Сцены галлюцинаций в романах ф. м. достоевского бе

               
    






СЦЕНЫ ГАЛЛЮЦИНАЦИЙ В РОМАНАХ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
«БЕСЫ» И «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ»








МОСКВА
2014;
Содержание:
1. Вступление (цели и задачи, актуальность исследования) ... 1 с.
2. Первая часть (место эпизодов галлюцинаций в истории литературы и в творчестве Достоевского) ………………………………...2 с.
3. Вторая часть (характеристики персонажей) ………………. 4 с.
4. Третья часть (сцены галлюцинаций) ……………..…..……. 9 с.
5. Заключение …………………………………………………. 22 с.
6. Список использованной литературы ……………….......… 23 с.

Вступление (цели и задачи, актуальность исследования)
Для начала я хочу рассказать о моих целях в этой работе. Как можно догадаться из названия, первоочередная из них – сравнить эпизоды галлюцинаций героев двух романов Ф.М. Достоевского – «Бесы» 1871-1872 гг.  (Николая Ставрогина) и «Братья Карамазовы» 1879-1880 гг. (Ивана Карамазова).
 Для того, чтобы ее достигнуть, безусловно, необходимо поставить множество промежуточных задач. К примеру, я хотел бы разобраться в драматургии персонажей вообще, сравнить их истории, судьбы. Очень интересно было бы рассмотреть отношение автора к персонажам, найти их прототипы. Затем, разумеется, необходимо досконально проанализировать текст – эпизоды, где рассказывается об увиденных галлюцинациях (Ставрогин) или где они непосредственно описываются (Карамазов). Затем будет резонно поговорить о толкованиях этих видений, причем как самими персонажами, так и литературоведами. Как эти галлюцинации помогают раскрыть психологию героев? Как повлияли галлюцинации на жизнь персонажей? – вот логичные следующие вопросы. В обоих случаях можно увидеть бесовское – мотив, разрабатываемый Достоевским почти во всех его произведениях. Затем, собственно, я планирую подвести некоторые итоги.
Должен сказать, что я считаю Федора Михайловича Достоевского вечно актуальным писателем. Та материя, с которой он работал, не может устареть, пока существует общество и человек – с их пороками, недостатками и поисками пути. С другой стороны, интерес к его произведениям не может не возникать у людей, интересующихся христианской философией. Достоевский очень глубоко рассуждал на библейские темы, размышлял об обществе и религии, о безверии и его последствиях. Великий писатель в своих трудах не обошел вниманием политические преобразования: в романе «Бесы» фактически предсказал революцию, ее подоплеку и последствия. Писатель глубоко изучил общество. Он, прошедший ссылку, имел многостороннее представление о социуме, государстве. Непосредственно моя тема, как мне кажется, во многом связана почти со всеми вышеперечисленными направлениями. Особенно с религиозным, и в этом тоже таится большой интерес: как демоническое вылезает наружу, через кого и как оно овладевает миром?
В своей работе я постараюсь пользоваться многими источниками – во-первых, конечно, самим оригинальным текстом романов; во-вторых, биографическими работами о Достоевском, в основном Людмилы Ивановны Сараскиной. Разумеется, не обойдется и без литературоведческих работ таких авторов, как М.М. Бахтин «Проблемы творчества Достоевского»; Назиров Р.Г. «Творческие принципы Достоевского» (гл.XI. Поэтика сновидений); Померанц Г.С. «Точка безумия героев Достоевского»; Тарле Е.В. «Шекспир и Достоевский».
Первая часть (место эпизодов галлюцинаций в истории литературы и в творчестве Достоевского).
Галлюцинации (от лат. hallucinatio – бред, видение) – восприятия, возникающие без наличия реального объекта при психических заболеваниях, тяжелых душевных потрясениях и др.  (Большая советская энциклопедия) Это яркие психические образы, которые воспринимаются как часть реальности. Галлюцинации – это свидетельство болезненности, расстройства душевного здоровья.
В мировой литературе описание галлюцинаций героев – один из художественных приемов, при помощи которого автор более глубоко раскрывает психологию, сознание и, скорее, подсознание героя. Описание видений героев имеет в европейской литературе богатую историю: от видений языческих богов античными героями и пророческих видений-снов средневековой литературы до видений-галлюцинаций героев трагедий У. Шекспира и романтических фантасмагорических повестей Э.Т.А.Гофмана и Н.В. Гоголя. «Гоголевское влияние на Достоевского в области передачи сновидений было, по всей видимости, определяющим…».
Собственно, традицию русской литературы XIX в., заложенную еще Н.В. Гоголем, которую исследователи называют «фантастическим реализмом», и развивает в своем творчестве Ф.М. Достоевский. Это художественный метод, при котором писатель, создавая фантастические, мистические образы, помогает читателю постичь реальность. «…Во сне забытые переживания людей всплывают в сферы, подконтрольные сознанию, а потому через свои сновидения человек лучше познает себя. Сновидения героев раскрывают их внутреннюю сущность — ту, которую не хочет замечать их бодрствующий ум. Трансформация внешних впечатлений в образы и ощущения сна занимает в творчестве Достоевского второстепенное место…»
Несмотря на то, что видения и галлюцинации, на первый взгляд, кажутся явлениями одной природы, но в литературе сложилась специфика восприятия этих двух терминов: видение имеет божественную природу, светлую, а галлюцинация – бесовскую, дьявольскую, кошмарную.
Достоевский, целью творчества которого было проанализировать бездны человеческой души, мечущейся между Богом и Дьяволом, Добром и Злом, многих своих героев «награждает» видениями или галлюцинациями. Так, в романе «Преступление и наказание» Соня Мармеладова в сцене чтения главы Евангелия о воскрешении Лазаря «прозревает» библейское пространство и как наяву видит все эти торжественные события древности, утверждающие торжество Бога над смертью; одержимый преступной идеей Раскольников мучается кошмарами-галлюцинациями ожившей смеющейся старухи; возникшим как из-под земли мещанином, назвавшим его «убивцем».
Многие герои произведений Достоевского, причем именно совершившие нравственные преступления, порой даже только в мыслях, испытывают галлюцинации: Раскольников и Свидригайлов («Преступление и наказание»), муж-убийца Иван («Кроткая»). Но я остановлюсь на двух героях: из романа «Бесы» (Николай Всеволодович Ставрогин) и из романа «Братья Карамазовы» (Иван Фёдорович Карамазов).
Роднит этих героев то, что оба они фактических, то есть гражданских преступлений не совершают (никто не погибает непосредственно от их рук), но их жизненная философия преступна, и, проникая в умы амбициозных новоявленных в русском обществе «наполеонов», она приводит к реальным преступлениям – убийствам «из-за идеи».
Вторая часть (характеристики персонажей)
В 1871-72 гг. Достоевский создает роман «Бесы». Это шестой из романов писателя. Он был написан под впечатлением роста террористических и радикальных идей в русском обществе, в первую очередь в среде русской интеллигенции, разночинцев. Прообразом сюжета романа являлось дело об убийстве студента Иванова, задуманное С.Г. Нечаевым с целью укрепления своей власти в революционном террористическом кружке. Философ Н.А. Бердяев назвал героев романа «духами» русской революции , а Д.С. Мережковский назвал Достоевского «пророком русской революции» .
Итак, одним из этих «духов», согласно Бердяеву, является главный герой романа – Николай Ставрогин.
Споры вокруг прототипа Николая Всеволодовича не утратили актуальность до сих пор – об этом подробно рассуждает Л.И. Сараскина, упоминая версию Гроссмана (Бакунин М.А.), но останавливаясь на предположении Полонского о петрашевце Спешневе Н.А. и доказывая ее во всех подробностях. 
Судьба Ставрогина подробно описана в романе. Николай воспитывался без отца, что, конечно, не может быть случайным фактом для Достоевского. С 8 лет с ним занимается Степан Трофимович Верховенский – идеалист и фразёр 40-ых годов. Затем юноша учился в Петербургском лицее. В двадцать один год поступил в гвардию, где за участие в двух дуэлях («убил одного из своих противников наповал, а другого искалечил») в 1862 году был отдан под суд и разжалован в солдаты. Участвовал в подавлении польского восстания, за что был произведен в офицеры, затем подал в отставку. В 1864 сблизился с Петром Верховенским, Лебядкиным и Кирилловым, тогда же произошло важнейшее и наиболее спорное событие жизни Ставрогина – соблазнение девочки Матреши. Именно об этом факте Ставрогин рассказывает в неопубликованной главе романа «У Тихона», которая должна была стать девятой, заключительной главой второй части романа, а в более поздней редакции — первой главой третьей части. Именно с этой главой неотрывнейшим образом связана тема моей работы – описание видений Ставрогина и их причины. К сожалению, мы не можем достоверно сказать (нет достоверных свидетельств), почему же она не была включена автором в окончательную редакцию романа: исключена ли цензурой или не вписалась в переосмысленный образ Ставрогина? А.Л. Бем в своей работе «Эволюция образа Ставрогина» писал, что Достоевский не желает допустить Ставрогина до крайней черты нравственного падения . Так, в одном из черновых вариантов главы «У Тихона» на следующий день после своей исповеди перед старцем Ставрогин посылает ему записку со словами: «все это я вам солгал… я немного был не в своем уме…». Там же описано, что вскоре после этого он тайно женится на Хромоножке - Марье Лебядкиной. Мне кажется очевидным, что женитьба на Лебядкиной – искупление грехов, попытка наказать себя, но, если исключить историю Матреши, о каких же тогда прегрешениях идет речь? Разве Ставрогина хоть на малую долю волнуют убийства на дуэли? Нет же, это падение необходимо даже композиционно.
Затем, в июне 1865-го, он приезжает к матери. Тогда он вызвал всеобщее возмущение тем, что оттаскал за нос помещика Гаганова, укусил за ухо губернатора и публично поцеловал чужую жену… Эпизод объяснили белой горячкой, вслед за чем Ставрогин уезжает за границу, в Европу, что становится началом его четырёхлетних путешествий.  Такое странное поведение героя, которого все считают блестящим, кумиром, таинственным красавцем, в метафизическом контексте романа воспринимается как уже одержимость бесами. Но появились они не непосредственно после растления маленькой Матреши, бесы вторглись в душу Ставрогина гораздо раньше. Ведь вряд ли человек, не соприкасавшийся с бесовским, не позволивший ему овладеть собой, совершит такое чудовищное преступление, тем более, когда мы говорим о произведении Достоевского, наполненном христианской символикой.
В 1867 г. Ставрогин начинает проводить эксперименты по влиянию на Шатова и Кириллова (которые можно охарактеризовать как духовное растление), участвует в реорганизации тайного общества Петра Верховенского, пишет устав для него, а в конце следующего, 1868 года, отказывается от российского подданства. Все это, как мне кажется, говорит о мучительном прорастании чертовщины в сознании Ставрогина. Теперь, когда она поглотила его самого, ему необходимы жертвы. Отступление же от российского подданства – символ отхода от рода, корней, веры, от родной почвы (а Достоевский, будучи на каторге, пришел к философской идее почвенничества), формальное свидетельство отчуждения, перехода. К этому же времени относятся романы Ставрогина с Марией Лебядкиной и Дарьей Шатовой (сестрой капитана Лебядкина и сестрой Ивана Шатова). Разумеется, образ беса тесно связан с соблазнением, совращением. Тогда же начинаются и его странные, трагичные отношения с Лизой Тушиной. Как я ни старался, мне не удалось не сбиться с описания биографических фактов жизни Николая Всеволодовича на линию развития в нем бесовского начала, и, честно говоря, не премину сказать, что считаю это также символичным.
Иван Карамазов – один из главных героев последнего романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», который задумывался как первая часть эпического повествования «История Великого грешника», не реализованного вследствие смерти писателя. Огромное влияние на позднего Достоевского оказало его знакомство с философией космизма Николая Федоровича Федорова – удивительного русского философа, который не желал смиряться с гибелью даже одного человека и мечтал воскресить людей.
Иван Карамазов – средний сын своего отца – Федора Павловича Карамазова, человека необузданных страстей и сладострастия, распутника и прожиги, первый от второго брака. Рос в приёмной семье угрюмым мальчиком, в раннем возрасте обнаружил хорошие способности. Как пишет автор, «он рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как бы еще с десяти лет проникнувшим в то, что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно, и проч., и проч. …» . В университете изучал естественные науки, содержал себя сам грошовыми уроками и журнальной работой. Иван, ярый рационалист, оказывается довольно талантливым литератором, он пишет в большой газете разбор вопроса о церковном суде, и при этом ему удается сорвать аплодисменты как церковников, так и атеистов! Достоевский активно подчеркивает загадочность Ивана во всем – начиная с самого факта приезда блестящего «Фауста» в дом развратного отца. Иван наполнен противоречиями: он, атеист, пишет работу о теократическом устройстве общества. Вообще, зачем приехал Иван опять же вопрос нерешенный, и причины, данные автором, им же самим в итоге признаются сомнительными.
Что касается характеров Ивана Карамазова и Ставрогина, то они естественно связаны с их биографиями и связаны тесно. Как я уже сказал, Иван – очень противоречивая натура. Поддаваясь наполняющим его идеям, он предстаёт перед нами порой в образе философа, а порой истерика, чуть не параноика. Характер Карамазова, а точнее его проявления, напрямую зависят от мыслей, которые им обуревают, от их направленности, от плавности их хода. Таковым его и видит общество – образованным (что многих отпугивает), размышляющим, загадочным. 
Первая же внешняя характеристика Ставрогина - аристократичность – нарочито подчеркнутая отчужденность, возвышенность над окружающим его обществом, в своём роде, он – романтический герой, или, по крайней мере, такого изображает. А поскольку скорее, как мне кажется, второе, можно предположить, Николай Всеволодович сочетает в себе излюбленную маску («Ивана-царевича», идеального принца и аристократа) с бесовской, низкой сущностью. Он лицемерен, но необычайно харизматичен.
Образы Ивана Карамазова и Николая Ставрогина напрашиваются на сравнения и в некотором смысле дополняют друг друга.
 Оба загадочные, оба «над толпой», оба несут в себе демоническое начало – начало падшего, падающего – ангела. Они не считают себя обычными.  И не предотвращают преступление, результат которого – смерть. Но Ставрогин подчиняется страстям, а Иван подчёркнуто владеет своими чувствами, особенно по контрасту с братом Дмитрием. Для Карамазова первичен разум, который он идеализирует. Для Ставрогина важен его личный, собственный интеллект, опыт. Мы почти не видим Ставрогина думающим, приходящим к каким-то выводам, он словно всё уже когда-то давно передумал и оставил это времяпрепровождение за неинтересностью. Что и кто ему интереснее себя? А Иван жадно любопытен к жизни и людям. И постоянно мыслит. Иван гораздо менее разочарован в жизни и человеке, и разочарование даётся ему тяжелее. Николай же Всеволодович сладострастно упивается, вновь и вновь доказывая самому себе, что он такой не один. Ставрогин любим несколькими женщинами и почти не способен на любовь сам. Иван напротив: его чувство, пусть изломанное интеллектуальным анализом, к Екатерине Ивановне Верховцевой (невесте брата Дмитрия) все же можно назвать любовью. На мой взгляд, образ Ставрогина в творчестве Достоевского со временем - плавно, но существенно перерос в Ивана. Отойдя от ненужного романтизма и крайностей Николая Всеволодовича, автор пришел к Ивану – смягченному, но более живому.
 И тому и другому являются галлюцинации, и я постараюсь проанализировать их природу.
Третья часть (эпизоды галлюцинаций)
Галлюцинации не могут возникнуть из ниоткуда. К ним всегда подвигают какие-то события, эмоциональные потрясения, но, с другой стороны, видения выплывают из глубины подсознания; мне кажется, в галлюцинациях содержится то, что человек не в силах сочетать с собственной личностью. «Только Достоевский, - по мнению В. Чижа, - сумел представить галлюцинации не односторонне как ре¬зультат какой-либо мысли или чувства, а как следствие всей психической организации героя, истории всей его жизни.»  Говоря о галлюцинациях Николая Ставрогина и Ивана Карамазова, необходимо понять, почему они появляются.
Итак, сразу хочется отметить рамки повествования, о которых мы говорим.  Собственно, история галлюцинаций Ивана Федоровича (включая предысторию) описана в романе в книге одиннадцатой «Брат Иван Федорович»; галлюцинации – непосредственно в ее девятой и десятой главах «Черт. Кошмар Ивана Федоровича» и «Это он говорил!».  Галлюцинации же Ставрогина от начала и до конца умещаются в главе «У Тихона» (о которой ранее было сказано).   
Галлюцинация Карамазова – черт. Эта сцена является кульминацией раскрытия образа брата Ивана. Иван в момент появления черта находится на пороге приступа белой горячки – он болен, но, как пишет Достоевский, «ужасным напряжением воли своей, успел на время отдалить болезнь…» , ему страшно не хочется болеть в этот момент, когда «надо было быть на лицо, высказать свое слово смело и решительно и самому «оправдать себя перед собою»…»  Таким образом, галлюцинации Ивана – прямое следствие заболевания, кстати говоря, вполне классическая ситуация для романа Достоевского, когда герои (как правило, ключевые) страдают от болезней, симптомы которых сходны с эпилепсией самого писателя. Черт появляется в повествовании сразу же после визита Ивана к Смердякову, который обвиняет в убийстве Федора Павловича, их общего отца, самого Ивана, допускающего мысль, что, если «один гад съест другую гадину», ничего страшного не случится. Именно в тот момент, когда, казалось бы, Карамазов определился со стратегией своего поведения на суде, испытал облегчение, и проявляется черт. Все эти дни, когда болезнь развивалась, общение с единокровным братом ужасно сказывалось на Иване, ему было важно не разобраться в произошедшем отцеубийстве, а понять, что делать лично ему. Долгожданное решение совпало с появлением галлюцинаций – можно предположить, что напряжение последних недель, с одной стороны, негативно сказывающееся на самочувствии героя, в то же время удерживало его от кошмара. Но вот неизбежное подступает… «Галлюцинации в вашем состоянии очень возможны, решил доктор, хотя надо бы их и проверить...  вообще же необходимо начать лечение серьезно, не теряя ни минуты, не то будет плохо,»  – вот что говорит Ивану доктор, но тот лишь игнорирует предупреждение.
Возникновение черта описано весьма прозаично, да и сам потусторонний образ подчеркнуто лишен инфернальности. Карамазов, придя от Смердякова (по дороге зачем-то пристроив пьяного мужика на ночлег), садится на кровать и упорно вглядывается в какой-то предмет на диване у противоположной стены, и внезапно оказывается, что это - человек. Немаловажно, что Иван и сам понимает, что он в бреду. Более того, как нам становится известно, это не первая встреча черта и Карамазова. И в прошлый раз бесу удалось ввести больного в исступление. Короче говоря, оба отлично понимают, что происходит, но Ивану как будто абсолютно необходимо убеждать в этом себя раз за разом – он постоянно твердит: «Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Я только не знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно прострадать. Ты моя галлюцинация.  Ты воплощение меня самого, только  одной, впрочем, моей стороны... моих мыслей и чувств,  только  самых  гадких  и  глупых.  С этой стороны ты мог бы даже мне быть любопытен, если бы только мне было время с тобой возиться...» . Очень значимым кажется описание гостя, во внешних деталях Достоевский непременно подчеркивает в каждой мелочи ее не сезонность, устарелость – все, что смотрится «шиковато», при ближайшем рассмотрении оказывается «грязновато» и «потерто».  Черт видится рассказчику как  «джентльмен, который принадлежит к разряду  бывших  белоручек-помещиков,  процветавших еще при крепостном праве; очевидно  видавший  свет  и  порядочное  общество, имевший  когда-то  связи  и  сохранивший  их,  пожалуй,  и  до  сих  пор,   но мало-помалу с обеднением после веселой жизни в молодости и недавней  отмены крепостного права, обратившийся вроде как бы в приживальщика хорошего тона, скитающегося по добрым старым знакомым, которые принимают его  за  уживчивый складный характер, да еще и в виду того,  что  все  же  порядочный  человек, которого даже и при ком угодно можно посадить у себя за стол,  хотя конечно на скромное место…»  .Интерпретации этого образа могут быть совершенно различные. С одной стороны, Достоевский описывал распространенный тип собственного современника, подчеркнув бесовскую сущность подобных общественных типов; но, принимая во внимание, что перед нами все-таки черт, можно предположить, что для Достоевского Зло и Бесовщина настолько очевидно проникли в современное ему общество, что обретают черты его типичных представителей. Речь и поведение галлюцинации подчеркнуто снижены, гротескны, травестированы. Это входит в контраст с тем, что традиционно демон воспринимается как падший ангел. Приживальщик, с детьми у тетушек – мне кажется, это же копия Степана Верховенского!
Однако, как бы мне ни хотелось процитировать весь разговор Ивана с его бесом, я вынужден только лишь воспроизводить его тезисно. Итак, что касается того, что перед нами черт, – в диалоге на это имеется довольно много отсылок. Во-первых, конечно, его собственные слова: «в обществе принято за аксиому, что я падший ангел. Ей богу, не могу представить, каким образом я мог быть когда-нибудь ангелом. Если и был когда, то так давно, что не грешно и забыть.  Теперь я дорожу лишь репутацией порядочного человека и живу, как придется, стараясь быть приятным. Я людей люблю искренно, -  о, меня во многом оклеветали! Здесь, когда временами я к вам переселяюсь, моя жизнь протекает в роде чего-то как бы и в самом деле, и это мне более всего нравится…» .  В целом я считаю этот монолог важнейшим, здесь сам черт признается: «Моя мечта это - воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит. Мой идеал - войти в церковь и поставить свечку от чистого сердца, ей богу так. Тогда предел моим страданиям…» . Монолог черта, ломающегося и кривляющегося, опошлен. Ум Ивана понимает, что так именно выглядит все «гадкое и пошлое» в нем самом, хотя он мнит себя чуть ли не властелином мира. Эта галлюцинация – своеобразный герой-двойник Ивана Карамазова.
Затем Иван уже непосредственно называет своего гостя чертом: «у черта ревматизм?» Кстати говоря, здесь можно провести аналогию с булгаковским  Воландом, тоже мучившемся ревматизмом. Еще до этого черт признается, что причастен к Зосиме и каким-то образом виноват за него перед «милым» Алешей. В итоге уже абсолютно очевидно, что перед нами дьявол, черт, произошедший из больного сознания Ивана и высказывающий, как выражается сам Карамазов, «самые глупые и подлые» его мысли. По крайней мере, так изначально представляется Ивану. «Я хоть и твоя галлюцинация, но, как и в кошмаре, я говорю вещи оригинальные, какие тебе до сих пор в голову не приходили, так что уже вовсе не повторяю твоих мыслей, а между тем я только твой кошмар и больше ничего.  - Лжешь. Твоя цель именно уверить, что ты сам по себе, а не мой кошмар, и вот ты теперь подтверждаешь сам, что ты сон.   - Друг мой, сегодня я взял особую методу, я  потом  тебе  растолкую…»  - мне кажется, галлюцинация, настолько тонко граничащая с фантастичной реальностью, оставляет нам право решить, что же это было.
В общем-то это и есть основная тема разговора – вопрос веры и безверья, вечно стоящий перед персонажами Достоевского.  Изначально, как я уже сказал, Иван сомневается и играет с дьяволом в игру – галлюцинация он или нет? Методы, хитрости, уловки – вот чем она наполнена. «Новая метода-с: Ведь когда ты во мне совсем разуверишься, то тотчас меня же в глаза начнешь уверять, что я не сон, а есмь в самом деле, я тебя уж знаю; вот я тогда и достигну цели.  А цель моя благородная. Я в тебя только крохотное семячко веры брошу, а из него вырастет дуб …»   Черт старательно убеждает и разуверяет Ивана в собственном существовании, укоряет того: «Да я и не вру, все правда; к сожалению, правда почти всегда бывает неостроумна. Ты, я вижу, решительно ждешь от меня чего-то великого, а может быть и прекрасного. Это очень жаль, потому что я даю лишь то, что могу...» ; «Повторяю, умерь свои требования, не требуй от меня "всего великого и прекрасного", и увидишь, как мы дружно с тобою уживемся, - внушительно проговорил джентльмен. - Воистину ты злишься на меня за то, что я не явился тебе как-нибудь в красном сиянии, "гремя и блистая", с опаленными крыльями, а предстал в таком скромном виде. Ты оскорблен, во-первых, в эстетических чувствах твоих, а во-вторых, в гордости: как, дескать, к  такому  великому человеку  мог  войти  такой  пошлый  чорт?  Нет, в   тебе-таки   есть   эта романтическая струйка…» . Дьявол играет на чувствах Ивана, на его интеллекте, гордыне, заставляет верить и, в то же время неся поразительную чепуху, играет на самолюбии Ивана – слишком ничтожным кажется ему черт с его измышлениями, стремлениями, его гордыня, впрочем, как и интеллект, не могут согласиться с существованием видения.

Почему же в конце концов так важно Ивану прийти к уверенности – реален ли явившийся? Можем ли мы предположить, что на эту тему думает автор? Мне кажется, Достоевский не сказал бы, что галлюцинация исключает возможности реальности черта: так называемое «явление» не всегда подразумевает физическое. В одном из монологов черта упоминается игра – игра за душу человека, борьба в человеке сатаны и божественного. Мне кажется, именно это и происходит в душе Ивана, просто черт в данном случае является галлюцинацией, видением… Но неужто, поверив в него, Иван «автоматически» признает существование бога? И тут-то и встает вопрос: возможно ли верить в дьявола, не веря в бога? «И наконец, если доказан чорт, то еще неизвестно, доказан ли бог?» - вопрос, с которым пришел Ставрогин к Тихону.

Как символично начинается глава «У Тихона»! Сразу же видим: «Николай Всеволодович в эту ночь не спал и всю просидел на диване, часто устремляя неподвижный взор в одну точку в углу у комода…» - поразительно, но Достоевский фактический сам проводит параллель между эпизодами галлюцинаций в «Бесах» и «Братьях Карамазовых» - именно так начинается приступ Ивана. Однако не стоит забывать: стилистика описаний довольно сильно отличается. Самое очевидное – галлюцинации Ивана описываются «в реальном времени», тогда как о своих Ставрогин рассказывает Тихону сам, как о происходившем. Говоря о галлюцинациях, нельзя не подумать о том, кому адресован рассказ. Фигура старца Тихона в романе очень важна. Мне кажется, этот герой Достоевского несколько отличается от подобных ему: например, от Зосимы, героя романа «Братья Карамазовы», -   короче говоря, от других «старцев» в творчестве писателя. Во-первых, мы сразу узнаем, что мнения о Тихоне вовсе не так единодушны: есть как почитатели, так и злопыхатели. Монастырская братия относится к нему «небрежно и несколько фамильярно». Его обвиняют в «непростительной при его сане рассеянности…», небрежном житие и чуть ли не в ереси.  Мы узнаем, что Тихон страдает некоторыми нервными расстройствами: «одна только закоренелая ревматическая болезнь в ногах и по временам какие-то нервные судороги»; «по лицу его проходит иногда нервное содрогание, признак давнишнего нервного расслабления…». Интересно обставлена его келья: среди светских дареных дорогих вещей: мебели, картин, книг - есть и древнейшие иконы с мощами и т.д. В разговоре с Тихоном Ставрогин не в пример задумчив (хотя и думает «сам не зная, о чем»), взволнован, собеседники обоюдно признаются, что не вполне здоровы. Именно после этого в разговоре появляется тема галлюцинаций: «он подвержен, особенно по ночам, некоторого рода галлюсинациям, что он видит иногда или чувствует подле себя какое-то злобное существо, насмешливое и "разумное", "в разных лицах и в разных характерах, но оно одно и то же» .  Очень важно, что в этот момент испытывает Ставрогин. «Дики и сбивчивы были эти открытия и действительно как бы шли от помешанного. Но при этом Николай Всеволодович говорил с такою странною откровенностью, не виданною в нем никогда, с таким простодушием, совершенно ему несвойственным, что, казалось, в нем вдруг и нечаянно исчез прежний человек совершенно. Он нисколько не постыдился обнаружить тот страх, с которым говорил о своем привидении. Но всё это было мгновенно и так же вдруг исчезло, как и явилось…»  Минутное перерождение, связанное с облегчением, а затем мгновенная вспышка гнева на собственную «слабость». Немаловажной деталью является тот факт, что Ставрогин – не первый случай с галлюцинациями в жизни Тихона, «и оба потом лечились за границей…».  Вообще, образ лечения «где-то там» очень значим в творчестве Достоевского, в первую очередь, конечно, из-за романа «Идиот». Больные отрываются от ужасной русской действительности, от собственных жизней, в ней погрязших, и уезжают лечиться.  «И всё это вздор, вздор ужасный. Это я сам в разных видах и больше ничего. Так как я прибавил сейчас эту... фразу, то вы наверно думаете, что я всё еще сомневаюсь и не уверен, что это я, а не, в самом деле бес?» - в этой реплике Ставрогина очевидное сходство с размышлениями Карамазова. Заграница важна в творчестве Достоевского как символ «страны святых чудес» - эта тема прекрасно развита через призму биографии писателя на страницах монографии «Достоевский» Л.И. Сараскиной .
Исходя из нервных интонаций, которыми оформлены монологи Ставрогина, можно сделать очевидные выводы. Во-первых, Николай Всеволодович совершенно нездоров, очень резкие перемены настроения – от жуткого раздражения до насмешливости – он болен, истеричен, рассказывая, он ежесекундно сомневается в необходимости произносимого, раздражается собственной глупостью, смеется над нелепым раздражением. «Бесы существуют несомненно, но понимание о них может быть весьма различное…» -  отвечает ему Тихон.  В этой реплике я вижу точку зрения Достоевского.  Мне кажется, что Тихон – в некотором смысле такой сомневающийся герой-резонёр, олицетворяющий лучшее в авторе.   
Ставрогин пытается «играть» с Тихоном – я вижу в этом отражение сцены разговора Ивана и его галлюцинации. Только здесь в качестве беса сам Николай Всеволодович:  «Вы оттого опять опустили сейчас глаза, - подхватил Ставрогин с раздражительной насмешкой, - что вам стало стыдно за меня, что я в беса-то верую, но под видом того, что не верую, хитро задаю вам вопрос: есть ли он или нет в самом деле?..» ; «я вовсе не стыжусь и чтоб удовлетворить вас за грубость, я вам сериозно и нагло скажу: я верую в беса, верую канонически, в личного, не в аллегорию, и мне ничего не нужно ни от кого выпытывать, вот вам и всё…» . Ставрогин ведет себя несколько по-детски, он как будто пытается уличить Тихона в том, что бога нет, что вера бессмысленна. «- А можно ль веровать в беса, не веруя в бога? - засмеялся Ставрогин.  - О, очень можно, сплошь и рядом, - поднял глаза Тихон и улыбнулся.  - И уверен, что такую веру вы находите всё-таки почтеннее, чем полное безверие... - захохотал Ставрогин.  – Напротив, полный атеизм почтеннее светского равнодушия, - по-видимому весело и простодушно ответил Тихон, но в то же время осторожно и с беспокойством всматриваясь в гостя.  - Ого, вот вы как, да вы решительно удивляете.  - Совершенный атеист, как хотите, а всё-таки стоит на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры (там перешагнет ли ее, нет ли), а равнодушный никакой уже веры не имеет, кроме дурного страха, да и то лишь изредка, если чувствительный человек…» . Это важнейший диалог, затрагивающий тему, уже обозначавшуюся мной в связи с разговором Ивана и черта.  Тем временем с неизбежной очевидностью болезнь Ставрогина, как и «нервное расслабление» Тихона, нарастают: реакция Ставрогина становится все более непредсказуемой, улыбки, шепот Тихона все менее целесообразны.
Все это выливается в неожиданную сцену. «- Довольно, - оборвал Ставрогин. - Знаете, я вас очень люблю.  - И я вас, - отозвался вполголоса Тихон.  Ставрогин замолк и вдруг впал опять в давешнюю задумчивость. Это происходило точно припадками, уже в третий раз. Да и Тихону сказал он "люблю" тоже чуть не в припадке, по крайней мере, неожиданно для себя самого. Прошло более минуты…» . Сразу после Ставрогин взрывается монологом о том, как он не любит «шпионов и психологов», которые ему «в душу лезут…».  Всплеск мгновенно меняется нежностью, рассеянность монаха – твердым взглядом, оба больны и неравнодушны друг к другу. Наконец, в повествовании всплывают «бумажки», те самые, из которых мы и узнаем про главный грех Ставрогина. Нельзя, однако же, оставить без внимания комментарий самого рассказчика по поводу прокламаций: «Документ этот, по-моему, - дело болезненное, дело беса, овладевшего этим господином…» ; «Основная мысль документа - страшная, непритворная потребность кары, потребность креста, всенародной казни. А между тем эта потребность креста всё-таки в человеке неверующем в крест, - "а уж это одно составляет идею"…» . Кстати говоря, мне кажется, это и есть некоторое растолкование, почему же все-таки персонаж Ставрогина обладает такой фамилией, корень которой, как известно, переводится с греческого, как «крест».
История Матреши от начала и до конца проникнута подлостью Ставрогина, начиная с эпизода с ножиком. Все ощущения Ставрогина, хотя, быть может, и приукрашенные, отвратительны: от его желания убить девочку только лишь из-за того, что она позволила себе «что-то там вообразить», до ненависти, которую он к ней питал из-за того, что сам же и совершил.  Более всего его раздражал и вводил в ярость собственный испытываемый страх. Меня всегда восхищал образ паучка, созданный Достоевским в описании содеянного Ставрогиным: перед тем, как уйти с Гороховой, из дома, где повесилась Матреша, Николай Всеволодович ловит муху, держит ее в руках и отпускает в окно… Через мгновение он видит маленького красного паучка на листке герани… Мне кажется, этот насытившийся алой кровью паук напомнил Ставрогина не только мне, но и ему самому – именно после того, как увидел его, он «забылся…».  Образ паука вообще крайне символичен в творчестве Достоевского. «Образы пауков преследуют героев Достоевского: маленькая комната, вроде деревенской бани, и в углу пауки. Красный паучок Ставрогина. Два паука в одной банке. Я думаю, сладострастное насекомое, с которым сравнивал себя Митя, — тоже паук. И, наверное, красный. Как карамазовский уголек в крови…»; «Паук — образ души сладострастника…».  Здесь же Ставрогин признается, что женитьба на Лебядкиной не что иное, как способ «искалечить» свою жизнь. В своем рассказе, как и предупреждал нас, Ставрогин все более пытается максимально мерзким, отвратительным образом представить ситуацию: так, он очень настойчиво пытается доказать, что во время всего происходящего был в своем уме и шел на все это вполне сознательно. Очевидно: Ставрогин болен. С тех пор, как ужасное произошло, он во всем пытается найти напоминания о случившемся, занимается фактически самоистязаниями: и фотокарточка девушки, похожей на Матрешу, и картина К. Лоррена «Асис и Галатея», которую он называет «золотым веком» (кстати говоря, смотря на картину, можно засвидетельствовать, что Галатея обнимает Асиса ровно так, как это описал Ставрогин в своей «исповеди»).  Однако нельзя забывать: именно этот архипелаг, изображенный на картине, Ставрогин идеализирует в своем сне, том самом сне, благодаря которому Николай Всеволодович «впервые почувствовал счастье», тронувшем его до слез, которых ему не было стыдно. И после этого сна в сознании Ставрогина внезапно всплывает тот самый красный паучок, за которым и последовала вторая галлюцинация. Но, согласитесь, насколько все преисполнено символикой: островок, принесший счастье Ставрогину, как ни странно, на картине является ложем Ассиса и Галатеи, тем самым, на которое он так легко мог проецировать собственный грех – растление. Именно этот островок и сон привели к галлюцинации. Таким образом, как Ставрогин, только что познавший счастье, внезапно вновь опускается в омерзительный котел своего греха, так и остров – символ его счастья, населяется Асисом и Галатеей.
Второе видение Ставрогина – сцена, когда Матреша «угрожает» ему своим кулачком. «Этот жест - именно то, что она мне грозила, был уже мне не смешон, а ужасен. Мне стало жалко, жалко до помешательства, и я отдал бы мое тело на растерзание, чтоб этого тогда не было. Не о преступлении, не о ней, не о смерти ее я жалею, а только того одного мгновения я не могу вынести, никак, никак, потому что с тех пор оно мне представляется каждый день и я совершенно знаю, что я осужден. Вот чего именно я не могу с тех пор выносить, да и прежде не мог выносить, только не зная этого, с тех пор представляется мне почти каждый день. Не само оно представляется, а я его сам вызываю, но не могу не вызвать, хотя и не могу с ним жить, если б я когда-нибудь увидал ее наяву, хотя бы в галюсинации! - Мне бы хотелось, чтоб она опять хоть раз поглядела на меня своими глазами, как тогда, большими и лихорадочными, и поглядела в мои глаза и увидела... Глупая мечта, никогда не будет!» . Противоречивое признание, высказанное Ставрогиным, свидетельствует, конечно, в первую очередь, о эгоистичности его натуры, все-таки все, о чем он жалеет, – лишь то, что он осужден. С другой стороны, он мечтает, чтобы девочка что-то увидела в его глазах, что-то, что, возможно, прекратило бы муки Ставрогина.  Быть может, раскаяние? Муку? Сострадание? Но, что бы ни имел в виду Николай Всеволодович, для меня ясно – муки бы не прекратились, Ставрогин раскаивается не из-за совершенного, даже не из-за какого-то конкретного момента, а из-за того, что он его мучает. Ведь если бы не оно, он жил бы и дальше так: «ибо хотя я и чувствовал про себя, что подлец, но того не стыдился и вообще мало мучился. Тогда, сидя за чаем и что-то болтая с ними, строго формулировал про себя в первый раз в жизни: что не знаю и не чувствую зла и добра и что не только потерял ощущение, но что и нет зла и добра (и это было мне приятно), а один предрассудок; что я могу быть свободен от всякого предрассудка, но что если я достигну той свободы, то я погиб…» .
Сравнивая галлюцинации Ставрогина и Ивана Карамазова, я прихожу к выводу: несмотря ни на какие различия, Карамазов – плод развития образа Ставрогина. Он кажется выше, благороднее, честнее, то есть по шкале «падшести», если такую составлять, он, конечно, куда сильнее Ставрогина – и это другая ступень творчества Достоевского. Автор идет к более многогранным героям. То есть, если Ставрогин – «падший ангел», то Иван – падающий. Очевидное развитие произошло и в плане галлюцинаций: от подстрочного беса Николая Всеволодовича до диалогов Ивана с чертом напрямую. Поднимаются одни и те же темы в разных фазах осмысления, как-то: мысль о возможности существования черта и бога, с ним связанного. Символичны и финалы судеб «героев идеи», что «все дозволено»: Ставрогин кончает с собой, а Иван Карамазов сходит с ума, То есть лишается того, на что опирался в своих жизненных философских построениях. Оба героя приходят к разрушению.
Заключение
Сцены с описанием галлюцинаций свидетельствуют о переосмыслении традиционного их использования в современной Достоевскому литературе. Это не просто признак болезненности или душевного потрясения – это alter ego героев, их двойники, их тайное подсознание, т.е. сущность. Можно говорить о проявлении в творчестве Достоевского элементов экзистенциализма – метода познания и отражения реальности, который наберет силу только в начале XX века. Поэтому можно смело утверждать, что Достоевский, как всякий гений, опережал свое время, показывая иррациональную и парадоксальную природу человека послереформенной России второй половины XIX века.
Библиография:
1. Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы» 1880 г. Эксмо. Библиотека всемирной литературы. Москва. 2012 г.
2. Ф.М. Достоевский «Бесы»; «Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах», том 7; «Наука», Ленинград, 1990 г.
3. Сараскина Л.И. «Достоевский». ЖЗЛ. Москва. 2011 г.
4. М.М. Бахтин. «Проблемы творчества Достоевского»; Киев, 1994.
5. Назиров Р.Г. Творческие принципы Достоевского (гл.XI. Поэтика сновидений) Саратов, 1982.
6. Г.С. Померанц. «Открытость бездне. Встречи с Достоевским. Точка безумия в жизни героя Достоевского.» 7. Лекция Е. В. Тарле «Шекспир и Достоевский»;
 http://www.rus-shake.ru/criticism/Kogan/Tarle/
8. Большая советская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия 1969—1978; http://www.big-soviet.ru/132/18725/
9. Н. А. Бердяев «Духи русской революции» (II – Достоевский в русской революции») 1918;
http://lib.ru/HRISTIAN/BERDQEW/duhi.txt
10. Д.С. Мережковский «Пророк русской революции (к юбилею Достоевского)»;  «В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет.»  Москва, "Советский писатель", 1991.
11. А.Л. Бем «Эволюция Ставрогина»; «Исследования. Письма о литературе» (Эволюция Ставрогина). Языки славянской культуры. Москва. 2001 г.