединяется с небом. Через год после отца к Богам ушла и моя мать. Уходящие за Черту никогда не возвращаются.
       Я немного учился в школе и знаю, что это лишь легенда наших предков, что, на самом деле, Земля круглая и никакой черты нет. Но  легенда мне нравится больше. Я часто представляю себе, как отец, выходит из лодки и идёт по небу к Великому Морю. Там всегда хорошая погода и богатая добыча. Отец ловит рыбу, и её подают к столу Богов. Поэтому, мы никогда не называем ушедших по имени.  Ведь на имя надо откликнуться, а значит отвлечься от такой важной работы, и Боги могут рассердиться.
       Бабушка растила меня и учила слушать море. Турасаи -  уже третье имя моей бабушки. Это означает, что она живёт очень долго и её все уважают. Именно она ведёт все переговоры с торговцами из города, когда те приезжают покупать нашу добычу - рыбу и другие дары неумолкающего моря. Она же получает с них деньги. Никто не может делать это лучше неё.  Она всегда знает, сколько стоит та или другая рыба сегодня. Я спрашивал её, откуда она это узнаёт, и она всегда говорила одно и то же:
       - Слушай море.  Море подскажет.
       Я стараюсь слушать, как учит Турасаи, но мало что слышу, хотя уже получил второе имя - Нангуака. Это означает «быстрые ноги». Когда дают второе имя, это говорит о том, что человек уже может сам добывать пищу и участвовать в делах деревни. Но главное то, что он может завести семью.
       Вчера моя невеста получила своё второе имя - Миокале. Я всегда удивлялся, как точно Совет деревни подбирает имена.  Миокале - «ласкающая взор», самое правильное имя для моей невесты. Она живёт в соседней хижине вдвоём со своей мамой, потому,  что её отец ушёл вместе с моим.
       Сегодня я собирался пройти по отливным отмелям и посмотреть, не найдётся ли чего-нибудь съедобного в маленьких озерцах оставшейся воды. Там часто оставались небольшие осьминоги, и всегда было много устриц. Отлив будет ранним. Я уже слышал, как стихает морской шум, превращаясь в отдалённое ворчанье.
       Пока я надевал старые штаны и вешал на плечо корзину, из хижины вышла Турасаи. Это удивило меня. Бабушка теперь редко выходила. Только тогда, когда надо было продать улов. Турасаи прислонилась спиной к двери и смотрела на море. А оно уже отступало.
       - Ранний отлив сегодня. - Сказал я, чтобы услышать её голос. Но бабушка молчала.
       - Ты посмотри, Турасаи, как быстро и далеко уходит вода.
       Бабушка опять промолчала, тяжело повернулась и ушла в хижину. Уже оттуда я услышал её голос:
       - Нангуака, старая Турасаи совсем лишилась памяти. Ты сегодня не пойдёшь собирать устриц. Приходила Миокале. Сегодня твоё главное испытание. Ты должен доказать, что достойно носишь имя «Быстрые ноги». Миокале будет ждать тебя на вершине горы Небесная опора до трёх часов. У тебя есть всего сорок минут.
       Старая Турасаи вновь вышла из хижины.
       - Эту сумку ты отдашь ей. Она знает, что там и знает, что надо делать.
       - Турасаи, ты действительно постарела. Как я смогу за такое время подняться на гору? Прошлый раз мы поднимались целый день.
       - Тогда ты не был Нангуака. Кроме того, я показала тебе короткую тропу. Беги по ней. Ты успеешь. Помни, что Миокале ждёт тебя только до трёх часов. Беги так, как ты ещё никогда не бегал. И помни главное, не оглядывайся. Беги, Нангуака, и пусть Боги помогут тебе. Возьми наши часы. Следи за временем и не теряй драгоценные минуты. Беги. Помни всегда - слушай море. Оно подскажет.
       Турасаи протянула мне нашу единственную драгоценность, оставшуюся от отца - серебряные карманные часы, по которым вся деревня сверяла время. Если Турасаи передала мне часы, значит она говорит очень серьёзно, и испытание будет нелёгким и важным.
       И я побежал. В начале бежать было легко, и бабушкина сумка казалась почти невесомой. Но подъём был крут, а я торопился. Вскоре ноги стали тяжёлыми, а сумка чувствительно оттягивала моё плечо. Но Миокале ждала, и ничто не могло помешать мне взбежать на гору к назначенному сроку.
       Тяжело дыша и держась за грудь, из которой моё сердце всё норовило выскочить, я уже подбегал к вершине, когда услышал это.
       Никогда я не слышал ничего подобного. Это был вопль тысячи раненых китов, это был гром всех ураганов, проносившихся над нашей лагуной. Это был яростный вопль разъярённого моря. Нет, это была сама ярость, воплотившаяся в  злобное вздыбленное существо.
       Конечно же, я смотрел в сторону моря. Горизонта не было. Всю сторону занимала огромная волна. Похоже, она свисала с неба. Иначе и быть не могло. Ведь нет таких земных волн, чтобы доставали до самых облаков. Это Боги опрокинули на нас своё Великое Море, и оно теперь падало на нас, на всю Землю, предвосхищая своё падение этим ужасным воплем. Море приближалось к земле и всё больше становилось похожим на зловеще открытую пасть неведомого гигантского существа.
       Земля дрогнула, когда небесное море ударило в неё. Я успел заметить, как мгновенно исчезли в огромных воронках этой волны маленькие островки, всегда выступавшие во время отлива, прилегающий к деревне холм, как взвились в воздух вырванные с корнем деревья и тут же скрылись в пучине рокочущей воды.
       Я стоял, опершись спиной о ближайшее дерево, и ждал, что вот-вот вода настигнет и меня, сорвет с этой горы и одним лёгким взмахом зашвырнёт за ту Черту, из-за которой не возвращаются. Двигаться я не мог. Ноги стали будто каменные. Только смотрел.
       Но волна не смогла добраться до меня. Немного не смогла. Я доказал, что не зря зовусь Нангуака - быстрые ноги. Метрах в двадцати от меня в водоворотах кружились деревья, какие-то доски, брёвна, тряпки... .  А потом всё стихло.
       Сколько секунд это длилось? Десять, двадцать? Может быть минуту? Но сколько бы не продолжалось это чудовищное вторжение, оно ворвалось в нашу жизнь и останется в памяти страшным кошмаром.
       Так же, как в несколько мгновений вода заполнила всю бухту, так же быстро она покидала её, унося с собой и деревья, и остатки наших хижин все наши вещи, и многих моих соседей, имена которых мы уже никогда не назовём..
       Ноги не держали меня и я сел на землю.
       Теперь мне всё стало понятно. Это я лишился памяти, а не старая моя бабушка. Как я мог забыть, что с утра Миокале уехала в город, получать паспорт. Море подсказало бабушке, и она спасла меня, отправив из деревни на гору, куда волна не могла добраться.
       Я знал, как называется эта волна. Старики шёпотом произносили это слово. «Цунами» - вот что шептали они. У нас в деревне даже стоял большой барабан, который должен был предупредить об этом несчастье.
       Как я потом узнал, бабушка, всё-таки, ударила в этот барабан и тем спасла десятки жизней. Ведь не зря говорят старики: «Предупреждён - почти спасён».
       Волна смыла нашу деревню. Размыла дороги, ведущие в город. Осталась только тропа, по которой я бежал, поэтому моя Миокале быстро нашла меня, сидящего под уцелевшим деревом. Я отдал ей бабушкину сумку.  Она открыла её и тихонько охнула. В сумке были деньги, накопленные всей деревней и хранимые моей бабушкой. А ещё там были документы о том, что побережье лагуны является собственностью нашей общины.
       Страшная волна убила многих жителей моей деревни. Она разбила и унесла всё, что построили мы за многие годы. Но, благодаря «слушающей море», кто-то остался в живых, и у нас есть деньги. Мы вновь отстроим деревню и будем продолжать жить на земле, где сотни лет жили наши предки. А кто-то из нас станет слушать море, чтобы всегда сбывались слова моей бабушки:
       - Море подскажет.
45 Пётр
Леся Полищук
    Девчонки знали, что их отец фронтовик, что он имеет ранение, и в его ноге находится несколько «бродячих» осколков. В то время у многих отцы и деды воевали в Великую Отечественную. Только девочкам было странно, что их отец почти никогда не рассказывал о той войне. А ещё им было обидно, что отец не хотел идти в школу на классный час, у других родственники приходили, а он - ни в какую.
    Отцовы медали лежали в картонных красных коробочках, а рядом - сложенные стопочкой удостоверения на них. Иногда девчонки брали награды в руки, и ощущали какой-то странный трепет, и даже страх. Представлялись «картинки с фронта» - отец с винтовкой бежит по чёрному вспаханному полю, вокруг раздаются выстрелы, взрываются снаряды, падают убитые и раненные, а он всё бежит и кричит: «За Роодиинуу! За Стаалиинаааа! Урааааа!», потом рядом разрывается снаряд, и он падает, хватается за ногу…
    В такие моменты было очень жаль отца. Девочки брали медали, шли к отцу и приставали с расспросами: «А эта за что, тут написано «За освобождение Варшавы», а тут - за «Взятие Берлина», а эта за что - «За Отвагу», папа, расскажи. А он всегда отвечал как-то расплывчато, кратко, никаких подробностей.
    Накануне Дня Победы учительница Ларисы попросила её пригласить отца на классный час. Лариса шла домой с надеждой, что отец хоть в этот раз согласится, ведь она очень гордилась отцом-фронтовиком, и ей так хотелось, что бы все знали об этом, что бы он сел за учительский стол и с серьёзным видом рассказал о том, как воевал с фашистами.
    Весь день она с нетерпением ждала возвращения отца с работы, и с порога завела разговор.
- Папа, скоро День Победы, у нас в школе будет классный час. Учительница, и ребята в классе, и я, мы приглашаем тебя. Мы хотим, что бы ты рассказал, как ты воевал. Ты возьмёшь с собой свои награды, покажешь ребятам, всем интересно, за что тебя ими наградили. Ты же у нас герой.
    Отец разувался и как-то странно кряхтел, потом сказал:
- Не могу я об этом рассказывать, я же сам пацан был, мне семнадцать исполнилось в 43-ем, и сразу на фронт, в разведку при артиллерии». Глаза отца медленно наливались слезами, казалось, что они так и хлынут, но слёзы каким-то удивительным образом заполняли глаза полностью, но не лились, а так и стояли, словно вода в вёдрах. «В разведке я был самый молодой, не опытный. Не пил, не курил, свою норму табака и водки старшим отдавал. Это я потом научился, после войны, перед девушками форсил. А случилось это под Берлином, перед самой Победой. Перед боем нас отправляли в разведку. Надо было идти рано утром, затемно, до рассвета. Вечером командир нашей разведгруппы собрал нас и поставил задачу, проложил по карте маршрут и велел всем спать. Уснул я мгновенно, и приснился мне сон, что идём мы по намеченному маршруту, встречаем заброшенный блиндаж, заходим туда, и, раздаётся взрыв. Вижу, что меня ранило в ногу, осматриваюсь, а все погибли: все ребята, и командир прямо рядом со мной, тоже погиб. Проснулся в холодном поту, и сразу к командиру, стал его упрашивать идти другим маршрутом, а он - ни в какую. Тогда я ему сон рассказал, а он посмеялся, а потом добавил, что, мол, зелёный ещё, командиру указывать. Отправились, идём, осматриваюсь, всё как во сне было, до мельчайших подробностей, и блиндаж такой же. Я снова к командиру, стал упрашивать его не заходить в блиндаж, но командир велит заходить, и мы все заходим. А тут - артналёт... Когда я очнулся, снова увидел картинку из своего сна. Дальше не помню что было. Вновь очнулся уже в госпитале. Ранение оказалось серьёзное, ногу хотели ампутировать, но я упёрся и не дал отрезать ногу. Думал так – как же я после войны на танцы пойду без ноги, девушку до дому провожать буду, нет, не дам отрезать, лучше умереть. Вынули осколки, да не все. Несколько «бродячих» осколков и сейчас в моей ноге. Ты, доченька, скажи в школе, что отец с работы поздно приходит, некогда ему»
    С тех пор Лариса больше не просила отца прийти в школу. Но интерес оставался, и она всегда прислушивалась к редким разговорам отца о войне. Военные фильмы Пётр почти никогда не смотрел, а говорил: «Масляная картинка. Там было во стократ страшнее». Когда сосед выстроил двухэтажный домик с широким балконом на втором этаже, Пётр сказал: «Ненавижу такие дома, в Польше с таких балкончиков в нас стреляли».
    Ко Дню Победы Петро готовился загодя. В дальнем углу двора складывал обрезанные осенью ветки, старые деревянные ящики. Напротив его дома было два свободных  участка, вечером 8 мая он сносил туда все припасённые дрова и зажигал огромный костёр. Со временем это стало традицией, и все соседи сходились к его двору со своими дровами. Выносили столы, стулья, накрывали огромный стол «в складчину» - у кого что есть. Костёр поддерживали до самого утра. Выпивали, закусывали, пели, танцевали, играли на ложках, и никогда не рассказывали о своих военных годах. Только выпивали не чокаясь, в память о погибших; чокаясь за выживших, за счастливую жизнь, за жизнь без войны для себя, своих детей и будущих внуков. Детям разрешалось не ложиться спать, и те сидели притихшие, ничего не понимающие, слушали военные песни, ловили каждое слово в надежде услышать рассказы о войне.
    Осколки в ноге у Петра давали о себе знать. Частенько случалось, что прямо посреди дороги он как-то странно подпрыгивал, а потом слегка отскакивал в сторону. Это от боли, когда шевелились эти проклятые осколки. Жена частенько ворчала на него, чтобы восстанавливал инвалидность. Лариса продолжала приставать к отцу с расспросами, но он отмахивался. Тогда она принялась выпытывать у матери, и мать рассказала, что сразу после войны отцу дали инвалидность из-за ноги. Но Пётр очень стыдился этого и никогда не пользовался никакими льготами, не получал инвалидную пенсию, а когда пришло время подтверждать инвалидность он просто не пошёл на комиссию.
    Шло время, и в семье случилась беда. Умерла мать Петра. Они всей семьёй ехали на похороны и Пётр, не стыдясь людей, плакал всю дорогу, громко сморкаясь и вытирая слёзы. После похорон он запил. Пьяным никогда не скандалил. Переступал порог дома, разувался, аккуратно складывал шарфик и всегда клал в одно место, просил согреть воды и налить в таз. Кто-нибудь из дочерей наливал воды, подносил отцу. Петро мыл ноги, стирал носки, и шёл спать. Когда был особо пьян, ворчал: «Никто меня не любит, никому я не нужен». Жена его просила не пить, и грозилась пожаловаться  бате, которого побаивались все семеро сыновей. А когда и батя умер, Пётр снова запил. Но зарплату никогда не пропивал, приносил всю до копеечки домой. А вот от угощения не отказывался.
    Ларисе было очень обидно, она очень любила и уважала своего отца. Ещё маленькой ей особенно нравилось, когда отец приходил слегка выпивши. Он заходил с улицы, пахнул морозцем, смешанным с дымом сигарет, и был очень ласков. Усаживал её на колени, и она утыкалась в его широкую грудь, вдыхала его запах. Со временем отец перестал брать её на колени, да и она стала считать себя взрослой. Но между ними сохранилась какая-то невидимая связь. Мать просила: «Уложи отца спать, он тебя слушается». Подвыпивший Пётр и впрямь легко соглашался с Ларисой.  Лариса же стала от отца отдаляться и даже стыдиться его, из-за того, что он оказался слабым, не смог пережить горечь потери родителей, и заливал горе водкой.
    Особенно трудно ей пришлось, когда она стала встречаться с парнем. Парень был не местный, приезжал к ним в гости из другого города. Родителям он понравился. Лариса готовилась к выпускным экзаменам в школе и к поступлению в институт, а отец по-прежнему выпивал. Лариса очень переживала, это отвлекало её от подготовки к экзаменам, и перед женихом было неудобно. Однажды мама сказала: «Лариса, отец всегда к тебе прислушивался, поговори с ним, скажи, что тебе трудно готовиться в институт, что тебе неловко перед парнем».
    Лариса согласилась с мамой и стала ждать выходных, что бы поговорить с отцом. В субботу Лариса улучила момент, когда отец остался один, и начала разговор:
- Папа, я хочу попросить тебя – не пей. У меня на носу выпускные экзамены, поступление в институт, а я всё время переживаю, что ты придёшь выпивши, что мама будет нервничать. И ещё, мне стыдно перед Владимиром. Что он подумает? Решит, что ты выпивоха и не захочет со мной встречаться.
Пётр слушал молча. Потом сказал коротко:
- Ну ладно.
С этого дня Петр выпивал только в гостях и всегда в меру.
    Соседи Петра очень уважали, за то, что во дворе всегда был порядок, что уважал и не обижал жену. А в особый восторг всех приводило следующее. По выходным после обеда он обычно говорил жене:
- Иди, ляг, отдохни, я покараулю, чтобы  никто не помешал.
Дочерям велел не шуметь, а сам садился на скамейку у калитки. Если приходил кто – соседи, кумушки, знакомые, он неизменно отвечал: «Она спит». При этом был непреклонен и никого не пускал в дом.
    Прошло время, дочери вышли замуж, Лариса уехала с мужем, появились внуки. Пётр же ежемесячно брал билет и ехал к Ларисе в гости. Часто забирал с собой внуков, свозил их всех в свой дом. Внуки очень любили Петра. Он же с удовольствием возился с ними. Просил собрать их на прогулку, брал с собой бутылку молока или компота, буханку хлеба и вёл внуков в лес. Из леса возвращались чумазые, усталые, счастливые. С аппетитом обедали, и укладывались спать.
     Лариса понимала, что как-то по-особенному чувствует отца. Всегда ей снился про него сон, после которого она звонила родителям, и спрашивала: «Что случилось?» Всегда оказывалось, что заболел отец, или другие проблемы дома.
Петру тоже снились сны, после которых он говорил жене: «Позвони Ларисе, узнай, что там у них происходит, сон мне приснился».
    В ту ночь Ларисе снились родители. И как-то очень ярко приснился отец.
Рано утром Лариса уехала по делам в город, сокрушалась, что не успевает позвонить родителям. Вернулась из города, муж встретил с электрички, без предисловий сказал: «Собирайся, с отцом плохо». Лариса взяла деньги, на всякий случай, и на ночном поезде уехала к родителям.
        Пётр лежал на своём диване и казался совершенно безучастным. Мать сказала: «Петя, Лариса приехала». Глаза Петра ожили, и из левого глаза выкатилась слеза. Лариса взяла отца за руку.
- Папа, тебе плохо, ты слышишь, дай знать? – он слегка пошевелил пальцами.
- Я поняла, папа, ты что плачешь – он медленно перевёл взгляд на дверь.
- Я поняла папа, ты спрашиваешь, где дети, ты спрашиваешь с детьми я приехала, или одна – он снова слегка пошевелил пальцами.
- Я одна приехала, папа - из левого глаза Петра снова скатилась слеза.
После этого разговора Пётр всё меньше реагировал на происходящее вокруг, не отвечал слабыми движениями пальцев, больше не плакал, глаза не оживлялись.
    Пять долгих бессонных дней Лариса, её сёстры и мать не спали и почти не ели, по очереди, а чаще все вместе сидели возле Петра. Пытались накормить, напоить, вызывали скорую, приглашали врачей, ездили по аптекам, добывая дефицитные лекарства, делали клизмы, переворачивали с боку на бок, что бы не было пролежней, переодевали, и надеялись, надеялись, надеялись…
     Было около полуночи. Лариса укутывала отца, у него почему-то стали очень холодные руки и ноги. Это её очень настораживало. Она позвала всех к отцу, а сама побежала к соседям вызывать скорую помощь. Вернувшись, стала с сёстрами переодевать отца и менять ему постель, он жутко потел, с него просто ручьями тёк пот. Приехала скорая быстро. Оказались знакомые ребята. Они стояли и без слёз плакали, а старший фельдшер сказал: «Если он эту ночь переживёт, то выкарабкается».
    Лариса укутывала Петру ноги, а он вдруг резко выдохнул и затих. Лариса всё поняла. Она об этом давно знала, с той первой минуты как вошла в эту комнату и увидела отца. Она же в институте изучала медицину. Но она не позволяла себе самой в этом сознаться все эти пять дней. «Нет» - вскричала Лариса и выбежала на кухню, там упала на руки на стол и забилась в горьких всхлипах. Следом вошла мать: «Не надо, не смей, отпусти его».
     Лариса заболела. У неё резко упало давление, навалилась ужасная слабость, можно сказать – еле ноги тягала. Врачи говорили – последствия стресса. Год без отца. Было невыносимо думать, что его нет. Он снился, но всегда как-то невнятно, издалека.
      Приближалась годовщина смерти, и Пётр снова приснился Ларисе: «Лариса заходит в плацкартный вагон, что бы ехать к матери, идёт по вагону, и вдруг на боковом сидении видит – сидит Пётр. Лариса радостно бросается к нему, садится рядом, отец обнимает её рукой за плечи, и прижимает к себе.
- Папа, я так по тебе скучаю – говорит Лариса.
- Так в чём же дело – отвечает Пётр, и прижимает Ларису ещё сильнее, - пойдём со мной.
- Папа, ты что, мне нельзя, у меня дети маленькие – Ларисе становится страшно, и она отстраняется от Петра. А он с сердитым лицом встаёт и уходит в конец вагона. Ларисе неудобно перед отцом, она идёт за ним следом, пытается что-то объяснить ему, но он растворяется в конце вагона»
     Отбыли годовщину смерти. На поминках пели любимую песню Петра (батюшка разрешил) – «Нельзя рябине к дубу перебраться…». Лариса рассказала матери свой сон. Мать ответила: «Мы вот на кладбище поедем, я его отругаю, ишь, чего удумал». На кладбище мать, сердито дёргая траву, выговаривала Петру: «Петя, что ты удумал, ты это прекрати, оставь девчонку в покое, дети у неё маленькие, а ты, Лариса, чего молчишь, скажи отцу». Лариса плакала, и что-то тихо шептала.
    После годовщины стала Лариса выздоравливать, нормализовалось давление, прибавились силы. Настали трудные времена, распался СССР, безработица захлестнула города и сёла. Мать Ларисы с младшей дочкой и зятем остались жить в том же доме. Вскоре младший зять лишился работы, и Лариса с мужем старались помогать им, старшая сестра тоже не богато жила, с мужем развелась, осталась с ребёнком на руках.
    В скорости позвонила радостная я мать, и сказала, что младший зять нашёл хорошую работу, и добавила: «Отец помог, приедешь, расскажу». Лариса с семьёй по-прежнему часто ездила в родительский дом, и мать рассказала ей, как это - отец помог.
    - Снится мне сон – рассказывает мать – сижу у двора на лавочке, смотрю, отец идёт, такой румяный, весёлый, я ему и говорю: «Петя, тяжело нам, зять без работы, дети маленькие, пенсию задерживают, ты там ближе к Богу, попроси помочь нам, мы не денег просим, пусть поможет зятю работу найти». Он улыбнулся и ушёл. Но это не всё. Проходит время и снова снится мне, что сижу я опять на скамейке у калитки, а по улице машина едет. Останавливается, из машины Петро выходит. На нём чёрная шляпа, длинное чёрное пальто, в руках сумка и трёхлитровая банка томатного сока. Подходит и говорит: «Вот возьми, я вам тут продуктов принёс, и сок, вы подождите, я ещё помогу». Лариса, доченька, это точно он помог.
     Петро продолжал сниться Ларисе, но больше не звал с собой. А просто постоянно находился рядом. Матери он тоже снился. Постоянно незримо присутствовал в их жизни.
     Из всей большой семьи Петра остался жив только один из его старших братьев – Владимир, своей семьи у Владимира не было, и досматривать его пришлось младшей дочери Петра. Она уволиться с работы и ухаживать за ним когда тот слёг. В этот период матери Ларисы снова приснился ли сон, привиделось ли, правда ли было, то никому не ведомо, только рассказывала она следующее:
- Лежу в зале на диване, смотрю в окно, под окном Петро идёт, я встаю, и вдоль окон за ним, он прошёл дальше, за угол дома, смотрю, он в окне спальни, и дальше пошёл, я в детскую и к окну, а он там стоит, я ему: «Петя, ты что тут? Ты за Володей пришёл? Так он не тут, он там, в квартире». Петро постоял молча, развернулся, и пошёл дальше. Я на крыльцо выскочила, нет никого, я обошла вокруг дома, никого нет во дворе. Думаю, не снилось мне это, наяву это было.
     Спустя два месяца умер Владимир, а ещё через четыре месяца умерла и Ларына мама. Лариса до сих пор убеждена, что Пётр пытался предупредить маму о болезни.
      Говорят, что нельзя обращаться за помощью к умершим. Но Лариса этого не знала, и много раз обращалась в мыслях к Петру с просьбой помочь ей и её детям. Теперь она этого не делает. Только просит у него прощение за то, что так часто беспокоила его, и просит Бога, простить Петру его грехи.
46 Хотение в Париж
Татьяна Сидак
Хотение в Париж

 

                                        «Только пепел знает, что значит сгореть дотла…»
                                         И.Бродский

Притяжение Бретонвилльского переулка на острове Луи
(эссе-быль из серии "Магия места")

Всё началось с петербургского короткого дня в феврале 1998 года, когда к нам в офис на Инженерной улице (это розовая ротонда-близнец архитектора Баженова в комплексе Михайловского замка) зашёл худой, бедно, но чисто одетый человек и протянул мне плотный лист бумаги, разлинованный коричневым карандашом, на котором крупным детским почерком было написано предложение каких-то услуг типа «принимать пустые бутылки и макулатуру», причём попросил вернуть листок, поскольку это был единственный экземпляр, а он намеревался побывать ещё и в соседних офисах.
Скромный просительный вид посетителя вызывал сочувствие, я пригласила его пройти к нам выпить чашку чая, пока мой секретарь сделает несколько ксероксных копий с оригинала.
Смущённый приглашением, приветливо улыбнувшись, мужчина присел к столу, девушка принесла поднос с чаем и печеньем, а я сама направилась к «Toshib’e», однако, выяснилось, что закончился порошок, а запасного картриджа не было, увы...
Тогда я предложила ему прийти завтра, он согласился оставить свой картон.
Подумала: «Надо бы пристроить его где-нибудь на видном месте, чтобы не закопать в море моих бумаг», - и приколола стороной с текстом к стенке рядом с компьютером, а на другой стороне оказалась реклама сигарет «Rothmans».
Кстати, в городе я стала замечать эту рекламу, так как каждый день могла рассматривать черно-белую фотографию, где изображен небольшой переулок-тупичок, по которому, удаляясь от меня, идут три человека – женщина и двое мужчин, у одного из них за спиной огромный футляр с контрабасом, а в левом нижнем углу помещена яркая сине-белая пачка сигарет «Rothmans».
(Вы подумаете: «Зачем нужны такие подробности?», однако, не торопитесь, вспомните, как вы с Алисой однажды попали в Страну Чудес!)
Странный человек больше не появился у нас в офисе, а картинка висела перед моими глазами, включая компьютер, я невольно приближалась к ней и видела все подробности:
замыкающий дом с аркой и высокой островерхой крышей, занавески на окнах, чугунные столбики по краю тротуара и даже рисунок каменной брусчатки под ногами идущих к арке троих людей...
Прошло около полугода, когда однажды на эту фотографию обратил внимание знакомый молодой человек Петя и с удивлением отметил, что у меня в кабинете находится фото с видом переулка в Париже, в котором он жил некоторое время у своей школьной подружки, потом он даже принес мне фотоснимок, где «снят» на том же месте, что и «мои музыканты с контрабасом», а также сообщил, что в этом переулке жил Иосиф Бродский, в угловом доме на набережной Сены.
Это было интересно, как все, касающееся поэта.
И вот, наступил август 1998 года - дефолт!
Офис наш опустел: потенциальным заказчикам на элитные французские окна «TRYBA» было теперь не до них, увы.

Работы стало мало, московские хозяева нам «урезали» зарплату, зато появилась возможность получить отпуск, маловероятная до этих несчастных событий. Именно тогда, в первых числах сентября моя подруга Олечка предложила потрясающий вариант:
поехать с нею в Париж на неделю с 15 сентября, причём путёвки оплачены неким «новым русским», который из-за дефолта отказался от поездки за границу: приходилось спасать свой бизнес.
Мне же оставалось только заплатить за авиабилеты туда и обратно, остальное всё оплачено!
Как не согласиться?! Так неожиданно (впрочем, Благодать всегда приходит, когда ее совсем уже не ждёшь) исполнилась мечта, и мы оказались в Париже!
На Эйфелевой башне электронное табло показывало 462 – столько дней оставалось до 01 января 2000 года в тот полдень, когда нас с Олечкой лифт поднял на второй ярус.
Там, кстати, есть кафе, где можно купить по чашке горячего «капуччино», присесть на скамеечку под открытым небом и над Парижем, наслаждаясь видом крыш, соборов, куполов, среди которых наиболее заметен золотой купол Госпиталя Инвалидов, выпить горячий напиток с большим удовольствием.
Раньше, читая чьи-либо заметки о Париже, мне страстно хотелось оказаться на месте автора – запомнить и описать каждый волшебный ПАРИЖСКИЙ миг. Однако, очутившись в городе моих грёз, я не смогла ничего записывать: впечатления и события захлестнули меня.
Оля решила изменить свой маршрут и поехать в Барселону до конца недели, а в Париже она была уже несколько раз. Итак, она уехала во вторник вечерним поездом, а я осталась одна в номере небольшого, но очень уютного отеля «Floride Etoile» в переулке Сан-Дидье, который соединяет «лучи» улицы Клебэр и бульвара Виктора Гюго, разбегающиеся веером от Триумфальной арки.
Острота ощущений приобрела высшую степень, когда я оказалась совершенно предоставлена себе, это будоражило и волновало несказанно.
С самого раннего утра и до поздней ночи я бродила по городу, тем более, что здесь в шестнадцатом квартале было абсолютно безопасно задерживаться на улицах допоздна.
По утрам, ещё лежа в широкой двуспальной кровати, я блаженно прислушивалась к ранним звукам, производимым уборщиками тротуаров, разносчиками продуктов, открыванию магазинчиков и кафе неподалеку от отеля, потом спускалась в тихий сверкающий белизной скатертей ресторан на французский завтрак с неизменным кофе со сливками, с багетом, всяческими сырками, повидлом и маслом в малюсеньких расфасовках и т.п. (Неудобно было набирать всего этого изобилия!)
Дальнейшее стало прекрасным приключением и романом с самим Парижем!
Вот КАК началось.
Из переулка Сан-Дидье, повернув направо по улице Клебэр, можно очень скоро выйти на смотровую площадку «двухстворчатого» дворца Шайо и спуститься по лестнице вдоль фонтана к берегу Сены. Впереди на противоположном берегу красуется ненаглядная Эйфелева башня!
Сегодня я не стала переходить к ней по мосту через Сену, а пошла по набережной Альма в сторону Лувра, чьи каминные трубы видны уже отсюда, хотя нужно еще миновать пристань Батемуш, пройти мимо сада Тюильри
(Боже мой, какие названия! Трогаю себя за локоть: «Неужели это не сон? Я наедине с Парижем! Он мой!»)
Вчера мы с Олечкой уже прошли этим маршрутом, покинув Эйфелеву башню.
С удовольствием я присаживалась рядом с ней на скамеечки, которые приглашают уставшего от Парижа счастливца отдохнуть с периодичностью в сто метров. Оля доставала свои любимые сигареты, а я блаженно все это наблюдала и наслаждалась...
Хотелось крикнуть: «Остановись, мгновение, ты прекрасно! Как мгновение страстной, разделённой любви», вот на что способен Париж: волнует как любимый мужчина!
Дальше иду вдоль стен Лувра. Какие огромные окна, величественное здание, а вот и мост Александра Третьего с пилонами и золочёными фигурами, подаренными Парижу от Санкт-Петербурга, узнаю очень знакомые фонари, такие же на Троицком мосту в Петербурге! (У них один автор - инженер Эйфель!).
Пока я ещё не перешла с правого берега Сены, на другом – вижу приметное здание музея Дэ-Орсэ с огромным круглым окном с часами. (Позднее, посетив музей, поднялась по эскалатору и как раз оказалась за этими циклопических размеров часами, увидела их с внутренней стороны здания. Там рядом расположены залы с картинами импрессионистов - Клода Моне, Альфреда Сислея и других. К ним я и стремилась!)
Передо мной мост Notre Dame через рукав Сены и по нему перехожу на остров Ситэ, дальше, немного углубившись по улице-продолжению моста, сворачиваю влево по двору, где высится изящная готическая башенка знаменитой своими потрясающими витражами церкви Сент-Шапель и громоздится Дворец Юстиции, и как-то вдруг оказалась на площади, с которой взвился ввысь большим «Н» Собор Парижской Богоматери - Notre-Dame-de-Paris!!

Конечно, постояла на счастливом, отмеченном отполированным медным многогранником месте, где нужно загадать желание и повернуться на 360 градусов
(а ведь оно исполнилось!)
Войдя в сакральную темноту храма, замечаешь только витражи, белый скульптурный ансамбль в глубине, мрачные старого дерева кресла с необычайно высокими спинками с обеих сторон центрального прохода, множество плоских свечей в дюралевых «перевёрнутых» колпачках...
За свечи надо опускать монетки в специальные ящички-кассы. (Всё на честность, не надо покупать свечи в церковной лавочке, как в наших храмах).
В этот раз я не поднялась в башни и на крышу собора, о чём пожалела, прочитав позднее у П.Д.Успенского в его книге «Новая модель Вселенной», что в перекрестии крыши, по четырём сторонам шпиля «спускаются» двенадцать Апостолов, и это зрелище несёт колоссальный заряд в себе: как будто они с неба сходят к людям.
Теперь же я оставила мрачноватую прохладу храма, обогнула собор по параллельной Сене улице и вышла на мост, соединяющий острова Ситэ и Св. Людовика (Луи) и переходящий в улицу, которая рассекает остров Луи по средней продольной оси на две части (об этом я узнала позже, рассматривая карту Парижа), а сейчас спустилась вниз по набережной, пандусом сходящей к реке.
Передо мной «торчали» «рёбра жёсткости» (архитектурная находка своего времени) тыльной стороны Собора, и были хорошо видны белёсо-зеленоватые бронзовые фигуры Апостолов, которые по трое «сходили вниз» с крыши храма.
Внизу у воды растут высокие деревья, между ними установлены мраморные скамейки, я присела на одну из них и долго сидела, рассматривая недалёкую (не то, что на Неве) противоположную сторону.
Около меня устроился юноша позагорать прямо на замощённой булыжником набережной; решив ему не мешать, встала и заметила металлическую лестницу, по которой можно, не возвращаясь на «пандус», подняться на второй ярус набережной, что я и сделала, а дальше...
Прошла буквально сто пятьдесят метров, меня вдруг будто кольнуло что-то, и я подумала:
«Почему я всё засматриваюсь на другой берег Сены? Надо бы свернуть в ближайшую улочку и почувствовать Париж изнутри».
Как раз чуть впереди слева замечаю «разрыв» в сплошной «стене» домов, мне оставалось сделать несколько шагов через проезжую часть набережной, и я свернула за угол, подняла взгляд от дороги –
передо мной был УЗКИЙ ПЕРЕУЛОК, ЗАМЫКАЮЩИЙСЯ ДОМОМ С ВЫСОКОЙ КРУТОЙ КРЫШЕЙ И АРКОЙ ВНИЗУ, ПО ЛЕВОЙ СТОРОНЕ ТЯНУТСЯ ЧУГУННЫЕ СТОЛБИКИ и "знакомое" окно с занавесками в четвёртом этаже открыто...
Дальше у меня закружилась голова потому, что это был ОН – тот переулочек с рекламы сигарет “Rothmans”!
Захотелось опять воскликнуть: «Остановись, мгновение!..» Наступил экстатический момент, когда вся жизнь – гармония, как будто время остановилось, и не существует больше ничего, кроме НАШЕЙ ВСТРЕЧИ: встретились я и чудесно оживший мир с фотографии, случайно ворвавшийся ко мне с приходом забытого уже человека!
Простояв некоторое время в оцепенении, стала замечать детали - все знакомые неровности слева и справа: ставни, арки, даже занавески в окнах... Из подъезда вышла женщина, держащая на поводке маленькую собачку (переулок был совершенно пуст!)
Жестом я попросила ее сфотографировать меня, протягивая фотоаппарат...
Позже, проявив пленку и получив отпечатанный фотоснимок, я увидела себя на нём совершенно счастливой! Вот такой я должна себя ПОМНИТЬ ВСЕГДА!
И такой миг оставил след каждому человеку, надо только вспомнить?!
Это реперная точка на нашей «дорожке времени» (на тайм-оси жизни)!
Миг, когда «горстями черпаешь негэнтропию», в такой редчайший момент слышишь «шёпот Вселенной» - это «Знак на Пути»!
Свершилась МАГИЯ МЕСТА - притяжение Бретонвилльского переулка привело меня СЮДА!
В день отъезда мы с Олечкой снова поднялись на Эйфелеву башню и смотрели на Париж. Далеко внизу раскинулся огромный город с неисчислимым множеством улиц и переулков. Найти в этом море маленький переулок, не зная даже его названия (только оказавшись здесь, я прочитала «Rue de Bretonvilliers») - или хотя бы того, что он находится на острове Луи - задача с «отрицательной вероятностью» выполнения. И вдруг ... набрести на него случайно!
(Макс Борн однажды, прогуливаясь с учениками в сосновом лесу на берегу Балтийского моря, продемонстрировал им преимущества стохастического подхода в сравнении с детерминистским, а именно: молодые люди бросали шишку, пытаясь попасть в ствол сосны с довольно приличного расстояния, и не получалось, тогда Учитель развернулся к сосне спиной и бросил шишку через голову, не видя цели. И что же? ПОПАЛ!)
Вот наглядный пример, как «работает» Его Величество Случай!
По возвращении домой в Петербург я долго испытывала эйфорию. Париж стал еще более притягательным для меня, мой Роман с Парижем будет продолжаться: ОН ответил на любовь, в Париже сбываются волшебные грёзы...
Как-то недавно мне в руки попал фантастический рассказ «Хочу в Париж» Михаила Веллера: «Хотение в Париж бывает разное...»,- моя разновидность хотения в Париж там не перечислена – ПРИТЯЖЕНИЕ Бретонвилльского переулка («Rue de Bretonvilliers») на острове Луи!

ЭПИЛОГ
Во второй раз мы поехали с Олечкой в Париж в феврале 2000 года, только теперь мы жили в плохеньком отеле ** на Монмартре!
Это было неважно - все дни я проводила на свидании с НИМ!
Поднималась на третий ярус Эйфелевой башни (в тот - первый раз Оля меня отговорила подниматься туда, она и теперь не рискнула), а я заглянула наверху в «кабинет» воскового инженера Эйфеля, потом мы опять выпили по чашке «капуччино», сидя на скамеечке второго яруса НАД Парижем ...
По узкой винтовой лестнице в «Н-башнях» Собора Notre-Dame-de-Paris мы пробрались наверх, сфотографировались в недопустимой близости к знаменитым Химерам на крыше, понаблюдали Апостолов, идущих с неба вниз... снимали Париж с этих высот... и, конечно, я почти ежедневно прибегала на «мой» Бретонвилльский переулок. Сфотографировала его со стороны Сены и вид на Сену, выходила за арку и запечатлела окна за нею: люстра освещала комнату! (Вот я и стала опять Алисой!) Вся картина с рекламного листка вновь ожила!
По приезде домой моя невестка, не очень внимательно просмотрев привезённые фотоматериалы, небрежно бросила: «Вы так подробно снимали всё в этом переулке, как будто собираетесь там купить квартиру?!»
(Да, ведь она же у нас из Карелии, из глубинки - с берега Кончезера, что рядом с Шуйской Чупой, а в тех местах ведуньи живут...)
Как сложилось дальше? Это отдельный рассказ о неожиданных поворотах в моей жизни. Сразу после второго возвращения из Парижа судьба свела меня с необыкновенным человеком, можно назвать его «новым русским», с которым пришлось много и очень интересно работать.
Кроме денег, что он мне платил за мою работу, весьма увлекательной представлялась возможность наблюдать этого человека, который на моих глазах восхищал, гипнотизировал и виртуозно управлял сложным организмом из двухсот сотрудников, как дирижёр симфоническим оркестром!
Нужно же было так случиться, что потом я довольно серьёзно заболела (иначе бы, конечно, не бросила работу)!
Тогда-то и обнаружились ещё более удивительные и редкие свойства этого характера и стали сбываться предсказания моей "карельской ведуньи".
В общем, он купил квартиру в Бретонвилльском переулке на острове Луи, очень дорогую даже по парижским меркам (это весьма респектабельное место), для того, чтобы его подрастающая дочка могла учиться во Франции: сначала в специальном колледже при Сорбонне, а потом в ней.
Меня же он пригласил быть наставницей при ней, компаньонкой, классной дамой, как угодно можно назвать, во французском духе – мадам!
Он доверил мне свою любимицу, так что теперь мы с мужем проживаем на «Rue de Bretonvilliers». Из коттеджа под Петербургом с нами был отпущен в Париж очаровательный мастифф по имени Густав! Прогуливая преданного друга по набережной, где я когда-то долго медитировала на мраморной скамейке, мы часто видимся с той женщиной, что сделала мой первый снимок, на котором я стою, счастливая и потрясённая встречей с переулком с рекламной картинки... Рядом с ней по-прежнему бежит маленькая собачка...
47 Враг народа
Лилия Эль
Дежурная нянечка в белом халате проходила мимо комнаты. Из-за закрытой двери доносился надрывный детский плач. «До чего же голосистая вражина»-подумала женщина и ускорила шаг.
«Вкололи бы что-нибудь, чтобы спал и не просыпался, не жалко. Целый детский дом для таких работает: и воспитатели, и сёстры и нянечки. Сколько денег сюда вбухивают, а на нормальных детей и не хватает.
У этого голосистого отца-то расстреляли, а мать в тюрьме сидит. Пригрели змей на своей груди.
Вот вчера старшая прямо руками лупила этого маленького уродца.
Всё плачет, есть ему подавай! Ишь, какая гадина! Два месяца, а уже копия своих родителей. А на прошлой неделе, говорят, приходили две тётки (сёстры этого расстрелянного) просили отдать младенца им на воспитание. Надо ж, выдумали чего. Пусть как следует прочувствует, что значит вредить хорошим людям.»
Нянечка вошла в кабинет и прилегла на диванчик. «Хоть бы за вредность что ли доплачивали. А то возишься тут со всякими и никакой тебе благодарности. Вон на заводе, на свинцовом, говорят, молоко дают. Вишь ты, как хорошо устроились! А нам ничего, даром что этим маленьким выродкам дают хоть какое ни на есть пропитание.
Поесть уж можно. А то с этой работы ничего не поимеешь. Вот на той неделе котлетки мясные давали, вкусные, наелись с бабоньками от души!»
Часы пробили девять раз.
 «Ой, пора уже укладывать спать этих маленьких троглодитов. А, ну их! Пусть полежат мокрые, грязные. Ничего с ними не случится. А я немного вздремну, полчасика, а может и до утра, как получится.»
Няня зевнула, и уже через несколько минут по коридору разносился её громкий, булькающий храп...
48 Рана на дереве
Инал Сиукаты
               История эта произошла ранней весной, примерно пятнадцать лет тому назад. Погоды стояли солнечные, ушедшая зима была теплой, малоснежной, поэтому быстро под горячим весенним солнцем, потеряла свою силу.
              Шел я как то, по проспекту нашего города, а дело было во Владикавказе и как идущий в одиночестве человек, думал о своем, мысли менялись быстро, задерживаясь на доли секунды на более ярких или проблемных событиях. Так поглощенный своими мыслями, я конечно смотрел на прохожих, посаженные в ряд деревья, на зеленные газоны, где были  посажены  ели- красавицы.                     
             Это была та пора, когда уже из разбухших почек под напором солнечных лучей, начинают пробиваться первые зеленые листочки. Я смотрел и удивлялся премудростям законов природы и размышлял про себя:
             - Как все так точно, в одно и тоже время свершается: откуда то, появляются почки, они набухают и из них растут листья, и они такие же как и в прошлом, позапрошлом и многие годы и столетия назад!
             Проходя  мимо  небольшого  дерева,  я обратил внимание, что оно было рассечено прямо пополам до основания, и  как сиамские близняшки Зита и Гита, части дерева свисали по бокам, упираясь слабыми ветками в землю.
           - Да! - подумал я,- Какая же сволочь, вот так безбожно,  надругалось над растением, какая рука, могла вот так бессердечно и безжалостно, разделить пополам молодой ствол липы. 
           Осмотревшись вокруг, увидел, впереди бежавших подростков, видимо рядом находилась школа, и они шли шумной компанией домой с приподнятым настроением, думая, что их сегодняшние школьные мучения, закончились. Видимо, в это  время  вырвавшись на свободу, у них начинают чесаться руки, а в голову лезут странные мысли: - Что и где поломать, что испортить, чем  напакостить  по дороге к дому. Естественно, не у всех подростков такие  гнусные  мысли, но таких, о ком я пишу, тоже не мало, если не больше.
           Я подошел ближе к деревцу,оно было влажным. Весна делала свое дело, вытягивая из Земли - матушки питательные соки. Дерево просто сочилось от воды и с него капали капли  живительной воды, как слезы, прося о помощи.
           Обошел все вокруг, нашел металлическую проволоку, картон, целофановые пакеты какую- то веревку. Соединил вместе обе рассеченных до корней плачущих половинок ствола и начал их скреплять,  постепенно  стягивая их все ближе и ближе к  друг  другу. Потом, помазал открытые части разрыва ствола раненного дерева землей, и ушел по своим делам.     Удивительно, мимо проходили люди и смотрели на меня недоуменно и с удивлением, думая что я совсем сбрендил, возясь с этим деревцем.
           Прошло много лет после этого случая. Я забыл даже эту историю, так, как  как-то не доводилось в этих местах прогуливаться. Но вот в один прекрасный погожий день, проходя в этом месте, я вспомнил про то дерево и начал его искать и что, к моему удивлению дерево выжило, разрослось,  окрепло,  стало большим и красивым,  но рана оставленная на нем каким-то бездушным подростком, осталась на всю его долгую жизнь - черной зияющей линией-шрамом. Я часто прихожу к этому дереву, навещаю его.
           За шестнадцать лет оно стало мощным, крепким и вряд ли кто-то, его вот так просто, смог бы  расщепить пополам. Вот и думаю проходим мимо этого дерева, я, который его спасая, дал вторую жизнь, и тот, который его хотел убить. Прячемся под ним от дождя, или укрываемся в тени, от лучей палящего солнца и оно принимает всех в свои объятия. Если бы мое дерево умело говорить и у него была память, то скорее всего оно бы напомнило своему обидчику о своей сохранившейся боли и прогнало бы его от себя.
49 Тайна Марии
Галина Дейнега
(Отрывок из повести «Сердце не обманет»)

В каждой семье есть свои тайны, недосказанности. В нашей семье недосказанной была история Марии — невестки нашей бабушки Моти. Прошли годы. Нет уже ни бабушки, ни Марии. Остались в памяти только бабушкины слова:

— Мария красивая, а сына моего она не любила.

И вот я в гостях у двоюродной сестры Татьяны в городе, где прошла жизнь её матери Марии. Теплый сентябрьский вечер. Мы удобно расположились за чайным столиком на увитой виноградом террасе старинного особняка. Спешить нам некуда. Самое время вспомнить и нашу бабушку Мотю, и Марию.

— А правда, что Мария была красивая женщина? — интересуюсь я.

— Правда, — подтверждает сестра и приносит семейный альбом.

— Вот. Это она ещё до войны.

— Красивая, — соглашаюсь я и повторяю бабушкины слова, — а твоего отца она не любила. — И тут же добавляю, — как считала бабушка Мотя.

— Не права она, — возражает сестра. — Как можно судить о чужой любви? — И, немного помолчав, продолжает: — Жизнь — явление непостижимое. Порой так закрутит. Такие обстоятельства создаст...

Я готова согласиться с сестрой, но мне хочется получить доказательства любви. Время спрессовало события тех далёких лет. Остались разрозненные воспоминания, по которым мы и попытались воссоздать картину прошедшей жизни.


Иван был старше Марии на четыре года. Свои симпатии к красивой девчонке из соседнего двора он выражал дёрганьем её за косы. Длинные и толстые. После окончания школы Иван отслужил положенный срок в армии. Домой вернулся статным, грациозным парнем. Роста он был среднего. Волнистые светлые волосы красиво обрамляли мужественное лицо. Прозрачные, словно вода, глаза смотрели приветливо. Добродушная улыбка светилась на его лице.

— Мария? — удивился Иван при встрече со стройной, красивой девушкой с лучистым сияющим взглядом. Он даже не сразу узнал её. Русые косы теперь уложены в сложную причёску.
Её взгляд, походка, голос, изящные благородные руки, платье, прическа — всё это произвело на Ивана впечатление чего-то нового, необычного и очень важного в его жизни. Стал он приглашать девушку в кино, в парк, на пляж. Её простота, искренность, открытость чувств поразили его ещё больше, чем привлекательный женственный внешний вид. Влюбился Иван в Марию уже по-настоящему. Серьёзно. В 1932 году они уже оба работали на заводе. Иван — слесарем, Мария — бухгалтером. Люди совсем взрослые, самостоятельные. Вот и принял Иван решение: ему пора жениться на Марии.

На очередном свидании Иван, сильно волнуясь, придав лицу серьёзное, даже строгое выражение, выпалил на одном дыхании:

— Я решил послать сватов к твоей матери.

— Сватов?.. Глупости!.. Какие глупости!..

И как-то вдруг Марию охватило безудержное веселье. Она разразилась громким переливчатым смехом.

— Смешно. Правда, смешно, — повторяла она, продолжая смеяться.

Чудные грёзы Ивана уступили место горькой действительности. Он был потрясён, сражён, повержен.

Мария смеялась, не замечая перемен в настроении Ивана. А тот становился всё мрачнее и мрачнее. Значит, искренность её чувств ему только показалась! Никакой любви с её стороны нет! Она обманывала его! Она играла в любовь!

Иван выругался. И эти грубые слова, сорвавшиеся с его губ, были крепкими и полновесными, как и всё в нём. Он резко развернулся и ушёл.

Мария опешила. Ощущения неприятные, оскорбительные. В одно мгновение, одумавшись и раскаявшись, она смолкла. Но было поздно что-либо изменить. Именно, поздно что-либо изменить.

С того вечера Иван перестал замечать Марию и вскоре женился на дочери попа. Девушке аккуратной, хозяйственной, согласившейся и на сватов, и на венчание. Теперь для Марии он был потерян НАВСЕГДА.

Лето выдалось прохладным. Мария ходила на пляж. Часами лежала на берегу, с грустью перебирая в памяти дни, проведённые с Иваном. Мысли одолевали однообразные, неотвязчивые, ненужные. Появился кашель. Неприятный. По вечерам повышалась температура. Пришлось обратиться к врачу. Диагноз страшный — туберкулёз лёгких. Лечение сложное, длительное. Не всегда успешное.

Марию захлестнуло горе. «Почему? Почему ещё и эта напасть? Почему?» — вопрошало всё её существо в бессильном возмущении. — «Почему?»

Она прошла курс интенсивной терапии. Болезнь удалось приостановить. Появилась надежда на выздоровление. Для закрепления проведённого лечения по рекомендации врачей Мария отправилась в санаторий. Здесь и суждено было ей встретить Тимошу.

Тимофей Павлович, по-домашнему просто Тимоша, — молодой человек, роста выше среднего, с тонкими благородными чертами лица, светлыми шелковистыми волосами, голубыми глазами и удивительно бледной кожей. После окончания университета получил направление преподавать историю в техникуме. Его сразу же полюбили и студенты, и преподаватели. Уважали и за хорошее знание предмета, за широкий кругозор. Его выступления, начинающиеся, как правило, словами «друзья мои», тепло принимались аудиторией. Талантливый педагог вскоре стал старшим преподавателем.

 1934 год. Обстановка в стране сложная. С трудом преодолён голод . Ослабленных людей косил туберкулёз. Лёгкие Тимоши тоже поражены туберкулёзным микробом. Долгое лечение, затем санаторий.

От природы спокойный и добрый, Тимоша, обладая холодным и практичным умом, относился к той категории людей, которая бежит от брака. Заинтересовать его могла разве только «непрочитанная книга». Волей всемогущего случая именно такая девушка и повстречалась ему в санатории.

Красивая, стройная, с лицом, словно высеченным скульптором на камне, с лучистым сияющим взором. Её серые глаза смотрели как бы сквозь окружающие предметы, что придавало ей особое грустное очарование и какую-то отрешённость от всего. Одета девушка была с отменным вкусом, не лишённым экстравагантности. В своих платьях: жёлтом, зелёном, голубом, которые подчёркивали линии фигуры и своеобразие лица, она казалась нарядной и здоровой. Держала себя просто и уверенно. К тому же оказалась интересным собеседником, способным рассмешить и поднять настроение. С ней легко было говорить на любую тему. Её интересовало всё, что ново, что будоражит воображение.

При каждой встрече с этой девушкой Тимоша вновь и вновь ощущал то же самое воздействие красоты, так взволновавшее его при первом взгляде. Теперь он улыбался какой-то новой, радостной, счастливой улыбкой. Его жизнь наполнилась огромным чувством, что не было ни беспочвенной романтикой, ни сентиментальностью. Никогда ранее он не испытывал подобного безумства. В душе пел праздник.

И вдруг он понял, что произошло. Он влюбился!

Раньше Тимоша никогда не думал о женитьбе. Теперь у него возник интерес к браку, как к чему-то тайному, непознанному. Жизнь без этой девушки казалась ему бесконечно однообразной, скучной, бессмысленной, а женитьба на ней чем-то само собой разумеющимся. Срок пребывания в санатории заканчивался. Потерять эту девушку Тимоша не может. Он должен что-то предпринять!

Тёплая южная ночь. Светит полная луна. Тимоша провожает Марию после концерта.

Как хорошо чувствовать её рядом! В лунном свете красиво переливается серебристое платье девушки, облегающее её стройную фигуру. Рукава — крылья... Птица... Серебряная птица...

Тимоша обнимает девушку, осыпает поцелуями её лицо, плечи, руки, губы...

Прикосновение губ — очень сильное ощущение. Сладкий водопад радости пронзает тело, подавая сигнал, что скрытые в нём силы пробудились...

Тимоша смотрит в освещённое луной лицо спутницы. На её глазах блестят слёзы. Эти глаза... Они говорят больше, чем она могла бы сказать словами...

Тимоша берёт девушку за руки и произносит чётко, размеренно:

— Я люблю тебя.

Мария осознаёт слово «люблю» таким, каково оно на самом деле. И это прекрасно до головокружения...

— Согласна ли ты стать моей женой?

Склонив голову, Тимоша с волнением ждёт ответа на своё признание.

Сердце Марии выстукивает: «Да, да, да...»

— Да, — тихо озвучивает она веление своего сердца...

Утром влюблённые отправились в загс. Подали заявление. Их тут же расписали. Так, не успев и глазом моргнуть, не сообщив родным, не получив их благословения, Марусенька, как её ласково теперь называли, стала законной женой Тимоши.

По окончании санаторного срока молодожёны отправились в путешествие, которое стало эрзацем свадебного. Сначала заехали к матери Марии. Затем — к матери Тимоши. Та была удивлена скороспелым решением сына. Курортный роман. Что от него ожидать? В любви Тимоши она не сомневалась. Он такой порядочный, честный, верный, надёжный. Но любит ли его эта девушка? А что такое любовь, Матрёна знала. Сама любила. Сильно, страстно, самоотверженно.

Невестка показалась Матрёне девушкой странной. На её лице то восторг, то уныние, то радость, то грусть. Порой она хорошая хозяйка, а иногда домашняя работа ей будто осточертевала, она всё бросала, и целый день читала книгу. Могла и обед мужу не приготовить. Её нельзя было упрекнуть по поводу подгоревших котлет или немытых полов. Она тут же обижалась, замыкалась в себе.

Свекровь старалась понять: любит ли Мария Тимошу? Присматривалась к ней. Да что можно увидеть? Глазу доступна лишь малая толика того, что происходит в действительности. А внутренние чувства вообще недоступны наблюдению. Может быть, любовь Марии и не была похожа на любовь Матрёны, но правил-то у любви нет! У каждого любовь своя.

В 1935 году состояние здоровья Тимоши резко ухудшилось. Его перевели на инвалидность, назначили скромную пенсию и рекомендовали пожить год в Теберде.


— Интересно, — рассуждаю я, — целый год Мария и Тимоша прожили в Теберде, а в семейном альбоме нет ни одной фотографии.

— Да, — соглашается сестра, — в семейном альбоме нет ни одной фотографии того периода. Да и вообще в альбоме только одна фотография Тимоши. Маленькая, какие обычно делают на документы.


Горноклиматический курорт Теберда пошёл молодым на пользу. Здоровье значительно улучшилось. Тимоша получил направление в город Ливны. Стал директором школы. В 1937 году родилась дочь Татьяна.

Летом 1940 года Мария повезла дочь к бабушке в приморский город на юг Украины. Тимоша отправился в санаторий на север Украины. Переписывались. Строили большие планы. Будущее казалось светлым и радостным...

Новость пришла внезапно, с неожиданной стороны. Она в корне изменила всю дальнейшую жизнь.

Срочная телеграмма: «ПРИЕЗЖАЙ КУРСК ПОХОРОНЫ ТИМОШИ КОЛЯ». Почему Курск? Какие похороны? При чем тут Тимоша?..

Всё это казалось неправдоподобным, ненастоящим, невероятным... Секунду Мария была как бы вне времени и пространства. Потом её пронзила острая боль. Она осознала случившееся. Сердце, казалось, остановилось. Всё вокруг поплыло...

Внезапная смерть. Кто это может постичь? Никто! Жил человек и нет его. Он ещё здесь, но его уже нет. Он больше уже ничего не скажет. Всё кончено. Всё... Всё... Всё...

Прямого поезда на Курск не было. Марии пришлось добираться с пересадками. На похороны она опоздала. Посетив в Курске больницу и кладбище, Мария отправилась в Ливны. Потрясённая внезапной смертью мужа, она была в каком-то оцепенении. Не плакала, не успокаивала свекровь, потерявшую своего горячо любимого сына. Она замкнулась в себе. Молчала. Разум отказывался что-либо понимать, решать. Мысли путались. А сердце советовало: «До-мой, до-мой, до-мой...»

Романтические мечты о будущем, столкнувшись с действительностью, рассыпались в прах. Мария наскоро собрала вещи, торопливо попрощалась и вернулась в родительский дом. Молчаливая. Убитая горем.

Долго не решалась Мария сказать дочери, что папочки больше нет. Сама росла без отца. С шести лет ей была знакома сосущая пустота отцовского отсутствия. Теперь эта пустота будет и у дочери.


Жизнь продолжалась. Мария устроилась на работу в заводскую бухгалтерию, дочь определила в детский сад. А дальше была война. Она всё решила по-своему, всех раскидала, всё смешала, перемешала, перепутала...

Чаепитие наше затянулось. Сентябрь — есть сентябрь. Тепло-то тепло, но уже по-осеннему. Да и смеркалось рано. Пора было прервать наши воспоминания и перебраться в дом. Информации получено много. Её надо было обдумать, осмыслить.

На следующий день с утра зарядил вроде бы дождь. Мелкий, моросящий. Осенний. Завершив все плановые дела, мы расположились в удобных креслах в гостиной. Сестра поставила на журнальный столик шкатулку и вазу с гроздями домашнего винограда.

— Я жду подтверждений твоей правоты, — напоминаю я сестре.

— Будут, будут подтверждения, — успокаивает она меня. — Причудливая судьба спустя десятилетие снова свела Марию и Ивана, который остался вдовцом с двумя малолетними детьми. Они создали семью. А вот совместных детей Ивану и Марии Бог не дал. А они очень хотели этого.

— Так и жили. Тихо. Спокойно, — заключаю я.

— Нет, — возражает сестра. — Иван был страшно ревнив. Ревность у него была какая-то пространственная. Его одного должно было хватать, чтобы заполнить всё пространство вокруг Марии.

Прожили они долгую совместную жизнь. Дождались и внуков, и правнуков. Иван умер в возрасте восьмидесяти лет. На год больше восьмидесяти прожила Мария.

— Вот такая история, — заключила сестра.

— Да. Но я так и не получила подтверждений любви Марии к Тимоше.

— Сначала надо было проследить весь жизненный путь Марии. Понять её. Иван — это вся жизнь Марии. Тимоша — всего шесть лет. Но каких! Разбирая вещи Марии, — продолжила сестра, — дошла до её несессера – особого чемоданчика, где она хранила набор принадлежностей для шитья. Открывать его нам, детям, категорически запрещалось. Там я и обнаружила свёрток. Вот, — сестра указала на шкатулку, — сюда, в шкатулку, я переложила всё, что в нём было.

Не открывая шкатулку, я уже догадалась, что в ней. У каждого человека есть хотя бы две вещи, которые он не хотел бы терять ни за что. Были такие вещи и у Марии.

— Я всё поняла! – восклицаю я.

— Что ты поняла? — спрашивает сестра.

— Во-первых, что Мария была очень мудрая женщина. Она могла не показывать, что там у неё внутри. Во-вторых, я поняла, что так бережно хранила Мария более полувека. Конечно же, память о Тимоше. О том времени, когда они любили друг друга и были счастливы.

Я открываю шкатулку и получаю подтверждение своей догадке. В шкатулке лежит маленькое серебряное платье. Рукава — крылья.

Какая она была изящная эта Мария в свои двадцать лет! Птица... Серебряная птица...

Здесь же в шкатулке письма из санатория с большими планами на будущее и... фотографии. Те самые фотографии, сделанные в Теберде.

С интересом рассматриваю молодого человека, который прожил всего три десятка лет, а оставил о себе такую славную память. В его облике есть изящество, грациозность и... благородство. Это главное. Ибо ничто не украшает так лицо человека, как благородство!

Глядя на фотографии, где Тимоша и Мария такие молодые, улыбающиеся, счастливые, я представляю себе, как они жили в Теберде. Понимаю, что в их чувствах сочетались бережность, сострадание, нежность, забота, любовь. Что именно любовь оказалась той областью, где лучше всего проявилась внутренняя сущность Марии, раскрылось богатство, сложность её натуры.

Ради семьи, ради детей Мария приняла Ивана таким, каким он был, и убрала с глаз всё, что напоминало о Тимоше. Убрала с глаз, но не из сердца. Частичку той, другой жизни, жизни с Тимошей, она бережно хранила более полувека! Ревность Ивана была не беспочвенна. Пережить любовь можно только один раз!
50 Бабушкин сундук
Любовь Кирсанова
В комнате моей бабушки Анны стоял огромный, кованый сундук размером с кровать. Собственно говоря, он и служил бабушке кроватью. Этот сундук она получила в наследство от своей бабушки, которая воспитывала её, так как отец и мама бабушки Анны умерли, когда она была совсем маленькой.

Много раз бабушкины дети предлагали купить для неё удобную, красивую кровать, но бабушка всегда отвечала:

- Этот сундук непростой. Он достался мне от моей бабушки. Он для меня лучше всех кроватей в мире. На нём я буду спать до самой смерти.

Так и получилось...

Через несколько дней после того, как бабушка Анна ушла от нас в другой мир, собрались все её дети. Оставшиеся от бабушки деньги они разделили поровну. Кроме того, каждый взял на память то, что нравилось из вещей. Остальное решили отдать соседкам - бабушкиным подругам. Не знали только, что делать с огромным сундуком.

- Может быть его тоже отдать соседкам? - предложила Таня.

- Кому в наше время нужен такой огромный сундук? Он занимает полкомнаты, - возразил Виктор.

- А мне кажется, что его можно продать, ведь это антиквариат, - задумчиво сказала Надя - самая старшая из бабушкиных детей.

- Я с детства помню, что там хранилось много интересных вещей, надо открыть сундук и посмотреть, что там лежит, - добавила она.

- В детстве все вещи кажутся интересными, уверен, что там хранится всякая ерунда, - рассмеялся Коля.

Катя подошла к сундуку, погладила его рукой и сказала:

- Дорогие мои братья и сёстры. Это мамин сундук. Он достался ей от нашей прапрабабушки. Надя права, она самая старшая и помнит больше, чем мы все. Давайте откроем сундук.

- Действительно, давайте посмотрим, что там лежит, - поддержала сестру Таня и тоже подошла к сундуку.

- А где ключ? - поинтересовался Виктор.

Самый младший из бабушкиных детей - Коля ответил:

- Я помню ключ от этого сундука. Он был большой, резной и тяжёлый. Мы с моим другом Серёгой часто брали его поиграть. А потом он потерялся. Помню мама отругала меня и сказала:

- Хорошо, что сундук не закрыт на ключ, иначе мы никогда не смогли бы его открыть.

- Значит сундук открыт, - сказала Надя, снимая с него цветастое лоскутное покрывало и красивые, вышитые гладью и крестиком, подушки.

Виктор и Коля открыли сундук.

- Пахнет мылом и травой, - удивилась Таня.

- И апельсиновыми корками, - добавила Катя.

Надя вспомнила, что  их мама верила только народным средствам борьбы с молью. Она сушила апельсиновые и лимонные корки и перекладывала ими всю одежду в шкафу, приговаривая:

- Моль этот запах терпеть не может, а одежда приобретет тонкий, едва уловимый аромат.

- А ещё мама рассказывала, что моль отпугивают некоторые растения: горькая полынь, герань, гвоздика, лаванда, - продолжала вспоминать Надя.

- Точно! Я припоминаю, что мама сушила эти травы, измельчала, раскладывала в маленькие, марлевые мешочки-саше и располагала их на бельевых полках, в пакетах с одеждой, в карманах пальто, - подтвердила Таня.

- А ещё в шкафы кладут ароматное мыло, вероятность появления моли значительно снижается, а вещи приятно пахнут. Я тоже так делаю, - добавила Катя.

- Девочки, не отвлекайтесь, мы хотели посмотреть, что хранится в сундуке, - напомнил Виктор.

- Женщинам только дай поговорить! - весело сказал Коля.

Надя вытащила белую простынь, которая прикрывала содержимое сундука. Запах апельсиновых корок, душистых трав и мыла, стал ещё более выразительным. Простынь разложили на полу и стали вытаскивать из сундука всё, что там лежало.

Сначала появились вещи, которые они помнили: тюль, кружевные накидки и покрывала, бархатная скатерть, мамина котиковая шуба, пуховый оренбургский платок... 

А потом появились вещи, которые они никогда не видели, а, возможно, и видели, но не запомнили. Несколько старинных, цветных сарафанов, юбок, кофточек и большая, красивая шаль.

На дне сундука лежало старинное подвенечное платье, вышитое бисером и книга в кожаном переплёте. Книга оказалась Библией, старинной, с буквой "ять".

Надежда, Татьяна, Екатерина, Виктор, Николай стояли возле кованого сундука, смотрели на вещи и старинную Библию, когда-то принадлежавшую их прапрабабушке и чувствовали, что "связь поколений" - это не просто слова, а что-то очень большое и важное.

Прапрабабушкин сундук остался в нашей семье. Его взяла на хранение старшая среди детей - Надежда.
А содержимое сундука пополнилось самыми дорогими вещами каждого из них. Надежда положила в сундук кольцо с бриллиантом - мамин подарок. Татьяна - натуральные, жемчужные бусы, которые ей подарили на свадьбу. Екатерина - золотые серьги - подарок родителей. Виктор - часы, которые ему подарил дедушка. Николай - орден, полученный за боевые заслуги в Афганистане. 

Они очень надеялись, что однажды их потомки откроют старинный, кованый сундук, посмотрят на все эти вещи и поймут, что "связь поколений" - это не просто слова, а что-то очень большое и важное.
51 Остаётся любовь...
Любовь Кирсанова
Любовь - одно из самых прекрасных чувств на свете. Для настоящей любви нет преград. Войны, революции, города, страны...  Меняется всё, а любовь остаётся.

1914 год, Санкт-Петербург, Россия

Смольный институт благородных девиц или, как он тогда назывался, Императорское воспитательное общество,
был создан по указу императрицы Екатерины II в 1764 году. В 1914 году исполнялось сто пятьдесят лет со дня его создания.

Наденька Васильева - симпатичная девушка со светлыми, волнистыми волосами и большими синими глазами, готовилась к выпускному балу. Годы, проведённые в институте, не прошли даром, из маленькой девочки она превратилась в образованную девушку, у неё появилось много хороших, верных подруг, лучшей из которых была Вера Антонова. Последний год все институтки, в том числе Наденька и Вера, мечтали о выпускном бале, который откроет им дорогу во взрослую, прекрасную, интересную и счастливую жизнь.

Бал состоялся 20 марта 1914 года и проходил в особо торжественной обстановке - его посетили члены императорской фамилии.

Звучала музыка, кружились в вальсе пары. Надя и Вера стояли у стены.

- Вера, я так мечтала о первом вальсе. Почему нас никто не приглашает? - обратилась Надя к подруге.

- Не волнуйся, пригласят, бал только начинается, - спокойно ответила Вера - высокая, стройная красавица
с длинными русыми волосами и большими серыми глазами.

Через минуту Надя сказала:

- Вера, посмотри, какой симпатичный военный смотрит на нас.

- Если он захочет, то подойдёт, - успокоила Надю подруга и даже не повернула голову, чтобы посмотреть, о ком идёт речь.

Молодой военный будто услышал Веру, потому что сразу же направился в их сторону, представился, как штабс-капитан Сергей Иванов и пригласил на танец именно её.

Надя осталась одна, но ненадолго. Через минуту и она, довольная и счастливая, кружилась в вихре вальса...

В июне, когда в Санкт-Петербурге были белые ночи, Верa и Сергей гуляли по Невскому проспекту.

- Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой, - сказал Сергей, глядя на девушку влюблёнными глазами.

- И я люблю тебя, Серёжа. Сегодня самый счастливый день в моей жизни, - тихо ответила Вера.

Через несколько дней они обвенчались. А 28-го июля 1914 года началась Первая мировая война.


1915 - 1920 годы, Россия

Сергей Иванов пропал без вести на фронте. Он так и не узнал, что у него родился сын, которого назвали Николаем. Крестной матерью Коли была лучшая подруга Веры - Надя Васильева.

Летом 1915-го года у русской армии были большие потери и много раненых.

В октябре открылся госпиталь, который находился в Петрограде, в Зимнем дворце. Под госпитальные палаты отводились Аванзал, Восточная галерея, Фельдмаршальский, Гербовый, Пикетный, Александровский и Николаевский залы. Петровский зал стал послеоперационной палатой. Вера и Надя работали в этом госпитале сёстрами милосердия.

Госпиталь в Зимнем дворце проработал до Октябрьской революции. 27 октября 1917 года раненых начали отправлять в другие лазареты, госпиталь был расформирован.

Вера умерла от голода в 1918 году. Перед смертью она попросила подругу:

- Надя, когда я умру, уезжайте из Петрограда, здесь вы тоже погибнeте. Если когда-нибудь увидишь Серёжу, скажи, что я всегда любила его и буду любить даже тогда, когда умру. И ещё. Отдай ему то, что найдёшь в моей театральной сумочке.

Надя похоронила подругу и уехала со своим крестником Колей из голодающего Петрограда.


1920 - 1945 годы, Константинополь, Прага, Берлин, Париж

Долго скитались Надя и Коля по дорогам России. В ноябре 1920 года последние части Белой Армии оставили Крым. Вместе с ними покидали Россию и гражданские беженцы, в том числе Надя с маленьким Колей на руках.

Много горя и лишений пришлось им пережить. Надя бралась за любую чёрную работу. Все её мысли были только
о насущном хлебе и о ночлеге для маленького Коли и для себя. Из Константинополя они перебрались в Прагу, затем в Берлин, но прожили там недолго, так как к власти пришли фашисты.

Надя и Коля уехали в Париж. Во время войны oни принимали участие в Движении Сопротивления. После освобождения Парижа Николай Иванов присоединился к Армии генерала де Голля. Когда война закончилась,
oн вернулся в Париж. 

Переживания и тяжёлый труд состарили Надю раньше времени. Теперь уже Коля взял на себя заботу о ней.

Перед смертью Надя сказала:

-  Коля, твоя мама просила меня взять из её театральной сумочки и отдать твоему отцу то, что там лежало. Все эти годы я берегла вот эту вещь, - и Надя отдала Коле маленькую коробочку. Он бережно взял её в руки и поцеловал.


1957 год, Москва, Ленинград, Петродворец, СССР

28-го июля 1957 года в Москве открылся VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Николай Иванов приехал в СССР, как турист из Франции. Одиноко живя все эти годы в Париже, в маленькой, холостяцкой квартире, он мечтал увидеть Россию, которую покинул пятилетним мальчиком. Теперь он с огромным интересом изучал достопримечательности Москвы, гулял по её улицам, всматривался в лица людей. 

На улицах было празднично. Пели песни «Если бы парни всей Земли», «Зори московские»... Но чаще всего звучали «Подмосковные вечера» - песня, которая нравилась всем, в том числе Николаю.

Через два дня он поехал в Ленинград. Во время экскурсии по городу, они остановились у Смольного. Николай вспомнил:

- В Смольном институте благородных девиц учились мои мамы - Вера и Надя. Здесь мама познакомилась с отцом.

Потом он шёл по Невскому проспекту, восхищался красотой родного города и думал:

- Много лет назад здесь гуляли мои родители и отец сделал маме предложение.

Он ещё долго ходил по Ленинграду и любовался его красотой.

На следующий день он поехал в Петродворец. Экскурсия была познавательной и очень интересной. Петродворец понравился всем. Николай обратил внимание на одну из молодых женщин, она задавала много вопросов экскурсоводу. Когда экскурсия закончилась, он решил прогуляться по парку. Там он ещё раз встретил молодую, красивую, стройную женщину с мягким овалом лица, светлыми волосами и большими серыми глазами, которая была вместе с ним на экскурсии. 

Маша, так звали женщину, приехала из Москвы.

- Я в Ленинграде впервые. A вы здесь раньше бывали?

- Я родился в этом городе, но, когда мне было пять лет, уехал, - в голосе Николая звучала печаль.

- А где вы сейчас живёте? - поинтересовалась Маша.

- В Париже, - ответил Николай.

Маша удивлённо посмотрела на него:

- Вы дипломат?

- Нет, я белоэмигрант. Так нас здесь называют, - ответил он.

Они шли по дорожкам прекрасного парка и Николай рассказывал Маше о себе.

- Печальная история, - вздохнула Маша.

Николай достал из кармана маленькую коробочку, в которой был золотой медальон. Открывая его, он сказал:

- Это мои родители.

Маша с интересом взглянула на старые, пожелтевшие фотографии и побледнела:

- Это дядя Серёжа и его жена Вера.

Николай смотрел на неё с удивлением.

- Я знала дядю Серёжу, - тихо сказала молодaя женщинa...

Маша жила с родителями в Москве, в большой, красивой квартире. В 1937 году её отца арестовали, объявили врагом народа и отправили в лагерь. Через месяц арестовали маму. Маше было десять лет, её забрала к себе бабушка. Мама умерла в лагере в 1939 году. А отца в 1956 году реабилитировали. Он приехал в Москву с Сергеем Ивановым, с которым познакомился и подружился в лагере.

- Папе было шестьдесят два года, его другу - шестьдесят пять лет, а выглядели они дряхлыми стариками. Дядя Серёжа вскоре умер, а папу я похоронила два месяца назад, - закончила  свой печальный рассказ Маша.

Потом она расстегнула верхнюю пуговицу своей голубой блузки и сняла с себя медальон на золотой цепочке. Медальон был точно такой же, как у Николая в руках.

- Дядя Серёжа каждый день открывал этот медальон и целовал фотографию своей жены. Он рассказывал, как  познакомился с ней в Смольном институте благородных девиц, как сделал ей предложение, когда в одну из белых ночей они гуляли по Невскому проспекту. Вера ответила согласием. Oни зашли в ювелирную лавку и купили два одинаковых медальона.
В 1915 году Сергей был тяжело ранен и в бессознательном состоянии попал в плен. В 1919 году он с трудом добрался до Петрограда, искал свою жену Веру и её подругу Надю, но не нашёл. А через несколько дней его арестовали. Дядя Серёжа с риском для жизни сохранил этот медальон - единственное, кроме памяти, что осталось от прошлой жизни, - закончила Маша свой рассказ, потом вздохнула и добавила:
- Жаль, он не знал, что у него есть такой замечательный сын.


1994 год, Санкт-Петербург, Россия

Однажды в тёплый, весенний день к зданию Историко-мемориального музея "Смольный" подошли двое немолодых людей. Это были Николай и его жена Маша. 

- Ровно восемьдесят лет назад, весной 1914 года, в этом здании состоялся  выпускной бал, на котором познакомились мои родители - Вера и Сергей Ивановы, - сказал Николай. Маша прижалась к нему, взяла под руку и они пошли дальше, вдыхая свежий весенний воздух.

Любовь - одно из самых прекрасных чувств на свете. Для настоящей любви нет преград. Войны, революции, города, страны...  Меняется всё, а любовь остаётся.
52 Анна-Мария
Артём Юденков
По синим волнам океана,
Лишь звёзды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несётся,
Несётся на всех парусах.
М. Ю. Лермонтов. Воздушный корабль.

1562 год.  В плаванье из Англии к Америке направился корабль « Анна-Мария». Этот корабль построил влиятельный аристократ и назвал его в честь своей жены Анны и королевы Марии Стюарт, правившей в то время. Управлял «Анной-Марией» сам аристократ. Корабль отплыл от причала.

Корабль вышел в Атлантический океан. В первый день «Анна-Мария» попала в шторм. Волны били по палубе. Корабль метало из стороны в сторону. К счастью корабль не разбился.

Прошёл 31 день. «Анна-Мария» попала в Бермудский треугольник. (О Бермудском треугольнике тогда не знали.)  Начался сильный туман. Время ушло за полночь. Аристократа матросы упрашивали не продолжать движение, а вместо плаванья поспать, но он не обращал на них внимание. Из-за тумана корабль врезался в скалу. Все погибли.

2008 год.  Город Брест, Франция. Построенный пару дней назад пароход «Париж», спущен на воду.  Пункт назначения: Ямайка. Пароход белого цвета. На нём есть два бара, бассейн, куча шезлонгов, рестораны: итальянской и французской кухни.

Франсуа-мужчина лет 30-35. Рыжеволосый. С рыжей короткой бородкой. Глаза карие. Он отправляется в командировку на Ямайку.

Наконец началась посадка на пароход. Франсуа долго искал свою каюту, но вскоре нашёл. Он не успел разложить свои вещи, как в каюту зашёл молодой человек лет 25, в шляпе и деловом костюме.
- Здравствуйте можно расположиться, здесь моё место, вот мой билет,- протягивая билет, говорит человек.
- Да точно - отдавая билет,- ваше место,- отвечает Франсуа, пересаживаясь.
- Как вас зовут? Меня Жозеф.
- Я Франсуа.
- Хорошо. А зачем вам на Ямайку?
- Командировка.
- Командировка - это хорошо.
После этого Жозеф молчал. Он смотрел в окно. Франсуа так же решил посмотреть в окно на Брест.
 
Пароход отплыл. Вдруг Жозеф спросил:
- Жена за вас не волнуется? А то мало ли, что случится, может? Например, кораблекрушение или, что-то типа этого!
- Не знаю. Наверно. Она просто умерла два года назад.
- Прости. Не знал. Смерть-это не хорошо.
- Её Мария звали. Из России приехала. Где-то лет в девять. Её убили. В тот день я пошёл в магазин, а она осталась дома. Тогда к нам пробрался вор, и у него было оружие. Увидев его, она закричала. А этот урод стрельнул в неё. Три раза. Эту мразь ещё не поймали. Эх, если бы я остался дома, то она была бы жива.
- Соболезную.
- Спасибо.

Тем временем пароход остановился.
- Что, чёрт возьми, стряслось?- спрашивал капитан.
-  Что-то с двигателем, сэр,- отвечает помощник.
- Так иди, проверь!- грозно кричит капитан – что, чёрт возьми, с этим двигателем! Одни проблемы с вами! Понабирают придурков!

Помощник пошёл к двигателю. В полу он увидел дырку и оттуда фонтаном хлыщет вода.
Он побежал докладывать капитану.
- Чёрт побери, позовите-ка мне Гарри!
Гарри в сию же минуту появился перед капитаном.
- Гарри, нужно убрать эту дыру.
- Так точно, сэр!
Гарри надел на себя водолазный костюм, баллон с кислородом и опустился  воду.
Он подплыл к дыре и заклеил её, но вдруг кто-то крикнул: « Осторожно акулы!». Гарри увидел перед собой плавающую акулу. Акула оплыла его раз, потом второй. К ней присоединилась вторая. Она  прокусила трубку соединяющий баллон со ртом Гарри. Гарри стал захлёбываться и барахтался, но первая схватила его за ногу и утащила Гарри на глубину.

- Доставайте гарпуны и стреляйте в них!- кричал капитан.
Люди устроили панику на палубе.
- Так народ успокойтесь!- заорал во весь голос помощник капитана.

Тут вышли Франсуа и Жозеф.
- Что случилось?- спросил Жозеф.
- Акулы, акулы,- кричит какой-то мальчик - человека сожрали.
- Нельзя так говорить!- говорит его мать - над  этим не шутят и вообще-то он жив, только задерживается.
- Нет, его сожрали!
- Пошли в каюту там поговорим, - сказала мать и поволокла его в каюту.

Тем временем Франсуа отошёл на другую сторону парохода. Впереди он увидел густой туман. От туда появлялась мачта корабля. Потом показалась ещё часть корабля, и Франсуа увидел надпись «Яир», но позже корабль показался полностью. Франсуа застыл. Перед ним была «Анна-Мария».

Величественно и гордо проплывала она. Вдруг она остановилась. Стал сбрасываться якорь. Кто-то сложил паруса. Но кто?

Франсуа смотрел на корабль 16 века. Он раскрыл рот от удивления. Подходит Жозеф.
- Ух ты!- громко и будто специально вскрикнул он.
- Тихо!- приглушённо сказал Франсуа.

Услышав Жозефа, рядом стали собираться люди. Скоро почти все находившееся на пароходе стояли там и смотрели на откуда-то появившийся корабль.

Все пригляделись. На корабле стал прорисоваться человеческий силуэт. Сначала появилось очертание. Потом в очертание появилось что-то прозрачное. В чём-то этом  все увидели что-то знакомое. Франсуа увидел Марию. Его глаза заслезились. Он хотел уйти, но толпа не пропустила его. Очертание стало двигаться. Вслед за ним стали появляться другие очертания. И они стали двигаться к пароходу. Люди стали смотреть, что будет дальше.

Франсуа всё-таки пробрался через толпу.  В это время силуэт приблизился к одному из людей, вошёл в него и у человека из носа, рта, глаз и ушей полилась кровь. Толпа бросилась врассыпную.   

Франсуа вбежал в каюту. Туда забежал Жозеф и парень двадцати лет.

Капитан бежал впереди толпы, но споткнулся и упал. Он был затоптан людьми.

На пароходе прогремел взрыв и начался пожар. В каюте, в которой находится Франсуа,  начался переполох. Франсуа выглянул из-за двери каюты. Он увидел наползающий огонь и, вынырнув, сказал  Жозефу и парню: «Бегите! Огонь! Живо!»,- и убежал.

Первым выбежал парень, но Жозеф не успел, и его придавило горящим обломком парохода.
- Помоги!- кричит Жозеф парню.
- Не могу!- отвечает парень и убегает.
Парень пробегает рядом с Франсуа и в парня вселяется силуэт. Парень задевает Франсуа, и он падает за борт. Жозеф сгорает заживо. Франсуа волнами бьют об пароход, и он теряет сознание.

Франсуа просыпается в больнице. Подходит медсестра и говорит:
- Добрый день! Очнулись? Слава Богу!
- Что случилось?
- Вы попали в кораблекрушение. Вас нашли люди на берегу и принесли сюда. Вы пролежали в коме два дня.
- Со мной всё хорошо?
- Да, но вам надо поесть. Я сейчас принесу еды.

Медсестра ушла. Франсуа посмотрел из окна на море. (Он находился на каком-то острове.) Вдруг земля содрогнулась. Началось землетрясение. Оно переходит к морю. Начала подниматься волна. Она начала достигать огромных размеров. И наконец, она обрушалась. Больницу, в которой находится Франсуа, смыло водой.  Весь остров смыло. По воде горделиво плывёт «Анна-Мария».
53 Двадцать копеек
Григорий Родственников
                                                     Из цикла: ЛИХИЕ 90-е

1976 год.
Май выдался сухим и жарким. Толик Кулачков с трудом дождался окончания уроков и побежал к киоску, где продавалось  мороженное. В кармане его школьного пиджачка лежало два десюнчика, как раз хватит на хрустящий вафельный стаканчик за девятнадцать копеек. Тетя Валя – продавщица, обязательно спросит: «Тебе с какой розочкой?». А Толик важно ответит: « С розовой». От предвкушения холодной сладости рот мальчика наполнился слюной. Какая же, все-таки, вкуснятина это мороженное.

К киоску выстроилась большая очередь, но это не смутило шестиклассника. «Подожду» решил Толик и пристроился за седенькой старушкой в красном платке в белый горошек. Чтобы скоротать время он принялся считать эти горошинки и так увлекся, что не сразу услышал справа от себя чей-то хрипловатый голос:
– Извини. Не подскажешь, куда лучше пойти учиться?
На него смотрели серые насмешливые глаза незнакомого старшеклассника.
– Что? – опешил Толик.
Старшеклассник, на вид ему было не меньше семнадцати , деловито развернул газету «Куда пойти учиться» и ловко отгородил ею Толика от остальной очереди.
– Никак не могу выбрать. – посетовал странный парень. – Может, ты поможешь?

Кулачков растерянно захлопал глазами, не зная, что ответить и вдруг  услышал свистящий шепот:
– Дай двадцать копеек.
Ужас происходящего стал доходить до школьника. Глаза округлились.
– Ты не понял, сука? – старшеклассник улыбался. – Может мне в педагогический поступить? – громко спросил он.
Старушка в платке обернулась, одобрительно кивнула.
– Дай двадцать копеек, – с нарастающей угрозой прошептал грабитель.

Непослушной потной рукой Толик достал две десятикопеечные монетки и протянул парню. Тот ловким движением сграбастал деньги, аккуратно сложил газету и неторопливо побрел прочь.

Толик  затравленно смотрел вслед белобрысому гаду, одетому в потертый джинсовый костюм и чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

1979 год.
Вика была очень красивая. Толик добивался ее расположения целый год: дарил красивые открытки, баловал страшным дефицитом – иностранной жвачкой и выискивал для нее записи последних альбомов «Аббы».

Они шли по тихой темной аллее. Толик обнимал ее за талию, а Вика доверчиво склонила голову на его плечо. Мальчик наслаждался запахом ее волос и трепетал от неведомого доселе чувства, чувства огромного запредельного счастья. Ему хотелось петь, носить Вику на руках. А еще ему хотелось читать стихи. Один стих он сочинил вчера ночью. Сейчас самое время прочитать. Тишина. Волшебный свет луны. Чарующе красивое лицо девушки, размытое призрачным сиянием и его тихий, и печальный голос. Что еще нужно?
 
Толик откашлялся, но не произнес ни слова. Язык внезапно прирос к гортани, потому что появился ОН.

Белобрысый ничуть не изменился.
 В слегка подрагивающем свете фонаря хорошо видны наглые серые глаза. Презрительная ухмылка на тонких губах. Все тот же джинсовый костюм, между прочим, не индийская подделка, а натуральный – трущийся.
Он словно призрак материализовался перед влюбленной парочкой. Хрипло скомандовал:
– Так, молодежь, быстро нарисовали по двадцать копеек!
Вика сдавленно ойкнула. А Толик дернулся как от удара. Дернулся и сник под взглядом холодных прищуренных глаз.
– По двадцать копеек, сосунки!

На Кулачкова накатила омерзительная слабость. Ноги стали ватными. Он смотрел в лицо негодяя и думал, что стоит ударить его коленкой в пах, потом ребром ладони по шее…
Видно, блондин угадал ход его мыслей, засмеялся.
– Ты что, мудило, перед телкой выкозюливаешь?
В живот Толика что-то уперлось. Скосив глаза, Кулачков увидел лезвие перочинного ножа. Небольшое, сантиметров семь. Но внутри что-то оборвалось, лоб покрылся испариной. Дрожащей рукой Кулачков извлек из кармана мятый рубль, протянул грабителю.
Тот хмыкнул, потрепал Толика по щеке:
– Хороший мальчик!

Больше Толик не встречался с Викой. Девушка звонила, но он просил родителей сказать, что его нет дома. Ему было стыдно. В школе он съехал на тройки, но сильно не расстроился, его больше волновали предстоящие спарринги. Каждый вечер он приходил в спортзал и остервенело молотил грушу, приговаривая: «Вот тебе двадцать копеек, сука! Вот тебе двадцать копеек, тварь!».

1982 год.
Они сидели втроем на лавочке в сквере. Толик, Вавула и Пашка Герин, которого за непомерно высокий рост в шутку называли Гномом.

– Менты, суки, нашу школу каратэ закрыли! – сокрушался Вавула. – Только и успел два месяца ногами подрыгать.
– В бокс иди. – посоветовал Кулачков. – Хороший боксер всегда любому каратисту навешает.
– Слышь, Толяныч, - Гном длинно сплюнул на землю,– Чего мы на этой аллее каждый вечер околачиваемся?  Пошли лучше музон послушаем?
– Да одного урода хочу встретить. Я вам рассказывал.
– Это того, который тебя на двадцать копеек умыл? – заржал Вавула. – Да это когда было? Ему уже лет 25-30! Взрослый дядька будет копейки сшибать? Он что полный дебил? Ну, не хватало чуваку мелочи на пивко, а тут ты два раза ему подвернулся!
– Я бы ему эти двадцать копеек в глотку затолкал! – зло прошипел Кулачков. – Он меня перед бабой унизил…
– Это да. – глубокомысленно согласился Гном. – За это на куски рвать надо.
– Гляньте, пацаны! – Вавула ткнул пальцем в конец аллеи. – Какое сюда смешное чмо идет! Иди, Толяныч, спусти пар, дай в репу.
– А чего мне ему давать? – огрызнулся Кулачков. – Он мне ничего плохого не делал.
– Оттянешься за старые обиды! Представь, что это тот хрен в джинсе!
– Сам иди!

Вавула кивнул Гному и оба подростка встав с лавочки пошли на встречу худому неуклюжему пареньку в нелепом коричневом берете.
– Здравствуйте! – растопырил руки Вавула, – Какая у вас красивая шапка! И цвет такой примечательный – какашечный! Дай поносить!
Паренек недовольно зыркнул на хулигана, поправил очки с толстыми стеклами и хотел пройти мимо, но Гном загородил ему дорогу:
– Стоять!
Толик смотрел на дружков и чувствовал, что его начинает разбирать смех.
– Да оставьте вы его в покое! – крикнул он.

Гном обернулся к Кулачкову, подмигнул и грозно скомандовал очкарику:
– Гони двадцать копеек!
– У меня нет. – с достоинством ответил паренек. – А если бы были – не дал бы! Свои надо иметь!
– Тогда получи, сука! – Вавула резко выбросил кулак в лицо очкарика.

И тут Толику стало не до смеха, потому что, как казалось, неуклюжий слепыш, вдруг ловко уклонился от удара и стремительно атаковал сам.
Голова Вавулы резко дернулась назад, из носа струйкой полилась кровь. А очкарик уже приласкал Гнома ударом в живот.

Толика словно ветром сдуло со скамейки. Длинный прыжок и ботаник получает прямой в челюсть. Потом град ударов по корпусу. Противник валится на асфальт, с его головы слетает нелепый коричневый берет.  Толик наклоняется над поверженным противником, заносит кулак и, видит в его глазах страх. Нет, не страх – ужас. И тогда он удовлетворенно выпрямляется и лениво советует очкарику:
– Ты больше так не делай – убью.

Ночью ему снилось перекошенное от страха лицо паренька в берете. Толик улыбался во сне.

На другой день он позвонил Вавуле:
– Чего-то настроение хреновое. Пойдем сегодня вечерком – кого-нибудь еще отметелим?
– Это я всегда, пожалуйста! – радостно отозвался приятель.



1994 год.
Толик, позевывая, вышел из подъезда, сплюнул на покрытый инеем тротуар. «Холодно, блин!». Застегнул молнию кожаной куртки. Перед ним мягко притормозила черная «бэшка». За рулем Гном, рядом с ним Вавула. Оба в таких же кожанках, как у Кулачкова. Стоп. Он уже давно не какой-то Толя Кулачков. Он Толик «Кулак» - боец достаточно известной в городе ОПГ.
Распахнув дверцу BMW, Толик плюхнулся в кресло.
– Здорово, бандиты! Чё в такую рань потревожили?
– Кто рано встает – тому Бог баксы дает! – хохотнул Вавула, он был в их бригаде старший.
– Барыга у нас один «неокрышованный» объявился, – охотно объяснил Гном. – Сейчас прокатимся, перетрем.

Секретарша барыги – смазливая рыжеволосая кукла, попыталась загородить шикарной грудью директорскую дверь:
– Сергей Владимирович не принимает!
– Нас примет! – подмигнул ей Вавула, поднял как ребенка на руки и передал Гному. Тот глумливо захохотал и понес секретаршу к дивану, не забывая шарить у нее под юбкой, посадил  и ласково предупредил:
– Сиди тихо, а то матку вырву.

Увидев трех амбалов, директор, похоже, не удивился. Лишь печально вздохнул и, изображая гостеприимного хозяина, предложил «господам» присесть.



Вавула сразу же приступил к делу, рассказал счастливцу как ему повезло с крышей и что лучшей защиты в городе не найти, а стоит эта замечательная услуга всего-то пятнадцать процентов от прибыли, у других цены несоизмеримо выше. Барыга, похоже, обрадовался и даже засмеялся. Вавула с Гномом тоже похохотали. Не смеялся только Толик. Он мрачно глядел на директора и шептал: « Ну, вот и встретились, парень в джинсах».

Когда дело было уже практически на мази и директор даже предложил братве откушать дорогого вискарика, Кулак неожиданно встал, надел на пальцы кастет и подошел к белобрысому предпринимателю.
– Сергею Владимировичу не нравится цифра пятнадцать! Ему нравится цифра двадцать! Ведь я прав?
С этими словами Толик нанес своему давнему врагу смачный удар по зубам. Директор упал на пол, а бандит принялся пинать его ногами.
– Вот тебе двадцать копеек, сука! Вот тебе двадцать копеек, тварь!

Вавула и Гном на мгновение оцепенели, но потом пришли в себя, оттащили Толика прочь.
– Ты что, Кулак, с катушек съехал?!
– Он будет платить двадцать процентов! – заорал Кулачков. – Ты понял, сука?!

Белобрысый тяжело поднялся, сплюнул кровью на дорогой ковер. Усмехнулся разбитыми губами:
– Чего же непонятного? – и тихо добавил: – Я тебя тоже узнал. Вижу – подрос мальчик…

 

1995 год.
Толик хохотал и никак не мог остановиться. Он был изрядно навеселе. Кулачков вспоминал, как попросил хозяина кабака привести ему самую дорогую проститутку и тот вдруг привел Вику. Она его не узнала. Зато он ее узнал. Еще красивее стала, зараза. Школьницей была - взгляд не отвести, а сейчас расцвела по полной, округлилась. Глазищи в пол-лица, губки пухлые блестят от дорогой помады. 
Что он только с ней не делал, и так и эдак, и вот так. Потом спросил:
– А помнишь, Вика, как мы с тобой по аллее в девятом классе гуляли?
Узнала! Даже рот от удивления открыла. А Кулак сунул ей в пасть мятые баксы, по заднице шлепнул «Проваливай, дешевка»!

Как она на него смотрела! Чуть дыру не протерла.
"Толя, что с тобой стало? Тогда в школе... Ты же был совсем другим...".
"Ну, точно - чокнутая. Еще бы детский сад вспомнила".

Толик оставил машину на стоянке и продолжая хохотать, пошатываясь брел домой.
– Эй, Кулак, притормози! – неожиданно раздался знакомый хриплый голос.
Из темной подворотни навстречу шагнул высокий блондин. В руке пистолет с глушителем.
Толик остолбенел. Сердце екнуло.
–  Ты? – спросил он, хотя и так знал ответ.
– Я!, – кивнул давний знакомый. – За последние годы мы слишком часто встречались. Мне это надоело. Прощай.

Сухо кашлянул выстрел.

Блондин какое-то время мрачно смотрел на мертвое тело, потом вздохнул, порылся в кармане плаща и швырнул на землю серебристую монетку.
– Вот твои двадцать копеек, жмот.

Рядом с головой Толика расплывалось уродливая темная лужа и в ней, как островок посреди океана, чужеродно поблескивала двадцатикопеечная монетка, по злой иронии судьбы, 1976 года выпуска.
54 16 Незапланированная рыбалка
Анатолий Шинкин
    

        Размеры "рыбацкой удачи" превращают порой рыбака в добычу
                     Из опыта удачных рыбалок



          Скорость в космосе -- понятие условное и относительное. Весь космос куда-то безудержно мчится, и "внутри космоса"  -- представляю, как покрутили пальцем у виска поклонники формальной логики -- происходит непрерывное разнонаправленное движение.  Скоростные потоки, в виде комет, отдельных планет, звездных систем,  летят по своим маршрутам при том, что в сопоставимом пространстве и времени может двигаться поток в обратном  или поперечном направлении.

     Разогнавшись до сверхсвета в солнечной системе, мы "пристраиваемся"   в фарватер Бэтта-Туманности и летим в четыре раза быстрее, чем в нашей галактике,  "палец о палец не ударив" для разгона. Принцип полета, как у планеристов в земной атмосфере, -- использование попутных потоков. Такое передвижение привносит элемент защищенности, так как потенциально опасные объекты летят в том же направлении с той же скоростью, то  есть остаются неподвижными относительно наших кораблей.

     "Скука межзвездных перелетов" -- именно так я бы определил атмосферу на наших кораблях. Вот уже два дня ничего не происходит. На экране привычная темнота космоса, да меняется неторопливо звездный рисунок. А вот экран сенсосвязи с "Надеждой" радует глаз и волнует сердце. Надя-Наденька-Надюша в сереньком с блестками платье не забывает во время серьезного разговора поворачивать свое пилотское кресло влево и вправо, часто пересаживается сама, и серенькое платье добросовестно, хотя и медленно, сдвигает вверх низ подола  и вниз верх лифа.

     Федя Боцман, -- обладатель густого баса, штурманской бородки и немереного обаяния,  быстро стал своим в команде. Помог Сашке установить в Слоника серво-движки, и наша чаеварка теперь важно прохаживалась по центральному посту, кивая головой и взмахивая лопухами ушей. С апломбом наставника Федор посвящал Нэльку в тайны движения небесных светил: "Поверь, девочка, мир проще, чем наши представления о нем."  По сенсосвязи рассказывал девчачьей команде приличные анекдоты, неимоверной длины, покоряя сердца наших дам галантным обращением, и всегда рвался "порулить" кораблем, ничуть не смущаясь, что роль летчика на маршруте сводилась к наблюдению за работой автопилота.

-- Капитан, --  Федор подменял Серегу, отправившегося в "салон интим-связи" посекретничать со Светкой. -- Мне эта тень не нравится. -- Не дожидаясь моего ответа, ткнул в тревожную кнопку.

      Скрежет ревуна эхом прошел по всем отсекам, по сенсосвязи  ушел на "Надежду", и на панели  засветился переговорный монитор.

-- Круговой обзор, -- я взял командование на себя.  По корпусу переднего транспорта ползла тень, которую не мог отбрасывать наш корабль. --  Надя, внимание.

      Раскинувшийся над нами черный ковер  космоса, беспорядочно утыканный разноцветными светляками звезд,  немного позади "Витязя" перекрывала   ощутимо тяжелая громадина  непонятной субстанции по цвету более черная, чем космос.
-- Смотри абрис, -- не в силах сдержать возбуждение,  Федор ткнул меня кулаком в плечо.

      Действительно, по контуру пятно  очерчивалось более светлой полоской, показывая внушительные, в три-четыре наших корпуса, размеры предмета.  Абрис вдали колыхнулся и расплылся.

-- Рыба!  --  мне  не раз доводилось встречать этих мрачных чудовищ и наблюдать взмах громадного хвоста,  но одной торпеды всегда хватало, чтобы заставить улепетывать тупого монстра, увы, сейчас торпед не было.

-- Глаз! -- Федор теперь пытался подпрыгивать в кресле, с недоумением оглянулся на привязные ремни, отстегнул и вскочил, тыча пальцем в монитор. -- Глаз!

-- Вижу. Успокойся и сядь.

        Глаз --  круглая  выпуклая плошка, размером  с тележное колесо,  оказался  с подсветкой: включил прожекторный луч и начал  шарить им по корпусам  наших кораблей.

-- Симпатичная зверушка: и цвет -- все оттенки  густо-черного, и фигура стремительная, вытянутая. Надя, как на твой вкус?
-- Отвратная, -- Надя шутливо поморщилась. --  Не люблю рыбу:  не выношу запах и вкус -- какое-то псевдомясо. Она ускоряется.

       Рыба энергичнее задвигала хвостом и начала заметно обгонять наш тандем.
-- Надя, попробуйте напугать ее пушкой.  Федор, ты спец. Объясни девушкам, куда стрелять.
-- Только в глаз. Шкура непробиваема, а через черепную кость можно добраться до мозга.
-- Вы хотите ее убить? -- за спиной у Нади  вошла в рубку Света,  замерла,  сцепив перед грудью руки,  и со слезами на глазах глядя на Федора.

         Пожалуй, следом за Сашкой, и я начну "осуждать" вегетарианцев: девочка спокойно пережила весть об уничтожении космодрома,  ни одной мышцей не дрогнула, когда взорвался космотрал "Добрый", с кучей народа на борту, а сейчас готова отстаивать право на жизнь монстра, который нам реально опасен.

--  Света, нам придется это сделать, --   я  старался не повышать голос. -- Федор, мы можем просто отпугнуть рыбу.
-- Пушкой -- нет.  Только разозлим,  и она собьет нас с маршрута одним ударом хвоста.
-- А если только подраним?
-- Тогда я нам не завидую:  начнет беспорядочно биться, и нас не станет. Только один быстрый шанс -- перебить мозг, чтобы не случилось агонии.

-- Все слышали?  Катрин, есть возможность блеснуть безупречно точной стрельбой. Стреляешь по-готовности.

    Мы замерли, следя за действиями Катрин и рыбой на экране кругового обзора.  Чудовище неторопливо обгоняло транспорты и  начало поворачивать, загораживая  путь. Катрин, подавшись всем лицом к монитору, большим пальцем правой руки придавила гашетку на джойстике.

-- Нет! -- крик и бросок Светки вперед заставил вздрогнуть всех. Катрин, отброшенная от пульта, ударилась спиной  и головой в переборку и медленно сплыла на пол.

   Из трех снарядов два ударили в обод  и только один пролетел внутрь глаза. Взмах огромного хвоста накренил транспорты и отбросил в сторону.  Чудище исчезло.   Автопилот недовольно хрюкнул и вернул "Витязь"  и  "Надежду"  на маршрут.

    В рубке "девчачьего" корабля первый пилот "железной рукой" наводила порядок. Кивком отправила Женьку помочь Катрин, сама схватила Светку за шиворот и резким рывком опрокинула второго пилота кверху попой на спинку кресла. Светка извивалась, отталкиваясь руками от сиденья, пыталась нащупать ногами точку опоры.

    Надя работала решительно. Не смущаясь нашим "онлайн наблюдением",  задрала девушке подол на самую спину, стянула белые трусики и глубоко вонзила в верхнюю ягодичную мышцу иглу шприца.
-- Успокоительное, -- пояснила в ответ на мой вопросительный взгляд.

-- Восхищаюсь твоим профессионализмом, -- я поднял вверх большой палец.
-- Учись -- пригодится в жизни, -- засмеялась Надя.  Отвесила по Светкиному заду звонкий шлепок, подтянула до места трусики, одернула платье. Подхватив под грудь,  поставила девушку на ноги и подтолкнула к Женьке и Катрин. -- Уложите в кубрике. Поспит -- успокоиться.

-- Не плохую корму отрастила девушка на растительной диете, -- восхищенно прищелкнул языком Сашка.

    Я вскинул руку и перехватил летящий в его голову Серегин кулак. Поддержал крепко сдавливая пальцы, пока второй пилот не перестал дергаться и отпустил:
-- Раньше думал,  что речевые импульсы из мозга идут, пусть, из костного, -- я поколол Сашку и Серегу взглядом. -- Давайте хотя бы здесь без истерик.

    Ко мне наклонился Федор и зашептал в ухо:
-- Плотненько поработать веслом на этой корме было бы в кайф.
-- Еще один кормчий. Не слишком ли вас распирает, морячки.
-- Так ведь, уже неделя без берега, капитан.
-- Боцман, я тебя сам прикончу.
-- Оставь меня рыбе, -- Федор разом погрустнел, -- ей уже пора вернуться.

    К креслу второго пилота подошел Серега. Не понравился мне его агрессивно-взвинченный  вид.  Боцман вопросительно посмотрел на меня, готовясь уступить место.

-- Нет! -- я покачал головой. -- Извини, Сергей, дело еще не закончено. Федор?
-- Раненые... они возвращаются всегда, -- обреченно выговорил Боцман. -- И под снаряды  себя уже не подставляют. Нам нужен фугас.

       Момент истины. Фугас -- оружие гарпунера -- мощный заряд взрывчатки, с которым космокапсула ныряет в рыбий рот и взрывает ее сердце, но у нас нет космокапсулы и...
-- Алексей быстро перелистай накладные, в каком из кластеров взрывчатка?
-- Придется нырять в скафандре, -- ответил на мой взгляд Федор.
-- Я пойду! --  выдвинулся вперед Серега.

         Дама напортачила, и рыцарь уже готов отдать жизнь.  Устаю иногда в этом институте благородных девиц.
-- Рыцарей развелось, уже и драконов на всех не хватает, -- я улыбнулся Наде. -- Парням приходится сражаться между собой за право завалить реликтовое чудовище. Не паникуй раньше времени, Серега, -- это не твой шанс. Алексей, нашел?
-- И прямо под собственным задом -- в первом кластере.

-- Сделаем так.   Утроим заряд, тогда не придется с ним нырять, -- только забросить. Сашка и Серега -- на страховке. Сразу после броска втягиваете фалом Боцмана в люк, и включаем двигатели. У нас будет десять секунд. Надя, слышишь.
-- Все поняла.

       Пасть поднималась справа-снизу неторопливо и неотвратимо. Во время экскурсии с учениками на металлургический завод  случилось заглянуть в мартеновскую печь, увидеть кипящий, брызжущий искрами металл.  Пасть чудовища выглядела в разы больше, и "мартен"  был обсажен по кругу длинными, загнутыми внутрь зубами. Федор отделился от корпуса "Витязя" и поплыл навстречу рыбе, прижимая к груди  полуметровый шар фугаса.  Фал -- страховочный трос -- змеился,  вспыхивая отблесками на сгибах, следом.
Очевидно, рыба не видела Боцмана подбитым глазом, и это увеличивало наши шансы.

-- Та, рядом с Луной, была поменьше, -- прошептал в тишине Леха.
-- Помолчи. Черт! Он не дотягивается.

     Боцман не рассчитал траекторию   и теперь проплывал ниже нижней губы. Мы видели, как он отчаянно пытается оттолкнуться ногами и приблизиться к цели, но  вакуум не твердая опора. Внезапно рыба сильнее раскрыла рот, и ее нижние зубы оказались на уровне груди Федора.
-- Ну, давай! -- я заговорил вслух.

   Федор толкнул снаряд вперед, перевалил его через зубы и нырнул вниз. Фал натянулся и потащил гарпунера к шлюзовому люку.
-- Надя, приготовились, -- на панели загорелась лампочка захлопнувшегося шлюза. -- Три, два, раз, поехали.

     Ускорение придавило к спинке. Свалился и покатился на боку к выходу не привыкший к перегрузкам Слоник. Экран кругового обзора   осветила яркая вспышка оставшегося позади взрыва.

       Полет получается крайне насыщенным и утомительным.  Начавшись  боем со спецназом службы безопасности, взрывом космодрома, продолжает грузить мои уставшие от впечатлений совесть и душу трупами людей(а теперь и рыб), которым до конкретного меня в сущности и дела не было. Они решали свои задачи, а я со своими экипажами оказался на их пути. Жизнь окрасилась в цвета безнадеги: рок, судьба или нечто, сзади нависающее над плечом и шипящее в ухо с назойливым постоянством.

       Усталость материализовалась булыжником в голове. Попытки заговорить, повернуться, перевести взгляд переваливали камень в черепной коробке и вызывали мучительную боль. Излечить ее можно только сном, но через три часа посадка на Приют Путника,  и доверить сложный маневр Сереге или Боцману нельзя: маловато пока у ребят опыта.

       В кресле второго пилота Федор. Серега  с радостью перегрузил  свои служебные обязанности на Боцмана и часами пропадает в кабинке "интим-связи", воркуя со Светкой о возвышенном, "неземном" и, просто, высоком. После победы над рыбой ребята зациклились на защите животных. Серега второй раз отказался есть мясо, смотрел во время обеда осуждающим взглядом и  выдал фразу: "Защита животных -- священный долг каждого цивилизованного человека!"
-- Говоря "цивилизация", человечество себе льстит, -- скривился в ответ Леха, -- а игры в защитников природы -- придумка пастырей-кукловодов, для обеспечения себя послушной паствой.

-- Федор, а кто направил Добрый  нас перехватывать?
-- Генерал Иванофф, -- Боцман отвлекся от наблюдения за космосом и повернулся с креслом в мою сторону. -- В следующий раз  осмотрительнее будешь выбирать начальство.

-- Так он жив? -- не люб мне был генерал, но и смерти я ему не желал.
-- Когда  вы разнесли космодром, отделался синяками, помчался на запасной командный пункт и начал рвать и метать, --  Федор радостно улыбнулся.

-- Федя, космодром "разнес"  генерал: подорвал  Заряды самоликвидации, которые мы оставили на  складах, но  меня, тем не менее,  сжигает чувство вины за гибель космодромной обслуги и  душечки Ксюши.

-- Не заморачивайся, -- Федор отмахнул рукой,  дурашливо приосанился и забасил голосом пастыря. --  Нет на тебе невинной крови, отрок. -- Он засмеялся и продолжил обычным тоном. --  Вечером космодромная богема наливалась в "Веселом Такелажнике" по случаю Ксюшиной днюхи, ну, ты в курсе.  Когда выпили за Ксюшу по пятой, пришли Колян и Витек и рассказали, как классно оторвались в драке с отличным мужиком. Начали пить за тебя и за благородство в бою. Ксюша сказала, что поцелует того, кто будет брать с тебя пример. Все пообещали стать благородными героями космоса и начали целовать Ксюшу и пить за твое здоровье. Потом вспомнили. что я твой друг, и начали пить за меня, а я -- целовать Ксюшу, в общем, бедлам, разврат и моральное падение всех присутствующих. На третьем круге, в восемь утра,  меня погрузили на гравипед, оттуда в Добрый и отправили на рыбалку. А через два часа космодром взорвался, только никого, кроме Службы безопасности там не было. Все валялись пьяные в Веселом Такелажнике.

-- Умеешь успокоить, а девицы рядом с генералом не было?
-- Резкая и спортивная в обтягивающем камуфляже?
-- Она, моя бывшая.

-- Крутилась у стола во время видеосвязи.  Ты здорово  разозлил девушку: генерал дал команду взять транспорты на абордаж, а вас живыми, но девушка бросилась, как пантера, брызнула в Иваноффа  ядовитой слюной, и генерал велел стрелять на поражение.  Я решил не участвовать и сбежал.

-- Слюна, точно, ядовитая?
-- Китель у генерала задымился.

-- На Добром много народу... было?
-- Пара министров  с лакеями --  цирюльниками, поварами. Этого дерьма не жалко.  Экипаж.
-- Жаль коллег.
-- Жаль, -- эхом отозвался Боцман.
55 Соседская ненависть убивает
Татьяна Бродская
 Я давно хотела написать эту историю, тем более, что она происходила на моих глазах, но мне было так больно и грустно её печатать, так что она долго пролежала в рукописи.
 Началась эта история три года назад, когда  к одной из моих соседок, тёте Маше вселились новые соседи по тамбуру. Со старыми соседями она прожила душа в душу двадцать лет, и  я никогда  не слышала, чтобы они ссорились.

 Тёте Маше было тогда уже далеко за семьдесят лет, жила она одна в двух -комнатной квартире, держала квартирантку девочку из института, а её дочь  проживала с семьёй и внуками отдельно.  Тётя Маша имела небольшую дачку недалеко от города, и с весны по осень ездила туда.

 Мне, да и другим соседям она привозила ягоды, овощи и никогда не брала денег, возиться на даче - это было её отрада в жизни. Ещё она держала кошечку, которую очень любила, а та отвечала ей такой любовью, что тётя Маша всегда говорила - это она меня лечит от всех болезней.

Новые соседи, поначалу, показались ей порядочными людьми, сделали ремонт в квартире, они совместно с тётей Машей установили новый железный тамбур. Но соседи,  Николай Александрович и Римма Исхаковна работали вахтовым методом по установке газовых труб, поэтому уезжали на вахту на три месяца.

Через некоторое время они начали ремонт однокомнатной квартиры сына, который учился в медицинском институте. Вот тогда они его временно переселили в свою квартиру. Александр был угрюмый, ни с кем  из соседей не здоровался, только гонял на своей машине.  Родители давно купили ему крутую машину, да ещё и мотоцикл.

Тётя  Маша рассказывала, что приезжал поздно ночью  и водил к себе какую-то девицу, которая очень скоро поселилась вместе с ним. Валерии было 17 лет, по виду - девка разбитная, без тормозов - подцепил её Саша где-то в ночном клубе.

Вот тогда настала для тёти Маши беспокойная жизнь,  стены в нашем доме тонкие, а соседи приезжали в три- четыре часа ночи, потом начинался шум, беготня, музыка -  спать было невозможно. Тётя Маша и в милицию жаловалась и ППС вызывала, но они откупались от милиции и продолжали вести себя шумно.

Потом Валерия забеременела, они с Сашей оформили брак, но переселяться в свою однокомнатную квартиру не захотели, как-то уговорили своих родителей, что они будут жить тут ,а  родители приезжают редко, так что им хватит и однокомнатной.
 
Саша с Лерой стали вести себя тише, но когда родился ребёнок, то тётя Маша поняла,что опять наступили беспокойные времена.  Мальчик часто плакал, потому, что его на руки не брали, бывало ребёнок орал по два часа, тётя Маша стучала в стенку, чтобы разбудить его молодых родителей. Да и какая из Лерки – мать, самой еле восемнадцать лет исполнилось.

 Тётя Маша всегда делала зарядку под тихую музыку по утрам, включала её только после восьми утра, а однажды, ребёнок всю ночь не давал спать, потому, что у него резались зубки.  Так что она в этот день встала поздно, и уже около 9 утра включила свою лёгкую музыку и стала делать гимнастику.

 Вдруг свет погас и приёмник выключился, тётя Маша пошла, посмотреть пробки, и увидела, что они все выключены. Вышла и её соседка тётя Нина, у которой тоже был выключен свет. Тётя Маша включила свои пробки, а тётя Нина свои, они поговорили немного о том, что,наверное это Лерка выключила - больше некому.
 
 Лерке досыпать музыка тёти Маши помешала, поговорили  немного, и тётя Маша пошла, открывать свою дверь. Когда она уже заходила в комнату и прикрывала свою дверь правой рукой - выскочила Лерка и стала своей дверью громко стучать по двери тёти Маши и кричать что-то ей.

.  Она с такой силой долбила дверь тёти Маши, что у той рука попала между двух её дверей - деревянной и металлической, рука странно хрустнула, и она почувствовала резкую боль. Рука повисла, как плеть - тётя Маша приоткрыла двери и крикнула Нине: «Ниночка , Лерка  мне руку сломала - вызываю Скорую помощь!»

 Вот это был   для всех нас шок, когда вечером  мы узнали, что тётю Машу увезли в больницу. Потом она мне рассказала, что попала к двум молодым хирургам, которые так больно  вправляли ей перелом со смещением и сказали, что нужна операция - стоит 30 тысяч рублей.

 У тети Маши таких денег с собой не было и она стала звонить дочери,  а зять, услышав про её беду, сказал, что пусть выписывается, а я её завтра свезу в другую больницу. Утром зять заехал за ней, и они сначала взяли направление в поликлинике в травматологии, а потом он отвёз её в больницу к знакомому врачу, где её поместили в отдельную палату.

 В тот же день её посмотрел заведующий отделением - сказал,что никакой операции не надо, вправил ещё раз руку и наложил лангету. Неделю  тётя Маша лежала в больнице, а потом поверх лангеты ей наложили ещё тяжёлый гипс на три недели, и выписали.

 Вот тут начались  её мучения, тётя Маша не могла спасть - болела рука в тяжёлом  гипсе, а днём сидела в кресле - читала или смотрела телевизор, часто плакала или молилась. Ходить за продуктами - это было мучительно, так как надеть верхнюю одежду она  сама не могла, иногда я приносила ей продукты, а иногда кто-то другой из соседок.

Изредка приезжала дочь, привозила всего много, затаривая холодильник, но молоко, хлеб  были нужны каждый день, поэтому тётя Маша, превозмогая боль в руке,  одевалась и шла сама в магазины. Она не привыкла, чтобы ей кто-то помогал!

 Дочь подала заявление в милицию, приходил её опрашивать инспектор, только милиция в возбуждении уголовного дела о нанесении тяжкого вреда здоровью  отказала. Тётя Маша решила  дальше никуда не жаловаться, хотя дочь её настаивала, чтобы подать в суд.

 Но единственный свидетель тётя Нина, отказалась давать против соседей показания - их все очень боялись. Александр был грубый, тёте Маше сказал:» Надо было тебе голову пробить, а не руку сломать!» Вот и врач с высшим образованием ,  да ещё и онколог!

Ещё на три недели тёте Маше наложили лёгкую лангету, немного ей стало полегче, да и рука уже меньше болела. Но рука так никогда и не поправилась до конца, тётя Маша уже не могла работать в саду, она очень переживала по этому поводу. Сад пришлось продать, а тётя Маша не могла себе представить жизни без этих поездок на природу.

Лерка вела себя безобразно, встречая тётю Машу, оскорбляла её, грозилась  сломать вторую руку или пробить голову. Однажды я была свидетелем такой грубой сцены, что вмешалась и высказала всё Валерии ,что я о ней думаю! Но, с неё, как с гуся вода- она и с другими соседями вела себя нагло, могла сделать замечание пожилой женщине, вообще  была кошмаром  для всего подьезда.

 Тётя Маша прожила недолго после перелома руки, у неё случился инсульт и в прошлом году мы её похоронили. Все говорили, что это соседская ненависть свела её в могилу. Но жизнь всегда наказывает тех, кто  желает зла  другим. Дочь тёти Маши сдала её двух - комнатную квартиру семье с двумя детьми.

 Теперь мальчишки этой семьи шумят и не дают проходу  маленькому сыну Лерки,  а глава этого семейства уже  поскандалил с мордобоем с Александром,  да так, что тот долго ходил с синяками, а доказать в милиции ничего не смог, потому что соседи не хотели идти в свидетели!
 Как говорится, не рой яму другому - сам в неё и попадёшь!
56 Скачки со смертельным исходом
Татьяна Бродская
Эта история произошла три года назад на ипподроме одного из крупных южных городов России. Мне её рассказала моя подруга, так как  она работает  в кассе на ипподроме и никакие происшествия мимо неё не проходят.

Во время скакового сезона с мая по октябрь бывают призовые скачки- Дерби. Это самые престижные скачки, жокеи и тренеры получают разные повышения и быть фаворитом Дерби - это очень почётно для жокея!

В этих скачках участвуют элитные лошади, бывает в этих скачках и стипль- чез,это, когда лошади преодолевают различные препятствия. Стипль- чез всегда  достаточно опасен травмами,обязательно ведётся видеозапись, наготове стоит Скорая помощь.

Начинался очередной сезон скачек. Владимир был  одним из самых опытных  жокеев, жеребец по кличке Алмаз являлся его личной собственностью.  Этот чистопородный будёновец - статный красивый жеребец, такой темно - коричневой масти, что она казалась почти чёрной, только светилась белая звёздочка на лбу!

Владимир обожал своего коня, часто сам ухаживал за ним, чистил шерсть специальной щёткой, сам наблюдал его рацион питания, часто баловал то кусочком сахара, то кусочком хлеба, посыпанного солью.

Алмаз отвечал ему такой любовью и преданностью, что удивлялись все тренеры и жокеи. Он, как собачка, везде следовал за хозяином,как будто боялся упустить хоть мгновение их обоюдного общения!

Алмаз был спокойный и ласковый конь,он возбуждался только перед самыми скачками,беспокойно ходил по деннику, было видно, что он нервничал не меньше Владимира.

Самими престижными скачками в этом сезоне были традиционные скачки на приз Президента России, которые обычно проводятся  в июне, начиная с 2004 года. На них бывает очень много людей, некоторые приезжают из соседних городов,областей и даже из-за границы.

Главным критерием допуска лошади на эти скачки является её рейтинг в текущем скаковом сезоне. Алмаз  всегда обладал отличным рейтингом,не подкачал он  и в том году, брал неоднократно призы в забегах и в стипль- чезе.

Июнь стоял тёплый, но не жаркий, зелёная подстриженная трава ипподрома сверкала на солнце, вокруг  него росли большие тенистые деревья, воздух был свежий и прозрачный, так что было приятно тренироваться в таких комфортных условиях.

Алмаз с Владимиром каждый день готовились к этим престижным скачкам, попутно принимая участие в различных других соревнованиях на ипподроме.  Тренировки всегда были радостью, как для коня, так и для жокея.

Владимир  удивительным образом чувствовал своего Алмаза, как-то понял, что конь немного сдал в последнее время, не было той прыти и лёгкости, как в первые годы. Надо отметить, что Алмазу уже было 12 лет, хотя это не считалось большим возрастом для лошади.

Но Алмаз стабильно выигрывал многие скачки, поэтому особого беспокойства он у жокея не вызывал. И вот настал день соревнований, первые забеги на приз Президента России, Алмаз прошёл блестяще, следующим был стипль- чез, забег с препятствиями.

Владимир и его конь Алмаз, конечно, волновались на старте, поначалу забег шёл хорошо,сбоев не было, но вот на одном из препятствий вдруг Алмаз цепляется задними ногами за барьер и падает - Владимир выпадает из седла! На стадионе шум, крики. Зрители все встали!

Когда Владимир очнулся,он увидел, что Алмаз лежит без движения. У Владимира шумело в голове, болело правое  плечо и правая  нога, но он кое-как дополз до Алмаза.

Алмаз лежал на боку и не дышал!  Владимир в каком - то шоке обнял его голову и зарыдал... Вскоре санитары из Скорой помощи унесли Владимира на носилках. Впоследствии у него оказалось сотрясение головного мозга, вывих плеча и перелом правой ноги.

Когда Алмаза  осмотрел ветеринар, он констатировал факт гибели от разрыва сердца! По человеческим понятиям- это инфаркт!

Что творилось на трибунах, так как многие болельщики хорошо знали Алмаза, они болели за него, то его смерть восприняли, как трагедию! Приехала перевозка, но Алмаз был очень тяжёлым, рабочие не смогли его поднять.

Дальнейшие соревнования отменять не стали, очевидно слишком много ставок было на приз Президента. И вот мчатся лошади мимо Алмаза - продолжается последний забег, а на трибунах протестуют болельщики!

 Многие болельщики плакали и покидали в знак протеста ипподром!
57 Косточка для гуся
Ирина Ярославна
Поспешишь, людей насмешишь! Или себе навредишь. Но ведь зная,  всё равно торопимся.
Или на «авось»  надеемся. Но я вроде и не спешила, а рыбной косточкой подавилась. А та, малёхонькая, не косточка, а насмешка. Но мешает.

В ход пошли известные народные средства для изгнания нежеланной  гостьи. Были испробованы всевозможные сухарики, начиная от самодельных, и заканчивая,  эксклюзивными из рыбного ресторана. Не одна буханка хлеба была безжалостно раздета до мякиша, освобождена от сковывающих её уз для приготовления спасительных  корочек. В горло пытались даже размягченный воск лить. Хорошо хоть не расплавленный свинец, как при изощрённых пытках.

А косточке все нипочем. Прижилась, освоилась, скоро в рыбку превратится, икру начнёт метать для будущего потомства. Тяжко. Посоветовали мне сходить в травмопункт. Там, отсидев два часа  в очереди  ушибленных, колото - резаных,  веселых от алкогольного опьянения и плачущих от боли товарищей по несчастью, попала я на приём к врачам, которые от души, по-доброму посмеялись, выслушав мои жалобы, и предложили обратиться за помощью  в  лор отделение.


Правда, предварительно позвонили туда, сжалившись надо мной, обрисовав ситуацию, попросили принять. Врач «ухо-горло-нос» предстал колоритной фигурой с волосатыми ручищами, толще, чем моё несчастное горлышко, вместе с косточкой. Он долго светил в гортань яркой лампой и ничего не увидев, сказал, что я себе просто поранила слизистую всевозможными народными средствами. Нет там ничего, никакого инородного тела. Но я, упёртая, не сдавалась.

Вызвали зав. отделением. Худенький пожилой доктор попросил меня пропеть под светом  яркой гестаповской лампы всевозможные гласные звуки. Чего только не издавало мое бедное горло. Как будто не в больнице я была, а выводила рулады на вступительном экзамене в консерватории.
-  ААА – ООО – ИИИ – УУУ – ЭЭЭ – ЕЕЕ – ЯЯЯ – ЁЁЁЁЁ –ОХО –ХО –ХО –ЫЫЫЫЫ- ААЙЙЙ, - завывала я изо всех сил, изображая в фантазиях оперную диву, заливаясь слезами от вокального допроса -спектакля под чудовищно глумливым светом.

И  когда уже на последнем издыхании, выгнувшись буквой «зю»,  издала нечто нечленораздельное, но раздирающее моё горло громким  воплем -всхлипом, врач воскликнул,
- Да вот же она, голубушка! Врёшь, не уйдёшь!  Петя, видишь?!  Давай гуся!
- Гуся, - истошно закричал  эскулап с волосатыми руками. А я внутренне содрогнулась.

Представила, как принесут большого белого и  жирного гусака, важного и злого, с длинной шеей. Который, громко хлопая крыльями и шипя,  лезет нагло и бесцеремонно хищным и жёстким клювом в моё измученное страдальческое горлышко и дерёт, дерёт, выщипывает из него эту злосчастную непрошенную гостью.

Я крепко зажмурилась, вжалась в кресло и замерла. Не хочу гуся, пусть уж лучше косточка превращается в золотую рыбку, или даже в щуку, но только без этой наглой гогочущей птицы. Но любопытство всё же взяло верх, и чуть-чуть приоткрыв  заплаканные глаза, я увидела гибкую блестящую металлическую «гусиную шею» с клювом -пинцетом на конце.


Косточку клюв победил. Волосатые руки убрались вместе с «гусем»  восвояси. Медсестра обработала  израненное бывшее рыбное пристанище специальным раствором. И я, мысленно выпустив подкрылки у сверхзвукового самолета, вылетела из спасительного кабинета на свободу.

Опять позабыв, что поспешишь - людей насмешишь. Но на сей раз, всё обошлось благополучно. Я себе ничего не сломала, ни откуда не упала, ни обо что не запнулась, и даже ничего режуще -колющего не проглотила.

-  Гуси-Гуси! - Га-Га-Га! - Есть хотите? - Да-Да-Да!
58 Талонные страсти
Ирина Ярославна
Девяностый год. Время предтотального дефицита и талонной лимитированной жизни. Спиртное в Петропавловске -Камчатском дают всего по две бутылки на человека. Заветные бумажки на этот вожделенный напиток Бахуса заканчиваются в начале первой недели месяца. Юная жена на материке. Адын, савсэм адын, как говорят друзья грузинцы. Нахожусь в вынужденных отгулах, пароходов свободных нет. Гуляю по городу со скучающим видом, по пути осматриваю с грустью опустевшие полки магазинов. Навстречу бредет фланирующей походкой мой бывший однокурсник, институтский дружок. Встретившись взглядами, крепко пожав друг другу руки, оба  улыбнулись от одной и той же мысли, посетившей нас одновременно:

"Вот это мы гульнем сегодня!"

За коротким скупым разговором быстро выясняется, что желанных горячительных талонов нет ни у того, ни у другого. Но фортуна в виде бога виноделия и веселья все же была добра в этот день. Явив нам в лице анекдотической личности "третьим будешь", приятеля, с которым Олег ходил в долгий рейс в США, деля каюту на двоих. Парень показал талоны, правда, просроченные, но для моряков, рыбаков из комсостава было послабление. В отделе кадров нашей океанической базы кучерявый и понимающий молодой инспектор Федор, с легкостью штамповал их, продлевая срок действия. Затем,  бумажки менялись на заветную огненную воду в магазине напротив. Забрав талоны, бегу к знакомому кадровику. В кабинете, кроме меня, еще двое желающих. А Феди с волшебной печатью нет на месте.

Переминаемся от нетерпения с ноги на ногу. Минуты тянутся с черепаховой скоростью. Талоны потеют в мужских ладонях. Внутренний голос начинает сердиться и возмущаться. Второй инспектор, видя наше волнение, слыша бурчательные звуки недовольства, не зная цели нашего прихода, участливо предлагает свою помощь. Да чем он нам может помочь, когда заветный печатный инструмент находится в Фединых руках. И мы снисходительно отмахиваемся, отнекиваемся. Ждем. Федор, появившись, молча, не глядя на нас, ставит долгожданный, такой нужный оттиск на талоны, и мы спешно удаляемся. Как снова не вспомнить анекдоты про грузинов. Сэм, восэм бутылок нам обеспечены. Остается только решить проблему, где их оприходовать.

У приятеля Олега рядом живет двоюродный дядя, подполковник милиции. Только бы дома был. Примет с распростертыми объятиями  гостей с таким грузом. Хозяин квартиры на месте. И даже слегка навеселе. К нему приехал очередной племянник, воодушевленный слухами, как быстро и легко можно в море заработать приличный капитал. Но единственная бутылка на двоих уже грустно блестит скупыми слезами на дне. А здесь такие гости. Каждый будет рад! Подполковник атаковал кухню, готовя закуску, пытаясь что-то жарить, парить. Что делать... Помочь некому. Жена на работе. Разгар рабочего дня. Трудится женщина, не в поте конечно, а в косметике прекрасного лица. Это мы- отгульщики, отпускники,  пропойщики, гуляем не по собственной воле.

Исток пьянки начал потихонечку прокладывать себе могучее широкое русло. Дядя стал уговоривать нас похадатайствовать за племянника. Мы, в свою очередь, уже нестройным хором отговаривали нового претендента от дальних суровых походов, расписывая в мрачных красках тяжелые и неприглядные "перелести" горькой морской судьбины. Проклиная ее на все лады. Сами в заграничных шмотках, в золотых цепях и печатках, в модных джинсах, импортные кожаных куртках, плащах, прикид еще тот. Понятно, что гость с материка не поверил ни одному нашему слову про тяжелую жизнь моряков. А когда начались веселые воспоминания о загранпортах, в которых побывали, тот стал пускать мечтательные пузыри из пьяных слюней. Да, совсем некстати, семь бутылок на пятерых закончились очень быстро. Мы смеясь, рассказали, каким образом они нам достались. И подполковник, вспомнив свои прямые должностные обязанности, хлопнув себя по лбу, начал говорить с кем-то по телефону.

В результате переговоров через полчаса около подъезда появилась машина патрульно-постовой службы. А у нас в руках оказалась пачка из пятнадцати просроченных талонов на спиртное. И я направился нелегкой походкой моряка снова к Феде. Каково же было мое удивление, когда в очереди в кабинет я увидел своих утренних знакомых в том же командном составе и подшофе очень даже хорошим.

Кадровик был суров, но несколько удивлен. Категорически сказал, чтобы сегодня он нас больше не видел. Штампует наши алкогольные бумажки последний раз. И поинтересовался, где такой замечательный талонный источник фонтанирует.
-Где вы их берете, и когда же они закончатся у вас? -строго вопрошал он.
-Да, как выпьешь, они сами, как косяк сайры на свет прожектора в руки плывут, -пьяненько улыбаясь, отвечали мы доброму Феде.

И я, лихо отоварившись в том же магазине, с двумя сумками, под победный звон стекла мерно побулькивающих бутылок, вернулся на явочную квартиру. Место встречи изменить нельзя! А у банкета без всяких требований последовало закономерное продолжение.

Мы успешно дошли до вершины высокоградусного Эвереста. Правда, уже без племянника, который мирно посапывал на диване. Его великодушно простили. Он ведь только готовился стать моряком -рыбаком. Все вершины были еще впереди.

А на нас вдруг дружно накатили воспоминания о каких-то делах и обязанностях.
В частности, Олег вспомнил, зачем он, собственно, приехал в областной центр из маленького закрытого военного городка в поселке Приморский, расположенном недалеко от Петропавловска-Камчатского. Большинство прекрасных представительниц, живущих по соседству с ним, доверчиво отдали ему паспорта, чтобы тот записал их в очередь на покупку бытовой техники. Всё равно какой, что подвернется: холодильники, телевизоры, электропечи, стиральные машины. Практиковалось тогда такое. А он не мог отказать красоткам, изъявив желание и готовность. И вот настало самое время, съездить в специализированный магазин, чтобы пополнить многочисленный список фамилиями алчущих приморчанок. Благодарный хозяин квартиры вызвал нам все тот же милицейский "бобик", и мы с комфортом власти доехали до нужного места и записали всех желающих женщин моего институтского Дон Жуана.

День плавно, как водка из бутылок в наши просоленные, обветренные мужские организмы, перетекал в вечер. Мы слегка протрезвели. А сорокоградусная жидкость веселья и разухабистости еще оставалась. И тут нас осенила другая интересная мысль:"Не пойти ли нам в ресторан? Что же мы, как неприкаянные, без музыки, без танцев, без красивых женщин с одним зельем, сугубо мужской компанией развлекаемся. Надо срочно менять фарватер."

И мы направились в "Камчадалочку", где у Олега работали  официантками сердечные подружки. Надо отметить, что в заведения подобного рода в то время в портовом городе попасть было нелегко. Очень много  моряков, рыбаков пришедших с рейсов, при больших деньгах желали отдохнуть в развлекательно-питейных местах, где спиртное, хоть и очень дорого, но подавалось без талонов.

Мест, естественно, не было, а знакомая девушка категорически отказалась сажать нас за служебный столик.
-Знаю, я тебя, Олег, как напьешься, опять учудишь что-нибудь, драку грандиозную затеешь. Нам одни хлопоты, -тот, обаятельно улыбаясь и галантно расшаркиваясь, уверял официантку, что мы и пить не собираемся. Только бутылочку одну закажем. И все. Честно. В общем, уболтал её красноречиво. И вот вдвоём сидим в уютном зале ресторана и пьем за тех, кто в море. Незаметно меняя казенную бутылку водки на свои талонные, родные.

Так же незаметно к нам подсадили пьяного, развязного парня в одной тельняшке. И всё бы ничего, если бы тот не наглел. Ну, швыряет он крупные купюры музыкантам, кричит в зал что-то нечленораздельное - его дело. А зачем к нам вязаться? Мы его не трогаем.  Олег не выдержал хамства, и не смотря на данное обещание ни во что не ввязываться, все же сделал ему замечание, что тельняшка является нижним бельем. И порядочный моряк в обществе за стол в ней не сядет.

Не долго пререкаясь, тельняшечник позвал его выйти в туалет для выяснения вопросов касательно моды. И они ушли. Вернулся мой друг через пять минут. А еще через десять подошла встревоженная официантка узнать, куда же подевался ее богатенький Буратино. Клиент с ней не рассчитался.
-Да в туалете лежит носом в пол уткнувшись,-ответил спокойно Олег.

Девушка оказалась мудрой не по годам. Быстро вызвав милицию и поделив с бравыми парнями в погонах оставшиеся у моряка деньги, она с довольным видом упорхнула к следующему столику. А бедолагу повезли в вытрезвитель. Конец банкета почему-то не запечатлелся в моей памяти- молодой и не совсем трезвой. Было почти что, как у Высоцкого:"Ох, где был я вчера, не найду днем с огнем". Танцевал я с обеими- блондинкой и брюнеткой и даже не целовался. Может быть... Но своей любимой жене остался верен точно. Потому что последней здравой мыслью было, во что бы то ни стало ехать домой, в родную уютную квартиру. Пока меня окончательно не развезло, как весеннюю дорогу.  И если Есенин, "как жену чужую  обнимал березку", я прижимал к себе свой объемный дипломат, с которым практически никогда не расставался. Потому что часто возил в нем и свои, и судовые документы. Обнимал крепко и бережно, как родную, такую далекую и одновременно близкую, мою любимую.

Поздним утром разбудил меня телефонный звонок. Хриплым и трагическим голосом Олег интересовался не захватил ли я случайно его сумку с паспортами. И на мой отрицательный ответ он совсем стушевался,

-Хорошо вчера погуляли. Теперь  можно не возвращаться в поселок. Мало того, что меня туда погранцы не впустят, хотя знают, как собаку. Так если я даже и проберусь незаконно, местные дамочки разорвут на части, и полетят мои бренные клочки красивого накачанного тела по приморским закоулочкам. Там ведь и мой гражданский был. Хорошо хоть паспорт моряка дома остался,- горько посетовал он.

Не успел я пожалеть незадачливого друга, как в дверь настойчиво позвонили. На пороге стоял посыльный из службы мореплавания, который принес мне записку о том, чтобы я срочно явился пред очи начальства. Быстро приняв отрезвляющий холодный душ, приведя себя в благопристойное состояние, через час я стоял в кабинете руководителя, стараясь не дышать, держась от него на почтительном расстоянии. Мне был предложен один из новых лучших БАТМов и повышение в должности. Но при условии, что судно завтра, послезавтра уходит в рейс, который обещал быть выгодным. Конечно, я незамедлительно согласился.

-А документы у тебя все в порядке?- строго спросил начальник службы.

-Так точно,-не моргнув глазом, ответил я. Документы все были в порядке, за исключением медкомиссии, которую за один день даже при большом желании, не пройдешь. Но фортуна и здесь благоволила мне. Получая импортные продукты, в том числе, представительские деликатесы, я щедро поделился с судовым врачом- симпатичной, жгучей брюнеткой Танечкой. И к вечеру этого же дня заключение медкомиссии лежало у меня в кармане. Надо отметить, что когда я пришел с запиской из службы мореплавания в отдел кадров за официальным направлением, Федор, радостно пожал мне руку, сказав,

-Ну, наконец-то, рад за тебя. Хорошее судно. А я-то думал, ты опять с талонами. С утра пораньше.

Время незаметно пролетело в предотходной суете. И я ни разу не заглянул в свой любимый серый дипломат-чемодан, зная, что он пустой и мне уже не понадобится. Другие обязанности. Иной размах. К великому сожалению жена не успела вернуться и проводить меня в рейс. Но по приезде она сразу позвонила на судно в море. И удивленно встревоженным голосом с нотками саркастической иронии, присущей ей, спросила, что я учудил в отгулах во время ее отсутствия. Почему в моем дипломате лежит неизвестная сумка -планшет с кучей женских паспортов и красочными американскими порнографическими игральными картами.

-Ты что, решил без меня устроить гарем, или публичный дом? И с кем  играл в карты на этих женщин? Не мог покрасивее и помоложе выбрать? -засыпала меня вопросами любимая.
А я сразу подумал, как обрадуется Олег, узнав о том, что пропажа цела и невредима.

И надо же случиться такому стечению обстоятельств, что в этот день мы швартовались в океане с другим БАТМом, на котором чудесным образом оказался мой незадачливый друг. На радостях он достал заветную бутылочку коньяка, в морях -большой дефицит. И мы с удовольствием выпили за дружбу, за неожиданное и счастливое окончание талонной эпопеи, за наших любимых.

Паспорта благополучно были отданы женой представительнице разъяренных дамочек Приморска, от расправы которых Олег чудом сбежал в море. Правда, по возвращению из рейса любимая заявила мне в ультимативной форме, что больше никогда и ни за что не оставит меня одного. Да еще с такими незадачливыми и несерьезными, безответственными друзьями-выпивохами. Я и не возражал. Хорошая она у меня. Всё понимающая и прощающая наши пацанские выходки.
59 Наташкин рай
Татьяна Секлицкая
В наш маленький сибирский городок пришло долгожданное лето. Отцветала черемуха и распускалась сирень. По вечерам в воздухе витали нежные и волнующие запахи молодой  тополиной листвы, свежего разнотравья и разноцветья. А по утрам меня будил птичий гомон за окнами и перекличка поздних петухов.
 Я стояла перед воротами Наташкиного дома. Ворота были добротными, высокими, без единой щелочки. И дом - большой, бревенчатый, с узкой аккуратной завалиной и бело-голубыми ставнями на окнах. Палисадника рядом с домом не было. Раскидистые тополя и молодая черемуха росли прямо перед окнами, создавая тень и таинственность.
 Я не решалась открыть ворота по одной простой причине: боялась индюков. Правда, во дворе жила еще злющая собачонка Лада, но она сидела на цепи и днем по двору не бегала. Лада уже учуяла меня и начала погавкивать, а я все медлила, с содроганием вспоминая, как в прошлый раз, дня три назад, бойко вскочила в ворота, намереваясь быстренько пробежать мимо собаки к крыльцу. Но не тут-то было! На моем пути стояли три большие черные птицы. Они подняли красные головы и посмотрели на меня. Вдруг одна из них странно и тревожно забормотала, превратилась в огромный шар и поспешила ко мне, угрожающе размахивая красной «соплей», свисающей с клюва. В ужасе я бросилась обратно к воротам, захлопнула за собой калитку и убежала домой.
 Наташка потом сама пришла ко мне и рассказала, что птицы эти называются индюки, что приехала из деревни  тетя Лена, сестра ее мамы, и привезла сюда свое хозяйство, потому что она решила перебраться к нам в город насовсем. Тетя скоро купит дом на соседней улице и заберет туда своих индюков.
И вот теперь я стояла у ворот и гадала, забрала она своих ужасных птиц, или еще нет? В другое время я бы просто подольше не приходила к Наташке, подождала бы, пока она сама меня не уговорит к ней прийти, но сейчас это было выше моих сил. Июнь постепенно приближался к середине, и яблони в Наташкином саду, наверное, уже цвели вовсю. А мне никак нельзя было пропустить это зрелище, потому что оно было самое прекрасное, что я когда-либо видела за свою короткую жизнь. Я верила всерьез, что рай, про который мне как-то рассказывала бабушка, выглядит точно так же, как сад за Наташкиным домом.
У нас и у всех наших соседей были просто огороды. На них выращивали овощи, два-три куста малины или смородины, кое-кто решался обзавестись яблоньками. Но яблонь в огородах было мало: трудно их выращивать в нашем суровом климате. А у Наташкиных родителей был настоящий сад. Имелись там, правда, и грядки с овощами, и смородина, и малина, но все это терялось в обилии яблонь…
Наконец, я решилась потянуть за щеколду и чуть-чуть приоткрыть ворота. Лада тут же залилась звонким лаем. Я осторожно просунула голову в образовавшуюся щель и оглядела двор. Индюков не было. Но пройти я все же опасалась. Лада рвалась на цепи у крыльца и захлебывалась лаем.
Стараясь перекричать собачий лай, я громко позвала: «На-та-ша-а!»
Наташка тут же выскочила на крыльцо.
- Таня, проходи! Не бойся! – крикнула она радостно: она всегда была мне рада.
- А индюков нет? – на всякий случай спросила я.
- Нет! – замотала головой Наташка.
Сопровождаемая заливистым лаем, я прошла по дощатому тротуару к крыльцу и сразу же спросила:
- В сад пойдем?
Мое желание для Наташки – закон. Сколько ей доставалось из-за меня, страшно вспомнить! И в угол ее ставили, и гулять не пускали, и без сладкого оставляли, и даже пороли… А виновата во всех ее проказах была только я, сама бы она ни за что на них не решилась.  Наташка смотрела на меня, как на божество, хотела одеваться, как я, говорить, как я, думать, как я. Для нее было счастьем помочь мне и сделать что-нибудь для меня. Конечно, я пользовалась ее обожанием, но иногда мне это надоедало, и я на время покидала Наташку, играя с другими девчонками, – благо, что в подругах у меня никогда недостатка не было.
- А ты со мной позавтракаешь? – вопросом на вопрос ответила Наташка.
- Нет, я уже ела. Тетя Катя дома? – на всякий случай поинтересовалась я.
- На работе.
Ну, и прекрасно! Без нее лучше. Тетя Катя – Наташкина мама. Она работала телефонисткой, была очень нарядной и красивой, говорила высоким голосом с капризными нотками и читала нам с Наташкой нотации с одним и тем же началом: «Ната, доченька, так воспитанные девочки не поступают…». И бросала на меня такие красноречивые взгляды, что сразу становилось понятно, для кого это все говорится.
С моей мамой у тети Кати была какая-то давняя ссора, и они не разговаривали. В нашем доме Наташкину маму называли, почему-то, «Ягодка» и говорили о ней всегда в ироничном тоне. Но ко мне тетя Катя относилась довольно благосклонно, позволяя заходить во двор и в дом, что другим девчонкам с нашей улицы категорически запрещалось.
- Ну, выпей, хотя бы, молока, - начала канючить Наташка.
- Сказано: не хочу!
- Тогда и я не хочу, - обреченно вздохнула она и надула свои и без того толстые губы.
- Не хочешь – значит, пошли в сад, - я не собиралась ее уговаривать. Но Наташке, видно, хотелось есть, поэтому она вдруг вспомнила:
- А мне вчера Люба дала почитать сказки Андерсена.
Знала она, чем меня заманить! Люба – это Наташкина одноклассница, она жила на соседней улице. У ее родителей отличная библиотека, только они книжек никому на дом не давали, а вот Наташке как-то удалось выпросить. Этих сказок в школьной библиотеке я так и не дождалась, а во взрослой, куда я записалась еще весной, их не было.
- Где книга? – сразу поинтересовалась я.
- А ты со мной позавтракаешь? Ну, пожалуйста, Таня!.. – и Наташкины голубые глаза тут же наполнились слезами.
- Ладно, - сдалась я, - молока попью, но только полстакана.
И мы пошли в дом. Здесь было тихо и прохладно. На столе у окна желтела тарелка с пшенной кашей, стояла бутылка молока и миска, накрытая белой салфеткой. Со стены кокетливо улыбалась всем входящим и выставляла полное голое плечо итальянка с гроздью винограда в руке. Картина называлась «Итальянский полдень», но мне не нравилось это название, и я всегда придумывала для красивой итальянки разные имена, которые одновременно служили названием картины и отражали мое настроение. Сегодня я назвала ее Лукрецией.
Наташка  сразу же налила мне в стакан молока и откинула салфетку с миски. В ней лежали пироги.
- Тань, бери пирог, - предложила она.
- С чем пироги?
- С творогом.
- Наташа, ты же знаешь, что я с творогом не люблю! Вот попью молока – и все. А ты ешь, давай.
Наташка обреченно натянула салфетку на миску, села за стол и начала ложкой ковырять в тарелке с кашей. Я взяла стакан, устроилась поудобнее рядом с ней на маленьком деревянном диванчике и, медленно глотая молоко, стала разглядывать изученную уже на сто рядов Лукрецию. Мне ужасно не нравился грязноватый цвет ее платья, да и виноград не вызывал аппетита. И я решила, что, судя по этой картине, в Италии в полдень довольно сумрачно, не то, что у нас, в Сибири.
- Наташка, - спросила я, - ты хочешь жить в Италии?
- А ты?
- Я первая спросила!
Наташка на мгновение задумалась, потом склонила набок светловолосую голову и ответила:
- Я – как ты!
Ну, чего же я хотела от нее услышать? Можно было и не спрашивать.
- Ясно. Книгу-то покажи, - напомнила я.
Наташка положила ложку, сползла с диванчика, и принесла из детской большую почти новую книгу.
- Скажи «честное слово», что без меня читать не будешь, -  попросила она, спрятав книгу за спину и умоляюще глядя мне в лицо своими голубыми глазами.
- Конечно, не буду, - успокоила я Наташку, -  только картинки посмотрю, пока ты ешь.
- Честно-честно?
- Честно. Давай! – я протянула руку.
Наташка отдала мне книгу, а сама снова принялась ковыряться в каше. Чтобы не видеть Наташкиных мучений, я стала быстро листать страницы и читать названия сказок. Чаще попадались знакомые: «Гадкий утенок», «Огниво», «Стойкий оловянный солдатик», «Снежная королева»…  А вот совсем незнакомая - «Волшебные калоши», и еще – «Девочка со спичками» - совсем коротенькая сказка, а эта – «Русалочка» - длиннющая какая!  Картинки черно-белые, мелкие, но, все равно, интересные.
- Ага! Ты читаешь! – вдруг услышала я Наташкин голос.
- Да не читаю я!
 Когда же она закончит есть, в конце концов?! Почитать охота, аж глаза чешутся! Я взглянула на тарелку. Там еще оставалась добрая половина каши.
- Ты быстрее можешь? – мое терпение уже заканчивалось. – Скоро уже обед, а мы еще в сад не ходили.
- Ну, мне же неинтересно одной есть. Давай, я тебе тоже каши положу.
- Нет, - я тут же нашла выход, - давай, ты будешь быстро есть, а я тебе прочитаю вслух коротенькую сказку.
Толстые Наташкины губы расплылись в улыбке:
- Ага!
И я начала читать сказку «Девочка со спичками». К окончанию чтения Наташка честно доела свою кашу и выпила стакан молока. Сказка нам обеим не понравилась: конец ее был трагическим и безнадежным. Настроение у нас испортилось, и Наташка сказала:
- Ну что, пошли в сад?
- А книгу, давай, с собой возьмем, - предложила я.
Наташка согласилась.
Попасть в Наташкин сад совсем не просто. Сначала нужно пройти по дорожке рядом с собачьей конурой между верандой и ящиком для угля, затем обойти дом через загончик для поросят и куриный дворик, и там, за калиткой,  ждали нас уже цветущие яблони.
 Наташка взяла пирог и пошла загонять Ладу в конуру. Этот процесс был освоен ею до автоматизма: нужно было бросить в конуру что-нибудь вкусненькое (в данном случае – пирог), и, когда Лада войдет  туда, чтобы взять это и съесть, быстренько вставить в отверстие конуры свою попку, перекрыв Ладе обратную дорогу. Удивительным было то, что Лада всегда велась на обман, хотя мы проделывали с ней этот фокус почти ежедневно.
Пока Наташка закрывала своим телом меня от собаки (или наоборот), я, прижимая книгу к груди, проскочила мимо веранды к летней кухне и остановилась у калитки поросячьего загончика. В загончике мирно похрюкивали два поросенка, стояло алюминиевое  корыто с грязной водой, земля вокруг него была изрыта, истоптана и мокра так, что больше походила на болото. Через это поросячье «болотце» до второй калитки лежали в ряд кирпичи и доски, по которым, с грехом пополам, можно было добраться до куриного дворика. Главное, чтобы расшалившиеся поросята не ткнули тебя с разбегу грязным пятачком и не опрокинули в черное месиво. На всякий случай мы с Наташкой выдернули из поленницы по палке и только потом открыли щеколду загончика.
 Поросята сразу же обрадовано захрюкали и поспешили к нам навстречу. Пока Наташка закрывала за собой калитку, я отталкивала палкой нахальных поросят, стараясь, однако, чтоб им не было больно. Кое-как мы добрели до второй калитки, ведущей в куриный дворик, при этом поросятам все же удалось несколько раз задеть нас мокрыми пятачками и извозить наши голые ноги грязью.
Перед второй калиткой Наташка вдруг остановила меня:
- Ой, Тань, я забыла! У нас теперь петух «клювучий»… тетя Лена отдала. А старого папка зарубил…
Я растерялась. Но желание пройти в сад одержало верх над страхом быть атакованной «клювучим» петухом.
- У нас же палки есть, - успокоила я Наташку. – Отобьемся как-нибудь.
Отталкивая ногами надоедливых поросят, мы стали в щелочку наблюдать за курами, и, выбрав момент, когда петух отошел в дальний угол дворика, быстро вбежали в калитку. Пока Наташка закрывала за собой щеколду, я орала не своим голосом: «Кыш-ш, кыш-ш!» - и размахивала палкой. Перепуганные куры бросились в разные стороны, теряя перья и ошалело кудахча. Петух сначала остолбенел от неожиданности, потом опомнился и со всех ног бросился защищать своих подруг. Но мы с Наташкой уже были возле калитки, ведущей в сад, моментально выскочили и захлопнули ее перед самым клювом петуха. А тот потопал для острастки ногами, встряхнулся и звонко закукарекал, празднуя победу.
Вот мы и в раю! Вверху – голубое, пронизанное золотыми солнечными лучами, небо, внизу - свежая ярко-зеленая трава, а посредине – бело-розовое душистое кружево цветущих яблонь. Моим первым желанием было броситься к ближней яблоне и окунуть лицо в прохладные чуть розоватые цветы, вдыхая их нежный аромат. Но Наташка вдруг спросила:
- Хочешь посмотреть цыплят?
И только тут я заметила квадратное ограждение из серых, плотно пригнанных друг к другу досок, находящееся  посредине сада. Оттуда слышалось многоголосое цыплячье попискивание. Мы оставили палки у калитки, подошли к ограждению и заглянули вовнутрь. Желтые цыплята бегали вокруг большого блюда, на котором лежал комок пшенной каши, и пищали. Грязная алюминиевая миска в углу была опрокинута: в нее, по-видимому, наливали для цыплят воду.
- Ой, они пить хотят, - озабоченно сказала Наташка, наклонилась через ограждение, достала миску, и мы пошли к чану за водой.
Чан, вкопанный в землю под яблоней у самого забора, был всегда полон. Наташка зачерпнула в миску воды, отнесла ее цыплятам, потом в этом же чане мы вымыли ноги, которые нам измазали поросята, и я наконец-то подошла к ближайшей яблоне.
 Она гудела, как телеграфный столб, от жужжания множества пчел. Я осторожно приблизила лицо к ветке и стала вдыхать особенный, чуть сладковатый ее аромат. Ко мне подошла Наташка, и мы начали обходить одну яблоню за другой, как бы совершая странный обряд приветствия. Мы рассматривали цветы, сравнивали их цвет и размер, и все нюхали, и нюхали, опасливо поглядывая на пчел, кружащихся рядом. Наконец, мы выбрали самую красивую яблоню, сели под ней на траву и раскрыли книгу Андерсена. Полистав ее немного, я предложила Наташке почитать сказку «Русалочка». Она согласилась:
- Ага! Только ты читать будешь: ты лучше читаешь.
Ну, это уж само собой! Я же старше на целых восемь месяцев, да и в школе дольше училась, чем Наташка. И под монотонное жужжание пчел я принялась читать эту прекрасную и очень грустную сказку. Но в конце сказки к горлу подкатил комок, мой голос начал предательски дрожать и на фразе: «Ее нежные ножки резало как ножами, но она не чувствовала боли – сердцу ее было еще больней» он сорвался, и я заплакала. Наташка, шмыгая носом, прошептала:
 - Читай дальше.
- Не могу… Ты читай, - и я передала ей книгу.
Наташка глубоко вздохнула и мужественно продолжила чтение, но, дойдя до слов  «…стала ждать первого луча солнца, который, как она знала, должен был убить ее», не выдержала и зарыдала в голос. Поплакав немного, мы продолжили чтение, передавая друг другу книгу, всхлипывая и вытирая ладонями мокрые щеки и носы. Конец сказки нам обеим снова не понравился: принцу досталась любимая принцесса, а русалочка вдруг превратилась в какую-то непонятную «дочь воздуха» и при этом осталась довольна своей участью. Ерунда! Я закрыла книгу и предложила:
 - Давай в «Русалочку» играть.
Мне захотелось немедленно переделать сказку так, чтобы все герои стали счастливы. Наташка согласилась:
- Давай. А как?
- Пойдем к чану!
Мы положили книгу на завалинку у дома и пошли играть, по дороге собирая все, нужное для игры: сухие веточки, щепки, травинки и цветочки. Чан с водой стал для нас морем, большая щепка была кораблем, прутик – принцем, травинки – русалками, перевернутый цветок лапчатки – принцессой, а для Русалочки мы пожертвовали цветком яблони. Но только началась наша игра, как со стороны соседского огорода послышался громкий сухой звук, похожий на хлопок, от которого мы с Наташкой вздрогнули. «Это, наверное, доска какая-нибудь у Черноусов упала», - успокоила я Наташку, и мы продолжили игру.
 Сначала сюжет нашей игры почти не отличался от авторской версии, а потом меня понесло:  сами собой появились новые герои, и сюжет изменился до неузнаваемости. Стало так интересно, что мы забыли и про сад, и про цветущие яблони, и про пчел – мы были уже далеко, на берегу моря, среди скал и древних замков с принцами и принцессами.
- А вы что тут делаете? – вдруг неожиданно услыхали мы и оглянулись: это был Наташкин старший брат Санька. Он неслышно перелез через забор из соседского огорода и подошел к нам.
- Играем мы, разве не видишь? – сказала Наташка капризным тоном, очень похоже копируя свою мать.
- Слышали, Юрка Черноус застрелился?
- Как застрелился? Насмерть? – бестолково спросила Наташка.
- Врешь! – я подумала, что это просто злая шутка. - Он вчера только из армии пришел… У него и ружья-то нет! Оружие в армии оставляют.
- Он у отца взял охотничье, на стене висело у них… Потом вышел в сени и в сенях застрелился. Да, вы разве не слышали выстрела? Тут же рядом… - Санька, видимо, не шутил. – Там народу у них теперь!.. «Скорая» приехала… А вы тут сидите! Пошли, посмотрим.
Я вдруг вспомнила тот странный хлопок, что испугал нас с Наташкой. Оказывается, звук выстрела очень похож на звук удара доской о землю. Все равно не верилось. И чего бы ему вдруг понадобилось стреляться? Парень он был веселый, симпатичный, все старшие девчонки с нашей улицы на него заглядывались…
И игра, и грустная сказка, и цветущие яблони тут же были забыты. Мы с Наташкой направились к забору, и Санька помог нам выбраться из рая.
60 Времени вопреки
Иван Власов
Многое отдали бы женщины, многим бы пожертвовали, дабы вернуть молодость или хотя бы сохранить, что имеют!

…Ранний звонок разбудил Алексея.
Звонил давний приятель Олег и в который уже раз приглашал его с Тиной к себе в деревню погостить хотя бы на выходные, где вдвоем с Таей они обычно проводят лето. Пообещал, что до деревни их подвезут его знакомые.
Олега Алексей в последний раз видел пару лет назад, а Таю – забыл уж и когда.


И в ближайшую пятницу, накупив еды и подарков, Алексей с Тиной ожидали в оговоренном месте.
Подъехал “жигуленок”, в нем находилась пожилая пара. Обменялись приветствиями. Алексея с Тиной посадили сзади. Преодолевая пробки, машина  трудно вырвалась из города и весело покатила на север…
 Тина задремала.

Алексей задумчиво смотрел в окно на пробегавшие мимо леса и поля, последний месяц лета добавил уже к их зелени желтые тона. И не заметил сам, как погрузился в воспоминания…

Сколько лет прошло – десять, пятнадцать?.. Это было в начале их встреч с Тиной, она пригласила его с Олегом на авторский вечер своей подруги.
Тая (автор и исполнитель) ни Алексею, ни Олегу не была известна.
Она исполняла песни на собственные стихи, стихи Лины Костенко, других поэтов. Алексею она очень понравилась, Олег же влюбился в нее сразу и навсегда.
Тая была замужем, ее муж Сергей присутствовал на концерте. В отличие от невысокого Олега это был рослый, представительный, красивый мужчина, да еще эрудит, интеллектуал, умница, душа компании, обладавший непревзойденным чувством юмора.
Так что у Олега было мало шансов, точнее никаких…

…Шло время.
Как-то Тина не удержалась и под строгим секретом поделилась с Алексеем новостью  – у Таи нашли опухоль в груди.
Обычно хирурги не панькаются, дай им только волю отпанахают под корень, а тут сжалились над молодой женщиной – сработали на совесть.
Казалось бы, все обошлось. Но в порыве откровенности Тая призналась подруге, что после операции муж начисто перестал воспринимать ее как женщину. Как отрезало!

Тая была в отчаянии, попыталась объясниться.
Бесполезно!
А через месяц супруг и вовсе оставил ее…

И тогда настало время Олега…
Но лишь полтора года осады принесли плоды – женщина уступила, точнее отступила.
И полностью поменяла свою жизнь.
Бросила работу, перестала писать песни, уединилась в родной деревне, в городе не появлялась.

Когда в последний раз Алексей видел Таю? Лет десять назад или больше?..

– Приехали! – голос водителя вывел Алексея из воспоминаний, он и не заметил, как пролетели два часа. Разбудил Тину.
На обочине под чахлым деревом стояла одинокая скамейка, над ней указатель: “Аистово”.
Поблагодарили водителя. Машина укатила дальше.
Позвонили Олегу, сообщив о прибытии.
Сели на скамейку в ожидании. Осмотрелись – асфальтированная улица тянулась вглубь села.
Не прошло и десяти минут, как на дороге появился Олег.
Олег заметно сдал, сгорбился, давно не стриженные волосы свисали седыми космами. Его сопровождала молодая спутница, очень похожая на Таю, но ведь у той, насколько Алексею было известно, дочери не было.
– Где Тая? – вместо приветствия спросил Алексей.
Женщина недоуменно переглянулась с Олегом.
– Алексей, ты не узнаешь меня?
Как было узнать? Выглядела она гораздо моложе той Таи, какую он видел в последний раз.
Тая с трудом сдерживала довольную улыбку – лучшего комплимента трудно себе и желать.
Двинулись по дороге вглубь села.
Алексей никак не мог отойти от шока, бросая взгляды на идущих впереди женщин. Сравнение было не в пользу Тины, смотревшейся рядом с изящной Таей пожилой теткой, а ведь они ровесницы…
 
Он сто лет не был в деревне. Вертел головой – все было в диковинку.
Сразу бросилось в глаза множество аистов, отчего село, видимо, и получило свое название – все столбы, все засохшие деревья были заняты их гнездами.
Подошли к усадьбе.
Дом-теремок утопал в зелени...
– Полвека назад меня, новорожденную, принесли сюда, здесь я провела детство и отрочество, сюда вернулась к старости. – в голосе Таи слышалась грусть.
К старости?!! Кому говорить!

Вошли в гостиную. Большой обеденный стол, накрытый по случаю приезда гостей. Одна из дверей гостиной вела в небольшую комнатку, занятую шкафом и широченной кроватью.
– Это гостевая, здесь вы будете спать, – сообщил Олег
 Другая дверь вела в большую светлую спальню – два больших окна, минимум мебели, по центру лежал большой толстый ковер.
– Для занятий Таи. – пояснил Олег.
Две узких кровати стояли в противоположных углах комнаты. Алексей недоуменно глянул на Олега, тот всем своим смущенным видом подтвердил – да, спим порознь…

Уселись за ломившийся от яств праздничный стол.  Привезенная Алексеем бутылка армянского коньяка венчала богатое застолье. На столе почему-то стояло лишь два бокала для коньяка.
– Мы не пьем, – предвосхитил Олег вопрос Алексея.
Подняли тост за хозяев. Гости пили коньяк, Олег – минералку, Тая подливала себе из кувшинчика напиток странного желтовато-зеленого цвета.
– Настой трав. – пояснила она.
Проголодавшиеся гости и Олег налегали на разносолы, у Таи был отдельный стол – мелко нарезанные сырые овощи и зелень.
– Вы такое есть не станете. – успокоила она гостей.

Алексей исподтишка бросал взгляды на хозяйку – все пытался разобраться в произошедших с ней переменах. На молодом красивом ее лице лежала печать самодостаточности и покоя, улыбка играла на губах.
Неожиданно, оборвав себя на полуслове, Тая вскочила, и буркнув извинения, ушла в спальню, плотно прикрыв за собой двери.
В ответ на недоумение гостей Олег пояснил:
– Не удивляйтесь, скоро вернется, у нее расписание… занятия…
Действительно, через двадцать минут Тая появилась.

– Хватит набивать желудки, пойдемте, покажем вам село, парк, сходим на Десну, у нас замечательные пляжи. – Олег решительно поднялся…
Пошли околицей села вдоль поймы старого русла Десны. В небольшом заливчике скопилось множество больших птиц, не цапли случайно?
– Аисты. – уточнил Олег.
– Никогда не думал, что аисты собираются в стаи, и что они водоплавающие. – удивился Алексей, – Небось совещаются, распределяют между собой заказы на поставку новорожденных по всей округе, только почему они минуют ваше село?
Действительно, малышей в селе не было видно, и это при таком количестве птиц, приносящих детей!
– Очевидно здесь место их отдыха, а не работы. – поддержал иронию друга Олег.
Подошли к пляжу, здесь было несколько купающихся.
Тая разделась первая. Головы на пляже, как по команде, повернулись. Увидев ее в купальнике, Алексей уже не торопился последовать ее примеру – впервые стеснялся собственного тела, хотя был недурно скроен.
Олег и вовсе не стал раздеваться – его сутулое тело и совершенство Таи были несовместимы, да и изобилие Тины рядом с подругой казалось неуместным…

Тая вошла в воду. Стремительное течение реки как пушинку подхватило ее. Поплыла и Тина. Алексей следил за уносимыми течением головами женщин, вдруг его глаза полезли на лоб – головка Таи застыла на месте, река каким-то невероятным образом обминала ее, легко унося Тину. Через минуту Тая уже выходила из воды почти в том же месте, где зашла, сверкая капельками – богиня, рожденная из пены, глаза ее отсвечивали золото заката.
Оторопелый Алексей не в силах был оторвать глаз. Вошел в воду, стремительное течение сорвало его с места, понесло, попытался  побороться – куда там! Как это удалось Тае?
Наладились уходить. Тая, Олег и Тина шли впереди, оживленно болтая, Алексей плелся сзади, ему было о чем молчать...

Ужин прошел в разговорах, гости восхищались красотами здешней природы…
Ровно в десять часов вечера, пожелав всем спокойной ночи, Тая покинула гостиную, вскоре ушла и Тина.
Мужчины остались вдвоем.
Наконец Алексей смог свободно поговорить с другом. Интересовал его единственный вопрос – что произошло с Таей?
Олег сначала нехотя, со временем все охотнее стал рассказывать.
 
Последние двенадцать лет Тая провела в уединении, посвятив себя изучению возможности управления собственным сознанием. Она собрала большую библиотеку по восточной философии, йоге, индуизму, Дао, Тантре, тибетской гимнастике. Долго искала свой собственный уникальный способ воздействия сконцентрированной энергии сознания на заложенную в человеке программу старения. И, как видишь, не безрезультатно.
Затем Олег провел ликбез по эзотерике, пустившись в долгие объяснения о физическом теле, его оболочках, о чакрах, карме, исцеляющей энергии рейки…
И тогда Алексей задал последний вопрос:
– Почему они (он и Тая) спят порознь?
Олег не смутился, отнюдь:
– Нам довелось отказаться от любви. Это связано с занятиями Таи. Дело в том, что взаимопроникновение физических тел приводит к нарушению целостности окружающих их тонких тел, разрушению ауры.
Кроме того, отказ от любви высвобождает энергию второй чакры – сексуальной. Освободившаяся энергия переходит на более высокие уровни, обеспечивая воспроизводство созидательных энергий для самореализации и духовного развития...
Здесь Алексей перестал вообще что-либо понимать, и беспокоясь об энергии собственной второй чакры, поторопился пожелать приятелю спокойной ночи.
Тина, слава богу, не спала – читала, и когда Алексей улегся, потушила свет.
Они лежали в молчаливом ожидании.
Мужчина не выдержал первый:
– Ты знала о Тае?
– Что?
– Не прикидывайся!
– Знала.
– А почему об этом ничего не знал я?
– Она просила не распространяться.
– И как ты ко всему этому относишься? Я имею в виду необъяснимые перемены, произошедшие с Таей.
– Как и ты.
Ей сейчас не очень хотелось говорить об этом, да и мысли Алексея уже были заняты иным…
 
Проснулся Алексей на рассвете. Солнце еще не поднялось.
Вышел во двор, обогнул дом, вдыхая утреннюю прохладу.
Внезапно застыл пораженный, увидев обнаженную женскую фигуру.
Тая?!!
Что она здесь делает?
Появился золотой краешек солнца, женщина всем телом потянулась к нему, простирая руки. Изумительная в своей неповторимости картина – женщина, залитая золотистым светом, славящая рождение нового дня.
Алексей смотрел во все глаза.
Но что это?! Ее тело стало прозрачным, а темный его контур обозначился золотым протуберанцем. Раскинула руки, как птица, и, о чудо! Ее ноги оторвались от земли, зависла в воздухе, нанизывая солнечные лучи, поддерживаемая невидимым их потоком.
Вдруг небольшое облачко закрыло солнце. Женская фигурка опустилась на землю.
 Алексей поторопился уйти незамеченным, вошел в гостевую, лег в постель…
Тина проснулась, прижала его к себе:
– Что с тобой, где ты был и почему такой ледяной?
Алексей молчал – не мог же он рассказать ей о том, чему стал невольным свидетелем, да она бы и не поверила…
Перед завтраком Олег предложил искупаться в недалеком заливе Десны.
Вышли к берегу залива, заросшему камышом и тростником, на теснимый зарослями маленький пляж.
Не успели раздеться, как стали легкой добычей атакующих со всех сторон слепней.
Тая и здесь не могла не удивить – оводы не садились на нее.
Олег и Тина бросились в воду, спасаясь от слепней.
Алексей задержался, наблюдая за Таей, стоявшей в раздумье.
Неожиданный свист крыльев заставил Алексея вжать в плечи голову – несколько аистов пролетев над их головами, сели неподалеку в зарослях камыша. Тая по тропе через камыши поспешила к ним. Алексей за ней.
 То, что он увидел, заставило его челюсть отвиснуть от изумления. Раскинув руки, Тая кружилась в танце, четыре аиста хороводили с ней.
Почуяли чужака, насторожились. Тая взмахнула руками, птицы взмыли вверх, она за ними. Тряхнул головой, не веря собственным глазам!
 Тая уже шла к нему, в глазах – негодование. Виновато смотрел на нее. Сменила все же гнев на милость. Подошла, улыбнулась. Что за женщина! А может, не женщина?
То, что сделал Алексей, поразило даже его самого, не говоря о Тае – протянул к ней руку, коснулся, проверяя. Обычная женская плоть – реальная, живая, разве что несколько прохладная. Тая не смогла сдержать снисходительной ухмылки…

После завтрака все направились в лесопосадку за грибами. Тая не пошла, больше чем на два часа она не оставляла дом – занятия…
Грибов было немного. Приходилось продираться сквозь густую посадку, хвоя сыпалась за шиворот, прилипая к потному телу. Алексей отпросился домой.

Сразу направился в душевую. После душа обтерся полотенцем, и повязав  его вокруг бедер, вошел в дом. Дверь в спальню была приоткрыта. Не удержался от соблазна заглянуть в просвет – на ковре спиной к нему в позе лотоса сидела недвижная Тая, из одежды на ней была лишь повязка на бедрах. Раскачиваясь, распевала что-то на неизвестном языке.
Почувствовала его. Оторвалась от пола, развернулась в воздухе лицом к нему. Находясь еще в состоянии транса, невидящими глазами буравила Алексея.
Двери сами по себе отворились, приглашая войти. Алексей послушно ступил за порог, смущенно отводя глаза от обнаженной груди. Взгляд Таи, наконец, сфокусировался на вошедшем. Долго в упор смотрела, точно гипнотизировала, глаза ее вспыхнули, загорелись  огоньками. Это был взгляд женщины, долгое время лишенной мужского внимания. Он обволакивал, лишал воли. Алексей попятился к выходу. Не тут-то было! Двери за его спиной сами по себе прикрылись, отрезав путь к отступлению.
Взгляд искусительницы заскользил вдоль его тела. Наткнулся на опоясывавшую бедра преграду.
Послушное ее взгляду, полотенце само по себе развязалось, сползая с бедер, зацепилось, повиснув, затем обреченно пало к ногам.
Нет потешнее зрелища, чем обнаженный возбужденный мужчина, стоящий перед разглядывающей его с лукавой усмешкой женщиной…

Повинуясь посылу, исходящему от женщины, Алексей приблизился, сел на ковер лицом  к ней, почти касаясь, в той же позе, что и она.
Глаза в глаза.
Провалился – черный туннель! Вдруг яркий солнечный свет ослепил глаза!
Они с Таей, держась за руки, парили в небесной выси наперегонки с птицами.
Неповторимое чувство полета! Далеко внизу ужом извивалась Десна. Какая красота! Небольшой островок – зеленая лужайка.
Спикировав, приземлились. Не отпуская рук, устремились к воде, со смехом упали в ее теплую ласковость. Гибкое тело женщины, извиваясь, забилось в его руках – дразнящее, дерзкое, ненасытное.
В Алексея впились мириады стрел, напитанных сладчайшим чувственным ядом…
Всплеск наслаждения, миг блаженства, восторг обладания...
С трудом пришел в себя.
Тряхнул головой – в тех же позах они сидели друг против друга. В глазах Таи вспыхивали всполохи, как зарницы после только что прошедшей грозы. Гримасы наслаждения уродовали лицо, кривили губы… Наконец, лицо вернуло себе привлекательность, распахнутые благодарностью глаза затуманились, довольная улыбка тронула губы…

– Ужин готов! – разбудила Алексея Тина. Голый, укрытый покрывалом, он лежал в гостевой.
Как он сюда попал? Что с ним было? Не приснилось ли?..

Ужинать разместились в саду у мангала.
Шашлыки, вино, зелень…
Тине очень хотелось послушать Таю. Поддержали ее Алексей и Олег. Тая вначале отнекивалась, мол, давно не брала в руки гитару, но все же сдалась.
Вначале исполнила несколько песен Лины Костенко. Тина попросила:
– Давай твою!
Тая запела не сразу, настраиваясь.
Это была баллада об утраченной любви, о покинутой женщине, о женской гордости, бросившей вызов мужской неверности, и… о женском всепрощении.
“О Боже, ну что же ты делаешь с нами!” – завершила она реквием по любви упреком Создателю.
Когда Тая умолкла, в глазах ее стояли слезы – это была история ее любви.
Ушла и в этот вечер больше не появлялась…

Рано разошлись по комнатам…
Тина с Алексеем лежали в темноте, находясь под впечатлением вечера.
– Ты знаешь? – нарушила молчание Тина, – а ведь Тая совсем недавно встретила того, кому посвятила свою песню. Случилось это в одну из ее редких поездок в город в их с Сережей любимом кафе.
Вот ее рассказ.
Она увидела входящего Сергея, с трудом узнала – располнел, обрюзг. Трехдневная щетина, мятый пиджак, нечищеные туфли.
Она была в подчеркивающем фигуру облегающем платье, лицо скрывалось за солнцезащитными очками.
Подсел к ее столику, стал “клеиться”. 
Все, как тогда – ничего не изменилось. Те же стихи (Пастернак, Мандельштам), те же взгляды-стрелы из-под бровей, тот же искрометный юмор, от которого теперь хотелось выть.
Ей бы принять игру, ведь она с точностью до пауз знала, что за чем последует, как театрально станет на колено, протянет цветок, взятый из вазы на соседнем столике, пригубит руку.
А у нее ком в горле – ни вдохнуть, ни выдохнуть...
Бедняга решил, что девушка онемела от его красноречия…
 А та неожиданно даже для себя вдруг взорвалась хохотом. Господи, как она хохотала – до слез, до истерики. Рыдания сотрясали тело. Сергей перестал что-либо понимать.
Сняла очки, вытирая слезы.
– Тая?!! Ты? – сел на пол, сраженный.
Это была та самая Тая, которую он долго и трудно завоевывал, прожил с ней десять лет, легко затем бросив.
Встала, пошла прочь, пошатываясь, цепляясь за стены.

Сколько лет она ждала этого момента! Представляла удивление Сергея, как он станет вымаливать прощение, как все-таки будет прощен, не сразу, разумеется, погодя…
Произошедшее превзошло все ожидания, но ни торжества, ни удовлетворенного самолюбия.
Лишь горечь разочарования!
Десять лет жизни!!!
Все эти годы она была одержима одним – доказать ему!
Все впустую, бессмысленно и глупо!..

Тина умолкла, молчал и Алексей. Единственно, что он испытывал – бесконечную зависть. Его никто никогда так не любил!..
   
Восход Алексей проспал. А жаль, он так хотел заснять на фотоаппарат солнечный ритуал Таи.

За завтраком Тая была тиха и задумчива, быстро ушла к себе…

Провожал их один Олег.
Алексей зашел к Тае проститься, поблагодарил, поднес ее руку к губам. Вдруг почувствовал, как стремительно теряет вес, отрывается от земли, еще минута и они взовьются к небесам – Тая не могла не поиграть напоследок.
Подняла голову. Глаза огромные, невозможные! Сколько в них насмешки, горечи, немого укора – коль не можешь подняться над собой, не скорби о несбывшемся!
С трудом выкарабкался из глубины очей, спасаясь…

Они сидели в машине, возвращались домой. Головка дремлющей Тины склонилась на плечо Алексея…
Минуло два дня, а сколько событий!
Ему было жаль Олега, его удел – до конца дней любить не любящую его Таю.
Печальные прекрасные ее глаза стояли перед ним. В них – так и не разгаданная тайна.
Непостижимая женщина!
Он восхищался ею, но не завидовал, нет, не завидовал!
Она обречена на долгую жизнь.
Да вот счастливую ли?..
61 Обида
Олена Братель
Я обиделась. Очень обиделась. И обида предательскими слезинками заполнила мои глаза. Может быть, мне это только показалось, но что-то мне до боли не понравилось в том, что он мне только что написал. Или то, как он мне это написал. Или то, что он подразумевал. Или то, что подумал. В общем, двадцать минут переписки в режиме онлайн - и во мне начинают закипать возмущение и ярость. И хочется сказать, точнее, написать ему в ответ что-то колкое и злое, хочется ударить побольнее. И я даже точно знаю, как и куда ударить, чтобы реально задело, - ведь знакомы мы уже достаточно долго, и оба прекрасно знаем, какие приемы по отношению друг к другу являются запрещенными. Но я все-таки слышу слабый, но уверенный голосок здравого смысла, который убежденно утверждает, что нужно вести себя совершенно по-другому. Ведь ругаться и выяснять отношения в виртуальной реальности по меньшей мере неразумно. И вообще не факт, что этот человек хотел мне сказать именно то, что я поняла из его слов... Так зачем же я сейчас буду портить ему настроение. Нужно сначала разобраться с самой собой.

Так, на раз-два-три беру ситуацию под контроль. Раз - пишу несколько привычных для меня реплик. Два - делаю вид, что ничего особенного не ощущаю, и ставлю в конце высказываний несколько смайликов. Три - мирно заканчиваю беседу и выхожу из сети. Молодец, получилось. Глубокий вдох, медленный и плавный выдох. И еще раз - вдох и выдох. Теперь можно думать, анализировать и возмущаться сколько душе угодно. Мои ощущения, особенно такие негативные, нужно переваривать в одиночку, и нечего вмешивать в этот процесс человека, который мне на самом деле очень дорог и который наверняка будет страдать не меньше, чем я, если узнает о том, что сейчас творится у меня в душе.

Как же обидно! Неужели тем дружеским отношениям, которые мы столько времени строили, пришел конец? Вот такой бессмысленный конец? "Не думал, не гадал он, не думал не гадал он, совсем не ожидал он такого вот конца." Да, а ведь просто сидел себе в траве кузнечик, никого не трогал. И тут - на тебе. Проглотила лягушка. И все. Конечно, дружба - это не кузнечик, и лягушка должна быть очень уж особенной, чтобы одним махом с подобными отношениями покончить. Наверное, несколько высказываний в мой адрес, которые показались мне очень обидными, не могут играть роль всесильной обладательницы прожорливого брюшка... Если только человек, которого я столько времени считала своим другом, не решил, что наши отношения уже исчерпали себя, и пора их заканчивать...

В любом случае, в первую очередь нужно как-то успокоиться и взять себя в руки. Я настолько привыкла делиться своими радостями и горестями с этим человеком, что чувствую себя очень странно, ведь я не могу ему рассказать о том, как паршиво у меня сейчас на душе. Как он там мне описал мое поведение? Я с завидной регулярностью делаю слонов из всех появляющихся на горизонте мух? Я одним легким движением руки устраиваю бурю в стакане воды, а потом подсовываю этот стакан ему, чтобы он отпил немного, а то все содержимое выплескивается? Может быть, он и прав. И насчет мух, и насчет стакана. И я просто банальный эгоист, думающий только о том, как бы полегче пройти этот жизненный путь, поэтому пытаюсь распихать  содержимое своего рюкзака в рюкзаки тех, кто волей судьбы оказался рядом. Я сама положила в рюкзак столько бесполезных вещей - сама и должна их нести, ибо нечего брать с собой то, что не сможешь донести до финиша. А уж если взяла - не имеет смысла ныть, ведь никто же не виноват в моей собственной глупости.

Наверное, плохой я конспиратор. Он уже на следующий день догадался, что со мной происходит что-то неладное. Или я сама себя выдала? Совсем не умею я держать чувства в себе, какими бы они ни были - позитивными или негативными. Мне обязательно нужно, чтобы они как-то вышли из меня, иначе - беда. Иначе я теряю ориентиры и теряюсь сама. Теряюсь в трех соснах. Курам на смех. Взрослый человек с высшим образованием не может разобраться с обычными  хвойными деревьями. Но это совсем не повод впутывать его в мою историю с соснами... Он спрашивает, что со мной происходит. Если рассказать все, как есть, то он может сделать вывод, что я опять и снова перекладываю с больной головы на здоровую. И будет прав. Поэтому такого не будет. А еще он может почувствовать себя виноватым в сложившейся ситуации, а этого я уж точно не хочу, ведь я очень ценю этого человека и благодарна ему, что своим присутствием, вниманием и советами он множество раз помогал мне выбраться из глубочайших ям, в которые жизнь или я сама время от времени себя загоняла. Я не хочу причинять боль этому человеку. Да и вообще, я никому не хочу причинять боль. Ладно, скажу ему что мне так плохо просто потому, что меня настиг какой-то психологический кризис. Вполне нормальное объяснение. Разумное.Теперь добавлю несколько уверений в том, что я сама со всем справлюсь, и пару привычных смайликов на завершение беседы.

Наконец-то. Моя обида из разрушающей сущности начала перерождаться во что-то более мирное. Я смогла сдержаться и не наговорила человеку того, что могло очень больно его ранить. Но каких же усилий мне это стоило! И этот факт еще раз демонстрирует, что  я очень легко могу накрутить себя до предела и что я очень беспомощна перед лицом проблем, которые кажутся мне неразрешимыми. В этот раз у меня получилось почти полностью удержать в себе свою злость и обиду. Значит, я стала немного сильнее.Наверное, именно так приходит житейская мудрость. Через боль. Через преодоление. А не через количество прожитых лет.

Вот сказал мне человек, которого я считаю своим другом, что пора прекращать жаловаться друг другу на жизнь. Разве это такая трагедия, как мне показалось вначале? Что плохого в том, что он хочет, чтобы наши отношения менялись? Ведь если отношения со временем развиваются, эволюционируют, то это позитивно, ведь и весь мир не стоит на месте, и мы сами со временем меняемся. И пусть я не считаю, что рассказывать другу о том, что волнует, означает "жаловаться на жизнь". Я всегда считала это проявлением наивысшей степени доверия к человеку. Похоже, в этом наши мнения не совпали. Бывает. И тем более в связи с этим я должна сказать огромное спасибо человеку, который столько времени терпеливо выслушивал мое нытье, считая мои проблемы надуманными, ведь объективно моя жизнь выглядит очень удачной и счастливой, и мне не на что жаловаться.

Ну что же, теперь будем играть по другим правилам. Наверное, такие отношения кажутся ему наиболее полезными и интересными. Хорошо. А жить проблемами других, тем более когда эти проблемы высосаны из пальца, значит безосновательно усложнять себе жизнь. Может быть, так оно и есть. Сначала мы играли так, как хотела я, а теперь вот пришло время играть по-другому. Все справедливо. В общей игре правила не должны устанавливаться в одностороннем порядке. Попробую примерить на себя роль человека, которого жизнь только радует, а если и огорчает какими-то пустяковыми моментами, то он не принимает это близко к сердцу. На лице - улыбка. В тексте - смайлики. Пусть будет так.
62 Метаморфозы
Анна-Мария Ситникова
     Metamorphosis

      К свету, к солнцу, теплу. Подальше от этих пахнущих сероводородом, пугающих глубин… Мощная волна, подняв песок и обрывки водорослей с мелководья, подхватывает флюоресцирующую студенистую массу из миллионов микроскопических существ и с яростью откидывает обратно, к зубастым пастям крутолобых чудовищ. Ещё секунду назад живые полупрозрачные тельца, превращенные мощью океана  в комки питательной смеси, вперемешку с разорванными на мелкие кусочки тушками каких-то рыб, исчезают в ненасытных утробах. Радостный свист сытой дельфиньей стаи затихает  на горизонте… Как и было задумано природой, положенное количество белков, жиров, углеводов попадает в кровь, пополняя энергией гладкие тела новых хозяев. Только что-то ещё, не подающееся рациональному объяснению, тонкой светящейся плёнкой обернув красные кровяные диски, несётся к мозговому центру. Там, в сером веществе, между глазом и дыхальцем, это нечто замирает. Через несколько дней и ночей (по законам ли природы?), блестящее шарообразное образование начинает пульсировать, направляя полностью послушные живые дельфиньи машины к свету, солнцу, теплу. Подальше от этих пахнущих сероводородом, пугающих глубин...

      О сколько пищи! Ещё дышащей, а значит свежей и вкусной! Хрустящие нежные ракушки с желейной начинкой, застрявшие в плавниках, личинки морских жуков под кожей мягких животов  этих огромных острозубых монстров, так вовремя  выброшенных на берег  в месяц великого голода. И попавшая в зоб вместе с горстью личинок кровь крутолобых вполне приятна на вкус, и сладок серебристо поблёскивающий мозг, вытекший из разбитого о прибрежные скалы черепа. Вот уже предсмертные крики обречённых морских обитателей почти не слышны за победными чаячьими песнями. Грязны белые перья на грудках пирующих, закрываются от сытости плёночные веки, слабеют лапки. Струятся к мозгу светящиеся сгустки - чужое хищническое стремление убивать мелких и слабых… Скинув дремоту, летят чайки, всё ещё повинуясь старому основному инстинкту, к своим гнёздам, несут в клювах добытую еду. Бросают переваренную жвачку доверчивым пушистым птенцам и, словно освободившись от природной власти, теряя плавность движений, начинают механически стучать крепкими клювами по головам своих накормленных досыта детей… О сколько пищи! Ещё дышащей, а значит свежей и вкусной!..

      Шевелит ветер кровавые перья. Покрываются по краям бурой коркой зияющие раны птичьих тел. Из прогретой кровью земли поднимаются к долгожданной манне тысячи белёсых червей-падальщиков. Жуткие копошащиеся пружинки сплошным ковром покрывают место побоища, с жадностью  буравят ходы в скрюченных предсмертной агонией мышцах, расплавляют едким личиночным соком крепкие сухожилия, сворачиваются клубками во влажных птичьих глазницах. Доев останки, хаотично копошащаяся масса вдруг прекращает движение, будто прислушиваясь к чему-то странному, происходящему в их маленьких булавочных головках. Затем зомбированная армия ровными колоннами  направляется к месту спячки: пустым грудным клеткам, с начисто обглоданными рёберными пластинкам. Тянутся тонкие шёлковые паутинки из каждой, даже самой мелкой особи, вязнет в липких нитях ворсистая оболочка, немеют растолстевшие сегменты. Шевелит ветер кровавые гроздья коконов. Зреет под оболочками  новая, неведанная ранее слепым червям сущность  чудесных белокрылых созданий, обладающих непомерной тягой к полёту…

       И раскрашивается калейдоскопическими узорами пасмурное северное небо. Шуршат над бесплодными скалами молодые крылья. Замирает от восторга случайно забредший на полуостров путник. Сбросив рюкзак, тяжело топая сапогами, он пытается поймать ускользающую красоту. Заскорузлыми пальцами человек срывает с плеч рыбацкую куртку, спустя минуту сидит над целой грудой агонизирующих бабочек. С удивлением отрывает бирюзовые, пурпурные, лимонно-оранжевые крылышки, подносит к глазам радужно раскрашенные  слюдяной пыльцой пальцы, проводит ими по серым плоским камням, рисуя своё имя. Капли мутного сока из смятых хитиновых оболочек втираются в мелкие порезы на коже, жгут и странно чешутся, проникая всё глубже, смешиваясь с горячей человеческой кровью. Ударяясь о стенки большого сердца, что-то непонятное и чужеродное струится к центру всех помыслов и мечтаний. Там, в сером веществе, растёт и крепнет, становясь главенствующей идеей прежнего носителя - червя. Медленно исчезает улыбка на заросшем щетиной лице путника. Останавливается взгляд на сотворённой наскальной картине. Грязные пальцы с обломанными ногтями рвут на груди ветхую тельняшку, царапают кожу на висках. Хрустят под сапогами сломанные ракушки. Из горла вырывается звериный вопль. Далеко внизу короткое эхо отражает одинокий всплеск упавшего в волны тела. Взмывают над безжизненной скалой оторванные крылышки. И раскрашивается калейдоскопическими узорами пасмурное северное небо…

        Это было  слишком необычно, чересчур ярко для серых предполярных широт… это была… красота… Человек, пришедший сюда смог бы оценить великолепие трепещущего красочного полотна, но разве кому-нибудь интересно мнение очередной жертвы великого и бесконечного бога-океана? Кровь упавшего бездыханного тела  смешивается с горько-солёной водой, проникает сквозь нежные мембраны удивительных микроскопических полупрозрачных существ, заставляя их покрытые ворсинками и чешуйками тельца забыть о мерном однообразном покачивании и механическом поглощении плавающих вокруг крупинок. Нечто (как и было задумано природой?), принесённое водой, застревает в нервных трубочках, растёт, просвечивая сквозь студенистые спинки, лапки и усики очередных хозяев  в темноте холодных волн, подражая  небесному магнитному сиянию. Куда-то зовёт…

        К свету, к солнцу, теплу. Подальше от этих пахнущих сероводородом, пугающих глубин…
63 Тайна Его Любви
Елена Брюлина
Заканчивался Великий пост. Вместе с ним подходили к концу наши вечерние чтения с детьми Нового Завета из книги "Священная история для детей". Она была подарена ещё мне на крестины, в далёком 1989 году, да так и осталась самой интересной из всех детских библий, которые потом дарили мне и нашим детям. Рождественским постом мы, обычно читаем с ними Истории Ветхого Завета, Великим – вторую часть книги – детское Евангелие. На Страстной читаем о Страстях Господних, обсуждаем каждый день Страстной седмицы.

Наши дети ещё маленькие: Любаше только-только исполнилось 7, в этом году она пойдёт в первый класс; Егорушке 5,5, Ромашке 2 года. Но слушают ребята эту книгу не первый раз. Каждый из них слушает по-своему, по-своему воспринимает, по-своему запоминает.

Ромашка, слушая, засыпает. Но завтра в его игре пластмассовые солдатики поведут израненного человека в половинку заброшенного замка, откуда его заберет ангел и на своих белых тряпичных крыльях  унесёт в счастливую страну.

Егор  замер.  Его огромные карие глаза смотрят со страхом и грустью из под пушистых длинных ресниц. Он глубоко и сильно переживает несправедливость.

Дочка обнимает медвежонка,  внимательно слушает, чтобы не пропустить детали. Вопросы задаёт только она. Её вопросы, В основном, уточняющего характера.
- Лавровый венок из чего сделан?
- Зачем его одевают?
- Почему Гефсиманский сад так называется?
- А что в нем растёт?
- Что такое "вечере"? И т.д.

Егор расстраивается, потому что вопросы сестры отвлекают от слушания и переживаний. Я его понимаю и предлагаю порассуждать на эти и другие вопросы после чтения. Люба кивает, но видно, что она недовольна. Ей хочется получить ответы сразу. Да и потом можно забыть, о чем хотела спросить. Я и её понимаю, поэтому некоторые, особо важные моменты, без понимания которых дальше читать сложно, обсуждаем по ходу.

Сегодня Пятница. Читаем о самом Страшном. Мне самой читать трудно, я человек эмоциональный, слёзы еле сдерживаю. Посматриваю краем глаза не детей. Все трое распахнули глаза, слушают. Даже маленький Ромка не засыпает. Что он там понимает, не знаю, но слушает, затаив дыхание. Да и Люба не задаёт вопросов, вся в напряжении, как натянутая струнка.

Егор закрывает глаза, из-под ресниц текут слезы. Он уткнулся лицом в подушку, плечики вздрагивают. Я замолкаю и смотрю на него. Он поднимает мокрое лицо от подушки и, как и Люба, вопросительно смотрит на меня. Я продолжаю чтение.

В этот пятничный вечер я стараюсь дочитать последние главы книги, потому что завтра с утра мы уедем к нашему батюшке, о. Михаилу, в далекий сельский храм на границе двух областей. Уже с четверга мы готовились к поездке. Старшие дети сами собирали себе рюкзачки с теплыми вещами. Они знают, что ночью будет очень холодно, и на Крестный ход надо одеваться потеплее.

 Взяли мы и куличи, и крашеные яйца. В этом году даже Ромка участвовал в раскрашивании и украшении яиц. Дети очень ждут поездки, Праздника, ночной службы и трапезы после нее. А еще ждут они утра Светлого Воскресения, когда можно будет забраться на колокольню и самим звонить, звонить, звонить в колокола, разнося на всю округу Радостную Весть: «Христос Воскрес!»

Вот и последние странички дочитаны. Ромка спит, уютно подложив ладошки под щечку.  Любаша обнимает меня, целует и благодарит за чтение. Ее глазки уже сонно закрываются, но я вижу радость и спокойствие в них. Егор смотрит на меня грустно, из глаз катятся слезы.

Подсаживаюсь к нему на кровать, беру его на колени, завернув в одеяло, обнимаю. Малыш прижимается ко мне, уткнувшись мокрым лицом в мое плечо.
- Почему ты плачешь, сыночек?
- Мне жалко Иисуса Христа!
- Он же Воскрес.
- Да, потом. А сегодня, сейчас, Его мучают. Ему больно. В Его руки воткнули гвозди, и из них течет кровь. Мамочка, это ведь очень больно? И страшно!  - в глазах ребенка ужас, боль, страх.
- Егорушка,  - говорю я, - это было очень давно. Две тысячи лет назад. Эму действительно было очень больно. И страшно. Но все это осталось позади. Сегодня мы лишь вспоминаем Страдания Христа.

- Ты думаешь, Ему сейчас не больно? – недоверчиво спрашивает Егор. Он смотрит мне в глаза, а я смотрю в его. И мне кажется, в них отражается что-то такое, что мне не дано понять или почувствовать. Мои слова в попытке успокоить ребенка кажутся мне самой неправильными, неубедительными. Но я переживаю из-за того, что мой ребенок страдает.

- Ну, конечно, малыш! Сейчас Ему не больно.
- Но сегодня Страстная Пятница, мам! Он висит там, на Кресте. Совсем один. Его били, плевали в него. А потом забили гвозди в руки и ноги. И вместо воды дали уксус. А Он так хочет пить, мамочка! – и снова слезы потекли по щекам.
- Успокойся, Егорушка! Все это давно прошло. Понимаешь?

Но нет, он не понимал, мой славный добрый малыш. Я видела в его глазах страдания, мне казалось, что его переполняют такие чувства, будто он там, рядом с Христом, и не может помочь. Конечно, он мальчик очень впечатлительный, самый эмоциональный из моих детей. И, хотя прочтенная сейчас книга адаптирована для дошкольников, я не представляла, что она ТАК повлияет на него.

Постаравшись убедить сына, что все мучения Христа позади, я уложила его спать. Мне надо было еще кое-что собрать и приготовить к завтрашней поездке и продумать, как лучше спланировать день, чтобы дети успели поспать перед Пасхальной Заутреней.


В руках детей фонарики со свечками. Светятся окна храма. Огни вокруг мерцают, ярко сверкают звезды в темном небе. Еще полчаса назад шел дождь, шел, не переставая несколько дней подряд. Мы одели куртки с капюшонами, кто-то плащи, некоторые даже приготовили зонтики, чтобы не намокнуть во время Крестного хода. И вдруг, выйдя из храма, мы видим звезды, над храмом повисла яркая, почти полная луна. Не чудо ли? В глазах детей удивление и восторг!
 
«Христос Воскресе!» - летят над храмом, селом и рекой радостные слова. «Воистину Воскресе!» - вторят им люди. Светло и торжественно становится на душе. Смотрю на детей – их переполняет радость. Глаза горят, улыбки не сходят с лиц, щеки раскраснелись.

- Мам, - шепотом говорит мне Егор, - вот теперь Ему – не больно! Теперь Он - Воскрес! Понимаешь?

Торжественным светом сияют глаза моего мальчика. Он серьезен и радостен одновременно. Каким наивно-детским, и в тоже время взрослым, кажется мне его таинственный взгляд. Как будто своей детской чистой душой мой сын прикоснулся к Великой Тайне, которую мне пока не дано понять.


- Какие взрослые стали ребята у вас, - говорит мне матушка уже днем, после обеденной трапезы, когда мы убираем со стола и моем посуду.  – Любашу уже, наверное, записали в школу?
- Да, еще первого апреля, как запись открылась, - отвечаю я.
- А у Егора как успехи? Он стал хорошо говорить, много мне рассказал.
- Он любит поговорить, - улыбаюсь я,  - но с логопедом еще занимаемся.

Я рассказала, как мы занимаемся, какой Егор эмоциональный, как мы читали про Страсти Христовы. Вкратце я передала матушке разговор с Егором после чтения, и как я его потом успокаивала, но не смогла убедить.
- А знаешь, зря ты его убеждала, ведь Егор прав, – вдруг говорит мне она.
- В смысле – прав?

- Он своей детской душой почувствовал то, что нам, взрослым и понять-то трудно бывает. Каждый год, в Страстную седмицу, Господь находится на земле, чтобы снова и снова принимать Страдания за нас, людей. И Егор не просто поверил, а ощутил Его присутствие. Он ощутил Его боль, Его Страдание и… Его Любовь.

Я молчала.
Из окна было видно, как сверкает на солнце река, и дальний лес окутывает зеленоватая дымка первой листвы.
64 Один день из жизни мамы детей-погодок
Елена Брюлина
Вернувшись с дачи, я окончательно убедилась, что лето кончилось. Моему второму малышу исполнился год. Уже год! Боже, как быстро летит время. Будто вчера я выписалась с новорожденным сыном и ждала, когда же смогу обнять дочку. Как я скучала по ней в роддоме! Мы еще ни разу не расставались больше, чем на 2-3 часа.

День за днем летели так быстро: мы не успели оглянуться, как дети уже вместе играют и спят в одной комнате. Вроде все дни похожи, как близнецы: завтрак, умыть-подмыть, прогулка, обед, дела по дому, прогулка, ужин, купание, сон.

Но на самом деле каждый день несет что-то новое, неповторимое, интересное.
 
Сегодня Егорка первый раз улыбнулся, а вчера Любашка впервые принесла ему свою игрушку. Первая прогулка с обоими детьми сразу, первое совместное купание. И так каждый день - что-то происходит впервые.

Но некоторые дни откладываются в памяти на всю жизнь.

Любашке было год и пять, когда родился Егор. Мальчик был недоношенный и слабый. Он здорово отставал от своих сверстников. Я, как могла, занималась с ним: массаж, плавание, сенсорное развитие, развитие речи и моторики. Но вот нам уже 2,5 месяца, а первой улыбки нет. Надо сказать, что я почти все время проводила с детками одна. После операции КС, с некоторыми своими болячками, я была уже такой уставшей, что единственным желанием было спать. А просыпаться не хотелось вообще. Но, хочешь - не хочешь надо.

9:30. Снова утро. Слышу, как играет в своей кроватке дочка. Радуюсь, что она у меня такая умница: уже час, как проснулась и не орет, играет. Егорка спит рядом со мной. Всю ночь висел на груди, сейчас уснул. Но, знаю, это ненадолго. Наслаждаюсь. Ха-ра-шооо! Но -  пора вставать.

10:00. Уже сварена кашка для Любашки. Сидит, уминает. Опять радуюсь: с года и 3 мес. дочка стала кушать самостоятельно, даже сидит в это время одна. Я могу заняться чем-то еще. Но уже проснулся Егорка. Сижу рядом с дочкой за столом, пью чай с молоком, сын сосет грудь. Как я устала! Так хочется посидеть одной, выпить кофе, читая книжку, и чтобы никого не держать на руках,  никого не укачивать, не держать «стобиком»!

10:10.Умыла две мордашки.
10:20. Вылила горшок, выкинула подгузник, вымыла две попы и посуду.
10:30 Умылась сама, оделась на прогулку.
10:40 Пока одевала Егорку, Люба притащила полкоробки своих игрушек ему в коляску.

11:00 Выгребла все из коляски и водрузила туда младенца.
11:10 Наконец, и старший ребенок тоже одет.
11:20 Пока снимала с коляски чехлы (с колес) и одевала на себя верхнюю одежду, Любка снова притаранила Егору игрушки, расстегнула верх коляски, ему расстегнула комбез, развязала шапку.
11:30 Выгребла игрушки, снова упаковала мальца. Орет. Любка качает коляску.

11:40 Слава Богу, вышли. Подошла к воротам ( у нас двор закрыт). ААААА!!!! Я, кажется, забыла запереть дверь квартиры. Как назло, во дворе - никого. Пристегиваю коляску замком, беру дочку за руку, сына в охапку, бегу на второй этаж. Дверь заперта! Отперла, заодно проверила, свет, газ, телевизор. Все выключено. Все уже на таком автомате делается, что ничего не помнится.

12:00 Слава Богу, вышли! Перешли дорогу. Мы в парке. Егор уже спит, Любашка несется к горке.
12:10 Пока все идет хорошо. Мелкий спит, Любка катается с горок.

12.15 Эта девчонка залезла на самую высокую горку, сидит там почти с краю, смотрит, как катаются большие дети. И не слезает! И не скатывается!
12.20 Оставила коляску чуть в стороне, скачу вокруг комплекса горок, уговаривая ее оттуда слезть. Ноль внимания. Вся ушла в созерцание мира.
12.25 Лезу на горку, стараясь не столкнуться с малышней и бегающими школьниками. Пока залезла, дочка тихо-мирно скатилась вниз. И лезет на другую горку.

12:30 Дочка вывалилась с горки, ударилась, плачет. Проснулся и Егор. Орет. Уговариваю Любу пойти походить по парку.

12:45 Идем, гуляем. Егор спит. Ха-ра-шооо!

12:50 Нет, ну, надо же! Люба побежала за голубями, упала, разбила (правда, не сильно) лоб. Орет. Проснулся мелкий. Орет. Двигаем к дому.
13:10 Стоим у подъезда: собираюсь с духом, чтобы втащить коляску с ребенком по лестнице. Когда же это кончится???

13:20 Втащила коляску и Любу за руку.
13:30 Не знаю, кого вперед раздевать. Мелкий орет, но Любку надо скорее на горшок.

13:50 Любаша обедает супом, Егор обедает мной.
14:00 Дочь идет спать, а Егор все обедает. Пытаюсь помочь ей раздеться свободной рукой.

14:15 Дочка разделась дальше сама и сама же залезла в кроватку. Вот он кайф! Люба умница, сама спать пошла. Ура!!!

14:30 Егор наелся, но не спит. Надо помыть посуду, пол, приготовить ужин. Хочется пообедать и вздремнуть. Егор не спит.

15:00 Положила малыша на одеяло на пол в гостиной. Осуществила половину задуманных дел. Так, еще ужин и стирка, и... Заплакал!!!

15:30 Взяла его на кровать, дала грудь. Уснул. Я тоже.

15:45 Где? Что? Сколько времени? Ах, да, я ж с маленьким уснула после обеда. Он спит. Это Люба проснулась.
16:00 Играем с Любой в гостиной. Глаза слипаются, хочется спать. Прилегла на диван.

16:20 А? Чего? Кто? Это я снова отключилась. Любка разбудила:
- Мам, Аго пасуся.
- Чего?
- Аголя патет!

 А, понятно: "Мам, Егор проснулся", "Егорка плачет". Елки, сколько же он поспал? Снова 50 минут. Значит, снова до купания без крика не дотянем. Когда же это кончиться?

17:00 Полдник. Дала Любашке творожок и яблоко.
17:10 Отошла, извините, в туалет. Тишина. Выхожу. Любаня пытается кормить Егорку творогом и дать откусить яблоко. Ах, ты, добрый мой котенок. Скорее бы ночь!

17:30 Вернулся с работы муж.
17:40 Люба развлекает Егорку на одеяле в гостиной, я развлекаю мужа в кухне: кормлю его в очередной раз пельменями и кабачковой баночной икрой. Ну, не успела я ужин сделать.

18:00 Что-то у детей тихо. Захожу. Егор уснул прямо на полу, а доченька лежит рядом и делает мне знак не шуметь. Приятно.

18:30 Муж уходит на учебу. Мою ванну, готовлю Любашке ужин.
18:15 Егор проснулся. Орет. Омлет подгорает. Люба описалась. Скорее бы ночь!

19:00 Люба переодета, ужинает. Егор накормленный, лежит у меня на руках. Сил нет, глаза слипаются, скорее бы искупать их и спать.

Но тут Егорка потянулся к моему лицу ручками.
- Ах, ты мой хороший! - говорю, - сыночек любимый.

И тут настал момент, который я так долго ждала. Малыш мой дотронулся ручкой до моего рта и вдруг как заулыбается во весь свой беззубый ротик. Я сразу проснулась, чуть не расплакалась от счастья. Зову мужа, хочу с ним поделиться. Вспоминаю, что он ушел. Господи, ну, с кем же поделиться этой радостью?
 
- Мам, Аголя сиется!

Доченька, моя, ласточка, умница! Да, смотри, Егорка смеется. Я так счастлива, у меня такие замечательные дети!

20:30 Подстрижены 40 ногтей, вымыты 2 попы. Намытые и довольные, малыши мои уснули.

21:10 Вернулся муж. Я рассказываю про первую улыбку.

Ну и пусть нашему сыну уже 2,5 месяца, а он только первый раз улыбнулся. Ну, и пусть он еще отстает. Но мы так его любим. И мы так счастливы, что у нас есть дочка и сынок.

22:00 Чай, душ, проверка почты. Засыпаю в объятиях мужа, а перед глазами блестящие глаза и беззубый ротик, растянутый в улыбке. Ха-ра-шооо!!!
65 Лента Мебиуса
Ирина Кочеткова
«Бессознательное хочет влиться в сознание, чтобы попасть под свет, но в то же время и тормозит себя, потому что предпочитает оставаться бессознательным.»
                                                                                                   К. Г. Юнг*

     Географически мой район расположен на окраине города, в зеленом, не до конца испорченном цивилизацией и прогрессом местечке, где жить было бы приятно и удобно, если бы не расстояние до центра. Каждый божий день час времени убивается на дорогу. Но не об этом сейчас речь. Район отделен от остального города рекой, так что единственный путь сообщения проходит через мост. Неоднократно мне приходило в голову, что если бы (неважно по какой причине)  мост рухнул, мы оказались бы в изоляции.
   
   Мост — я бы сказала — это не сооружение, не строение, не объект, - это символ! И эта несвежая мысль не мне первой пришла в голову. Недаром уже и на деньгах (Евро, Датские кроны) изображают мосты, неспроста! У меня же к мостам всю жизнь какое-то неоднозначное отношение, дихотомия, свойственная мне, к слову сказать, и в других областях жизни. С одной стороны, они меня пугают, с другой — притягивают. Сколько бы арматуры и бетона в них не было залито, они всегда ассоциируются у меня с чем-то хрупким, ненадежным, нестабильным. А если вдуматься, мост — очень символичная вещь, - он соединяет (берега, дороги, страны, города...), из разрозненного делает целостным, служит проводником, укорачивает путь, оптимизирует затраченные усилия, а зачастую представляет собой некую конечную цель, цитадель, в крайнем случае — некий промежуточный контрольный пункт, некую точку отсчета. Можно сказать, что он есть и начало и конец...

   И, именно чувствуя его символизм, думаю теперь я, пришла я ночью на мост, как раньше люди ходили на гору, на обрыв, в храм, если угодно. Я в храме не могу быть самой собой, что-то душит меня там, мне не хватает ни воздуха, ни пространства. А на мосту могу.. Так вот, об этой ночи...Я сидела на мосту, на перекладине, ногами и лицом в сторону реки, за спиной — ночное шоссе, над головой -Луна — полная, сволочь! Полнолуние! Возможно, благодаря освещению, возможно, облачности, одна сторона моста блестела, как шлифованная сталь, белесой косой уходила вдаль; вторая — черная, как сама ночь, терялась в пространстве...

   Так вот, сидела я на мосту, когда подошел этот. Сказать, подошел незнакомый мужчина, ночью, откуда взялся? Рядом ни остановки, ни спального района, только шоссе. Но не суть, все так и было, -  подошел  и сел рядом. Перекладина слегка прогнулась под нами, или показалось? Чего ей прогибаться?  - металл и бетонн, но  опять же, не суть.. А суть в том, что в моей реальности, где быть никому не положено, кроме Луны и воды, появился нежелательный третий элемент. Не возникло ни страха, ни удивления, скорее досада, - в мою картину мира некто нанес лишний мазок, - рука дрогнула, с кисти капнуло... Но не суть.. Сидим...

   Между прочим, холодно, осень, и колючий ветер от воды довольно жестоко кромсает лицо и руки. Но мне оно и нужно, - чтоб холодно, темно и ни души! Кому интересно, я не собиралась прыгать, и не заигрывала со смертью, невзирая на высоту моста. Это у меня такая терапия — перевести внутреннее наружу, дать выход, вывести подсознание в сознание, и, тем самым, «устаканить». Меня, бывает, «подглючивает» на полнолуние, - раздрай душевный, тоска невнятная, словно шкуру сняли, чувствую себя как оборотень, который «перекинулся» в зверя, а попасть обратно никак не может. Когда образно стоишь на краю, надо пойти и реально встать на край, и посмотреть, что будет. Такая вот психотерапия.

  Как писал Фромм*, стоит удивляться не количеству невротиков, а количеству относительно здоровых людей!

  Когда меня «накрывает», я это называю: «Мой командир пошел покурить».  Кто хоть немного знаком с психологией, знает, что в каждом из нас полно разных «Я», не будем вдаваться в терминологию и пересказывать все теории, (а их много), но везде суть одна, - есть истинное Я, центр чистого сознания, и есть всякие другие «я», маленькие, раздробленные, кто-то называет их ролями, кто-то тенью, кто-то разными сторонами ego, - неважно. Смысл один, что целостности нет, пока истинное Я не возьмет власть в свои руки и не разгонит всех по местам. Вроде как воспитатель в детском саду вышел из комнаты, и сразу возник шум, гам и прочие безобразия.

  Прожив на свете немало, и, изучив, более-менее, природу данного феномена (этот психоз на полной луне), я уже не пугаюсь, не впадаю в отчаяние, не взываю: «за что мне это, Господи?», не вызываю «скорую»...Я «дружу» с ним, продолжая изучать, и слегка подыгрываю ему, потому что больно по-настоящему, хотя источника боли как бы и нет.

  Кстати, насчет боли...один человек был искренне убежден, что рыба, в отличие от  насаживаемого на крючок червя, не страдает и не испытывает боли, поскольку не показывает этого, корчась и извиваясь. Я не корчусь и не извиваюсь, сидя на мосту, и даже не издаю стонов! (ха-ха!) Так вот, заданный ему вопрос, (не червю, а тому рыболову),  - куда денется боль, если мы отключим возможность ее ощущения, удалив из нервной системы нейромедиатор, как и следовало ожидать, поставил его в тупик и вызвал агрессию..

  Так я отвлеклась...Сидим мы, как две галки, на мосту,  и тут незнакомец меня спрашивает:
 - Этот мост идет с севера на юг, или с юга на север?
Я, откровенно говоря, не очень ориентируюсь в сторонах света, может он смотрит на запад,  этот мост, но подковырка явно не в этом.
 - Зависит от того, как смотреть, - отвечаю я, уже, в общем, догадываясь, куда он клонит.
 - А «как смотреть» зависит от привычки смотреть определенным образом, - по-профессорски заявил он.
 - Вы взялись меня чему-то научить? - спросила я, немного раздражаясь.
 - Отнюдь! Я просто вышел покурить.
 - Далековато!
 - От чего?
 - От всего!
 - Но вы же тоже здесь сидите!
 - А вам что, других мостов мало? Я-то тут сидела именно из-за того, что здесь никого нет!
 - Меня здесь нет!
 - А-а! Зависит от того, как смотреть! - засмеялась я. Зябко, руки стали примерзать к перилам, я засунула их в карманы.
 - Так ненадежно! - тут же отреагировал он.
 - Все в этой жизни ненадежно. Это единственное, что я точно знаю.
 - Опасно! - поправился он.
 - А вы ведь курить собирались! - перебила его я.
 - Я и курю.
 - Действительно?
 - Я курю и меня здесь нет.
 - С кем же я в таком случае разговариваю?
 - Вам виднее! - тихонько засмеялся он.
 - Хотите сказать, что вы моя галлюцинация? - Он сделал неопределенный жест руками, как бы изображая сомнение.
 - Как вы можете точно утверждать, что я здесь есть? Я  - наблюдаемый вами объект, не более того.
 - Ну, знаете ли, мне пока еще не мерещатся «тараканы, черти, крысы и шмыгающие собаки»*.
  - То есть, вы уверены, что способны отличить реальность от фантомов сознания?
 - От чего?
 - Знаете, существует теория, что реальность — это всего лишь наблюдаемый нами мир, - вот, что видим, слышим, осознаем, то и реально. Как ваша боль. Как я... - Я пошатнулась, схватилась вновь за перила. - В психологии что самое сложное? Что наблюдатель и наблюдаемое имеют один источник, находятся в одном месте, в нашем сознании. Так можем ли мы с уверенностью утверждать, что ненаблюдаемый мир функционирует так же, как и наблюдаемый?
 - Ну, это  вы, конечно!...- я резко обернулась к нему, явственно увидев  его щетину, крялья носа, подбородок... - Я же вас вижу, вы — мужчина! - глупо упорствовала я.
 - Это вам только кажется!

Я поежилась, холодно — жуть. Пора слезать отсюда.
 - Я бы вас обнял, чтобы согреть, но так как меня здесь нет, вам придется сделать это самой.
 - Что, обнять себя?
Он кивнул. - Обнять, согреть и успокоить.
 - Самой?
Он вновь кивнул. - Это единственный путь.

Я смотрела на мост, казалось, с левой стороны он идет под уклон и исчезает где-то в темноте, как хвост анаконды.
 - Кстати, а куда денется боль, если отключить возможность ее ощущения? — весело спроси он.
Я перекинула ноги через перила, встала на мост. Он немного вибрировал, так как по нему неслись машины. «Это уже слишком! Я же не говорила этого вслух, а только думала!...» Я обхватила сама себя руками, размышляя, достаточно ли проветрилась и не пора ли завершать мой сеанс психотерапии под луной.
 - Эта загадка под стать другой философской загадке: «Слышен ли звук падающего дерева в лесу, если рядом никого нет?»
Незнакомец усмехнулся. - Один-один! - сказал он, тоже спрыгивая на мост.
 - Вообще-то это страшно, - сказала я.
 - Что именно?
 - Ну, это все. Если дерево падает, но некому это зафиксировать, никого рядом нет, то оно словно бы и не падало, да и самого дерева как бы не существует.
Незнакомец вопросительно посмотрел на меня.
 - Если боль была, но тебе сделали анестезию, и она исчезла,  - была ли боль, и куда она делась? Куда исчезают мечты, иллюзии, привязанности, - они же были самыми настоящими, «ощутимыми», радостными или болезненными. И вот, уже другие мечты, другие иллюзии и привязанности, так, словно бы неважно — тот человек или этот, объекты меняются, и ты, как то дерево,  которое объективно как будто существует, но это невозможно доказать!..

Незнакомец вздохнул, с сожалением глядя на меня.
 - Луна реальна? - спросил он, указывая на воду. Бледное пятно плескалось в серой зыби, меняя контуры, словно корча рожи.
 - Откуда я знаю?! - воскликнула я. - Может, она, как в мультике*,  - только кажущееся отражение кажущейся луны!
Незнакомец усмехнулся.
 - Сейчас боль есть?
 - Да.
 - Вам только кажется!
 - Вы мне не нравитесь!
 - Вот в этом все и дело! Наконец-то!
 - Что именно вас обрадовало?
 - Вы приближаетесь к цели!
 - Да?
 - Вы не доверяете себе. Вы себя не любите. Вы себе не верите. Как вы можете доверять, любить и верить жизни?
 - Простите, у вас мышление дискретное, нелинейное, я не поспеваю за вашими умозаключениями.
 - А вам бы все по полочкам, да по порядку, а сами пришли на мост! Ну? Где логика? Значит, вы способны мыслить абстрактно, чувствовать символы. Не обедняйте себя. Вам кажется, что вам не хватает чего-то или кого-то, на самом деле вам не хватает себя!!!
 - Послушайте...
 - Нет, это вы послушайте. Человек слаб, ему нужны ориентиры, и он придумывает их себе испокон веку, - добро и зло, черное-белое, день-ночь, верх-низ...Если есть Бог, должен быть и Дьявол, если есть боль, то должна быть и причина, не так ли? Вы даже на мост пришли, не поленились, хотя с тем же успехом  могли сидеть-рефлексировать дома на кухне, на удобном стуле. Но в том-то и дело, что человеку порой необходимо «взбрыкнуть», почувствовать, где кончаются его «рамочки», прикоснуться к грани, не переваливая через нее. Это острое ощущение, знаю, с этого места можно заметить то, чего не видно из центра, со стула.
 - И?..
 - Что «и?» Всё! У вас даже мост полосатый, один конец белый, другой — черный.
 - И? Я не улавливаю вашу мысль.

       Незнакомец нагнулся, поднял что-то с земли, протянул мне. Оказалось, это мое украшение — кулон, лента мебиуса. Моя любимая фигура, у нее нет ни начала, ни конца, и не поймешь, где верх у нее переходит в низ. Я машинально схватила себя за шею — как я могла ее потерять?

 - Мы видим только то, на что обращаем внимание. И больно вам потому, что вы эту боль создали, холите ее и лилеете, даже принесли ночью на мост, как некое жертвоприношение Луне.
Я зажала кулон в ладони, пытаясь ощутить ее грани, вернуться к действительности.
 - Давеча знакомый массажист высказался в том плане, что мысли о смерти надобно изгонять, это, мол, от нездорового кровообращения.
 - Кстати, массаж — отличная вещь! - бодро ответил мой визави.
 - Все вещи отличные, и все отлично в этом лучшем из миров, «главное  - правильно улыбаться!»*
 - Мда...Бог нам сильно насолил, наделив сознанием!
 - Это не он, это змий.
 - А, ну да, опять добро и зло. Слушайте, вы тоже защищаетесь от «пустыни реальности», выбирая между «синей и красной пилюлей», уповая на то, что этот выбор что-то изменит? Что существует «верный выбор», некий алгоритм достижения Благодати?
 - Нет. Уже не верю. Но, по привычке, знаете, у нас две ноги, и нужно идти либо налево, либо направо. Этот мост надо как-то перейти, неважно, кажется он мне, или он вполне реален.

Незнакомец с сожалением покачал головой.
 - Мне кажется, это что-то вроде болезни, не шизофрения, нет, что-то наподобие вируса, который, попадая в сознание человека, ломает всю систему. Я бы назвал этот вирус «разотождествление». Вот берег левый, берег правый, а вы — на мосту. Вам тоже надо соединить себя из осколков, потому подсознательно вас и потянуло сюда. Фантомные боли — боль от потерянной или несуществующей конечности, вам больно оттого, что вас нет!

   С одного конца моста шел почти незримый, шороховатый, колючий серый туман. Он клубился у земли, превращаясь то в карлика, то в горбуна, то в старуху с клюкой. Эти фигуры вроде как двигались, изображая сопротивление воздуха, при этом не перемещаясь ни на метр, и выглядело это как картинка из заевшего проектора. С другой стороны моста шел легкий белый туман, похожий на летнее облако, сквозь которое просвечивает утреннее солнце. И веяло с той стороны моста покоем, бесконечным покоем. Я поежилась, оперлась на перила, не знаю, зачем, заглянула под мост. Невероятный эффект зеркала — ни луна, ни фонари, ни преломление света в воде, никак не  могли соорудить такой фантом, - под мостом шел еще один мост, такой же, как этот, только наоборот, в зеркальном отражении.
 - Вас нет. Луны нет. Моста нет. А что же есть? На что же опереться?

  Мужчина повторил мое движение, посмотрев под мост. Занятное это было зрелище! Словно мы в детской мозаике, в калейдоскопе, который крутишь и картинка рассыпается на множество разноцветных стекляшек. Посмотрел он в этот зеркальный лабиринт, после чего выкинул потрясающий кульбит, - словно гимнаст, одной рукой опираясь на парапет, он перемахнул через край и приземлился на втором мосту, - нижнем, и, не оборачиваясь, пошел, напевая на  ходу старую песню:
«Призрачно все в этом мире бушующем,
Есть только миг, за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
именно он называется жизнь!»

Он помахал мне уже издали, и исчез, так же внезапно, как и появился.

Я осталась одна на мосту.. или на мостах.. или ...где? Оба тумана, белый и серый, неумолимо ползли навстречу друг другу, и я уже не то, чтобы догадывалась, а точно знала, что встретятся они точно на том месте, где нахожусь я. Так, словно бы только ради меня и происходят все эти чудеса.
«Вам больно оттого, что вас нет!» Разве так бывает? А где же я? Где я?

Я сжала в ладони покрепче свой кулон и стала ждать приближения туманов.  Какая разница, куда идти,  если  единственный путь, который мы проходим в своей жизни, это путь от себя к себе, и он, как лента мебиуса, не имеет ни начала, ни конца.

Примечания:
* К. Г. Юнг -  швейцарский психиатр, основоположник одного из направлений глубинной психологии, — аналитической психологии.

*Фромм, Эрих  -  немецкий социолог, философ, социальный психолог, психоаналитик.

*«тараканы, черти, крысы и шмыгающие собаки»* - парафраз из "Мастера и Маргариты" Булгакова.

* "как в мультике" - м-ф "Котенок Гав".

*"главное - правильно улыбаться!" - фраза из книги Кена Кизи "Однажды скорбь великая".
66 Байки студенческие. Зайка на пляже
Владимир Репин
Август, в Ленинграде жара, друзья - кто где, и на пляж в Сестрорецкий курорт, где железная дорога подходит к кромке берега на сотню метров, придется ехать одному.
Андрей вздохнул, кинул в сумку детектив и, выйдя из дому, тут же столкнулся с Зойкой из соседнего подъезда. Зойка, которую во дворе звали Зайкой, была чуть постарше его, и хотя он хорошо помнил ее еще по песочнице, в школе их пути разошлись. Сейчас он учился в Педагогическом, на Худграфе, а Зайка то ли в Холодильнике, то ли в Текстильном.
Оказывается, Зайка собралась на Петропавловский пляж, и Андрей без труда уломал ее сменить маршрут на дальний, но более престижный Финский залив с освежающим ветерком и сосновым духом.

За пустой болтовней о преподах и зачетах дорога пролетела быстро. Около входа на территорию Курорта Зайка купила у местной бабуси кило белого налива, ссыпала яблоки в сумку.
Место для лежбища нашли чуть в стороне от галдящего пляжа, еще на песке, но недалеко от хилой травки и сосен. Конечно, народ был везде, но тут все же поменьше и не такой визгливый и суматошный - мамаши с детьми предпочитали цивилизованную часть побережья.

Андрей широким жестом раскинул подстилку, на которой в лучшие времена кроме него могли разместиться еще кто-нибудь из друзей и пара подружек. Конечно, в тесноте, но уж точно не в обиде!
Зайка высыпала на подстилку полдюжины яблок:
- Угощайся, Андрюша! Сейчас акклиматизируемся и пойдем купаться.
Немножко постояла, глядя на залив, решительно стянула легкое платье, оставшись в рискованном узеньком бикини из модного кримплена цвета кофе с каплей молока. Высокая, темноволосая, с хорошей фигурой и тонко проработанным лицом: узкий, прямой "римский" нос, нервные, изящные ушки под темными локонами волос, не попавших под резинку, которой был схвачен классический "конский хвост". Хороша! Уж в чем-чем, а в стандартах женской красоты Андрей, собиравшийся стать художником, разбирался еще с первых курсов, с долгих походов по Русскому и Эрмитажу. "Повезет кому-то! - прикинул он, - а ведь и не замечал, поди ж ты..."

- Чего смотришь? Снимай штаны, пошли купаться! только, чур, недалеко, и поглядывай, а то я как-то не очень, по-собачьи...
- Ну, волны нет совсем, штиль, благодать - возразил Андрей. - Присмотрю, конечно, что ж на тебя не поглядеть!
- Засмущаешь! - беззаботно откликнулась Зайка, решительно шлёпая по мелководью.
Вздымая тучи брызг, Андрей рванул вперед, чувствуя, что если Зайка оглянется, ни к чему хорошему... или плохому...? Ни к чему оглядываться, одним словом!
Плавала она действительно неважно, быстро уставала, и в конце концов Андрей просто потащил ее вдоль берега "на буксире", держа за вытянутые вперед руки.
Чашечки купальника коварно выворачивались под напором воды, и Андрей постоянно норовил оглянуться, на Зайка то ли шутя, то ли серьезно шумела:
- Взялся тащить - тащи, а не подглядывай за честной девушкой! Глаза завидущие!
Но и от буксировки не отказывалась.

Накупавшись в парной воде, выбрались на берег.
Зайка посетовала:
- Знала бы, что за город, взяла бы ситцевый купальник, у меня голубой полосатенький есть - удобный, а кримплен сохнет долго!
"Мне еще полосатенького не хватало! Я от таких тащусь почти независимо от их внутреннего содержания!" - прикинул Андрей.
- А ты на песок ложись, вода в него быстро впитается, купальник будет только чуть влажный!
Зайка легла рядом с подстилкой и начала потихоньку засыпать себя теплым песком - сначала ноги, потом живот...

Андрей не выдержал и начал помогать, нарывая песок на плечи. Лямочка, спавшая с плеча, съезжала всё дальше, и одна из чашечек купальника начала сдвигаться под слоем песка. Зайка, возмутившись, пыталась восстановить положение, но и Андрей не хотел сдаваться, сгребая и сгребая песок.
Временами из осыпающегося песка выглядывала симпатичная тёплая изюминка, и Андрей усиленно делал вид, что честно пытается разровнять ладонью песок на этих замечательных песчаных куличиках. Зайка неуверенно сопротивлялась, пока Андрей не прижал ее руки к песку - и тут его накрыло что-то древнее, дремучее, от чего кровь вскипела в жилах: под его руками, пусть вроде и не совсем всерьез, рвалась на волю молодая, красивая женщина.

"Стоп, Андрюша! Таким манером можно и дров наломать!" - и он перестал сжимать ее руки, хоть и не отпустил их сразу. Но и Зайка вдруг перестала вырываться - тоже, наверное приходила в себя от так неожиданно для них закончившейся песочной возни.
Потом села, поправила лямочку, стряхнула песок:
- Ты как знаешь, а мне остыть надо! - и поднявшись, пошла в воду.

Зойка далеко зашла в залив по неглубокой песчаной косе, и там, подальше от назойливых глаз, почти по грудь в воде, сдвинув чашечки в воду, взялась прополаскивать их от песка. Андрею надоело плавать за ее спиной, и он, вынырнув в полуметре, подцепил ногтем пластиковый замочек и, ухватив соскользнувшую полоску ткани, выплыл перед Зайкой.
"Не повернется же она лицом к толпе у берега! Но отдать надо, пока не успела обидеться" - прикинул Андрей.

Но Зайка просить не стала, выбрала атакующий вариант: зачерпнула пригоршню воды и брызнула Андрею в лицо, потом стала просто таранить воду раскрытыми ладонями, направляя брызги ему в глаза.
Занятие это её увлекло и даже развеселило. Андрей тоже не спешил возвращать похищенное, сквозь тучу брызг любуясь покачивающимися в ритм ударам незагорелыми прелестями Зайки. Чуть подобранные сверху и полновесно-округлые  внизу, они так призывно топорщились своими коричневыми изюминками!
Ах, если бы не куча свидетелей в каких-то метрах за их спинами!
- Ну ты, Зайка, даёшь! Такую красоту таить!
- А я тебе говорила - не заглядывайся, хуже будет! Вот и мучайся теперь!
- Заинька, я безутешен! Ну, попозируй хоть как-нибудь! Я тебя таку-у-ую нарисую!
- Вот станешь знаменитым, как Эжен Делакруа, попозирую тебе для "Свободы на баррикадах"! - и, выхватив свою одёжку из рук Андрея, быстро облеклась в нее и щёлкнула замочком на спине. - Пошли на берег, греться!

Добравшись до подстилки, Зайка улеглась на спину, закрыла глаза. Андрей несколько минут поворочался, потом сорвал травинку мятлика и провел метелочкой по Зайкиному животу. Та, не глядя, отмахнулась от "мухи". Андрей сменил траекторию мятлика, написав на животе "Зайка". Она задумалась, потом открыла глаза:
- Это ты так заигрываешь?
Хотелось сказать "Конечно!", но Андрей на всякий случай пробурчал что-то вроде "Реакцию проверяю..."
- Не дождешься! - и, резко повернувшись на живот, придавила всем телом его руку с травинкой. - Вот так и лежи теперь!

Лежать так Андрею очень понравилось - его раскрытая ладонь грела прохладный после купания Зайкин живот. Через какое-то время он даже начал чувствовать ее пульс, ритмично отсчитывавший секунды. Этого Андрей вытерпеть спокойно уже не мог, и потихонечку-полегонечку стал шевелить кончиками пальцев, щекоча загорелую кожу. Зайка не шевелилась. Дремлет? Но пульс бил в ладонь все сильнее... вдруг Зайка подтянулась на локтях, и Андрюшина ладонь въехала прямо под треугольник ткани. "Ай да Зайка! И по-прежнему молчит и не смотрит в мою сторону. И хорошо, что не смотрит! Или плохо? Ну да, так уж она и не понимает, что со мной творится!"

Андрей осторожно шевельнул пальцами. Зайка тоже чуть шевельнулась, устроившись поудобнее. "Хитрюга! Ну, погоди! Как там почивальные для молодоженов, которых надо правильному ритму учить? Главное, не вслух!
А-ах, по-о-од со-осною, по-о-од зеленою,
Спать положи-ите-е вы меня, ох,
О-о-ой, лю-у-у-ули, люли, о-ой, лю-ули, люли,
Спать положи-ите-е вы ме-е-еня..."
Пальцы двигались в ритме песни, Зайка все теснее прижималась к нему плечом, сдерживая дыхание.
На третьем разудалом по ритму "припеве": Калинка, калинка, калинка моя, в саду ягода малинка, малинка моя! - Зайка длинно вздрогнула всем телом, глубоко задышала, и наконец, чуть успокоившись и повернув голову, взглянула на него. Что это был за взгляд!
Джоконда бы тут и рядом не стояла - это Андрей сразу понял. Ну почему он пока еще не Леонардо!

Немного полежав молча и притушив, наконец, глаза, Зайка снова развернулась к нему:
- А что это ты тут разулыбался? Чему радуетесь, молодой человек? Щщас я тебе организую, чтобы жизнь мёдом не казалась! - и Зайка, ехидно улыбаясь, схватила пригоршню крупного песка и быстро сунула острый кулачок в Андрюхины плавки. - Теперь хочешь - не хочешь, а пойдешь со мной купаться! Ну вот, кулак об тебя ушибла, неугомонный...
"Да уж! И что теперь? Краснеть или гордиться?" - и Андрей, поднявшись с подстилки, не торопясь, потрусил за Зайкой к воде.

Она уже привела себя в порядок и, стоя по самые плечи в воде, ждала Андрея.
- Ну и кто обещал меня плавать научить?
- Тогда ложись на воду!
- Ты что, я же потону тут же...
- Воздуха набери и ложись на живот. Ну, ладно, держись руками мне за шею.
Тонкие, изящные запястья обвили шею, но Зайка старалась как можно выше поднять голову, и ноги тонули.
- А ты ими подрабатывай, по-лягушачьи так лягайся - брасс называется. Ладно, подожди, поддержу снизу немножко.
Андрей подставил правую ладонь под Зайкин живот, выводя ее в горизонт; Зайка сильно толкнулась ногами - и Андрей опять въехал всей ладонью под кримплен. Зайка чуть оттолкнулась руками от его плеч, и снова отыграла ногами толчок вперед.
Лукаво поглядывая на Андрея, Зайка поинтересовалась:
- Андрюша, я всё правильно делаю?
- Энергичнее надо, Заинька! Отработаешь - полежи, передохни, потом еще серию... И всё получится!
- Я буду стараться! - и Зайка старалась изо всех сил, но уже сама выбирая темп. Андрей, не выдержав, начал понемножку помогать ей. Всё когда-нибудь кончается, как ни растягивай удовольствие - Зайка замерла, потом вдруг перешла на отчаянный кроль, молотя ногами по воде так, что брызги долетали до Андрея, и чуть не задушила его кольцом своих рук. Её щека прижалась к Андрюшиной, из-за ушка чуть слышно пахнуло польскими духами "Быть может"...

Когда оба немного пришли в себя, Зайка вспомнила:
- Так ты же у нас ещё грязный, в песке весь вывозился, как поросёночек! Щасс мы это исправим!
И не успел Андрей ничего сообразить, как его плавки рывком съехали вниз.
- Сейчас мы тебя прополощем! - Зайкины руки плотно и нежно загуляли по его животу, пояснице, пошли ниже...
"Прямо, как мамочка во времена детсада!" - нахлынуло на Андрея. В ушах зашумело, кровь ударила в голову, но он стоял, не в силах противиться этим длинным, сильным и нежным, этим музыкальным пальчикам.
- Тебя надо как следует прополоскать от песка, полоскать, полоска-а-ать, полоска-а-ать, поласка-а-ать, поласкать...  - приговаривала Зайка. - Мыть-мыть-мыть-мыть-мыть! полоска-а-ать, поласка-а-ать, поласкать...  мыть-мыть-мыть-мыть-мыть-мыть! поласка-а-ать, поласкать... мыть-мыть-мыть-мыть! Ну, вот и молодец! вот и умница!
Туман в голове начал рассеиваться. Рядом стояла улыбающаяся, довольная собой Зайка:
- Ну что, герой, очухался? Пошли к берегу?
- Пошли! - Андрей под колени подхватил на руки радостно взвизгнувшую от неожиданности Зайку и пошел, тяжело передвигая в глубокой воде ноги. Зайка, обняв его за шею, звенела колокольчиковым смехом и била ко воде ногами, вздымая брызги. Но, когда воды осталось по колено, соскользнула с рук и пошла к месту лежки самостоятельно...

Пока ждали на платформе электричку, Зайка взглянула Андрею в глаза, взяла за руки:
- Спасибо за этот день, Андрей! Лучше уже не будет, а хуже я не хочу. Так что без продолжения, договорились?
И потом до самого Ленинграда посапывала у него на плече, а на оконной  раме рядом с ней лежала обгрызанная сердцевинка белого налива.
67 Я видела Бога
Карин Гур
                             Светлой памяти моей бабушки - посвящается.

     Начало весны 1953 года стало для меня временем первых разочарований и потрясений.  Шестилетняя девочка, какой  была я в ту пору,  и слов таких не знала, но сегодня с высоты и отдалённости моих лет от детства, понимаю, что это были именно те чувства, которые я тогда испытала...

         А год назад... 
         В свои пять с половиной я начала отпочковываться от родителей, дедушки и бабушки, осознавать себя личностью с головой, переполненной массой вопросов, требующих немедленных ответов. Поскольку мама и папа большую часть времени были заняты на работе, глаза на жизнь открывала мне бабушка, объясняла так, как она эту самую жизнь понимала, не имея высшего образования, с трудом умея писать на русском.

         После того, как дедушка прочитывал газету, я брала её смотреть картинки. Самые интересные были в праздники: парад, дедушка Сталин на трибуне. Но то, что увидела тем майским днём, поразило  настолько, что я побежала к бабушке:
         - Ба... Прочитай, прочитай...
         На фотографии дедушка Сталин держал на руках маленькую девочку в  белой  блузочке, в волосах бант тоже белый  и большой. Она крепко обнимала его за шею.
         Бабушка призвала на помощь всю свою фантазию:
         - Эта девочка живёт в городе Москва, учится в школе на пятёрки, хорошо кушает, слушается маму, папу и дедушку с бабушкой.
         И всё? Просто хорошо кушать и быть отличницей? Этого достаточно, чтобы поехать в Москву и обнять дедушку Сталина?
         О, сладостное предчувствие исполнения желаний...
         Через несколько месяцев из тощего, салатового цвета заморыша, я превратилась в более чем упитанного ребёнка. Мальчишки на улице кричали мне: «Бочка», но я не обижалась. Откуда они могли знать, что я  уверено шла к осуществлению своей мечты.   
      
        Наш небольшой городок пересекала длинная улица, начинающаяся  от пруда с одной стороны и спиртзавода  - с другой. Покрытая плохим выщербленным асфальтом, она лениво тянулась мимо бани, пересекала центральную трассу, тянущуюся из Винницы через Житомир до Киева.
       Мимо маленьких одноэтажных магазинов, в которых продавали селёдку, мясо, хлеб, нитки и пуговицы, керосин и подсолнечное масло  на разлив,  продолжалась до школы, в которую мне вскоре предстояло пойти, колхоза, суда и милиции до самого загадочного места – кладбища.
      Все маленькие улочки вливались в неё, как притоки в русло большой реки. И наша, в то время Базарная, пыльная летом, грязная  заболоченная весной и осенью, скользкая зимой, упиралась в неё под прямым углом. Наш дом был вторым от дороги.  И как только издалека раздавались звуки оркестра: «Там там та там, там та та та та та там...» все бежали смотреть на процессию. В этот раз пошла с бабушкой и я. Увиденное, мне очень понравилось: цветы, венки, машина, на которой стояла большая открытая коробка, оббитая красным сукном. Что было в коробке, я с высоты своего роста рассмотреть не могла, но толкала бабушку в бок и спрашивала:
      - Ба... ба... что это?
      Она шикнула на меня:
      - Стой тихо, дома расскажу.
      Так я впервые узнала, что люди умирают.
      - Это что значит: умирают?  - не могла не поинтересоваться я.
      - Засыпают навсегда, закрывают глазки и спят.
      Хорошее дело! Это как: ни кушать, ни играться... Подумав, я спросила:
      - И куда они деваются?
      - Боженька их забирает к себе на небо.
      Час от часу не легче... Это что ещё за боженька?
      Бабушка, как могла, втолковала, что это такой старик, который всё видит, всё знает и всё может. Почти, как дедушка Сталин.
      - Ба... А все умирают?
      - Все. – Бабушке была занята, этот разговор явно начинал ей надоедать и она стала отправлять меня играться к соседу ровеснику.
      Но я должна была выяснить для себя ещё кое-что важное:
      - А я? Я тоже умру?
      - Угу, только  это не скоро, ты будешь жить долго долго до ста  лет.
      Я с трудом умела считала, но по пальцам, отняв от ста пять, поняла, что жить мне ещё долгих девяносто пять лет. Ура!  Это так много!
      Потом, задрав голову, я высмотрела в небе седого старика с длинной белой бородой, во всём белом, сидящего на облаке. Он внимательно смотрел на меня, я смотрела на него, пока не заболела шея, а он уплыл куда-то по своим делам.
      Через несколько дней, получив от мамы денежку,  отправилась за вкусным мороженым. Тётенька в белом переднике  доставала его  из металлического бидона, накладывала  в бумажный стаканчик и вручала деревянную ложечку. Меня отпускали одну, это было близко от дома и дорогу не нужно было переходить. В это время издали появилась лошадь с телегой, на которой стояла коробка, точно такая, как раньше на машинах. Не было цветов, не было музыки, но я поняла, что кому-то исполнилось сто лет и его повезли умирать. Было жутко и страшно, но я решила дойти с повозкой до конца и посмотреть, что же происходит на самом деле. Коробка стояла низко, в ней лежала худая старуха в белом платочке, укрытая простынёй, со сложенными руками, в которые была воткнута палочка с перекладиной. Пристально вглядываясь в её лицо, старалась увидеть, как она моргнёт или повернётся на другой бок, но старушка лежала, не шевелясь. Дорога оказалась длинной, мороженое я съела, пальцы липли от сладости. Я хотела домой, пить, писать, но решила терпеть до конца.  Кто-то  дёрнул меня сзади за косичку. Я вздрогнула. Передо мной стояла наша соседка тётя Валя. У неё почти не было зубов и она шепелявила:
     - Рая, ты шо тут  делаешь? Ух и попадёт тепе от папушки.
     Это я и сама знала.
     - Я хотела посмотреть, как умирают...
     - Держись за руку, а то потеряися.
     Дома кончились, вдоль дороги  тянулись поля.
     Наконец телега въехала на странное место. С двух сторон виднелись холмики, огороженные маленькими заборами. Внутри стояли какие-то камни, большие палки с перепонками, кое где лежали цветы. Мы остановились у какой-то глубокой ямы. Коробку поставили на земляную насыпь. Откуда-то появился  толстый дядя, больше похожий на тётю в длинном чёрном платье. За спиной висел хвостик, на животе раскачивалась палочка с перекладиной, такая же, как у старухи, только очень большая и красивая.
     - Тёть Валя, это кто?
     - Патюшка.
     - Он этой старухи батешка, папа?
     - Рая, это поп(а я поняла «бог»). Был он совсем не похожий на белого старичка, сидящего на облачке. Нужно будет потом у бабушки всё расспросить.
     Коробку закрыли, опустили в яму и засыпали землёй. Старуха умерла. Бог быстренько что-то сказал, видно пообещал ей, что скоро её оттуда откопает и заберёт к себе на небо. Все стали быстро размахивать рукою сверху вниз, справа налево и кланяться до земли...

     Ох и влетело мне дома: целую неделю без кино и мороженого.
     Зато я видела Бога!
      

     Осень и зиму я проболела. Мама сказала соседке, что у меня «хараническое воспаление середнего уха». Вот так! У всех по два уха, а у меня ещё какое-то третье, середнее. Я долго смотрела на себя в зеркало, искала, но так  и не нашла, видно оно где-то на спине, а спину я не вижу. Приходила медсестра и делала в попу больнющий укол, а мама на ночь капала в ухо чем-то тёплым и ставила компресс.


      В тот день мама почему-то  не пошла  на работу, все куда-то бегали, по радио играла грустная музыка, папа без конца курил в холодном коридоре.  Потом пришёл сосед с сыновьями, все сидели и плакали. Старший его сын, комсомолец, сказал, что теперь всё кончилось и ничего уже не будет так хорошо, как раньше.
     Мама объяснила мне, что умер Сталин. Я не могла понять и смириться: как же так, а я? А моя мечта? А трибуна?  А большой белый  бант? Мне пришлось впервые в жизни испытать горечь несбывшихся надежд...
    Бабушка на кухне чистила картошку и тоже плакала.
    - Ба... а чё Сталину уже сто лет? И Боженька заберёт его  к себе?
    - Не.. – она уже забыла, что говорила мне полгода тому назад. – Он заболел и умер. Какое горе...
    Заболел и умер? Значит, не в сто лет умирают, а ещё, если болеют, тоже? А у меня это «хараническое воспаление...» Я побежала к маме:
    - Мама, ты мне не дашь умереть? Я ещё не хочу к Боженьке... Пусть мне делают уколы, я буду терпеть...
    Она обняла меня, долго целовала, успокаивала, что ни за что и никогда никому меня не отдаст.


     В сентябре 1991 года бабушке исполнилось 96 лет. Через три месяца она скончалась.
68 отрывок рассказа - Друзья
Альфира Леонелла Ткаченко Струэр
рассказ 

                                "Друзья"



     Тихо скрипнула дверца машины и, выйдя, я почувствовал, что кто-то смотрит на меня. 
Повернув голову, я увидел: «Андрис, ты, какими судьбами? Вот брат, смотри ты, я очень рад тебя видеть. Потом, потом, всё расскажешь, а сейчас ко мне».       
     Петер был счастлив, увидев его. Он только что приехал с совещания и не ожидал увидеть столь давнего друга, вместе побывавшем когда – то на отдыхе и столь редко видевшимися. 
     Затащив его в лифт, он ещё долго обнимал своего самого лучшего друга, и глаза его светились не поддельной радостью.
     Так обычно встречают самых близких тебе друзей.
     Андрис молчал и лишь только улыбался, в ответ, всё приговаривая: « А ты всё тот же. Никак не изменился, вот только твое спокойствие стало более бурным».
     На лифте они поднялись на четвёртый этаж, сказав вахтёру, чтобы их не беспокоили пять дней,  вошли в квартиру к Петеру.
     Андрис был поражён, увидев его квартиру, которая напоминала что-то от стиля готики с рококо, чёрные стены с серой графикой и красная мебель с золочёными подручниками и большой хрустальной люстрой.
– Да, Петер, ты видимо работаешь, ну вроде, министра. Я понимаешь ли живу, что-то вроде также, как и ты, ведь мы коллекционеры, сам понимаешь люди искусства, и тоже иногда получаем деньги. Ну, ладно. Мы с тобою сколько лет не виделись? Дай припомню,... года три по-моему. Это после Инги. Да, прости, я не хотел тебя обидеть. Но я так рад нашей встрече.
    Петер осторожно сел в кресло, доставая из стенного бара бокалы и виски, вазу с фруктами  и говорил, одновременно ставя бокалы и фрукты на столик:
- Да, Инга... Она сейчас, живёт здесь в Вильнюсе. Уезжала во Францию, опять вернулась. Стала, ещё красивее. Ведь по-прежнему её люблю,. Но у меня есть сын, уже пять лет, такой шалун, Алла сейчас с ним на выставку ушла космической техники Франции. Моя новая жена, Алла, прекрасный человек. Пока сидит дома. Сын много времени отнимает. Я его назвал в честь Анджея. Ты знаешь, ведь он сейчас в Таллине – президент толлинг компании, такой важный, имеет хаммер серебристый. Он был  меня в прошлом году, когда сын у меня чуть не погиб. Дела знаешь, они ведь всегда такие. Но я потом расскажу тебе, не хочется портить настроение. Ты, на сколько дней у нас?
- Удобно ли тебе будет, но я хотел, остановится у тебя на неделю, я оформляю документы в Германию, к известному коллекционеру, в Берлин. Старинной работы монеты, это моя слабая любовь, поиск таких монет. 13 -12-15 века. О, а как интересны монеты 2-3-7 веков! Ты знаешь, мы встречались в Петербурге с московским учёным, он много писал о раскопках скифов, и его работы были признаны. Представь себе войско, лошади, воины, шатёр и плененный воин, разгромленные враги, захваченное кубки, золото, монеты...  и теперь у меня в коллекции – небольшие монеты времён скифских походов. Вот сейчас я еду в Берлин через Калининград к учёному Гансу Харлицу и везу  на обмен монеты 15 века, походов хана Гирея, Дагестанского ханства, а у него монеты 6 века н.э. Дагестанского султана, его крепости Нарын  Кала.
     Два друга сидели в мягких креслах и разговаривали. За окном медленно опускалась луна, и танцевали звёзды на уходящем в ночь небе. Закрыв шторы, Петер, оставив друга отдыхать, пошёл к себе. Жена осталась у матери и, позвонив ей, он сказал, что Андрис пробудет неделю, пока оформляют документы на теплоход, поэтому я думаю, вам с Анджеем лучше побыть у твоей матери. Ольге Георгиевне, мой нижайший поклон. Прости, родная, все мои дела в компании пока идут нормально. Сейчас  рассматриваем заказ крупной корпорации -строительной, финансы будут выделены и мы тогда все вопросы по заказу решим. Всего хорошего родная, я думаю, что мы всё оформим нормально. Отключив телефон, Петер пошёл отдыхать.  Наутро,  позвонив в офис, Петер остался дома. А Андрис отправился в посольство, чтобы  оформить  документы на выезд и вывоз монет 15 века. Вильнюс встретил его той теплотой, которая была в это время года. Яркие витрины, свет фонарей и все, окружало Андриса, давно не бывавшем в городе, очень милом, своего друга. Их три друга, когда-то встретившихся в Болгарии и связавших себя дружбой на многие годы, теперь лишь изредка встречались, а иногда созванивались между собой. Андрис жил в Шауляе. В его родном городе, хоть и можно было оформить документы, но разрешение на вывоз нумизматики необходимо было оформлять в Вильнюсе.
     Пройдя по городу, Андрис сел в такси и поехал в департамент. Молодая девушка приветливо предложила сесть и заполнить документ. День стоял солнечный, на деревьях весело щебетали воробьи, по тротуарам ходили люди. Закончив оформление документов, Андрис встал и поблагодарил милую девушку.
     Осторожно закрыв за собою дверь, он посмотрел на часы, было ещё одиннадцать часов. На улице было прохладно и Андрису, ничего не оставалось, как пойти по тротуару  к Петеру. Минуя департамент, уже сидя в такси, он подумал, как хорошо, уже через четыре дня он будет на теплоходе и в Берлине. Скрипнув тормозами, такси остановилось поодаль дома Петера и, пройдя несколько шагов, он набрал код на двери, вахтёр впустил его. Поднявшись на лифте на нужный этаж, он зашел в квартиру. Петер на кухне готовил завтрак. Друг был немного полноват, высок и было забавно видеть его в фартуке, как он ловко орудует сковородкой и готовит мясо под белым соусом. 
    Андрис, подцепив второй фартук, сел резать помидоры и так, переговариваясь, они сели за стол и ставя бокалы с белым вином на скатерть, разговаривали о своём.
- Я, ты, знаешь, уже давно не был в Таллине и не видел Анджея.
- Он мне звонит иногда. У него дочь растет, после смерти жены. Он очень дорожит ею. Ты знаешь, Влада всегда плохо водила машину и в тот день, она была в ссоре и этот проклятый дед, что переходил дорогу,... Тормоза конечно были нормальные. Анджей ведь прекрасный мастер, и вот Влада затормозив, выехала в придорожный столбик и... насмерть. Он так больше и не женился. Живёт один, большой дом, работа. Зовёт в гости, да вот дела в компании не дают встретиться. Сейчас занимаемся новыми заказами строительства, ждём финансирование, но пока наш босс в Дании и мне необходимо быть здесь. Корпорация, занимающаяся строительством крупных домов, очень известная  в Европе, и вот сейчас  Петерскаускас, в Дании, работает над заказом, а я жду вызов от него. Ешь,... Ешё  вина?
Вино у меня хорошее. Это английский бизнесмен подарил его мне, когда завершали строительство Центра торговли. И вот они прибыли к нам в Вильнюс, делегация шесть человек. Ребята, я скажу тебе, класс! Работать с ними просто прекрасно, весёлые. Мы с ними провели шесть дней, и работа казалось просто раем. Тактичные. Джей оставил мне адрес и, если тебе надо будет что-нибудь, я тебя с ним познакомлю. Сидели мы с ними в отеле. Он мне рассказал о себе, живёт в большом дом, жена, француженка, двое детей, что-то вроде моего Анджея, чуть старше. Он работает в компании уже десять лет, молодой, ему 35 лет. Позже они уехали в Англию, это было месяца четыре назад, ещё зимой. Ну, вот видишь, какие мои дела!... Да вот давят, ребята другой корпорации. Что-то Петерскаускас с ними не желает сотрудничать. Они вроде "мальчиков" – делать бы всё быстрее, лишь бы деньги платили. И вот, Петерскаускас, им отказал в  контракте. Ну,  они попробовали через первого зама президента выйти к нему. Наш босс, конечно, "приветливо поговорил", но пока, мы видим дела наши на том уровне. Москвой нам теперь дела не решать. Петерскаускас, наш босс, мой хороший друг, мы с ним столько домов построили в Вильнюсе, Юрмале, у вас в Шауляе. Но, я, думаю, что эти ребята, вновь к нам подъедут. Разговор будет с ними серьёзный. Здесь фигуры крупные и Петерскаускас, пока сам свои планы решает. Ты когда в Берлин?
-Завра будет готово разрешение на вывоз и послезавтра я должен быть в Таллине.
      Два друга  сидели ещё полночи и лишь в три часа ночи свет на четвёртом этаже погас.
Днём они побывали на выставке техники для космоса, съездили к коллекционеру и, на следующий день, Андрис уехал в Таллин – Берлин. В Таллине его встретил Анджей и они с его дочерью Звиягой поужинали у него дома. Звияга, стройная девушка с большими голубыми глазами и тёмными волосами, чем-то напоминала Владу. Анджей, высокий блондин, всё тот же, стройный, весёлый, тактичный, шутки так сыпались от него. Он очень рад был вестям от Петера и его подарку, картине с видом Версаля и очень обрадовался Андрису, не видевшего его восемь лет. Наутро, Андрис был уже в каюте первого класса и ветер с моря доносил лишь звуки чаек и шум моря. Теплоход тихо покачивало, и весь путь, Андрис, уведомив капитана его не беспокоить до Берлина, лишь обед доставлять в каюту, находился один. В Берлине, только выйдя с теплохода, он был уведомлён, что его встречают. Его ожидал водитель Ганса. Сидя в машине, Андрис, поглядывал сквозь шторы на проезжающие  машины и дома. Берлин был красив, в цветах и зелени он был похож на большой сад. 
     Ганс был дома и, выйдя из машины, Андрис прошёл по дорожке к дому. Мягкие ковры, приглушали шаги и холодные виски, предложенные ему, охладили немного его в этот жаркий день. Сидя в глубоких креслах Ганс и Андрис разговаривали о монетах, что за крепость Нарын Кала, откуда он знает.
- Мы с моим другом, шведом, коллекционером в Швейцарии и я произвели обмен монет 6-7 веков н.э. Дагестанского султана. Эти монеты из золота, их всего две, но так как я не интересуюсь историей Дагестанской крепости, я буду рад обменять их с вами на монеты 18 века для коллекционера из Швейцарии.
      Совершив обмен и заполнив все документы на вывоз из Германии монет 6-7 века, Андрис уехал в аэропорт. Самолётом он вернулся в Таллин, а затем в Шауляй. Заехав к Анджею, и ещё два дня пробыв у него, привезя ему картину из Берлина, Анджей был любитель картин и, проговорив с ним ночь напролёт, Андрис отбыл домой. Сняв с себя дорожную пыль, он разместился в своём небольшом кабинете и четыре дня не выходил оттуда и не отвечал на телефоны.
      В подлинности монет сомнений не было, он так в душе ликовал своим "новым детям", он так называл свои коллекции. Лишь спустя месяц, он позвонил, Петеру в Вильнюс и сообщил о своих детях. Петер всего лишь как день, как из Дании. Он ещё не успел как следует отдохнуть, но всё-таки очень обрадовался звонку Андриса и был рад  узнать об Анджее.
     Друзья, встречающиеся вот уже много лет, с  переплетающимися событиями в личных судьбах и всегда звонили друг другу и говорили обо всём, что касалось их.
     Всё – таки Петерскаускасу пришлось принять проект, который ему навязали те "мальчики", он был  совсем не рад такой работе, завальный проект, встречи, мешающие работе, да ещё и смерть двоих сотрудников в тоннели и в итоге дом, дав трещину ещё без заселения, рухнул.
     Через два месяца позвонил Ганс и сообщил, что в Швейцарии погиб коллекционер, в горах, на лыжах, лопнуло крепление, и он на скорости 100 километров в час рухнул с горы.
Беда с огромной горечью отозвалась в сердце Андриса. Он долго не выходил из своего кабинета, сидел  один в темноте и никого не хотел видеть.
     Позже он был уже в Англии у Джея.
     Его сыновья, весёлые мальчишки, некоторое время слушали его о монетах.
     Он провёл переговоры с английскими коллекционерами и  выставка его монет состоялась уже зимой. Успех был не превзойдённым. Коллекционеры стран, США, Европы и Канады, встречи, обмены. Анджей тоже прилетал в Англию и друзья, довольные встречами, возвращались с выставки.
     Самолёт летел, за окном стояла ночь. Рассвет чуть забрезжил лишь тогда, когда они приземлились в Варшаве. Небольшой перерыв в аэропорту и снова в небе над Таллином. Уже немного спустя поезд мчал его в Шауляй.
     Алла передала, что Петер занят, сама проводила Андриса на поезд и уже стоя на перроне с сыном, смотрела, как проводник поднял флажок, подающий сигнал к отправлению. Андрис посмотрел на неё и подумал, как Петеру повезло с женой. Милый, нежный человек, с мягкими карими глазами и нежно улыбкой, стоял на перроне, а поезд, тихонько тронувшись, двигался в Шауляй.
     Шауляй встретил его шумом машин.
     Он приехал домой, звонок догнал его уже дома.
     Звонил Анджей, он тоже дома и спрашивал, как я добрался. Я рассказал о Петере, его делах и лёг спать.
     Уставший, после большого переезда, Англия-Варшава –Таллин - Вильнюс, Андрис хотел отдохнуть, но пересилив себя, он набрал номер телефона и позвонил  Гансу,  рассказал о выставке, очень сожалел о его болезни и не принятии участия его в выставке, направил наилучшие пожелания Гансу от коллекционеров.
- Выздоровления Вам и лучших коллекций. 
     Уже позже Андрис спал. Он спал всю ночь, словно маленький ребёнок, волосы, касались подушки и глаза, голубые, словно небо весной, были закрыты.
    Утром, он встал, налил кофе и, читая газету, он услышал о катастрофе в Лондоне.
    Самолёт «Боинг», рухнул прямо на дома -  и сердце его защемило.
    Он с тревогой в сердце набрал номер телефона и услышал, что связь с Лондоном временно отсутствует и придётся обождать день. Минуту спустя раздался звонок:
- Андрис, слышал, в Лондоне самолёт упал, катастрофа, но пока нет связи.
    Анджей был взволнован и, боясь за его больное сердце, Андрис сказал, что всё нормально, а в душе осталась нотки тревоги....
 ...Дома – встречи, музей, выставки, все дни работа, Лена, его верный друг рядом, дочь в университете, третий курс исторического факультета и дни текут, как одна минута.
Нет-нет, Петер взорвёт звонком его обыденную жизнь и радостные моменты в его делах оставляли отпечаток у него на душе и отдавались какой-то нежной ноткой воспоминаний об их дружбе.
      Стоя на лестнице, Андрис просматривал справочник об американских поселениях штата Нью – Йорка. Недавний друг из Америки предложил ему монеты индейских поселений 18 века и посетить Нью – Йорк, поработать в экспедиции в штате Нью – Йорк.
      Экспедиция была назначена на май месяц и оставалось совсем мало времени до отъезда, поэтому Андрис решил спешно заняться изучением материала по Нью – Йорку.
      "Образование колоний, захват американских земель, переселение религиозных общин, преследования, образование федераций". Андрис долго просматривал материалы по штату Буфало, Масачусетса, Нью-Йорка, Верджинии, его заинтересовало первое поселение английских колонизаторов в Америке. Изучая материалы, он позвонил в Нью – Йорк Томкасу и согласился приехать.
     В день отлёта, стоя в аэропорту в Таллине, я, незаметно для себя, решил, что если бы я не принял это предложение, может быть, многое упустил бы. 
     Самолёт вырулил на взлётную полосу и, взревев моторами, взлетел, взяв курс на Париж, затем в Лондон. В Лондоне, его ожидал Джей, они с Филиппом сидели в машине и при прибытии  самолёта из Литвы, направились в порт, для передачи рукописей по переселенцам штата Буфало.
     Ешё раз, пожелав английским друзьям успеха, я перелетел океан и был  вечером в порту Нью-Йорка.
     Томкас Голфман меня ожидал в порту, обменявшись рукопожатием, мы направились к стоящему рол – ройсу.
     Сидя  в машине и поглядывая сквозь шторы на улицу на небоскрёбы, Андрис отвечал Томкасу о жизни в Литве, о делах они решили поговорить завтра, а сегодня доставив Андриса в отель и пожелав отдыха, Томкас уехал к себе.
     Неделя работы в Нью – Йорке с американцами прошла быстро и Андрис никапли не пожалел, приняв приглашение Томкаса.
     Уже возвратившись домой, Андрис, сидя в кресле, закрыв глаза,  вспоминал те моменты его работы в Буфало и Нью-Йорке.
    Американцы, хорошие учёные историки, владеющие прекрасно сведениями о штатах и переселенцах, а самое главное, у него была теперь одна монета 18 века, и его коллекция пополнилась монетой 18 века пилигримов.
69 отрывок рассказа - Последние дни августа
Альфира Леонелла Ткаченко Струэр
отрывок - Новелла

                         Последние дни августа

       Август приближал свои последние дни к красавице осени. Солнышко перемигивалось с облаками, которые бежали, как сумасшедшие по голубому небу, иногда покрывшемуся серой дымкой от только недавно сгоревшего леса за городом. Вороны сгрудились на берегу Ангары. Они только что отобедали заброшенными в траве остатками пищи отдыхающих кем-то не осмотрительно брошенной и уже расположились к отдыху, как…
     А вот, как и что произошло дальше, я вам расскажу сейчас на страницах этой новеллы.
     И так, наш рассказ начнём с того, что одна дама, довольно таки пожилого, но не преклонного возраста собралась отдохнуть. Она уже давно нигде не отдыхала за свои N –количество лет, а тут подвернулись деньки, среди которых она расположилась провести своё время с ещё неувядающей её красотой, по которой мужчины за её прошедшие годы признавались в любви и пылали страстью настоящих итальянцев. А, как вы знаете, именно в Италии самые темпераментные мужчины, а о женщинах их нации я помолчу. Зачем мешать воду в реке, когда она уже и так нагрелась до определённых градусов, за которыми уже закипает чайник на плите. Столько разгорячённых тел плавало каждый день в её водах и покрывалось очередной волной цунами после небольшого катерка, что проносился по водной глади местной реки.
     И вот, женщина купила себе билет до Москвы. Она вошла в вагон только после того, как долго доказывала, что она села всё-таки в тот вагон, про который ей написали упрямые кассиры, когда она покупала билет в кассе вокзала, потом ещё долго и упрямо пыталась согнать назойливого пассажира со своего места, на которое ей было указано в билете. Но когда он, рассерженный её настойчивостью попытался отказать ей в этом, она опять таки своенравно ответила:
 - Мужчина, вы в который раз пытаетесь мне внушить, что это место не моё. Но в билете мне написали именно на это место в моём вагоне, который следует из нашего города до Москвы, и поэтому я сяду именно на своё законное место. Пожалуйста, извините меня.
 - Ну, да, чтобы с вами спорить надо, по-видимому, иметь много сил. Ладно, схожу к проводнице и спрошу, как нам быть в этом споре, который, конечно, если бы вы читали правильно в своём билете номер вагона и места, разрешился по справедливости.
    Мужчина ещё раз посмотрел на женщину, жеманно улыбающуюся ему, и пошёл в купе проводников.
 - Вы, пожалуйста, уступите это место этой настойчивой даме и перейдите в её вагон. Ведь там место, какое указано в её билете, свободно.
    Мужчина по сопротивлялся, но видимо в этот день на небе светила не его звезда и ему ещё американский дядюшка не отправил столько денег, как некоторые заботливые господа из Африки, он плюнул на всю эту женскую логику и пошёл в соседний вагон, где ему заботливо предложили разместиться до последней остановки, куда он собирался спокойно доехать без всякого рода приключений.
     Женщина разместила свою приятную от полноты фигуру на месте того мужчины, который ушёл после стольких долгих споров с очень логически мыслящей женщиной. Она достала своё полотенце, ванные принадлежности, переоделась в домашний халат и тапочки и села, внимательно рассматривая окружающих с нею людей. Соседи по купе сидели притихшие, вдруг эта дама преклонных лет ещё имеет один билет на своего сопровождающего мужчину в столь далёкий путь, и только смотрели, ожидая, что будет дальше.
 - Здравствуйте, - сказала она таким простым голосом, будто только что ничего не произошло и только она была права в этом состоявшемся споре.
 - З- здравствуйте, - ответили молодая девушка и молодой парень, сидевшие внизу на одной полке, которая, по-видимому, была не столь  важна в этой ситуации.
 - Куда едем? – как в ни чём не бывало, спросила она, женщина преклонных лет, улыбаясь, и с её лица сошла краска, которую называют у нас – красной.
 - В Москву, - они уже начали отходить от такого шумного вторжения в их молодую жизнь и уже отвечали, как положено разговаривать с пожилыми людьми, вежливо и кратко.
 - Молодцы! – воскликнула она своим не громким голосом, которым только что доказывала свою правоту.
     Девушка повернулась и смотрела в окно, парень сидел и молчал, а что он мог говорить совсем не знакомой женщине, такой справедливой и пожилой.
     Вагон покачивало, и под стук колёс женщина уснула. В купе было тихо и девушка с молодым человеком вышли в коридор. За окном мелькали деревья, деревни, маленькие станции. Ветер поигрывал шторками на окне, и шевелил волосы девушки. Они уже немного перевели дыхание после такой бурной посадки в вагон и теперь уже спокойно обсуждали свои темы, а их у них было множество.
 - Ты когда выходишь? – спросила девушка, которая ехала до Москвы, и ей предстояло ещё ехать в этом купе две ночи.
 - В Ярославле. Я там живу.
 - А сюда к кому приезжал?
 - К знакомому парню. Мы вместе учимся в университете в Москве. Он уехал домой и скоро сам поедет в Москву.
 - Счастливые, учитесь. А я еду в Москву, домой. Мама заждалась меня, наверное. Она у меня тоже пожилая. Ей пятьдесят пять. И тоже иногда суетится как эта женщина. Видимо их возраст заставляет жить уже по-другому.
 - Может быть. Я как-то не задумывался над этим. Своих дел много. А родители у меня классные. Созваниваемся, если что и если надо встречаемся. К чему суетиться?
 - Тебе хорошо, а ей как? Она может быть, одна совсем? Вот представь себя в её возрасте. И что ты будешь делать?
 - Когда буду, тогда и посмотрим. А ты что делала в Иркутске? Ты, я понял, оттуда едешь?
     Девушка посмотрела на него и вздохнула, она думала, что никто на свете не знает, откуда она едет и что её жизнь мало кого интересует.
 - А тебе-то зачем это? Ты живёшь себе сам по себе и хорошо. А чужие события жизни тебе зачем?
 - Я просто спросил. Ты обиделась? Прости, я не хотел.
 - Да, нет, не обиделась. Ты обычный человек и вопрос твой обычный. А о чём ещё здесь, в поезде, разговаривать? В Иркутск я ездила к своему парню. Мы давно знакомы. Только он… - и девушка помолчав, думая, как ответить ему, вздохнув в очередной раз, ответила, улыбаясь своим мыслям, - Он сейчас дома и ни о чём не знает. Не знает, где я и что со мною. Мы поругались, и я собрала вещи и уехала.
 - А что так? А если он вспомнит о тебе, тогда что?
 - Ну, и пусть, вспомнит. Теперь уже всё. Да вряд ли он вспомнит. Ему сейчас не до меня.
 - Странно. Ты говоришь о нём с каким-то чувством, которое я бы назвал, ты себя любишь, а его нет. Ты только себя видишь в его жизни. А он что делает? Как он себя сейчас чувствует? – парень искоса посмотрел на неё, видимо подумал, вот с такой познакомишься, и она тебе покажет свой характер совсем по пустяку, а вдруг у неё совсем не та ситуация?
 - Почему ты думаешь, что он будет страдать от моего отъезда? Вовсе нет. Ему хорошо. Сам виноват, - она опустила голову и замолчала, видимо ей совсем не хотелось вспоминать тот вечер, когда они были вдвоём, совсем вдвоём и никого на свете они не замечали. 
    … Был душистый июльский вечер. Она шла по городу. Ветер разносил кое-какие листья с деревьев, которые уже опали после дождя. Люди шли по тротуару, каждый думая о своих заботах. Витрины ещё не зажигали огни.
    Он наклонился к ней и поцеловал. Она вздрогнула и оглянулась, видел ли кто?
 - Зачем? – тихо спросила она.
 - А что, мы не можем даже поцеловаться с тобою? А для чего мы с тобою встречаемся тогда? – он посмотрел на неё и заулыбался, щуря глаза от заходящего солнца.
    Солнце покружило ещё несколько кругов над домами и начало скрываться за крышами и деревьями. Такого красного заката Иркутск ещё не видел. Ветер, тихий, метался по верхушкам деревьев и взвивался вверх. Несколько лепестков цветов, сорванных им, бежали по дорожке. Ноги, что она видела сейчас, когда опустила вниз глаза, ноги шли по тротуару, много ног и нет. Вот простучали каблучки чьих-то босоножек. Он молчал, а она почувствовав, что что-то произошло в ней, чувство, которого она ещё не знала, или не хотела знать, заставило её думать, но она боялась, что он всё-таки обманет.
 - А мне откуда знать, зачем ты со мною ходишь, - решила она, немного грубее ответить ему, - Я так, просто с тобою хожу. Я ведь совсем не знаю тебя. 
 - Зачем? Ты познакомилась со мною просто  так? Интересно.  А что, когда просто так знакомятся, не целуются. Ну, хотя бы для людей, которые ходят вокруг нас? Посмотри, какие мы с тобою влюблённая пара! – он отошёл от неё и смотрел ей в глаза, глаза голубые, словно небо.
 - А зачем целоваться, когда просто так? – опять спросила она, и еле переведя дыхание, опустила глаза. Ей почему – то показалось, что со стороны они выглядят как пара, которая встречается давно и им прекрасно вдвоём, но это было совсем не так.
    Девушка опять посмотрела на него и уже стояла одна, а он ушёл, сам по себе. Ему зачем было целоваться с ней?...
 … Поезд стучал колёсами, а девушка и парень стояли возле окна и слушали шум ветра за окном, смотрели на дома, проезжающие машины под мостом, по которому проезжал поезд, на закат солнца, который перекатывался с одной крыши дома на другую и говорил, что пора спать.
     Девушка посмотрела на закат солнца и повернулась к парню, который тоже любовался пейзажем за окном вагона.
 - Красиво!... – улыбаясь, сказала она, показывая на солнце.
 - Да, очень. Будто кто-то взял краски и раскрасил всё небо всеми цветами, которые есть на земле. Посмотри, здесь и жёлтый, и красный, и сиреневый, и лиловый. А деревья покрыты цветным ковром от разноцветного неба. Такое красивое небо очень редко бывает. Может, пойдём спать, а то ещё завтра день ехать, а мы уже всё сказали. Оставим на завтра ещё разговоры.
 - Пойдём. Думаю, что мы не помешаем нашей соседке. От неё  исходит такая бурная энергия. Я просто опешила, когда она зашла в наше купе и начала наводить порядки.
 - Да. А мы осторожненько зайдём и не будем её будить. Сразу спать. Пошли…
    Они осторожно открыли дверь в купе, прислушиваясь к посапыванию женщины, которая ещё утром их растревожила своим вторжением в их спокойную жизнь. Она уже спала и ни о чём не думала. Парень посмотрел на неё и взобрался наверх.
    Так началась их ночь, за занавесом которой они спали и смотрели свои счастливые сны. Вагоны мерно постукивали колёсами. Ветер за окном разносил остатки августа, его медового запаха полей и начала яблочного периода, где всё на земле отцветёт поздним летом в предосеннем танце пчёл, уходящих на зиму в свои домики, и появится солнце, но уже с осенним настроением, с дождливым капризным норовом и скажет всем: Всё, пора, уже осень к нам идёт и свои капризы несёт. Встречайте её.
      Ночь за окном провожала очередной город, погружая его в лунный танец звёзд и шевеля листьями на деревьях, словно аплодировала их концерту, так неожиданно появившемуся в этот ночной спектакль.
     Девушка повернулась на другой бок и продолжала спать. Парень закрыл глаза и думал о своём. Кто может знать, о чём он думал в эту прекрасную ночь.
      … Весь день он был занят своими делами. Сходил к другу, зашёл в магазин, посмотрел детали к компу. Солнце играло своими лучами над городским тротуаром и разбрызгивало солнечные зайчики по витринам. Стёкла светились её радужными блёстками и радовались последним дням августа. Он вчера был с нею и сегодня то вспоминал, то загружал свои мысли чем-то более серьёзным делом, чтобы уйти от навязчивого не мужского настроения. Это всё девчонкам надо, а я – мужик! Он решил, что всё прошло и теперь  ни к чему вспоминать её. Вечер был прохладным и пусть таким останется навсегда, как их последняя встреча. Она ждала, чего он не знал или наверное, не хотел знать. Они были вместе уже много времени, но она так и не решила, что ей надо. Гуляли по улицам города, смеялись, словно маленькие дети всяким пустякам, целовались. А в тот вечер он и не ожидал, что всё произойдёт так быстро. Он не думал, что так бывает.
    Они только что вошли к ней домой. В квартире никого не было и им от этого стало ещё веселее. Бросившись в её комнату, он сел на кровать, а она на стул, возле компа. Пока готовился кофе, она включила компьютер и начала загружать программу. Внезапно свисток из кухни позвал её.
    В этот день им было хорошо вдвоём и никого на свете он не хотел пускать в их жизнь. Пили кофе и болтали всякую всячину. 
     За окном чирикали птицы и стремительно носились над крышами. Поглощённый кофе, он посмотрел на неё и улыбнулся:
 - Ты сегодня какая-то не такая?
 - Какая?
 - Не знаю. Но сегодня мы с тобою как-то совсем не так разговариваем. Тебе не кажется, что день сегодня для нас с тобою начался как-то по особенному?
 - Да?!... Странно. По-моему все дни одинаковы. А что изменилось сегодня?
 - Ты.
 - Я?!... Пей кофе, пока совсем не остыло. Потом послушаем ещё музыку. У меня есть Готика. Класс!!!
 - Ладно. Пошли в твою комнату.
    Дверь на кухню оставалась открытой, и они, смеясь над своими шутками ещё немного посидели, и затем, поднявшись, пошли в её комнату. На экране компьютера появилась группа Готика. Он сидел и слушал их песни. А что им оставалось ещё делать. Она села к нему на кровать и…
    Что-то произошло в тот момент, он не помнил. Всё произошло мгновенно. Он поцеловал её в щёку, потом в губы, она не сопротивлялась. Его губы продолжали целовать её волосы, глаза, её голубые и яркие глаза, словно незабудки осыпали её лицо под солнечными зайчиками. В этот  миг  он уже ни о чём не думал. Целуя её, он наслаждался этим счастливым мгновением в его жизни. Казалось время ушло прочь и им двоим отпустили не один час для их встречи. Она уже лежала и обнимала его, отдаваясь его настроению.
Ветер за окном шевелил листья на деревьях, и пел песни, песни августа с его медовым запахом леса и полей и напоминал о яблочном спасе, который вот-вот ворвётся в окно и засыплет ароматом яблок, заполняя всю комнату.
    А он целовал её грудь, молодую, ни кем не тронутую грудь, где были два чёрных соска, упругих и таких манящих к себе. Музыка звучала с экрана компьютера, но их время убежало куда-то и теперь они лежали и целовались, забыв обо всём на свете. Вот он поцеловал её в мочку уха, и она зажмурила глаза. Комната наполнилась звучанием музыки и ещё чего-то. Чем именно, только они знали что это. Это  их маленькая любовь, любовь, о которой не кричат, а только принимают к себе и никому не рассказывают о ней. Их маленькое счастье ворвалось к ним неожиданно, внезапно и обнимало за плечи, хрупкие плечи. Нежно обнимая её плечи, он целовал её живот, бёдра, она содрогалась под его горячими поцелуями и ждала, ждала… Ждала? Что ей надо было ждать? В этот их вечер, ночь, тёмную ночь, за которой много обмана и внезапных порывов, желанных и неожиданных у всех влюблённых.
    Она отскочила от него, он не понял, что произошло. 
 - Хватит! – негромко сказала она.
 - Что? – он отвечал немного осипшим голосом и ни как не мог понять, что произошло.
 - Хватит, поцеловал меня и хватит. На сегодня хватит, а может быть и навсегда. Ты же целовал меня просто так, от нечего делать?
 - Почему? Что случилось с тобою? Я не хочу расставаться с тобою.
 - Нет. Не надо. Иди домой. Ничего не надо, - взволнованно говорила она и смотрела куда-то за окно, за которым ничего не видела. Её чувства остались уже под тем моментом, где появилась грань их дозволенного мира и не разрешимого счастья, но его надо было ещё встретить, это счастье. Она оттолкнула его и пошла в коридор открывать дверь.
 - Ну, как знаешь… Это твоё дело.
   Он, почему то даже не покаялся перед ней, ушёл и всё. Всё…
70 Красотка
Валентина Астапенко
Красотка
         Старушка Красотка доживала шестое  лето. Она теперь чаще отдыхала в летнем гнезде и спускалась на землю очень редко, чтобы только покормиться. Вот она одиноко сидит у гнезда с еловой шишкой в передних лапках и подвижными пальцами с длинными загнутыми когтями неторопливо отрывает и бросает одну за другой чешуйки и со вкусом поедает семена. Зубы у Красотки, как и у всех белок, очень  прочные. Сколько уж раз они  стирались и вырастали на их месте новые!
        Зубы-то есть, да что из того: скоро нечего будет ими грызть! Ели нынче не принесут урожая, а значит, жди голодной зимы. Вон соседки болтают, что обитатели ельника собираются опять перекочевать в Дальний лес, где есть и сосны, и кедры, и лиственницы, и пихты. Вот где рай!
        Зовут Красотку с собой, но она даже слышать об этом не желает. И опасения её вовсе не напрасны. На своём веку ей уже пришлось узнать, что такое длительная перекочёвка. Она никогда не забудет, как полчища молодых собратий уходили из обжитого леса, переваливали через горы, пересекали долины и переплавлялись через широкую реку, высоко подняв хвосты, чтобы их не намочить. Однако многие не достигали берега, тонули. Подошвы лапок у белок были стёрты до крови, некоторые путешественники падали от изнурения и не поднимались вовсе. Да к тому же в дороге переселенцев уже караулили и преследовали на всём пути разбойники: куницы,  лисицы, пернатые хищники… В этом походе во время ночного отдыха оба брата Красотки стали лёгкой добычей внезапно напавших филинов.
        «Так что… будь что будет! Мне не перенести такое утомительное странствование. Возможно, удастся прокормиться и здесь, ведь есть же ещё и семена растений, и почки, и лишайники, и кора молодых побегов, и ягоды, и насекомые, и черви… Попробую уйти в соседний сосняк, там полно грибов… Не пропаду!» - поразмыслив, решила она окончательно.
        Белка опять забралась в гнездо и попыталась задремать, чтобы отвлечь
 себя от горьких мыслей. Но сон бежал от неё, уступая место воспоминани-
ям…                        
       Ах, какой же она была удивительной красоткой! Стройное вытянутое  тело. Округлая головка с длинными стоячими ушками, украшенными ки-сточками. На острой мордочке - большие выразительные чёрные глаза. Но, наверное, самое главное в её красоте – загнутый на спину длинный пушистый хвост с пробором, будто расчёсанный на две стороны. А мех – такой мягкий и густой! По спинке – буро-красный с примесью серо-белого, а на брюшке – чисто белый.  Красотка всегда тщательно ухаживала за собой. Она не была неряхой – с утра уже всегда вылизанная, чистенькая.
        Помнится начало первой весны её взрослой жизни. В одно прекрасное солнечное утро она надумала прогуляться, а заодно и проверить свои запасники. Сильные морозы не позволяли ей часто выбираться из гнезда, да и февральские вьюги тоже держали её дома, как на привязи. Так что почти всю зиму она мирно дремала или сладко спала в своём гнёздышке, клубком завернувшись в хвост-грелку.
        Красотка осторожно открыла дверку главного выхода (попросту вы-толкнула комок сухой травы), с любопытством выглянула наружу и осмотрелась по сторонам. Солнышко уже пробудилось. Небо чистое.  Ветра нет. Воздух свеж, напоен настоем хвои. Слышится весёлая перекличка лесных певуний. Погода пришлась белочке по душе, и она, цепляясь острыми когтями за кору огромной ели, проворно сбежала вниз.
         Красотка немного прошлась по проталине, а затем, опираясь на передние ноги, более сильными задними оттолкнулась и сделала несколько прыжков. Вдруг она остановилась, припоминая, где же  у неё ближайшая кладовая. Прошлая осень выдалась урожайной, и её тайники пополнились  богатыми запасами. Где-то недалеко в дуплах, среди корней, в трещинах и развилках между сучьями деревьев спрятаны не только шишки и орехи, но и сушёные грибы, и ягоды, и даже колоски с зерном. Она легко отыщет своё пропитание даже под толщей снега, потому как всегда тщательно помечает провизию: облизывает её или потирает ею носик, чтобы оставить свой запах.
           «Может, ещё не успели всё разграбить мыши, бурундуки и  прочие лесные воришки? А то ведь придётся заглушать голод корой деревьев или губчатыми древесными грибами.
            Увидел Красотку, занятую поиском пропитания, молодой сородич по прозвищу Рыжик. Он и на самом деле был рыжим красавцем. Белочка ему очень понравилась, и он предложил ей  свою  дружбу. Что ж, вместе всегда интересней! Они с таким задором стали резвиться, играя в «догонялки», соревнуясь в прыжках, от радости весело насвистывая, что и не заметили, как за ними наблюдает около десятка пар завистливых глазок.
          Словно сговорившись, белки, незваные гости, стали перелетать с дерева на дерево, как на парашютах, и спускаться на землю. Они обступили кольцом приятеля  Красотки и вынудили его участвовать в борьбе за право быть её единственным другом.
         Красотка стремглав метнулась к соседнему дереву, по спирали взлетела наверх и спряталась в гуще веток. Оттуда она с интересом  и следила за этим турниром.
        Белки громко сердито заурчали, угрожая расправой Рыжику. Но он смело принял вызов и яростно бросился на них, нанося удары направо и налево. Противники опешили и, со страхом прокричав «дук-дук!», постыдно разбежались кто куда. И вот, наконец, Победитель после кровавой драки - перед ней, хотя и с прокушенным ухом, и с потрёпанным хвостом, но выглядит настоящим героем. Ведь он теперь по праву достоин дружбы Красотки! 
        Белочка оказала Рыжику честь своим вниманием, пригласив к себе  в гнездо и накормив орешками. Нагостившись у Красотки, он не стал больше докучать приветливой хозяйке, спустился вниз и поселился неподалёку от её дома. Теперь он будет оберегать свою избранницу от посягательств недругов.
           А вскоре у хлопотуньи Красотки начались свои семейные заботы: для начала ей нужно построить три выводковых гнезда. Хотя у каждой уважающей себя белки их должно быть ещё с десяток.
          Облюбовав самую высокую ель, она занялась строительством первого дома с южной стороны ствола, в густой кроне. Свою работу она не доверила даже Победителю, а, впрочем, это и не входило в обязанности будущего папаши. Так уж повелось у белок  издавна: самцы никогда не строили, а жили в готовеньких, оставленных белочками, гнёздах. Однако, если у них было желание проявить свои творческие способности, то достраивали на свой лад гнёзда  хищных птиц.
          Несколько дней белочка сновала вверх и вниз, нося тонкие ветки и прочий подручный материал. Дом получился похожим почти на шар, при-плюснутый сверху крышей. Внутри она выстлала его мягкой подстилкой из моха, лишайников, перьев и меха животных, а лазейку в дом сделала внизу сбоку, чтобы удобней было в него залезать снизу вверх. Не забыла и о запасном выходе на всякий случай. Получилось совсем неплохо. «Ай да молодец, Красотка! - похвалила она себя. - Даже в самый лютый мороз здесь будет тепло и уютно».
           Хорошенько подкрепившись и отдохнув, белочка уже думала, где и как соорудить другие гнёзда, но менее тёплые, чтобы будущим бельчатам не было в них слишком жарко. От радостного чувства, что скоро станет матерью, Красотке хотелось летать,  как птице. Она сжалась, как пружина, затем резко выпрямилась - и бросилась вниз с огромной высоты, будто скатилась с воздушной горы. Пышный хвост поддержал её лёгкое гибкое тело, и лесная циркачка успела ухватиться цепкими лапками за нижнюю ветку противоположного дерева. Покачавшись, Красотка ловким поворотом хвоста перекинула себя на ствол другого дерева и снова устремилась винтом вверх. Насвистывая, она  ликовала: «Как хорошо быть молодой и  здоровой!»
            Но вот хлопотавшую о жилье белочку выследил остроглазый ястреб-охотник. Он долго сидел в засаде, прячась в густой кроне сосны. Ему не терпелось во что бы то ни стало поймать зверька и расправиться с ним как обычно. Он только ждал удобного момента. Хищник умел молниеносно схватывать добычу  и поэтому был вполне уверен в своей удаче.          
             Вдруг Красотка услышала сигнал Победителя: «Осторожно: враг!» Она не растерялась: взлетела на дерево и устремилась вверх по противоположной стороне толстого ствола, сжавшись и прячась за ним.  Воздушный налётчик несколько раз облетел вокруг, но, так и не найдя своей жертвы, издал недовольный крик и подался прочь.
            Деловое настроение в этот  день было испорчено.
                           
          …В первом помёте у Красотки появилось четверо голых, слепых, крошечных детёнышей. Она не могла наглядеться на них. Как они  были дороги и любимы! Заботливая нежная мать кормила малышек своим молочком и отлучалась из дома совсем не надолго, чтобы только самой попить и поесть, а в случае какой-нибудь беды переносила их в зубах в другое гнездо.
         Когда они подросли и стали выбегать из дома, белочка просто тряслась над ними, то и дело цокала зубами, предостерегая об опасности. И  всё-таки пришлось лишиться одного глупенького бельчонка, ставшего добычей наглого грабителя - ворона.
          Красотка увидела, как его бездыханное тельце болтается в воздухе. Боль и ненависть к врагу оглушили бедную мать. Она, как безумная, кида-лась от одной макушки дерева к другой и грозно урчала. Но было всё напрасно: перед ней – огромная воздушная бездна. А она, такая маленькая и бескрылая, стоит на её краю и не в силах догнать удирающего чёрного похитителя, чтобы отобрать своего детёныша…
           Сколько же было таких драматических случаев в  жизни Красотки, не счесть! Но, пожалуй, самое тяжёлое воспоминание осталось в памяти о её Рыжике…
           Это было в конце лета. Утром в лесу влажно, светло и спокойно, слышно только, как падают сухие листья с берёзы да с ели летят вышелу-шенные шишки. Приятно пахнет душистой смолой.
          Однажды белочка обучала бельчат второго помёта заготовке грибов на зиму, развешивая их на верхушках старых деревьев. Вдруг по всему лесу разнёсся шум и панический  крик мелких пташек. Они перелетали с места на место и оповещали обитателей ельника, что недалеко отсюда промышляет кровожадная куница. Её ненавидели и боялись не только птички, белки и бурундуки, но и прочий лесной народец.
            И вот уже на участке Красотки действительно появился тёмно-коричневый зверь с желтоватым пятном под горлом и длинным пушистым хвостом. Его быстрые чёрные глаза заметили белок, и он, предвкушая удачную охоту, самодовольно  показал свои страшные зубы.
            Рыжик вовремя увидел самоуверенного врага и был готов ценою своей жизни спасти  семью. Он сделал всё, чтобы  куница обнаружила его и стала  преследовать.
            Прыжками домчавшись до дерева, где оказался Рыжик, она с удивительной расторопностью взбежала по веткам наверх, перелетела вслед за ним на другое дерево, потом на следующее и, догнав наконец беглеца, жадно впилась зубами в его затылок.
             …Красотка сильно проголодалась и должна была спуститься на землю. Неожиданно налетел ветер, и она чуть не свалилась с ветки. Небо враз потемнело, угрюмо зашумел ельник.
            «Вот тебе и позавтракала!» - недовольно пробурчала белка, брезгливо стряхивая с себя первые капли дождя. Она не переносила сырость, равно как и жару.  «Ничего не поделаешь, придётся вернуться».
            Противный нудный дождь зарядил на несколько дней, и Красотка была вынуждена безвылазно сидеть в гнезде. Как только солнце подсушило землю, она немедленно отправилась на поиски корма. Подвернувшиеся насекомые не смогли утолить её голод, хотелось чего-нибудь посущественнее.
             Оказавшись почти на границе своего помеченного участка, Красотка вдруг почувствовала очень приятный запах, возбудивший аппетит. Он неудержимо манил к себе. Белка, как заворожённая, поспешила на этот запах. Он исходил из деревянной коробки, стоявшей под кустом можжевельника. Красотка кинулась в неё. И вдруг – хлоп! Вход был закрыт. На мгновение она застыла от неожиданности, но затем, придя в себя, стала метаться, отчаянно ища выход. В конце концов обессилев, Красотка успокоилась и поняла, что попала в ловушку.
             На следующее утро около пленницы объявился человек.
               -  Петрович, сюда! Попалась…красавица! Только уж больно тощая, - радостно, но негромко позвал он.
               - И верно, красотка, - согласился подошедший бородатый товарищ. Улыбнувшись, он добродушно обратился к белке: - Что так уныло смотришь, родная? Не боись: подлечим, подкормим, станешь ещё украшением нашего зоопарка. Торжественно обещаю, годков несколько тебе обязательно подарим.
            Закончив отлов, люди благополучно отвезли белок в далёкий город. Поначалу Красотка тяжело переживала разлуку с родным лесом, но понемногу стала привыкать к новому месту, а потом и вовсе смирилась. Она откормилась, похорошела, мех её залоснился, и даже повеселели чёрные глазки.
           В зоопарк приходили посетители, приносили вкусные орешки и семечки и угощали новосёлов. Получая подачки с рук, некоторые белки, особенно молодые, до того осмелели, что стали просто бессовестными попрошайками и бесцеремонно обшаривали карманы и сумки своих благодетелей. Умудрённая опытом, Красотка, ворча, стыдила их, правда, всё попусту. Что с них возьмёшь? Молодняк!…