Проспект Дружбы Народов

И снова осень… Снова противно моросящий московский дождь.
Анна Павловна любила Москву, но не любила дождь.Он всегда приходил не вовремя и внезапно, так же, как и снег. Вряд ли и дождь любил Анну Павловну, ведь она всегда старалась его избегать. Вот уже сколько лет подряд они смотрят друг на друга через тонкое стекло окна: серый дождь и серые глаза уже немолодой женщины.
   Засвистел призывно на кухне чайник, и инвалидная коляска,
напичканная мыслимой и немыслимой электроникой, с пожилой женщиной на борту запетляла по коридорам квартиры. С кухни доносилось сопрано  Оксаны,  конкурируя с чайником.  «Ми-ми-ми-ми!» и свист  кипящего чайника создавали невыносимую для ушей какофонию, от которой старуха брезгливо поморщилась:
--Да, на кухне у тебя музыкальных конкурентов нет, -- припарковавшись у стола, она начала придирчиво рассматривать подслеповатыми глазами расставленные тарелки.  Поднося их поближе к лицу, прищуривалась,  принюхивалась и  возвращала на место.
--Так можете даже не разглядывать - все свежее. Я вот с утречка
уже в магазине была, все ваше любимое купила, -- щебетала девушка, мягко гакая,  протягивая ударные слоги.
 -- Сегодня  меня прослуховувать будут, так я  все быстренько сделаю, и погуляем с вами, и повеселимся, и обедов наготовим, -- она суетилась, громко стучала посудой,  заполняя собой все пространство, заискивающе поглядывая на укутанную пледом фигуру.
--О господи! Про-слу-хо-вы-ва-а-ать! Хорошо, что петь на итальянском будешь, а не на русском. А то ведь у жюри от твоего говора слух пропал бы, а так по-итальянски они и сами плохо соображают, -- похрипывая, театрально выдохнула Анна Павловна, раскладывая  салфетку на коленях и не проявляя особой заинтересованности, как были восприняты её слова.
Карие глаза Оксаны метнули молнии, а щеки залил румянец.
«Вот погоди, карга старая,-- думала она продолжая улыбаться, глядя как старуха аккуратно накладывает икру на хлеб, -- Выиграю конкурс, уеду в Европу и думать про тебя забуду».
    За столом, накрытым как на званый ужин, воцарилась тишина, только глухо, по деловому постукивали приборы и чашки.
Пышность и церемониальность еще не успели притереться в обычной городской квартире, и выглядело все немножко нелепо и наигранно.
   Анна Павловна принадлежала к древнему дворянскому роду Бельских, но вся беда была в  том, что она узнала это сравнительно недавно. Внук Рома, большой любитель исследовать разное старье, отыскал на пыльном дачном чердаке старинный свиток, неизвестно как сохранившийся. Находка оказалась грамотой,  дарованной одному из потомков удельных князей киевских. Много времени провел молодой человек в библиотеках и архивах, прежде чем доказал причастность их семейства к этой грамоте и вывел   на чистую воду всех предков до седьмого колена.
Если бы это было во времена комсомольской молодости Анны Павловны, пришлось бы тщательно скрывать такое родство. По нынешним временам чуть ли не каждый, кто  имеет лишние деньги и вполне здоровую рабоче-крестьянскую кровь,  называет себя разными «вашесветловскими» титулами. И само существование факта принадлежности к «столбовым» служит основанием для  особой щепетильности  и гордости. Это стало поводом  поддержания «особых дворянских» традиций, которые «вот уже столько веков соблюдались и хранились» ее предками. Конечно, инвалидность и почти вековой возраст ограничивали фантазию и возможности, но для этого всегда была помощница.
  Тихий, неторопливый завтрак прервался дребезжанием крышки; закипела в кастрюле вода.
--Хм, и зачем было ее ставить? – зашамкала старуха. -- Понятно, за газ  ведь не платишь,-- и блеклые брови изогнулись коромыслом, выражая  негодование хозяйки.
Все также не беспокоясь о том, как были восприняты ее слова, попросила:
-- Вырули меня, к себе поеду.
Обстановка накалялась, движения  обеих стали резкими, и в кухонном пространстве уже попахивало «военным положением»:
-- Копейки стоит ваш газ – неожиданно  беззлобно, но гонористо отпарировала Оксана ловко управляясь с инвалидной техникой.
-- Копейка рупь бережет, --  взвешивая каждое слово, протяжно продолжала старуха, -- уметь  экономить надо… тебе пригодится... учись…
-- Все учись, учись, я не в университет пришла, а убираться. Что мне надо, я и так знаю, -- снова раздражалась  Оксана.
-- Эх… Молодость, -- уже старуха перешла на  более миролюбивый тон.—Ну, иди занимайся своим делом,  и гулять поедем, дождь закончился, --  пришло время оставить ее одну. Анна Павловна  приступила к очередному ритуалу.
  Каждое утро старые, но еще цепкие руки бережно протирали заранее приготовленной ветошью фотографию в резной рамке, и заводился долгий мысленный разговор.   Годы идут,  старшие дети уже внуков дождались, а он  так и остался для нее Степушкой.   Где-то  высоко  в горах Афганистана видели его в последний раз, и с тех пор --  ни живого, ни мертвого. Понимая умом, что будь он  жив,  вернулся бы, все же  упорно продолжала  ждать и всем запрещала говорить о сыне в прошедшем времени.
  Муж, Степан Степаныч, как бывший военный имел свое мнение, правда, с женой в спор по этому поводу не вступал, а пытался ей подыгрывать.
   Мужа уже с десяток лет как похоронила. Его фото здесь, рядом, в точно такой же резной рамочке.
  Инвалидная коляска дала задний ход и подъехала к комоду, на котором дружной командой стояли фото других детей, внуков и беззубо улыбающихся правнуков.
   Так сложилось, что все они жили далеко. Старший сын,  нынче уже Иван Степаныч, в перестроечные годы переехал жить в далекую Америку, работать над новым космическим проектом и всю семью вывез. Мать сыном гордилась, но его решение не одобряла.
  Второй сын, Петр Степаныч, был, говорили, не плохим хирургом и уехал в  Германию для повышения квалификации, но обратно  до сих пор не вернулся. Это была особая тема. Слово «немец» для Анны Павловны было почти ругательством, что, правда, не мешало ей принимать переводы в дойч-марках,  а позднее и в евро.
    Геннадий Степаныч  по долгу службы физика-ядерщика, вообще  редко куда выезжал из маленького сибирского городка, название которого тяжело было запомнить, а записать было нельзя.  Но адрес бабушки-москвички, а с недавних пор и прабабушки, хорошенько запомнили внуки и правнуки, и часто шумным провинциальным табором оседали на день другой в ее хоромах.
  Старуха ворчала, воспитывала, призывала к порядку бесшабашную молодежь, но  в душе она тешилась этим  пестрым ворохом радости  молодой поросли.
   Анна Павловна любила сыновей, но многого в их жизни не принимала и не понимала. Сыновья ей отвечали взаимностью, не рассчитывая, собственно, на понимание. Для них  она была строгой матерью, с особой «коммунистической моралью».
   Дети мать не бросали, и каждый звал к себе, но Анна Павловна была непреклонна: «Я москвичкой родилась, москвичкой до конца дней останусь». Приходилось искать помощниц, что при ее строптивом характере  делом было не легким.
  Вот и Оксане достается. Вся ее нервозность и напряженность
передавалась  тарелкам и они жалобно дребезжали : «Жи-и-з-з-з-нь, жи-и-з-з-нь!». Сегодня решается ее судьба! Столько  ожидания и надежды, что вот случится чудо, и она -- Оксана Петривна Галушко, простая  девушка из села Вильнэ, станет звездой! И все вокруг будут спрашивать: «А кто она, кто – эта дивчина, что чарует мир своим голосом? Чьих она будет? Из каких краев?» И тут же будут виться вокруг нее  зарубежные иностранные журналисты, чтобы первыми взять у нее интервью! А самые знаменитые продюсеры будут записываться в очередь, что бы заслужить  честь работать с величайшей певицей современности – Оксаной Петривной Галушко! И на дороге к такому светлому и великому будущему инвалидная коляска с вредной и вечно поучающей старухой!
-- Окс-а-ан-а-а! – раздался хрипловатый, но сильный  и требовательный голос, -- Пора одеваться, гулять идем!
   Ах, как далеко увели мечты и как тяжело возвращаться  на кухню чужой квартир! Да еще к такому прозаичному и невеселому занятию.
Одеть женщину -- задача не из легких, а одеть капризную ….  То ей жмет, то ей трет, а так ей будет жарко… Наконец-то часовая возня с пуговицами, застежками и молниями завершилась, и на мокрый асфальт, укрытый пожелтевшими листьями, выкатилась инвалидная коляска с прикрытой пледом Анной Павловной в сопровождении помощницы.  Дворник с метлой, увидев женщин, разулыбался белыми как рисовое зерно зубами, подмигнул молодой и приподнял шапку перед старухой:
-- Ана Палана, салам аллей кум! Как здарови, как дэти?
-- Здравствуй Али-баба, -- улыбнулась и старуха, -- зайди как ни будь за пирожками, чай, лапша поднадоела.
Али качнулся, изображая поклон. Только жильцы этого дома, с легкой руки Анны Павловны, звали его Али-баба:
-Пачэму толко лапша? Бывает ешо чай! А за пирагами приду!—крикнул он в след.
  Мокрые листья зашуршали под ногами, приглушая шаги и превращая простую прогулку в плаванье по желтому морю листьев. И как шумят волны о борт лодки, так и листья шурша разлетаются по обе стороны и падают мокрыми тяжелыми каплями, оставляя узенький просвет асфальта. Шелест листвы успокаивает, прохладный, пронизанный солнцем и приправленный   терпким ароматом листьев воздух проникает в легкие, заставляя  вдохнуть еще глубже, чтобы подольше осталась в памяти еще одна осень…
--Анна Павловна, так я выйду, вы побудете одни? Я ведь не долго… Мне на Задвиженку на часика три-два, -- тихо, умиротворенно, как заклинание произнесла Оксана, надеясь все же получить долгожданный ключик-разрешение к своим мечтам. Слова отвлекли пожилую женщину от раздумий:
-- Куда? Задвиженка? Это что, снова улицы переименовывают? Завели моду, как лето пройдет, так и новые названия..
И уже ни к кому не обращаясь, а так рассуждая вслух:
--Как новое веяние, так гляди новые таблички появляются… Кто-то хочет стереть из памяти людей прошлое и заменить на более подходящее, соответствующее «историческому моменту». Народ без памяти неизвестно к чему придет…
И немного помолчав, все так же в прохладный воздух продолжила:
-- Вот наш проспект Дружбы народов как переименовать? Вот... Казалось бы мелочь.. А назовут проспект в честь какого-нибудь «Великопупченка» -- и нет дружбы… Как изменят, так и народа не станет… Нет его, был да весь вышел… Или выехал..
 Старуха замолчала,  вспомнила о  своем.  Взгляд ее безразлично  скользил вокруг, но  тут брови удивленно подпрыгнули  вверх и в серых глазах синью мелькнула догадка,  разгадав ребус:
-- А твоя Задвиженка -- это случайно не Воздвиженка? Бывшая Коминтерна.. Эхе-хе-хе-хе, -- плечи женщины затряслись, -- Ну, насмешила ты меня.
-- Я адрес записала, а запомнить не запомнила… Ну месяц всего в Москве, я ведь окромя магазина да аптеки и не была нигде.. Грех смеяться..
-- А ты говоришь «отпустите», еще заблудишься, с кем я тогда старая останусь.. Кого позову на помощь, если что?
Оксана знала, что старуха лукавила, больше прикидывалась немощной. Если бы не больные ноги, она фору бы дала многим  молодым,  и  почти столетний возраст не помеха. Тонкий слух певицы улавливал такие тональности и тембры в голосе подопечной,  которые к слабым и больным не имели точно никакого отношения. 
   До заветного момента  считанные часы,  а тут такие сложности. Можно было  просто оставить все,  уйти без оглядки, но молодой провинциалке уже посчастливилось увидеть  истинное лицо этого города. Он никого не жалел. В один час, в один миг он может превратить  богатого в нищего, знаменитого  в изгоя. Здесь нельзя рисковать положением, не имея поддержки или запасного варианта.
   У Оксаны был запасной вариант. На первое время нужны деньги, и она уже знала сколько. Это месяц назад ей сто долларов, которые в дорогу дала мать, казались целым миллионом. А Москва эти сбережения проглотила за полдня будто их и не было.
  Очень надолго запомнилось девушке, как волком завывал ее молодой организм от голода, когда в первый же день пришлось больше половины отдать за ночлег.
  Оксану здесь никто не ждал. Но уж больно хотелось  стать артисткой! Откуда такое стремление? Всему виной старые скрипучие пластинки, доставшиеся в наследство от бабушки. Когда маленькая девочка заслушивалась ариями на непонятном  языке и такими волшебными и чарующими мелодиями, ей  казалось это голоса ангелов. Она старалась копировать их, чтобы приблизиться немножко к тому далекому миру, которому они принадлежали.
  Оксана долго еще смеялась, вспоминая, какое впечатление произвела на новую учительницу, исполнив одну из «песенок» на уроке музыки.  Они сразу же подружились. Ирина Николаевна, так звали педагога, вкладывала по крупинке в девочку свои знания и опыт, не без основания надеясь получить щедрые дивиденды в виде славы ученицы.
  Еще одной поклонницей увлечения дочери была её мать. Правда, надежды были другого рода. Пением в деревне не заработаешь, только  в город нужно ехать, а там жизнь другая.
  Решение Оксаны ехать в Москву поддержали обе: и учительница, и мать. Правда, у каждой были свои планы. Мама надеялась, что встретит дочь в столице достойного жениха,  учительница не столько одобряла участие в конкурсе, как пыталась направить норовистую ученицу в правильное русло и к нужным людям.
   Прибыв в столицу, девушка первым делом помчалась по адресу выписанному из газеты. Надеялась простодушно,  что жюри сидит и каждый день слушает и слушает молодые таланты, и она сразу получит разрешение на участие в конкурсе, и через день или два ее покажут на экране. Но легко мечтается, да долго все свершается. Таких быстрых и талантливых приехало много... Прослушивание  назначили через месяц!
   Возвращаться домой Оксане не хотелось, да и билет купить было «незашто». Она усиленно изучала газетные объявления в поисках работы и уже выписала несколько телефонов, где требовались молодые симпатичные и энергичные, без опыта и на очень приличную зарплату, и даже в иностранные компании. Кто бы мог подумать, что в этой Москве такие деньжища можно заработать и так легко и просто! Воодушевление Оксаны остудила соседка по ночлегу, особа неопределенного возраста и рода занятий, оказавшаяся к тому же землячкой:
-- Эй ты, -- дурында! Не вздумай идти по этим адресам! Еще горя не хлебала....
-- А что там может быть такого? Ну не понравится уйду. Кто меня удержит?
-- Да, иди, иди... Ради Бога... Москва непуганых простофиль любит..
   Слова незнакомки насторожили девушку, но не остановили. На следующий день она с молодой решительностью и горячностью умчалась на поиски удачи.  По одному адресу организаторы долго читали лекцию о возможностях, которые предоставляет компания, и только в конце назвали сумму первого взноса. В  большом и светлом здании  рассказывали о чудодейственных средствах, которые из рук вырывают покупатели, но, где искать этих покупателей и где взять капитал для  приобретения чудо-средств ни слова. Больше всего Оксане понравилось в красивом ресторане, где и делать ничего не нужно было, только сидеть возле стойки бара и ждать когда тебя кто-то угостит. С жильем тоже проблем не было, здесь же в ресторане была комнатка для четверых девочек, не хоромы, но на первое время пожить можно. Смутила Оксану спецодежда, за которую высчитают потом из зарплаты, больно юбка коротковата...
   Вернулась она вечером, уставшая, но не лишенная надежды. Соседка перебирала свой чемодан и, увидев Оксану в дверях комнаты, ехидно улыбнулась:
-- Ну , что, красавица, нашла работу?
-- Да, завтра утром съеду..
За целый день она ничего не ела, денег осталось только для оплаты за комнату, и сил язвить и спорить у нее  не было.
-- И где, если не секрет?
-- В ресторане..
-- Посудомойкой?
-- Еще чего! Этой, как её... гостьей.
-- Это что еще за гостья такая? Не хостес ли?
-- Ну да, хостес! А что неплохая работа и жилье дадут.
-- Эх, простота деревенская! Я так и знала, что ты поведешься на какую-нибудь чушь!
Несмотря на усталость, Оксана вскипела:
-- Ну что же вы злая как собака! Все мне завидуете, что работу быстро нашла.
-- Умора! Люди добрые, завидую! А тебе говорили, что нужно будет выполнять дополнительные просьбы посетителей, но это будет дополнительно оплачиваться?
--Ну, говорили... А мне что тяжко?
-- Нет, оно дело нетяжкое, только маркое очень, и если попадешь, то назад не выплывешь. Разве только сбежишь обратно в свою деревню. Ночная бабочка – это, конечно, не Батерфляй, но очень близко.
  Слова землячки поразили Оксану, она бросилась к своему чемодану. В ее вещах рылись! В чемодане лежало две партитуры: ария Батерфляй и ария Коломбины - то, что она готовила к конкурсу. Но еще больше ее поразило сравнение с ночной бабочкой, даже в ее деревне знали, о чем идет речь. И то ли от обиды на  соседку за ее наглость, то ли от осознания, что ее обвели вокруг пальца, то ли от усталости и бессилия Оксана тоненько взвыла, и  тяжелая коса потянула склонившуюся голову в перетерпевшую  многое на своем веку подушку. И такая тоска навалилась на нее тяжелым камнем, распластав ее худенькое тело на постели! Только плечи вздрагивали да иногда вырывалось подвывание. Так захотелось домой к маме, подальше от этого большого, непонятного и чужого города.
-- Ну хватит голосить как на похоронах. Еще ничего не случилось. Скажи спасибо Богу, что я тебе повстречалась. Есть у меня для тебя работенка.
Услышав волшебное «есть работа», страдалица  насторожено встрепенулась и села на раскладушке, утирая слезы и разную прочую мокроту:
-- А с чего я верить вам должна?
-- Ну, вы видели! – нарочито возмутилась спасительница, - Она черт знает кому верит , а мне, ее землячке, нет!
-- Да я,  хоть завтра готова тебя отвести к нужным людям. Ты, я  вижу, барышня интеллигентная, там таких и нужно. И зарплата хорошая, и жить будешь как в люксе, и кормить тебя будут как в лучших ресторанах... Но только на месяца два. Знакомой моей нужно поехать домой, внук родился, вот и нужен человек, который и хозяйке понравится,  и  долго не захочет задерживаться. Подруга моя пока спокойно с внучком нянчиться будет.
   Землячка не обманула, место оказалось подходящим, правда, стоило это Оксане колечка золотого и цепочки, которые дарили ей родители.
  А сейчас идет она  за коляской и тот же вековой вопрос в голове: «Что делать?»
Счастье так близко, кажется, один шаг - и вот оно долгожданное и выстраданное!  В последний момент, когда уже, кажется, чувствуешь твердь еще одной ступеньки, ведущей вверх, проваливаешься в пропасть, а «долгожданное» мелькнуло рыжей лисицей из желтых листьев и снова замаячило где-то вдалеке.
  Был у Оксаны план. Не очень ей нравился и напоминал ей ту самую работу в ресторане, но ради светлого будущего  совесть можно было и придушить.
  После прогулки Анна Павловна обычно дремала часик-другой и тихонько выйти из квартиры не составляло труда. Правда, это значило бы конец работы и снова оказаться на улице. Для этого у Оксаны и был особый план.
   Вот обычно суровая и насмешливая старуха блаженно посапывает на диванчике в гостиной, и ни одна живая душа не догадается, зачем крадется  Оксана от старого комода и что за сверток несет чуть дыша. Только портреты в рамочках осуждающе глазищами своими сверлят: «Эх, Оксана, Оксана, ну что ж ты так неподобающе с нашей старушкой?». Так было страшно на них смотреть, что даже палец к губам приложила: «Тихо... Не выдавайте.. Не могу иначе..»
  И тут раздался звонок, как гром и молния среди ясного неба! И еще один, более настойчивый.
 Оксане показалось, что это Бог с неба разгневано ударил ей в самое сердце: «Ага, попалась! Кайся раба божья, пока не наслал на тебя кару небесную!» Она засуетилась, забежала в свою комнату,  сунула сверток с деньгами в подготовленный чемоданчик и побежала к двери:
-- Иду, иду! Кто там?—заглядывала в тонкое отверстие глазка и всеми силами пыталась успокоить сердцебиение.
Возле двери стояла пожилая сухонькая женщина, невысокая и в смешном красном берете, рядом дорожная сумка на колесиках.
-- Вы кто?—чуть успокоившись, повторила вопрос Оксана.
-- Это Яна Федоровна, из Гомеля. Анна Павловна дома?
-- Яна Федоровна? Я не знаю вас  и дверь не открою.
И тут из комнаты раздалось радостное,  непривычно звонкое для только что проснувшегося человека:
-- Яночка? Яночка приехала! Впусти, впусти ее сейчас же!
Только дверь приоткрылась -- красный беретик над улыбающимся лицом уже заглядывал за порог.
-- Дзень добры!—раздалось в ответ на охи и вздохи, доносящиеся из комнаты Анны Павловны.
И тут Оксану ожидало еще одно потрясение,  двери комнаты открыла ее «больная» и «немощная» подопечная, одной рукой придерживалась за дверную коробку,  другой  тянулась к гостье. 
 -- А я с вокзала звоню, звоню. Никто трубку не берет, думала, уехала куда моя Анюта Павловна. Но проверить должна была. Как не повидать  тебя,  мое золотце!—и она  начала  обниматься и целоваться с трясущимся от счастья «золотцем».
   Весь гениальный план Оксаны рухнул в один момент! Зайти тихо  к себе в комнату и вынести вещи уже не получится. На прослушивание она безнадежно опаздывала. Все пропало, не успев даже начать осуществляться. Целый месяц она терпела эту несносную старуху и ради чего?
Нет, она этого так не оставит! И прохрипела одеревенелым горлом:
-- Я ухожу Анна Павловна! У меня прослушивание! – и, вконец расхрабрившись добавила,-- Я говорила вам!
Старушечье гудение резко оборвалось, как рой надоедливых осенних мух замер в воздухе. Первой тишину нарушила Анна Павловна, заметив , что девушка одета не в домашнюю одежду:
-- А я своего согласия,-- ее голос по нарастающей набирал силу и рассек воздух решительным и непреклонным, -- не давала!
Сердце  молодой бунтарки застучало так, что казалось ей, вся Москва его слышит, но она не собиралась уступать:
-- А я свободный человек, когда хочу, тогда и уйду!
Незваная гостья, видимо почувствовав неладное, заметалась между входной дверью и комнатой, где расположились противоборствующие стороны:
-- Ой, дзявчынки, что же вы, я не в добрый час заехала, --  плеснув руками, она стала торопливо натягивать свой беретик поглубже на голову.
-- Человек с одурманенной головой свободным не бывает,-- уже тише и как-то надломленно прохрипела Анна Павловна.
 -- Дурман ему мешает видеть свое счастье, дурман в глазах и в мыслях, один дурман.. Ты решила, тебе и отвечать.. А со мной вот Яночка поживет немножко, пока я тебе замену найду..
Старуха стояла облокотившись о стену и оттого казалась выше и величественней чем обычно. Весь ее вид, вся ее неожиданно преобразившаяся  фигура,  ее отстраненность говорили Оксане больше чем слова. Недавний пыл немного поостыл. 
Яна Федоровна,  пытаясь сгладить  неловкость развела руками:
 -- Я-то поживу, мне не тяжело.. Зачем же так? Пойдет, придет, чего тут страшного? Дело молодое...
-- А я не хочу, чтобы так! Все сама, все по-своему! Когда она ко мне пришла уговора такого не было. А если бы ты не приехала, так бы и бросила меня... Я же к ней, как к родной...  Говорила -- рано еще, подожди -- не слушает.
-- Откуда вам знать, рано или нет? Вы профессор? Все знаете, за всех решаете, -- и, набрав воздуха, выпалила самое больное,-- даже дети от вас сбежали...
Произнося уже последние слова, поняла, что наговорила лишнего. Голос  стал тише, и  где-то глубоко, где пряталась, наверное, совесть, шевельнулся холодом стыд. Время поджимало, но страстное желание уходить, почему-то утихало.
-- Я пойду,-- выдавила из себя уже не так уверенно, больше для того, чтобы довести до конца начатое, -- чемодан заберу и пойду...
-- Сейчас, подожди минуточку -- вздохнула старуха и вернулась в комнату. За резной рамочкой в приготовленном заранее конверте лежала зарплата Оксаны. Женщина подержала в руках конвертик и, махнув рукой каким-то своим  мыслям, вернулась в коридор.
-- Эх, барышня, ты бы послушала Анюту.. Она знает, о чем говорит. Она... —  увидев открывающуюся дверь комнаты замолчала Яна Федоровна.
 Мысли Оксаны были все время заняты одним -- свертком в чемодане.  «Ради чего я его взяла? – думала она, натягивая сапоги, -- Если сейчас Анна Павловна заметит,  я больше ничего  не увижу. Я буду петь только в тюрьме.»  Сцена, продюсеры были очень далеко и призрачно, а сейчас вокруг сыпалось в пропасть то, что оказалось настоящим.
  Анна Павловна протянула конвертик :
-- Тут тебе на первое время и дай знать, как ты там будешь.
Оксана поднялась и с недоумением посмотрела на конверт, потом в глаза старухи и не смогла выдержать ее немного суровый, но все прощающий и понимающий взгляд. «Она знает,  она все знает!» И внутреннее напряжение,  достигнув своей наибольшей высоты – горячей волной отхлынуло,  и сама не поняла, как вырвалось -- от страха или от неожиданности:
--Вы простите меня, простите ради Бога,-- начала несмело. -- Я не должна была так поступать. Я не хотела, я думала так будет лучше, -- и со слезами склонилась на плечо пожилой женщины.
-- Ну, мокроту развела,-- одной рукой похлопывала  девушку по плечу, а другой смахнула слезу. «Все же есть в ней что-то человеческое и доброе,-- думала про себя старуха, -- вот осознала все»
Гостья, видя, что гроза развеялась, самостоятельно сняла пальто и беретик, понимая, что хозяевам не до неё. 
-- Ты оставайся, милая. Куда тебе идти, здесь все свои! Говорит Анюточка Павловна не нужно идти, значит не нужно, -- и она по-заговорщицки подмигнула, всхлипывающей на плече хозяйки девушке. -- Я знаю, что говорю, -- таинственным голосом  продолжила и обняла  обеих.
Ноги стали ватными, руки тяжелыми и непослушными. Беглянке и  правда показалось это самым лучшим решением. Её простили, её понимали.
-- Я остаюсь, -- чуть слышно прошептала Оксана, но этого хватило, что бы её услышали.  Одновременно раздалось три вздоха облегчения: «Ух!». Анна Павловна, улыбаясь одними глазами, погладила Оксану по голове, и мягко отстранила ее от себя:
-- Что же мы в коридоре до сих пор. Гости у нас, пора подумать об ужине, а я что-то совсем разволновалась, расчувствовалась, пойду отдохну. Ты, Яночка, приготовь нам свои пельмешки сибирские. Вы уж сами там, без меня на кухне справляйтесь.
 Она отвернулась от женщин и заковыляла к себе в комнату.
Оксана стянула сапоги,  медленно прошла по коридору и обреченной  тряпичной куклой упала на кухонный табурет. Силой воли собрав свои мысли, пыталась осознать, что произошло. Она так и не поняла, обнаружилась пропажа или нет. Теперь ее одолевала другая забота, что делать со свертком, который лежал в ее чемодане. Но мозг после бурных событий соображал плохо.
 А Яночка уже суетилась между холодильником и столом, видно она здесь была не первый раз. Из дорожной  сумки вынимала свертки, пакеты:
-- Вот, это все наше бялоруское, экологически чистое. И свининка, и телятинка, и яйца, и зеленюшечка вот, тоже с моего огорода. Вы тут в Москве забыли уже поди, как нормальное мясо-то, выглядит. Еще яблочки... не импортные, а наши, солнышком и дождиком напоенные....
  Она очень много суетилась и очень много говорила, что с одной стороны Оксане было и на руку.
     Через минут пять  уже замешивалось тесто на пельмени:
-- Главное, чтобы тесто было мягким и послушным, а для этого есть секрет мой. Нужно немножечко добавить маслица сливочного и, конечно, же яйцо от домашней курочки...
 От ее спокойного размеренного воркования становилось как-то  легко и спокойно. Глобальной проблемой для  Оксаны на данный момент стали пельмени и пирог, а недавние события отходили на задний план. Все внимательнее слушала она незваную гостью, пропуская через мясорубку очередной кусок «экологически чистого» мяса.
 -- А для начинки лучше всего одну треть  свининки и две третьих телятинки, тогда пельмешки ну чудо как смачны будут, -- продолжала без остановки  Яна Федоровна. — Такие пельмешки меня  в Сибири готовить научили, надолго запомнила.
-- А вы и в Сибири жили?—удивилась Оксана.
-- Если это можно назвать жизнью... Я и в Москве жила, на Арбате, еще девчонкой. Мы тогда с Анютой соседями по коммунальной квартире были. Она тогда молодая, красивая была. Степан Степаныч её тоже мужчина был видный.
Её сухонькие ручки ловко справлялись с кусочками теста.
-- Мой отец со Степанычем очень дружили, -- она замолчала и на минутку её взгляд устремился куда-то в даль, где только она  видела свою другую жизнь. Убеленные мукой руки, ведомые  совсем другими чувствами, все так же продолжали быстро приминать кружочек мягкого податливого теста.
Оксана замерла и боялась сказать лишнего, чтобы случайно не спугнуть собеседницу. Какое-то особое чутьё ей подсказывало, что Яна Фёдоровна и Анна Павловна имели что-то общее, что-то такое, что показывало их в совершенно другом свете. А чужие тайны и переживания всегда представляют особый интерес, ибо помогают отвлечься от своих проблем.
-- Отца моего репрессировали в тридцать седьмом, он был журналистом. В «Правде» работал. За что мы так и не узнали... Через месяц забрали маму, как жену врага народа, и мы с  младшим братом остались одни. Мне было шестнадцать всего, брату десять... Мы вдвоем не долго жили... Иногда кушать совсем было нечего... Нас Анюта да Степаныч подкармливали.  А это по тем временам было, чуть ли не расстрельное дело... Такие тогда времена были. Чтобы быть человеком, себя под пули приходилось подставлять. Соседи у нас еще одни были, Козлякины или Козловы, я уже и не помню, как их величали. Уж очень им хотелось нашу комнату к себе прибрать, он в Наркоме каком-то при мелкой должности был. Вот и написали на меня донос, что я, дочь врагов народа, ворую у них продукты и являюсь личностью неблагонадежной. Меня осудили по-быстрому за воровство и отправили в Сибирь, на исправительные работы.
 Оксана в эту минуту вспомнила о свертке из комнаты Анны Павловны, и горячая волна стыда  вновь залила ее лицо.
-- А что с братом вашим стало, с вашей комнатой? – подталкивала она  дальше к разговору Яну Федоровну.
-- А тут самое интересное. Брата моего Григория, взяли на воспитание Анна Павловна и Степан Степаныч и комнату к себе присоединили. Степаныч был человеком военным, настоял, где было необходимо.
Оксана удивленно переспросила:
-- Так это он что из-за комнаты ребенка взял?
-- Многие так думали, только когда в сороковом меня освободили,  я вернулась обратно в Москву, и жили мы с Гришей в нашей комнатке, почти до самой войны, пока я училась в медицинском училище. После с братом уехала в Белоруссию по распределению. Для нас они берегли комнатушку...
Увидев недоумение в глазах Оксаны, она грустно улыбнулась.
-- Ты думаешь это легко было? Степаныч за это званием военным поплатился, а Анна Павловна званием народной артистки. Вам, молодым, это сейчас ни о чем не говорит, а по тем временам это ого-го как было.
Она тяжело вздохнула о чем-то своем и приступила к яблокам для пирога.
-- Анна Павловна была артисткой? – ошарашенно переспросила девушка и даже бросила взбивать тесто. Так вот  почему столько нот кругом, как она раньше не догадалась?
-- А что вы тут сплетничаете? – внезапно раздался знакомый скрипучий голос.
-- О, Анюта, ты здесь? Да это я что-то прошлое растревожила.
-- А зачем его вспоминать, нет его и ладно, правда, Оксана?
  Девушка улыбнулась и  кивнула головой, освобождая хозяйке стул, непривычно было видеть ее без коляски. Мелькнула мысль:«Пока женщины здесь, успею вернуть сверток с деньгами в комнату Анны Павловны.»
-- Я к себе на минуточку, переоденусь,-- и юркнула в дверь. В комнате долго в чемодане не могла найти сверток. Пока все ворошила нервно, что-то упало на пол. Оксана подняла упавшую нотную тетрадь    и застыла: «Как я забыла! Ирина Николаевна давала  телефон, нужно было позвонить! Еще не все потеряно! Завтра же позвоню! А сейчас, вернуть деньги на место  и никогда больше, никогда, чтобы и думать не смела!»
  Переодевшись, успокоившись, Оксана направилась на кухню, где судачили о своем старушки:
-- Нет, что ни говори Анюта, а славная девулька. Шустрая. Говоришь, певицей хочет быть? Смотрю на неё, тебя  в молодости напоминает, гонористая и с характером. Что ж ты не поможешь? Или связи свои растеряла, или не видишь таланта?
-- Я и не говорю, что плоха. Голос высшего качества имеет, но учиться не помешало бы. Звонила я  Гавриилу Самсонычу,  спрашивала, как сможет помочь, обещал. Не ответил пока. Но нужно еще рога у козочки пообтачивать, больно строптива и самоуверенна. Пусть пострадает...—она хитро улыбнулась, поглаживая рукой скатерть, как бы подталкивая свои мысли. -- Страдание оно хорошо лечит... Успех артиста  выстраданным должен быть, тогда он ценится, -- увидев Оксану, женщина перевела разговор на другое.
-- Все в сборе, пора и за стол! У меня для такого случая и наливочка вишневая застоялась, -- подмигнула гостье Анна Павловна.
   В суете рассеялась неловкость, ароматный пар горячих пельменей смешался с запахом  пирога и следа не оставил от утренней церемониальности и важности. И уже не имело значения,  сколько кому лет и у кого какие обиды,  совсем родные люди сидели за столом. Впервые за месяц пребывания в Москве Оксане стало уютно и спокойно,  еще утром старая карга, а теперь добродушная и веселая бабушка сидела с ней рядом и рассказывала, что довелось ей пережить за долгую артистическую жизнь. И все, что было до этого, показалось нелепым и смешным, ведь завтра с нового листа начнется другая жизнь. Завтра Оксана возьмет тетрадку Ирины Николаевны и прочитает адрес ее учительницы, на встрече с которой так она настаивала:  « пр. Дружбы Народов, д. 25, кв.32, Романова Анна Павловна,    Тел. 918-49-25»
   Но это будет завтра, а сегодня будущая певица то ли от наливочки, то ли от пережитого разрумянилась и душевно так выводит:
                Цвитэ тэрэн, тэрэн цвитэ,
                а  цвит опадае, хто в любови
                не знаеться, той горя не знае
  К её молодому сильному голосу присоединилось еще два,  и вместе с запахом пиршества,  вылетела песня через  открытое окно во двор, где боролся с  мокрыми листьями Али-баба:
-- Падают и падают... Деревья голый, листья падают, -- он остановился, вдохнул долетевший до него аромат дома и приподнял края шапки, прислушиваясь. Он пытался понять, о чем поют, но так и не уловил смысл:
-- Нет... карашо поют, -- и, заслушавшись, затянул в след свою, заунывную и  тоскливую. О доме и горячей лепешке, о матери, что давно не видел, о реке с прохладной водой и о солнце щедром на тепло.
  Ветер, добавив своего вздоха, подхватил  голоса  и поднял их выше над Москвой и понёс дальше, к другим городам,  селам,   аулам над полями и лесами, над горами и реками, над землей...