Корри или Мелкие мысли у правого уха

Два года назад друзья подарили сыну домашнюю крыску. Сын принёс к Нине Георгиевне, в маленькую квартирку, пока сам у себя не организует условия. И какое-то время крыска его интересовала: сам назвал её странным именем – Корри, сам принёс клетку и установил в кухне у балкона. Иногда в большую лупу рассматривал: мордочка, усы, лапки (по четыре пальчика, а пятые видны лишь при увеличении). Но в руки не брал, нет. И как-то само собой, без слов, уяснилось, что и домой к себе не заберёт – в клетке, безголосая, крыска почти не доставляет хлопот, так? И жизни ей два-три каких-то года, так? Так. В сознании Нины Георгиевны – у правого уха – завелась мелкая мысль «о заботе о Корри».
И вот, майским вечером, подавая еду, Нина Георгиевна отметила, что Корри будто начинает умирать. И отчего-то ночью Нине Георгиевне не спалось. И прислушивалась. И боковая мысль у правого уха теперь саднила, кровилась: думалось, что если Корри умрёт, то где и как хоронить – нет устоев, не на что опереться в таком нехитром деле… что вся жизнь вокруг обвислая… обвислая вся вокруг жизнь…
Утром, подойдя к клетке,  увидела, что Корри лежит брюшком кверху с мордочкой,  напоминающей акулёнка.

…1) Надо найти подходящую коробку. 2) Надо уложить в неё трупик. 3) Надо разобрать клетку. 4) Надо вымыть клетку. 5) Надо вынести коробку с трупиком из дома. 6) Надо нести и нести коробку с трупиком туда, где закопать. Нина Георгиевна спотыкалась об мысль «надо закопать», потому что никак не могла определить, куда нести и где закопать. Потом отогнала эту мысль на задний план и стала выполнять мысли с первой по четвертую.
Делает и думает о крыске. И точно дух  маленького животного витает по дому…
Корри стремилась жить. И ведь нельзя сказать, что Нина Георгиевна совсем не стремилась понять смысл крыскиной жизни. Или хотя бы смысл крыскиной (pet) жизни в ее, человека, жизни. Даже, поначалу, наблюдая как Корри, цепляясь за прутья клетки когтистыми пальцами лапок, Нина Георгиевна думала, не пустить ли животинку на волю – по всей квартире. Но только в мыслях – не на деле. На деле – было б и хлопотнее в плане быта, но не главное. Крыскина воля, несомненно, потребовала б… свободы крыски. «Еще захочет, чтоб завести в доме самца – эдакого Крыса?» – язвила мысленно Нина Георгиевна. Оправдывалась, что держа животное в клетке, она отгораживает от низменности свою жизнь – жизнь человека.
 
…Нина Георгиевна положила коробку с трупиком в пакет и пошла к старому кладбищу. На нём была похоронена прабабушка. Но, когда строили воинский мемориал, несколько крайних могил (и прабабушкину) сровняли, и какое-то недоумение затаилось в укромках души – Нина Георгиевна, схоронившая бабушку и маму на другом кладбище, не приучала сына посещать могилы родных…

В приречных кварталах гружёные, выдыхающие жаркую пыль, КамАЗы, спеша к стройке, будто выдавливают пешеходов с асфальта –
на тесные дощатые мостки.  И Нина Георгиевна, ущемляясь, осязает явственно, что в руке у неё пакет, в пакете – коробка, в коробке – Корри (Будто даже пакет и коробка прозрачные, и крыска будто не просто домашний зверёк, не просто pet). Но когда КамАЗ уходит, она опять ступает с мостков на асфальт – переложив пакет с коробкой из одной руки в другую. …Не доходя до кладбищенских ворот, Нина Георгиевна перекрестилась на белую часовенку, невдалеке от которой строилось что-то из красного кирпича, и сошла на тропку, ведущую в глубь парка.
…Тропка вьётся и вьётся. Лес – майский, еще безлистный, серый – обступает  и обступает со всех сторон. Птицы голосят на все лады, а городского шума не слышно. Остановилась. Посмотрела вверх, где, как окно, ослепительно синий кусок неба окаймлен верхушками деревьев, с безлистными, будто суставчатыми ветками, беззащитно подгибающимися под ветер.
И вдруг! Взгляд  схватил впереди, чуть справа от тропки, жёлтую куртину первых, ранних одуванчиков. Тревога! Тревога! Нина Георгиевна поворотилась и спешно, чуть не бегом, устремилась к городу – от одуванчиков, от их крика. Остановилась, когда от резкого её движения трупик брякнул в коробке. Осмотрелась – жёлтой куртины не видно! Сошла с тропки к пню, стоящему между трёх берёз, крепких, хоть и с вислыми ветками. Страх прошёл, и она объяснила себе это давний страх: больше двадцати лет назад, Иринку, подругу детства, зверски убитую нелюдем, хоронили, когда цвели повсюду, кричали повсюду одуванчики, – вот вдруг сработало подсознание. На суде тот нелюдь говорил, что не притронулся к Иринке, так как «она обгадилась» в его машине, но не отпустил живую, так как она разозлила его такой бессмысленной выходкой – ввела его сама в состояние аффекта … 

…Вырыла могилку, устлала свежей травой, положила крыску. Набросала земли, утяжелила ветками. Оглянулась, будто ища, не разроет ли кто могилку до тех пор, пока Корри не станет землёй.

… Дома ждал сын, заскочивший на обед – торопится. Узнав про Корри, он взглянул на мать не прямо в лицо – по касательной к правому виску. Не спрашивал, но Нина Георгиевна ответила, что нет, не в мусорный контейнер – похоронила у старого кладбища. Он взглянул внимательно – в глаза матери. Он пытался понять. Мать чувствовала, что ему хочется сказать что-то правильное – то, что должно говорить в данной ситуации. Но не получается ни сказать, ни сделать.
Тут тренькнул его мобильник – он вышел из кухни. А потом  вернулся таким, будто Корри давно нет ни в доме, ни в его мыслях. Сказал, что они –
несколько человек из их группы – идут сейчас в морг. Преподаватель физиологии договорился со знакомым из «уголовки» патологоанатомом, чтоб пустили на вскрытие. Шутит их физиолог, бытовой циник, что в их возрасте – тем паче историкам – надо бы знать не только то, как людей делают, но и как убивают.
Потом взял с подоконника лупу, повертел так, будто приставляет к клетке, к лапкам Корри, цепляющейся за прутики. Повторился потом, сходу набираясь прежней лёгкости, что такие крыски в среднем два года и живут. Так что, сказал, всё как бы и в норме…
Нина Георгиевна вглядывалась в сына, взрослого. Вспомнила, как два года назад, как раз с появлением Корри он, восемнадцати лет, сочинял вслух, здесь, на её кухне, что есть кто-то, кто сверху, как Бог, на людей смотрит. И люди для него забавные зверьки: живут  в клетках (квартирах), странным образом зарабатывают себе пропитание (ходят на работу)… хорошо хоть сами убирают в своих клетках… Ну, а для него – того, кто сверху, – жизни людей пролетают быстро, и вот они умирают. И он – тот, кто сверху – бывает, что и смотрит свысока, как хоронят.  Не веришь? – допытывался он тогда у матери, а Нина Георгиевна отшучивалась. «Поверхностное, – помнится. тогда отшутилась, – философствование.»

Когда сын ушёл, ей подумалось, что вот мог бы быть и у Иринки взрослый сын… Подумалось ещё, что уже завтра она, наверно, перестанет думать, что малышка, взбираясь по прутьям клетки искала не еды и ласки, а смысла жизни. Подумалось тоже, что хорошо, что под тремя берёзами схоронила…